Откуда взялась Цаца?
Машенька родилась в разгар кипучей хрущёвской поры с молочными сосисками без мяса, низкими потолками и крошечными туалетами в новых, блочных, холодно-бетонных, мышино-серых домах, кукурузной оргии, истощившей всю украинскую землю, и первых телевизоров с выпуклой, толстой линзой, похожих на иллюминатор на подводной лодке.
Она не просила никого родить её в Советской России, ведущей в то время гонку вооружений, проводящей денежную реформу после Сталина, запускающую в космос собак и людей и строющую коммунизм по программе, написанной еще сто лет до её, Машенькиного, рождения в Германии двумя бородатыми дядями – но так уж получилось.
Она родилась в семье инженера, не имеющего квартиры, и поэтому стесняющего своим растущим семейством своего тестя и тёщу, живших в полагающимся им по военным привилегиям знаменитых Спасских казармах, на шумном Садовом кольце, по соседству с кипящим активной круглосуточной деятельностью институтом скорой помощи имени неизвестного никому, но знаменитого Склифосовского.
Машенькиной маме и папе была отдана на время ожидания их собственного жилья одна комната в двухкомнатной квартире Машенькиной бабушки – квартире с тёмной кухней, потолками, уходящими в трёхметровую высь, страшно урчащей газовой колонкой в просторной ванне и с большим, вместительным холлом.
Двери квартирки не запирались, так как дом был номенклатурный, военный с сидящей при входе бабушкой и военным-дежурным с телефоном и обязательной книгой гостей: «В какую квартиру идёте? Сейчас им позвоню. Распишитесь в нашей книге.»
Кому отдавалась эта таинственная книга, Машенька так никогда и не узнала. Она побаивалась этих дежурных, каждый раз спрашивающих: «В какую квартиру идёте?», хотя её в доме хорошо знали, а она боялась каждый раз забыть номер бабушкиной квартиры. Боялась до слёз! Боялась этих дежурных, книги, большой парадной лестницы, ведущей на последний, третий этаж старого особняка, построенного для русских солдат сто лет до Машенькиного рождения.
Она провела в этом доме свои первые годы жизни на земле. Где-то с третьего года жизни она стала осознавать себя как существо, имеющее разум, которое судьба забросила в этот непонятный и иногда опасный мир.
Мама с папой целыми днями пропадали где-то там, в мире работы, про которой она знала очень мало, дед преподавал свои последние годы в Военной Академии, а бабушка вела кружки вязания при местном клубе, поэтому у Машеньки оставалось много времени для исследования этого очень странного мира в одиночку.
Играть в куклы и мишки она не любила, так как считала глупым и ненужным эти «по нарошке» игры в ненастоящее с неживыми предметами. Ей подарили медведя, и она тут же вспорола ему брюшко – с большими усилиями, правда, изучая его, медвежьи внутренности. Кроме опилок она там ничего не нашла, и мишка потерял для неё всякий интерес.
Следующим её действием стало выковыривание хлопающих глазок у своей первой резиновой куклы Сони, у которой – для детальных исследований – пришлось оторвать кудрявую, белокурую голову. Она хотела только понять, как закрываются эти голубые кукольные глазки, и, чтобы открыть их секрет, ей пришлось прооперировать куклу и оторвать ей голову.
Секрета она не нашла, но шлепок по попке получила, а Соня стала косить на один глаз после Машенькиных изысканий скрытого в голове механизма. После незаслуженного, в её глазах, наказания (бедная попка!), она поняла – исследовательская работа – опасная и должна выполняться в строжайшей тайне.
Машенька продолжала исследовать этот непонятный ей мир в полном одиночестве и без лишних свидетелей. В один прекрасный день, когда все её родные разошлись в разные стороны большой летней Москвы, оставив её, наконец, одну, она решила посвятить своё время изучению содержимого многочисленных шкафчиков с ключами, стявших в бабушкиной комнате.
Ей было тогда уже четыре с небольшим. Высоко Машенька забираться ещё не могла, но зато все нижние этажи шкафов подверглись её внимательному исследованию. Её неиссякающее любопытство было удовлетворено, когда она нашла шкатулочку с какими-то тоненькими книжечками. На первых страницах этих странных книжках она увидела знакомые лица: там были мама, бабушка, дедушка, её любимая тётя и дядя. Она вскрикнула от радости! Ура! Наконец она соберёт вместе всю свою семью и будет любоваться на них сколько хочет, не чувствуя тоскливого одиночества, которое она испытывала редко, но глубоко. После часа стараний она оторвала от этих никому ненужных книжечек родные лица, аккуратно сложила книжечки обратно в шкатулочку и закрыла тайный ящичек на ключ.
Теперь надо было спрятать родные лица куда-то для дальнейших действий – она ещё не знала – каких, и она решила запрятать свою коллекцию родственничков в хрустальную салатницу в буфете, стоявшем в большой комнате.
Около буфета Машенька помедлила и решила – для конспирации – разделить все фотки на две кучки: маму и папу она поместила в отдельную, особо любимую группу. Папиных фотографий было слишком много, и она решила уничтожить лишние, спустив разорванные кусочки в этот странный, таинственный туалет, который съедал всё, что в него попадало, журча и плюясь водой. Лишние фотографии папы исчезли в туалетном брюхе навсегда.
«Излишество никому не нужно», – решила Машенька.
Первую группу родственников – бабушку, дедушку, любимую тётю и дядю – она положила во вместительную хрустальную салатницу в нижней полке дубового, старинного, деревянного буфета, а вторую – маму и папу – запрятала в большую книжку, которая стояла в коридоре за гардиной, прямо между её страниц. Вся операция была закончена до того, когда её, занятая работой и другой полезной Советской стране деятельностью, семья, возвратилась с работы.
Машенька ликовала! Она сделала первое научное изыскание и была явно довольна своими результатами. Она одела бабушкины очки с круглыми стёклами и подошла к своей уставшей от работы маме, плохо видя её за выпуклыми стёклами очков.
– Я – профессор! – заявила кратко крошка, программируя свою дальнейшую судьбу, но родные вокруг неё: мама, папа, бабушка – только смеялись над её словами и ей явно не верили. Тогда она подошла к буфету, открыла дверцу и вынула из салатницы изображения своих родных, вырванные ею из странных книжечек. Она гордо принесла их бабушке и положила результаты своих изысканий на её знакомые, родные коленки, спрятанные под коричневой, длинной юбкой в полоску.
– Я – профессор! – гордо повторила немногословная малышка с неподражаемой улыбкой и настойчивостью маньяка.
Наступила минута общего молчания. Бабушка узнала по печати, что её лицо было выдрано из паспорта, а дедушкино – из партийного билета, фото же любимой тёти принадлежало комсомольскому документу, подтверждающему её, тётино, членство в многомиллионной организации советских молодых людей. Машенькино действие могло закончиться большими непрятностями для всех членов этой простой, советской семьи, жившей в обществе, которое относилось к бюрократическим бумажкам с трепетностью святых мощей, к которым когда-то приклоняли головы их деды и бабки в старой русской церкви, прося исцеления.
Бабушка встала, пошла в свою комнату и через минуту вынесла оттуда тайную шкатулочку, в которой лежали остатки порванных и навсегда испорченных семейных документов – на общий суд.
– А где – остальные фото? – грозно спросила бабушка, увидев испорченные документы Маменькиной мамы и папы.
– Уберила – очень тихо сказала малышка, поняв, что её радость исследования осталась неразделенной. Её родные не поняли Машенькиного грандиозного плана по воссоединению всех членов семьи в одном месте – пусть только в бумажном варианте, но вместе. Её гениальный план – прогорел, как та зажжённая посреди комнаты бумага, которую она пыталась исследовать на прошлой неделе, чуть не наделав пожара во всём доме, после чего все спички были спрятаны высоко на полках, до которых она не могла дотянуться сама.
– Где остальные? – завопила Маменькина мама и шлёпнула девочку по попке.
– В угол! Ты – наказана! И она потащила её, Машеньку, в тёмный угол в прихожей.
– Стой здесь, пока не попросишь прощение и скажешь, где остальные фотографии, противный ребёнок!
Мама погрозила пальцем и закрыла за собой дверь в комнату. Машенька осталась одна. В холле горел слабый свет, было тепло, поэтому она особо не переживала в своём углу за гардиной.
Машенька стояла в своём углу и размышляла, что ничего плохого она никому не сделала, поэтому просить прощения она никак и ни у кого не хотела, так как своей вины не видела. Постояв минут десять, она нашла за занавеской толстую книжку с картинками, оказавшейся собранием картин Пикассо из Эрмитажа, и углубилась в их изучение.
На одной картинке она увидела голенького мальчика, балансирующего на мячике, и Машенька поразилась: между ног мальчика висел небольшой шланг. Картинка была маленькой, и детали она не могла рассмотреть, но решила, что продолжит свои исследования на следующий день.
Она пошла в туалет, пописала, дёрнула, как её научили, ручку, висевшую около толчка на толстой железной цепочке, повиснув на ней всем своим маленьким телом, и вода полилась из верхнего бачка с шумом вниз. Пока текла вода, Машенька вдруг задалась вопросом, куда же течёт эта вода, и засучив рукава, она залезла своей ручкой в фарфоровое горло толчка для исследований. Дна она там не нашла.
Следующие пятнадцать минут она провела в многочисленном спускании воды и немедленном запускании своей маленькой руки в толчёк для детального исследования процесса этого нескончаемого водного потока, но и этот её новый проект тоже кончилося неожиданно и трагично: мама ворвалась в туалет с криками, пытаясь вытащить уже посиневшую от холода руку Машеньки из горла урчащего толчка и грозя неразумному дитю новыми наказаниями.
– Перестань! Что ты делаешь? Что ты за ребёнок – одно мучение!
И её опять поставили в тёмный, знакомый ей угол холла. Машенька не удивилась наказанию – она к ним привыкла. Через десять минут расстренная мама решительно подошла к Машеньке.
– Скажи мне, кто это сделал? – глупо вопрошала Маменькина мама, тряся обрывками своего паспорта перед носом Машеньки.
– Нет, ты мне скажи, кто это сделал, противная девчонка?
Машенька захлюпала носом от глубокой обиды и маминой глупости – она считала маму более интеллигентной для таких очевидных вопросов, но мужественно молчала, давая маме шанс догадаться самой – но напрасно! Вдруг она решилась:
– Цаца! Это – Цаца сделал!
– Какая такая Цаца? – спросила огородная мама.
– Цаца! Это – она. Это – не Машенька!
Как она могла обьяснить маме, что в ней живёт не только воспитанная Машенька, ходящая в чистом платьице, играющая в куклы, кушающая по утрам кашку, но ещё и другое существо – Цаца, которая хочет всё знать: как работает туалет, почему у мальчика на картинке шланг между ног, почему эти маленькие скучные книжечки с фотографиями так дороги бабушке и дедушке, хотя они их не читают каждый день, почему нельзя подкапывать стенку в кухне, что она сделала два месяца назад и за это была жестоко наказана (она-то знала, что там спрятан клад), и почему её наказали, когда она принесла со двора два гриба, в которых были синие чернилки, используемые Цацей для раскрашивания своих белых гольф и белой рубашки своего обожаемого папочки.
Машенька и Цаца жили в ней, борясь между собой и попеременно беря власть в свои руки. Ей не нравилась послушная, покорная, домашняя Машенька и очень нравилась любопытная, весёлая, готовая к приключениям Цаца. Но все вокруг, включая её родную семью, любили спокойную, воспитанную и неинтересную, зато удобную всем Машеньку, поэтому иногда она была Машенькой – ведь именно Машеньке дарили подарки и конфеты, ей завязывали пышные банты и одевали в красивые платья, ей покупали мороженное и торт в детском кафе.
Но когда она была одна – она была Цацей. Хотя Цацу и наказывали, ставили в угол и даже один раз выпороли прыгалками, когда Цаца решила покататься зимой с ледяной горки на железнодорожной насыпи, лихо летя на санках прямо на шпалы в коротком промежутке между пролетающими мимо поездами дальнего следования – Цаца ничего не боялась! А Машенька была неженкой, капризулей и трусихой!
Наступил вечер. Мама подошла к ней и сказала:
– Хорошо, иди спать, завтра будешь просить прощение. И вдруг она спроила:
– Ты – кто?
– Я – Цаца! – гордо ответила Машенька и улыбнулась. Наконец-то её мама стала хоть немножко понимать. Но это было не так. Мама покрутила головой и сказала:
– Не выдумывай! Ты – Машенька! Иди спать!
В этот вечер Машенька-Цаца закрыла глаза в своей постельке и решила, что мир – странный, мама – глупая, хотя и родная, а Цаца будет профессором и однажды изменит этот опасный и непонятный мир навсегда. С этим она и уснула.