Как Цаца играла в любовь
В пять с половиной лет Цацу отдали в детский сад – санаторного типа, для ослабленных здоровьем детей, хотя Цаца была здорова – несмотря на мамины закутывания зимой в шубу, варежки, платок крестом, ежедневное пичканье ненавистным вонючим рыбьим жиром и постоянным контролем за жаркой и не всегда нужной пуховой шапкой на голове, от которой только потела голова и пух забирался в нос, мешая дышать.
Но Цаца никто не спрашивал – ею распоряжались, как хотели её милые родители, которые теперь решили приучить её к коллективному дедсадовскому образу жизни, нужному, как думали родители, для выживания в социалистическом коллективном государстве. Они надеялись и хотели, чтобы из Цацы в будущем вырос примерный строитель коммунизма.
Сад только и назывался садом, но никакого сада там не было, зато за высоким железным забором было одноэтажное здание с несколькими комнатами для детских групп различного возраста с примыкающей общей столовой и длинным коридором со шкафами для одежды и горшками, стоящими в ряд для коллективного справления малой и большой нужды под надзором толстой и доброй няни.
К дому примыкала общая терасса без стёкол, где стояли кровати без матрасов для коллективного «тихого часа» с закаливанием, а на территории «сада» была сделана деревянная горка, песочница, качели и росли два высоких тополя, заполнявших дедсадовский двор в июне пухатыми, липкими гусеницами – семенами.
Детский сад был недалеко от дома Цацы – нужно было только перейти через широкий железнодорожный мост со светофором, но мама провожала и встречала Цацу каждый день, не разрешая девочке прявлять самостоятельность в изучении родного многомиллионного города.
Цаца, проведя почти шесть лет жизни одна дома, где она научилась читать, считать (до ста) и выучилась делать из конструктора машины с зажигающимися от батарейки фарами-лампочками, попала в коллектив девочек, качающих куклы, мальчиков, играющих в войну и не интересующихся ни электрическим конструктором, ни чтением книги Распэ «Приключения Барона Мюнхгаузена», которую Цаца обожала, ни собаками, запускаемыми в то время в космос.
Дети в группе казались Цаце примитивными и глупыми, а справлять нужду на коллективных горшках она считала постыдным и негигиеничным, терпя до дома и садясь на дедсадовский, пахнущий хлоркой горшок только в крайнем случае.
Еду коллективную она не любила, предпочитая голод ненавистному тёплому молоку с жирной пенкой, от вида которой её тошнило, поэтому она завела в своём шкафчике склад сухарей, которые она приносила из дома в кармане и грызла на прогулке или во время «тихого часа».
Она любила пить чай, но чай в детском саду отдавал хлоркой и, как ей казалось, помойкой, а она была девочкой очень чувствительной к запахам.
В первый день Цацу спросили, как её зовут, а она – чтобы скрыть свою маленькую, но богатую событиями биографию, решила придумать имя для коллективного пользования – и назвалась Олей Тесёмкиной. Почему именно этим имненем – она не знала, но оно казалось Цаце достаточно примитивным, чтобы не выделяться в этом коллективе не выбранных ею детей. Оля Тесёмкина – просто и без вопросов: «А твой папа – еврей? А бабушка – белорусска?» Этих расспросов она не любила, поэтому и выбрала простое, пролетарское имя – Оля Тесёмкина.
Этим именем были помечены все личные вещи Цацы, включая сшитые бабушкой ватные «бурки», которые она надевала, когда все дети спали в «тихий час» на незастеклённой террасе в простёганных ватой мешках – в любой мороз и при любой погоде.
Она любила эти часы на морозном зимой воздухе, где она отдавалась мечтам, лежа без движения в толстом спальнем мешке. Иногда она засыпала – но редко, не любя потерю контроля над ситуацией. Она верила, что контролирует своё существование, но вот однажды её вера подверглась неожиданному и суровому по последствиям испытанию.
А произошло вот что: перед тихим часом все дети в группе, как всегда, забрались в спальные мешки в стоячем положении, нянечка завязала все многочисленные тесёмки на этих мешках, и дети – один за одним – по очереди – запрыгали к своим кроватям, похожие на египетские мумии, лежащие в саркофагах. Цаца, получив разрешение от нянечки и закутанная, как и все, в мешок, запрыгала вперёд, не видя коварно подставленной ей на пути подножки.
Со всего маху Цаца упала вперёд, а так как руки её были уже в мешке – она не смогда смягчить падение и заехала лицом на ближайший железный матрас, разорвав при этом кожу лица около левого глаза и надевшись на железный крючок, на котором крепился матрас, как рыбка на удочку!
Поднялся крик, суматоха, воспитательница и няня освободили Цацу от сидевшего в глазнице крючка, а глаз тут же распух и заплыл. Была вызвана мама Цацы по телефону, и Цацу увезли на воющей неотложке в институт глазных болезней имени неизвестного ей Гельмглольца, где её глаз заморозили новокаином, долго светили лампочками, но все светила уверили маму, что Цаца – здорова, и глаз её – цел.
Через две недели у Цацы сняли с глаза повязку, делавшей её похожую на заправского пирата, а около левого глаза появился маленький шрам как напоминание о том, что не всё в жизни можно контролировать – даже если ты уродился супер умным.
Цацу вернули опять в ненавистный ей детский сад. Она прекрасно знала, кто подставил ей подножку – это была пролетарка Лена Завертяева, завидующая умной и имеющей успех у мальчиков Цаце, но выдавать её имя публично она не хотела, относя прихлебал и доносителей к самой низшей категории людей.
Действие же Завертяевой она не простила, удвоив контроль за собой и запомнив ненавистное имя на всю свою жизнь. Так прошёл её первый год в коллективе детей, собранных вместе случаем и родительскими связями. Цаца возмужала, а скорее похорошела, покруглела, на щеках её был здоровый румянец. Оставался ещё целый год до школы.
И тут-то приключилась с ней первая любовь. Нет! Цаца ни в кого не влюблялась, хотя явно предпочитала общество весёлых, бесстрашных в играх мальчишек сюсюкающему, завидующему обществу скучных девочек, знавших только одну тоскливую игру в дочки-матери.
Влюбился один из мальчишек её группы – приготовительной – и влюбился он именно в Цацу. Его звали Коля Корчагин. Он был выше других мальчишек, имел широкую открытую улыбку на смуглом лице и приносил из дома такие интересующие Цацу предметы как лампочки, батарейки, провода и даже небольшой складной ножик – хотя ножи в детском саду были запрещены.
Он подошёл к Цаце, посмотрел ей в большие, немного татарские, раскосые, опушенные длинными ресницами глаза и сказал: «Я тебя люблю!». Цаца даже обалдела от такого явно недетского заявления. Она посмотрела на Колю своим немигающим змеиным взглядом гипнотизёра, сводившим с ума её воспитателей, и сказала «Докажи!».
Она не стала ставить условия, как принцесса в читаемых ею сказках, а решила проверить Колину интуицию и чувства: если любит – то найдёт сам, как доказать!
Коля призадумался. На следующее утро, когда все дети собрались в группе, Коля отозвал Цацу и потихоньку положил ей в карман что-то тяжёлое. Цаца вышла из комнаты – как будто на горшок – но вместо горшка она пошла к своему шкафу, где при слабом свете рассмотрела хрустальную розетку, которую Коля положил в карман её платья. Дар ей понравился, и она положила розетку в шкаф, спрятав под вещами.
Цаца подошла к Коле и сказала с мягкой улыбкой: «Спасибо!», но когда он захотел на прогулке взять её за руку – она по королевски отстранила руку Николая – мягко, но твёрдо заявив: «Рано!»
На следующий день в её карман была положена вторая розертка из хрусталя, которую Коля взял тайно от матери из старинного буфета. Так началась Колина игра в покупку внимания его обожаемой принцессы – Цацы.
Через месяц во владении Цацы перешли: 12 хрустальных розеток, небольшая хрустальная ваза, несколько хрустальных фужеров и 5 серебрянных чайных ложечек. Места в её шкафу почти не оставалось, но Цаца боялась принести Колины дары домой опасаясь расспросов любопытной мамы.
Цаца поняла, что власть женщины над мужчинами – безгранична, и если женщина привлекательна и к тому же умна, то влюблённый мужчина может для неё сделать всё – даже невозможное!
Неожиданно их роману с Колей пришёл быстрый и трагический конец: в детский сад пришла разгневанная мама Коли и потребовала конфискации украденного из домашнего буфета хрусталя и серебра. Она обнаружила пропажу, когда накрывала дома чай для гостей, и после шумного объяснения с мамолетним сыночком, в которое Колин папа вложил свою ременную лепту, сын во всём признался, свалив вину на колдовской взгляд Цацы.
Мама Цацы не поверила в рассказы Колиных родителей, но после того, как в шкафу Цацы обнаружились все пропавшие вещи, она долго не могла промолвить ни слова, а потом, уже дома, она стала пытать Цацу, зачем та просила Колю красть вещи, не понимая, что дары Коля приносил добровольно, как плату за внимание своей обожаемой принцессы.
Цаца долго дулась на маму в углу, но решила про любовь с мамой не говорить – ведь та, вероятно, не знала, как ведут себя настоящие принцессы, а на Колю – больше не обращать внимание.
К её удивлению, Коля в саду больше не появился – его перевели в другой детский сад, подальше от колдовских глаз Цацы, и с тех пор он стал бояться девочек – принцесс, а личная жизнь у него в дальнейшем так и не сложилась – встреча с Цацей была для него роковой.
Ну а Цаца? Она стала ещё женственней – подросла, вытянулась, расцвела и была готова идти в школу – к новым приключениям, которыми изобиловала её небольшая, но богатая событиями жизнь…