Глава 2
Всем велено отдыхать
В преддверии бала публика собралась в зале разношёрстная. Все выстроились, вдоль ковровой дорожки – с двух сторон, в несколько рядов – в ожидании выхода августейших особ.
У большинства собравшихся людей вид был самодостаточный, торжественный и, несомненно, радостный. Бал в первую очередь, являлся местом, где можно показать свету свою респектабельность, для женщин же покрасоваться своими нарядами. Не которые из мужчин, не уступая слабому полу, тоже щеголяли друг, перед другом, блистая и свидетельствуя свету свой достаток и туалеты. Пышные манжеты и жабо придавали физиономиям торжественный вид. Золотые цепи и позолоченные пуговицы подчеркивали одеяние церковных лиц. Все старались себя выказать и представить, лишь богатые евреи со сверкающими орлиными взорами и смеренной печатью на лице старались не выпячиваться. Нет!.. Они не косили под попрошаек! Они просто не афишировались, а разместившись кучкой, в ожидании открытия бала теребили свои длинные волосы, а один из них в глубокой, даже чрезмерной задумчивости покусывал свой пейс.
Гости состояли в основном из местной знати и к ней «примазавшихся».
– Вот такая элита?!! – подумал Локки, глядя на собравшихся участников бала.
Большинство сенаторов вопросов к себе не вызывало, а вот вторые?!! Они возомнившие себя, не зная кем – за счет неслыханно, свалившихся богатств, выставляли себя на показ, кичась своим достатком. Источник состояния, которых ломал голову первым. Сенаторы пытались их «у щучить» и «прищучить», но, растущие достояния «вторых» прибывали и прибывали, не смотря на принимаемые в Сенате повышенные ставки налогов. Капиталы новоиспечённых толстосумов росли, а казна не так, чтобы уж и преумножались. Бюджета не хватало, и дефицит его рос катастрофически. Но, не смотря на это, первые не теряли надежды обуздать взорвавшихся богатеев.
Локки и Хальв стояли среди всеобщей толпы. Конунг, разбуженный раньше времени и, еще не проспавшийся, хмурил брови, глаза его неприкаянно прыгали с одного предмета на другой, не имея ни какой мысли – даже, хотя бы, хоть какой—то – маломальской…
Морщинистая, размалеванная и увешанная драгоценностями молодящаяся старуха в богатой одежде с красными, воспаленными глазами и жуткой, бледной кожей на шее и за ушами, жеманясь, что-то объясняла Хальву, имея к нему явный интерес. Лицо ее было умазано румянами и пудрой и от того казалось чрезмерно загорелым.
– Господа!!! – призвал зычный голос препозита, акустика зала была спроектирована таким образом, что слово произнесённое не могло не остаться не услышанным.
Разом, тысячи пытливых взоров, обратили свое внимание на балкон и, затаив дыхание стали ждать. Все замерли и, лишь по еле заметному шевелению, было видно, что это не монументы, а изваяния живые. На балкон, один за другим, по мере представления, должны были выйти: император Феодосий и императрица Евдокия, гостья августа Галла Плацидия и дети.
Вот уже два года, овдовевшая Галла Плацидия, мирно жила при дворе в Риме, не вмешиваясь в дела государства, но по старой дружбе к ней заявились представители вестготов, и втянули ее в авантюру – по отстранению брата от власти. Гонорий, узнав об этом – негодовал, но, сдержал свою эксцентричность – он продолжал любить ее.
– Надо, что—то делать? – рассудил западный император. Он опасался своего гнева. – Может выслать её подальше от двора?.. Боюсь, иначе не избежать беды?!!
Галла понимала свою уязвимость и вину и предпочитала молчать.
– Я лишаю вас титула августы, – коротко заявил брат и выполняя просьбу племянника – императора Феодосия добавил. – И высылаю в Константинополь!
Сестра спокойно восприняла сказанное.
– Надеюсь, при византийском дворе – вы, не будите, так ретива до трона?
Плацидия продолжала хранить молчание, ожидая, лишь – чтобы, как можно скорее закончилась её аудиенция.
Воспитание детей Галла Плацидия сводила к простому – «ни в чем ни отказывать», поэтому они – сейчас – вместо того, чтобы спать, стояли здесь и, по причине затянувшегося открытия бала, зевали, потирая слипающиеся глаза, но больше всех – это сказывалось на годовалой Лицинии, которую императрица Евдокия держала в строгом соблюдении режима, в отличие от детей Плацидии – четырёхлетнего Валентиниана Плацида и шестилетней Грата Юсты Гонории. Лициния стояла, насупившись и, если бы не заигрывание матери она бы уже непременно расплакалась. Императрица держала её за руку и пальцем свободной руки подёргивала, ей кончик носа, чтобы, хоть как то взбодрить и отвлечь её. Она уже жалела, что решила составить компанию детям гостьи, чтобы это не выглядело слишком нелепо.
– Император и императрица, – еще более зычно, чем ранее известил препозит и отойдя в сторону, как того требовал этикет уступил им путь.
Феодосий и Евдокия ступили на балкон, с полуоткрытых ртов вырвался невольный и восторженный «Ах!», ликующая лавина слилась в единый возглас и покатилась по залу.
Император и императрица взирали с высоты балкона, на колышущиеся море голов, тысячи глаз, которые устремили свои взоры на них.
Галла Плацидия была встречена воодушевленно, но не так энергично, как первые лица, зато детей приветствовали на «УРА» – под не смолкающие возгласы и крики восторга. Как только, ликование стало спадать, императорская чета стала спускаться по лестнице. И тут же, новый порыв эмоций захлестнул зал, всеобщий восторг и ликование побежало по рядам, вызывая у собравшихся живейший интерес.
Весь спуск по лестнице сопровождался восторженными, жгучими взорами и продолжительными овациями, «аханьями и оханьями», но лишь стоило им ступить на ковровую дорожку, как головы разом склонились в почтительном поклоне и далее царственные особы следовали по лабиринту склоненных лиц и почтительной тишины.
Валентиниан Плацид следовал за матерью, а замыкало шествие – Юста Грата вела за руку маленькую Лицинию. Строй низко наклонившихся голов придворных и гостей продолжал провожать их взглядом.
Тосты звучали один за другим:
– За императора!!
– За императорскую семью!!!
– За процветающую Византию!!!
Правило римских пиров: «Либо пей! Либо уходи!!»
Чтобы выглядеть пристойно присутствующие разбавляли вино водой. Всеобщая веселость не была маской. Гости, кроме, того как – пощеголять и представить себя в респектабельном виде – пришли еще, и праздновать… и отдыхать – это и было залогом энтузиазма – их не надо было веселить.
Большинство собравшихся знали толк в винах, картинах, архитектуре, драгоценностях и еде, поэтому императорские балы представляли собой – не сборище дилетантов, а представляли, вполне просвещенную и эрудированную компанию людей, знающих толк в искусстве но, даже отдыхая, они не забывали о своем благосостоянии.
Хальв вина водой не разбавлял, и предпочитал пить до дна, а вместо закуски занюхивал рукавом – в лучшем случае, чем-нибудь – солёненьким.
– Есть?? Зачем есть?.. – рассуждал конунг, – поесть я и дома могу, а вот такого вкусного вина – я уже вряд ли попью??
Бутылки, перед его глазами, ходили взад и вперёд, окорока летали, а мысли плясали.
Хальв вновь подошел к столу – за очередной добавкой.
– Подать чарку?.. – спросил виночерпий.
– Не против…
– Налить? – предложил тот же голос.
– А как же?!!
– Разбавить?
– Не надо!.. – отрезал конунг. – Спасибо приятель!.. – и он, тут же – одним махом, выпил.
Зная, что емкость пьющего, по римским законам не должна пустовать, тот же голос предложил:
– Добавить?
– Ага…
– Вам может быть с верхом?
– Может… – Хальв выпив, через какое то время, начинал пьянеть и погружаться в сон.
Конунг на протяжении всего праздника жил по курсу – быстро захмелев, он начинал медленно говорить и после небольшой добавки – отключался и мирно спал. Проснувшись, он не понимал: «Где он?..» Но сообразив, подзывал к себе, пробегающего мимо раба с подносом. Осушив несколько кубков, он начинал вновь пьянеть… что-то лепетать и уходил в очередную отключку.
Локки, увидев захмелевшего Хальва, решил к нему подойти.
– Заливаешь?..
– А то… – не внятно ответил Ирвинг.
– Уже опять, мямлишь? Не успел проснуться и уже готов??
Конунг отчетливо слышал вопрос и даже понимал его суть, но он, тут же, забыл его. Он осознавал, что его речь вышла из повиновения – это расстраивало его, однако он тотчас забыл и об этом и, обреченно склонив голову, уткнулся в свое предплечье и заснул.
Двое господ, не обращая ни какого внимания на странных приятелей, сыпали друг другу пошлые шуточки и анекдоты.
– А знаешь, какая разница между бутылочкой и милочкой?
– Догадываясь, но – всё же?
– Лишь в том, что одну затыкают пробочкой, а другую живчиком… – они весело захохотали, закусывая свои остроты куропаткой.
– А я смотрю, ты, всё также остаёшься верен излюбленному направлению в своей жизни – «по глубже завинтить живчика?»
Они опять дружно и весело засмеялись.
К ним, поздоровавшись, подошел человек в военном обличии.
– Аспар! – обратился к нему знаток пробочек, он держал в руке – теперь уже рябчика и вертел бедром пернатого направо и налево полный восторга. Бедро маленького рябчика больше походило на птенчика.
– Да, Апполоний, – согласился с его очередной шуткой Аспар, при этом широко улыбался.
– Удивительная вещь, – продолжал Апполоний Луций, махая бедром крылатого. – Птичка то – всего ничего, а вкусная!!! Максимильян, так звали, второго знатока и любителя анекдотов поддержал приятеля. И они теперь втроем – не сговариваясь, дружно захохотали.
Луций был настолько любезен и обходителен, что отказать ему в чём-то было просто не возможно. Поэтому, он считал лишним – держать дома стол, а предпочитал ходить по гостям и кормиться на стороне. Да, он и сам – очень любил ходить по гостям, и ни какие засовы не могли устоять, когда он включал свое красноречие – в народе его звали – «ВЗЛОМЩИК». Покидая хлебосольных хозяев, он хорошо подпитый и досыта наевшийся, чихвостил почём зря радушных господ. Величая их, тиранами и поработителями его свободы, не дающие ему возможности – держать свой стол и слёзно просил и даже умолял их – не поступать с ним – так больше ни когда и не затаскивать, его к себе насильственно в гости!
– Максимильян, а ты – все также, предпочитаешь обедать в половину, – спросил Аполлоний, как бы, между прочим. Максимильян, зная – его страсть к гостям ответил:
– Сейчас, столько работы, что я вообще не обедаю, а так – перекусываю, что-нибудь на ходу, не выходя из канцелярии.
Максимильян был начальником канцелярии военного ведомства. Аспар, до персидской войны был в его подчинении. На войне он и его сын – Ардавур взлетели – доросли до командующих армиями. И даже оба – один, меняя другого – успели побывать командующими фронтом. Теперь же они, как и он, подчинялись военному министру, что позволяло им – держатся на равных, хотя они знакомы были и раньше и даже дружили и продолжали дружить.
Аспар был из роксоланов. Но его род, спасаясь от гуннов, решил не идти на запад вместе со всеми аланами, а попросил убежище в Византии, поступив на службу в императорскую армию.
Отец Аспара – Ардавур Старший предложил аланским князьям объединиться против гуннов.
– Давайте, – сказал он, – отбросим наши ссоры и вражду на границе, а как разобьем гуннов, подымем их вновь, если захотим. Иначе погибнет «Царство Аланское», что никогда мы себе не простим.
Князья дружно кивали головами, аланские роды породнились с германскими племенами: кто с вандалами, кто с гепедами, кто с остготами. Ардавуры породнились с ветвью дубелов и хорватов, став роксаланами. Князья разъехались, чтобы собраться, лишь, самые сильные – готоаланы не увидели в приближении гуннов опасности и не видели необходимости в союзе. Но, они – первыми ощутили на себе приближающуюся мощь гуннов.
– Гуннов мы сами разобьём, – хвалясь, заявили готоаланы. Они были самые восточные и самые сильные в Аланском Царстве.
Гунны – тогда, еще были за Волгой. Но, стоило им переправиться на правый берег, как они тут же вступили в бой и без труда разгромили восточных аланов. То с какой легкостью – гунны одолели их, вызвало панику среди них и побудило обратиться к остальным соплеменникам – на образовании военного союза, когда-то предложенного Ардавуром Старшим. Роксоаланы ответили согласием. Но, дунайско-прутские аланы с вандалами предпочли уйти на запад. Паника в их рядах была настолько велика, что им пришлось бежать далеко-далеко и даже переправиться через Гибралтар и осесть где-то на бескрайних просторах африканского Карфагена и там затеряться на века, уйдя с лица Земли – как народ.
Тогда Ардавур решил последовать их примеру, но он обратился к Византии. Империя дала согласие – так роксоаланы стали союзниками римлян.
До конца своих дней Азнавур неустанно твердил:
– Мы погибли бы, если не Византия!.. – видя в этом и свою, не малую заслугу. Но, в глазах готоаланов, он стал изменником и постоянно слышал в свой адрес оскорбления и прочие нелицеприятные вещи.
Аспар был переводчиком на переговорах Максимильяном с отцом, поэтому они подолгу общались между собой.
На вопрос римлянина – сколько воинов в его подчинении? Ардавур принялся с присущей ему восточной горячностью уверять:
– Я приведу тебе – столько петухов, готовых драться на смерть, что их будет – не счесть!.. – распылялся в обещании роксалан.
– Мне бы лучше таких, которые будут, биться по победы! – остудил его пыл Максимильян.
Годами позже, аланы, попавшие под власть гуннов, перешли Дунай и потерпели поражение от римлян под руководством Ардавура. Переплывшие состояли в основном из аланов и горстки гуннов. Это был, в большей мере, разведывательный авангард, чем нашествие. Но, гунны сделали правильный и глубоко идущий вывод – «Римская Империя сильна» – гораздо, безопаснее и полезнее и дальше, безнаказанно завоевывать соседних германцев, да алан, набирая силу и мощь, для будущего – а в будущем, нас время рассудит.
В стычке с аланогуннами Ардавур потерял глаз и ещё не забыл – про те, старые оскорбления, которые соплеменники рассыпали в его адрес.
– Отдай мне пленных, – попросил командующий армией Ардавур Максимильяна. Аспар отговаривал отца от расправы над соплеменниками, но командующий армией был непоколебим, в своём решении. Начальник канцелярии передал его просьбу Хрисафию. Препозит прекрасно понимал: «Ничего хорошего пленников не ждёт, под «покровительством» вчерашнего перебежчика.
– Как, я могу – ему доверить чужих, если он в своё предал своих? – ответил визирь начальнику канцелярии.
– Каков же будет ответ? – уточнил Максимильян, на витиеватое сплетение речи министра.
– Ответ обязателен??? – вопросом на вопрос спросил препозит.
Все последующие годы Ардавур носил повязку. Подчиненные, зная об этом – писали ему донесения крупными буквами. Когда его – это достало, он собрал всех, кто слал ему такие депеши, в штаб и, разбирая почту, открыл первый попавшийся конверт и при всех изрёк:
– О?!! Да такое, даже, слепой прочесть сможет?!!
В их поле зрения попал Хрисафий. Они все – единогласно – недолюбливали его, но делали вид, что ценят за деловитость.
– Визирь всем хорош, – зондируя почву, произнес Аспар, – но его желание, вечно угодить, превращает военного министра в щенка – из породистой и статной собаки.
Аспар, кроме всех прочих передряг, имел на препозита зуб и за сына – Ардавура Младшего. Сын, записываясь в армию, потребовал себе достойное жалование и чин центуриона – офицера. Хрисафий, не желая раскидываться деньгами и должностями, ответил ему: «Я не раздаю звания за заслуги дедов и отцов».
– Что?.. – вскипел просящий воин.
Неприязнь Ардавура – в первую очередь, была основана на пренебрежении к визирю, как к мужчине кастрированному. За это его недолюбливали при дворе, не говоря уже об армии.
– Да!.. Да!.. Я не раздою жалование за отцовские храбрости! А своей доблести, вы, еще не показали.
Ардавур не успокаивался, но препозит осадил его.
– Послушайте юноша!!! Того, кого – юношей слушали, не только старики, но приходили – за советом, даже министры…
– Уж, не предлагаете ли, вы, мне – учиться у вас чему-то? – с вызовом прервал его молодой алан.
– Ученикам желательно находиться и учиться среди тех – кого бы они хотели видеть своими родителями, – спокойно ответил ему министр и позвонил в колокольчик. Давая понять, что аудиенция окончена.
Этот не удачный визит – за центурион званием, добавил к имеющейся глыбе неприятностей, дополнительный ком негатива, но Хрисафий был настолько Велик, что не считал нужным, даже щелкнуть по носу зарвавшихся особ – они всё-таки были – не плохие воины.
Глядя на начинающего полнеть препозита Аспар добавил: «Я думаю у него храп громче боевой трубы!»
Максимильян кивал головой, подтверждая направление мысли командующего.
– Беда Хрисафия в том, что он строит военную тактику, ни разу не слыша клич боевой трубы, – продолжал Аспар.
– Его речь и в самом деле иногда похожа на гавканье, – сохраняя осторожность, добавил Максимильян, – если бы не его обаятельность, он был бы просто отвратителен.
– А мне нет ни какого дела, до его обаятельности, – весело поддержал беседу знаток по живчикам – Луций, – я вчера купил трех молодых вестготок.
Компания дружно засмеялась.
– А на счет вестготок, вы, наверное – поторопились? – со знанием дела заявил начальник военной канцелярии. – В Сенате обсуждался вопрос о бедственном положении вестготов, поэтому цены, на рабов будут – только падать. Как бы вам не пришлось пожалеть впоследствии об этом?
– Нет!! – радостно вскрикнул обладатель наложниц. – Я ни сколько не жалею! Я только рад!! Неслыханно рад!!!
– Вестготки и дальше будут только дешеветь, – уверенно добавил Максимельян, – весть для вас может быть не радужная, только – это, скорее всего, уже сложившийся факт.
– Ну, знаете?? Не радужная?!! Еще, какая радужная!! За даром, то я их – уж, точно не отдам, – заявил счастливый покупатель, который и в самом деле парил очарованный приобретением.
Хрисафий, как и подобает евнухам, ходил, не зазнаваясь. Но – с гордой осанкой, потупи взор, однако – при этом – всё видя. Он прошел мимо, ни сказав, ни слова.
Сенатор Дамиан Норбан намеревался подать новое прошение на имя министра, поэтому хотел прежде переговорить с ним тет-на-тет. Он, в сопровождении своих трёх не красивых дочерей, проследовал почти, что сразу за Хрисафием. Проходя, мимо мило болтающей компании, он, «задрал» нос, считая их не ровней себе.
– Должно быть сослепу, – рассудили они, видя – как он не ответил на их приветствия. Все знали, что у него плохое зрение.
– Но, то, что дочери не поздоровались – удивило их больше всего.
– Ладно, старик незрячий? – сделал свой вывод Максимильян. – Но! Дочери??
– Они должно быть не только не красивы, но и не вежливы?!! – поддержал друга Аспар.
– А детей, по всей видимости, Дамиан делал без амура, – «Взломщик» считал, что лишь – по любви рождаются красивые дети.
Норбан спал и видел себя адвокатом, хотя к этому ремеслу не имел – ни способностей, ни знаний. Максимильян, как то призвал его в свидетели по одному делу.
– Ничего не знаю, – тут же заявил сенатор начальнику канцелярии.
– Я ведь, вас, не по римскому праву ответ держать прошу?!! – успокоил его Максимильян. – А всего, лишь – в свидетели.
У них у всех был один учитель речи. Когда ритор умер, Дамиан Норбан первым водрузил на его могиле памятник в виде ворона. Все прощающиеся с усопшим недоумевали – к чему это?.. А Максимильян сделал вывод:
– Вот почему Дамиан в своих речах порхает, а не говорит?
– Скорее всего, от этого?.. – поддержал его мысль Аспар и они, пожелав покойному – «Земли пухом и царствия небесного» покинули место поминок.
Клиентов у адвоката Дамиана не было – все предпочитали быть на свободе и выбирали себе защитников потолковее. Невзирая на чисто символическую плату за свои услуги клиентов у него не прибавлялось.
Как-то, ему удалось уговорить одного потерпевшего, ведущего тяжбу, скорее всего даже не за своё наследство, а за свою жизнь.
Потерпевший жил уединённо в сельской местности и не узнал о смерти отца и свалившемся на него наследстве. Разыскали его высоко в горах, стражи порядка, ему вменялось: «Убийство отца и подделка завещания на родовую собственность». Несмотря на свою родовитость и богатство, он предпочитал жить за городом, и был совершенно не компетентен в вопросах права. Будучи убежденным в своей не виновности, он считал лишним иметь защитника, но по юридическим канонам адвокат обязан был быть на процессе, ради соблюдения основ юриспруденции. Поэтому уговорить потерпевшего для Дамиана не представлялось большого труда.
Адвокат взялся за ознакомление с материалами, но чем ближе подходила дата процесса, тем меньше и меньше уверенности и ясности было в его голове – адвокатская мысль защитника витала где—то, но только не в его сознании. Но, хуже всего – паники всё больше и больше наполняла его, лишая мысли. Оставался один день, а речь его – так и не была готово и самое страшное – он даже не знал, как к ней подступиться? Его спас раб. Он вошёл и заявил – передавая слова посыльного от «Палаты Правосудия»: «Заседание переноситься на следующий день» Норбан так обрадовался, что дал рабу вольную, но на следующий день с треском провалил процесс и отозвал вольную обратно. А судья сжалился над подсудимым и посоветовал сменить защитника – отправляя дело на следственную доработку.
Лишившись последних надежд на адвокатское поприще, и видя, как тает его наследство – он решил записаться в армию. Но Максимильян даже не стал рассматривать его прошение.
– Да кто, ты, такой?? – орал разгневанный адвокат на начальника канцелярии. – Кто твой отец?? Что, ты, вздумал мне давать советы??
– Благодаря твоей матери, тебе на такой вопрос ответить труднее, – не моргнув глазом ответил Максимильян. Мать Дамиана была распутницей.
Но он не успокоился и направил прошение в комиссию. Комиссия состояла из трёх человек: визирь, начальник канцелярии и еще один из патрициев.
– Дамиан Норбан, на что, вы, жалуетесь? – спросил препозит, глядя на расплывшееся, ожиревшее тело рвущегося на войну просителя.
– Я хочу, чтобы меня записали в армию, – заявил он.
– Спасибо за ваше желание быть полезным Империи, но на данный момент государство в вашей доблести не нуждается, но будет иметь вас в виду!.. – Хрисафий подумал, как бы этого героя не хватанул в походе сердечный удар на первом же марше.
– Это как не нуждается, – вознегодовал проситель. Под невнятную речь, состоящую сплошь из слов гнёва и брызгания слюны, он лепетал, что-то, и, задыхаясь от взятого напора, точно астматик, широко раскрыв рот, призывал понять о предстоящей неминуемой беде. При этом, он нервно переминался с ноги на ногу, и при каждом его движении тело его, колыхалось и переваливалось.
– Ведь грядёт же война с Персией? – не унимался Норбан.
Фраза: «Ведь грядёт же война с Персией?», стала самой ключевой в его монологе и повторялась им почти, что через каждое слово. Известие Норбана о предстоящей войне не были для военного ведомства новостью, войска скрытыми маршами уже более месяца перемещались к восточным границам империи.
– Вы, не волнуйтесь!.. Дипломаты решат этот вопрос!.. – остановил его председатель комиссии.
– Я хочу служить!.. – не унимался просящий.
– Но где же нам взять столько амуниции, чтобы снарядить вас в поход, – Хрисафий задал этот далеко не праздный вопрос, чтобы успокоить туго соображающего адвоката.
– Что, вы, имеете в виду?..
– А то и имею, что надо три, четыре щита, только на то – чтобы закрыть ваше брюхо???
Дамиан расстроенный покидал комиссию – это была его последняя надежда на то, чтобы получить приданое дочерям.
– Он создаёт о себе впечатление, что он парит, а не идёт? – заявил Максимильян, глядя на Дамиана Норбана.
– Он думает, что перья, прилипшие к его заднице, делают его орлом? – добавил Аспар, поддакивая давнему другу.
– Что, Дамиан?.. Тяжела доля – дочек его, – сделал свой вывод «Взломщик». С такими-то лицами, да ещё и без приданого???
К месту их компании подошел Ардавур, он поздоровался с начальником канцелярии. Аспар и Апполоний отошли к столам – за добавкой.
– Как победная баталия над персами? – спросил Максимильян Ардавура. Спросил, более, как любезность, потому, что он был на передовой – с инспекцией и многое видел – своими глазами.
– Да!.. Так!.. – ответил командующий, улыбаясь, обнажая белоснежные широкие зубы.
– Ничего познавательного персы не оставили в твоей памяти?
– Оставили!
– И что запомнилось, больше всего?
Во время одного сражения, Ардавур получил очередное повышение – стал командующим – его командира убили и ему, пришлось возглавить армию. В сражении римляне взяли верх и Ардавур – по причине двойной радости – победы и очередного повышения – отпустил всех пленных, не взяв с них выкупа, тогда персы стали требовать свои одежды и одеяла. На, что новоиспеченный командующий армии сказал своему подчиненному:
– У меня возникает ощущение, что они думают – будто проиграли нам партию в кости?
– Это в них говорит власть наживы, – ответил ему помощник. – Но, слух – о твоей добродетели разнесётся по стану врагом и они не будут, так ожесточённы в сражениях, как прежде.
Во всех последующих сражениях, Ардавур отпускал пленных, не удерживая у них курток и одеял – хотя, он – ни когда не забывал – о своей наживе. Хрисафий, даже намеревался провести расследование по взяткам, но – достаточного количества доказательств не набралось, и препозит оставил это дело – до будущих времён.
– А, еще, какие случаи доводилось видеть в Персии? – спросил начальник канцелярии.
– Забавный случай был у моего отца – ему перебили ключицу. Наши врачи были далеко от авангарда – тогда я бросил клич среди пленных – «Есть ли среди них врачи?» – вызвался один и, наложив шину, стал клянчить – для себя вознаграждение.
– Бери все! – радостно заявил отец. – Моя ключица – ключ в твоих руках!
– Вы, я смотрю – сделали вывод, что персы в массе своей – народ – жадный и коварный.
– Нет!.. Совсем не так! Они в своем гостеприимстве покоряли на столько – что мне приходилось их просить: «Быть скромнее и уменьшить свои щедрости, чтобы не приуменьшать наших побед».
– Там все живут – так богато??
– Нет!.. Совершенно нет! – не согласился алан, думая, что его слова могут, интерпретированы, так прямолинейно. – Мы, как то, зашли в один дом – напиться воды, но нас стали приглашать на ужин, чтобы не обидеть – мы остались, но когда хозяин увидел, сколько нас – то пришел в ужас – боясь, что еды не хватит на всех. Тогда я велел пустить среди подчиненных молву, чтобы не набивали чересчур животы – так, как их ждет шикарный ужин с пирогами и прочими изысками, поэтому все из-за стола выходили, почти, что голодными, а еды перса – хватило на всех – что и позволило не обескуражить хлебосольного хозяина.
– Это, не тот ли пир, что ты закатил – нарушив указания отца – на запрет торжеств и праздников?
– Да – тот самый! – улыбаясь, согласился Ардавур.
Аспаром был в веден запрет, на какие либо гульбища на время военных действий. Чтобы избежать – нарушение указания, но соблюсти лицо – выполнив обещание, данное на ужине у перса – Ардавур выставил огромный пирог: «Назвав его городом».
– Это город, – заявил командующий армией, указывая на огромный пирог и прочие приготовленные угощения и яства, расставленные на столах. – Захватывайте его!
Когда отец узнал об этом то – наказал сына.
– За что? – удивился Ардавур Младший.
– За то, что, ты, взял город – раньше меня!..
Наушники постоянно доносили в штаб обо всём до мельчайших подробностей – поэтому Максимильян был в курсе всех сообщений – они все проходили через его сито. Начальник канцелярии старался почаще запускать своим дуршлаг, отсеивая те – не благожелательные макароны, которые могли навредить его другу – Аспару. А донесения были – донельзя смешные и порою – очень даже забавные. Одно, даже рассмешило Максимильяна:
Армия входила в город – христиане вышли поприветствовать победителей. Среди горожан Ардавур заметил вдову в черном одеянии и трёх её красивых дочерей стоящих – рядом с ней и решил к ним встать на постой. Отец, узнав об этом, велел квартирмейстеру переселить его.
– Зачем? – возмутился сын.
– Там очень тесно, – успокоил его отец, делая вид, истинной заботы, о нём. Или такой случай – Ардавуру не терпелось вступить в бой:
– Отец! Когда мы снимаемся с лагеря?
– Ты, волнуешься, что не услышишь призыв трубы? – остудил его пыл командующий. Аспар – вполне допускал, что при штабе могли быть вражеские информаторы, а Ардавур, в свою очередь – получив такой щелчок, больше – никогда не торопил отца.
Максимильян ужасался – сколько же – в армии лишних людей, переводящих по напрасно бумагу, чернила и гоняющие гонцов-курьеров туда—сюда, развозя всякий бред и кляузы, больше годящиеся в сборники для анекдотов, нежели в архивы военного департамента.
– Какая красота? – обомлел Ардавур, увидев Галлу.
Плацидия, сменив пурпурное одеяние на одежду попроще, следовала по залу пересекая его поперёк. Она не хотела выпячиваться, поэтому под предлогом – уложить детей спать, решила переодеться.
– Кто это? – не успокаивался новоиспечённый командующий.
– Да, кто её знает?! Мало ли здесь – кто ходит?!! – попытался урезонить его Максимильян.
– Хороша!!! – сделал свой вывод Аспар – они с Луцеем вернулись с полными тарелками мяса.
– Но, в возрасте? – добавил обладатель молодых вестготок.
– У прекрасного и осень прекрасна!!! – счел нужным не согласиться с ним начальник канцелярии.
– Я сказал в возрасте, – заострил своё внимание Аполлоний, – но, до полной осени, ещё – ой, как далеко?!!