В Москве-реке крокодилы не водятся. Часть 1 (Федора Кайгородова, 2016)

Приключение первое

– Наталья! – вопил фотокор. – Вылазь немедленно! Мои фотоаппараты! А-а, а-а, аппарату-у-ра!

Его голос, чуть хрипловатый, обычно насмешливый, сейчас казался угрожающим. Он вонзался в мои уши острым буравчиком и застревал в мозгах.

Ответить, конечно же, я не могла. Потому что тот же человек только что выдернул меня из воды и держал на весу, как мокрого котенка. Хватая ртом воздух, я начала лихорадочно думать. Такая у меня особенность – если говорить не могу, то думаю. Мысли мои метались, как ошалевшие инфузории и, наконец, додумались до самого главного: «Ни за что! Я ни за что не двинусь с места! На берег я выбраться не могу! В лодку влезть – сил не хватит! Буду плавать! Куда дряхлая посудина – туда и я! А крокодилы в Москве-реке не водятся!»

После такого очень мудрого решения я немного расслабилась и посмотрела по сторонам, крокодилы нам действительно не угрожали, но нос лодки, где повис фотокор со мной на руках, неумолимо кренился к воде.

Наконец, прекратив неприличные вопли, фотокор начал скрипеть зубами. Собственно, это не я виновна в том, что лодка кренилась, это он висел на носу дряхлой посудины, а я всего лишь размещалась на одной его руке. Частично, вернее, той частью, что называется шиворотом. Остальной частью я барахталась в маслянистой воде канала имени Москвы. Своим затылком, а, может, это называется чутьем, я чувствовала, что фотокорреспондент наш Юра держится из последних сил, но его рыцарские чувства уже вступили в конфликт с профессиональным долгом. Когда я упала в воду, Юра бросился за мной, грудью упал на лодку и успел зацепиться подбородком за выступающую скобку. В таком положении он продержался целую минуту, но то ли скобка отломалась, то ли подбородок его оказался не так крепок, но только теперь он неудержимо сползал в воду. И лодка тоже медленно кренилась вперед, заваливаясь на бок.

– Наталья! – опять закричал Юра. – У тебя есть здравый смысл? Вылазь! – Юра недавно стал работать в газете и совершенно не знает журналистов, если предполагает, что у них есть такое важное качество, как здравый смысл.

Я отвернулась от Юры, как будто собираясь уйти, вернее, уплыть по своим женским делам, но боковым зрением я все же видела, как отчаянно мой спаситель борется со стихией и с моим упрямством. В одной руке у него висела моя раздутая водой куртка, внутри которой съежилась я, в другой – кофр с ценнейшими фотоаппаратами, который он старался держать повыше. Лодка подпирала его мужественную грудь, а джинсы булькали в воде. «Кажется, мобильник он последний раз вынимал из джинсов», – заботливо подумала я, скосив глаза в сторону лодочника. Ошалев от происходящих событий и сопротивляясь сползанию к носу, паренек на лодке открыл рот и вытаращил то, что еще недавно у него называлось глазами.

– Что же вы нас не спасаете? – самым невинным тоном спросила я, не то надеясь на ответ, не то пытаясь вывести его из ступора.

Несколько лет назад мы рыбачили на маленькой подмосковной речушке Пехорке, где как раз проходила тренировка байдарочников. Под мостом Пехорочку упрятали в трубу и, вырвавшись на свободу, речушка скакала по камням не хуже горного водопада. Все остальное было самым настоящим: байдарки, пена, камни и около спортивные страсти. Узкие легкие лодки одна за другой сигали вниз по перекату, а потом плавно поворачивали к берегу. Дальше Пехорка скучала в одиночестве, теряя на крутых виражах непривычную для нее нахрапистость.

Выбрав красивое место на высоком берегу, я закинула удочку. Стояло раннее и в связи с весной пока еще очень сырое утро. Толстый свитер и шляпа с широкими полями делали меня похожей на задиристого пацана, что и стало причиной разочарования одной интересной девочки-байдарочницы. Малолетняя любительница приключений решила познакомиться со мной самым оригинальным способом. Она вполне натурально перевернула байдарку и стала изображать тонущую в бурном море пленницу. Глядя на разыгранный ею спектакль, я даже почувствовала легкую жалость: вот ведь, бедняга, как убивается – и все из-за какого-нибудь мальчишки, небось?

Спортсмены, все как один, – девчонка была симпатичной – нырнули в воду и наперегонки бросились спасать, кто ее, а кто – лодку. И пока они не успели ее нежно выдернуть из воды, юная авантюристка плывет прямиком ко мне и укоризненно снизу вопрошает: «Что же вы меня не спасаете?»

Сначала я прямо растерялась, а потом, расправив плечи, ощутила себя рыцарем Ланселотом. Но роль оказалась слишком маленькой, вопрос прекрасной незнакомки повис над рекой. А сама она, сразу же разочаровавшись, решительно выскочила на берег и пошла назад пешком. Она меня презирала, как мужчину, и это было мне забавно, как женщине. Но именно тогда я поняла, как велико влияние дамских надежд.

– Что же вы меня не спасаете? – обратила я свой мокрый лучезарный взор к лодочнику, которого в виду его юного возраста пока с большой натяжкой можно было счесть мужчиной. Видимо, у меня произошел какой-то неизвестный науке утопленнический шок, если я умудрялась кокетничать, сидя в воде глубокой осенью.

– А-а-а!!! – вдруг заорал лодочник диким голосом, откидываясь назад всей спиной и падая на мокрое дно – видимо, он первым из нас троих пришел в себя.

От страха я сделала вертикальную стойку в воде, пулей вылетела наверх и очутилась в лодке. Оказавшись прямо на скамеечке для запасных игроков. И даже протянула руки, чтобы порулить. Но руля, к счастью, у этой лодки не было. А был только мотор. Но он не работал. И слава Богу! Это потом мне Юра так объяснил. И сколько мы ни анализировали, каким образом мне удалось выскочить из воды, рассчитывали мой вес, вес моей мокрой одежды, принимая в расчет отсутствие физической подготовки, нам так и не удалось понять, как я оказалась в лодке.

Но как только это случилось, фотокор начал ориентироваться в пространстве.

Перекинув кофр на сиденье, Юра наполовину из воды деловито попросил:

– Лапочка! Не будешь ли ты так любезна взглянуть, не пострадали ли фотоаппараты?

Открыв застежку кофра, я бросила свой проницательный, в смысле проницать сквозь пластмассу, взгляд на фотоаппараты и уверенно ответила:

– Ну, конечно, не пострадали! – и даже хихикнула для убедительности.

– Работают?

– Ну, конечно, работают!

Вообще-то те дорогие фотоаппараты, которыми пользуются фотокоры нашей редакции, попали в мои руки впервые. Позднее мое вранье пришлось списать все на тот же шок.

– А ты, Юра, там останешься? – обратилась я к фотокору, ватерлиния которого уже начинала скрываться под водой – на дно его тянули намокшие джинсы и туфли.

Не смея мешать нашей светской беседе, которую мы вели будучи один в лодке, а другой в воде, лодочник по-прежнему таращил глаза, судорожно вцепившись руками в весла, как в спасательный круг.

– Нет, конечно! – твердо сказал Юра. – Если аппараты целы и все в порядке… Мы сейчас быстренько все отснимем, а сушиться будем в редакции. Материал идет в номер?

– Да, конечно, он идет в номер! – ответила я, наблюдая, как неуверенно он подкинул себя на край хрупкой посудины и даже повисел на борту.

Я так думаю, что он раздумывал, не проще ли ему утопиться, чем возвращаться в редакцию без отснятого материала, да еще и без крутого фотоаппарата. Наконец, Юра тяжело перевалился через борт и плюхнулся на дно. Тут и лодочник очень кстати пришел в себя и взялся за весла. Он греб с отчаянием приговоренного к смерти.

– Ты куда гребешь? – вдруг очнулся Юра.

Мы как раз выходили на простор Клязьминского водохранилища.

– К-к-к пристани! – ответил парнишка, стуча зубами.

– Нам – на баржу! – меланхолически возразил фотокор. – Мы договаривались – на баржу?

– Дог-говаривались, – отозвался лодочник.

– Ну и греби!

Парень на автомате развернул посудину и двинулся в обратную сторону.

В Москве стоял задумчивый поздний октябрь. Непонятая людьми погода капризничала. Солнце сияло, как летом – а летом, помнится, два месяца лили осенние дожди. Светило дробилось и искрилось, отражаясь от мелких осколков нефти, разлитой по темной воде. Пахло сыростью и соляркой. Крутые берега канала имени Москвы метра на полтора были затянуты в бархатный креп нефтяной смазки.

Мы еще не начали подсчитывать потери. Но понимали, что они неизбежны. Во-первых, моя белая куртка, на которой я благополучно съехала по скользкому берегу. Спереди она по-прежнему оставалась белой, а сзади полосато-нефтяной. Ее, как и сумку с туфлями, потом пришлось выбросить.

Юрины потери оказались гораздо значительнее. Кроме одежды – размокший мобильник, «цифровик» и плоская маленькая фотокамера, которая лежала у него в кармане джинсовой куртки.

Редакционное задание было простым, как репортерские будни, но мы умудрились его значительно усложнить. Накануне на канале имени Москвы произошла авария. Речной буксир, который толкал баржу с песком, налетел на подводные камни, или на что он там налетел и пропорол свое днище. В результате четыре тонны солярки смешались с питьевой водой. Мы должны были открыть глаза общественности на вопиющий факт – все выходные москвичи пили воду с соляркой, но не знали об этом. Как будто бы, если бы они знали, им было бы легче ее пить!

Баржа с буксиром застряла посреди канала имени Москвы. Даже не посреди, а ближе к другому берегу, до которого мы не могли добраться. Мы вертелись по берегу, как рыба на крючке. Баржа пряталась за плавкраном, и мы не могли ее сфотографировать – тогда это казалось таким важным. Юра уже отснял все сопутствующие детали: и нефтяные струйки, и дохлую рыбку, и даже возмущенного рыбака в обвисших трениках – все крупным планом.

Но буксир с пробитым днищем, да еще подвешенный на кране, такой живописный и такой притягательный, оставался далеким, как берег турецкий. Баржа же была вообще недоступна, мы видели только ее краешек – нам до отчаяния, до зарезу нужен был тот буксир, что повис брюхом вниз.

Не окажись именно в это время и именно в этом месте того паренька-лодочника – не пришлось бы мне пережить все, что связано было с этим буксиром, баржей и с загадочным плавучим краном, будь он неладен. Официально он числится краном плавучим самоходным – КПС 351. А делали его когда-то для замены ворот на речных шлюзах. Цифра 351 – это грузоподъемность, КПС, думаю, и так понятно, что такое. А кому непонятно, могу объяснить – кран плавучий самоходный. Так мне объяснил капитан, в хозяйственные лапы которого мы вскоре попали вместе с Юрой.

Вот и труп появился

Между тем наша лодка скрылась в тени плавкрана, который вблизи стал похож на глыбу нависшего над водой железа. Место происшествия выглядело презабавно: баржа, плавкран и три речных буксира вцепились друг в друга, как буяны-драчуны, четвертый буксир, подцепленный краном, беспомощно болтался над водой в неприлично страдальческой позе. Все это неповоротливое сооружение, вонявшее мазутом и соляркой, только издали напоминало ловких трансформеров-автоботов из мультиков.

Когда мы проплывали рядом с вывешенным для просушки буксиром, Юра достал фотоаппарат и начал снимать снизу развороченное днище.

– Ребята! Вы что там, с ума сошли? – крикнули нам в рупор с борта плавкрана.

– А что, нельзя что ли? – дерзко ответили мы без рупора.

– Вы же простудитесь? На улице плюс десять градусов, – опять же в рупор сообщили нам последние известия про погоду.

– Но ведь не минус же! – пробурчал Юра, думая, что острит. – Спасибо за заботу! – это уже громко. – Мы сейчас отснимем и уедем!

– А завтра сляжете с воспалением легких! Капитан приказал поднять вас на борт. Плывите сюда! – мужественный голос незнакомца с плавкрана вносил в нас уверенность, что все именно так и произойдет.

Пока мы мешкались с ответом, размышляя, не кроется ли в этом приглашении подвох, лодочник, несколько суетливо, начал перебирать веслами в сторону плавкрана. Мы посмотрели на него и ничего не сказали. Озноб, то ли от пережитого стресса, то ли от холода, уже давать о себе знать. Парнишка хорошо знал, куда грести – обойдя нос плавкрана, он направился к самой середине судна, где из воды тянулась вверх узкая железная лестница. Зацепившись рукой за ступеньку, лодочник притянул дряхлую посудину вплотную к борту плавкрана и вопросительно посмотрел на нас.

– А-а, деньги? – догадалась я, вытаскивая две мокрые сотенные бумажки.

Паренек с сомнением посмотрел на мокрые купюры, словно раздумывая, брать – не брать, потом стремительно засунул их за пазуху и всем своим видом показал, как ужасно он торопится, он даже помог мне поставить первую ногу на ступеньку, а потом сразу же сел за весла. Юра его не интересовал: как только он занес одну ногу над водой, так лодка под ним уже исчезла, вторая Юрина нога так и осталась висеть в воздухе.

Эта немыслимая скорость речного виртуального передвижения наводила на грустные размышления: лодочник не вернется! Ни за какие деньги! Что само по себе было плохо. Очень плохо! Посудите сами: мы находились на середине реки, в недружественном стане врагов, на действия которых собирались раскрыть глаза общественности, у нас не было средств передвижения, а, возможно, даже и средств связи.

На палубе нас встретил тот же человек, что говорил по рупору.

– Девушка, быстро в каюту капитана! Парень – за мной! – сказал он нам почему-то через рупор – наверное, он не расставался с ним и во сне.

Сам он при этом решительно направился вперед. Я, как сомнамбула, поплелась следом за рупором. «Наверное, он здесь самый главный. Мы сейчас все быстренько отснимем и вернемся. Может быть, мне даже удастся взять интервью у самого капитана!» – так или примерно так я думала, когда шла следом за моряком. В моем представлении капитан сидит в рулевой рубке и смотрит в бинокль, обозревая дали и решая масштабные проблемы. Потоками с меня стекала вода, на спине запечатлелись светло-темные полоски, кремовые брюки походили на камуфляж, а сама я, скорее всего – на ощипанного гуся, но мне казалось, что я по-прежнему корреспондент крупной газеты, причем, на задании.

– За мной! – перехватил меня седовласый человек в домашних тапочках, видимо, поняв мое не вполне адекватное состояние.

И я послушалась. По дороге я пыталась отжать воду, чтобы выглядеть чуть-чуть поприличнее. Я уже поняла, что нас ведут к капитану. Теперь меня заботила мысль, как же мы вернемся, и главное, как я выберусь на скользкий берег. «А-а! Придумала! – мысленно обрадовалась я. – Когда мы будем выбираться из лодки, я сниму туфли, брошу их на берег, а сама полезу босиком. Носки, правда, белые, хм, были белые, да и на четвереньках я не привыкла, но как-нибудь потерплю!»

Между тем, человек в тапочках уверенно шел вперед, но он уводил меня все дальше от людей, а я ведь мечтала об интервью.

– Позвольте! – сказала я. – Куда мы идем?

Он ничего не ответил, и тревога змейкой заползла в мое сердце. «Почему нас разделили? Где теперь Юра? Куда он меня ведет?» – нестройные мысли вяло ползли по моим промокшим извилинам, но выхода не находили. Немыслимо длинными запутанными переходами и лестницами мы пришли, наконец, в двухкомнатную каюту.

Седовласый человек выглядел, действительно, домашним, но, судя по всему, привык повелевать.

– Заходите в душ, снимайте всю одежду с себя, – сурово сказал он. – Я повторяю: всю! – хотя я и так не возражала.

– Кидайте одежду мне через дверь. А я пока приготовлю что-нибудь сухое!

Как человек, в любое время суток готовый к возражениям, я довольно глупо спросила:

– А разве у вас есть душ?

Вместо ответа он затолкал меня прямо в куртке, с которой все еще стекала вода, в какое-то тесное пространство и почти сразу же спросил:

– Сняли?

– У меня нет аппарата? Он у Юры! Это наш фотокор, – сказала я, высовываясь из кабинки все в той же мокрой куртке – меня подкупил неподдельный интерес к нашему репортерскому делу.

Человек с благородными висками, но грубыми манерами довольно бесцеремонно затолкал меня обратно в кабинку и через минуту снова открыл дверь:

– Я так и знал, что она не разделась!

– Ну, не буду же я здесь голая стоять! – возразила я, разглядывая великолепие крохотного совмещенного санузла со сверкающими водопроводными кранами.

– Возьмите мои трусы и майку! – он бросил в меня свертком и попал! – Дверь закрывается поворотом ручки.

– Что-о? Дайте мне лучше простыню! – завопила я, представляя, как я буду выглядеть в мужских трусах, да еще и в майке.

– Они чистые! – по-своему растолковал он мои сомнения.

Мне ничего не оставалось делать, как сбросить с себя мокрую одежду и положить ее на резиновый коврик за дверь. Повертев ручку туда-сюда, я даже умудрилась закрыться в душе. Человек с седыми висками тут же ушел, сердито хлопнув дверью. Напоследок он сказал, что все постирают и погладят в прачечной. «Прачечная? Еще и прачечная? – меня одолевали сомнения. – Надолго же мы здесь застряли, если нашу одежду повезут в прачечную!»

Только потом я решилась приоткрыть сверкающий кран. Оттуда действительно полилась вода: чистая, теплая и не пахнущая нефтью! Мне уже казалось, что все здесь, и мы в том числе, провоняло соляркой. Вода стекала неизвестно куда, но на полу ее точно не было. Постояв под теплой струей, я согрелась и обрела способность соображать.

Вытершись стареньким, протертым до дыр полотенцем, здесь же в кабинке я провела ревизию выданной мне одежды. Майка была почти как новая, такая обычная белая майка с тонкими лямками. Но вот цветные ситцевые трусы – такие называют семейными – оказались заштопанными на самом интересном месте. Аккуратные стежки выдавали прилежную хозяйку, с детства приученную к игле – швейной, я имею в виду. Уж в чем-чем, а в штопке я отлично разбираюсь – сколько носков пришлось отремонтировать, пока я не начала нормально зарабатывать и не научилась выкидывать рваные носки. По одному стежку могу определить характер и уровень материальной обеспеченности владельца одежды. Скажем, у человека скромного стежки будут мелкими и ровными. У человека трусливого, с опаской относящегося к жизни, стежки обязательно будут стянутыми, а заплата – меньше дырки. Широкие неровные стежки выдают человека нетерпеливого, которого само это шитье раздражает.

Выбирать было не из чего, и, натянув майку с трусами на свое согревшееся чистое тело, я осторожно выглянула из-за двери. Каюта была пуста. Шкафы закрыты. Постели застелены. Лишь моя кремовая сумка нарушала порядок, завалившись на безупречное кресло. Под ней расплылось мокрое пятно.

Не выпуская дверь санитарной комнаты из рук, на случай отступления, я сделала шаг вперед и потянула простыню с застеленной кровати. Она поползла за мной, скомкав покрывало и разрушив башню с подушками. Закрутив простыню вокруг себя, как римскую тогу, я почувствовала себя защищенной и даже чуть ли не в броне: простыня, трусы, майка – это ж куча одежды. Подушки я честно попыталась поставить друг на друга, но они плавно соскальзывали на кровать – видимо, думали, что я располагаюсь ко сну. Тогда я положила их плашмя одну на одну. В конце концов, где мы находимся – на корабле или на бабушкиной даче? Не хватает еще кружевного подзора на этой дурацкой кровати!

Затем я плюхнулась в сухое кресло и вытряхнула на стол сумку. Обычно я более деликатно отношусь к собственной сумке. Это только в кино решительные героини хватают дамские сумочки и вытряхивают содержимое на стол, а то и на землю. Это в мужском восприятии мира кажется нормальным, а в жизни редкая женщина отважится вытряхнуть сумку – ни пудра, ни помада, ни другие женские штучки не потерпят такого варварского обращения! И потом, редкая дама действительно знает, что хранится в ее сумке – что, если оттуда вывалится не совсем то, что она хотела?

Но сейчас я действительно все вытряхнула, потому что достать что-либо мокрое из мокрой сумки невозможно. Сверху оказалась вполне культурная записная книжка. Следом появился огрызок пирожка, который я съела два дня назад и именно в то время, когда рядом не оказалось урны – эти скромные помощники дворника иногда так некстати исчезают с городских улиц.

На свет появлялись все новые вещи, некоторые – относительно сухие. Обе прокладки сумки – и матерчатая, и бумажная – насквозь промокли. Но блокнот и документы оказались целы, лишь разбухли. Мобильник в чехле тоже не пострадал. Его окошечко жизнерадостно подмигнуло мне синим глазком, и я тут же, не мешкая, набрала редакционный номер.

– Что случилось? – закричал мой редактор Иван Шаповалов из отдела криминальной хроники, где я работаю.

– А что могло случиться?

– Нам только что звонил Юра, но связь сразу же прервалась. Он сказал, что вы на кране! Вы что, оба висите на кране, Наташа? Докладывай четко, Наталья! – он пытается быть строгим.

– Докладываю! – я пытаюсь быть объективной. – Я сижу в каюте корабля!

– Быстро возвращайтесь! – приказал редактор, не собираясь слушать дальше, как он выражался, мою ахинею.

– Я не могу! Я в матросских трусах!

– Чтоо-о? – закричал Иван и схватился за голову – это я так вижу, он всегда так делает, когда волнуется. – Докладывай все по порядку!

– Так я и докладываю! Мы хотели перебраться на баржу, чтобы поближе сфотографировать место происшествия. Наняли лодку. Берег крутой, да еще покрыт нефтью. Я ступила ногой на скользкий откос и поехала вниз, как на салазках. А Юра! – я сделала внушительную паузу для убедительности, но редактор и так мне, похоже, верил, судя по его сосредоточенному сопению. – Юра, не раздумывая, бросился меня спасать и, – я опять сделала паузу, но не рассчитала ее длины, так что Шаповалов испугался.

– Утонул?! – закричал он.

– Нет! – разочаровала я его. – Испортил аппаратуру. Он, как был в туфлях и с кофром, так и нырнул.

– А где он сейчас? – подозрительно спросил Шаповалов, сообразив, что весь мой бред был направлен на содержимое кофра, так как я все-таки не была уверена, что фотоаппараты не пострадали.

– Не знаю! – выдохнула я.

– А где водитель?

– На берегу, наверное. Но он же, как всегда, засыпает раньше, чем мы успеваем захлопнуть дверцу машины.

– Вот что, друзья мои, – заключил Шаповалов категорическим тоном, – немедленно возвращайтесь. Садитесь в машину, как есть, хоть в трусах, хоть без трусов.

– Но она, машина наша, на берегу, – умоляюще воскликнула я.

– Та-ак! А вы… – голос был недоверчивый.

– А мы, увы, посреди реки!

– Как вы туда попали? – закричал замороченный вконец редактор.

– Ну, я же объясняю, – монотонно завела я. – Мы сели в лодку…

– Может, виновники аварии охотятся за отснятым материалом? – Шаповалов, как видно, читал много детективных романов, да еще, наверное, на ночь.

– Мы ничего такого не сняли. Этого отснятого материала сколько угодно на берегу реки валяется. Пятна нефтяные, рыба дохлая, да буксир вдалеке. Но самое главное, Иван, моя одежда в прачечной.

– Что ты несешь, Наталья? Какая прачечная? Вы же в Дмитровском районе возле какой-то деревни! Скажи, Наташа, – в его голосе прозвучали ласковые и даже участливые нотки. – Ты в воде долго была?

– Что? Вы имеете в виду асфиксию? Нет, у меня с головой все в порядке! Вы это имеете в виду? Юра меня вовремя вытащил.

– Ладно, не трать батарейки. Зарядное устройство с собой? – у меня был телефон со слабой батарейкой.

– Нет! – уныло ответила я.

– Как всегда! – заключил редактор. – Иди и любой ценой выполняй задание. Надо узнать, где Юра и что с ним. Потом доложишь мне. А я пока подумаю.

Он сел думать, хотя думать тут было решительно не о чем.

А вот мне стоило подумать – в трусах-то и в простыне. Для начала я выглянула в иллюминатор. Вокруг вода, вдалеке – лес, но это уже другой берег. Сразу за плавкраном прикорнула баржа с песком. Между ней и берегом тянется полоска воды. На обширной палубе того сооружения, где находилась я, курят рабочие, устроившись на высоком рельсе, как на завалинке. Я видела их сверху, они казались беззаботными и совсем не опасными.

Завернув простыню поплотнее, я поискала туфли. Но их тоже, оказывается, унесли сушить – вот именно после этого действия их пришлось выбросить. Что оставалось делать? Идти босиком. Как ни странно, меня никто не охранял. Справа тянулся длинный коридор с рядами одинаковых дверей – моя была самой крайней. Для начала я заглянула в соседнюю каюту: в нос шибанула смесь запахов солярки и мужских трудовых тел. Возле дверей сиротливо прикорнули сморщенные кирзовые сапоги, сверху – портянки, а, может, и носки. Чуть подальше торчали черные пятки храпящего мужика в матросском тельнике. Я догадалась, что мужик спит после смены, не приняв душа, и осторожно закрыла дверь его каюты.

Все остальные двери пришлось проигнорировать, чтобы поберечь свое обоняние: вероятно, теплая вода лилась только из моего крана. А может, они работали сутки подряд и уже не смогли умыться от усталости – нефть разлилась накануне вечером.

Дойдя до конца коридора, я увидела, что вверх и вниз тянутся лестницы. С улицы доносились крики: «Вира!» «Майна!» и еще что-то непонятное.

Я пошла, конечно, вниз – лестница вверх вела, по моим наблюдениям, на крышу. Кажется, тот человек в тапках говорил что-то про прачечную. Ну, в самом деле, не повезли же мою драгоценную одежду на берег в прачечную! Методом дедукции я вычислила, что, если на этом корабле есть душ и перемазанные рабочие, то, значит, есть и прачечная.

– А общественные прачечные в жилых домах строят именно в подвалах, – пробормотала я. – Раз Юры нигде нет, значит, он сам стирает свою одежду. Значит, вниз? – спросила я сама у себя.

Мне никто не ответил, а спорить самой с собой, вроде как, неприлично, да еще и психиатры проявляют особый интерес к таким явлениям, как раздвоение личности.

Из иллюминатора я смотрела вниз примерно с высоты второго этажа и поэтому я спустилась на два пролета. И увидела прямо перед собой уютненькую такую, маленькую дверь. Ничто не предвещало опасности – дверь ничем не отличалась от десятков других мирных дверей. Нажав на длинный рычаг, заменявший ручку, я шагнула вперед и в лицо мне дохнуло горячим маслом и грохотом железа. Вероятно, это был трюм – он отличался от каюты так же, как ад от рая. «Вряд ли я найду здесь место для стирки», – сомнения не помешали мне шагать вперед, в эту преисподнюю. Я сделала еще несколько осторожных шагов.

– А-а-а!!! – услышала я дикий крик. – При-и-и-видение-е-е! – голос перекрыл шум работающих механизмов и оборвался на истерической нотке.

Раздался топот ног, и я ринулась наверх. Следом реяла белая простыня, конец которой я судорожно сжимала в руках. Выскочив за дверь, я перелетела через лестничный пролет и нос к носу столкнулась с человеком, который накануне ходил с рупором.

– Что вы здесь делаете? – с расстановкой сказал он, подозрительно оглядывая мою растрепанную фигуру, задержавшись глазами на огромных трусах, которые доходили мне как раз до колен.

– Я? Кто – я? Ищу Юру! – отрапортовала я, пытаясь задрапировать вокруг себя простыню.

У меня это плохо получалось, руки ходили ходуном, но голос не подвел:

– У меня, понимаете, э-э, задание редактора: найти Юру и спросить, как он себя чувствует.

– Всего лишь? – насмешливо спросил человек, помогая мне справиться с простынной тогой. – Да вот он, ваш Юра! В прачечной. Мы ему тапочки дали! – он покосился на мои испачканные в машинном масле ноги.

Я переступила с ноги на ногу и постаралась безмятежно ответить:

– Ну раз так, пойду доложу! Да, пойду и доложу. Не бродить же мне по палубе в простыне!

– Совершенно верно подметили! А что вы делали в трюме?

– Так это трюм? А я-то думала! Я искала капитана! Мне срочно надо взять у него интервью! – четко доложила я, окончательно справившись с простыней и с эмоциями.

– Интервью? – удивился человек с рупором. – Да еще срочно? Ах, интервью? Это другое дело! А вот он, наш капитан! – он показал на невесть откуда взявшегося человека в домашних тапочках, который накануне провожал меня в каюту. – Берите! Блокнот прихватили?

– Он? Капитан? В тапочках? Это я в его трусах? Тогда почему они заштопаны? У капитанов не может быть заштопанных трусов! – отважно произнесла я.

Человек в тапках подошел к нам и очень удивился, увидев меня в простыне:

– Что вы здесь делаете? – повторил он тот же самый вопрос.

Надо сказать, что я не выношу, когда мне долго приходится оправдываться, и потому я разозлилась:

– Грибы ищу!

– Заберите, пожалуйста, свою улику! – не меняя своего спокойного тона, который, на мой взгляд, мог взбесить кого угодно, капитан протянул мне мои ручные часы, которые я, скорее всего, оставила в санузле каюты.

Я взяла часы и зажала в руке. Не буду же я, в самом деле, надевать часы на запястье, если на мне совсем нет одежды. Это уж совсем получится, как в той песенке про часы и про трусы.

Между нами повисла неловкая пауза.

– Интересно, зачем на корабле столько руководителей? Капитан, командир, – я неумело пыталась разрядить обстановку. – И кто из вас главнее?

– Никто! – ответил капитан. – Во время движения судна – я! Во время спасательных работ – Дмитрий Перов, вот он – знакомьтесь! – он показал на моряка с рупором.

– Теперь все ясно! Теперь мне совершенно все ясно! – Я повернулась, чтобы уйти, как вдруг по кораблю разнесся оглушительный крик:

– Капитан! В трюме обнаружен труп!

– Юра-а! – закричала я, бросаясь вниз по лестнице.

Испорченный телефон

– Юр-ра-аа!

– Здесь я! – тихо ответил почему-то живой и невредимый фотокор, высовываясь из-за белой и вполне приличной двери, как потом оказалось – прачечной. – Наталья, ты чего орешь?

Оказалось, что мы стояли как раз рядом с прачечной, до которой было не больше пары шагов. Увидев нашего фотокора, я чуть не разревелась – все напряжение трудного дня вылилось в мой истеричный крик. Я отвернулась, чтобы скрыть готовые пролиться слезы и встретилась с внимательными глазами командира. Кажется, он заподозрил меня в интимных чувствах к Юре, а я, на самом деле, всего лишь переволновалась из-за последних событий. И потом, разве не может человек ну просто проявить сочувствие?

Этот взгляд меня так разозлил, что, с ожесточением запахивая свою тогу, я произнесла с вызовом:

– Чего ору? Чего ору? А что же я должна делать, если редактор на меня наседает? Сказал, что я головой отвечаю за тебя.

– Может, переоденешься? – также тихо спросил Юра. – Одежда высохла. Хватит людей пугать! – он протянул мне кремовые брюки, кремовую рубашку и свитер с карманами вместо аппликации – мой любимый свитер, такой удобный для работы.

– А туфли?

– Туфли еще не высохли.

Босиком, в простыне, с ворохом одежды я побежала наверх, оставляя масляные пятна на отмытом до блеска полу. Матросы, попадавшиеся мне навстречу, почти не обращали внимания на мой вид – все торопились вниз. Как же, не всякий день на их корабле получаются трупы.

Капитанская каюта была по-прежнему пуста. Документы и блокнот сохли на диване, рядом с вывернутой наизнанку сумкой. Отлично помню, что я бросила все впопыхах мокрым и слипшимся, помчавшись вниз сразу после редакторского нагоняя.

С удовольствием надев чистую и даже отглаженную одежду, я сразу же стала прежней думающей Наташкой. А еще, говорят, важно, что у человека внутри. Да что же там будет внутри, если ничего нет снаружи? Не знаю, кто как, а я без одежды соображать не могу.

Еще в институте я знала, что одни только неудачно подобранные трусы разом могут разрушить годами наработанный имидж. А уж заштопанные…

У нас одна девчонка влюбилась в преподавателя старославянского языка. А он был весь из себя такой старославянский, такой томный, с такой, знаете ли, харизмой, да еще и женат. Лариска, ее звали Ларисой, но девчонкой она была хорошей, долго мучилась. Мы ее жалели, а помочь ничем не могли. Другая подруга, глядя на ее нешуточные страдания, возьми, да и брякни, просто так, от нечего делать: «Да ты бы его в трусах представила! Вся любовь и пройдет!» Что сделала наша Лариска? Она представлять любимого в трусах не стала. Она пришла к этому преподу домой, да еще накануне ночи. А он и впрямь в трусах дома ходил, это я к тому, что не все же преподаватели старославянского языка в трусах дома ходят! Открывает он дверь, а там – она! Он-то, конечно, знал о страсти девушки, но выпендривался: дескать, такой я весь из себя интеллектуал. Лариска наша минуту на него глядела, а он, естественно – на нее. А потом он засуетился, спрятаться попытался, как сделали бы, наверное, многие мужики. И за эту самую минуту любовь ее многолетняя улетучилась, улетела, исчезла, как мираж. Вот какова роль трусов в нашей современной жизни!

Мой мобильник абсолютно не работал – батарейки сели. Редактор возмущается, что я вечно не беру с собой зарядного устройства. А ты побегай по городу с целым чемоданом разных причиндалов – я посмотрю на тебя, как ты еще и зарядку туда засунешь. Потыкав в кнопочки, я поняла, что он замолк навеки – во всяком случае, пока я не включу его в сеть. Я сошла по крутейшему трапу с достоинством одетого человека. Внизу я обнаружила, что пахнет чем-то вкусным и сунула нос за еще одну дверь.

– Наташа! – окликнул меня человек с рупором, на этот раз он был без него. – На борту – происшествие. Но событие событием, а обед, как вы знаете, по расписанию. Мы пьем чай! Присоединяйтесь! Заодно расскажу, что произошло и дам вам, наконец, тапочки.

– А на этом судне, кроме чая, ничего нет? – ответила я на приглашение, входя в кают-компанию.

– Почему же нет? Здесь трехразовое питание, как в санатории, – ответил командир. – Но по какой-то нелепой случайности именно сегодня обед запаздывает.

В каюте было не слишком много народу – они украдкой бросали на меня взгляды, стараясь не привлекать внимания. Что, в общем-то, понятно: матросы видели меня либо мокрой, как курица, либо страшной, как привидение. Вестовой налил чаю в стеклянный стакан и принес его на чайном блюдечке, пододвинув блюдо с печеньем, которое стояло на столе. Я поняла, как я голодна, но виду не показала и стала степенно жевать печенье. Вскоре блюдо опустело, но я вовремя сделала вид, что я тут ни при чем.

– Давайте знакомиться! Я – Дмитрий Перов.

– Неужели, вы думаете, что я до сих пор вас не знаю? Только интересно, почему вы нам все время в рупор кричите?

– Это только с вами. Я так понял, что вы журналисты.

«Странная логика, – подумала я. – Может, я не уловила некое течение общественной мысли и теперь принято журналистам кричать в ухо?!»

– Мне приходилось встречаться с людьми вашей профессии, – продолжил Перов. – Мне кажется, они понимают события, как бы это мягко выразиться, своеобразно.

Я еще не решила, смеяться ли мне вообще. Мне отчаянно хотелось есть. Мне слишком долго пришлось бегать в простыне. Я устала от избытка впечатлений. Ему хорошо шутить, когда он на своем корабле, а мне еще добираться до Москвы надо. И, наконец, здесь недавно было совершено убийство.

– Это вы о том, что мы пишем? Это не всегда зависит от конкретного журналиста. То обстановка требует именно такого освещения событий, то редактор, то…

– То мозгов не хватает, – закончил он за меня. – Вы не обиделись? Это не поводу вас лично. Передайте мне, пожалуйста, вон ту зеленую вазочку!

Я посмотрела, куда он показывает, и удивилась, подумав, что он специально меня разыгрывает – вазочка была красной, к тому же пустой. Зачем ему пустая вазочка? Я передала ее так, как будто не заметив его речевой ошибки. Командир, засунув руку в карман, вытащил большую горсть кедровых орешков и высыпал их в вазочку.

– Это мне друг присылает! Ешьте!

– Нисколько я не обиделась, – с трудом раскусив орешек, я не поняла, как же их есть? – Даже, если по поводу меня лично. Для журналиста мозги не главное. А хорошему корреспонденту они и вовсе не нужны, даже мешают.

Командир улыбнулся и ехидно заметил:

– А, вон в чем дело! Теперь я понял особенности российской журналистики! Вы все так доступно объяснили. А позволительно ли узнать, что для корреспондента главное?

– Везение и пробиваемость. Это когда он тему умеет достать из-под земли, – с той же категоричностью ответила я.

– Это означает, что вы сейчас закончите пить чай и пойдете фотографировать труп?

– Дмитрий, как вас по отчеству? – мой тон даже мне самой показался излишне снисходительным.

– Степанович! – ответил он недружелюбно.

– Дмитрий Степанович! Неужели вас интересуют мои творческие планы на будущее? Или вы хотите нам помочь?

– Нет! – отрезал он. – Как раз наоборот. Буду всячески мешать. У нас и так хватит неприятностей с вашим проникновением на плавкран в самый разгар спасательных работ.

– С нашим проникновением? – задохнулась я от возмущения и оттолкнула от себя вазочку с его орешками, как злейшего врага. – Проникновением? А кто нас в рупор звал?

– Я тогда не подозревал, что на борту окажется труп. Иначе бы – ни за что!

– Это мы бы шагу не ступили на ваш корабль, если бы знали, что у вас трупы по трюмам валяются.

– У нас трупы не валяются, а вот с вашим появлением на корабле стало твориться, черт знает что! И вообще, давайте закончим этот бессмысленный разговор! Вы, Наталья, как вас по отчеству?

– Дормидонтовна!

– Вы, Наталья Дормидонтовна, – без тени улыбки заявил командир, – такая проблемная женщина! Вот Юрий сидит в прачечной и молчит. Вам же не угодишь! – и командир встал, беря в руки свой рупор.

– Я все поняла, – быстро ответила я. – И не надо кричать мне в ухо! – я убежала раньше, чем он успел возразить.

Я не стала искать фотокора – я и так знала, что беспроблемный Юрий давно околачивается возле места преступления, делая вид, что его интересуют только красота природы. Шагнув в сторону трапа, который вел в трюм, я решила прозондировать ситуацию с местоположением трупа. Мне тут же преградили путь два дюжих молодца с гаечными ключами наперевес, и я поняла, что труп лежит там, в трюме.

– Извините, у нас приказ! – промямлил один, и я поняла, что гаечный ключ он не опустит на голову дамы даже под страхом расстрела.

– Вы бы еще утюгами вооружились, – смерила я их презрительным взглядом и пошла наверх.

Но в каюте не появилось ничего интересного. Мобильник по – прежнему молчал, как немой, документы как сохли, так и продолжали сохнуть. На тумбочке я заметила визитку, где сообщалось, что капитан этого судна – Александр Александрович Седов. Вот так – ни много, ни мало, а однофамилец известного русского полярника. Сообразив, что в редакции с ума сходят, строя разные предположения на тему нашей пропажи, я решила действовать на свой страх и риск. А если они еще узнают про убийство – тогда и вовсе нам несдобровать.

Я нашла Седова, когда осматривал какое – то сооружение, висящее на железных цепях, – интересно, чем вообще занимаются капитаны на стоянке?

– Товарищ капитан! Отправьте нас, пожалуйста, на берег! Нам в редакцию надо – материал сдать!

– До прибытия полиции не могу! Вы теперь попали в число подозреваемых по делу об убийстве!

– Почему это? – спросила я, думая о том, видел ли капитан, как я выходила из машинного отделения. – И вообще, Александр Александрович, при чем здесь мы? Мы же ни при чем?

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – быстро спросил капитан.

– Откуда? – удивилась я. – Откуда? Наверное, слышала просто. А – а, видела визитку капитана в каюте, но я не поняла, что капитан – это вы.

– Понимаю, вас смутили мои домашние тапочки? – улыбнулся капитан.

Я предположила, что в быту Александр Александрович – милейший человек, но на службе – самый что ни на есть зверский зануда. Так и оказалось.

Согнав улыбку с лица, Седов подтянулся и четко доложил:

– Вас переправить не на чем! Нашу шлюпку только что раздавило двумя бортами буксиров.

– Зачем вы ее раздавили? – в ужасе закричала я. – Чтобы мы остались здесь навсегда?

– Повторяю, это произошло случайно, во время спасательных работ. Вот видите, шлюпка висит. Только что подняли, ее так просто не залатаешь.

Я тоже осмотрела то, что осталось от шлюпки. Один бок у нее действительно выглядел мятым и неровным, но, на мой взгляд, плавать она могла. А скамеечки внутри – так вообще загляденье: сохранились в прекрасном состоянии.

– Но где же дыра? Ее нет! – возразила я нашему капитану.

– Дыры нет, но на плаву она продержится не более минуты, это связано с физическими законами, – и он ушел, как бы слегка откозыряв мне.

Плевать я хотела на физические законы, если мне нужно на берег. Это все просто происки врагов, и пора действовать самостоятельно. Я знала, что наш водитель Максим будет спать на берегу за кустами до тех пор, пока мы не хлопнем дверью машины у него под носом. Мобильник он при этом выключит. Не знаю, чем занимаются ночью наши водители, но на задании они всегда спят. Если, машина, конечно, стоит, а не едет.

Я подошла к рабочим, которые опять перекуривали на рельсе, и жалостливым голосом произнесла:

– Ребята! Мне нужна ваша помощь!

Истосковавшиеся без женской ласки и развлечений, ребята вскочили все, как один, и изобразили полную готовность к подвигам.

Надо сказать, что красотой и ростом я не отличаюсь. Зато прекрасно пою. Моя мама в детстве, правда, всегда говорила: «Поет! Хоть бы петь она умела!» А если я смотрелась в зеркало, она говорила: «Смотрит! Там было бы на что смотреть!» Почему – то в случае с пением я ей не поверила – наверное, потому что занималась вокалом и даже делала успехи. А вот с внешностью, к моему жестокому огорчению, поверила – смотреть на меня незачем. Зато у меня были и есть красивые глаза, изящные формы и совершенно чудный голос. Чудный в смысле проникновения в душу. То есть, мне достаточно спросить дорогу на улице, как дюжина мужчин бросает свои дела и выражает мгновенную готовность доставить меня прямо к месту.

– Что надо делать? – вскочили рабочие.

– Покричать вместе со мной!

– Да с удовольствием! – они были рады нежданно свалившемуся развлечению.

Под моей жесткой дирижерской рукой матросы в испачканной мазутом робе стали громко скандировать:

– Мак – сим! Мак – сим! Вый – ди на берег!

– Мак – сим! На бе – рег!

Ужасный хор в десяток молодых луженых глоток вопил изо всех сил. На берег тут же высыпали окрестные дачники. Заметив, что газ не привезли и что на них не падает очередной вертолет, они тут же разошлись по своим унылым постройкам.

Максим не показывался. Стайка ребятишек выстроилась у кромки воды, они с любопытством ждали, что дальше будет.

– Давайте не так, ребята! Будем кричать: «Дети! Подойдите к тому дяде, что спит в вишневой девятке, и разбудите его!»

Рабочие заржали, но согласились. Так как трудно прокричать такую длинную фразу, то я просила следить за рукой и выдерживать паузы.

– Де – ти! – это у нас хорошо получилось, дети сразу навострили свои деловитые ушки. – По – дой – дите к дя – де!

– К ка – ко – му дя – де? – дружно завопили смышленые сорванцы.

– Он спит! В ма – ши – не! За кус – та – ми!

– А что нам за это бу – дет! – скандировали дети.

– А что вам надо? Три – четыре! – командовала я.

– А что вам на – до? – ревел импровизированный хор с середины реки.

– Кон – фет!

– Дя – дя даст! – пытались притупить мы подозрительную для их юного возраста бдительность.

Дети дружно прокричали:

– Сна – ча – ла дай – те!

– Да как же мы их вам дадим?! – заорала я уже без посторонней помощи, возмутившись их недетской жадностью. – Мы же на середине реки!

За этим занятием нас и застал командир спасательных работ.

– Что здесь происходит? – металлическим голосом спросил он. – Это вы, Наталья Дормидонтовна, устроили на борту спасательного судна «Волгу – Волгу»? – в его голосе не было и тени сочувствия.

– Это не я, а вы устроили заточение! – дерзко ответила я. – Вы нас не отправляете домой. Мне надо вызвать водителя.

– Что ему передать? – спросил командир, приставляя рупор к губам.

– Скажите, чтобы проснулся!

– Максим! Наташа просит, чтобы вы проснулись! – громкий голос разнесся над поверхностью воды.

– Я и не сплю! – ответил Максим, с опаской выглядывая из – за дерева, которое находилось довольно далеко от того места, где стояла машина.

– Что? – крикнули мы опять хором.

– Он не спит! – проскандировали дети на другом берегу реки.

– Спросите его, что он делает? – попросила я командира.

– Что ты делаешь? – разнесся голос по реке.

– Наблюдаю, что происходит! – ответил Максим, свернув трубкой газету и приставив ее ко рту.

– Что?

– На – блю – да – ет! – опять хором ответили дети.

– Скажите ему, чтобы передал в редакцию… – опять обратилась я к командиру.

– Знаете что, ведите свои дурацкие переговоры сами! – рассердился он. – Я вам рупор подарю! Навсегда! Вы что, позвонить не можете?

– У меня батарейки сели!

– Ребята! Дайте этой девушке мобильник! – сказал Дмитрий Степанович, и сразу три телефона очутились возле моего лица.

Я позвонила в редакцию и сказала, что пока мы не можем покинуть гостеприимное плавучее средство по независящим от нас обстоятельствам. Устав от вороха последних событий, Шаповалов даже не стал возражать, как обычно. Еще я попросила позвонить Максиму, если у него включен телефон, и передать, чтобы не волновался, на что Шаповалов ответил, что Максим и без звонка не волнуется.

А я села вместе с рабочими на рельс и спросила:

– Кого хоть убили?

– Не наш он, – спокойно ответили они. – Водолаз с Южного порта. Они работали на буксире, всю ночь проводили тросы под пробитое днище буксира. Может и не убитый он вовсе. Может, сердце не выдержало. Фамилия его Костров.

– Но почему в вашем трюме?

– Мы сами об этом думаем.

Допрос привидения

Мы, наконец, встретились с Юрой, и нас даже накормили. Борщом и пшенной кашей с сардельками. Юра сказал, что пшенку терпеть не может с армии, но «когда жрать захочешь – все съешь». Кто бы мог ожидать таких слов от воспитанного фотокора, каким он выглядел. Сказать по секрету, так хороший фотокорреспондент – уверенный и временами наглый человек.

Мне же каша понравилась, я с жаром поведала об этом вестовому, спросив рецепт.

Вестовой милостиво ответил, что рецепта он не знает, готовил повар, а вот посуду у них моет каждый сам за себя, но наши чашки, он, так и быть, примет грязными на правах гостей. Легко согласившись с его убедительными доводами, я пошла осматривать корабль, а Юра остался мыть свои тарелки.

День еще не закончился. Солнце, отдуваясь за все летние месяцы, продолжало сиять, но уже клонило свою трудовую голову к земле. Вскоре ко мне присоединился Юра, и мы стали исследовать возможности плавкрана.

– Что у нас имеется из снимков? – спросила я фотокора.

– Одно убожество из нефтяной пленки и больше ничего, – с горечью ответил он. – Ну, рыбак, ну, матросы, плавкран этот, капитан, командир. А самого главного, как не было, так и нет.

Самым главным была дыра в буксире. И дыру эту снять не удавалось. Буксир подвесили так, чтобы было удобно варить – то есть, дырой кверху. Сварщики ползали по макушке и шаг за шагом приваривали кусок железа к пробоине. С корабля этот процесс не был виден. Но сам буксир качался перед носом буквально в пяти шагах. Я понимала Юру – быть рядом и не суметь снять повреждение, конечно, обидно для профессионала.

Мы еще не знали тогда, что домой будем возвращаться ночью, что отвезут нас на другом буксире, который пройдет под самым днищем подвешенного на цепях судна. Мы еще не знали, что Юрины снимки ночного спасения с борта судна и мой материал станут самым громким эксклюзивом месяца.

– Пойду залезу на кран, который на носу, – сказал Юра. – Может, оттуда что-нибудь увижу.

Это был крюковой кран, выносная стрела которого позволяет производить погрузку далеко за пределами судна – так мне объяснили потом матросы. На самой вершине Юра снял крановщика и на фоне реки, и на фоне буксира, и на фоне неба. А потом он стал снимать матросов, но сцены коллективного труда им никак не давались. Матросы охотно позировали, но исключительно в парадных позах, которые хороши для семейного альбома, а не для газеты.

– Ребята, мы делаем репортаж о спасательных буднях, а вы тут выстроились в ряд и все, как один, улыбаетесь, – попробовала я взять инициативу в свои руки. – Давайте организуем картинку. Вот вы трое подавайте конец троса на пробитый буксир, а вы – принимайте! И не смотрите в объектив.

Они брали, принимали, смотрели в объектив и хохотали – буксирный конец был так легок для троих, что сцена не выдерживала никакой критики.

– Ну, тогда придумайте какой-нибудь трудовой момент сами. Вот лежит молот. Поднимите его и махните! – я плотно вошла в фотографический раж.

– А что будем отбивать? Куски днища у буксира?

– Ну, может, лопату хоть подержите?

– Ага! Как будто баржу вручную разгружаем? А куда песок ссыпать? В реку? Тогда здесь плотина вырастет!

На плавкране почти все работы механизированы. Большая часть специалистов уже давно ничего не делала, ожидая, когда заварят днище поврежденного буксира. Так что, у нас с Юрой был повод пострадать из – за незавершенной работы. Выпросив у капитана бинокль, я принялась обозревать окрестности и потому первой заметила ряд полицейских УАЗиков.

– Ур – ра! У нас будут снимки!

– С чего ты взяла? – спросил Юра.

– А вот ты сам посмотри, – я передала ему бинокль.

– Ну, я вижу полицию, следователей. Что из того?

– А то! Им надо попасть на плавкран?

– Ну?

– А как они попадут? Также, как и мы! Там же весь берег в солярке. Если мы, дураки, не заметили этого, то и они не заметят. Вот и будет у нас репортаж о маленьких трагедиях из жизни полиции.

– Ну, Наталья, я не знал, что ты так цинична, – удивился фотокор. – Но в целом задумано неплохо. Пожалуй, начну выбирать ракурс, – задумчиво сказал такой нециничный Юра.

Установив фотоаппараты на основании лебедки, мы стали ждать. Но между берегом и руководством плавкрана шли бесконечные переговоры на тему шлюпок, лодок и прочих плавсредств.

Время тянулось, а переправа все не начиналась. Юра проверил фотовспышки и нервно сетовал, что становится темно: полиция, наверняка засветит снимки, если заметит вспышку, а она, конечно, ее заметит в темноте.

Посовещавшись, стражи порядка не стали подвергать себя опасностям переправы и вскоре убрались восвояси – мы поняли, что застряли здесь надолго. Юра с расстройства ушел на камбуз, а я, вернувшись в прачечную, надела свои многострадальные туфли, и, как неприкаянная, принялась бродить по палубе. Темнело, но до настоящей ночи дело еще не дошло.

И тут я случайно оказалась свидетельницей чужого разговора, и чем больше я слушала, тем меньше мне было стыдно, что я подслушиваю. Голоса этих людей я могла отличить от сотен других.

– Что будем делать? – спросил капитан.

– Надо направлять буксир на пристань! – ответил командир спасательных работ. – Я уже передал, чтобы полиция ждала буксир на пристани. Кстати, а не отправить ли нам этим же буксиром наших гостей из газеты?

– Думаю, что лучше отправить их от греха подальше! – ответил капитан.

– Я тоже так думаю, – ответил командир и тихонько кликнул, – Гена! Найдите мне журналистку, которая всюду сует свой ядовитый нос и фотографа.

– Фотограф на камбузе! – тут же ответил матрос. – А журналистку найти сложно.

– Отыщите! И срочно! – приказал капитан. – Их надо отсюда убрать! И немедленно! Иначе, неприятностей не избежать!

«Ах, так! – меня возмутила подобное лицемерие. – Я к ним со всей душой! А они? Черта с два вы меня найдете!» – и я начала осторожно пятиться назад.

Вскоре я очутилась в тени накрытых чехлами механизмов, которые стояли на палубе. И тут по всему судну включили мощные прожектора. Мне ничего не оставалось делать, как задвинуться еще дальше, к корме. Очутившись в дальнем необжитом углу плавкрана за какими – то машинами, я поняла, что отступать поздно. У меня не было цели и плана – просто хотелось досадить противному командиру, назвавшему мой скромный курносый носик ядовитым. Еще бы сказал «ядовитым фиолетовым носом» – тогда бы я точно в него вцепилась! Черта с два он теперь меня найдет! Раз он ждет от меня одних неприятностей – он их получит.

На корме среди мехинизмов и каких – то построек я заметила точно такую же дверь с длинной ручкой – рычагом, в какую я сунулась, когда искала прачечную. «Ага! Второй вход в машинное отделение! Я могу пройти здесь туда, где лежит труп! И надо сделать это быстрее, пока не прибыла полиция!» – я сразу же принялась воплощать эту мысль в дело. Не раздумывая, я повернула ручку и осторожно заглянула внутрь, а лишь затем спустилась на несколько ступеней. Внизу горел тусклый свет. Моторы урчали тихо и спокойно, создавая ровный несильный гул, вероятно, часть их была заглушена.

Услышав голоса, я поняла, что назад бежать поздно – меня бы заметили. Я шагнула в сторону и очутилась за большущим компрессором, который стоял ближе всего к выходу. На машине так и было написано, что это компрессор, Польского производства, – наверное, для таких, как я. Присев на корточки, я приготовилась услышать и увидеть нечто такое, что станет ключом для дальнейшего расследования. По позвоночнику стекал омерзительный озноб.

По проходу два человека тащили тяжелый ящик. «Труп!» – обмерла я и хотела было выскочить, но последние слова пригвоздили меня в месту, вернее, к компрессору.

– Надо быстрее! Щас понаедут! Обшарят все! Только следаков нам здесь не хватало! – говорил крупный мужик с залысинами. – Ничего, потом достанем! – толкая как видно тяжелый ящик, говорил он.

«Что такое они собираются доставать и откуда? – подумала я. – Неужели они хотят хранить труп?»

– Достанем! Достанем! Ты сначала перетащи его туда! Сходни могут не выдержать! – отвечал ему невысокий мужчина в замасленной кепке. – А ну, как мы все в воду полетим? – он помолчал, но ему никто не ответил. – И вообще, что – то происходит вокруг нас. Сегодня привидение видел в трюме… Чуть не сдох от страха.

– Ну да!? – восхитился мужик с залысинами. – Ты бы, Михай, в церковь сходил, что ли?

– Ну, точно, Колян, видал! В белом во всем! Такое… Крыльями машет, как бабочка, – Михай оставил ящик и показал, как машет привидение.

– Бабочка, говоришь? По трюмам шастает? Пропащее дело! – Колян на минуту задумался, но потом махнул рукой, и они с удвоенным усердием потащили свой неподъемный груз.

Я двинулась следом. Вытащив поклажу на палубу, они поставили его на палубу, потом вздохнули и вновь поволокли к борту, в ту сторону, где чернела баржа с песком.

Возле борта они поставили ящик на палубу. Михай остался караулить, а Колян, как более грузный, подошел к трапу, перекинутому на баржу и прошелся по нему туда – назад, словно проверяя на прочность. Он даже попрыгал слегка.

– Ну что? – спросил Михай.

– Выдержит! – ответил Колян. – Тут, главное, средину пройти!

Мужики взяли ящик за ручки, подняли и пошли по трапу. Мостик под ними прогнулся, затрещал, но не сломался. Огромная туша плавкрана и длинный остов баржи стояли, не соприкасаясь и не шелохнувшись: один, вероятно, прочно сидел на мели, а второй – по причине избытка мощности.

Дальше я видела плохо – зайдя за одну из больших куч песка, мужики принялись что – то делать. Насколько я поняла, они закапывали свой ящик невесть откуда взявшимися лопатами. Закончив работу, они спрятали лопаты и вернулись на палубу, как будто ничего не совершив, как будто они обычные граждане, занятые полезным трудом. Уже с палубы плавкрана они вытянули мостик и положили его вдоль борта.

Попятившись назад, я спряталась за машиной и даже прикрылась краем брезента. Сердце мое отчаянно колотилось, пока преступники, тихо переговариваясь, проходили мимо. Но мои опасения были совершенно напрасными, – ничего не заметив, они направились мимо трюма к жилому отсеку.

На сегодня впечатлений оказалось сверх крыши, но теперь меня съедало любопытство. Если трупа на месте нет, то, что они предъявят полиции? Конечно же, я побежала в трюм, тем более, что там никого не было. Теперь я должна знать все до конца. Что за шайка орудует на московских речных просторах? Времена пиратов, вроде, остались позади! Похоже, что все, включая капитана и командира, замешаны в ужасных преступлениях. Спустившись вниз по уже знакомым ступенькам, я прошла несколько шагов и остановилась. Трюм казался безлюдным и оттого еще более страшным. Слабо гудели компрессоры, мерцали тусклые лампочки, озаряя ровные ряды молчавших машин. Со стороны кормы освещение утопало в черных сумерках, в сторону носа смотреть было повеселее. Там по моим предположениям, должен был находиться первый трюм и значит, труп. Я упорно двигалась к цели. Мне уже самой начали мерещиться привидения, как вдруг я наткнулась на глухую стену. Пройдя вдоль нее, я обнаружила, что прохода нет.

«Значит, здесь два не связанных между собой трюма? Значит, труп лежит в другой стороне корабля, и добраться туда можно только оттуда! Но если эти мужики меня видели в простыне, приняв за привидение, значит, они там были! Во всяком случае – один из них. Возможно, они и есть убийцы! Интересно, что они закопали? И за что убили водолаза? Может, он тоже много видел?»

От этого «тоже» у меня мурашки проползли между лопаток куда – то вверх и остановились на шее. Я стремглав понеслась к выходу. Выскочив на воздух, я остановилась и перевела дух. Мои туфли? Они опять стали уликой! Мои туфли с мягкой подошвой, как губка, немедленно впитали трюмный мазут. Схватив ветошь из стоявшей возле входа коробки, я старательно вытерла весь мазут с подошвы, успокоилась к тому времени и вернулась на вполне цивилизованный нос корабля, сиявший радостными огнями.

– Где ты лазаешь? – встретил меня Юра. – Нас хотели отправить на берег, а теперь придется тут торчать. Полиция уже здесь, и тебя вызывали на допрос.

– На допрос? – ужаснулась я. – Почему допрос?

– А что же еще? Иди в кают – компанию. Там организовали кабинет для следователя. Местом происшествия занимаются другие.

– А кстати, как они добрались? – спросила я, вернувшись с полпути.

– Наталья! Какая тебе разница, как они попали сюда? – устало ответил Юра. – Они добирались с пристани, которая находится ниже по течению.

В «кабинет» я вошла чинно, притворившись величайшей из скромниц. Впрочем, следователь мне не поверил ни на йоту. Всем известна любовь между двумя государственными епархиями – третьей и четвертой властью, так это, кажется, называется. Хотя лично я не различаю даже первую и вторую.

– Скажите, с какой целью вы проникли на плавкран? – «следак» спросил с безразличным выражением лица, так обычно официант интересуется: что будете на первое, суп или креветки?

Теперь мне по жанру следовало оправдываться и объяснять, что мы не проникали, а случайно попали.

Оценив его умелое нападение, я бодро ответила:

– С целью сбора материала для репортажа о героических буднях наших скромных спасателей! – я даже щелкнула воображаемыми каблуками.

Следователь оторвался от бумаг, оглядел меня с ног до головы и заметил:

– А вы не лыком шиты!

– Так точно, господин следователь, не лыком!

– Вы что, из армии?

– Так точно, господин следователь, из армии. Два года службы инструктором по работе с семьями военнослужащих на флоте! Мой командир любил говаривать: чем больше препятствий, тем сильнее закаляется характер!

Следователь поморщился и спросил:

– Так вы здесь характер закаляете или материал собираете?

– И то, и другое, господин…

– Да что вы все заладили, господин, да господин? – прервал он меня раздраженно. – Говорите, как положено!

– А как положено, гражданин следователь? Везде закаляю характер, всегда собираю материал!

– Ну ладно, хватит придуриваться! – устало сказал следователь. – Садитесь и рассказывайте!

– Есть! Гражданин следователь! Я сидела в каюте. Ничего не видела и ничего не знаю.

– Так уж и ничего?

– Абсолютно! На мне не было одежды!

– Ах, да, я знаю, вы упали в воду. Но что – то же на вас было?

– Так точно, господин следователь! На мне был комплект матросского нижнего белья и простыня.

– Ладно, идите! Можете отправляться на берег! Командир просил за вас. Только оставьте свои данные, чтобы я знал, где вас искать в Москве, – он потер седые виски и поднял на меня усталые глаза.

Нас отпускают! Я поняла, что командир не сообщил, что видел меня, испуганную и перемазанную в машинном масле, и что я выходила из трюма как раз после убийства. Почему?

По саду гуляют одинокие девочки

Настал тридцатый день рожденья. Михаил Ромашкин привык считать этот день грустным: кто – то ведь родил его, ведь были у него родители или хотя бы мама…

Однажды в детском доме, где вырос Мишка, и где на день рожденья и дети и взрослые старательно изображали веселье, кто – то из ребят после торжества сказал:

«Мы на этой земле никому не нужны, так зачем притворяться?»

«Вы государству нужны!» – очень серьезно ответила тетя Зина.

Так и запомнил Михаил Романов – государству он нужен! Тогда он еще не понимал, зачем. Но он все равно полюбил это непонятное государство самой нежной любовью. Он сладко засыпал с улыбкой на губах, мечтая когда-нибудь встретиться с большим добрым дядей с широкими плечами, так он считал, выглядит государство. Из близких у Мишки никого не было. Не сложилась и взрослая жизнь. Вернее, это другие так считали. Раз жены нет – значит, не сложилась жизнь. А Мишка считал себя вполне удовлетворенным. Он закончил институт. Он отслужил в армии. Он здоров. И, наконец, он работает механиком корабля. А это, что бы там ни говорили, была мечта его жизни.

День рожденья Мишка никогда не праздновал. Зачем, если день грустный? Он даже не говорил никому, что у него день рожденья. Начнутся фальшивые поздравления. Одним словом, собственный день рождения Михаилу Ромашкину не нравился. И хорошо, что он проведет его на работе, где всегда занят, где как раз накануне так вымотался, что проспал почти сутки. Это было как бы оправданием днюрождественскому непризнанию.

Михаил умылся в своей каюте и подумал о завтраке. Спускаться в кают – компанию не хотелось, но другой возможности позавтракать у него не было. Может, что – то от ужина осталось? Ромашкин не признавал таких изысканных тонкостей, как чашечка кофе по утрам – дома он всегда жарил яичницу или хлебал борщ.

В кают – компании, вопреки обыкновению, царила могильная тишина, и не слышался гогот молодых голосов.

– Привет, Сашок! – обратился Мишка к вестовому. – А где Иваныч? Что нового произошло на судне?

– Иваныч делает очередную ревизию своему хозяйству перед дальним походом, – ответил вестовой. – А на судне, кроме убийства, ничего не произошло.

– Осталось что-нибудь от ужина? Я бы съел, – отозвался Мишка.

– А кто бы сомневался? – ответил вестовой, накладывая полную тарелку вчерашней пшенной каши. – Я разогрел в микроволновке.

– Так какого убийства, Сашок? Ты имеешь в виду буксир? Что, придется его списать? Совсем плохи его дела?

– Да ты что, Ромашкин? В самом деле не знаешь или придуриваешься? Весь корабль на ушах, а он спит, как сурок. Тебя что, следователи не вызывали?

– Что – то я ничего не пойму! – Мишка застыл с ложкой в руке. – В самом деле, кого – то убили? Я спал, как убитый… Тьфу-тьфу!

– Вчера в трюме убили водолаза из Южного порта. Так говорят, по крайней мере, – сказал вестовой. – Может, еще и неправда. Может, сам помер.

– В нашем трюме?

– В нашем.

– Что там делать водолазу из Южного порта? Что вообще может делать водолаз на нашем плавкране?

– Вот и я о том же, – отозвался вестовой.

– А как фамилия водолаза, хоть знаешь?

– Костров. Серега Костров.

Ромашкин, который еще не отошел от стойки и стоял с тарелкой дымящейся каши, поставил ее на полку и угодил мимо. Тарелка упала на пол и, ударившись о кафельные плитки, раскололась на две половинки.

Уставившись на размазанную по полу кашу, Мишка глухо произнес:

– Сейчас! Я уберу сейчас.

– Да что с тобой, механик? Ты не болен? – заволновался вестовой. – Я сам уберу. Плохо тебе, что ли? Или… ты знал его?

– Кого? – с усилием спросил Мишка.

– Убитого?

– Да так, – неопределенно ответил Мишка и пошел в свою каюту.

Да! Он знал Кострова. Он познакомился с ним пять месяцев назад. При этом оба они стали участниками самых невероятных событий, которые хоть изредка, но встречается в жизни каждого из нас.

В то майское утро он должен был срочно сдать в управление очередной отчет. Михаил Сергеевич Ромашкин свою работу любил, и с удовольствием распутывал клубок неисправностей в своем сложном хозяйстве, если случались поломки. Чтобы разобраться, он составлял схему узла, а потом «читал» ее шаг за шагом. Поэтому его домашний компьютер был забит техническими описаниями механизмов. По этой же причине он предпочитал работать дома.

Накануне Ромашкин весь день просидел над отчетом, заснул поздно, оставив на утро лишь распечатку текста. В то утро Мишка включил компьютер. На мониторе засветилась надпись: «Удалите лишние объекты!»

«Надо почистить! – вздохнул Ромашкин, нагружая старенький принтер работой. – Да все некогда!»

Мишка лукавил. На самом деле он давно знал, что у компьютера заканчивается объем памяти. Ему было просто жаль расстаться с наработанными схемами, диаграммами и чертежами, многие из которых он сам создал.

Уложив в пластиковую папку отпечатанные листы, Ромашкин отправился в управление, поставив перед собой обязательство с делами разделаться до обеда. На вечер он был приглашен в гости. И по странному стечению обстоятельств – на день рожденья.

Жил Мишка на улице Гороховской, а ходил к метро через сад имени Баумана. Так он делал крюк, но в саду этом душа его оживала. Вот и ходил он по нему изо дня на день: туда, назад, да опять туда, назад. Другой человек просто бы пошел и погулял по саду, раз он ему так нравится. Только не Ромашкин. Прогулки он считал пустой тратой времени. И потом, глупо как – то гулять одному. Вообще Ромашкин считал себя если не сухарем, то несколько подсушенной личностью.

Все было, как обычно. Ромашкин шагал по дорожке, а навстречу ему – видение: маленькая девочка. Одна, совершенно одна. Светлые кудряшки из – под белой шляпки выбиваются. Платье колокольчиком топорщится. И вокруг никого – ни тебе дворников, ни тебе полиции, ни бабушек – дедушек, ни родителей. Мишка протер глаза и еще раз оглядел картинку. Действительно, крохотная прелестная девочка идет одна, а вокруг никого нет.

Ромашкин так и застыл посреди парка. Что делать ему, он представления не имел. Но в кино все же видел, что у маленьких девочек про маму и про имя спрашивать положено.

Ромашкин наклонился к девочке и задал глупейший вопрос, он это сам понимал:

– Ты кто?

Глупейший, потому что, ребенок – то малюсенький – премалюсенький. Такие, по его мнению, не только говорить, но и ходить еще не умеют.

– Аня! – почему – то правильно поняла его вопрос девочка и вопросительно уставилась на Ромашкина: дескать, ты что – то хотел?

– Ага, хотел! – подтвердил Мишка. – Где твоя мама?

– Нетю! – опять ответила девочка и пожала плечиками презабавно.

– Совсем?

– Со – сем! – повторила девочка.

И Ромашкин поверил. А как не поверить, если ребенок один по парку бродит? На самом деле неподалеку от них на садовой скамейке заснула бабушка девочки. Разомлев на солнышке, как она потом объяснила дедушке. Мамы у девочки действительно не было, во всяком случае, среди ее окружения.

– Та – ак! – протянул Мишка.

– Тя – ак! – повторила девочка, заглядывая снизу вверх на нелепого дяденьку.

– Что будем делать? – спросил Мишка.

– Деять? – опять повторила девочка.

Он с тоской оглянулся – вокруг не было ни души. Утренний город уже проснулся, но он обходил сад стороной, торопясь к метро. Дневной же город – мамаши с детьми, да старушки на пенсии – пока еще спал.

– Ну, давай пять! – вздохнул Ромашкин и протянул свою крепкую ладонь.

Девочка широко раскрыла свои и без того любопытные глазки, и с радостью ухватила Мишку за большой палец. Мишкино сердце сладостно ухнуло.

Все же вздохнув для порядка, как будто это было ему неприятно, Мишка сжал крохотную доверчивую ручонку и пошел прямиком в полицию. Но дошли они не скоро. Девочка оказалась крайне хозяйственной: то она останавливалась и насыпала песочек в карманчик нарядного платьица, то складывала в шляпку сорванную травку. К цветам она не подходила – какая же маленькая москвичка не знает, что за это полагается штраф, равный зарплате!

В полиции Михаил Ромашкин бывал два раза и то по очень уважительной причине: получение паспорта и вклейка новой фотографии. Гражданин Ромашкин даже не знал, где находится его отделение: полиция не так давно переехала. Оказалось, что он ходил мимо каждый день. Только он шел по улице, а отделение размещалось во дворе.

Ромашкин не предполагал, насколько изменились условия службы полицейских в современной столице. Отделение было похоже на цитадель: высокий бетонный забор, железные ворота, часовой с автоматом и в бронежилете.

– Зачем вы идете в отделение с ребенком? – камуфляжный постовой вышел из стеклянной будки и преградил путь Ромашкину.

– Это не мой ребенок. Я нашел его!

– Ну – да?! – засмеялся часовой. – Проход – ди, шутник! – совсем развеселился сотрудник.

– Странные пошли полицейские, – сказал Мишка вслух, забыв про ребенка.

– Ст – анные! – тут же отозвалась девочка, доверчиво не выпуская дяденькину руку.

Они вошли в огромное здание и сразу же оказались перед толстым непробиваемым стеклом, за которым полицейские прятались от хулиганов.

– Что у вас? – спросил дежурный.

– Вот, ребенок потерялся! – памятуя о беседе с постовым, ответил Ромашкин.

– Где нашли? – строго спросил дежурный.

– В парке имени Баумана?

– С какой целью вы там были?

– Ни с какой. На работу шел.

– Где живете?

– На Гороховой.

– Почему через парк? Там же ближе по улице? – строго сказал полицейский.

– Вы что, меня в чем – то подозреваете? Так и скажите!

– Идите прямо по коридору к инспектору.

Вместе с девочкой они дошли до 414-го кабинета. Их встретила приветливая женщина в форме лейтенанта полиции. Пожалуй, даже излишне приветливая. Это потом Ромашкин понял, когда последовали другие события.

– Заходите, заходите! – пригласила его дама словами и жестами. – Ух, как – кая куколка! Ваша? – она заправила волосы за уши и наклонилась к девочке: – Как зовут нашу бэб – би?

– Аня! – Ромашкину не понравилась жеманность офицера. – Нет, не моя! Я нашел!

– Нашли? Где же? – почему – то обрадовалась инспектор.

Ромашкин рассказал все сначала. Женщина внимательно слушала, не перебивая и не задавая вопросов.

Потом она опять повернулась к ребенку, занятому нехитрыми игрушками, расставленными на тумбочке:

– Утю – тю! – сделала она «козу» девочке.

Строго взглянув на нее, Анечка не улыбнулась, а пошла и села на стул.

– Вы случайно не знаете, где она живет? – спросила инспектор у Ромашкина.

Он уж было раскрыл рот, чтобы ответить, что представления не имеет, но видимо, где – то поблизости, раз такая ухоженная девочка гуляет в такую раннюю пору в саду.

Но тут Анечка отчетливо произнесла:

– Уица Го – оховская! Дом девять!

– О, да она у нас умница! – уже без всякого восхищения сказала инспектор. – Ну что же, оставляйте ее нам, – повернулась она к Ромашкину, – мы о ней позаботимся. Идите, идите, что ж вы стоите?

– А протокол? – спросил Ромашкин.

– Какой протокол? О чем? О том, что вы привели девочку? Зачем разводить бюрократию? Главное, что ребенок в полиции. Вы что же, полиции не доверяете?

– Я – доверяю! – ответил Ромашкин. – Но…

– Идите, идите, – замахала руками женщина, – не отвлекайте меня от работы.

Ромашкин вышел из кабинета, но уходить не торопился. Он зашел за поворот коридора, уставился на какую – то показательную доску и сделал вид, что читает свежие инструкции о том, какую надо проявлять бдительность, если встретишь брошенную в транспорте сумку.

Вскоре в конце коридора появилась плотная женщина в цивильном платье, круто завитая и ярко накрашенная, что определенным образом ее старило. В руках она несла незавернутую куклу «барби», держа ее толстыми пальцами за крохотную талию, и бутылочку «пепси», что несколько встревожило Мишку: он понял, что подарки предназначались Анечке, а детям такие напитки вредны. Мишка продолжал «читать» инструкции. Он ждал недолго. Через несколько минут обе женщины, щебеча без умолку, вышли из кабинета. У дамы в платье оказался низкий, с хрипотцой голос – о чем она говорила, Мишка не слышал. Держа Анечку за обе руки, они прошествовали по коридору и скрылись на лестнице.

Ромашкин пошел следом на некотором расстоянии, и увидел, что дамы направились к припаркованному во дворе отделения автомобилю «Форд – сьерра». Лейтенант в серой форме села за руль, а дама с найденным ребенком разместилась сзади. Ромашкин успел заметить, что номер машины заканчивался на цифру «56». Он и сам не знал, зачем ему это. Но вся эта история не нравилась Михаилу Ромашкину, совсем не нравилась.

А потом Ромашкин отправился в свое управление. Но смутная тревога за судьбу маленькой девочки в платье колокольчиком уже проникла в его сердце.

Это было пять месяцев назад, а, кажется, только вчера. Как странно, что маленькая девочка привела его к знкомству с убитым сегодня Костровым. А, может это, не тот, другой Серега Костров, с которым так нелепо свела его судьба? Да нет, конечно же тот! Нечего себя обманывать! С кем же он тогда говорил?

Кобра

Когда мы уплывали, стояла тихая осенняя ночь. Матросы, то ли от радости, что, наконец, от нас избавились, то ли из искренних побуждений, вышли на палубу плавбазы и молча смотрели нам вслед. Никто не помахал, но мне казалось, что я расстаюсь с друзьями. Лишь один шутник послал воздушный поцелуй, у остальных лица были задумчивыми.

Пока мы прыгали на палубу буксира, пока он разворачивался, появился его величество командир Перов со своим неизменным рупором, который он немедленно приложил к губам:

– Максим! – это он нашему водителю, запомнил же! – Поезжай к пристани! Смотри за огнями буксира, он направляется туда. И не гони по дорогам, – обычная фраза, разнесенная рупором над рекой, прозвучала так трогательно, что у меня защипало глаза.

Водитель нашей «девятки» ничего не ответил, но мы на судне слышали, как на берегу сразу же заурчал мотор, а потом по колдобинам запрыгал свет фар.

Буксир скользил по воде на самой малой скорости. За бортом тихо шелестела вода. И даже лунная дорожка появилась, как на заказ. Яркий прожектор повис над бортом плавкрана. Мир ночами выглядит иным, поэтому это время суток так любимо романтиками и ворами. Обычно ночь для меня пресна, как мамин рыбный пирог – а все потому что я слежу за режимом, и в самое поэтичное время суток обычно сплю.

Юра жадно снимал выловленный из воды буксир, висевший на цепях. Его фотоаппарат работал, как автомат. У меня дел особых не было. Прислонившись к борту – на буксире он достаточно высок, я смотрела в сторону плавкрана и весело махала ручкой, стараясь не разреветься. Я прощалась. Конечно же, я прощалась, и тут мне не приходилось себя обманывать. На плавкране как будто прошел целый кусок моей жизни, а на самом деле всего – то полдня.

Вы видели, как возвращается из похода подводная лодка? Матросы выстраиваются на борту строго в ряд. Их лица суровы и нежны. Черные шинели полощутся на ветру. А сами они незыблемы, как скала. На берегу в это время не плачут – это будет потом. Наше прощание с плавкраном чем – то напоминало встречу подлодки. В таком же молчании проплывают лица. И все – как в немом застывшем кадре. А мы уходим, уходим, уходим…

Вот и ушли. И сели в свою машину, о которой мечтали весь день. И покатили в Москву.

В машине я сразу уснула. Юра что – то рассказывал про наши приключения, но без энтузиазма. Максим также, без энтузиазма, сдержанно удивлялся. В Москву мы приехали поздно ночью.

– Мы тебя, Наталка, доставим прямо в квартиру, – сказал Максим, высаживая меня возле моего подъезда.

А потом наступило утро. Обычное московское утро – в меру серое, в меру озабоченное, в меру суетливое. Конечно, как всегда, я не успела позавтракать. Едва – едва приведя в порядок растрепанную прическу – мои волосы любят поторчать на макушке, – я помчалась в редакцию. У меня была назначена встреча.

Юру я в тот день не видела, он уехал на задание рано. Во всех красках расписав его вчерашний героизм, я повергла беднягу в такое смущение, что несколько дней фотокору пришлось прятаться от восторженных редакционных дам. Впрочем, страдал он из – за своей славы недолго, и через несколько дней перешел на телевидение. Я знала, что он ждал место оператора. Больше я никогда не встречалась со своим спасителем и даже ничего не слышала о нем.

Отписав с утра свой материал и бросив его на верстку, я тоже отправилась на задание. Накануне на московской таможне задержали контрабандиста с живым товаром из Вьетнама – тремя королевскими кобрами. Змей передали в зоопарк, и вот об этом событии я и должна была написать репортаж.

В зоопарке я сразу же прошла в террариум, минуя кудлатеньких петушков и ободранных котов детского уголка. На служебном входе в коробках пищали сотни белых мышей. Не глядя по сторонам, я устремилась к тесному закутку, именуемому кабинетом.

– Садись! – сказал специалист по ядовитым змеям Федя Кедров, снимая стеклянную клетку с коброй с того самого стула, куда он меня приглашал. – Садись, Наталья! Придется подождать!

– Спасибо! – бодро ответила я. – Я постою!

Я всегда здесь чувствовала себя ловкой и подтянутой. Не дай бог расслабиться среди Фединого хозяйства! Все было, как всегда. Федя поставил клетку с коброй на пол и снова уставился в экран монитора.

Только однажды я допустила ошибку и, ответив вежливостью на его приглашение, действительно села на стул. Чем заслужила несказанное уважение Феди. Это случилось в самом начале нашего знакомства. Слева у меня тогда оказалась самая ядовитая змея на земле – тайпан. Вблизи я рассмотрела, что тайпанья клетка едва прикрыта легкой картонкой. Я слегка отодвинулась вправо, и очутилась рядом с королевской коброй. Ее клетка стояла на полу, ее откуда – то принесли и еще не установили на полку. Кобра, выползая наверх, старалась спихнуть крышку своего временного обиталища. Внутренне воскликнув «ой, мамочки!», я задержала дыхание и уставилась прямо перед собой.

Но там… передо мной – шипел, свивался и развивался целый ряд изящных созданий самых разных расцветок.

Я в ужасе отпрянула назад. Но и там раздался мелодичный легкий перезвон. Вытаращив огромные глаза, гремучая змея подняла хвост и начала им потряхивать. От чего слышался то звон, то щелканье.

– Чего это она? – спросила я тогда, уже умирая от страха и стараясь этого не показать.

– Готовится к нападению! – ответил Федя Кедров, не отрываясь от разглядывания каких – то только ему заметных пятнышек на змеиных боках в компьютерном изображении. – Предупреждает! Змеи – благородные создания!

– На меня готовится на – нап – падать?

– Но здесь же никого больше нет?

– А – а! – ответила я, и Федя, как мне кажется, именно тогда зауважал меня за самообладание.

Несмотря на наше длительное знакомство, коварная гремучка не расстается с мечтой тяпнуть меня, о чем всегда напоминает звоном погремушек на хвосте. А кобра неизменно оказывается на единственном стуле, куда можно сесть.

Федя Кедров – самый любопытный экземпляр человека. Несмотря на то, что змеи кусали его одиннадцать раз, он, кажется, любит их больше людей.

Сейчас Федя незамедлительно открыл нужный файл на компьютере и сказал:

– Посмотри, как интересно устроен глаз змеи?

– Да – да! – я постаралась не проявить ни явного любопытства, ни стойкого равнодушия.

И то, и другое – крайне опасно для моего самочувствия. Стоит Феде почувствовать искренний интерес к жизни змей, мне удастся освободиться только часа через два часа лекционных занятий, а я очень боюсь потерять сознание именно в террариуме.

В кабинете Кедрова собраны самые опасные экземпляры змей. Гадюки – это для него такая проза жизни, что он на них даже не обращает внимания. Лично я доверяю Феде и готова пойти с ним хоть в змеиное логово, но всякий раз, когда мне приходится посещать террариум, я покрываюсь холодной испариной.

– Ну, как они? – спросила я, имея в виду пойманных кобр.

– Для перелета вполне нормально! Ты сейчас посмотришь сама!

Мы поднялись на второй этаж, чтобы сфотографировать кобр. Через грязное стекло просторной клетки кобр почти не видно.

– Видишь, как злились – все заплевали ядом!

– Мне же надо сфотографировать их! А через заплеванное стекло – сам знаешь…

– Ну, давай так сделаем! – на секунду задумывается Федя. – Ты подготовь фотоаппарат, я открою стекло на десять сантиметров. Как только кобра приготовится плюнуть ядом, я окно быстро закрою.

Натужно заскрипев, видимо, окна долго не открывали, створки разъехались на две половинки, да не на десять сантиметров, а на все полметра. Обедающая кобра на секунду оторвалась от своего занятия и уставилась на меня своими немигающими глазками. «Эх, жаль, пасть моя занята!» – ясно читала я в ее похотливом взоре.

Я начала делать снимки. И кобра заспешила поскорее разделаться с ужином. Она торопилась, глотая и давясь кусками. Вот исчез в ее пасти последний кусочек. Кобра замерла в сладком предвкушении, поднялась на хвост и уставилась на меня, игриво прищуривая глаза. Я это ясно видела через объектив. Флегматичный Федя заволновался и придвинулся к стеклу. Кобра подняла свою ядовитую головку и начала раскачиваться из стороны в сторону.

– Все, хватит! – решительно объявил Федя, закрывая окно.

– А далеко ли она плюется? – спросила я, когда мы уже спускались по лестнице.

– На расстоянии трех метров ядом в глаз попадает! – с гордостью за змеиную точность ответил Кедров.

Я чуть не выронила фотоаппарат. Обедать в тот день я не смогла. Как только кусок к горлу поднесу, так меня мутит от воспоминаний о кобриной жадности.

– Наташа! У меня к тебе дело! – сказал редактор, как только я ступила на порог. – Но сначала сбрось фотографии кобр.

– Забирайте своих героинь! – ответила я Ивану Шаповалову. – Они на верстке.

– Вот и славненько! У тебя, кажется, истерика?

– У меня времени нет на истерику! Дело – то какое?

– Дело деликатное! Идем, в кабинете расскажу!

Чтобы редактор отдела излагал задание в отдельном кабинете – для этого требовались какие – то необычные причины. В полном молчании мы прошествовали в его отдельные покои, где тихо и ровно гудел кондиционер.

– Мне сегодня из полиции звонили. По вчерашнему происшествию на этом, как его, плавучем кране, – я насторожилась. – Оказалось, что того человека в трюме действительно убили!

– Сожалею! Но это не я! Мы в это время как раз тонули. Как убили хоть?

– А черт его знает? – махнул рукой Шаповалов. – По голове чем – то шандарахнули, что ли? И ни одной зацепки. Они просят помочь нашу газету, а точнее – тебя.

– Воскресить, что ли? – я даже отодвинулась от редактора.

– Ну, шутница! – невесело усмехнулся Шаповалов. – Тут дело деликатное. Да ты не волнуйся! Работу мы тебе оплатим. Опять же материал эксклюзивный сам в руки идет! Это же какая удача тебя посетила – оказаться на месте преступления! Информация о происшествии хоть и просочилась в прессу, но точных деталей не знает никто. Так что, пока полный карт – бланш.

– Что надо делать? – уже заражаясь редакторским энтузиазмом, спросила я.

– План такой. Ты возвращаешься на плавкран. Якобы, руководство заказало тебе серию рекламных статей про уникальный кран. Это близко к истине. Плавкран строили для ремонта шлюзовых ворот, у него огромная грузоподъемность, но большую часть времени эта махина простаивает.

– Потому что нет денег на этот самый ремонт! – закончила я за редактора.

– Вот видишь! Ты же умная девочка! Одним словом, надо там покрутиться. На кране не было посторонних во время убийства. Если повезет с раскрытием – напишешь статью про будни современной полиции.

– Сколько?

– Что сколько? – опешил Шаповалов.

– Крутиться сколько?

– Думаю, дня три – четыре.

– Ехать надо сейчас!

– Да ты что, Крутикова, самая шустрая? Давай домой дуй! Отдыхай! Завтра за тобой заедет следователь, или как их там сейчас называют – дознаватель. И никому ни слова! Скажешь дома, что в командировку. Ты поняла, Крутикова?

– Угу!

– Знаю я твои угу! Иди!

– Наташа! – окликнул он, когда я уже вышла за дверь. – Меньше всего мне бы хотелось посылать именно тебя в это опасное место, – он помолчал, – с твоей склонностью к риску. Но без тебя там не обойтись! Будь осторожна!

– Да, ладно, чего там! – ответила я. – При случае – сочтемся!

Маленькая улика

Мои младшие сестры пришли в полный восторг от предстоящего задания.

– Наташка!!! Ты же теперь знаменитым журналистом станешь! В школе будет полный отпад! – заявила Катька, отрываясь по такому важному поводу на целых пять минут от компьютера.

У нее такое время установлено на мониторе. Она редко покидает компьютер больше, чем на пять минут, говорит, что это дисциплинирует ум. Не знаю, как насчет дисциплины, но другая моя сестра считает, что у Катьки вовсе нет ни ума, ни совести – она как – то оба этих понятия умудряется объединять в одно.

– Я тебе дам отпад! Я же сказала: никому ни слова! Поняла, мартышка? Ты опять соком залила клавиатуру?

– Это не я! – машинально уничтожая печенье, ответила нахальная Катерина. – Это Алька!

Алефтина тут же вылетела, как фурия, из кухни и завопила:

– Все я, все я! И посуду мой, и в магазин бегай! Да я компьютера – то не вижу! Только Катькину спину! – и она стукнула младшую сестру разделочной доской.

Катька только голову в плечи вжала и осталась сидеть, не отрывая глаз от монитора.

– Девочки! Девочки! Успокойтесь! Всегда у нас так! – сказала я. – Только на пару минут заскочишь домой, как уже драка!

Я ушла в свою комнату и стала собирать синий рюкзачок. Сумка по – прежнему оставалась сырой. Она еще полгода потом сушилась, вися то на батарее, то на балконе, но так никогда и не высохла, пришлось ее выбросить.

Достав из тяжелой сумки все, что мне нужно было в дальнем путешествии – блокнот, диктофон, ручку, записную книжку, пудреницу – я все это разложила на столе и принялась откладывать то, что ненужно. Первыми полетели в сторону маникюрные ножницы, которые так нравились моей сестре Алефтине. По прямому назначению я пользовалась сим изящным предметом довольно редко, используя для разных непредвиденных обстоятельств, в которые иногда попадает журналист. Например, чтобы подцепить застрявшие батарейки. Или достать застрявшую флэшку. Однажды мне пришлось перепиливать этими самыми ножничками веревку, которой связали нашего стажера, когда он пытался проникнуть в частные владения. В другой раз – вырезать дырочку в чехле для мобильника, чтобы засунуть туда фотоаппарат для скрытой фотосъемки. Одним словом, ножницы – вещь для репортера такая же незаменимая, как ручка. Иногда я, конечно, вспоминала, что ножницами можно обрабатывать ногти, но честно сказать, это случалось редко. А вот моя сестра обожает полировать свои ноготки. Вообще, она любит чистить все подряд – кастрюли, сковородки, чайники. Поэтому вокруг нее всегда все блестит. А ногти у Альки – произведение искусства, не то, что у меня.

Я уложила все свои причиндалы, как говорит мама, в боковой карман рюкзачка и уставилась на ножницы. «Надо их подарить Альке, а то вдруг меня тоже убьют?» – неожиданно подумала я.

Повертев в руках крепкий приборчик, я положила его на рюкзак – пожалуй, пригодится. Но настроение было испорчено. Мне стало жаль себя и своих младших сестер. «Что с ними будет? Я буду лежать в таком же темном и холодном трюме! Потом обо мне напишут в газетах, и все начнут восхищаться и вспоминать, какая я была замечательная. А сестренки останутся полными сиротинушками. Потому что при живых родителях – педагогах они и так сиротки! И еду приготовить некому, и продукты купить некогда. Беседы по дущам переходят в нотации. Кто им, бедным, купит велосипеды? Кто даст денег на дискотеку? На модные джинсы и косметику? Бедные сиротки!»

Из моих глаз закапали нешуточные слезы. За этим занятием и застала меня рассудительная Алефтина.

– Ты чего, Наталья, ревешь? Из – за компьютера? Да он и не нужен мне! Это я так, пошутила! – она села рядом со мной и сказала, – хочешь, я подарю тебе свои новые туфли?

– Зачем мне туфли? – еще пуще заревела я. – Там, в темном трюме?

Алька испуганно заморгала глазами, посмотрела на мой рюкзак, перевела глаза на ножнички и сразу поняла причину моих страданий.

– Ой! – всхлипнула она, и мы зарыдали в полный голос.

На шум прибежала взбалмошная Катька.

– Девочки! Что случилось? – она тормошила нас, заглядывая в лицо, а потом рванула к телефону. – Мам! Мам! Я не знаю, что случилось, но они обе ревут! Да, обе! Да, Наташа дома!

Совершенно без стука Катька положила трубку – она всегда плюхала ее так, словно собиралась разбить не только телефонный аппарат, но и стол. Потом она вернулась в комнату и села на пол у наших ног. Сначала у нее по лицу покатились крупные слезы, потом она закрыла его руками, склонила голову мне на колени и зарыдала уже в полный голос. Когда мама пришла – она работала в соседней школе, той самой, где я училась, и где сейчас учились мои сестры – она застала наше трогательное трио в самом разгаре неудержимых слез.

Не снимая сапог и с пакетом в руках, мама прислонилась к косяку и устало сказала:

– Девочки? Что с папой? Будьте мужественными! Скажите мне правду! Он от нас ушел?

Минуту – другую мы смотрели на маму, ничего не понимая. Потом наши слезы высохли, мы переглянулись и начали хохотать, как сумасшедшие. Мы с Алей упали на диван, Катька корчилась от смеха на полу.

Мама, покачав головой, спокойным голосом сказала:

– Слава Богу! У девочек истерика, а я – то думала, – и она пошла на кухню разбирать пакет.

– Девочки! – скоро раздался мамин жизнерадостный голос. – Посмотрите – ка, что я купила!

Катька, как самая послушная, сразу же направилась на кухню. А мы с Алей, толкая друг друга, побежали следом. Мама держала в руках бархатную черную шапочку, вернее, трикотажную с бархатной оторочкой.

– Это ты кому? – спросила Алька. – Себе?

– Кому-нибудь из вас, – неуверенно и теряя торжественный вид, ответила мама.

– Мам! Да такие сто лет уже не носят!

– Да – а! – растерянно сказала мама. – А я думала, вы будете спорить, кому достанется. Продавец сказал, что модная.

– Он тебе наговорит! – возразила Алька.

– Да! – мечтательно улыбнулась мама. – Он мне так понравился. Я только подошла к киоску, как он выскочил из – за прилавка и воркует: «Мадам! Мадам! Чего желаете?»

– Ну, ты и растаяла!

– Конечно, девочки, вам этого не понять. Но редко встречается в одном человеке столько благородства и почитания одновременно. Что же мне делать с этой шапочкой?

– Я буду носить! – заявила Катька, натягивая головной убор на свою изящную головку.

Как ни странно, но бархат выгодно оттенял ее глубокие с переливом карие глаза. Мама просияла и ушла назад в свою школу, где работала завучем по воспитательной работе, и давно привыкла к разным детским штучкам – дрючкам, как она говорила.

Ножнички Алька не взяла. «Вернешься и мне подаришь! – сказала она. – Вдруг они тебе пригодятся?» И ведь как в воду глядела! Еще как они мне пригодились.

По молчаливому соглашению мы не стали рассказывать родителям о моей командировке. Что толку? Помочь они не могут, только расстроятся.

Утром я вышла на остановку, как было условлено, и вскоре возле меня притормозили «Жигули» шестой модели. За рулем сидел тот самый следователь, который вел допрос.

– Садитесь! – не очень дружелюбно обратился он. – Я вас повезу, хоть и не читаю восторгов на вашем лице.

– А вы умеете читать? – не удержалась я от колкости и села, бросив рюкзак на заднее сиденье.

Мы молчали до самых Химок. Да и мудрено о чем – то говорить с водителем в толчее московских улиц.

– Как продвигается следствие? – спросила я, чтобы не казаться невежливой.

– Никак! – не очень вежливо ответил мой спутник. – Меня зовут Анатолием Петровичем.

– А фамилия?

– Крага!

– Что крага?

– Моя фамилия Крага! – равнодушно сообщил следователь, как видно, он давно привык к такого рода вопросам.

– А – а! Но это не смешно!

– Конечно, не смешно. Также, как фамилия Крутикова, – сказал следователь (забыла сказать, что Крутикова – это я).

– Знаете, я недавно наблюдала такой сюжет. Мы возвращались с задания и застряли в пробке. Видим сбоку, гаишник…

– Гибэбэдэшник!

– Гаишник! – с нажимом сказала я (подразумевая, что как хочу, так и говорю), – так вот, он снял свою кожаную перчатку, крагу, значит. Взял ее, как букет в руку и пошел вдоль машин. Кто пересечет двойную полосу, он подходит к окошечку автомобиля, молча протягивает крагу, и все молча бросают в нее деньги. Вот это была картинка! Главное, как водители сразу понимают, что именно от них требуется?

– Я не гаишник! – ответил следователь Крага, его, как видимо, покоробил мой рассказ. – Нам нужна ваша помощь! Но Вы должны действовать точно по плану!

– А иначе что? Вы меня за решетку посадите?

– А иначе я сейчас же отвезу вас назад! – и он сделал вид, что разворачивается.

Я понаблюдала за его действиями и, понял, что он этого не сделает, нахально сообщила:

– Я согласна!

– На что?

– На помощь и на действовать по плану!

– Тогда слушайте! Мы взяли в разработку всех, кто был в то время на барже, на плавкране и на трех буксирах. С берега к тому месту не подойти, значит, посторонних на судне быть не могло.

– Могло!

– Как?

– Ну, мы же проникли, как вы говорите!

– Но вас же заметили!

– Можно незаметно подойти на лодке к борту, подняться по лестнице, их четыре, как я заметила. По две на каждом борту. И они не закрыты, как та, внутренняя, по которой поднимались мы с фотокором. И потом уйти тем же путем.

– Спасибо! – хладнокровно отозвался Крага. – Мы отработаем этот вариант! Но вряд ли он имел место! Во – первых, вход в эту часть трюма проходит через жилой отсек. Во – вторых, было светло. Посторонний на судне светился бы, как светофор!

– Посторонний мог надеть сапоги, замасленные штаны, кепку и стать таким же, как все. Тем более, что, насколько я поняла, многие на кране даже не знают друг друга.

– Это интересная мысль! Она тоже пришла нам в голову. Мы отрабатываем такой вариант! – разочаровал меня следователь – я – то ожидала аплодисментов.

– Я продолжу, с вашего разрешения, – тем же равнодушным голосом сказал Крага. – Рядом с вами никого не будет, поэтому будьте осторожны! На поврежденном буксире работы закончены. Сегодня его поведут в док. Значит, плавкран свою задачу выполнил. Он снимется с якоря, как только вы прибудете, и пойдет в Углич. Там у него заказ – замена шлюзовых ворот.

– Тем же составом? – быстро спросила я.

– Тем же! Больше того, на судне останутся даже те, кто не входит в его команду – то есть спасатели. Обычно они исчезают сразу после окончания спасательных работ. Но мы организовали повод. На Угличских шлюзах, якобы, требуется организаторская помощь спасателей. Впрочем, их всего – то двое – при подъеме буксира не нужны были спасательные работы. На самом плавкране исключительно технический и речной персонал.

На этом месте рассказа я почему – то внутренне вздохнула, представив колючего командира спасательных работ.

Следователь, словно почувствовав мое настроение, добавил:

– Вы никому не должны доверять! Никому, понимаете! Не вмешиваться ни в какое расследование – только наблюдать, не более того. Вы поняли? Мой телефон не записывайте, запомните его! Вопросы есть?

– Сколько человек было отвлечено на то событие, из – за которого все началось?

– На плавкране 22 человека. На трех буксирах – по пять человек. И четыре водолаза. Спасательной бригады, как таковой, не было, только командир и заместитель. Всего 43 подозреваемых.

– Значит, мне надо искать убийцу среди тех 24-х человек, что остались на плавкране?

– Я повторяю задание! – терпеливо сказал следователь. – Тебе никого искать не надо. Тебе надо поближе познакомится с персоналом – только и всего. Наблюдение – это единственная твоя задача! Ты хорошо поняла эту часть задания, Наташа? Потому что, если ты будешь вести следствие, мы тотчас же разворачиваемся назад.

– Поняла, поняла, Анатолий Петрович! А вы забыли про нас с фотокорром? Вместе с нами набирается 45 подозреваемых!

– Вы исключены из числа причастных к убийству лиц, – спокойно ответил следователь.

– Это почему еще? – меня даже возмутила такая недооценка наших с Юрой личностей.

– Потому что убийство произошло в 12.30. Вас еще в то время не было на плавкране.

– Мои часы? – закричала я.

– Что с ними? – равнодушно сказал Крага. – Вы их забыли дома?

– Да нет, же! Вот! – и я достала из рюкзака свои миниатюрные часики, предмет большой гордости. – Они стоят ровно на двенадцати тридцати, – таинственно прошептала я.

– Я об этом и говорю, – не разделил мой энтузиазм следователь. – Вы тонули в это время, а кто – то воспользовался общим замешательством. Пока вас Юра спасал, все на борту плавкрана «болели» за вас. Капитан даже в бинокль наблюдал.

– Почему же никто не бросился нам на помощь? – возмутилась я.

– Они были слишком далеко, пока доплывешь – спасать некого будет! И потом, несмотря на солнце – все же октябрь на дворе.

– Надо же какие здравомыслящие! А если бы я утонула?

– Тебя же Юра спасал! – он помолчал. – Кстати, это вещественное доказательство! Но мы его изымать не будем. Так что, спрячь!

– А какая разница, – беспечно заявила я. – Все равно не работают.

Мои прекрасные часики, купленные в Салониках, я ношу вместо браслета, такие, с синими камнями и синей подсветкой на циферблате, вдруг стали вещественным доказательством! Я повертела часы в руках, словно, они могли ответить на мои вопросы. Именно мои часы показывают точное время убийства! Ну, прямо детектив вырисовывается! И тут меня словно подбросило. «Возьмите свою улику!» – сказал мне капитан после инспектирования своего санузла. А ведь он тогда еще не знал про убийство. И даже если бы знал, то почему назвал часы уликой?

Я тут же выложила следователю Краге свои соображения:

– Почему он сказал: «Возьмите свою улику?» Это было еще до убийства. Получается, он знал про убийство?

– Кажется, я знаю, почему он назвал ваши часы уликой, – ответил следователь, и я поняла, что расспрашивать его бесполезно.

Поиски пропавшей девочки

Ромашкина так и не вызвали к следователю ни утром, ни днем. Тревога, что кто-нибудь узнает о его отношениях Костровым, погнал механика к людям. Он хотел узнать, тот ли это Костров, с которым связана маленькая девочка. Он спустился вниз, проверил работу мотористов из трюма, попутно расспрашивая об убитом водолазе. Никто о нем ничего не знал. И вообще никто ничего не знал. Дмитрий Перов, правда, вспомнил, что слышал фамилию Кострова, но никогда не встречался с ним. Лишь только один из сварщиков сказал, что Серега работает у них недавно, что живет он где – то в Подмосковье и что он любит заложить за воротник.

– Но кто из нас не любит заложить? – добавил сварщик в оправдание.

– Семья? Да вроде жена есть. Он что – то такое говорил. Зачем потащился на плавкран, когда он сам с буксира? А кто его знает? – равнодушно ответил сварщик и опустил свою маску.

Ромашкин вернулся в каюту, решив все последние события разложить по полочкам и попробовать разобраться, кто и, главное, почему мог убить Кострова.

– Что же тогда случилось? Кто, кроме меня, мог иметь зуб на Серегу Кострова? – сказал Ромашкин, рисуя на листе бумаги чертиков и чебурашек.

Он отчетливо помнил тот майский день, когда встретился с девочкой в платьице колокольчиком в саду имени Баумана. Он отвел ребенка в полицию и отправился на работу, где успешно сдал отчет. Поболтал с дамами из бухгалтерии, которые его любили. Может, потому что он никогда не требовал проверить, правильно ли проведено начисление. Может, без всякой на то причины – бухгалтерами Мишка икренне восхищался: какое терпение требуется, чтобы изо дня в день заниматься такой рутинной работой!

– Я сегодня ребенка случайно нашел! – сообщил он им, чтобы узнать женский взгляд на проблему. – Совсем крохотного!

– Что вы говорите, Михал Сергеич?! – восхитилась Вера Ивановна. – Как могут родители отпускать одного маленького ребенка?

– В том – то и дело, что девочка сказала, что у нее нет мамы.

– Как это нет мамы? Полноте, Михаил Сергеевич! – вмешалась Татьяна Петровна. – Мало ли что дети выдумают. Откуда же она взялась, да еще в общественном саду?

– Как бы то ни было, но вы, Миша, все – таки поинтересуйтесь судьбой девочки! – сказала, закатив свои добрые заплывшие глазки, Вера Ивановна. – Сейчас такое творится! Вы имеете на это право! Вы же ее нашли!

Расставаясь с бухгалтерией, Ромашкин твердо решил вечером забежать в то отделение милиции, куда привел девочку. Тем более, что это как раз по пути, особенно, если идти не через сад, а по улице – стоит только свернуть от метро направо и войти во двор.

По дороге он успел забежать в супермаркет и купить какой – то замороженный продукт: Ромашкин названий не читал, сроков годности не проверял – покупал, что попадется. Так вместе с пакетом Мишка подошел к тем же воротам, второй раз за день. Часовой, сразу вспомнив нелепого папу, усмехнулся и ни о чем не спросил, а Ромашкин прошел прямиком к дежурному.

– А вас тут разыскивали родственники девочки, – сообщил ему тот, отвлекаясь от заполнения журнала.

– Наверное, поблагодарить хотят за то, что я ее нашел? – смущенно предположил Мишка.

– Не знаю, не знаю! Будете записывать их телефон? – равнодушно спросил дежурный.

Дома Ромашкин отрезал уголок плотного красивого пакета и вывалил на сковороду какую – то цветную еду. Подождав, пока нагреется сковородка, он убавил газ и, расправив смятый магазинный чек, на котором был записан номер телефона родственников найденной девочки, набрал цифры.

– Алле! – ответили сразу, словно ждали звонка.

– Меня зовут Михаилом Ромашкиным. Это я нашел вашего ребенка. Хотел узнать, как она?

– Где вы? Где вы живете? – крикнул в телефон нервный мужской голос. – Я к вам приду!

– Зачем? – спросил Ромашкин, которого смутила подобная бесцеремонность. – Что-нибудь случилось?

– Я вам все объясню! – нетерпеливо повторил незнакомец. – Скажите, где вы живете?

Мишка назвал свой адрес и пошел помешать то, что жарилось на сковороде. Пахло вкусно. Машинально рассматривая разрезанный пакет, из которого высыпал цветные кусочки, он прочел на английском языке «Суп президентский, по – французски». «Так, здесь написано, что эту брюссельскую капусту и сельдерей надо бросить в кипяток. Но теперь уже поздно!» – подумал он, выкидывая пакет в мусорное ведро. В конце – концов, какая разница что есть, если маленькие девочки бродят по улицам, как неприкаянные, а потом их по чужим квартирам отцы разыскивают! Что творится в мире, непонятно! Мишка включил телевизор, но не понял, что показывают. Открыл книгу, но не видел строчек. Вскоре раздался длинный тревожный звонок в дверь. Он сразу распахнул дверь настежь, и в квартиру влетел немолодой человек, плотный и с седой бородкой.

– Мы живем с вами на одной улице! – без предисловий заявил он, пытаясь отдышаться и начиная от этого кашлять.

Потом он протянул руку и представился:

– Степан Иванович Слепченко!

– Что случилось? – спросил Ромашкин, вяло отвечая на рукопожатие, ему не нравился этот взбалмошный человек.

Они стояли в узкой, как пенал, Мишкиной прихожей. Дедушка – судя по всему, это был дедушка – терзал свой галстук. На нем было надето длинное пальто не по сезону.

– Да вы пройдите! – сказал Мишка, заметив, что старичок нервничает.

– Мы не можем ее найти! – дедушка, не приняв приглашения, остался стоять в прихожей, как будто он торопился – в его глазах застыло отчаяние.

– Я так и знал! – вырвалось у Ромашкина.

– Что вы знали? Что? – дедушка схватил Мишку за отвороты пиджака. – Где она? Куда вы ее дели?

– Давайте все по порядку! Я ее как раз никуда не дел. Я ее в полицию отвел. В наше с вами общее отделение. А что они говорят?

– В том – то и дело, что ничего! – дедушка присел на тумбочку для обуви и закрыл лицо руками. – Они потеряли мою крошку!

– Как в полиции могут потерять ребенка? Что они говорят конкретно? – не понял Ромашкин.

– Там просто полная неразбериха. Ребенок у них не зафиксирован. Однако они признают, что ребенок был в отделении. Дежурный посылает к инспектору по делам несовершеннолетних. Это он сказал, что вы девочку какую – то маленькую привели, спасибо доброму человеку, – с отчаянием в голосе ответил дедушка. – Скажите, – в его голосе послышалось сомнение, – может, это была не Анечка? Опишите ее.

– Ну, такая совсем крошка, но очень самостоятельная, – ответил Мишка.

– Ах, это она! Безусловно она! – воскликнул дедушка.

– Белая шляпка, светлые кудри. Девочка сама подошла ко мне.

– Ну, конечно, она! Она такая! – Степан Иванович страшно заволновался. – Вы не могли бы мне дать воды? – он достал из кармана пальто таблетки и, проглотив две из них, запил водой из кружки, которую подал Ромашкин.

– Так, происходит что – то непонятное! – начал сердиться Ромашкин. – Либо вы мне морочите голову, либо полиция! Вас послали к инспектору? Так?

– Да!

– Ну? А она? Инспектор, я имею в виду? – Ромашкин когда попадал в неприятные ситуации, начинал говорить холодным тоном.

– А инспектор уехала на дачу! – закричал Слепченко. – Она, видите ли, отгулы срочно взяла! Телефон ее не дают, говорят, не положено. А детеей похищать положено? Нет, я, конечно, напишу жалобу, я буду требовать, я… Но время – то уходит…

– Надо было идти к начальнику!

– Ходил! – махнул рукой дедушка. – Он сказал: разберется. При мне даже звонил куда – то. Вроде как Анечку отдали какой – то женщине, которая хотела усыновить ребенка. Чтобы пожила, пока не найдутся родители. И та женщина тоже уехала на дачу, куда – никто не знает.

– Вот так дела! – присвистнул Ромашкин. – Когда же они успели все это провернуть? И уйти в отгулы, и отдать ребенка какой – то женщине? Я сегодня утром ее отвел. Быстро же действует наша полиция. А от меня – то вы что хотите?

– Пожалуйста, помогите нам! Вы были свидетелем всех событий, вам девочка доверяет! Я прошу вас! – дедушка отвернулся, стесняясь своего задрожавшего голоса и блеснувших глаз.

– А где же родители ребенка? – спросил, отчего – то напрягаясь, Ромашкин.

– У нее нет родителей. Только мы, дедушка и бабушка.

– Поехали! – сразу принял решение Михаил. – Я так понял, что адрес дачи инспектора у вас в кармане?

– Точно! Добыл! – он улыбнулся. – Я вижу, мы с вами не пропадем! – заметно повеселел Степан Иванович. – Эта дача где – то в Малаховке!

Это было ровно пять месяцев назад.

А в это время знакомая Ромашину девушка начищала ванну. На белых перламутровых боках ванны и так сиял веселый свет ослепительной чистоты. Это было Любочкино незамысловатое хобби – чистка раковин, ванн и унитазов при плохом настроении и при неприятностях. А поскольку неприятностей ей всегда хватало, а ванна и унитаз числились в ее квартире в единственном числе, то все эти предметы так и сверкали, как будто в них навсегда поселились крошки известного чистящего средства. Изредка Любочка поднимала голову и окидывала взглядом квартиру, но чистить, так жаль, было нечего. Даже сковородка и та сияла первозданным блеском. Ванна была последней цитаделью для ее кипучей натуры. «Тебе бы ребятишек дюжину!» – говорила ей бабушка. Но ни ребятишек, ни мужа в Любочкином поле зрения не наблюдалось. А годы уходили.

Впрочем, все относительно – успокаивала она себя. Иной рыдает над томиком Пастернака, другой часами убивается из – за потерянного рубля. Ей же сейчас хотелось плакать, потому что позвонил ее давний друг и сказал, что не придет, что у него дела. А по Любочкиным представлениям у человека не может быть никаких дел, когда его пригласили на день рожденья! Конечно, Мишка чудак, и с такими мелочами не привык считаться.

– Сколько наготовила! – сказала она, стягивая косынку на затылок и открывая роскошные каштановые волосы над изящным лбом.

Любочка оглядела стол, где стояли и селедка под шубой, и салат с шампиньонами, и даже запеченное на вертеле мясо. Подумала, что есть самой придется три дня.

С Ромашкиным они познакомились при самых романтических обстоятельствах – он ее спас от хулиганов. Это случилось в прошлом году, и с тех пор их отношения застыли на уровне вежливой приветливости.

Девушка, как водится, после чудесного спасения незамедлительно влюбилась в Ромашкина. Он, напротив, не слишком баловал ее вниманием.

Никому бы не призналась Любочка, но именно на день рожденья она возлагала свои тайные надежды. Потому и никого не позвала. А он даже не пришел! Обидно просто.

Любочка вытерла пот со лба тыльной стороной мокрой ладони и села прямо на пол возле ванны.

Она увидела свое отражение в зеркале и сказала вслух:

– Странное дело, вроде бы ничего! Почему же не везет?

– Да потому что дураков выбираешь! – тут же сердито ответила она сама себе недовольным теткиным голосом. – Вот что ты в этом Мишке нашла? Вечно молчит, слова из него не выдавишь. Зарплата маленькая. Да он и жениться – то вообще не собирается! И что у него за дела такие срочные появились именно в мой день рожденья?

– Ну, все! – рассердилась Любочка опять же на себя. – Чистить больше нечего! Пойду и погуляю! – эта фраза прозвучала даже как бы с угрозой, потому что гулять одной ей приходилось не часто.

Она решительно тряхнула густыми кудрями и встала, снимая с себя резиновые перчатки. Переодевшись в темно – зеленый брючный костюм, который, как она знала, выгодно подчеркивал ее фигуру, Любочка вышла из дому и направилась к троллейбусной остановке. Вскоре подошел ее 25-й, и женщина вошла в салон. Почти пустой в это позднее время. Троллейбус тихо катился по Покровке, как будто сам по себе.

Стояли невесомые майские ночи. Глядя в окно на узкие улочки, Любочка задумалась и не сразу поняла, что могут выяснять три активные женщины в столь поздний час.

– Плати сто рублей! Сто рублей, иначе не выпустим! – твердила мужеподобная дама с короткой стрижкой.

– Не буду я платить! – сопротивлялась пассажирка без билета, которую бдительные контролерши зажали в угол сиденья.

– Чего глаза вытаращила? – ярилась пассажирка на молодую контролершу. – Щас как дам в ухо!

– Да! – с достоинством ответила та. – У меня, как вы изволили заметить, действительно большие красивые глаза! И у вас такие же будут, если бесплатно ездить перестанете!

Ее монолог так сразил «зайчиху», что та безропотно вытащила мятую сторублевку. Заглядевшись на транспортную сцену, Любочка проехала две лишние остановки и неожиданно увидела на улице Михаила Ромашкина. Он шел, держа под руку пожилого господина в длинном пальто. Мужчины явно торопились.

«Все это странно! Непонятно! И чудовищно несправедливо!» – сказала Любочка и, встав с сиденья, прошла на заднюю площадку троллейбуса, чтобы никто не видел ее слез. Очнулась, когда водитель сказал по громкой связи:

– Конечная! Троллейбус дальше не идет! Конечная! Девушка, вы выходите?

Ромашкин вместе с дедушкой Слепченко поймали такси и направились в дачный поселок. Миновав Люберцы, машина остановилась у поста ГИБДД. Ромашкин спросил адрес, и сотрудник показал куда – то в глубину поселка. Машина долго петляла по тесным улочкам без названий. Спросить адрес было не у кого: Малаховка в вечернее время закрылась на семь замков, прохожих не наблюдалось. Уже далеко за полночь Ромашкин увидел возле одного из домов знакомые очертания машины «Форд – сьерра». Он вышел и исследовал номер – две последние цифры были тоже «56», как и те, что он видел возле отделения полиции.

– Это она! – сказал Ромашкин. – Машина инспектора, я обратил внимание на номер.

Они долго стучали в ворота, пока в соседних домах не начал зажигаться свет – только тогда появился какой – то мужик в полосатой пижаме, который молча впустил поздних гостей и также молча ушел в глубину дома.

– Как вы посмели явиться ко мне домой? – вместо приветствия возмутилась инспектор. – И вообще, как вы меня нашли? Мало ли что ребенок?! Ничего с этим ребенком не случится. Накормят, напоят, поиграют. Уж во всяком случае, ей будет лучше, чем в семье, где никто не следит за малышкой!

– Я т-тебя задушу! – дедушка побледнел и со сжатыми кулаками двинулся на наглую заспанную даму в теплом халате.

– Вит – тя! – завизжала инспектор. – Убивают!

Из спальни вышел заспанный Витя, почесывая затылок, но, заметив, что все вещи целы, а на его благоверную никто не покушается, потерял всякий интерес к событию. Он постоял для порядка в комнате, налил себе водички и ушел досматривать сны.

– Имейте в виду, – сказал Слепченко. – Я это так не оставлю. Я завтра же обращусь в прокуратуру!

– Хорошо! – согласилась инспектор. – Не надо никуда обращаться! Мы сейчас все решим! Не хотите ли пройти, чаю выпить!

– Мы хотим только одного: узнать, где девочка, – сказал Ромашкин, заметив, что дедушка отвернулся к стене и тяжело дышит.

– Я же и говорю, мы можем договориться, – затараторила инспектор. – Дело в том, что я не знаю адреса той женщины. То есть, я знаю ее домашний адрес, но не знаю, где ее дача. А она, по всей вероятности, на даче сейчас.

– Ну, так узнай! – не выдержал Ромашкин, стараясь не смотреть на деда, который держался за сердце. – И побыстрее, иначе, я вам гарантирую неприятности!

– Я всего лишь исполняла свой долг! – ответила дама. – А вот вы ворвались в чужой дом. У меня тоже есть собственная точка зрения на происходящие события. Здесь надо явно лишать родительских прав как родителей, так и дедушку с бабушкой. Впрочем, я сейчас все узнаю, – она стала набирать номер по мобильному телефону.

Через пятнадцать минут ей удалось узнать, где находится Анечка. Но при этом инспектор сообщила, что сама вынесет девочку, чтобы не тревожить всю семью. И что Слепченко не будет сообщать никому о том, что произошло.

– Мы согласны на все ваши условия! – ответил дедушка. – Только верните нам ребенка!

Они вышли из дома вместе. Витя, как видно, привыкший к подобному образу жизни супруги, продолжать спать.

– Может, на моей машине поедем! – предложила инспектор.

– Нет уж! Мы как-нибудь на своей! – отрезал Ромашкин, устраиваясь на заднее сиденье такси.

Из Малаховки они выбрались гораздо быстрее и вскоре выруливали на МКАД, где ночью чуть просторнее, чем днем.

– В Реутов идем! – сказал таксист, следовавший за «Фордом».

Машина повернула еще два раза направо и вскоре остановилась в одном из темных переулков.

Выйдя из автомобиля, дама подошла к такси и сказала:

– Вы не забыли мои условия? Вы не следите за мной. Я сама принесу вам ребенка! Уверяю, что он жив и здоров! Вот в залог оставляю вам свою машину.

И так как мужчины молчали, инспектор продолжила:

– Моя знакомая остановилась у родственников, и не хотела бы вмешивать их в какие – либо дела.

– Идите уже за ребенком! – грубо сказал Ромашкин, вспомнив свое детдомовское детство.

– Мы согласны на все ваши условия! – сквозь зубы добавил дедушка, державшийся, как видно, из последних сил.

Конец ознакомительного фрагмента.