Глава 3
Голокопытенко проговорил:
– Понятно. То есть… директор цирка вызывал вас вовсе не затем, зачем я подумал.
– Ну уж конечно, не затем! Ведь вы, кажется, приняли меня за даму из элитарного эскорт-агентства…
– Значит, вы будете на него работать?
Я неопределенно повела плечами, словно давая этим жестом понять: может, буду, а может, и не буду, но в любом случае не твое это дело, лейтенант.
– Знаете, тут слишком много народу, – сказал лейтенант. – Я знаю одно место, где всегда тихо. Это рядом с нашим отделом.
– КПЗ, что ли?
– Да нет, – и глазом не моргнув, отозвался он. – Столовая при цирке. Туда мало кто ходит. Разве только Ваня Грозный там сейчас сидит.
– Кто? – протянула я.
– Ваня Грозный. Это карлик из шоу. Забавный, кстати, человек. Он не умеет писать, зато говорит на восьми языках. Вот такой типаж. Если бы не пил, цены б ему не было.
Я кивнула:
– Ну хорошо, пойдемте к вашему Ване Грозному. Если уж вы говорите, что больше там никого нет и никто на ушах сидеть не будет.
Столовая, о которой говорил Голокопытенко, в самом деле оказалась чрезвычайно безлюдным местом. Наверно, тому способствовала вывеска «Закрыто», косо висевшая на двери поверх второй вывески, столь же категоричной: «Переучет». Но лейтенанта Голокопытенко не смущали подобные мелочи. Он открыл дверь и, обернувшись ко мне, произнес:
– Тот же Ваня Грозный рассказывал мне, что когда они были на гастролях в Израиле, а там постреливали да взрывали, то евреи, из наших, российских, вывешивали на двери таблички: «Все ушли на фронт. Будем через час». Кстати, его нет, – сказал Голокопытенко, окидывая взглядом шеренги пустых столиков.
– Кого?
– Вани. Ну да ладно, без него даже лучше. А то он как напьется, то такую чушь начинает пороть, что мало не покажется.
– Куда пресси, пьянь… ви-ы-ышь, написано – закрррыто? – донесся рев из-за стойки, и следом оттуда вынырнула кудлатая рыжая голова со съезжающимися на переносицу щедро-синими глазами. – По-русски написано же…
– Опять нажрался, – сурово сказал Голокопытенко. – Твое место где? У ящиков. Ты грузчик, а опять из себя бармена разыгрываешь. Где буфетчик? Романыч, говорю, где?
Наконец появился буфетчик. Нам был отведен столик и поданы вкусные блинчики с мясом и сметаной, а также чай с вареньем. От водки Голокопытенко отказался даже решительнее, чем я.
Мы сидели за угловым столиком. Окно рядом закрывала тяжелая темная портьера, и шум вечернего города доносился в виде слипшихся, с трудом различимых шепотков. Где-то в глубине подсобных помещений столовой буфетчик Романыч распекал не в меру ретивого рыжего грузчика, поминая его родню и делая упор на матушку.
Более укромное место найти в самом деле было трудно.
– Занятно. У вас тут, я так понимаю, кредит доверия, – сказала я.
– Что-то вроде того. Цирковые – ребята хорошие, только беспутные. Мы уж по соседству смотрим сквозь пальцы на их выходки, а они тоже нам как могут помогают. Мы вот в их столовую ходим…
– Ясно.
– Вы уж простите, что я к вам пристал с этой «Дивой», – выговорил Голокопытенко. – Просто я отвечаю за расследование по исчезновению тигра. – Я едва не фыркнула от смеха, услышав последнюю фразу. – И взял, значит, на заметку самого директора, хотя он клянется и божится, что с громадным удовольствием вернул бы животное, просто не знает и ума не приложит, где его искать и кто мог похитить огромного хищника из запертой клетки, да так, что никто и не заметил. Так вот, – продолжал лейтенант, – я человек въедливый и занудный и ни от кого особенно это не скрываю. И раз я взялся за дело, пусть оно даже провисает, то считаю: нужно рассматривать ситуацию со всех ниточек, со всех концов. Понимаете? А этот Нуньес-Гарсиа, черти б его драли со всей его фамилией, толком ничего не говорит, только шарахается в какие-то никому не нужные мелочи.
Тут я мысленно согласилась с лейтенантом.
– Все ребята из нашего отдела сейчас брошены на отработку убийства Троянова – авторитета по кличке Тройной. Милый человек, – отрекомендовал почившего Голокопытенко, прожевывая блинчик с мясом, щедро политый сметаной. – Я с ним не знаком лично, но нескольких лиц из его банды знаю. Например, Вадьку Архипова. Он на водочном комбинате Троянова работает… как это у них называется… Корпоративным менеджером, во! А по-нашему – кладовщиком: он товар отпускает, накладные оформляет. Таких даже в ад не берут, потому что они и адский инвентарь – котлы и сковороды – начнут воровать, мясом поджаренных грешников торговать, выдавая его за телятину. Вадик Архипов – жулье невероятное! Хм, корпоративный менеджер… Был у меня один знакомый профессор, доктор наук, еще молодой к тому же, типа вот вашего Докукина. Когда его сократили, он нанялся в дворники, а чтоб марку не ронять, повесил себе на грудь бейдж: «Трунов Сергей Сергеевич, профессор, доктор исторических наук. Дизайнер экстерьера». Кстати, кто такой экстерьер? Собака, что ли?
Я разулыбалась во весь рот, еще пока Голокопытенко рассказывал о содержании бейджа, а когда он задал свои вопросы, и вовсе рассмеялась.
– Нет, лейтенант, не собака. Экстерьер – это то, что находится снаружи, в отличие от интерьера – объединяющего все, что находится внутри. В нашем случае «дизайнер экстерьера» – это и есть дворник. Он ведь подметает двор или там чистит снег. Выходит, правильно ваш профессор написал. Лейтенант, я хотела у вас спросить, как вас зовут? Вы начали было представляться, да что-то умолкли. От сияния моего величия, наверное.
– Я же сказал.
– Вы сказали: «Голокопытенко Влади…» Владимир? Владислав? Владилен, может быть? У меня был один знакомый – то ли осетин, то ли лезгин, – так его вообще Владикавказ звали.
– Володя я. Владимир Голокопытенко, лейтенант Волжского РОВД города Тарасова, если официально. Так вот, я говорил про то, что наш отдел брошен на расследование тройного убийства. Трех человек то есть. А главное в этом тройном убийстве – убийство Тройного, то есть Троянова Павла Петровича.
– Да вы мастер каламбура, Володя!
– Калом… бура… м-м-м. Да. Понятно. Вы, Женя, наверное, в курсе, что, кроме Тройного, убили еще двоих: Кабаргина, начальника охраны Троянова, а еще девицу как раз из эскорт-агентства «Дива», некую Вику. Викторию Алексееву. Кстати, «Диву» держит Троянов. То есть держал. Не повезло девушке – попала под раздачу… – Голокопытенко сделал паузу, крупным глотком ополовинив стакан с чаем.
Я уже несколько вошла в ритм повествования лейтенанта Голокопытенко и потому не стала пришпоривать его очередным «почему?» и «что, простите?», а просто последовала его примеру и отхлебнула чаю. В самом деле, он для столовой был куда как недурен.
– Теперь перейдем к директору цирка, – продолжил лейтенант. – Федор Николаевич утверждает, что в квартире, когда в нее залезли, он был вдвоем с коллегой, а на дачу ездил один, в компании с вином и мясом. Компания, конечно, отличная, сам бы от такой не отказался, но зарплата не всегда позволяет…
«А взяток ты, лейтенант, не берешь, – подумала я, – оттого и носишь фамилию Голокопытенко, а не, скажем, Мохнатолапенко…»
– Но мне показалось, что директор врет. Я обследовал его квартиру, в которой они пили с дрессировщиком Павловым. Так вот, пили они из трех – понимаете? – бокалов. Более того, пили старое коллекционное вино, так что в бокалах остался осадок. Во всех трех. Я не думаю, что Гарсиа и его собутыльнику пришла в голову блажь разлить вино непременно по трем бокалам, хотя их самих было двое.
– А бригада строителей? – спросила я скептически.
– Эти не пили. Я хотел сказать, что они из хозяйской тары и хозяйское же вино не пили, у них свои стаканчики и свои бутылки. Я уже опрашивал их. Строители говорят, что видели в квартире только одного Гарсию. Закончив часть работы и приготовившись ко сну, они выпили на троих бутылку водки и уснули. Ни о каких винах и бокалах речи быть не может. Далее. Нуньес-Гарсиа, то есть Лаптев, поехал на дачу… Он ведь рассказывал вам об этом, так?
– Да.
– Поехал якобы один. Да вот только неувязочка вышла с его рассказом. Гарсиа уехал после двенадцати. А после двенадцати каждая машина, проезжающая через Тарасовский мост на левый берег Волги, останавливается инспекторами центрального КПП, расположенного перед мостом. Работают до пяти инспекторов, и не заметить автомобиль они не могли. Я опросил дежуривших в ту ночь гаишников. Один из них показал, что останавливал синюю «восьмерку», в которой сидел Федор Николаевич. Инспектор его по фото опознал.
– И что?
– А ничего. Проверил он у него документы, да и отпустил. Но в том-то все и дело, что директор наш был не один. На сиденье рядом с ним сидела этакая красотуля. Инспектор бы мог на пассажира не обратить внимания, только там была, как он сказал, та-акая, что закачаешься.
– Вы хотите сказать, Володя, что это была проститутка?
– А кто же? Дочь, жена, любовница? О первой известно, что ее сейчас в городе нет, жена Лаптева давно умерла, а если бы у него была любовница, то об этом даже последняя цирковая лошадь знала бы. В цирке такие секреты долго не держатся, их быстро на растерзание общественности отдают. Это я уж хорошо знаю.
– От Вани Грозного? – улыбнулась я.
– И от уборщика Чернова, который следит за тиграми, убирает у них в клетках и кормит животных. Я с ним уже в процессе расследования свел знакомство. Хороший дядька, только пьет много. Да на такой работе как не запьешь! Кстати, говорят, что в цирке больше всего квасят клоуны. Некоторые на арену без грима выходят. Нос и так красный, как запретный сигнал светофора.
– Выдумщик вы, Володя, – сказала я. – «Запретный сигнал светофора…» Вам бы не протоколы, а романы писать. Ну и что из того, что он директор цирка: выгораживает девушку, даже если она была и в квартире, и в машине, когда Федор Николаевич ехал на дачу?
Голокопытенко пожал плечами:
– Да, вы правы. Ровным счетом ничего. Так и костоломы из нашего отдела сказали бы, и даже капитан Овечкин, если не пьяного его встретить. Только странно как-то: человек, который боится за свою жизнь, берет с собой на дачу девицу. Когда же с него снимают показания, то о девице он умалчивает. Забавно, правда?
– Бездоказательно, Володя. Весьма бездоказательно, – сказала я. – Вы не хуже меня знаете, что все это ничего не означает. Упоминал Нуньес-Гарсиа о девице или не упоминал… какое отношение это имеет к тигру? Ведь вы же по поводу его исчезновения роете материал. И к сопровождению гастрольных фур…
– …К которому, верно, приставили вас, – перебив меня, закончил лейтенант грустно, – тоже, наверное, не имеет. Более того, мне уже сказали, что я лезу не в свое дело. Какого черта, сказали мне, ты, Голокопытенко, лезешь в «мокруху» с Тройным, в дела вокруг директора цирка, если тебе поставлена одна задача: найти тигра, этого проклятого Пифагора! Кстати, о Пифагоре: всегда ненавидел геометрию. Мне по ней еле-еле «три» натянули.
– Вот что, Володя: если вам так интересно, кто был у директора цирка дома в тот вечер, когда туда залезли, то почему вы опрашиваете всех подряд, даже инспекторов ГАИ и цирковых карликов, но только не того, кто мог ответить наиболее точно? У дрессировщика Павлова вы справки наводили?
– У Павлова? – переспросил Голокопытенко. – А вот с Павловым-то я и не поговорил. И не потому, что я такой ленивый, а просто Павлов… как-то не удосуживается ни дома бывать, ни на работе. А домашнего телефона у него нет.
– Так нужно съездить.
– Я уже ездил.
– Так нужно еще съездить.
– Я три раза ездил.
– Какой нехороший дрессировщик. Отказывается быть дома в тот момент, когда к нему приезжают сотрудники милиции задать вполне невинные вопросы… – иронично пробормотала я. – А что, товарищ лейтенант…
Вопрос я задать не успела. Не потому, что подавилась блином или же не знала, что сказать дальше. Просто в тот момент в столовую, перекрытую грозными уведомлениями «Закрыто» и «Переучет», вошли двое. Один из этих двоих был карлик с огромной курчавой головой, с выпуклым лбом и громадной нижней губой. У него были маленькие, как у бульдога, глазки, сердито позыркивающие и поблескивающие, как две начищенные медные пуговицы. Его спутником был, напротив, детина огромного роста, с широким красным лицом и мощными ручищами, торчащими из засученных рукавов. Детина был атлетически сложен и обладал раскачивающейся походкой, какой шагают подвыпившие матросы. При этом передвигался он абсолютно бесшумно, даже несмотря на явно нетрезвое свое состояние.
Карлик же, наоборот, едва появившись, создал интенсивную шумовую завесу. На самом входе в столовую он напоролся на стол со вскинутыми на столешницу перевернутыми стульями. Карлик умудрился удержать равновесие, а вот стол покачнулся, стулья с него посыпались, словно перезревшие яблоки с яблони, и тотчас же за ними на пол, перекувыркнувшись, последовал стол. Карлик заскакал вокруг рухнувшей мебели на одной ноге, жалуясь на то, что ему отдавило пальцы. Свои жалобы он густо перемежал кучерявыми ругательствами.
Неудивительно, что во время этого маленького светопреставления вопрос, который я хотела было задать лейтенанту Голокопытенко, выветрился у меня из головы.
– Гррррыгоррый! – заорал карлик неожиданным басом, давя на звук «ы». – Дай душу залатать – сквозит!
– Да тебя и так уже прохватило – еле на ногах стоишь, – сказал буфетчик, появляясь. – Ты, Ваня, сегодня с утра был пьян, как я разглядел.
– Дак вчера у Маруськи день рождения был! Мы вот с Егорычем отмечали.
– У Маруськи?
– Ну да. Не веришь, что ли, Грыгорый? Егорыч, подтверди.
Громадный безмолвный детина кивнул головой.
– Хорошо погуляли, – продолжал карлик. – Маруська песни трубила. Чуть на меня не наступила. Вот был бы блинчик… Кстати, почем у тебя блинчики?
– Тебе-то какая разница, все равно в кредит жрешь, – беззлобно сказал буфетчик, – «До зарплаты, до зарплаты…» На водку у тебя есть, а на закуску не хватает.
– Не жидись, Григорий Романович, – лихо откликнулся карлик, – вот лучше послушай, как я в Канаде с Маруськой кувыркался… Были дела – баба жабу родила…
Буфетчик беззвучно захохотал. Я недоуменно рассматривала мизансцену. Голокопытенко проговорил:
– Кстати, вот и все в сборе!.. Тот, что карлик, – и есть Ваня Грозный. Он никогда не платит наличными, у него их просто нет никогда, хотя он все время рассказывает, что за границей то пять тысяч «зеленью» огребает, то семь. И самое смешное, что это правда! Видишь, как он буфетчику Романычу зубы заговаривает? Его забирать в обезьянник – дело рисковое, потому что он все время буянит, а последний раз произносил перед алкашами пламенные речи и требовал снести наш РОВД, приняв его за Бастилию. И ведь едва не снесли! И надо бы ему морду пощупать за такие дела, да нельзя. Его все у нас любят, он у директора цирка полный любимчик и три раза с нашим майором водку пил, истории о заграницах заправлял.
– А второй? Который громила?
– Второй, Женя, и есть уборщик Чернов, у которого тигра сперли. Видишь, какой здоровый. Он мне говорил, что с тринадцати лет в цирке. Значит, почти сорок лет – сейчас ему чуть за полтинник.
– Здоровенный какой, – сказала я, разглядывая богатырскую стать Чернова. – Наверное, тигров, как котят, швыряет.
– Их пошвыряешь… – поежился Голокопытенко. – Я вот только сегодня видел, какие это туши. Они мясо рвали с вил, как сладкую вату, которую дети с палочек едят. Ума не приложу, как могло выйти, чтоб тигр из-под носа Чернова пропал. Такая туша полосатая, да еще с зубами и когтями… И кому он вообще нужен? Я, честно говоря, сразу на него, на Чернова то есть, подумал, только он… Подождите, Женя. Кажется, они нас заметили.
Голокопытенко был прав. Карлик Ваня Грозный и здоровяк Чернов, получив от буфетчика бутылку водки и блюдо блинов с мясом, наскоро подогретых в микроволновке, направились к нам. Чернов был угрюм, карлик же раскинул коротенькие ручки и воскликнул:
– Вы еще не ушли? Снова по нашу душу, гражданин начальник? Ну что? Кто Пифагора спер, не знаете пока? Эт-та плохо. Пифагор был у нас тигр ученый, хотя и слопать мог любого безо всяких катетов и гипотенузы. Гипотенуза – это такой соус в Таиланде, – пояснил неожиданно Карлик, треща с невероятной скоростью и перескакивая с темы на тему. – Помнится, Пифагор задрал Машку-акробатку, а она мне нравилась. С тех пор взял я себе за правило дружить только с крупными женщинами, которых и тигр не проймет. Взять хотя бы Маруську…
– Ваня, я наливаю, – сказал Чернов, тяжело опускаясь за наш столик. – Ты, лейтенант, что-то спросить хотел?
Меня все они, кажется, упорно не замечали.
– Я поужинать хотел, – отозвался Голокопытенко.
– Поужинать? А что ж без водки? Дама водки не пьет? – как из рога изобилия сыпал слова Ваня Грозный. – Это плохо. У меня Маруся на что дама интеллигентная, а и то на свои именины изволила выкушать литр водки. Хотя при ее весовой категории литр – совершенная ерунда, даже говорить не о чем. Ты, Чернов, – черствый и бессердечный мужлан. У тебя Пифагора украли, а тебе хоть бы хны, все водку жрешь. Да если бы у меня Марусю… Маруся – это дама моего сердца… – пояснил он специально для меня, в очередной раз ломая фразу, – так вот если бы ее украли, я б покоя не знал, и вообще… Да разве Марусю украдешь! – заключил он со вздохом, взвешивая в руке стакан, до половины наполненный водкой.
В куцых пальчиках стакан казался удивительно объемистым и увесистым. С карлика Вани Грозного можно было рисовать антиалкогольный плакат: «Не пей, Иванушка, а то станешь…»
Ваня Грозный хитро подмигнул мне, а Голокопытенко проговорил, прервав мои мысли:
– Слониха.
– Что? – не поняла я.
– Да Ваня про свою Марусю рассказывает. Маруся – это слониха.
– Ага, – всунулся Ваня, – полторы тонны элегантного дамского веса. Ей литр водки – все равно что мне каплю алоэ в нос закапать.
– Да меньше, – впервые за все время разговора подал голос Чернов. – А дирик наш сказал, что за Пифагора у меня будут вычитать из зарплаты. Так что ты, лейтенант, расстарайся. Найди хвостатого. Если что, я тебе ящик водки выкачу. Или вот Ваня Грозный… Он у нас за границей часто бывает – может тебе привезти что-нибудь этакое. В общем, отблагодарим.
– А тигр Пифагор, значит, исчез в ваше дежурство? – спросила я.
– Вы тоже, что ль, от этих? – здоровяк мотнул головой в сторону Голокопытенко, безмятежно дожевывающего последний блин, и удрученно кивнул. – В мое дежурство Пифагор пропал, в мое. Ночью. У нас вообще-то все время мое дежурство. Не иначе как гнида какая-то у нас в цирке завелась, потому что человек со стороны так ловко обтяпать такое дело не сумел бы. И явно у него есть навыки работы со зверями. Тут наших бывших надо потрошить. Вот, например, Витьку, значит, Кабаргина убили, – неожиданно произнес гигант, – а ведь он тоже из наших был. Десять лет назад еще выступал, а потом к бандюкам подался. Вот и довыступался.
Чернов перевел дыхание. Наверное, эта речь была для него необычайно продолжительной.
– Кабаргин? – переспросила я. – Тот, кого убили вместе с Трояновым?
– Кабаргин всегда был сволочью перепаханной, – снова вступил в разговор карлик, потому что Чернов явно обессилел от неслыханного для себя витийства. – Он еще когда у нас работал, всегда норовил «левачка» срубить. И с нашим бывшим, Тлисовым, какие-то дела перетирал, а потом свалил в коммерцию. А Тлисова наконец-то сняли. Тлисов нас всех оптом и в розницу продал бы, – заключил человечек с именем Ваня Грозный. – Говорят, он девок наших цирковых в элитарные конторы толкал, чтобы они перед толстыми папиками выдрючивались, номера откалывали. Да и новый-то, Лапоть, Федя наш ненаглядный Нуньес-Гарсиа… пока по воровской дорожке, как целка, ходит, но ничего – ссучится. Он уже под дрессуру Лени Павлова попал, а под Лениной дрессурой даже бегемоты дохли. Был у нас бегемот Поликарп – здоровущий, как слон хороший, – и что же? На Павлова взглянул, загрустил не по-детски да и помер. В Канаде помер, кстати. А Павлов непонятно с каких доходов купил себе «мерс». Ему, наверное, родственники Поликарпа из Африки денег на похороны прислали, – грустно пошутил Ваня. – Вот мои родственники уж точно не наскребли бы на «мерс» – то.
– Твои родственники, Ваня, из-за такой мелочи и с пальм-то слезать не стали бы, – сказал Голокопытенко. – А где сейчас Павлов? Не видели его? А то я его второй день пытаюсь разыскать, да что-то никак не удается.
– Павлов-то? – отозвался карлик. – Ну видел я его сегодня. А что ему тут делать? У него других забот полно. Говорят, у него дочка собралась поступать куда-то, так надо подмазать декана, чтобы поступила. Вот он и катается. Сейчас, наверное, дома. Точно, дома. Я слышал, как он говорил, что домой поедет.
Я взглянула на Голокопытенко. Володя дожевал блин и встал:
– Дома, значит?..