Потерявший родину турок Халил
Семья Шабана Исмаила рада – у них теперь есть сын. Они расширяют свои поля, ещё что-то делают. Зия был сыном Исмаила. Невестки Исмаила были самыми красивыми невестками деревни. Они были родные сестры. У Исмаила была внучка, моя ровесница, Лейла. У старичка Исмаила были по этому поводу дальновидные ставки на меня. Зия был хороший, совестливый человек. Каково было его участие в те дни Геноцида, не знаю, но был он очень человечным. Младший сын Исмаила подался в аскяры и пропал, его не было. Его жена, преданно ждавшая мужа, была младшей сестрой, её звали Зульфией; старшая сестра, Зейнаб, была женой Зия. Я работал на них, в меру своих сил.
Нам, единицам, выжившим в этой бойне, дали мусульманские имена, а всех мальчиков подвергли обрезанию. Меня не обрезали, поскольку у меня головка никогда не покрывалась полностью, она была открыта с рождения, и резать там просто нечего. Меня переименовали, дали халифское имя —Халил. Отныне я не был Дживаном, я стал потерявшим родину турком Халилом.
Я понял, что все кончено, что беззаботное прошлое отныне – законченный сон. Действительность была такова – я односельчанин Исмаила Шабана, чудом уцелевший росток дома Рстак, и я должен дышать и существовать во имя продолжения моего рода. Пусть пока я курд или отуречен, пусть я живу, как раб, но я должен жить. Мне повезло – они знали и меня и мою семью, и были преисполнены благодарности по отношению к моему роду. В их доме больше не было детей мужского пола. Была только Лейла. Она была настоящей Лейлой («ночь», «сумерки», араб.) – миловидной, смуглой, гармоничной. Я это слишком поздно понял, когда она была уже далеко.
Хозяином и управителем дома был старый Исмаил. Зия не напрягал свою голову заботами о полевых работах, не хотел попадать под гнёт. Тяжесть падала на мои детские плечи – принеси воды, почисти хлев, полей скотину, почисти её. Так было зимой, а весной на мне была и работа вне дома. Как прошло лето – не помню.
Вот так, пока мы пришли в себя, русские вместе с армянами перешли Саригамиш в нашу сторону и приближались к Эрзруму. У турков ослаб дух, курды задумались. Уже и награбленное им глаз не радовало. «Подковывали» себе ноги, чтобы пуститься в путь, но вот куда? Родины у них не было.
Я болтался вместе с животными, с которыми успел породниться. Овраг за оврагом, склон за склоном, искал я останки своих родных, собирал и хоронил. Поднялся на все вершины вокруг нашей деревни. Везде кости, кости, окровавленные части человеческих тел. На склоне горы Торос нашёл место гибели наших стариков. Хотел узнать кости моего деда. Все найденные мной кости стали его костями. Я собрал их, устроил под камнями скрытую усыпальницу. Ястребы показывали мне дорогу, кружили над местами, где была смерть. Кидал камни, чтобы не спускаться вниз, лететь под открытым небом.
Никто не замечал вернулся я или нет – ночевал с животными. Утром снова шёл к нашим полям, которые превратились в пастбища. В сторону наших домов я не смотрел, не мог, сердце обрывалось.
Была осень. Было как-то непривычно и грустно. У турок исчезло рвение, курды погрузились в раздумья. У них не было времени, они были «заняты». Русские подошли совсем близко. А с чего им русских бояться? Русских не боялись, но с ними были армяне, и это было страшно. Турки отступали, дойдя до деревни Хичи, находившейся у вершины нашей горы. Помню как-то раз, ближе к вечеру, курды пришли в замешательство. По распоряжению Али Османа они вооружились и заняли оборонительные позиции. Со стороны Торосы в нашу сторону пришел один отряд. Их полководец приказал принять его на ночлег. А деревня боялась грабежа, неизбежного разорения и уничтожения. Провели короткие переговоры. Скоро пришли к соглашению о том, что сельчане предоставят необходимые продукты, а турки пройдут мимо неё и продолжат своё бегство. После падения Эрзрума турецкое войско бежало, фронт был полностью разгромлен. Не задержался также и побег жителей. Али Осман-ага готовился к жизни кочевника. Другие курды тоже думали, уходить или нет. Некоторые решили идти. Другие – остаться. Среди тех, кто решил уйти, оказался также мой ага.
Армянские жены, оставшиеся в живых, были радостны и спокойны – их ждало освобождение. Решили подняться на склон большой горы и там разрозненно ожидать в оврагах прихода русских войск. Боялись убегающих турок. Ещё они пеклись о том, как освободить нас от наших усыновителей. Они хотели увести нас, нескольких отпрысков мужского пола, с собой. Перевязали и укрепили телеги, ждали, когда тронется Осман-ага. У нас было, кажется, две телеги, не больше. По количеству волов помню. Телеги были смазаны, все запасы взяты. Зия грустил, Исмаил тоже, прощай, Хзри, горное село! А я не знаю, что делать, я в переживаниях. Почему едут, куда едут, кто останется, кто придёт? Меньшая часть села уходит, большинство остаётся. И ни одного родного армянина я не вижу. То помню, что рядом со мной вдруг оказались Торгом и Мадат. Кто привел – не знаю. Друг с другом они не разговаривали.
Спускаемся к долинам, принадлежащим гавару Баберд. Армян нет, только курды, говорят на курдском. Разгрузились возле родника в овражке. Курдское население с удивлением разглядывало нас. Оттуда и стали звать нас кочевниками.
Ага подозвал меня, объяснил, как пройти за охапкой сухого сена для лошади. Я тотчас полетел за ним. Там были огромные свободные снопы сена. Подошёл, хотел нагнуться, чтобы взять охапку сена, как вдруг увидел, что со стороны дома на вершине ко мне ринулись две-три огромные пастушьи собаки. Испуганный до смерти, я нащупал клинок. Удача улыбнулась мне – я увидел молодого парня, который кричал мне сверху: «Садись, садись, пригнись! Стой, стой». Он метнул в собак свой посох и кинулся на них, чтобы освободить меня. Я сидел в полуобморочном состоянии. Добежав до меня, он стал ласково спрашивать: «Кто тебя послал, глупый мальчик? Не знают что ли, что здесь собаки? Если бы я не успел, что бы с тобой стало? Кто ваши? Сказали бы мне – я бы принес сена, сколько нужно»
Он дал мне сена и проводил. Погладил, чтобы я не плакал – он знал, что я очень испуган. Дошёл я до места бледный, без кровинки в лице. Зия заметил это. Я всё ему рассказал, заикаясь. Он обиделся на отца.
На следующий день дошли мы до многорукой (разветвленной) реки Чорох. На песочном дне этой обитой зелёными берегами реки я заметил бобров. Никто не тревожил устоев их бытия, и поэтому они с удивлением смотрели на нас, не прячась. Я кидал в них камнями, чтобы попрятались.
Доходили слухи, что русские приближаются. Когда они дойдут до нас, вы сможете нас уберечь, правда, Халил? – по секрету шутили со мной две сестры. – Ты красивый мальчик, – слегка приблизившись ко мне, забавы ради повторяли они.
«Неужели это возможно?», – думаю я, и, смеясь про себя, бегу собирать животных. Наш караван, возглавляемый Али Османом, обосновалась на берегу реки. Ночевали мы под открытым небом, они – под прикрытием телег, я – вместе с животными. До того дня не знал я, что стало с Торгомом и Мадатом, почему их не видно. В тот день, как и во все другие, я заснул среди волов. Было уже довольно поздно, когда Исмаил разбудил меня. Поручил мне увести волов на пастбище, до рассвета. Шагая позади волов, я увидел также Торгома и Мадата. Заспанные, мы повели волов втроём на пастбище. Торгом потихоньку гнал волов всё дальше и дальше. Я и Мадат решили прилечь поспать – когда позовут, тогда и пойдём. Вдруг Торгом тихим голосом произнёс: «Дживан, Мадат, слушайте меня. Я должен бежать, русские уже должны быть возле нашей деревни. Вы не можете бежать – на дороге полно аскяров, поймают, прирежут. Вы придёте вместе с Цатуром. Он здесь, похитит вас, приведёт».
Сказал и сразу побежал. Мы, плача, побежали за ним. Уже светало. Он начал гнать нас, кидаясь камнями, и слёзно просить:
– Не бегите за мной, я вернусь вместе с русскими, приду и найду вас. Вместе нас заметят, поймают, убьют.
Мы плакали и бежали за ним. Ничего не хотели слышать и понимать. Он больше не остановился, ускользнул, ушел. Мы ещё долго бежали, пока я не потерял в плаче сознание и не упал на землю, заснув. Вдруг слышу:
– Вставай, вставай, – в ужасе открываю глаза и вижу: передо мной дедушка Исмаил.
– Не бойся, – говорит, – я ничего тебе не сделаю. Они плохие мальчики, а ты умница, их поймают, зарежут.
– Вставай, пойдём, ты наш добрый мальчик, Халил, не убегай, пропадёшь. Вставай, пойдем.
Он увещевал меня, утешал. Понимал ли он, что я не слушал его слов, а только плакал? Зачем я остался, тогда как Мадат ушёл? Он бежал впереди меня, ревя под камнепадом Торгома, не останавливался.
Мы вернулись к животным, запрягли волов и пустились в путь. К каравану добрались к полудню. Я повёл волов на ближайшее пастбище. Я долго продержал волов на выгоне – другие уже запрягали, а я всё пас. Мои переживания достигли высшей степени. «Где Цатур, как мне его найти? Нет, надо бежать! Куда я иду с этими чужаками? Сейчас же и убегу, но куда?» Огляделся: залезу-ка под этот куст. Отгоняю волов, чтобы шли по следам других животных «Пусть они уйдут, пропадут. Русские пришли, наши сейчас в деревне свободны, убегу, убегу!» Все это морем колышется в моей душе. Я даже решаю окончательно, как залезу в заросли, где спрячусь.
«Но, но!» – я начал швырять камнями в волов, чтоб они отошли. Они без меня и шагу не ступали. Я отошёл, чтобы спрятаться, но мои волы шли за мной и смотрели мне в глаза. Я заколебался – они же могут выдать моё место.
Что мне делать, где Цатур? Нет, так не пойдет, поймут, что убегаю, что сделают – неизвестно. Бегу к волам. Снова сомневаюсь: «Бежать надо, куда я иду?.. Нет, не получится». Неопределенность велика, затеянное мною дело превыше моих сил. Одолеваемый сомнениями, шёл я вперед, как вдруг понял, что уже приближаюсь к телегам. Я опоздал. Другие уже ушли, остались только Исмаил с семьей. Ждали меня. Увидели, что возвращаюсь – стали со спокойным сердцем запрягать волов.
Мы всё время идем. Дни превращаются в недели. Цатура нет и нет, потом я узнал, что он тоже бежал. Отовсюду доходили слухи, что русские уже близко, что они всё ещё следуют за нами. Помню переполох в деревнях, решивших отправиться с нами в путь: им предстояло оставить все награбленное. Они резали скотину, ломали деревья.
– Эта земля не была нашей и нашей не станет, – говорили они и ворчали в адрес Османа: Бизым эвелымз дэ Шам, ахретемз Шам14.
«Нам не достанется, пусть и гяуру не достанется…» Было лучшее время для фруктов, и меня отправляли их собирать.
Я шёл, играя, за телегами, погоняя волов. Вешал на плечо дубину и представлял себе, что это – ружье, это – моя мать, это – Торгом, это – Мадат, это – мой дядя, брат отца… Так и шёл я, играя, вспоминая наших и нашу деревню. Я пел про себя, чтобы вдруг не забыть, что я армянин, не забыть свое имя… Чтобы помнить. Но я шёл с ними, шёл к Шаму.
Как-то раз на склоне какой-то горы я пас волов. И вдруг вижу – рядом со мной Манук, снял с себя тряпьё, греет спину под солнцем. Чешется и никак не успокоится. Он протянул мне чистый клинок, указал на свою спину и попросил: «Дживаник, вынь осторожно заметные кусочки костей…». Его спина была похожа на сеть. Снял, сколько смог. Он всё время говорил: «Ой, болит, чешется, посмотри, нет ли там червей? Солнце полезно, согревает и помогает выздоровлению».
Я не узнал, в чьём доме он пребывает, как нашёл меня. Через пару дней мы снова встретились. Я его чистил. Мы беседовали. От него я узнал, что Цатур бежал.
«После него должен был уйти я, а тебя – забрать с собой, – сказал он и виноватым голосом добавил – не смог».
После этого я Манука больше не видел.
Произошло нечто странное: среди каравана прошёл слух, что русские преграждают нам путь. Все стали волноваться. Это оказалось ложью, но мы услышали возгласы:
– Аэроплан! Аэроплан!
– Отойдите от повозок, отойдите от повозок, – объясняли нам, крича, беженцы, разбросанные вдоль дороги.
– Они не Аламанские, а Инглизские, или Московские. Стреляют, бомбы кидают.
Те, у кого были ружья, стали стрелять в воздух. Планер не приблизился к каравану, скрылся за горами.
Караваны часто смешивались, разделялись, росли, и снова редели. Постепенно разными путями углублялись они внутрь Анатолии. Я совершенно ничем не интересовался, мой ум был занят воспоминаниями, витал в нашей деревне.
Мы разбили лагерь в местности сухой и жаркой. Сказали, что наверху есть какое-то озеро, вокруг которого полно грязи, в которой водятся пиявки. Их собирали и приносили для лечения недугов тела. Им давали высосать грязную кровь и выбрасывали прочь. Некоторое время пребывали мы в этой засушливой местности. Было решено идти в сторону Альбистана. В этом промежутке мы достигли плоскогорья, возле края которого был особым способом укреплен огромный кусок скалы. Все подходили, трогали, высказывали предположения:
– Здесь была в таком-то году установленная русскими («московом») граница. Здесь установили свой приграничный камень русские.
Были ли записи по этому поводу, не могу сказать, но каменная скала до сих пор у меня перед глазами.
Поднимались мы на Чиман дах («Зелёную гору»), в долину Каначке. Где находился этот район – не знаю.
Я заболел, горел в жару, большую часть дня проводил в бреду. Меня укладывали в углу телеги, чем-то накрывали. Обе сестры были недовольны:
– Он умрёт беспризорным, мы за ним ухаживать не будем. Всё время мать вспоминает. И как он её не забыл!
Исмаил жалел меня, но ничего не мог поделать. Отовсюду я слышал:
– Положи его под дерево, пусть спокойно умрет. Всё равно он не жилец, не мучай ни себя, ни его.
Но Зия никого не слушал. Доброту Зия я не забуду до могилы.
Я открыл глаза, увидел, что лежу в телеге. За мной ухаживал Зия, смочил мне лоб, губы, дал немного попить. Телегу сильно трясет, я не могу заснуть, тело ломит. Зия, к удивлению своей семьи, взвалил меня себе на плечи. Я обнял его за шею. Постепенно я успокаиваюсь и целую одежду Зия.
Осенью мы дошли до района Альбистан. Не знаю, почему, но наши не последовали за Али Османом. Караван Али Османа ушел в сторону Кесарии. Наши Карапет и Галуст были с ними. Мы двинулись к ближайшим высоким скалам. В тех местах было много брошенных, пустых домов. В одном из них мы выбрали удобные, совершенно готовые к жилью квартиры и поселились. Чьи это были дома? Чья это земля? Как знать. В Турции о таких вещах не спрашивали – просто стань хозяином, и всё.
Среди курдов нашего каравана находились братья из семьи Никагосянов. Я ничего об этом не знал. Однажды вечером женщины сообщили мне, мол, Халил, мальчики Никагосяны оба тяжело больны, жалко, пойди, повидайся с ними, чтоб не умерли с тоской в сердце. Я загрустил, не знал, в каком доме они живут. На следующий день я узнал, что младший умер. Вскоре и старший скончался, я не успел его повидать.
Была весна. Я уже второй раз находился в силках болезни. В бреду говорил по-армянски. Закутанный в тряпье, я лежал на земле. Кусок ткани, служивший мне одеялом, был короток – когда я тянул его вниз, обнажались плечи, тянул вверх, обнажались ноги. Я свернулся калачиком, не подавая признаков жизни. Услышал голос какой-то из женщин:
– Жалко его, сварим ему предсмертную кашу, пусть уходит с сытыми глазами, не накликает на нас проклятий в нашем пути.
Как я выздоровел – не помню. Я был по-прежнему среди волов.
Здесь понятия зимы и осени были условны, так как в обоих случаях я пас животных на выгоне. На пастбищах было очень трудно найти воду, мы использовали подталины. Я поднимался к снегам на самой вершине, где струилась прозрачная и холодная влага. Зейнаб, младшая невестка Исмаила-ага, сгорала от страсти – ей нужен был мужчина.
Однажды она подошла ко мне, сжала мне руку. Мне стало не себе. А в другой раз она позвала меня и по секрету поручила:
– Гайдар должен быть в горах. Скажи ему, что жду его с нетерпением. Пусть даст знать, где мы встретимся. Смотри, никому не говори. – И крепко поцеловала.
– Ладно, – сказал я и побежал.
По правде говоря, я тоже хотел видеть Гайдара. Не помню, как я исполнил эту просьбу, не помню, и как встретился с Гайдаром, но в конце концов они нашли друг друга (по запаху, что ли…).
Эта пухленькая младшая невестка днем и ночью сгорала от страсти к Гайдару. Все чувствовали, что что-то не так, даже мои волы чувствовали. Однажды среди соседей распространился слух:
– Мемед возвращается.
– Радость-то какая! Он жив, нашёл наш след и возвращается.
Мемед был младшим сыном Исмаила. Ушёл в солдаты и пропал, три-четыре года не было от него вестей. И вдруг Мемед нашёлся, нашёл следы семьи и идёт к нам. Мы не трогались с места, ждали, пока он, выспрашивая путь, дойдёт до нас. Вечером, погоняя волов, я увидел, что Мемед вернулся. Все собрались вокруг него. На следующее утро Мемед не вышел. Пухленькой тоже не было видно. Они появились до моего отбытия на пастбище. Глаза её были заплаканы. Мемед был мрачен. Зия и Исмаил молчали. Старшая сестра старалась развеять мрачное настроение наигранной игривостью. Соседи шептались: Мемед обо всем узнал. Пухленькая боялась, что Мемед станет мстить.
Мемед согласился идти в сторону Кьюирини скизипи. На лице Исмаила появилась улыбка. Мы двинулись в путь – предстояла долгая дорога. Мемед очень скоро привязался ко мне. Он увидел во мне своего наследника. В округах Чоруна, кажется, к нам присоединилось ещё несколько «искателей», тех, кто искал место для окончательного поселения. Мы двинулись в путь.
Были сумерки. Малыши заснули. Вдруг послышался конский топот. Три всадника остановились недалеко от каравана, на краю дороги. Тут же стали спрашивать друг у друга:
– Кто они? Давайте спросим.
– Будьте осторожны…
Из каравана крикнули:
– У кого есть оружие, вооружитесь!
– Эй, кто вы, что вам надо?
– Спокойно! – Послышался ответ. – Мы – воины губернатора. В Чоруме ходят слухи, что среди вас водятся дезертиры, разбойники, предатели нации. Мы ради родины оставили свои дома, а вы дезертиров скрываете? Сволочи, разбойники! Сейчас вас всех погоним в Чорум!
– Нет таких среди нас, – ответили наши.
– Сейчас проверим, узнаем, – сказали они, и двое из них поскакали внутрь каравана, а один остался на дороге. Стали обыскивать и вскоре остановились перед повозкой самого благопристойного вида, где были постелены прекрасные ковры. Кроме развёрнутых ковров нашли один свёрнутый в цилиндр. Приказали сидящим встать, чтобы можно было проверить. Вдруг послышались выстрелы, начался переполох, суматоха, и до того, как люди успели понять, что произошло, они, схватив ковры, прыгнули в седла и поскакали к третьему всаднику. Всё это представление я видел собственными глазами.
– Обманули! Ребята, стреляйте! Седлайте коней, в погоню!
Но было уже поздно, они растворялись во мгле тенистого оврага. Кто бы дерзнул подвергнуть себя такой опасности? Всех предупредили, что лучше отказаться от мысли о преследовании. Ничего нельзя было сделать, только лишь принести напрасные жертвы. Немного погодя караван мирно храпел.
Мемед заботился обо мне больше всех. Он стал мыть мою убогую одежду, штопать её. Утром он вставал раньше меня и клал масло, сливки, всё, что было, в первую очередь, в мою котомку. Показывал, куда вести животных, объяснял, что и как сделать. Этот молчун, который, казалось, ни с кем не обмолвится словечком, со мной предавался сладким беседам. Дискриминация достигла такого размаха, что женщины стали в открытую ворчать: «Оставив нас, он печётся о щенке гяура. Всё равно он нам сыном не станет. Зря Мемед тешит себя надеждой». Он не обращал внимания на это ворчание.
А однажды мне заявили, мол, ваш Газар (турецкого имени не помню) плачет каждый раз за обедом, иди, поговори с ним, может, тебе он скажет, почему плачет. Я поговорил. Он посмотрел на меня, подошел, взял за руку, обнялся. Глаза его были, как источник слёз. Он был моим ровесником, сыном дяди Ашота, по линии дедушки Аболо. Я ронял слёзы на его голову, он – мне на плечи. Сперва мы молчали, не могли говорить.
Потом я спросил:
– Почему ты плачешь, когда тебе дают поесть? Ты всегда плачешь за едой, почему? Ты знаешь, где Галуст?
– Не знаю Дживан. Я один-одинёшенек.
– А почему за обедом плачешь?
– Не знаю. Когда дают поесть, вспоминаю наш дом, и слёзы наворачиваются, не могу их сдержать. Отстаём, побежали! – и побежал догонять стадо.
– Не забудь, что ты армянин. Иногда сам с собой разговаривай на армянском, чтобы не забыть, – крикнул я вслед.
Так и ушёл, волоча ноги.
Мы шли, предавшись каждый своим мыслям под скрип колёс. Иногда я поглядывал на лесные заросли справа от дороги. Там Газар. В котором именно – не знаю. Рядом с нами река Алис, но её не видно, и шума её не слышно. Алис остаётся справа, мы движемся влево. Пригодных для проживания домишек не видно, кругом разруха. Мы трогались на рассвете, и кто знал, куда нам предстоит дойти? Овражек начинался и заканчивался кизиловыми деревьями. Было хорошее время для кизила – большого, кисленького. Я удивлялся, почему его не едят.
На правом берегу Алис, возле деревеньки встретил я старика. Только взглянул на меня, как сразу:
– Мальчик, кто ты? Они переселенцы, я знаю. Вы ведь из армянской страны, лежащей недалеко от русской стороны?
– Ага, – ответил я ему, – ты добрый человек, я сделаю, как ты скажешь.
– Я тоже пришёл сюда из тех мест. Считай, что этот огород твой, можешь рвать все лучшие огурцы, луковицы. Я сейчас сам тебе принесу. Ешь спокойно, яврум15, волы будут пастись, никуда не уйдут, травы много. Жарко и пыльно – лягут и станут мычать. Вот, ешь, что хочешь, остальное возьми с собой. Как тебя зовут?
– Халил, Хало…
– Нет, назови свое настоящее имя.
– Моё имя? – Я почти что плакал от страха.
– Так не пойдёт, – сказал он, – не плачь. Я ассириец, брошенный здесь в одиночестве. Это долгая история, я был аскяром, бывал в стороне Эрзрума, Вана. Видел всё своими глазами. Не плачь, я знаю, ты сиротка. Хорошо, что ты остался в живых. Я бежал вместе с Бочгуном. Освободил одну армянку с ребенком. Она не выдержала, умерла. Ребенка оставила на мою милость. Решил взять его в наш дом. Нашу страну уже взяли «хофилизы», я не мог вернуться. Снова встретил несчастных армян. Взял одну армянку себе в жёны и остался в тех местах. Жили мы тихо и мирно, но однажды ночью вошли разбойники увели дочь и жену. Хочешь, оставлю тебя у себя? Мне страшно, знают, что я не турок. К тому же я уже стар – сегодня есть, завтра меня не будет.
– Хали Халил меня зовут, – я пошёл.
Мы попрощались и расстались. Мы были в засушливом Чайане. Нашим здесь не нравилось, у них не было мысли тут обосноваться. К северу от Чайана лежала равнина – богатая хорошей землёй, но бедная на воду. Не было ни родника, ни сильного ручья: он был, но совсем маленький. Наверху стояла воронкообразная деревенька. Благодаря ручейку широкая полоса земли полностью превратилась в богатый виноградный сад, но получить большее от этой маленькой воды было невозможно.
Главным моим другом по полям был глухой старенький курд. Зачем он оставил родную деревню и пустился в путь, было не понятно. Я так ничего и не услышал от него. До сих пор иногда думаю, быть может он и был тем «курдом-апостолом», спасшим нас от ятагана. Но может ли человек не помнить своего спасителя?
Как только поднималось солнце, этот глухой старый курд, втянув руки и раскрыв ладони, с жаром молился встающему могучему светилу. Я смотрел, и это очень трогало мою душу. Человек молился.
Как-то так однажды получилось, что мы, несколько подростков, отправились вслед за стадом и вошли в заброшенные сады тех мест. Грозди были хорошие, но такие сладкие, будто уже готовый изюм. По всей длине сад был окружен живой изгородью и хорошо ухожен. Мы не заметили, что на прилегающем к саду участке стояла сторожевая вышка. Сад был огромен, целое море лоз! Гроздья винограда были похожи на желтые улыбки. Мы облили животных, сами попили и спустились вниз, к лугу. Но в этот день так хотелось вкусить большего, не было сил терпеть! Бросили жребий, чтобы решить, кто пойдёт. Жребий выпал нам троим. Был полдень, стояла невыносимая жара. Подумали, что сторож спит, или разморен от жары. Пошли вверх по оврагу. Вошли без труда. Каждый сорвал с понравившейся ему лозы и положил в сумку. Мы молча вышли и спокойно спустились к ожидавшим нас ребятам. Поднялись по скале и распластались на траве. Начали есть. И тут заметили, что сторож со своей дубиной стоит над нами. Мы встали, окаменевшие от страха, как статуи. Мы застыли в ожидании наказания.
– Насыпьте всё в сумки,
– Куда? – испуганно спросили мы сторожа.
– Ваши сумки, и валите отсюда…
– Э, а ну, на колени, ряд! Каждый из вас заслужил по одной дубине – не больше.
Мы немного успокоились – отделались ценой по одной шишке на каждого.
– Однако, твоя сумка останется, – сказал он мне. – Пусть за ней придёт твой родитель или ага…
Был уже поздний вечер, но я не спускался в деревню. Я ждал, чтобы совсем стемнело, и домашние не заметили отсутствия сумки. Но мне не удалось реализовать задуманное: заметили.
– Где твоя сумка? – Я попробовал дать скользкие объяснения.
– Забыл, принесу, оставил там-то…
Не вышло – меня слишком хорошо знали.
– Мальчишка, скажи, кто взял, у кого она, я пойду за ней, – уверил меня старый Исмаил. Сердце мое было покорено, и я всё ему рассказал. Сказал, что сторож произнес: «Пусть твой ага придёт за ней».
– Ладно, ладно, пойду принесу, он отдаст, не стесняйся больше.
Пошёл и принес сумку, полную винограда. К радости невесток.
В те дни от родительской семьи наших невесток пришла весточка: оставьте Чайан, идите в Чифлик, в губернию Анкары. Насколько я помню, Зия и Мемед когда-то бывали в тех местах. Семья Шабанова Исмаила приготовилась продолжить путь к Западу, к Анкаре. Пустились в путь. Жаль, невозможно передать всего, всё изобразить. Не забыл я Дэидже, по-армянски она называлась Гайлагет – «Волчья река». Была пора весенних наводнений. Рано утром шли мы на запряжённых телегах. На каждом шагу были следы разрушительных наводнений. Все они вели к уставшей от собственного безумия, присмиревшей реке. Не река, а раскалённая жидкость. Текла она на север, чтобы смешаться с Алис. Мы шагали очень осторожно, дороги были разрушены, под ногами хлюпала скользкая грязь. Наконец мы пришли в Чифлик.
Разгрузились ранним утром. Свободных домов было много, выбирай, какой хочешь. Выбрали дом, стоящий на краю обрыва и имеющий все необходимые пристройки. Амбар, тониратун, сарай. Как райская земля – тишина, чистота и прекрасная природа.
У меня добавилось забот. Помимо выпаса стада, я должен был теперь каждый день на своих плечах приносить сушняк. Была на моей шее и другая забота – о родительской семье наших невесток. У них было двое сыновей, старше меня. Они были один ленивее другого, к тому же, зачем их обижать, если есть я. Они были ещё безжалостнее своих родителей: «Пусть Халил сделает, для того его и содержим, защищаем». Поэтому я дома почти не появлялся. Пропадал то в амбаре, то на выгоне, то в хлеву. Моим домом был Чифлик. Ночевал, где попало, лишь бы не выполнять их задания. У меня были животные и собака. Друзей у меня не было, семьи не было. Там было всего 4—5 домов, в двух из которых жили наши.
Должен сказать, что в Чифлике было три человека по имени Зия. Один был уже известный вам Зия, другой – ага-Зия, и третий – Зия-бек.
Над западным оврагом властвовала небольшая скала. На этой скале располагался летний дом ага-Зия, захватившего почти весь Чифлик. Был у него и жилой дом, и хлев, и амбары, и склады. Сам он не появлялся, жил в Анкаре. Был он богатым купцом, имел магазины. Его называли ага-Зия. Этот ага-Зия, будучи османским турком, мог присвоить всё, что ему понравится. Вот почему был этот ага-Зия владельцем богатств. Конечно, это было не заработанное, а награбленное и захваченное, в основном у армян.
Был в Чифлике и третий Зия. Это был Зия-бек – рыцарь-разбойник. Никто не испытывал к нему ненависти, хотя этих «никто» и самих не было видно, потому что на нашем пути населения почти не встречалось. Я за всё время встретил только двоих. Иногда в жилище Зия-бека входил какой-то человек, с которым он и исчезал к вечеру. Спустя несколько недель он снова поселялся в своем доме. Был он любителем приятного времяпрепровождения, ни детей, ни богатств в его доме не было. Этот Зия бек был рыцарем, как внешне, так и по своей доброте.
Я видел его вблизи. Он погладил меня и протянул большое яблоко, которое держал в руке, сказав: «Эй, будь здоров, сынок, расти храбрым юношей. Косточки отнесёшь и посадишь на могиле твоих предков. Я не турок, только никому ни слова!»
По моему телу пробежали мурашки – скорее от страха, чем от удовольствия. Наверное, оттого, что я слышал слово «разбойник».
Его происхождение и национальность не были известны. Действовал он по прозванью и по праву турка. Его занятием был разбой. Он не подчинялся никакому правительству. Зия-ага из Анкары обаял его, нашёл с ним общий язык, переманил на свою сторону и заключил устный договор, согласно которому Зия-бек был полноправным хозяином и покровителем своих жизни, имущества и земли в Чифлике. Зия-ага был хозяином Чифлика, а разбойник Зия-бек был хозяином хозяина. У него был фаэтон, которым он почти не пользовался. Мне кажется, те, кто встречался с ним, скорее пользовались этой встречей, чем подвергались испытанию. Так говорил простой народ. Как ему удавалось, будучи разбойником, вести спокойную, даже роскошную жизнь, трудно объяснить, но жил он без крови и без грабежа, уверяю.
Однажды братья наших невесток привели одного из моих ровесников ударить меня. Сказали, что готовятся к смертельной драке. Этот щенок боялся меня. Чтобы он не боялся, у меня сперва отобрали дубину, а потом заставили на меня напасть. Я потребовал свою дубину, но её спрятали, не отдали. Мальчик успел ударить меня толстой дубиной. Я разозлился, набросился на него, но он убежал. Я отобрал дубину и побежал за ним, чтобы проучить, но он успел убежать. Я обиделся, до вечера не появлялся дома. Перед приходом домой братья стали уговаривать меня не рассказывать взрослым ничего. Уговорили, но обида в сердце осталась. Больше ничего о том щенке не помню.
Были короткие осенние дни. Наши хозяева решили привезти зимнего топлива. Ранним утром мы тронулись на телегах. Очень скоро мы оказались в лесу. Решили идти в глубь оврага. Дороги не было – спускались между деревьев. Об обратной дороге вверх никто не думал. Выбрали большое дерево с толстым дуплом и приступили к делу. Рубили топором. В конце концов, ствол был повален. Вдруг мы поняли, что уже темнеет. Отрубили тяжёлые, мокрые сучья, чтобы поход не оказался напрасным, но на первом же отрезке пути стало ясно, что волы обессилены. Мы их подталкивали, подгоняли, выбросили часть дров, но дело вперед не двигалось. Уже было темно, а мы всё ещё находились посреди леса. Никто из нас не мог отлучиться, чтобы дать знать о нашем опоздании. Пошёл дождь, смешанный со снегом. Только тогда догадались, что нужно было сперва взять дров на краю леса и только потом грузить легкую древесину. Но уже давно стемнело. Вдруг во мгле послышался конский топот.
– Вай-нам, – заголосил кто-то из наших, – это разбойники.
Все затихли, онемели, будто приросли к телегам. Во тьме послышался первый голос. Мемед узнал его.
– Это Зия-бек. Молодец, Зия-бек! Да благословит тебя Бог, Зия-бек!
– Не бойтесь, это я, – послышался во тьме его голос. – Ваши плачут, говорят, что воры на вас напали. Почему вы так опоздали? Ладно, вы идите, а я пойду вперёд, скажу, чтоб не переживали.
После этих слов он поскакал обратно. На этом закончилась попытка набрать на зиму дров.
Зия, сын Исмаила, придумал хорошую вещь – восстановить хотя бы одну из покинутых на берегу рек мельниц. Это могло послужить хорошим источником прибыли. Единственным препятствием было то обстоятельство, что он в этом не смыслил. А знающих людей не было. Оставалось лишь начать дело, с надеждой научиться по ходу. «Всё-таки, я пожил среди армян, как бы то ни было – должно получиться», – говорил он и поселился на мельнице. Это стало для меня испытанием – каждый день, закончив работу, я должен был нести на мельницу обед. Выходил в сумерках. Час дороги туда, час обратно. Ещё полчаса на самой мельнице. Возвращался я поздно ночью. Дорога была заснежена, почти не проходима. Я не был трусом, но там ходили волки, и ужас каждый раз сковывал мне сердце. О судьба! На этот раз тоже повезло – волки не съели.
Однажды Ерго – мой греческий товарищ по несчастью, который служил у двух Зия, -бека и -ага, сказал:
– Хало, скажи своим ханум, пусть разрешат тебе оставаться со мной на ночь в хлеву. И место тёплое, и дружить будем.
– А моя собака останется одна – жалко!
– Я один – меня не жалеешь, а собаку свою жалко! – И мы рассмеялись.
Я получил разрешение, и мы, двое братьев по рабству, грек и армянин, стали почти неразлучны. Он был постарше меня, знал много легенд и сказок. Ерго был хорошим советчиком. Он пользовался доверием обеих Зия. Однажды он пришёл и говорит:
– Хало, возле оврага в погребе стоят ульи, в них мёд остался. Пчёлы уже спят, давай украдём немного.
Он поведал мне свой план:
– Одно из окон погреба закрыто прутьями. Твоя голова должна пролезть, а если где-то голова проходит, значит и тело тоже. Я тебе помогу, ты пролезешь, откроешь крышку улья, засунешь туда руку и два раза повернешь. Сколько бы ты на руку не собрал, этого будет достаточно». Пошли, попробовали – голова моя пролезала.
– Но смотри, – предупредил Ерго, – ты должен так чисто сработать, чтобы следов не осталось, иначе, если весной ага-Зия догадается – мы пропали.
На следующий день мы осуществили задуманное. И в последствии нас не уличали – мы спокойно пользовались медом.
Однажды, с вязанкой за спиной, решил я отдохнуть возле прохладного парного источника с чистейшей водой. Я умывался, когда вдруг над моей головой появились две молодые красивые армянки. Они стояли и смотрели на меня. Я не верил своим глазам, хотел что-то сказать, но язык не поворачивался. Одна из них протянула мне платок, говоря:
– Оботрись.
А другая:
– Я заплакана, армянский мальчик, можешь вытереть мои слёзы?
Я крикнул: «Уходите, духи, дайте мне вырасти». Они ушли в сторону стен находящегося в нескольких шагах дома Зия-бека. Платок остался в моих руках. Кто же ты был, Зия-бек, откуда ты нашёл этих армянских красоток?
Тем летом мы уже были побогаче – были волы, кони, поля, появилась и соха. Мельница работала.
Вместе с Шабановым Исмаилом как-то раз поехали мы в Анкару за покупками. Были с нами и другие. Надо был зайти и на двор ага-Зия – выразить ему законное почтение. В пути была опасность встречи с разбойниками, особенно близ Анкары, до нас подобные случаи были, но с нами ничего такого не произошло. Утром мы увидели какие-то дома. Потом мы увидели узкую колею, идущую в город. По ней над длинными железными линиями, постукивая и гудя, двигалась какая-то машина, тянущая за собой несколько вагонов. Это был первый увиденный мною поезд.
Остановили телеги, дали травы волам и двинулись к центру. Магазины, рынки. Это были центральные улицы. До сих пор у меня в ушах звенит зазыв, впервые услышанный на улицах Анкары: «Аади-буди, ади-буди!»16 – кричали продавцы кукурузы.
«Наверное, это очень вкусная вещь, и везёт тому, кто её ест», – подумал я. К вечеру двинулись мы назад, к дому. Увиденная мною Анкара была сухим полуразрушенным городом. Через два дня мы без приключений добрались домой.
А ещё через два дня я получил первое в своей жизни серьёзное задание – нужно было отвезти в Анкару коня. Мемед был в Анкаре и прислал весточку, чтобы мы как-нибудь прислали лошадь. Утром я сел на коня и – айда! В пути я так увлёкся, что стал отпускать коня. Конь стал скакать к ущелью. Я попытался натянуть поводья, но конь не подчинялся, он нёсся к гибели. На берегу обрыва он вскочил на дыбы, сбросил меня и ускакал. Я начал ощупывать себя – понял, что кости целы. Постепенно стал приходить в себя. Первое, что пришло в голову – надо найти коня. Что я скажу дома? Сначала я решил пойти домой пешком, и рассказать, будто коня отобрали воры, но потом передумал: такой подлости я не сделаю. Но с каким лицом я приду домой? К полднику дошёл я до деревни, и думаю, пойти домой или к кобыле? Я подумал, что конь привык к кобыле, и, скорее всего, пойдёт к ней, но не знал, куда её в этот день отвели. Бросился в поля. На вершине появились наши животные. Глянул издали – нет коня, он не с кобылой.
Я заплакал. Пришлось прийти домой и всё честно рассказать. Послушали и стали надо мной смеяться. Наконец, сжалившись надо мной, сказали: «Повезло тебе. Он вернулся и смешался со стадом». Вечером я пришёл домой с легким сердцем – хотя бы не накажут.
А однажды утром я услышал потрясающую новость. Ерго сел на лучшего скакуна и сбежал. Новость принёс Зия-бек, он первым обнаружил побег. Он не стал терять времени, вскочил в седло помчался за ним. Мы ждали последствий. Результат не заставил себя ждать – через неделю разбойник Зия-бек вернулся с похищенным конем, привязанным к седлу его кобылы. Все были уверены, что Ерго убит. Но, к нашему удивлению, оказалось, что он жив. Зия отпустил его. Воистину, разбойник был настоящим рыцарем!
Вскоре прошли слухи, которые поразили нас как молния: «Русские исчезли, а с ними и армяне. Возвращайтесь в свои дома». Сначала мы не поверили, но потом весть за вестью мы слышали подтверждение: «Русские ушли, а с ними и армяне».
В семье всё чаще стали говорить о том, что нужно вернуться на прежние места, на родину. Я часто слышал, как в этих спорах Зия говорил: «Я хочу умереть на пороге своего дома». И мы стали собираться назад. Мы попрощались с Зия-беком и тронулись в путь. Он проводил нас с пожеланиями удачи. Так мы снова пустились в беженство.
По пути мы узнали, что Али Осман давно вернулся. Решили идти по Кесарии. На обратном пути в окрестностях Сваза увидели мы разрушения, учинённые голодом – люди почти ничем не отличались от скота, а разбойники нападали уже и днём и ночью, грабёж превратился в повседневное явление. Пару раз подошли они к нашим рядам, чтобы испытать, на что мы способны. В таких случаях люди из каравана доставали имеющееся у них оружие и выставляли его напоказ по всей длине каравана, чтобы показать, что у силы противостоять разбойникам у нас есть. Иногда напоказ разбойникам мужчины стреляли по кружащемуся над караваном грифу. Ночью выставлялась обязательная охрана.
Начался страшный голод. Голод не задел нас, мы имели какие-то запасы, которыми пользовались с достаточной бережливостью.
Через несколько месяцев мы уже приближались к нашей деревне. Действительно: ни армян, ни русских – снова всё принадлежит туркам.
К нашей деревне мы подошли поздней осенью. Заботиться о проживании стало гораздо труднее, чем прежде. Мемед был прилежным трудягой, и чтобы мы не теряли времени, приносил нам каждый день еды. Помню, что это было глубокое, часто полное плова, блюдо. Ели мы вместе. Для меня это было скорее испытание голодом, чем насыщение, поскольку каждый кусок был на счету. Он заставлял меня нещадно работать, бороться с собой; иногда мне казалось, что я делаю нечто, что превыше моих сил. Между собой мы не переговаривались. Он и сам понимал, что меня мучает непрестанный голод, и что это отражается на работе. Все, кроме меня, были разочарованы в возвращении. Зия остался без дела, Исмаил был мрачен. Правда, иногда он говорил Мемеду: «Хватит его мучить, жалко парня, из-за тебя он слишком устаёт, теряет силы, он же для нас не на один день!»
Я был спасённым и сбережённым ими мальчиком и единственным инструментом, которым злоупотребляли. Мемед ни с кем не разговаривал. Он так и не получил наследника. У Исмаила не было другой надежды, был только я, меня считали будущим женихом этого дома.
Я спал возле углей бухарика (небольшая печь. – Прим. ред.) – было тепло. Вскоре меня переселили в другое крыло дома. Там находился тот злополучный сундук с лавашом. Этот сундук свёл меня с ума. Я начал день за днём поддаваться искушению, и однажды запустил руку в сундук. Вытянул один лаваш и, не высовывая головы из-под тряпичного прикрытия, стал глотать его, не прожёвывая. Так я стал ночным воришкой в доме. В конце концов это выяснилось, и меня переместили.
В ту зиму Карапет пару раз тайно позвал меня к себе и угостил большими яблоками. Он крал их из сарая Али Османа, где они были сложены на хранение. Трудные были времена.
Именно в эти трудные времена наши заразились чесоткой. Незаражённым остался я один. Я по незнанию был не осторожен, ел с ними из одного блюда, общался. Однажды одна старая курдянка подозвала меня и сказала:
– Сынок, у ваших чесотка – это дурная, заразная болезнь. Держись от них подальше, жалко тебя, сиротку. Я тебя научу, что делать. Пей каждый день свою мочу, моча не даст тебе заразиться, жалко тебя, сделай, как я учу.
Весь день я запирался в погребе с животными. Тем не менее, я носил воду как в наш дом, так и родителям наших невесток. Их семья жила в покинутом доме Магата, довольно далеко от нас, в центре села. Там я измельчал траву и, по совету старой курдянки, пил свою мочу. Чесотка меня не взяла.
Однажды мы с одним мальчишкой пасли в горах волов и нескольких коров. Днём я должен был спуститься в деревню за своей порцией еды. По дороге я увидел, что кто-то попытался прикрыть свежей землёй какой-то предмет. Это был мешок. Желудок продиктовал мне, что делать: я вскрыл его. Там находились два куска масла – побольше и поменьше. Хлеба не было, только куль с мукой. «Ну, а мука и есть хлеб», – подумал я и стал жадно сыпать её на язык. Потом я стал размышлять спокойнее: «Довольно, остальное пусть останется». Однако, что мне делать, где спрятать мешок? Сразу вспомнил нашу Зарик. Зарик была внучкой другого нашего деда. Курд Садрич, который поселился в нашем доме, выбрал нашу Зарик себе в жёны из оставшихся в живых. У него была ещё одна жена, старая курдянка, от которой у Садрича не было детей. У Зарик было от него уже двое детей.
Я решил вернуться к животным как обычно, не опаздывая, чтобы не было лишних вопросов. Бегом побежал и вернулся. Вечером я вертелся долго, пока не встретил Зарик. Подозвал её и всё ей рассказал.
– Где ты его нашёл? – спросила Зарик. Я назвал место.
– Хорошо, я поняла. Ты иди по своим делам, я найду и принесу. Будешь идти мимо моего дома, потихоньку буду тебя подкармливать.
Так и сделали. Потом я узнал, что ночью два вора вошли в дом к бедной вдове и всё унесли. В деревне осталось несколько армянок, тех, что попали в курдские дома. Кроме Зарик из наших в деревне жила ещё Мариам. Этот пес (по-моему, его звали Фрик), лысый черкес, похитил её. Она сошла с ума, ушла в поля и с криком «Аршак, Аршак, Аршак! Иди домой, а то худо будет!» пропала.
Я издали следил за Мариам. Однажды побежал за ней. Она убежала с криком: «Уйди, уйди от меня». Это было последнее, что я от неё слышал.
После возвращения в деревню в моей душе обострились боль и тоска. Я ходил по нашим полям, по нашим лугам, пил из наших вод, лез на нашу гору.
Один из родников высох. Быть может, и во мне высохнет родник мести? Но нет…
Пришла весна. Мы снова запрягли повозки и двинулись в путь. В этот раз на Запад, к Эрзеруму. Мы слышали, что в тех краях много чего осталось после армянских погромов и побегов. Мы тронулись на телегах под руководством Исмаила и ещё нескольких сельчан. Скотоподобный отец нашей парочки невесток был неразлучен с нами. Его присутствие всегда томило меня. Оно было неприятно и моему ага-Исмаилу.
Конец ознакомительного фрагмента.