Шестидесятые
Я человек суеверный: не подвожу итогов, не завожу архивов, не ставлю дат на сочинениях. Интерес к личной жизни деятелей искусств нам чужд, хотя там самое интересное, а моя автобиография для предъявления в разные организации, как бы я ее ни растягивал, умещается на одной странице.
Да! Родился в Одессе, где-то в 34-м. Что-то вспоминается очень солнечное, пляжное, заполненное женщинами маминого возраста. Пока не грохнула война. Дальше – поезд, лопухи, Средняя Азия, школа, Победа, возвращение в Одессу, Институт инженеров морского флота, где и застал нас 53-й год. Ренессанс! Бурный рост художественной самодеятельности. В Москве – студия «Наш дом», в Ленинграде – «Весна в ЛЭТИ», в Одессе – «Парнас-2» (в отличие от древнегреческого номер 1).
В наш институт на вечера – как в «Ленком» в Москве: давка, слезы. Мы с Виктором Ильченко играем миниатюры. Ведем концерты. По поручению комсомола я начал писать. После страшного раздолба начал писать смешно, вернее, не смешно, смешно я никогда не писал, а грустно, что и вызывало смех.
Смех слышал с удивлением, и чем я меньше понимал, отчего смеются, тем громче они это делали. Открылся городской студенческий клуб. Театр «Парнас-2» процветал. Я уже закончил институт, работал в порту сменным механиком, чтоб легче было репетировать. Восемь лет погрузки-выгрузки, разъездов на автопогрузчике, сидения в пароходе, в трюме, в угле, когда видны только глаза и зубы. Там я мужал.
Молчание – золото!
Шшш!.. Шшш!.. Тише! О таких вещах только между нами. Я – тебе, ты – мне, и разбежались! Не дай бог! Что вы?! Жизнь одна, и прожить ее надо так, чтобы не было больно… И все! Все разговоры, замечания только среди своих – папе, маме, дяде, тете. И все! И разбежались. А вы на всю улицу. Что вы?! Осторожнее! Десять тысяч человек, и все прислушиваются. Вы их знаете? А кто за углом?.. Ну не можете молчать, вас распирает – возьмите одного-двух, заведите домой… Окна заложите ватой – и всю правду шепотом! Недостатков много, а здоровье одно. Недостатки исправишь…
А так сидим, молчим. Ничего не видели, не слышали. Глухонемые. Мычим. И все! Кто к глухонемому пристанет?! Что вы!.. Молчание – золото. Читали, в Гостином дворе золото нашли – шесть кирпичей.
Они растрезвонили – шесть кирпичей! Ур-р-ра! Шесть кирпичей! Землекопы, некультурные люди! Ну и сразу пришли и забрали! Что, им дали хоть один кирпич?! Абсурд! Они теперь ходят за зарплатой, локти кусают. Ну а если бы они не сказали?.. Я понимаю, но допустим. Ну нашли. Ну чего кричать? Молчание – золото! Шесть кирпичей. Пять закопал, один на расходы. Кусочек отпилил – и в Сухуми на пляж. У всех зима, а вы загораете. Всем зубы золотые вставил – себе, жене, теще, детям. Младшему полтора года – он уже в золотых зубах. Что, некрасиво? Красиво! Улыбнуться нельзя – арестуют! И нечего улыбаться. Нечего рот раскрывать! Дома радиаторы золотые – сверху глиной обмазаны. Что, плохо греют? Согреют. Это же золото! Сын в институт попасть не может – полный идиот. Декану полкирпича – сын академик, золотая голова! Дочка – корова, еле ходит. Полкирпича в зубы – прима-балерина в Большом! И в результате все устроены и три кирпича на черный день. Только тихо! Никаких собраний. Никаких обедов, никаких праздников. Окна закрыты ставнями, из дома не выходить! Круглосуточные дежурства. Кушать только ночью под одеялом! Вот это жизнь! И – тс-с! Молчание – золото!
Личный опыт
Ничто так не приободряет человека, как личный опыт… Билеты у спекулянта взял в кино. Оказалось, на вчера, в другом городе и не в кино, а куда-то в планетарий. Черт с ним. Но опыт приобрел. Теперь дудки меня объедешь… Теперь билеты – намертво! Пока сам не обожжешься, никто тебе не докажет.
Копил на машину. Предупреждали! Ничего, купил. Подержанную. Всего пятьсот тысяч прошла, прогрохала. Доехал домой, а из дому – ни колесом. Ни гудком! Даже дверцу не откроешь. Что с ней ни делал – не идет, стерва! Все, что накопил, в нее вбухал и продать не могу… Вдряпался, конечно. Но опыт приобрел. Теперь на машину веревкой не затянешь. Даже разговоров избегаю.
Все самому надо испытать. Только на себе. Ничто так не убеждает, как собственный затылок. Говорили, готовый бери. А я сшил… Портной как летчик. Он ошибется – я погиб. В общем, снять не могу. Трещит. Под горячей водой снимали. Дудки я теперь шить буду. Убедился. Конечно, средств на все эти опыты уходит – будь здоров. От еды временно отказался… Но неоценимый опыт приобрел. Багаж. Мудрость. Будет что молодежи рассказать!
Пошел к зубному технику одному. Они со стоматологом вместе. Ай!.. Чего они там?.. Ой, они там чего-то плавили вдвоем, в тигле… Чего-то там автогеном варили… Гипсом заливали… Еле отодрали… Вместе со своими зубами отодрали… И выколотить не могли, так и выбросили. Теперь, конечно, «с», «ж», «з», «ф», «к», «ц», «ч», «ш», «щ» не выговариваю, но опыт приобрел. Теперь я к этим двум жукам ни ногой. Хо-хо! Теперь ты меня там увидишь?! Я у них первым был, оказывается… Ничего, зато они у меня последние. Без зубов и без букв как-нибудь проживу, а они меня теперь увидят!.. Задним умом буду крепок, если передним не прошибаю.
Этот тип косой мне заграничную радиолу подбросил. «Хрундик». Многооборотную. С пяти метров берет. В его руках, на пустыре, она все брала. А у меня теперь на ней только чайник, «Маяк» – с трудом… А я на нее сверхурочно, как дурачок, пульман цемента на горбу… А «Маяк» любой наш репродуктор берет, за пять рублей. Ничего. Поумнел. Опыт есть. Я теперь того косого за квартал… Найдет он меня… На всю жизнь зарекся радиолы брать… Шалишь! Умнеем на глазах!
С этой тоже так нехорошо получилось… С личной жизнью. Нелегко… Ой!.. Ну дает она мне прикурить… Ой!.. Один раз ей изменил. Разок… Но теперь опыт есть. Обжегся. Все! Теперь ни ногой… Конечно, малость подзалетел… Платим теперь… Выплачиваем… Доходит до того, что в получку шесть рублей получаем. Двое там растут… Но опыт есть. Дудки теперь домой провожать, только до троллейбуса. Извините, я теперь опытный.
Что еще мне осталось?.. Ерунда. Почти все на своем опыте испытал.
Это все теория: красный свет, зеленый свет, а пока тебя не переедет, пока грузовик на себе не почувствуешь – никому не поверишь.
Разговор по поводу
Я к вам из районного отделения культуры. Сидите, товарищи, сидите! Я к вам не по службе пришел и буду говорить то, что думаю. Ну что, неплохо. Сатиру даете, молодцы: и авторы, и те, что пишут, актеры и те, что играют, режиссеры и те, что поставили. Молодцы! Но нет у вас, нет у вас… (сжимает кулак) вот этого у вас нет. Вот я смотрел две ваши сценки: «Наглость» и «Осторожность». Одна женщина дома лежит, другая женщина дома сидит, им пойти некуда. Ну, одному некуда, другому, третьему, соберитесь вместе, идите в баню, к зубному врачу, стихи почитайте с выражениями. А вы с этим вопросом на сцену.
Сейчас время не то, а раньше я за эти вещи… раз… и все! Так что повнимательней, и авторы, и те, что пишут, и актеры, и те, что играют. И на прошлом концерте я у вас был. Там какие-то люди ходили по сцене: «Хав ду ю ду, ай лав ю…» – по-английски ругались, а что, по-русски нельзя? А этот толстый актер бегает, мотается, шумит чего? Ему разве там место? Ему большие формы нужны: опера, балет «Щелкунчик», с крупными тиграми может работать товарищ! А тот, что худой, с мышами! Я сам над собой много работаю. Недавно закончил автобиографическую повесть – «Дурак» называется. Тоже такая умная вещичка получилась. Так что смотрите, товарищи, и актеры, и те, что играют, и авторы, и те, что пишут… И про женщин давайте, мало у вас про женщин, а среди них тоже разные люди есть. Так что смотрите, товарищи актеры, и те, что играют, режиссеры и те, что ставят…
И название у вас «Нам – 25»… Что двадцать пять? Кому двадцать пять? За что двадцать пять?.. Непонятно. Если трудно будет, приходите ко мне или я к вам режиссером попрошусь. Дадим сатиру юмористически! Телефон у меня есть: Ж-2-Ж-3-Ж-5-Ж-6, добавочный сто пятьдесят. Звоните, заходите, если меня не будет, значит, меня нет!
Полезные советы
Вы знаете, может быть, я ничего не понимаю, но все это нужно играть не так. Как?.. Я не знаю. Но не так. Может быть, я ничего не понимаю, но играть нужно совершенно иначе. Может быть, даже как-то наоборот. Там, где он заходит спереди, попробовать… попробовать… нет, не сзади. Попробовать совсем не заходить. Там, где все играют слева направо, попробовать сыграть по диагонали, что ли, и завернуть штопором вбок! Попробовать! Надо делать. Это же все не так. Все! Как? Еще раз говорю, я не специалист. Я знаю, что не так. Господи! Ну что тут сложного?.. Ну, может быть, появиться в зале на лошади, а может быть, в темных очках, с брандспойтом. Я сейчас фантазирую, вы заметили?.. Или в другом ключе. Более эмоционально.
Может быть, актеры через трубу должны полезть на крышу. Допустим, мы все в зале, а они все на крыше. Может быть, так. А может быть, мы все на крыше, а они все… дома… Я опять фантазирую, вы заметили?..
Я не знаю, я не специалист, меня недавно оперировали. Я лежу и чувствую – не так. Не знаю как, но не так. Я не специалист, поэтому я молчал, иначе они бы меня зарезали. Но это в больнице, а здесь мы же можем фантазировать. Может быть, я не прав, но у меня такое ощущение… Это все нужно играть не так. Как?.. Отвечу. Иначе! Может быть, настолько иначе, что не играть вообще. Попробовать. Если получится хорошо, продолжать не играть. Может быть, так. А может быть, ничего не менять, все так играть, но без публики. Вы следите за ходом моей мысли?.. Следите вы, потому что мне трудно. А может быть, так играть, чтобы не играть? Ставить и в то же время не ставить. Обращать внимание и не обращать. Говорить о чем-нибудь и не говорить. Речка движется и не движется. Трудно высказать и не высказать. То, что это не так, я знаю твердо. А вот как? Если вы не сыграете так, как я говорю, еще раз извините… Я могу изложить свои пожелания в письменном виде.
Время больших перемещений
Наступило такое время, когда сказать, кто куда поедет, невозможно. Наступило время больших перемещений. Люди ездят. Над головой жужжат битком набитые самолеты, они летят на юг. Такие же набитые самолеты летят обратно. Если бы Ту-104 имели подножки, на них бы висели гроздьями. В Воркуту билет достать невозможно, на Дальнем Востоке битком, на Крайнем Севере на каждом камне турист, в Москве, как обычно, вынесет из метро, ударит об забор и понесет в другое метро – ваше счастье, если вам туда надо. В каждом городе полно приезжих, откуда же они выезжают?
Мы встречаемся с друзьями в Ленинграде, уезжаем от них в отпуск и там встречаем тех же друзей.
Время больших перемещений! Половина людей едет туда, половина обратно, остальные стоят в очереди за билетами. Мой дедушка пятьдесят лет сидел камнем, вчера он двинул в Новосибирск с ответным визитом.
Такое время! Все знают правила уличного движения. Появились миллионы непьющих: они за рулем, их пешком под кирпич не затолкаешь!
Такое время – каждый третий спрашивает, как пройти, каждый второй не знает.
Время больших перемещений. Массы двинули за город. В музеях демографический взрыв. В гостиницах толпы. Под каждым деревом семья. В гнездах по два птенца и по четыре первоклассника.
На одного лося по двадцать тысяч человек с фотоаппаратами. На малого зайца сорок человек с ружьями, собаками и удостоверениями.
Волки растерялись: за каждым их движением следят по восемь человек, и в их стаю затесался самец с кинокамерой и билетом клуба кинопутешественников.
За Полярным кругом завыл белый медведь, опечатанный, окольцованный и зарегистрированный.
Двадцать человек ждут, когда вынырнет морж. Он бы и не вынырнул, но его снизу подталкивают четыре аквалангиста.
Рыба-кит по фамилии Джек с потухшим взглядом крутит сальто за полведра рыбы, которая свое уже открутила.
Шестнадцать человек помогают льву охотиться. Двое держат козу, один бежит впереди и лаем показывает, где она находится.
В стае акул двое наших!
Люди ездят. Пообедать им уже неинтересно, одеться им уже неинтересно, им интересно путешествовать, видеть, слышать и, кроме желудка и тела, доставлять наслаждение своей душе, чтобы еще полнее сделать то, что называется этим простым словом – жизнь!
Помолодеть
Хотите помолодеть?..
Кто не хочет, может выйти, оставшиеся будут слушать мой проект.
Чтобы помолодеть, надо сделать следующее.
Нужно не знать, сколько кому лет.
А сделать это просто: часы и календари у населения отобрать, сложить все это в кучу на набережной.
Пусть куча тикает и звонит, когда ей выпадут ее сроки, а самим разойтись. Кому интересно, пусть возле кучи стоит, отмечает.
А мы без сроков, без времени, без дней рождения, извините.
Ибо нет ничего печальней дней рождения, и годовщин свадеб, и лет работы на одном месте.
Так мы и без старости окажемся…
Кто скажет: «Ей двадцать, ему сорок»? Кто считал?
Кто знает, сколько ей?..
Не узнаешь – губы мягкие, и все.
Живем по солнцу.
Все цветет, и зеленеет, и желтеет, и опадает, и ждет солнца.
Птицы запели – значит, утро.
Стемнело – значит, вечер.
И никакой штурмовщины в конце года, потому что неизвестно.
И праздник не по календарю, а по настроению.
Когда весна или, наоборот, красивая зимняя ночь, мы и высыпали все и танцуем…
А сейчас… Слышите – «сейчас»?
Я просыпаюсь – надо мной часы.
Сажусь – передо мной часы.
В метро, на улице, по телефону, телевизору и на руке – небьющаяся сволочь с календарем.
Обтикивают со всех сторон.
Напоминают, сколько прошло, чтобы вычитанием определить, сколько осталось: час, два, неделя, месяц.
Тик-так, тик-так.
Бреюсь, бреюсь каждое утро, все чаще и чаще!
Оглянулся – суббота, суббота. Мелькают вторники, как спицы.
Понедельник – суббота, понедельник – суббота? Жить когда?..
Не надо бессмертия.
Пусть умру, если без этого не обойтись.
Но нельзя же так быстро.
Только что было четыре – уже восемь.
Только я ее целовал, и она потянулась у окна, просвеченная, – боже, какая стройная!
А она уже с ребенком, и не моим, и в плаще, и располнела.
И я лысый, и толстый, и бока, и на зеркало злюсь…
Только что нырял на время и на расстояние – сейчас лежу полвоскресенья и газеты выписываю все чаще.
А это раз в год!
В детстве казалось, возьмешь ложечку варенья – в банке столько же.
Ерунда! В банке меньше становится.
Уже ложкой по дну шкрябаешь…
И что раздражает, так это деревья.
То зеленые, то желтые.
И стоят, и все.
Маленький попугай – крепкий тип.
Гоголя помнит и нас помнить будет.
Нельзя нам так быстро.
Не расстраивался бы и вас не расстраивал.
Но жить люблю, поэтому и хочется…
Спасибо вам всем, спасибо!
Спасибо, спасибо, спасибо вам всем. Спасибо центральной печати, нашему городскому начальству, пионерской организации. Спасибо всем вам!
Инвалид я. Один остался. Лежу, почти не встаю. Осколки всюду. Лицо изуродовано – стыдно на улице. Дома лежал. Вначале работу давали. Скрепочки делал. Потом как-то замотались. Кто-то проворовался. Артель прикрыли, а я так остался. Все заняты, бегают. А я лежу, стараюсь не шуметь. Пятнадцать лет лежал, никого не было. Думал, забыли. Вдруг случайно товарищ фронтовой заглянул. Увидал, как я лежу, написал письмо. Корреспондент приезжал. Увидал, как я лежу, написал статью. И что самое удивительное – напечатали! Напечатали! Спасибо, спасибо… Все, все переменилось. Не одинок я больше, просто, оказывается, никто не знал. А как все узнали – примчались, прилетели! Вся комната в знаменах. Пионеры сбор у постели героя провели. Неделю помощи объявили. Шестой день помогают, еще завтра целый день будут помогать. Солдаты прибегали с лейтенантом, просили рассказать, как Днепр форсировали. Я начал рассказывать, как форсировали, и не могу. Спасибо, спасибо вам, товарищи из округа, что не забыли. Спасибо, что помните тех, кто осколки в груди носит. Спасибо вам всем.
Памятник мне делают. То есть бюст. Фамилию прибегали узнавать. Старушка одинокая написала, что хочет меня удочерить. У нее уже есть два грузина, казах и друг степей калмык, ей нужен инвалид. Отставник приглашал к себе в Ялту погостить, только просил, чтобы его письмо опубликовали. А позавчера вообще стол накрыли, деликатесов навезли, в жизни не то что не ел, не видел такого! Икры всякие, крабы, осетры, ананасы. Все, что земля родит, все на том столе было – иностранцев ждали. Уже начали обратно в корзину собирать, думали, не приедут – приехали, приехали. Отведал всего. Первый раз такое испытал. Спасибо. Что значит – не забыли. Нужен я кому-то, нужен. А сегодня двое из райисполкома, от которых все зависит, приезжали посмотреть, как я лежу. С газетой приехали. Статью читают и на меня смотрят – сличают. А я лежу и радуюсь: занятые люди, а вырвались, нашли время. И прямо спорить у постели начали, кто раньше должен помогать.
– Вы обязаны были проявить чуткость!
– Почему я обязан? Кто он мне, отец?
– А мне он кто, дядя?
– Идите с ним вместе к чертовой матери!
– Ха-ха! Теперь уже поздно! Теперь нужно реагировать.
– Теперь ему квартиру надо давать.
– Давайте!
– А очередь?
– А не надо было корреспондента пропускать.
– А я его видел? Проскочил этот пис-с-с-сатель. Нацарапал!!! И ускакал!!! А я теперь выискивать должен! Ох, я б его…
А я лежу и улыбаюсь. Наконец-то, наконец-то… А слезы по щекам стекают в подушку… Под пулями не плакал, ноги отнимали – не плакал… А здесь первый раз в жизни… Не забыли! Спасибо вам… спасибо… спасибо… спасибо…
Скромность
Сегодня мне бы хотелось поделиться своими раздумьями, своим опытом. Я думаю, будет полезно кое-кому. Особенно из молодежи. Она, как говорится, пороху не нюхала, ран не считала. Я, граждане, с большой горечью и обидой замечаю, как кое-кто, особенно из молодежи, добившись увеличения зарплаты или там получив гонорар, начинает обставляться, покупать квартиры, холодильники и прочее.
(Ему подставляют кресло.)
Кое-кто забывает, в чем истинная красота жизни. Красота жизни в красоте человека. А обстановка лишний раз подчеркивает эту красоту. Скромная обстановка создает красоту человеческой личности.
(Меняют кресло на диван.)
Пусть кто-то живет в роскошных квартирах, сидит на диванах, ходит по мягким коврам. Такая жизнь не для нас. Мы – романтики. Нам куда милей тайга, шалаш, костер, комары и песня. «На битву и доблестный труд, расправив упрямые плечи, вперед комсомольцы идут».
(На него надевают халат.)
Вот так надел рюкзак на плечи и – марш, марш вперед. В неизвестное. В загадочную неустроенную даль.
(Подставляют скамеечку для ног.)
Пусть у нас одна рубаха на троих, одни штаны на четверых, пусть нам холодно. Пусть!
(Устраивается на диване, на него направляют вентилятор.)
Пусть нам жарко! Пусть нам мокро и не подвезли продукты.
(Привозят столик.)
Пусть даже… ну утонул кто-то. Все равно! Романтика в этом. Смысл жизни в этом. И украшает нас не то, что снаружи, а то, что в нас, внутри.
(Жует.)
Беспокойство наше. Желание идти туда, где еще ничего нет. И неизвестно когда будет.
(Приносит кота и молоко.)
Вот посмотрите (щекочет кота). Что движет покорителями Севера? Мороз восемьдесят семь градусов (отгоняет муху). Не то что муха – ничто живое не выдерживает. Белые медведи мерзнут. А нашим ничего. Наши в палатках с транзисторами. Один из них мне рассказывал, медведь упал на них. Сверху на палатку. И лежал. А они снизу лежали. Вот это жизнь. К этому можно стремиться. Я не верю, что такое можно сделать ради заработка. Ради вот этой бумажки. Дайте-ка!
(Ему дают доллар. Он возвращает.)
Что на нее купишь? Моральное удовлетворение? Авторитет товарищей? Любовь окружающих? Уважение родственников? Ничего. Только обстановку квартиры, дачи, то есть именно то, что унижает человека. Да вы вспомните, какими были великие люди. Как они одевались. Какой образ жизни вели? Боже мой, на ступеньке, согнувшись, накинув пальто, что-то записывает. У меня эта картина всегда перед глазами.
(Кто-то переспрашивает и записывает.)
Я говорю, у меня эта картина всегда перед глазами. (Диктует.) Согнув… шись… на ступеньке… А какие мысли?! Жизнь, отданная идее братства, равенства, счастья для всех, для всех, а не для избранных. Вот идея, ради которой великий человек жил и не разбрасывался на мелочи. И, пользуясь огромным авторитетом, не использовал власть для своих целей. Скромность от волос до ногтей. Как же вы свою жизнь, которая дается один раз и которую нужно прожить так, чтобы не было (щелкает пальцами, дают книгу, читает) «мучительно больно за бесцельно прожитые годы», эту жизнь разменивать на мелочи. Искать роскоши и уюта, покупать зеркала и кондиционеры, отгораживаться дачами и машинами, терять с людьми контакт, менять жизнь, полную романтики и риска, на мягкое кресло, за которое держитесь руками и зубами. И вообще, стараться использовать малейшее продвижение по службе для немедленного улучшения своего жилья и этого гнусного быта. И самое главное, на это нужны деньги!.. И немалые… А где их взять?.. Значит, приходится… Но это уже другая тема: о честности. О ней я вам расскажу в следующий раз.
Вечерний разговор
РЕВИЗОР. Устал. Пока проверишь вашу отчетность, с ума сойдешь. У вас столько нарушений. Придется передать дело в суд…
БУХГАЛТЕР. Может быть, погуляем?
– Погуляем?.. Зачем?
– Зачем погуляем? Кто сказал «погуляем»? Посидим.
– Посидим?.. Где посидим?..
– На скамеечке…
– На скамеечке?.. Зачем?
– На скамеечке? Кто сказал «на скамеечке»?.. На стульчике…
– Где… на стульчике?..
– За столиком.
– За каким столиком?..
– За каким столиком? Кто сказал «за столиком»?.. В ресторане…
– В ресторане?.. Зачем?..
– Зачем в ресторане? Кто сказал «в ресторане»? Дома.
– У кого дома?.. У меня дома?..
– Зачем у вас?.. Кто сказал «у вас»?.. У меня…
– Пить будем?!
– Зачем пить? Кто сказал «пить»? Кушать тоже будем.
– Пошли!
– А в нарушениях я не виноват. Эти нарушения…
– Нарушения? Кто сказал «нарушения»? Пошли!
Подопытный
Сейчас главное – попасть в группу. При одном институте группа подопытных образована. Они так и говорят: «Ты – подопытный человек. Вот тебе сколько угодно денег, в мешке – крупные, в ящике – мелкие. Бери, делай что хочешь, а мы тебя изучать будем в порядке эксперимента на будущее». Допустим, мне так говорят. Я беру торбу, набираю, или еще лучше – тачкой. А все спрашивают: «Чего это у тебя звенит в тачке?» Ну, там, гвозди… Тут главное – домой довезти. А уже из тачки – в торбу. И что же я делаю как подопытный с этой торбой? Ну конечно, обмыть… Тут и речи нет. Приглашаю всех ребят с работы, с улицы, с базара – в ресторан, – сидим. До полусмерти. Официанты пьяные, вахтер – ресторан на ключ и в бочке с фикусом лежит, гардероб закрыт – все ушли в буфет. Повара вокруг котлов, как лепестки. Подопытный гуляет.
Городок дрожит, милиция по дыму определяет где, но трогать боится. Неделю сидим. Я беру и по телефону даю шестнадцать телеграмм в разные города. Вызываю такси. Садимся с ребятами, с официантами, грузим шестнадцать ящиков водки, три бочки кислых помидоров, четыре ящика люля-кебабов и едем в другой ресторан. Сидим до полусмерти. Сколько стоит зеркало? Тысячу рублей. Хрясь пивом, держи две тысячи. Кто в люстру боржомом с места? А ну, ребята, а полусидя… Ой, мазила, а ну разойдись… Хрясь! Готов! Сколько? Десять тысяч. Держи тринадцать. Устали. Выскакиваю на улицу. Ребята, трудящиеся, кто гулять хочет?! Увольняю всех с работы, заходи, я подопытный!
Свою футбольную команду набираю. Плачу по тыще в день. Мальчики наказывают «Торпедо» 16:0. Всем по «Волге», нате, играйте, любимые. Устал. Отдыхаю на море в ресторане до полусмерти. Отдохнул. Отдыхаю в холодке, в Мурманске, в «Арктике», мировой ресторан. Накрываем на стол на льдине. Устал. Строю кооператив. Заселяю всех даром. А деньги – мне. Устал. Отдыхаю. Строю подземный переход Кишинев – Бендеры, там нужно очень, и взимаю с каждого, потом беру и окупаю. Покупаю завод тяжелого машиностроения. Строю гостиницы и беру с каждого… Постой… Что-то… Это уже не из будущего… Это что-то из прошлого. Мои мечты о будущем уже были кем-то осуществлены. Ладно, главное – в группу попасть.
Вся наша жизнь – спорт
Вся наша жизнь – спорт. Потому так высоко прыгаем, что толчок сильный получаем. Сверху посмотришь – все подпрыгивают, как на сковородке. Высоко подпрыгнул и затаился с добычей. Потому и быстро бегаем, что на запах. Потому и тяжести огромные перетаскиваем, что в запас. Только по мешкам и узнаешь, откуда возвратился. По детским крикам взрослых разыщешь, по асфальту – исполком, по народной тропе – киоск, по гулу – стадион, по бегу на результат – спринт, по бегу за результатом – сапоги, по бегу без результата – бесплатное лечение.
Что в молодости спорт, в старости – дрова, керосин и нитки.
Феня, моя жена
А я вам вот что скажу: пока все не переженимся друг на друге, до тех пор будем бегать и волноваться. Женитьба очень большое спокойствие дает. Я до свадьбы прямо весь зеленый ходил, вскипал, как чайник, с полоборота заводился. Как женился на Фене – затих. Успокоился. Румянец вот. Походка твердая, рукопожатие крепкое.
Сосед мой за стеной нервный, как канарейка. С утра вопьется в газеты: «Ай!.. Ох!.. Ох, эти молодцы! Ах, те сволочи!..» Я его встречу в коридоре, к стене прижму: «Чего ты расстраиваешься, зайчик? Мы с тобой двадцать лет живем душа в душу. Так твоя душа уже с двумя инфарктами, острая сердечная недостаточность и плоскостопие, а у меня – смотри. В глаза мои погляди. Нетронутые глаза! Душа чистая. Пищеварение здоровое!»
Радио не слушаю. Газет не читаю. В споры не вмешиваюсь. Вот ты говоришь, что американская подлодка вошла в Японию. Почему ты должен переживать, носиться по комнате, рвать на себе белье? Что, она выйдет оттуда? Что, это от тебя зависит? Чудаки вы все. Вцепятся в газету. Глотают страницы, с ногами в репродуктор влезают, валидол литрами пьют. И что от этого меняется? А мы с Феней спокойные, как льдины маринованные. Смотри на меня: сорок пять лет, цветущий мужчина, как ландыш. Жить и жить! Кое-где бывал, кое-что повидал. В Крым ездил, в Сочи ездил, в Сухуми был, осталось в театр сходить – и уже везде побывал!
И все слава богу. И за все спасибо. Обуты и одеты, и в доме есть чего перекусить. И телевизор, слава богу, всегда на погоду настроен. Тихая передачка. Хоккей смотрю – не переживаю: выиграют – хорошо, проиграют – замечательно. А чего я должен волноваться, я же не играю, я сижу. Клуб кинопередвижек – приятная вещь: сидишь в тапочках, а тебя на Цейлон или под воду. А ты только чай из блюдечка схлебываешь. А как политическая часть начинается, выключаю аппаратуру, обесточиваю агрегат. Он – чтоб остыл, а я – чтоб не раскалялся. А что мне тот самый Уругвай? Как я у них там разберусь, если они там по пятьсот лет живут и сами разобраться не могут?.. Вообще настырные есть – ужас! На собрании ко мне прицепились: почему вас ничего не интересует, не волнует? Как же, говорю, не волнует? Все меня волнует, только оставьте меня в покое!
– А это вас волнует?
– Волнует, – говорю.
– А чего ж вы такой спокойный?
– А это у меня тембр такой.
– А это вас волнует?
– Волнует, чего ж…
– А если вам зарплату урезать?
– Ты что, сдурел, – говорю, – сейчас дам кирпичом по голове!
– Чего вы не подняли старушку, что у вашего порога лежала?
– А чего ее поднимать, действительно? Ну лежит себе, раскинула кошелки. Может, она отдыхает, может, вспомнила чего. А я ее должен хватать на старости лет? Она рада, что из дому наконец вырвалась, а я ее обратно к своим запихивай!
«Почему не помогли пожар тушить?» Такое скажут, хоть стой, хоть падай. Видел я там пламя из окна, искры. Так что, я должен бежать туда? Может, праздник у людей, а я врываюсь с ведром, поливаю незнакомую компанию. Там действительно кто-то крикнул: «Горим!», потом: «Караул!», а кто-то добавил: «Помогите!» Но все так спокойно, с юморком. Ну гуляет семья, мало у нас гуляют?
Раньше люди в коммунальных жили – кастрюля к кастрюле, а сейчас большинство в отдельных, и не лезь! Валяться буду на улице – не приставай. Отдельно хочу! А как лезут, начинают тормошить, к жене посылаю. А для чего я женился?
На субботник?.. Можно на субботник, только по этому делу до жены моей, до Фени, до Фенечки. Озеленение?.. Деревья обкопать?.. Чудное дело. А как же. Только с этим не ко мне, а к жене моей. До Фени. До Фенечки. Она разберется.
Я тихий человек. Мне было б что поесть, где поспать и что почесать. Никаких у меня ответов нет, никаких вопросов не накопилось. И не тереби меня. Дай полежать спокойно. Со всеми переживаниями до жены моей. Вон она, Феня. Вон она ходит, мягко стелет, вкусно варит. Феня, моя любимая. Все до Фенечки!
Авас
ПЕРВЫЙ. Чувство юмора – прекрасное чувство. Оно необходимо каждому человеку. И как жаль, когда у некоторых его нет.
Вот у нас в институте произошел такой случай. Есть у нас грузин, студент, по фамилии Горидзе, а зовут его Авас, и доцент Петяев, страшно тупой. Вызывает доцент этого грузина к доске и спрашивает:
– Как ваша фамилия?
– Горидзе.
– А зовут вас как?
– Авас.
– Меня – Николай Степанович, а вас?
– Авас.
– Меня – Николай Степанович, а вас?
– Авас.
– Меня – Николай Степанович! А вас?!
– Авас.
Так продолжалось два часа. Он никак не мог выяснить, как зовут этого грузина.
ВТОРОЙ (входит). Что вы смеетесь? Я тоже хочу.
ПЕРВЫЙ. Да я тут рассказываю… У нас в институте произошел такой случай. Есть у нас грузин, студент, по фамилии Горидзе, а зовут его Авас. И доцент Петяев, страшно тупой. Вызывает доцент этого грузина к доске и спрашивает:
– Как ваша фамилия?
– Горидзе.
– А зовут вас как?
– Авас.
– Меня – Николай Степанович, а вас?
– Авас.
– Меня – Николай Степанович, а вас?
– Авас.
– Меня – Николай Степанович! А вас?!
– Авас.
Так продолжалось два часа. Он никак не мог понять, как зовут этого грузина.
(Пауза.)
ПЕРВЫЙ. Есть у нас грузин, по фамилии Горидзе, а зовут его Авас. Зовут его так – Авас. Да, назвали его так, он не виноват. Авас. Тебя как зовут?
ВТОРОЙ. Степа.
ПЕРВЫЙ. Ну вот. Ты Степа, а он Авас. Он Авас, а ты Степа. Грузин Авас…
ВТОРОЙ. А кто Степа?
ПЕРВЫЙ. Ты Степа! А он Авас. А доцент тупой. А ты Степа. А он тупой. Вызывает доцент этого грузина к доске и спрашивает:
– Как ваша фамилия?
– Горидзе.
– А зовут вас как?
– Авас.
ВТОРОЙ. Кого?
ПЕРВЫЙ. Что – кого?
ВТОРОЙ. Кого он спрашивает все время периодически?
ПЕРВЫЙ. Периодически? Кого спрашивает? Кто спрашивает? Грузин?
ВТОРОЙ. Какой грузин?
ПЕРВЫЙ. Есть у нас грузин! И доцент тупой! Вызывает он этого грузина к доске и спрашивает: «Ваша фамилия?» – «Горидзе». – «А зовут вас как?» Он говорит: «Грузин». То есть «доцент». То есть «грузин». Нет, грузин думал, что он спрашивает его, грузина… то есть доцента, а доцент думал, что он его спрашивает…
ВТОРОЙ. О чем?
ПЕРВЫЙ. О грузине. Нет, о доценте. Он говорит: «Как ваша фамилия?» – «Горидзе». – «А зовут вас как?» Он говорит: «Авас». Он говорит: «А я доцент». А тот говорит: «А я грузин». А доцент говорит: «А я кто?» А он говорит: «Вы тоже грузин».
ВТОРОЙ. Так они оба были грузины?
ПЕРВЫЙ. Вот это я не помню. Один был грузин, а другой… Степа!
ВТОРОЙ. Да это я Степа.
ПЕРВЫЙ. Ты Степа? А кто грузин? Грузин не знал, что он грузин…
ВТОРОЙ. Ему не сообщили?
ПЕРВЫЙ. Сообщили, но поздно. Он уже был Авас!
ВТОРОЙ. Давай еще раз!
ПЕРВЫЙ. Есть у нас грузин и доцент тупой. Страшно тупой.
ВТОРОЙ. А грузин?
ПЕРВЫЙ. А грузин нет. И ты тоже. Вместе с доцентом.
ВТОРОЙ. Ну?
ПЕРВЫЙ. «Ну!» Вызывает он его к доске – Авас, Авас, Авас, Авас!
ВТОРОЙ. А-а-а! Ну и что?
ПЕРВЫЙ. Ничего.
ВТОРОЙ. А чего вы смеялись?
Спокойно, товарищи
Товарищи, у некоторых появилась мания: они стали бояться, что за ними захлопнется дверь. Вышел из квартиры – захлопнулась дверь, остался на лестнице в трусах. Вышел из министерства – захлопнулась дверь, остался на улице со списком. Выехал из города – захлопнулась дверь, остался в степи без документов… Некоторые стали руками придерживать, некоторых от ручки не оторвешь. Они жутко замки проверяют и каждый раз снова тянутся, возвращаются, не могут отойти…
Товарищи, убирайте ноги, дайте закрыть. Предупреждаю, если сзади щелкнет, это не всегда дверь. Кроме замков автоматических, так называемых английских, есть ручные, висячие – наши. Их слышно, когда закрывают. Не надо ногой дверь придерживать: вы мешаете находящимся в помещении. Идите. Будете стучать обратно – лицо держите перед глазком.
Снизим растущие потребности!
Граждане, гражданин! Я труженик советского сервиса. Не севера – сервиса, обращаюсь к вам, наши клиенты, с мыслью: за все надо сказать спасибо.
Пообедал – слава Богу!
Поспал – спасибо!
Одет – благодарю!
Обут – хорошо.
Эти роптуны только портят… Скандалят, критикуют… А нам и так хорошо… Я лично доволен, что существую, и все! За все спасибо и слава Бoгy… Не хочу ничего усовершенствовать… Раз лучше, чем было, значит, уже хорошо!
Отчего у всех растут потребности?.. Зачем тебе машина?.. Ты же хочешь, чтоб тебя заправляли, чтоб тебе стекла мыли… Кто тебе будет мыть?.. Они тоже хотят в машинах сидеть. У нас все равны…
Дадут тебе машину, ты разве успокоишься? Ты же дачу к ней захочешь прицепить двуспальную. Хорошо, если со своей женой: у тебя потребности растут. А потом туда газовую плиту прикажешь вставить, приемник, телевизор. А откуда это взять?.. Нам что, капиталист одолжит?
Нет… Получается жуткая картина… Другой такой же, как ты, советский человек должен взять перед этим ни капли не выпить, встать с утра пораньше, засучить рукава и вкалывать весь день напролет. Ему уже на перекуры и на разговоры времени не остается, потому что он тебе дачу клепает.
А еще пятеро несчастных, непивших, некуривших, тебе туда диван вталкивают. А бедолага, у которого ни в одном глазу, который нарушил свой распорядок, не побаловал с нормировщицей во время рабочего дня, тебе отопление ставит, проклиная свою разбитую жизнь.
А конструктор, тонкий ум, высокий интеллект, не обсудив как следует вчерашний футбол и не заточив за полдня карандаш, вынужден сразу, с утра размечать для тебя окошки, чтоб тебе вдыхать и выдыхать. Чтобы тебя грело, а там охлаждало, чтоб тебе там пусто было, а здесь битком…
Мрачная картина общего напряжения…
Зачем мы друг другу на голову свои потребности обрушиваем. Может, откажемся, а? Скажем, не надо нам, а? Не хотим загружать своего коллегу, брата своего удивительного. А, ребята? Если договоримся, сразу тише станет…
И не надо на нее прыгать. Что, она не такая, как ты?! Шашлык в пыли… С полу, с жару… Сдуй. Тряпочкой оботри… Чего ты ей жизнь портишь?! А завтра она придет к другому: почему стиральная машина течет, а тот поползет на поликлинику жаловаться… Только начни… У всех сразу настроение испортится. Зачем?.. Рухнул на тебя потолок… Сиди… Считай, отомстили: он вчера от своего фена электрического получил все двести двадцать вольт в руку.
Откуда у одного будет вдохновение другому подавать, если тот ему так пол прибил, что сквозь трещины собака пролезет. Вот и все. Что может быть лучше: накрылся шкурой, спустился к водопаду, напился. Антилопу догнал. Кулаком ее сшиб. И сыт. И лежишь под деревом. Или на дереве. В заповеднике… Орла стрелой снял. Перо вставил – все женщины твои… Летом лавровый лист надел, на берег океана пришел. И лежишь… Пальму потряс, банан упал, и опять лежишь…
Конец ознакомительного фрагмента.