Глава 20
Дедушка собирается поехать в Шахдад. Он хочет продать долю наследства матери, перешедшую моему отцу, и на эти деньги содержать моего отца и меня. У него самого денег нет.
Дедушка берет меня с собой. После полудня мы отправляемся в путь. Дедушка грузит на мула постельные принадлежности и сажает меня впереди. Постель у меня под ногами мягкая, и хотя седло жесткое, но не доставляет мне поначалу неудобства. Обычно на вьючном седле ехать долго трудно и неудобно, и в итоге после многочасовой поездки седло натирает мне бедра и ступни.
Я еду на родину моей матери в ее дом и финиковый сад в Шахдад, расположенный в 45 км от Сирча. Закат застает нас в дороге. По обе стороны от нас горы: высокие, безводные, каменистые, кое-где покрытые песками.
Годами в этих горах шли дожди. В этих местах бывают сели, сильные ливневые дожди. Горы все в дырах, больших и маленьких. Поэтому эти горы называют «изъеденными молью», хотя я не знаю почему: то ли из-за дыр, то ли по какой-то другой причине. Мы недалеко отъехали от Сирча.
– Дедушка, почему эти горы так выглядят? – спрашиваю я.
– Как именно?
– Все в дырах.
– Их называют «изъеденные молью».
– А разве моль ест горы?
– Может быть, и ест.
– Мы едем к моей маме?
– Твоей матери уже нет в живых. Остались только дом и финиковая роща.
– Как случилось, что мама умерла?
– Она заболела. Мы все испробовали, но не смог ли ее вылечить. Тебе было шесть месяцев, когда твоя мать ушла в мир иной. Мы тебя вырастили.
– А почему мама не вышла замуж в этом самом Шахдаде?
– Так, не вышла. Такая ей выпала судьба, стать женой твоего отца. Вот и все. Не спрашивай больше об этом.
Вместе с нами едут несколько человек, среди них г-н Мошрафи. Им всем надоели мои расспросы.
– Насрулла-хан, не разговаривай так много со своим внуком. Мы тоже люди, поговори с нами. Спой что-нибудь. Ты умеешь петь?
Наступила ночь, ночь среди гор, подступающих к дороге с обеих сторон. Горы – черные, с изрезанными вершинами. Я думаю, что горы похожи на зубы огромного великана, который раскрыл пасть, и мы едем внутри этой пасти. Копыта мулов тонут в песке, ударяются о большие и маленькие камни и постукивают. Слышится, как мулы фыркают при ходьбе. Вся дорога – это спуски и подъемы. Вышел месяц. Большие звезды ярко светят. Они рассеялись по всему небу, здесь и там собираются в кучки и цепочки.
Я поднял голову и смотрю на небо. Дедушка поет. Мы едем по долине, в конце которой я приеду к своей маме. Голос дедушки отдается эхом в горах. Он поет:
– Сегодня я считаю звезды. Не приходи ко мне, сегодня я болею. Не приходи ко мне, любовь моя. Сегодня все мои враги меня подстерегают.
У меня заболела шея, потому что я долго смотрел вверх.
– Дедушка, у меня болит шея.
– Не смотри на небо.
Я опускаю голову и смотрю перед собой. Передо мной светлый путь. Я вижу дорогу между ушей мула. Передо мной белые камни в лунном свете.
Понемногу меня укачивает, веки набухают, и меня клонит ко сну. Я стараюсь не заснуть. Дедушка рассказывает интересные, но страшные истории.
– Я как-то один ехал в Шахдад. Была такая же ночь, как сегодня. Было облачно. Я был один. Еду на лошади и вдруг вижу, что какой-то высокий незнакомец едет впереди меня. Он был очень, очень высокий. Я окликнул его: «Кто ты?» Он засмеялся и, подтрунивая надо мной, спросил: «Кто ты?» Эхо разнесло эти слова. Куда бы я ни ехал, он возвращался. Куда бы я ни посмотрел, я видел этого незнакомца. Я навел на него ружье, выстрелил и промахнулся. Может, я и попал, но человек не упал. Я сильно испугался. Я умолял его не беспокоить меня. Мои слова на него не действовали. Что бы я ни говорил, он повторял мои слова. Я пустил коня во весь опор, чтобы его обскакать. Не смог. Он всегда оказывался впереди меня. Я до утра с ним тягался. У меня пересохло во рту, и я не мог дышать. Когда рассвело, я увидел, что край повязки, которая была у меня на голове, отвязался и свис. Он висел прямо у меня перед глазами. Этот край головной повязки и был тем высоким человеком, который везде мерещился мне впереди.
Рассвело. Мы миновали горы и едем через пустыню, где находится Шахдад. Видны уже деревья Шахдада. Шахдад похож на большой сад, затерявшийся в пустыне. По мере продвижения вперед сердце у меня бьется все чаще. Я уже ясно вижу финиковые пальмы. Там родилась моя мама. Сердце бьется все сильнее. Я хочу взлететь и быстрее оказаться в доме и в роще моей матери. Мы подъезжаем к ручью, по обе стороны которого растут финиковые пальмы. Этот ручей – как нить, завязанная вокруг Шахдада. Ручей несет воду в Шахдад. Мне на память приходит бумажный змей. Шахдад, словно большой зеленый бумажный змей, лежит посреди безводной, бескрайней пустыни, а ручей словно нить, связывающая его с землей. Я не могу насмотреться на пальмы, большие и маленькие деревья и апельсины под пальмами. Я раньше часто пробовал финики с родины матери, но никогда до этого не видел финиковых пальм. Я хочу спрыгнуть с мула и дотронуться до стволов пальм. Стволы пальм обрезаны уступами. Дедушка мне не разрешает сойти. Мошрафи из-за нас еле дышит.
– Насрулла-хан, зачем ты взял с собой этого мальчишку? Такой бедовый и непослушный!
Мы едем по улицам Шахдада. Вдоль улиц тянутся высокие потрескавшиеся стены из глиняного кирпича, сверху которых свисают сухие ветки финиковых пальм и колючки. Из-за стен я вижу пальмы, которые я раньше вообще не видел, а также верхушки мандариновых зарослей.
– Дедушка, а где же дом моей мамы? Когда же мы уже приедем?
Мы проезжаем мимо высокой старой крепости из сырцового кирпича. Я очень пристально смотрю на крепость, и у меня начинает болеть шея. Я очень хочу знать, что находится за этими высокими и полуразвалившимися стенами. Я уже готов опять начать задавать свои многочисленные вопросы, но в это время мы останавливаемся около дома.
– Слезай, вот дом твоей матери.
Я готов спрыгнуть с мула на землю, и в это время Мошрафи берет меня под мышки, приподнимает и ставит на землю. Дверь дома полуоткрыта. Я вбегаю во двор и не знаю, куда дальше идти. Я бросаю взгляд на два маленьких глиняных домика и стою в нерешительности посреди двора. Словно я жду, что мама появится из одного из этих домиков, и я брошусь в ее объятия. Но вместо этого я слышу старческий голос.
– Кто ты, что ты хочешь, мальчик?
Из сада перед двором выходит маленький старичок в войлочной шапке и с серпом в руках.
– Я Хушу, сын Фатимы.
Старичок молчит, смотрит на меня и медленно говорит:
– Да простит Бог грехи Фатимы. Ты память о ней. Как ты вырос!
С улицы доносятся голоса дедушки и Мошрафи, которые разговаривают и прощаются. Я бегу к пальмам и обнимаю дерево. Твердый, плотный и грубый ствол пальмы превращается в объятия мамы. Я прислоняюсь лицом к толстому стволу финиковой пальмы. У меня короткие руки, и я не могу полностью обхватить ствол. Я кручусь и кручусь вокруг пальмы, целую ее, поднимаю голову и смотрю на ветки и листья дерева. Чувствуется легкое дуновение ветра, который раскачивает ветки пальмы. Мне кажется, что ветер развевает волосы моей матери. Темно-рыжий воробей чирикает и щелкает и перелетает с ветки на ветку.
Мне представляется, что мама разговаривает со мной соловьиным языком. На ветках пальмы сухие, прилепившиеся к листьям финики. Я хочу взобраться на пальму. На пальме есть ступени, образовавшиеся от срезанных веток. Я снимаю обувь и с трудом поднимаюсь на несколько ступеней.
Раздается голос дедушки:
– Не лезь, упадешь!
Старичок спрашивает:
– Почему этот мальчик так делает?
– Он сын Казема.
Все знают Казема и его сына. Я не могу подняться выше, но хочется залезть и дотянуться до фиников и соловья. Дедушка берет меня под мышки и снимает с дерева. Я сижу на траве под пальмой и слушаю шум верхушек деревьев, растрепанных, словно волосы; слушаю шум листьев пальмы и пение соловья. Старик готовит мне чай. Он стелет циновку и коврик во дворе. Дедушка сидит на матраце и опирается на подушку. Он закуривает папиросу. Старик насыпает траву мулу. Дедушка смотрит на меня. Я не могу забыть пальму и соловья.
Темно-рыжих соловьев, живущих в финиковых рощах, называют «щелкающие соловьи».
Старик приносит на тарелке финики. Дедушка зовет меня:
– Хушу, иди, поешь финики твоей матери.
Я не иду. Я уже сам нашел финик под деревом. Я сдуваю с него пыль и кладу в рот. Какой он сладкий! Похоже на поцелуй матери. Финик тает у меня во рту.
За домом моей матери расположен сад, который отошел в наследство моему отцу. Мой дедушка хочет продать этот сад некоему Зугани.
Я этого Зугани знаю. Он летом приезжал в Сирч. В траурные дни Ашуры, проводимые в честь имама Хусейна, Зугани играет роль мученика Абу Фазля во время религиозной мистерии. Глаза у него светятся, и у него желтая борода. Когда Шомар, роль которого играет кузнец Мохаммад Хосейн, отрубает Абу Фазлю руку во время спектакля, зрители, мужчины и женщины, вскрикивают от ужаса и рыдают. Я смотрю на Зугани и его невредимую руку, которую ему вроде бы отрубили.
Мы идем по саду за домом. Я вижу несколько невысоких финиковых пальм, одного роста со мной. Я могу дотронуться рукой до их веток и листьев. Я говорю себе: «Эти деревья – символ детства моей матери».
Тети моей матери обнимают меня и целуют. У матери не было сестер и братьев. Вместо них у нее были тети. Когда тети моей матери бывают со мной наедине, они плохо отзываются о семье моего отца.
– Они убили твою мать. Били ее, когда она была больна. Не отвезли ее к доктору, чтобы она умерла. Силой выдали замуж за Казема, который был придурковатый и неумеха, и никто не хотел идти за него замуж.
Я не мог поверить тому, что они говорили. Бабушка говаривала: «Мы сделали для твоей матери все, что могли. Она была не жилец на этом свете».
Мы пробыли в Шахдаде два дня. На второй день после обеда мы собрали свои вещи и отправились в обратный путь в Сирч.
Я сидел на муле впереди дедушки. За спиной остался Шахдад. Дедушка был широк в плечах, и как я ни вертел головой, из-за его спины я не мог видеть исчезавший из вида Шахдад. Передо мной были высокие пустынные горы, возвышавшиеся на краю пустыни. Над горами были облака. Я с трудом поворачивал голову и видел из-под руки дедушки, как мы удалялись от Шахдада и покидали финиковую рощу моей матери. Мы покидали Шахдад, финики из которого я ел каждый год и всегда мечтал увидеть дом и финиковую рощу моей матери.
В хурджине у дедушки были финики, апельсины, мандарины, но мне было не до них. Меня одолевали другие мысли, которые мне внушили в Шахдаде. Раньше мне никто не говорил, что дедушка, бабушка и дядя плохо относились к моей матери, не отвезли ее к врачу в город, когда ей было плохо, и что они нарочно ее убили. Мои тетушки и дядюшки, двоюродные братья и сестры из Шахдада своими рассказами так на меня подействовали, что я стал смотреть другими глазами на моих дедушку и бабушку. Родственники матери настроили меня против них. Они говорили:
– Жители Сирча в основном трусы, драчуны и злодеи.
Дедушка оставил меня с моими родственниками, и они своими речами пытались очернить жителей Сирча.
Я спрашиваю у дедушки:
– Вы убили мою маму, чтобы завладеть ее деньгами, домом и отнять у нее жизнь?
Дедушка начинает злиться. Он догадался, что родственники мамы настроили меня против него. Он нервно бросает:
– Не дури! Родственники твоей матери любят всех ругать и вечно злобствуют.
Мне эти слова дедушки очень не понравились. Когда мы были в Шахдаде, меня все обнимали, плакали от сострадания ко мне. Я был дитя их дочери. Они давали мне апельсины, лимоны и финики, баловали меня. Одна из тетушек моей матери дала мне целых два тумана денег. Я не заметил, чтобы в Шахдаде кто-то с кем-то бранился или кого-то ругал. Как моя бабушка, которая лечила больных, могла не вылечить мою мать, которая, бедняжка, была ее единственной гостьей из Шахдада и женой их сына? А мой дедушка все деньги тратил на прием гостей и не был ни скрягой, ни злодеем.
Наступила ночь, плохая ночь. Мул шел в гору. Его ноги утопали в песке и камне, он фыркал, напрягался и тащил дедушку, меня, хурджин и наши пожитки. Мне чудилось, что родственники отца и матери, жители Сирча и Шахдада, схватили меня за руки и тянут каждый в свою сторону.
Когда дедушка получил деньги от Зугали за сад моей матери, он купил на базаре в Шахдаде шапку с длинной красной кисточкой, которая иногда лезла мне в глаза. Я вспомнил рассказ дедушки о том, как ниточка с его платка свисала у него перед носом, а он думал, что какой-то длинный человек высотой с гору ехал впереди него. Я оторвал ниточку от кисточки и прикрепил перед своими глазами, чтобы тоже увидеть этого высокого человека.