Глава 3. Восемьдесят девятый
В магазинах подчищают последние «шмотки», – даже носки с полок исчезли, – ввели талоны на сахар и даже на стиральные порошки.
А скоро выборы народных депутатов СССР22, – может, «народные» чего-то добьются? – и появились плакаты: «Возродим полновластие советов!» А еще – что-то вроде листовок: «Велихов, Ельцин, Сахаров = Перестройка», «Нищенская зарплата у нас, все остальное – у бюрократов», «Землю тем, кто на ней живет!», «Мы – за полную гласность, за полную свободу!», «Тарасов23 – против бюрократов!»
Стою, читаю их, а чуть впереди – полный пожилой мужчина. «Этот будет против таких, как Тарасов», – подумалось, а он вдруг оборачивается и говорит:
– Вот за кого надо голосовать. Молодец!
Поддакивает ему и женщина. Но когда возвращаюсь с работы, то листовок этих уже и нет, – остался только портрет Тарасова с глазами, выжженными сигаретой.
Работает у нас в аппаратной Аркадий, еврей. С большой симпатией относится ко мне, часто уезжаем домой вместе и вчера, в троллейбусе, все выговаривался о том, что у нас творится.
– Аркадий, – наконец-то спросила, – ну почему же не уедете в Израиль? Ведь разрешили с этого года, и если бы я была еврейкой…
А он:
– Я слишком сентиментален, – и гру-устно так посмотрел в исхлестанное дождем окно. – Да и прирос к тому, где родился, жил. Все это уже в крови… и навечно.
Бедняга! И угораздило ж его родиться в России!
Муж приходит и с порога бросает:
– Поздравь! Уже не работаю в «Рабочем». – И рассказывает: – Стал на летучке настаивать на публикации своего открытого письма этому прохвосту Илларионову в защиту СОИ, а главный редактор Кузнецов и сказал: «Вот теперь ты и показал свое истинное нутро»! Ну, я и ответил, что не скрывал «нутра», потому что никогда не был рабом… по сравнению с ними, а он и предложил коллегии проголосовать за мое увольнение. И проголосовали. Единогласно.
Посоветовала написать в Москву, в «Известия», а он:
– Что толку?
– Тогда подавай в суд.
– А-а, и судьи такие ж, – махнул рукой.
Прав, конечно, но надо же как-то… что-то!..
Небольшой выставочный зальчик, и в нем – очередное собрание СОИ. Председательствует Мудровский и говорит о том, как их обращение против строительства нового корпуса фосфоритного завода и атомной станции ходит и ходит по инстанциям; после него врач скорой помощи Шубников рассказывает об экологическом съезде в Москве, – это для его поездки СОИвцы собирали деньги… Так вот, говорит о том, как делегаты в номерах гостиницы не спали ночами и все спорили, спорили; как бурлил съезд, и кто-то предлагал назвать их движение «Партией зеленых». Участвовал он и в составлении обращения съезда, в котором подчеркивалась трагичность экологической обстановки в стране, звучал призыв сделать это движение альтернативным Партии, но это обращение даже и зачитывать не разрешили, – альтернативы Партии быть не может! Возмущались на съезде и тем, что народный фронт Латвии имеет свою газету, а наш, русский – нет, и президиум съезда советовал подобным движениям «лепиться к местным изданиям».
Советовать-то можно, но как прилепишься к нашему коммунистическому «Рабочему? После выступления Шубникова вдруг Саша Белашов предложил:
– Тот, кто «за» партию КПСС, после перерыва пусть не заходит в зал.
И вошло только треть собравшихся. Тогда Саша пошел дальше:
– Давайте прямо сейчас проголосуем, кто за, а кто против КПСС.
Но Мудровский, как председатель, вроде бы и не услышал его.
Потом вышел парень с какого-то завода:
– Предоставило нам телевидение трибуну, а Белашов все испортил, – разгорячился, покраснел! – Зачем выставлял требования о передачи обкомовской больницы городу? Да и вообще был некорректен к Партии!
Но Саша спокойненько так, не кипятясь, обратился к нему:
– Почему же Вы, когда мы вышли из студии, сказали мне, что я – молодец и даже руку пожали, а сейчас говорите совсем другое? Значит, я имею все основания обвинить Вас в лицемерии.
Подхватилась какая-то женщина:
– Да, Белашов не сдержан, резок! Так нельзя. Он и против Горбачева высказывался не раз!
Вот тут-то встала и я:
– Я, режиссер телевидения, была на нашей летучке, где обсуждалось выступление Белашова в «Эстафете». Так вот, наша администрация меньше испугалась его слов насчет больницы, чем те, кто сейчас обвиняют Сашу.
Да нет, знала я, что реплика Белашева о передаче Обкомовской больницы городу – смелый поступок, но… Но в тот момент надо было как-то смягчить это, чтоб к нему не привязались. И все зашумели, заспорили, а когда я добавила, что наш председатель, мол, жаловался, что ему на другой день всё звонили и звонили телезрители, не давая работать, – что это, мол, за СОИ такая и когда, где собирается, – то все засмеялись, зааплодировали.
Выступал и брат мой, говорил, что наши советские издательства не публикуют книг русских философов.
«Схватил аплодисмент».
День весенний, теплый!
Еще утром не были уверены, что митинг разрешат, но все же поехали, а в парке народу!.. И на всю катушку гремят два усилителя, – транслируют «Маяк», как глушитель, а Мудровский, напрягая голос, со сцены кричит собравшимся:
– Директор парка пригрозил радисту: если выключит радио, то его уволят.
Люди возмущаются, какой-то мужчина – как потом оказалось, доверенное лицо Тарасова – вскакивает на сцену и надрывно кричит:
– Местные органы игнорируют народного кандидата Артема Тарасова! Ему ни отвели не только зала для выступления, но даже микрофона не дают!
И предлагает всем пойти к Обкому партии, чтобы заявить протест. И люди поднимаются с лавок!.. но тут радио вдруг замолкает, – выключили всё же! А на сцену уже выходит предприниматель Тарасов, тот самый, плакат которого висел на нашей бане:
– Ничего, что нет микрофона. Я не боюсь оставить здесь голос… в прямом смысле.
И начинает говорить: да, экономика страны на грани катастрофы; да, народ замордован и заморен; да, медицина удручающая, экология – тоже:
– Так что не законы надо писать новые… их у нас аж семнадцать томов!.. а издать один единственный, перед которым все будут равны, в том числе и те, кто руководит страной. – На Тарасове серая курточка, помятые темные брюки, голубая рубашка. Говорит он громко, словно и впрямь не боясь сорвать голос: – У нас три слоя в обществе: верхушка – самый тонкий, уже живущий при коммунизме и которому на всех плевать; средний – бюрократия; и нижний – это все мы. Так вот раньше средний слой чувствовал себя уверенно и спокойно, а сейчас его стали беспокоить прострелы из нижнего, вплоть до верхнего, поэтому бюрократия консолидируется и переходит в наступление. – Лет тридцать пять ему, уже лысоват, черная прядь волос все вздувается ветром и смотрится как восклицательный знак. – Если не победит демократия во всех сферах, – кричит надрывно, – то от нас все дальше начнут отходить другие страны. – Слушают его, затаив дыхание! – Поэтому необходимо нам всем объединяться и бороться.
Аплодируют… А он уже говорит о том, что в Москве депутаты, избранные неформально, собираются по субботам, чтобы вырабатывать свои позиции; о том, что после его выступления во «Взгляде», передаче было запрещено выходить в прямом эфире.
После Тарасова местный юрист Малашенко зачитывает письмо в центральные газеты: собрание, количеством в триста семьдесят человек, поддержало кандидатуру Тарасова в народные депутаты Союза.
– Может, кто против? – спрашивает.
Никого… И в заключении читает письмо к местным властям, чтобы те разрешили собираться СОИвцам в парке два раза в неделю.
Но разрешат ли? Сомневаюсь.
Завтра в театре – собрание общественности по выдвижению местного журналиста Пырхова кандидатом в депутаты от СОИ. Отпечатала на пишущей машинке аж пятьдесят объявлений, и вечером с сыном разносили по подъездам, опуская в почтовые ящики.
А сегодня я, Платон, жена брата Натали подходим к театру, – в шесть здесь будет собрание, а возле него уже – «моя милиция меня бережет», как писал когда-то поэт Маяковский. А у Центрального универмага – СОИвцы с плакатами, приглашающими участвовать в выдвижении местного журналиста Пырхова кандидатом в Верховный Совет.
– Почему меняют место собрания? – идет навстречу нам женщина, обращаясь к Наташе.
Она-то утром объявила по заводскому радио, что собрание будет в Бежичах (как начальство разрешило), но после обеда из Райисполкома ей позвонил Петринов, и сказал, что собрание, мол, перенесли в драмтеатр… А вот и он идёт в рыжем расстегнутом пальто, глаза бегают и всё пытается выхватить что-то из своей папки, показать тем, стоящим начальственной группой. Подходит и к Наташе, сует ей какой-то листок, а та, не глядя в него, возмущается:
– Чего ж это вы? Утром – одно говорите, после обеда – другое?
А он, подсовывая листки и нам, тоже возмущается:
– Ведь не разрешали мы собрания здесь, не разрешали! – и, не дожидаясь ответа, снова убегает к группе начальников.
А уже без десяти шесть, надо заходить.
Зал еще полупустой, но ровно в шесть… удивительная точность!.. на сцену поднимается поджарый старичок, начинает что-то говорить.
– Подождем еще! – выкрикивают из зала.
– Чего ждать? – топчется у стола.
Но все же уходит… А минут через пять снова появляется, говорит, что собралось всего около ста пятидесяти человек, а нужно пятьсот, чтобы иметь право выдвигать кандидата, так что собрание неполномочно.
– А кто вы такой? – спрашивает его Платон.
Тот стреляет глазами:
– Я председатель домоуправления.
– Ну, тогда не имеете права запрещать, – горячится Платон и предлагает ему уйти со сцены.
Но тот не уходит, кричит:
– Я по поручению! Я из Горисполкома!
И начинается перепалка между залом и этим старичком, а Платон предлагает избрать председательствующего и секретаря. Зал одобрительно шумит. А на сцене уже и юрист-соивец Малашенко, вот его-то с Платоном и избирают.
Ну и пошло!.. Выскочил из-за кулис директор театра:
– Кто за аренду зала платить будет?
Люди загудели.
– А вы дотацию от государства получаете? – спрашивает его Платон.
– Пятнадцать тысяч…
– Деньги-то эти народные! Вот и пожертвуйте из них на собрание общественности.
А люди уже идут к сцене, требуют слова. Платон вызывает секретаря Горкома Сергееву, просит ее объяснить: почему поменяли место собрания? Та что-то пытается ответить, но ее слова невнятны, путаны, шум нарастает и с трибуны уже выступает какой-то мужчина в очках, возмущается, что весь день пытался узнать о месте собрания в Обкоме, но ему отвечали, что собрания вообще не будет. Его сменяет женщина и сразу начинает жаловаться, что жить в триста одиннадцатом квартале очень трудно, вода и воздух отравлены заводом, поэтому они не доверяют космонавту Николаеву, а хотят избрать местного кандидата Пырхова. За ней на сцену хромает старик в калошах:
– Нет демократии! – возмущается. – Предложенные Обкомом депутаты продажные и не будут думать о народе!
И говорит долго, как и все старики.
– Конкретнее, дед, по делу! – уже кричат из зала.
Он же из-за выкриков сбивается, обижается и уходит, но ему все же вослед аплодируют. Теперь говорит парень о СОИ, о том, что их, мол, оклеветали в газете, а на самом деле они… он видит это!.. интеллигентные, бескорыстные люди. После него выходит экономист с автозавода, как он себя представил, кричит:
– Надо составить обращение и собрать подписи всех присутствующих для того, чтобы потом еще раз…
– Вот и пишите, и собирайте, – бросает ему Платон.
А на трибуне уже преподаватель института возмущается демократами, СОИвцами, но зал освистывает его. Снова поднимается тот экономист и пытается что-то предложить.
– Ну садитесь, садитесь… Пишите, – Платон опять.
И тот усаживается, наконец, прямо на сцене и начинает что-то писать.
А зал шумит, электризуется, уже встают, говорят и с мест, лезут на сцену подписываться под тем обращением, что пишет экономист и возле него уже – очередь. Но тут снова выходит старикан поджарый, что пытался закрыть собрание, хочет что-то сказать, но его уже никто не слушает и он только зло и беспомощно стреляет глазами, а к Платону опять липнет директор театра:
– Люди работали, прибирали… Чем я теперь платить им буду?
А люди – и в зале, и на сцене, и перед ней – спорят, кричат и никто не хочет уходить.
И все же не удалось сегодня СОИвцам выдвинуть в кандидаты Верховного Совета своего человека, – начальство разделило, запутало людей, – но это собрание стало громкой рекламой для них.
В очередной четверг в выставочный зал, где собрался СОИ, пожаловали два милиционера с представителем Горсовета и заявили, что собрание проводится незаконно и составили протокол, а директора выставочного зала Тамару Динарскую вызовут на административную комиссию Горсовета.
Да пишут, пишут СОИвцы в центральные газеты, – жалуются, что их преследуют, – звонят в Москву, но пока все напрасно. А Илларионов снова опубликовал бичующую статью в «Рабочем», и в ней Качанов и Орлов, журналист с нашего радио, – «рьяные зачинщики, рвущиеся к власти».
Хотят СОИвцы выдвинуть и Мудровского народным кандидатом, на заводе уже три цеха поддержали его кандидатуру, но избирательная комиссия регистрировать не хочет. А Пырхов, как собкор «Советской России», уже дал интервью по центральному радио: «Местные партийные органы сопротивляются выдвижению кандидатов снизу».
Да, сопротивляются. Вот и Сомин ездил в Обком добиваться прямого эфира для Тарасова, кандидата от предпринимателей. Нет, не разрешили: только вместе с космонавтом Николаевым, которого выдвинули сами.
И почему «только вместе»?
Но пришлось подчиниться. И в эфире Лев Ильич задал Николаеву несколько дежурных вопросов, а все остальное время беседовал с Тарасовым.
Молодец!
Была на базаре, купила у еврея… Кстати, теперь часто вижу их там, – распродают всё, что не увезут в Израиль24: одежду, картины, вазочки, украшения, посуду. Так вот, купила у мужчины две изящные металлические вазочки, расписанные цветной эмалью.
А еще дочкина подруга предложила нам чайный сервис, – соседи-евреи, мол, уезжают, так не возьмете ли? – и мы купили.
Видела на базаре и Аркадия, – распродавал свои пластинки. Значит, все же решило и его семейство уехать в Израиль.
Митинг на Кургане бессмертия, организованный СОИвцами.
И, конечно, выступает Платон:
– Вот все укоряют СОИ, что он мало делает. Да, мало, и потому, что нас самих мало, и с нашим мнением власти почти не считаются. Если бы нас было столько, сколько в Житомире… а там сошлось на площади около пятидесяти тысяч, тогда бы и начальство подумало.
Выступал и Орлов:
– Мало того, что против нас было массированное выступление Илларионова в «Рабочем», но еще уволили из газеты Качанова, который попытался выступить в нашу защиту.
После митинга Платон написал все же письмо в «Известия» с просьбой защитить СОИ и приложил к этому письму рукопись своей статьи. А еще, для коммунистического «Рабочего», написал открытое письмо-ответ на статью преподавателя Пединститута Илларионова, в которой тот зло и нагло облил грязью СОИвцев, но редактор Кузнецов сказал сразу, что едва ли напечатает.
Виктор «бунтует» свой завод – взяли его все же в многотиражку Ирмаша – публикациями в защиту Мудровского, кандидата от СОИвцев, и сегодня, в конце какого-то официального собрания, поднялся и задал вопрос начальству:
– Почему препятствуете выдвижению Мудровского?
Люди уже направлялись к выходу, но тут остановились, зашумели, кто-то предложил проголосовать здесь же, сейчас. И проголосовали. Единогласно.
Вот так… Лишь бы не за тех, кого предлагает «руководящая и направляющая».
В прошлый четверг СОИвцы собирались уже не в выставочном зале, а возле него, но к ним вышел художник Златоградский – парторг музея, и сказал, что и здесь собираться запрещают. Пошли они в парк Толстого. Стояли, говорили, а возле них все кружили два милицейских чина. Наконец, Платон подошел к ним и говорит:
– Ну, как вам не стыдно! В городе преступность растет, а вы за нами гоняетесь. Года через два стыдно вам будет из-за этого.
Так подполковник милицейский аж покраснел:
– Может и будет… Но служба есть служба.
– Ты знаешь, – Платон встречает меня у порога, – опять обратился я к Бронову, чтобы взял в свою многотиражку, а ему в отделе кадров сказали: Качанова брать не надо.
Так что даже в многотиражку, на полставки и то путь закрыт моему мужу-воителю.
И снова митинг СОИ в парке.
Еще до начала Платон пошел в радиорубку и попросил, чтобы установили микрофоны. Вроде бы и начали, но потом…
– Почему бросили? – кинулся к директору парка.
– У нас ремонт в радиорубке.
Платон стал возмущаться, а он:
– Идите к секретарю райкома Федоровскому, разрешит, так и мы подключим.
А тот где-то здесь, в парке. Нашел его Платон, сказал, но тот стал крутить, вертеть и микрофоны так и не подключили. Тогда Платон вышел на сцену и рассказал все собравшимся. Ну, народ и зашумел: ответьте, мол, людям! Платон опять – к Федоровскому, а он:
– У меня нет полномочий, – выкрикнул из-под дерева.
– А полномочия совести у вас есть? – прокричал ему кто-то.
Ну, после этих слов тот и появился на сцене, начал что-то объяснять, но люди зашумели еще громче. Тогда он бросил в сторону:
– Включите микрофоны.
И включили! И снова СОИвцы агитировали за Пырхова, за Мудровского, Тарасова, после чего все и проголосовали за них, а потом начали выдвигать представителей на окружное собрание в Смоленск и аж восемнадцать человек выбрали! В том числе и Платона.
Собрала ему сегодня «узелочек», чтоб там не тратиться, и уехал.
А сегодня по «Маяку» слышу: собрание в Смоленске шло одиннадцать часов, и люди выдвинули в Верховный Совет аж тридцать две кандидатуры!
Жаль только, что от нашей области прошел все же космонавт Николаев, а не Пырхов.
Вернулся Платон из Смоленска унылый и вот сейчас сидит на кухне и рассказывает:
– Пырхов выступил со своей предвыборной платформой не очень-то удачно, поэтому еще с половины речи зал начал шуметь. – Чтобы как-то взбодрить его упавший дух, ставлю перед ним любимую чашку с крепким чаем и кубышку с мёдом. – А его доверенным лицам и вообще слова не дали, – смотрит на плачущие мокрым снегом окна. – Но я все ж прорвался на трибуну, выкрикнул: «Вот когда вас прижмут к стене, тогда и вспомните, как другим не давали говорить! Это ваше собрание – похороны демократии»!
Встретились они в Смоленске еще и с журналистом Политковским из «Взгляда», пообещал тот, что приедет в наш город делать материал о СОИ.
Как-то звонит Платону незнакомый человек и предлагает приехать к нему: он, де, сообщит какие-то ценные сведения. И рассказал: в Москве состоялась демонстрация в поддержку избрания народным кандидатом Бориса Ельцина25. Вначале разрешили проведение только митинга в каком-то парке, но администрация вдруг ввела за вход платные билеты, да по целому рублю! Но люди все равно собрались, пошли по улице Горького и по дороге образовалась огромная колонна.
Ура! Шестерых СОИвцев пригласили в Горисполком! Со стороны Обкома было столько же, и настаивали они, чтобы СОИ занимался только экологией.
– Нет, надо пробуждать политическую активность людей, – сопротивлялся Платон, – гражданскую совесть…
Нет, не понравилось это представителям власти, тогда Саша Белашов восстал:
– Вы что, газет не читаете? Ведь Горбачев тоже призывает к политизации масс.
Так что «продуктивного» диалога не получилось, но все же признают, признают понемногу СОИ как альтернативную общественную силу!
Прихожу с работы вымотанная!.. Платон сидит, смотрит «Время».
– Сейчас расскажу что-то, – бросает, и чуть позже рассказывает: – Сегодня встречаю редактора нашего Литобъединения Якушенкова, а он и говорит: получили, мол, письмо из «Рабочего» с твоей характеристикой, подписанное самим Кузнецовым, редактором газеты. Хочешь почитать?
И читаю: «Ответственному секретарю отделения Союза писателей СССР тов. Якушкину А. К. и главному редактору отделения Приокского книжного издательства тов. Поскову Н. И. Сообщаем вам, что литератор Качанов П. Б. два года работал в редакции областной газеты «Рабочий» в качестве общественного корреспондента. Периодически выполнял поручения редакции, готовил к печати материалы на разные темы. При этом, не всегда выполняя свои обязанности честно и добросовестно, порой допускал заведомые ошибки. Часто в этих статьях допускалась односторонность в анализе фактов, а также явная тенденциозность.
Присутствуя на редакционных летучках, тов. Качанов часто вел себя неподобающим образом, допускал выпады против сотрудников газеты и демагогические высказывания.
17 февраля этого года он грубо оскорбил коллектив редакции, бросив ей в лицо: «Вы не коммунисты, а партбилетчики» и тому подобные выражения. За такое бестактное, грубое поведение, а также за многочисленные ошибки и искажения в его статьях, редколлегия единогласно исключила тов. Каченовского из числа своих общественных корреспондентов.
И.О. общественного секретаря газеты «Рабочий» Мельник В. С.»
Да-а, хорошо же редакция закрепила свою победу над журналистом Качановым!
А в Москве уже заседает первый Съезд народных депутатов СССР26, и среди них – Борис Ельцин, – всё же избрали его! А мы о нём знаем, что он критикует решения Партии.
Конечно, говорят на съезде и правду, но все же ощущение, что съехались «еще те», – захлопывают демократов, захлопывают и самого яркого из них академика Андрея Сахарова, а в конце ему вообще не хотели давать слова, но Горбачев настоял. Вышел тот и стал зачитывать свою резолюцию, но проговорил отведенные по регламенту пять минут и «те» начали хлопать снова, а Горбачев все звонил и звонил в колокольчик.
Первое мая. «День международной солидарности трудящихся».
Вырядились мы с Платоном во «фраки» и пошли через Чермет к «полтиннику» – так у нас прозвали кинотеатр «5О лет комсомола» – вроде бы там должны собраться СОИвцы, чтобы «зеленой» колонной снова пройти перед трибунами. Но у «полтинника» их не оказалось, только мимо промелькнул Саша Белышов в машине с мегафоном, что-то выкрикивая. Ну и ну! Демократ, с мегафоном, свободно, – по улицам?! Такое у нас впервые.
Подходим к милиционеру:
– Где здесь формируется колонна «зеленых»?
– А их нет, – отвечает мужчина, стоящий рядом. – Они сами отказались идти.
– Сами?.. – спрашиваю удивленно.
Он стреляет в меня глазами, но ничего не отвечает.
Идем дальше. Возле остановки видим все же одного СОИвца: стоит с плакатом, в котором объясняется, почему обкомовская больница должна быть передана народу, а рядом с ним прямо на травке лежит развернутая тетрадь, в которой желающие оставляют свои подписи «за».
День прекрасный! Почти жарко, деревья в пестрой зелени, трава густая, яркая, – хоть коси! – и среди нее желтые поляны одуванчиков. Удивительно ранняя весна. И людей как-то удивительно много на улицах: стоят у обочин, приветствуя колонны, идут рядом с ними, но возле Площади партизан их останавливают, – дальше только в колоннах! – и поэтому мы, обходя площадь Ленина, где «демонстрируют» перед трибунами, пробираемся теперь оврагами, через Судок, через сквер Маркса, возле ТЮЗа и выходим, наконец, к Банку, где снова «сливаемся с колоннами», но уже «отработавшими». Люди не спеша бредут по дамбе, несут на плечах свернутые знамена, транспаранты.
– Не люблю я эти демонстрации, – слышу вдруг позади негромкий мужской голос. – Идешь, как арестованный… через строй милиционеров и гэбэшников.
Оглядываюсь: сзади – двое мужчин со свернутыми плакатами подмышкой.
– Чего ж тогда ходили, – улыбаюсь, – если не любите?
Один осторожно усмехается:
– Надо ж было отдать долг государству.
– А вы ему ничего не должны, – бросаю.
– Это оно вам должно, – добавляет Платон.
Ничего не отвечают, но чуть позже обгоняют нас, оборачиваются, рассматривают.
Звонили Виктору из Обкома партии и расспрашивали: чем он недоволен, что все пишет и пишет в центральные газеты? Ну, он и высказал все: почему СОИвцев выгнали на улицу?.. почему и там преследуют?.. почему, заклеймив, не дают возможности защититься в прессе?.. почему единственного журналиста, который выступил в их защиту, тут же уволили из газеты, да еще не дают нигде работать, поливают грязью и направили даже в писательскую организацию грязную характеристику на него?
Обещали разобраться, позвонить еще раз.
– Разберитесь, – пригрозил им братец, – иначе буду писать и самому Горбачеву.
Мой сон.
Совсем пустынный пляж, и только – мы с сыном загораем. Хорошо!.. Но вдруг вижу: бегут какие-то ребятишки… их много, и вот уже они возле Глеба… и окружают его, толкают, виснут на нем. Что делать? И начинаю кричать: – По-мо-ги-те!
А сегодня – опять: что снилось?.. не помню, но кричалось трудно, надрывно.
«Синдром страха» – говорят психиатры.
Да как же ему и не быть-то, если каждый раз в магазине удивляешься: смотрите-ка, еще макароны есть!.. ой, и копченую ставриду выбросили!.. да и яички можно достать, если хорошенько побегать.
А из головы не уходит: а вдруг и эта тонкая ниточка оборвется?
Ходил вчера Платон к тому ответственному секретарю, который подписал его характеристику, – «чтобы посмотреть ему в глаза», – и тот сказал: составлял, мол, ее Атаманов, член Союза писателей, а ему велел только подписаться.
– И вы подписали? – возмутился Платон. – Но это же подлость!
– Но когда вы писали свои критические статьи, ведь из-за них тоже кого-то увольняли! – нашёлся тот что ответить.
Встретил Платон и Нестева в коридоре, который тоже проголосовал за его увольнение, – а ведь когда-то почти друзьями были! – так он пригласил его к себе в кабинет и говорит:
– Хочу тебе помочь. Звонил мне редактор многотиражки, ищет сотрудника…
– Во-первых, – прервал его Платон, – давайте будем на Вы. А во-вторых… Нет, не нужна мне ваша помощь, не хочу быть обязанным… Вам.
– Да я и сейчас проголосовал бы за снятие тебя с работы, – разозлился тогда Нестев и поправился: – вернее… Вас, и с характеристикой тоже согласен.
– А не считаете ли Вы, что поступаете, как те, что в тридцать седьмом подписывались под доносами, после которых расстреливали невинных?
Нет, он так не считает. Вот так и поговорили вчера… почти друзья когда-то.
А сегодня Платон сам звонил редактору многотиражки Ирмаша, – там есть место в газете, – и вначале тот вроде бы согласился взять Платона, а потом отказал.
Ходил он и в Обком к Артюхову, зав. сектором печати, а тот и начал:
– Ты же оскорбил всех в «Рабочем»… Да и мест сейчас нет даже в многотиражках, вот только если в Злынку…
Но со Злынкой мы подождем.
И все же подал Платон иск – впервые журналист судится с газетой! – на «Рабочий» за свое увольнение, и сегодня вызывали его к судье, а пришедшие от газеты Нестиков и Атаманенков, сказали, что он их всех оскорбил.
– Когда я вас оскорбил: до голосования об увольнении или после? – спросил Платон.
Признались, что – после. Тогда судья сказала, что оскорбление вообще не может быть причиной для увольнения.
Предварительно назначили суд на пятницу.
Встречался Платон в Обкоме с секретарем по идеологии Погожиным и еще кем-то. Вначале говорил им о СОИ, о том, что ее зажимают, не дают помещения для проведения собраний, а потом стал даже и выговаривать, что не идут на диалог с ними, не отдают людям свою больницу и приводил в пример Астраханский Обком, который уже отдал. Потом и о себе рассказал, об увольнении, о характеристике «Рабочего», о том, что никуда не берут на работу, даже в многотиражку, а Погожин опять:
– Но вы же оскорбили журналистов, назвав их рабами.
Вот иногда и думается: нет, никогда не победить нам этих паразитов, что сидят на нашей шее и пьют кровь! Вот когда высосут всю, только потом… От всего этого особенно страшно бывает ночами, – всё усложняется, гнетёт, давит. Поэтому днем пытаюсь заниматься самогипнозом… как сейчас: вот сижу за столом, смотрю в окно: какой солнечный, радостный день сегодня! А предо мной – чашка с крепким чаем, мед, звучит тихая мелодия на флейте. Ощути все это, вбери в себя! Ну, еще раз, еще!
И получается. Живительный ток бежит, наполняет, шумит где-то в темени, бьется в висках, но… Надолго ли?
Летучка. Все эти дни обдумывала: как бы разбить Носову спокойно, аргументировано? Как не поддаться эмоциям? И, казалось, что они уже улеглись, но… как только заговорила:
– Мне пришлось быть участницей события, которое освещала Носова, так вот… – и меня понесло: – В ее репортаже было много лжи. – Вижу, как перекошенной маской ляпает передо мной ее лицо:
– Это что еще за обвинение?
– Носова, дайте мне говорить, – перебиваю ее. – Побудьте хотя бы пять минут в положении СОИвцев, которых вы оклеветали. – Она выкатывает глаза, ехидно смеется, и тогда совсем срываюсь: – Вы воспользовались тем, что трибуна у вас, а не у них! Вы оболгали бескорыстных и честных людей, обозвав их черносотенцами. – Она вскакивает, выбегает из зала. Говорить без нее?.. И продолжаю: – Носова считает себя честным журналистом и честным коммунистом, но если бы и впрямь была таковой, то пригласила бы СОИвцев в студию и в открытой полемике доказала свою правоту. – У Корнева выкатываются глаза, он пытается прервать меня, а я почти кричу: – И как она могла так кощунствовать, сказав, что академик Сахаров поддержал бы ее! Она же воспользовалась его добрым именем, оклеветав порядочных людей, которые сбрасываются по копейке, чтобы издать вот этот «Вестник правды»! – и поднимаю его высоко над головой.
Что-то говорит мне Корнев, машет рукой Афронов, шумит летучка… и возвращается в зал Носова с какими-то листками… текстом своей передачи?.. трясет ими над головой, орет, но Корнев уже подводит итог:
– Да, Носова отличный журналист, она корректно говорила о СОИ, – и почему-то усмехается: – Но почему Галина Семеновна все так горячо восприняла?
И предлагает отметить ее передачу. Афронов согласно кивает головой, бросает быстро в зал:
– Кто против, кто воздержался? Никого? Вот и хорошо.
И все поднимаются.
И состоялся суд. От «Рабочего» пришли Атаманенков и мой однофамилец Сафонов.
Еще раз постарались облить Платона грязью: он, де, со всех работ увольнялся со скандалами! Тогда Платон отдал судье свою статью о СОИ, из-за которой его уволили, а она прочитала и говорит:
– Не вижу в ней ничего такого, из-за чего надо увольнять журналиста. Тем более, что в «Рабочий» поступило уже более сорока писем, в которых люди возмущаются статьей Илларионова против СОИ.
Удивительная женщина эта судья!.. И решение суда пока отложили, – дело неординарное, впервые журналист судится с газетой и поэтому надо проконсультироваться в Москве.
Веду «Эстафету» Сомина: он берет интервью у Илларионова, того самого, который разгромил СОИ в «Рабочем», да и сейчас обвиняет их в политизации требований, в том, что агитируют в автобусах, пишут листовки, пытаются создать альтернативную партию.
– А что, разве это запрещено конституцией? – так это запросто прерывает его Лев Ильич.
Илларионов вначале пытается как-то выкрутиться, но тут же снова нападет:
– Их программа (держит ее в руке) и деятельность создают трамплин для чьей-то политической карьеры!
Сомин опять перебивает:
– Но их программу никто не читал, поэтому ее вначале надо бы обнародовать, обсудить всенародно. – Да, Илларионов вроде бы соглашается. – Но у СОИ нет своей трибуны, – уточняет.
И предлагает, – опять же в духе закона! – дать СОИвцам возможность выступить в открытой дискуссии на телевидении.
Ах, какой же Лев Ильич молодец! Так здорово прижал Илларионова к борту, что тот снова вынужден согласиться.
И в понедельник на летучке говорю о том, что Сомин отлично провел интервью, что его позиция была явно перестроечной, а вот Илларионова – чисто партийной: зажать рот, «не пущать!», разогнать. И после меня выступающих не было, вот только Корнев ввернул:
– Плохо, что Сомин не предупредил Илларионова, какие вопросы будет ему задавать.
– А почему он должен предупреждать? – вскинулась я.
– Да, почему? – встрепенулся и Лев Ильич.
И «Эстафету» все же отметили.
Ну что ж, для нашего руководства это – шаг вперед.
Ходил Платон на встречу СОИвцев с «Рабочим». И шла она целых пять часов!
Но вначале пришло начальство во главе с первым секретарем Обкома Анатолием Построченковым и сразу с е л о в президиум, а Платон предложил кого-то из СОИвцев. Но Кузнецов, редактор газеты, оборвал его и тогда Саша Белашов поднялся и сел за стол президиума.
Выступал, конечно, и Платон, говорил о том, что уволили его за то, что защищал СОИ; что было уже два суда, которые он выиграл, а «Рабочий» даже не извинился перед ним. На эти его слова обкомовцы никак не отреагировали, а когда кто-то из СОИвцев предложил Построченкову уйти в отставку, то Платон опять:
– Может, вы все же отдадите обкомовскую больницу городу, чтобы лечиться вместе с народом, о котором, как говорите, так много заботитесь?
Так Построченков на это промямлил: он лично, де, болеет редко, да и не было еще указания сверху об отмене этих больниц, вот когда поступит… Так что «диалог состоялся», как сейчас принято говорить в прессе и это значит, что признают партийцы понемногу СОИвцев как альтернативную силу, признают! Значит, не только в Германии рухнула стена, столько лет разделяющая страну надвое (в ночь с девятого на десятое ноября), но и стены, разрывающие всех нас, тоже дают трещины.
Состоялось и третье заседание суда по иску журналиста Качанова к газете «Рабочий». Присудили: восстановить уволенного на работе, но без компенсации, потому что журналист в это время подрабатывал… Ага, вот если б сидел и помирал с голоду, то… Странный закон!
Конец ознакомительного фрагмента.