ДМБ
Придет весна, растает речка,
И ДМБ объявит Гречко.
Майское утро субботы.
Казарменный городок купается в лучах весеннего солнца, вдали голубеет залив и зеленеют сопки. В режимной зоне, у уходящих в воду пирсов, дремлют черные тела ракетоносцев. Откуда-то доносит тягучий гудок рейдового буксира.
– Ну что, Валер, держи краба, – басит Витька и сдвигает белесые брови. – Глядишь, еще свидимся.
Рядом с нами, с увольняемыми в запас, прощаются другие ребята. Все пожимают друг другу руки, хлопают по плечам и широко улыбаются.
На «дембелях» блистающая золотом погон и нарукавных шевронов, отутюженная форма «три», первого срока, надраенные до зеркального блеска хромовые ботинки и черные щегольские бескозырки, с длинными муаровыми лентами и надписью «Северный флот».
Ребята оттрубили по три года и уходят на гражданку.
Смотреть на них приятно. Все рослые, как на подбор, уверенные в себе и солидные.
А моему набору служить еще полгода, что сейчас кажется целой вечностью.
Мы знаем, что в той, новой жизни, вряд ли встретимся и всем немного грустно. Будут еще новые встречи и друзья, но таких, как эти, никогда не будет.
Потому, что мы экипаж подлодки. Где все за одного и один за всех. Без дешевого пафоса и героики. Многие поймут это много позже, на гражданке, которая сейчас кажется такой желанной и заманчивой.
А пока мы радуемся как дети, и по – доброму завидуем ребятам.
– Ну что, кореша почапали?! – смотрит на часы здоровенный Колька Кондратьев.
«Дембеля» в последний раз окидывают взглядом кубрик, шлепают на затылки бескозырки, и прихватив чемоданы, вместе с нами направляются к выходу.
– Смир-рна! – бросает руку к виску дневальный, дверь выпускает группу и оглушительно хлопает.
Мы вниз не спускаемся, традиция, и возвращаемся в кубрик, к открытым окнам. На широком подоконнике одного из них, уже стоит наготове экипажная «Комета».
Как только открывается дверь подъезда и из нее возникает первый «дембель», Серега Антоненко давит кнопку и наступившую тишину взрывает марш «Прощание славянки».
Из подъездов близлежащих казарм появляются другие группы увольняемых, в воздухе возникают новые «славянки» и в окнах всех этажей гроздьями висят моряки.
– ..р-раа!!! – мощно несется над заливом и в небо взмывают сотни чаек.
А группы увольняемых сливаются в одну, и парни, весело переговариваясь и изредка оглядываясь назад, широко шагают в направлении режимной зоны.
Там они в последний раз пройдут мимо своих ракетоносцев, с развевающимися на рубках сине-белыми флагами, и каждый взглядом простится с кораблем. Навсегда.
Когда последние фигурки исчезают за открытыми створками ворот «зоны», мы прекращаем орать, и от избытка чувств закуриваем.
– Да, – в три затяжки сжигает свою «приму», сидящий на подоконнике Витька Свеженцев. Скорее бы осень и домой!
– Ничо! – встряхивает чубом Серега Осмачко. Щас сходим на три месяца в автономку, потом санаторий и тю-тю!
– А мы с Васькой, наверное, останемся на сверхсрочную, – хлопает по плечу друга Сашка Миронов. Служба нам нравится.
«И никто не подаст нам руки, сундуки мы с тобой, сундуки!» весело декламирует Васька, и все хохочут.
А минут через десять издалека доносится певучая сирена, и по фарватеру, вдоль строя кораблей, в сторону выхода из залива, рассекая синь воды подводными крыльями, проносится белоснежная «Комета».
На ее корме чернеет толпа моряков, машущих бескозырками в нашу сторону.
Прощай, не горюй,
Напрасно слез не лей,
А лучше крепче поцелуй,
Когда сойдем мы с кораблей!
доносится оттуда, и все исчезает в туманной дали.