Глава четвёртая.
Ларна. Великий ящер юга
Берег южных земель ар-Рагов за проливом удалось вблизи рассмотреть лишь десять дней спустя. На людской лад край именовался Арагжа: древнее название его забылось, а новое уважение к вырам ар-Раг накопилось и стало так велико, что их имя впиталось в имя земель, стало неотъемлемой его частью.
В порту Ронгу встретили радостно. Тут его чудачества не полагали обидными или нелепыми. Скорее находили в них повод для гордости: вот как силен младший ар семьи!
Тингали общего приветственного шума не слушала. Она с восторгом рассматривала деревья, высаженные у самого причала для создания тени. Ничего подобного в жизни не доводилось видеть! Крона круглая и плоская, ствол ровный, невероятного красного цвета. Веточки ещё темнее – багровые. Плетутся тонким узором, так плотно – небо сквозь них едва видать! А листва-то зеленая, яркая и густая. Не дерево – а прямо гриб-беседка от солнышка. И красиво, и прохладно, и уютно. Хочется сделать вышивку на память, хоть так сохранить радость первого взгляда на плетение дивных ветвей. Но – увы… Для багрянца надобны те самые «золотые» нитки из столичной лавки, сочтённые слишком крикливыми, негодными к делу.
Север не ведает столь яростных цветов! Север приучил её глаза к тонким оттенкам, мягким, как теперь кажется, прелым и изрядно выцветшим… Ларна усмехнулся в усы. Вот уж на кого глянуть боязно! Всё примечает и на все у него найдется слово. Пойди заранее угадай, насмешливое или сочувственное. Тингали несмело улыбнулась в ответ. Припомнила, как сказал ей однажды сероглазый: он вдвое старше. Тогда слова показались обидой, острым намёком на её невзрослость. Теперь, пройдя бок о бок с бывшим выродёром непростой путь через пустоши, обиду удалось высушить и развеять по ветру… Да, вдвое старше. И потому за его спиной спокойно. Пусть себе насмехается, ведь не со зла, просто иначе не умеет. Привык к хищному миру и сам заранее клыки показывает – даже в улыбке.
Ларна ничего не сказал. Молча запустил руку в походный мешок, извлёк тряпицу и сунул в ладони. Тингали жадно разворошила подарок. И рассмеялась. Те самые «золотые» нитки!
– Откуда ты вызнал, что пригодятся мне? – поразилась она.
– Этот край порой зовут праздничным узором Ткущей, – отозвался Ларна, обнимая за плечо и толкая из тени дерева вперёд, ведь все уже покинули причал. – Ты не видела здешних мест, я сам – тоже… Но я был наслышан. Мне рассказывал приятель. Мол, кто пристанет раз к берегу Арагжи и глянет на её прибрежные долины, особенно закатные или рассветные, тот или возненавидит край и утратит покой, стремясь покинуть его, или полюбит… и более не захочет отплыть никуда.
– Возненавидит? – не поняла Тингали.
– Моей душе в этом крике цвета нет родных звуков, – поморщился Ларна. – Видно, я и правда принадлежу северу. Точно, как было обещано: глянул и готов дать команду к отплытию. Мне видится кровь в плоских красных деревьях. Море тут яркое, незнакомого цвета, словно я вдруг стал морю чужой. Нет, Тинка. Не моя это земля. Никогда не поворачивал назад, но теперь был бы рад. В предчувствие беды я не верю. Но – испытываю. От Клыка не отходи ни на шаг, обещаешь? Он получше меня охранник. И ему тоже не по сердцу этот край.
Подтверждая слова Ларны, вороной страф сам занял место рядом с рукой и двигался по широкой улице танцующим коротким шагом, высоко вскидывая лапы и демонстративно лязгая выбрасываемыми и втягиваемыми когтями. От урождённой масти, полуночной, за время пути по пескам мало что осталось: перо под безжалостным солнцем будто переплавилось, обрело тон закаленной стали, серо-перламутровый.
Тингали положила руку на тёплую чешую стрьфей ноги, улыбнулась. Чего бояться ей при таких защитниках? Да и Кимочка вон – близко идёт, с Марей беседу завёл, улыбается. Им обоим нравится Арагжа. Глянцевые чёрные волосы Марницы так и летят над плечами: женщина оглядывается, крутит головой. Синие глаза горят ярко, южное небо их наполнило сиянием глубокого цвета, настоящего…
Малёк закончил разгрузку галеры, убедился, что люди размещены удобно, и догнал своего капитана. Отчитался, пошёл рядом. Он тоже улыбается, захвачен в плен яркостью праздника здешних красок. Того и гляди, в танец пустится. Только хмурость капитана и мешает ему радоваться в полную силу. Ларна чуть усмехнулся.
– Не на тот хвост ты сел, воспитанник Шрома. Избрал бы родичами ар-Рагов, жил бы в их замке. Глядел бы со стены на плюшки древесных крон. Сверху они, пожалуй, поприятнее смотрятся. Зеленые, и всего-то. Без крови стволов.
– Какая кровь, брэми капитан? Это праздничный красный цвет, даже в Синге так украшают улицы перед боями выров на мелководье. У выров кровь бурая с зеленью, начни разбираться, всякое болото им мерзостно своим цветом, – обиделся Малёк. Вздохнул. – Шром мне родня, этого нельзя изменить из-за здешней красоты. У него душа ещё краше. Но саженцы я попрошу у Ронги: вдруг приживутся и у нас?
Ларна неопределённо повел бровью, но вслух не ответил. Догнал Кима, попросил по возможности не растягивать надолго очередное вежливое посещение замка. Года не хватит, если каждому ару хранителю рассказывать столичные новости! Между тем, сам Ронга упредил: через три недели, а то и раньше, может упасть большая песчаная буря. Никому не пережить такой ужас в сухих землях вне обжитого берега… Ронга согласно качнул усами и ответил за Кима: в замке подождут. Гости выйдут из песков и тогда будут нуждаться в отдыхе, это южные выры понимают, и потому держат свернутым парус любопытства.
Пока что надо спешить, гость прав… Уже собран в путь караван, это южное слово, и здесь оно ещё живёт, забытое на большой земле. Бочонки с водой, запас масла для панцирей, пологи, натянутые на седла четырёх страфов, обученных бежать и стоять ровно, создавая тень – всё подготовлено за городом. До жилья старого выродёра два перехода. Ронга пристроился возле Ларны, прицелил в него глаза на стеблях.
– Говорят, летом на севере ночь коротка, а зимой длинна, – сообщил он. – Нелепо. Неудобно! Если бы мы так жили, прокляли бы лето. У нас время разделяется почти ровно меж тенью и светом. Это правильно и удобно.
– Ким изложил сказку, – усмехнулся Ларна. – Про древние времена. За Серыми туманами есть, по его уверениям, земля, где ночь длится всю зиму. От бессолнечной жизни люди с непривычки теряют ум. И летом не легче. Солнце торчит в небе без устали, не даёт сна и вытравливает покой из души. Не знаю… Может, и правда. Но всё же мне нравится разный по длине день. Зимой пасмурно, и мысли охотнее идут в голову. Летом жарко, и дела движутся споро. У вас же нет разницы в жизни. Течёт она день за днем, и всяк похож на следующий и предыдущий. Утром ясно да празднично, после обеда над побережьем во влажный сезон дождь хлынет, духоту нагонит. К ночи всё высохнет. Нет, не мой это край.
– Барта так же говорил, – развеселился Ронга. – Тот выродёр, старый. Потом привык. Отбил себе подружку у местных. Дом выстроил. Личинок… то есть деток, у него двое. Теперь твердит иное: в одинаковости дней молодость ему видится более длинной. Не убегают в прошлое годы, как на севере, сезонами: приметно и даже досадно. Сам спроси у него. Хорошо в Арагже жить. Очень хорошо!
– Спрошу… – Ларна остановился и досадливо качнул головой, оглянувшись. – Тинка! И на кой я прикупил лишние нитки! Идём, вышивальщица. Отдыхай, пока можно. Неужто опять вся в шитье? Ну-ка, проверим. Ты сильно замерзла?
– Да…
– Тагги хочешь выпить?
– Да… ага, сейчас.
– Понятно. Плохо дело, – вздохнул Ларна и подозвал Ронгу. – Подставляй спину, пока она не споткнулась и не подвернула ногу.
Тингали говорила, но, как верно заметил Ларна, сама себя не слышала.
Она уже никого не слышала, с головой уйдя в работу. Юг казался ей особенным, достойным вышивания большого парадного узора. Ткань имелась: подходящий платок ещё в порту ар-Шархов перед отплытием приглядел и подарил Ким. Один сестре, второй – Марнице. Южной выделки, легкий, прохладный на ощупь. Цвет в нём играл и шевелился, довольно чуть погладить ткань. Золото – основной тон одного края – то выцветало, то лоснилось тёмным загаром, то сухо сыпалось рыжим песком. А другой край наливался синевой, уходящей в ночной сумрак. Красота! Но и она без вышивки пустовата… Тингали на ощупь добралась туда, куда потянул за руку Ларна. Заползла на панцирь Ронги, продолжая кивать и соглашаться с любыми утверждениями. Рядом довольно скоро устроился Хол. Рассмотрел платок, последил немного за движениями иглы Тингали, пытаясь точнее понять её замысел. Добыл свою иглу и стал шить со стороны ночи, придирчиво подбирая нити.
– Вот разобрало обоих! – возмутилась Марница. – Ну, юг. Ну, небо тут взору в радость. Море тёплое. Так в Горниве летом не хуже.
– У тебя глаз иначе устроен, – улыбнулся Ким. – Они вышивальщики. Им новое ложится в душу, узором и на канву просится. Они ощущают мир острее иных людей… и выров. Принимают свой дар и пробуют с нами поделиться хоть так – вышивкой. Простыми нитками ведь работают, а душу вкладывают без меры. Красиво будет, уже теперь вижу.
– В пустошах они шили узор скал и камней, в море им волны чем-то глянулись, – вздохнула Марница, поясняя происходящее Ронге. – Так что терпи. Это надолго.
– У меня широкая спина, я крупный выр, – гордо отозвался тот. – Я умею бегать ровно и быстро. Как вузиби.
– Кто?
Выр молча указал усом вперед. Там, у окончания улицы, на пыльной площади, плотно затененной кронами красных деревьев, гостей ждал их караван. Группой стояли смуглые до черноты люди с короткими кудрявыми волосами. При каждом движении позвякивали браслетами на руках и ногах. У некоторых кольца украшений были узкие, у других более широкие и со сложным узором. Сами люди были укутаны до пят в похожие светлые ткани, выглядящие опрятно и даже богато. Сперва Марнице показалось: пусть и одеты достойно, но все же это – рабы, на браслетах должен быть знак выров ар-Раг. Иначе зачем таскать тяжеленные медные и деревянные кольца, да еще по такой жаре?
Но ближний из людей гибко поклонился Ронге. Улыбнулся, блеснув ярко-белыми зубами. Гордо поправил браслеты – на его руках и ногах были самые широкие, таких не носил более никто – и куда глубже и церемоннее склонился перед гостями. Рост смуглого южанина был немалым, сложение достойным воина, пусть и выглядел он сухим, пустыня свое дело сделала. В глазах, темных до черноты, крупных и озорных, то металось солнечными бликами, то пряталось под ресницами веселое упрямство, невозможное для раба. Да и держался человек уверенно, а его указания прочими исполнялись мгновенно. По первому жесту, даже без слов.
– Приветствую, брэми. Я проводник. Зовусь Вагузи, я знаю пустыню. И, что ещё важнее, умею говорить на языке севера. Мы тут живём своим укладом, и язык у нас свой. Ары его учат, и мы их речь разумеем. Мы живём поодаль от замка юга, мы дети песка, даже в города побережья приходим редко. Для нас вы очень далеко… – Смуглый проводник широко раскрыл глаза и демонстративно глянул на север из-под руки. – Вас из пустыни и не видать. Меня всем племенем заставляли учить вашу речь. Я думал: зачем? Но теперь знаю ответ. Я старался для двух красивых молодых брэми с севера. Буду знакомиться. Может, вы поселитесь у нас? Буря пройдет, наступит сезон большого дождя. Праздник! Я стану танцевать, все станут. Как иначе выбрать себе жену? Надо тешить песчаного ящера, отца всех вузиби.
Проводник хитро подмигнул оглаживающему свой топор Ларне. Прищурился, пытаясь понять, которую из красивых северных брэми тот полагает своей, раз взгляд серых глаз блеснул холодной угрозой.
Вагузи улыбнулся напоследок и Киму, отвернулся. Гортанно крикнул, поднимая караван в путь. Цепочкой выстроилась дюжина тощих, словно высушенных заживо, серо-рыжих страфов с поклажей. А следом – и тут Ларна восторженно хмыкнул – поднялся из пыли десяток вузиби. Все сразу поняли: именно этих неведомых северу зверей и зовут столь странным именем. По виду – ящерицы, каких и в Горниве немало. Греются летом на камнях, а зимой спят, даже слабый холод делает их вялыми. Но те ящерицы малы, самое большее, в ладонь размером, да ещё хвост той же длины или чуть поболее…
Вузиби совсем иные. Они широкоспины, неторопливы, мастью так сливаются с песком, что пока лежали, казались холмами рыжей пыли. Но вот – поднялись на лапах, расставленных по бокам от тела, стало возможно их рассмотреть. Всякий ящер длиной поболее сажени, да ещё и хвост, мощный и тяжелый, оставляющий неровную полосу следа на песке. Морды плоские, пасти широкие, длинный язык то появляется, то пропадает в их зубастом зеве. За угощением на руке проводника ящеры дотягиваются издали – с расстояния в полную сажень!
Обладатель тяжёлых браслетов уселся на спину самого крупного ящера, подогнув ноги. Махнул широкими, как крылья, рукавами. Четыре страфа с пологом ткани немедленно подбежали и заняли места, делая путь для Ронги тенистее, приятнее.
– Я много буду говорить, – снова улыбнулся проводник. – Мне надо учить ваш язык. Кто здесь его знает, в порту? Есть такие, не редкость. А там, в песках? Только Барта! Он хитрый. Отбил себе дочь вождя, очень красивую, выучил наше наречие, все четыре его звучания. И прежний свой язык не забыл, северный. Там, наверное, у него тоже была красивая жена. С синими глазами. – Проводник вздохнул, глядя снизу вверх на шипящую от его наглости Марницу, не пожелавшую покинуть седло Клыка. – Синие самые красивые. Как вода. У нас мало воды. Мы поём о ней, мы мечтаем о ней. Мы танцуем, когда приходит дождь.
Ларна выбрал из сопровождающих караван людей самого безобидного и хмурого на вид – авось, не станет трещать без умолку – и показал ему серебряный арх. Жестом испросил место на спине вузиби. Смуглый человек весело кивнул, очень похожим жестом достал серебро и изъявил желание забраться в седло вороного страфа. Угостил птицу лепешкой, дал воды, радуясь безвозмездному обмену, выгодному обоим седокам. Погладил пепельные перья, шепча нечто едва слышное и явно хвалебное. Ларна зевнул, улегся на широкой чешуйчатой спине, закрытой ковром. И заснул. Впрок: мало ли, что ждёт впереди… При всей своей неприязни к югу от жары он не страдал и от бессонницы, обещанной приятелем, невзлюбившим пустынный край, – тоже.
Караван шёл мерно и довольно быстро, без остановок до самого заката. Потом был короткий отдых, ужин – и снова проводник объявил: пора в путь. Вузиби сменили на свежих. Рыжих страфов тоже взяли новых, благо, выры ар-Раг и их люди всё подготовили заранее: воду и пищу в пути, тень, верховых и вьючных животных. Ларна умылся и мрачно глянул на проводника. Тот, кажется, не смолкал ни на миг всю дорогу. Навязчивое желание укоротить язык любителю танцев и чужих синеглазых невест росло. Оно заставляло поглаживать широкий нож и щуриться. Хотя… Марница и ему, Ларне, – чужая невеста. Пусть её защищает Ким. Давно пора всерьез этим заняться, пока сама она кое-кому не вырезала язык, – прикинул бывший выродёр, наблюдая, как гордо восседает на страфе утомленная болтовней синеглазая ар-клари севера. Кажется, Ким и сам пришел к тому же выводу.
– Сказок юга я знаю мало, – пожаловался он негромко и доверительно, меняя тему разговора. – Разве легенду о великом ящере Вузи и его древнем враге.
– Их весьма много, песен и легенд о ящере. Наше племя поет о Вузи и черном выродке пепла, жгущем мир жарой, – сразу отозвался Вагузи.
– На севере, в Безвременном лесу, уцелела в общем плетении сказок песнь про бой сына песков Вузи и черного Аспида, – задумчиво сказал Ким. – Но, может быть, это неверное имя. Порой названия сильно меняются, когда их несколько раз передают на слух, не понимая полного и верного звучания.
– И не надо его помнить, – едва слышно шепнул Вагузи. – Вы гости, вы не понимаете, что говорите. Мы никогда не называем вслух его имя. Никогда! Он обитает там, в глубине жары. Сила его безмерна. В древности Вузи мог противостоять, но теперь…
Проводник смущенно развел руки в красивом, гибком жесте. Он не захотел словами обозначить поражение того, кому поклонялся его народ.
– Вузи дает нам жить тут, у берега. Но большего не может. Он ослаб, – сочувственно и виновато вздохнул проводник. – Его дети, ящеры вузиби, могучи, они могут идти через сушь и десять дней без воды. И даже пятнадцать! Мой таков, я растил его от первого дня. Но после и для лучших наступает смерть. Мы прижаты к морю. Когда Вузи проиграет последний бой, мы или покинем свой родной край, или высохнем, не согласившись расстаться с Арагжей.
– Кто помогает чёрному, если он стал так силен? – Ларна временно отбросил предубеждение к проводнику, заинтересованный бедами местных богов. – Может, пора мне опять начать поиски злодея-колдуна?
– Колдуна-злодея? Не знаю такого. Мы сами виноваты, – едва слышно и явно нехотя признал проводник. – Говорят, наши предки в неразумии своем принесли жертвы тёмному. Пели ему и даже дарили невест. Синеглазых, украденных за проливом. Сказали повелителю суховеев: возьми себе воду. Пусть наш дом не достанется врагу. Пусть никому не достанется… Они были злыми и не любили свой берег. Как можно предать того, кто защищает твой род? Наши предки предали Вузи. Он был тяжко ранен их подлостью и отвернулся от людей.
Проводник снова взмахнул руками, совершая ритуальный жест, словно плеснул в лицо воду и сбросил брызги… Снял один из браслетов и бережно погладил его узор. На ладони показал Киму, затем Ларне, не отдавая в руки: по браслету вился длинным сильным телом ящер, он рвал когтями лап и зубами многоголового змея. Противники тесно переплелись, бой их выглядел так, словно оба замерли в полном напряжении сил. Ящер передавил врагу шею, змей оплел хвостом тело ящера. Кто не выдержит и первым лишится сил? Вагузи виновато улыбнулся Киму.
– У тебя красивая невеста. Я вижу, она смотрит на тебя. Не сердись, я просто сказал: красивая. Я не буду танцевать ни во время дождя, ни после. В нашем народе есть те, кто носит браслеты с полным узором боя. Мы принадлежим Вузи. Мы ждём… Вдруг однажды он простит нас и согласится принять помощь… или хотя бы жертву. Но пока нет знака.
– Кто видит знаки? – заинтересовался Ларна. – Я вот искал колдуна лет десять. И тоже впустую. Потому что его нет.
– Я вижу знаки, – гордо сообщил Вагузи. – Таким родился. Нас сразу отличают: у нас взгляд от рождения осмысленный. Говорят, это страшно со стороны. Потом мы растём, и для нас видна всякая дорога в пустыне. Потому все мы – проводники.
– Много вас сейчас? – нарушила молчание Марница, подъезжая ближе и склоняясь с седла, чтобы рассмотреть браслет.
– Двое, – отозвался Вагузи, поднимая повыше браслет на ладони. – О, я удивил тебя! Ты думала: в пустыне сошли с ума все. Высохли их головы, они каждый день дарят ящеру детей! Я знаю, на севере нас считают дикими и глупыми. Но мы не таковы. Мы правда видим знаки… только их нет. Но я в сомнениях. Нехорошо вести в пустыню синеглазую женщину. Может, ты вернёшься к берегу? Знаков нет, но пески шумят и текут. Горизонт на юге полон тьмой.
– Так ведь ночь уже легла, – упрямо тряхнула волосами Марница.
– Темнота и тьма – разные. Но это твой выбор. Я проводник, – внезапно обиделся Вагузи, надел браслет на руку и ссутулился. – Мне заплатили пять золотых кархонов, и я веду. Три раза сказал: бесполезно. И старший Вагузи прежде говорил: врёт ваш северянин, не был он в «странном месте». Но дело проводника вести, а не давать советы. Почему ничтожному в понимании песков Барте сказали идти в жару? Почему поверили ему, когда он вернулся? Постаревшие проводники моего народа, когда рождается новый ребенок с разумным взглядом, уходят в пески. И ни один не вернулся! Оттуда нет обратного пути. Но человек севера лгал, а ему верили… Я учился у лжеца речи севера. Может, и я теперь лгу?
Проводник резким сердитым движением накинул на голову платок и закрепил его налобной повязкой. Кинул длинный конец так, чтобы закутаться до самых глаз – и окончательно погрузился в молчание. Ронга подобрался поближе.
– Все верят тебе. Просто надо попробовать. Понимаешь? Они в пустошах добыли из ничего целую гору с белой шапкой наверху. Никто таких сроду не видал! В той шапке вода. Может, и у нас есть гора с водой.
– Ты ещё невзрослый, – вынырнул из своего платка возмущённый проводник. – Вода не бывает на горе! Вода стекает вниз! Она жидкая! Понимаешь? Сколько я рассказывал тебе легенд пустыни… Но ты усвоил только одну, про бой Вузи. И полагаешь, что мог бы ему помочь лучше меня! Ты – выр! Ты для песка не создан… Никто не слушает меня, когда я серьёзен. Зато все достают ножи и зло хмурятся, когда я в шутку предлагаю: давай потанцуем, синеглазая. Но стоит всерьёз сказать: ваш северянин прикинется больным и не выйдет к нам… И вы меня не слушаете! Ничуть!
– Не страдай так. Скоро увидим, – утешил Ронга. – Всё равно вышивальщикам надо пройти в пустыню. Я не рискну туда двинуться с вами. Но тебя отпущу. Волей и правом ара, и пусть хоть всё твоё племя шипит и ругается под стенами замка, требуя оградить от бед их драгоценного Вагузи. Доволен?
– Да, – оживился проводник. – Правда отпустишь?
– Когда я-то врал? – поразился Ронга. – Сперва научи врать, а потом уж глупости спрашивай. Далеко ещё нам бежать? Я слегка подсох.
– Быстро идём, – задумался проводник. – До зари будем на месте. Двойной переход сделали, потому что сменили ящеров.
Утром Тингали, с обычным для себя легким недоумением, рассматривала только что завершённую общую с Холом работу. Недоверчиво трогала нити узора и пыталась понять: кто вплел в рисунок ящера? Она таких и не видывала… Может, Хол? Молодой выр возмущенно щёлкал своими маленькими клешнями, как раз годными обкусывать нитки. Зачем ему нужны ящеры в узоре? Он шил ночь, еще шил закат и рассвет, пески и ветер.
– Тинка, сошла бы ты за святую и вещую, если бы так не удивлялась сделанному, – насмехался Ларна. – Ты отвечала невпопад, но сама невольно слушала наш разговор и вплетала его в узор. Вот как я думаю. Ещё мне кажется, даже Ким не может разделить, когда ты шьёшь нитками души, а когда балуешься обычными. Платок сильный, в нём есть движение. Или я заспался и мне чудится невесть что?
– Может, и есть движение, – смутилась Тингали. – Мы старались. Пустыня тут необычная, в ней канва дышит и гнётся, словно она непрочна. Хотя явных примет беды я не вижу. Ларна, где мы?
– Ты на моей спине, – буркнул Ронга. – Было бы хорошо, если бы ты слезла. Я хочу облиться маслом и напиться воды. Досыта! Вагузи, где твои помощники? Я уже почти свободен…
Тингали покраснела от неловкости и сползла в песок. Отвернулась от выра, словно подглядывать за его мытьём невежливо. Познакомилась сознательно – последняя из всех – с проводником. Показала платок и спросила про ящера в узоре. Выслушала с ещё большим недоумением: всё точно, Вузи именно таким видится народу песков. Решительно замотала головой, отказываясь дарить и продавать платок.
– Один получил пояс и теперь невесть где, то ли жив, то ли мертв. Второй, – всхлипнула Тингали, указав на Ларну, – в столице три недели кольчугу не снимал. Убить его норовят что ни день. Нет, не хороши мои подарки. Не проси.
– Все Вагузи живут только ради победы ящера в последнем бою, – проводник осторожно погладил край платка. – Наше имя что означает? Воины, созданные помогать Вузи. Я пою для него, я слежу за знаками и хожу в пески. Когда родится новый Вагузи, я отдам его семье своего ящера и уйду пешком в жару, искать последнюю дорогу. Понимаешь? Я живу ради Вузи. Если твой платок способен помочь ему…
– Тьфу на вас, все вы с ума сошли! – всхлипнула Тингали, торопливо оглядываясь и разыскивая Ларну. – Никому жизнь не дорога. Никому, кто мои вышивки берёт. Не отдам! Живите, как жили. Не хочу я за всех отвечать и гадать, моим ли шитьём вы втравлены в беду.
– Она подумает, – рассмеялся Ларна, устраиваясь рядом. – Девицы – они такие, сперва «нет» и «ни за что», а потом как потанцуют под дождиком и песен послушают, так добреют и задумываются.
– Ларна!
– Тинка, ты вчера отвечала на вопросы весь вечер, и обязательно говорила невпопад, – усмехнулся злодей, хитро щурясь. – Шубу просила, таггу соглашалась пить, за Вагузи замуж идти была готова. Обещала усмирить бурю.
– Как… замуж? – глаза у Тингали стали огромными и испуганными. Она тряхнула головой, оглянулась в поисках помощи. – Маря, да что же это? Какую я таггу пить собиралась? Врут ведь! Этот злодей усатый всех подначивал, точно?
– Следующий раз шей молча, – фыркнула Марница. – Всё точно. Таггу ты пообещала пить кружками, зелёную. Как раз я забавлялась и уточняла. Подумай про платок как следует. У парня в башке крепко засела мысль: надо найти этого их Вузи. Чего тебе, платка жаль для хорошего дела?
– А цена за тот платок какова? Я сама не ведаю! – Тингали опасливо глянула на узор. Взвесила вещицу на руке. – Тянет вниз и вес имеет немалый… Ох, чем же мы шили-то? Кимочка! Ким! Спасай…
Она наконец-то огляделась по сторонам, удивляясь в полную силу новому для себя месту. Песок, рыжий и неровный, до самого горизонта лежит однообразными пологими холмами. Последний язык жухлой травы скорчился под ногами. Лачуга прячется поодаль, в жиденькой тени кустарника. У порога сидит, упрямо поджав пухлые губы, маленькая стройная женщина. Голова гордо поднята, плечи развернуты. Роскошные волосы уложены в высокую причёску из множества косичек, украшенных палочками, бусинами, лентами и ракушками. Все это великолепие вздрагивает и покачивается, когда она очередной раз что-то упрямо отказывается делать. Ким сидит рядом и явно устал уговаривать. Ну вот: отвернулся, встал и пошёл прочь от лачуги. К каравану.
– Кимочка! Они говорят…
– Врёт, – сердито бросил брат, усаживаясь в тени под пологом, который по-прежнему удерживали на спинах страфы. – Плачет, глотает слёзы и всё равно врёт. Дома её муж, а она сидит на пороге и не даёт пройти. Говорит: болеет тяжело, нельзя беспокоить. Но лекарь не нужен… Что могу сразу сказать? Ходил он в пески. Довольно далеко. Но ничего странного не видел. Так я понимаю это враньё.
– Брэми Барта? – весело уточнил Вагузи. – Хоть кто-то говорит умные слова! Ходил и не видел, точно так! Выры сами виноваты. Сказали: или умри, или иди туда, в жару. И тоже умри! Он подумал и выбрал жизнь. Разве он не прав? По-своему прав. Не здешний он, за наши грехи платить ему не резон.
– Твоя манера произносить слова с отчетливым столичным выговором сводит с ума, – усмехнулся Ларна. – Выродёр был родом не из деревни, явно. «Не резон». Ким, ты это слышал?
– Ронга, простите вы этого Барту окончательно, без условий, – взмолился Ким. – Он хоть на тот берег съездит и навестит родню. Наверняка в Усени осталась толпа близких, все его оплакали, и все будут рады внукам. Он устал от вранья. Как я думаю, жена его чем-то опоила, чтобы он не признался сгоряча и не был наказан. Дикая она и упрямая. Сколько мы сидели? Она всё время твердила, какой муж хороший и как много ей сделал подарков. Красивая женщина и любит его, сразу видно.
Ронга согласно качнул клешнями. Тяжело вздохнул.
– Не хочу отпускать вас в пустыню. Нет мне покоя. Плохое решение… Это ведь я придумал: позвать младшего Вагузи, непоседу этого. Проводника, знающего дороги. Как услышал про гору с белой шапкой в пустошах, так и сошёл с ума. Вдруг и у нас спрятана подобная? Вдруг имеется вода? Курьера ещё из замка ар-Шархов послал и приказал настрого: обязательно вызвать Вагузи, сколько бы ни запросило его племя за работу.
– Мы углубимся в пустыню на три перехода, – осторожно уточнил план Ким. – Больше нельзя, Хол не выдержит. Если странное обнаружится, осторожно понаблюдаем и уйдём. Если нет – не обессудь.
– Здесь вас будут ждать, – твердо пообещал Ронга. – Я вернусь в порт и стану ждать там. Тяжело и мучительно это – ждать. Придётся пахать много и глубоко, чтобы не сбежать в пески и не искать вас до пересыхания панциря. Вы поосторожнее. И пока отдыхайте, день – не время для странствий.
Вагузи просиял улыбкой, гибко поднялся и пошёл выбирать страфов и вузиби для своего малого каравана. Начал разговаривать с соплеменниками, сортировать тюки с грузом – продуктами, маслом и водой. Тингали опасливо следила за движениями своего «жениха». С содроганием пыталась понять: как же это она согласилась на всё перечисленное, и даже изъявила намерение пить таггу? Нашла руку Ларны и виновато уткнулась носом в сгиб его локтя.
– Ты не отдавай меня никому, ладно? Мало ли, что я говорю, когда шью.
– Ты мой личный репей, – усмехнулся Ларна, обнял за плечи и повел к раскинутым поблизости пологам. – Пусть только сунутся поить таггой и звать в танец. Топор наточен. Спи спокойно.
– Ларна, с платком-то что делать?
– Вернемся из пустыни – решишь, – успокоил тот в ответ. – Спи, не вздыхай.
– Ты посидишь рядом? Вдруг этот вернется? Глазастый, с браслетами…
Ларна рассмеялся и кивнул. Даже подсунул руку под голову и позволил устроиться на ладони, как на подушке. Задумчиво пригляделся к сонному лицу. Отметил перемены последних недель. В замке ар-Бахта он шутил шутки с девочкой, веселой и беззаботной, доверчиво распахивающей глаза навстречу всему новому. И вот поди ты – выросла… То ли лицо осунулось в сухости пустошей и юга, то ли так резко и быстро переменили её беды и заботы, спрессованные безумием последних недель. Но – стала взрослее, точно. Такую её вдвое жальче. На страфе сидит, горбится и закусывает губу: боится отстать и показать слабость. У костерков хлопочет, пытается хозяйствовать. Шьет, себя не жалея. Душу вкладывает в дело. Болью исходит, потому что все её шитье людям не обходится даром.
Ларна попробовал осторожно вытянуть руку из-под головы Тингали. Та упрямо зашипела во сне и крепче впилась пальцами в запястье. Пришлось щекотать ниткой ухо. Помогло: завозилась, накрылась тонкой тканью, похожей на вышитый платок, и заодно отпустила руку. Стало возможно выбрать чуть в стороне место и устроиться отдыхать. Бешеное солнце казалось ярким и горячим сквозь двойной полог. Оно высушивало, насквозь прожаривало жалкую рукотворную тень. Горело алым пламенем под закрытыми веками, беспокоило, обещало беду. «Ты здесь чужой», – кричало в полный голос солнце юга. И Ларна понимал его говор…
Проснулся он в расплавленной жаре предзакатного рыжего света. Поморщился, поднимаясь и нехотя признавая себя неполно отдохнувшим. Усмехнулся: рядом замер чёрным изваянием покоя проводник. Подкрался, ловок… Сидит без своего широкого одеяния. В одной повязке на бёдрах.
– Пустыня к тебе недобра, – сообщил свои наблюдения Вагузи. – Я не умею позвать Вузи и победить в большом бою. Но я знаю, как выиграть малый. Тьма проникает тайными тропами в каждого из нас. Надо её убивать. Пошли, самое время.
– Есть у меня подозрение, – зевнул Ларна, заинтересованно рассматривая сухое ладно скроенное тело проводника, – что ты колдун. Было время, я хотел убить колдуна. Чёрного, вредного. То есть сильно похожего на тебя.
– Может, и колдун, стр-рашный, – широко раскрыл глаза Вагузи и воздел руки, угрожающе и с отчетливой насмешкой пугая врага. Грустно усмехнулся. – Знаю все песни песков, слышу их голос. Но силы во мне нет. Прежние Вагузи, древние, были иными. Они могли в человеке суть его разбудить или наоборот, сделать врага ничтожным. Слова наши обладали властью. Но мы предали своё служение. Мне стыдно носить имя древних. Твой друг более достоин его. Мы долго говорили с ним. Он служил бы Вузи лучше, чем я.
Проводник выскользнул из-под полога, Ларна стащил тонкую рубаху и заторопился следом. Солнце хлестнуло по глазам, ослепляя в первое мгновенье. Притерпевшись, Ларна снова уделил внимание смуглому проводнику. Тот двигался безупречно, словно танцевал. Тело лоснилось, казалось невесомым и бесконечно гибким.
– Ты сказал про Кима? – удивился Ларна.
– Конечно, – улыбнулся Вагузи. – Он колдун. Сильный, настоящий. Его слова могут убить. Могут напоить лучше воды. Только он не служит Вузи, бывает и так. Я не видел никогда вашего леса. Но я рад, что северный колдун не предал лес, как мы предали пустыню. Пошли убивать тьму. Ты очень смешной. Здесь бледный, как трус. А тут красный, как ошпаренный выр. Обиделся?
– Есть маленько, – обнадежил Ларна.
– Хорошо. Обида – проявление тьмы. Надо убивать, – с прежним упрямством заверил проводник и танцующим шагом направился прочь от лагеря.
Поддел ногой длинную палку, вынудил её подпрыгнуть, поймал и не глядя бросил за спину – врагу. Поддел вторую и ловко крутанул в руке. Ларна изучил палку – удобная, прочная. Незнакомой древесины, упругой и пустотелой. Хороша как раз для боя в пустыне, где махать тяжеленной оглоблей грузового воза – нелепо, вся сила с потом уйдет. Вагузи огляделся, убеждаясь, что лагерь скрылся за песчаным холмом. Поклонился интересному врагу и перехватил палку в ритуальном жесте приветствия, подняв до уровня глаз на раскрытых ладонях вытянутых вперед рук.
– В лицо бить нельзя, пытаться проткнуть и сильно ранить нельзя, если расщепится, совсем бить нельзя, опасно, – сообщил он правила. Нехотя снял браслеты и уложил на песок. – Так честно, они тяжёлые, бьют больно и блок ставят хорошо.
Ларна отбил первый удар, примеряясь к незнакомому оружию. И подумал, что странный проводник, согласный зваться колдуном, ему теперь наконец-то нравится. Отлупить Вагузи хочется, и получить синяки от него – тоже неплохо. В любом случае уйдёт накопленная неприязнь первого знакомства, когда Вагузи показался пустым и глупым человеком. Треплом, годным лишь развлекать чужаков. Наглым наёмником, чей поганый язык обсуждает женщин так, словно всё ему дозволено, словно золото выров оплатило не только его услуги, но и его безнаказанность дикаря.
– Ты прав, – хрипло выдохнул Ларна, когда по общему согласию была объявлена передышка. – Тьма накопилась. И она хорошо убивается палками.
– Конечно, прав, – белые зубы блеснули в широкой улыбке. – Нельзя идти в пески, если изнутри сушит злоба. Я тебе не нравился, потому что ты меня не бил. Ты мне не нравился, потому что я не мог тебе ответить.
– Редко удаётся встретить толкового бойца, – вздохнул Ларна. – Слушай, я так и не разобрался: Вагузи – это имя?
– Имя колдуна, как ты назвал меня. Полное мое имя Младший Вагузи, потому что нас сейчас двое среди живущих. Всегда двое, если не сложился редкий день, когда старый уходит в пески, а младенец, его наследник, уже явился в мир.
– Ты очень большая редкость и ценность для своего народа, – прищурился Ларна. – И тебя можно нанять за пять золотых?
– Это оговоренная цена. Мы уважаем выров замка Раг. Можно её предложить, но кто будет проводником, решаю я. Или сам приду, или пришлю молодого владельца вузиби. Годного, знающего пески. Когда прочитал тросн Ронги, сразу собрался в порт. Мне почудилась надежда в его послании. – Вагузи тяжело вздохнул, потёр синяк на плече. – Теперь я убиваю и твою, и свою тьму. Сомнения грызут мою душу. Нельзя идти в пески, так мне кажется. Но явных знаков нет и угрозы нет. Как поступить?
– Ты спросил у Кима?
– Да. Он велел убивать сомнения и посоветовал обратиться к тебе, – улыбка Вагузи стала шире. – Хороший совет. Ты не устал?
– Очень обидно, – насмешливо похвалил Ларна. – Мне начинает нравиться ваша пустыня при наличии такого языкастого и вредного проводника.
Он поднял палку на ладонях и поклонился. Отбил удар, лениво подвинулся: оба бойца уже выплеснули накопившееся и теперь работали медленно и плавно, изучая движения и приёмы друг друга. Переговаривались, находя тьму надежно «убитой».
В лагерь вернулись, когда солнце плавило песок, касаясь края горизонта своим огненным боком. Все ждали в полной готовности. Тингали беспокойно комкала платок и вертелась на спине вузиби. Марница стояла возле пасти своего ящера и училась кормить его с руки. Ким беззаботно дремал. Малёк и Хол вдвоём делили спину крупного ящера и держали поводья трёх вороных страфов, избранных сопровождать группу. Ронга лежал в тени и, поникнув усами, страдал от необходимости провожать и расставаться.
Вагузи с поклоном принял полный кувшин воды и выплеснул на голову. Довольно рассмеялся, натянул просторную одежду прямо на мокрое тело. Ларна проделал то же самое и уселся на спину указанного ему ящера, чувствуя себя отдохнувшим удачно, полно.
– Да поможет нам Вузи, если он хоть изредка слушает и слышит меня, – напутствовал всех Вагузи, взбираясь на своего ящера.
Маленький караван тронулся в путь.
Ночь медленно студила пески, и под утро дышать сделалось легко. Захотелось даже укутаться в покрывало или большой платок: холодно! Вагузи улыбнулся, посоветовал радоваться столь приятному и, увы – недолгому, отдыху от жары. Потому что впереди день. Здесь, в песках, достаточно далеко от берега, он ужасен. На рассвете проводник объявил привал. Быстро возвёл пологи, благодаря за помощь и охотно принимая её. Устроил первым на отдых Хола, промыв его панцирь водой и пропитав маслом. Предложил всем наслаждаться тенью и ушёл задавать корм и воду животным. Проверил спины трех вьючных вузиби, осмотрел лапы вороных страфов, опасаясь коварства мелкого песка, способного забиться под когти и вызвать хромоту. И наконец Вагузи закончил дела, позволил себе лечь и задремать, отдыхая.
Второй ночной переход дался довольно легко, хотя пески даже после заката остывали медленно. Люди начали привыкать к движению ящеров и нашли его удобным, неутомительным. Вот только куда шёл караван, понимал лишь его проводник: все холмы казались одинаковыми, их схожесть пугала и путала. Пепельные в свете слабой старой луны, песчаные горы то явятся седым пологим горбом, то сгинут… Словно и нет ничего настоящего вокруг, словно вся серость ночи – затянувшийся кошмар, смесь недавней духоты и пронзительного предрассветного озноба.
Вагузи подал знак к остановке, едва край неба на востоке показал первые признаки осветления. Спрыгнул со спины вузиби и подошел к Киму.
– Мне совсем не нравится здесь, – тихо сообщил он. – Стоит признаться… я проводник и вёл вас, вопрос – куда вёл. Не было возможности выбрать дорогу, старый выродёр не указал верного пути. Нет такого совсем, я знал всегда. Я решил по своему разумению: повёл вас так, как для себя выбрал бы. Здесь мой последний путь в пустыню, куда уходим однажды все мы – Вагузи, когда иссякает наше время у берега. Мы пытаемся пройти к великому Вузи… и оказать ему помощь.
– Я догадался, – так же тихо отозвался Ким.
– Но впереди нет более дороги, – почти испуганно выдохнул проводник. – Я вижу! Её словно обрубили. Там, за холмом. Один подъём, один спуск… и всё. Не надо вам всем идти дальше. Веришь?
– Верю. Но подъём мы должны одолеть. И взглянуть на то, что обрывает дорогу.
– Все, кто взглянул, не вернулись, – твердо заверил Вагузи. – Я думаю, старый выродёр имел чутьё и ушёл назад как раз так, в одном подъёме от конца пути. Он понял страх и не стал ему противиться. Оставайтесь тут. Я один пойду дальше. Расскажу с вершины холма, что увижу. Назад вас выведут память и опыт Ларны. И мой вузиби, он умеет возвращаться по своему следу.
Ким задумался, подозвал Тингали, за руки потянул её и проводника ближе к Холу, лежащему на спине ящера вяло, бессильно.
– За вами слово, вышивальщики. Что с канвой впереди?
– Там непонятно, Кимочка, – усомнилась Тингали. – Нитки спутаны. Не шитья нити, а самой канвы. Словно их, мира основу, безжалостно драли. Волокна распушились. Не вижу сквозь это. Не ощущаю надёжно, поближе глянуть бы. Оно древнее и тёмное, словно бочаг в болоте Сомры. Недавно я его вовсе не ощущала, как мы сюда подошли и остановились, оно вроде бы подтянулось и стало проявляться.
– Мёртвое место, – тихо выдохнул Хол. – Все в нём сохнет и гибнет. Страшно. Я не трус, но тут мне страшно. Я не ощущаю более, где в точности беда. Вы все говорите: за тем холмом. Но я отвернулся, я гляжу на море у вас за спинами. И я вижу там точно такую же беду. Куда идешь, там она и проявляется. Так я ощущаю.
Вагузи беспокойно поправил свои браслеты, проследил пальцем узор ящера на правом и напел тягуче-длинное слово незнакомого наречия. Эхо отказалось подхватить его, звук угас сразу, словно прибитый к песку. Тишина показалась излишней и ненастоящей. Горизонт на востоке грелся мутным светом, словно там вспухал большой ожог.
– Никто никуда не пойдёт один, – решительно сказал Ким. Глянул на Вагузи. – Ты выбрал тот самый путь, который привел нас к «странному». Ты очень толковый проводник. Остаётся рассмотреть беду. Понять её – и найти выход… Ларна, приглядывай за Тингали. Я буду беречь Малька. Марница – Хола. Вагузи отвечает за вьючных ящеров. Где платок с вышивкой юга?
– Тут, Кимочка, – сразу отозвалась Тингали, с надеждой глядя на брата.
– Пусть остается пока что у тебя, если не попросят его. Есть вышивки леса? Ты, вроде, их делала на галере. И Хол пробовал. Отдайте мне.
Вышивальщики дружно перебрали тощие мешки с личными вещами и протянули требуемое. Два малых платка, пробные узоры на лоскутах, один недоделанный поясок. Ким нахмурился, достал свой пояс с зайцами и марником, плотно завязал поверх одежды. Снова неодобрительно глянул на лихорадочный румянец, охватывающий горизонт. Вздохнул.
– Если бы тут имелся хоть малый лесок…
Он оборвал себя на полуслове, упрямо тряхнул головой. Зачем жаловаться? Марница подошла, поймала руку в свои ладони и погладила, пробуя хоть так утешить.
– За Холом следи, он слаб и высох, не должен даже двигаться, ты так думаешь. И я тоже. Но всё же следи, здесь действительно странное место, – почти сердито велел Ким. – Вагузи, мы идём вперёд. Какой нам требуется холм?
– Хол прав, сейчас уже годен любой, – опасливо удивился проводник. – Везде дорога вверх, вниз – и обрыв её… Но исходно мы шли туда. Я бы предпочёл не менять направления.
Он прихватил своего ящера за отстающую кожу шеи и зашагал вперёд. Двигались точно по линии между днём и ночью. С одной стороны на склоне – серый ночной песок, с другой – багрово-рыжий утренний. Каждое движение приближало плавный перегиб горба холма. И взгляды приковывала его верхушка. Так полно и так надежно, что повернуть голову уже казалось невозможно. Да и остановиться – тоже… Зачем? Движение ровное, жары нет. Вузиби идут охотно, на их спинах удобно сидеть, и шагать рядом тоже хорошо, держась за кожу в мелком узоре прохладной чешуи.
– Достаточно, – резко приказал Ким. – Стойте!
Вагузи первым очнулся и торопливо дернул складку своего ящера, легко погладил по голове соседнего, сказал несколько певучих слов. Ким оглянулся, с трудом преодолевая себя и отворачиваясь от пустой тёмной долины впереди, в которой нечто шевелилось, невнятное и требующее изучения. Поймал за плечи Малька, восторженно взирающего в недра этого «нечто» и улыбающегося всё шире, безумнее. Влепил мальчишке короткую пощёчину и столкнул со спины ящера в песок. Ларна вполголоса выругался, привычно ухвати за косу Тингали, когда та бросилась к страфу. Рывок стащил девушку в песок, неудачно и болезненно. Она охнула, смолкла. Марница испуганно оглянулась на Кима: как он? Вспомнила про Хола. Торопливо шагнула к его ящеру… Вскрикнула и щелкнула языком, подзывая Клыка: выр уже покинул спину вузиби и во все лапы мчался по склону вниз!
Страф догнал Хола в три прыжка. Сзади что-то крикнул Ким, Вагузи гортанно и длинно выдохнул незнакомое слово, Ларна смачно выругался. Марница не отвлекалась на их крики. Пока не важно. Страф держал лапой упрямо ползущего вперед Хола и сам съезжал всё ниже вместе с ним.
Пришлось прыгать из седла и силой разворачивать вырьи глаза на стеблях назад, запрещая им всматриваться в то, что так притягивало взор.
– Там глубины, – упрямо заверил выр. – Я нырну и помогу Шрому! Я вижу его, уже почти вижу. Ему нужна помощь!
– Дрянь малолетняя, выродок ошпаренный, – сквозь зубы обозлилась Марница. – Назад!
Она запоздало припомнила: у выров есть на «лице» еще два глаза, способные видеть то, что творится или чудится внизу, в долине. Безжалостно сыпанула пригоршню песка. Хол заверещал и остановился, забился, пробуя руками тереть глаза. Притих. Марница торопливо уложила Клыка на песок и пинками загнала выра в седло. Песок казался живым. Он был текучим, почти жидким. Страф испуганно клокотал и рвался. Вскочил, ловко припадая на лапы и опираясь всей их поверхностью. Марница рассмотрела даже тонкую плёнку меж пальцев, прежде никогда не казавшуюся важной для движения, хранимую в складке лапы.
– Назад, туда! – приказала она страфу.
Клык нехотя подчинился хозяйке, почти ползком, с выпушенными когтями, двинулся вверх по склону. Песок потёк быстрее, и страф рванулся, сердито зашипел, упал на грудь, расправляя перья крыльев и взбивая пыль лапами. Такого способа передвижения Марница никогда прежде не наблюдала. В голову само вплыло: зато слышала о нем. По болоту страфы порой ползают, когда внизу – трясина и нет дна… Точно, как теперь: собственные ноги не ощущают опоры, их тянет вниз, песок течёт и жадно шелестит.
– Лови!
Марница вскинула голову, запретив себе бояться. Увидела, как Клыка придерживает за повод Ларна, как сбивает с седла Хола. Как по песку скользит к самой руке длинная лёгкая палка, любимая игрушка проводника. Пальцы обхватили древесину. Вторая палка скользнула и тоже была удачно поймана.
– Вот так их положи и не двигайся, – велел Вагузи, руками указав, как следует разместить палки. – Просто держись. Пока – просто держись. Говорил же, синеглазая, сиди в порту…
Одна из палок была посередине обвязана тонким ремнём, и другой конец ремня держал всё тот же проводник, а Малёк уже вязал конец к упряжи ящера. Ким глядел на происходящее молча и торопливо перебирал в руках клоки с вышивками. От его отстраненного спокойного взгляда Марнице сделалось неуютно. Словно всё уже решено, и так оно сложилось нехорошо, так нездорово…
– Не пробуйте тянуть, не отдаст оно, – уверенно велел Ким. Оглянулся на пожар восхода. – Нашли мы «странное», как же… Оно само нашло нас. Ловушка тут древня, и изготовлена она для шьющих… А ещё тут могила вырыта для сказок. Самое обидное: не выры нагадили, Ларна. Тут и гулял твой колдун, тут он и чудил. Третья сила, как же… Всё та же, неизменная – злоба людская. К разуму она глуха, о будущем не задумывается. Как сказал Вагузи? Пусть никому не достанется эта земля? Именно, в точности. Канва разорвана. Изрядный клок выдран, безжалостно. Неявленное из него так прёт, что и глянуть боязно. Всем приказываю настрого: из круга ни ногой, если хотите вернуться назад. Пользы от вас никакой, оно вмиг сожрёт вас и даже не заметит. Маря, лежи тихо. Я вытащу тебя. А вот дальше – это уже зависит не от меня. Помнишь, что сказал? Ты стоишь между мною и лесом. Узнаешь зайца – твой… если он уцелеет.
Ким коротко, почти неприметно, улыбнулся уголками губ. Шагнул в сторону от ящеров. Дернул канву отданной ему Тинкой вышивки платка, удерживаемого в руках. Поддел ногтем нитку, и та хрустнула, загудела неожиданно громко, как лопнувшая струна. Хол снова рванулся бежать вниз, но Ларна ухватил его за хвост и без жалости оглушил по панцирю обухом топора.
– Ким, из круга вышивальщики живыми не выйдут, – мрачно пообещал бывший выродер, наматывая на руку косу Тингали. – Только где круг?
– Уже делаю, – отозвался Ким.
Он и правда, шагал по песку и ронял малые обрывки нитки, выпарывая из вышивки по стежочку. Марница помнила этот узор: Тингали шила его на галере. Хотела платок себе сделать парадный, с синим купом и розовым марником, с мхом да кудрявой мелкой заячьей травкой… Сейчас по стежку исчезала как раз трава. Падала в песок и тотчас вырастала из него – зелёная, плотная, хоть и невысокая. Ким шёл по кругу и сеял её, двигался всё быстрее. Словно боялся опоздать. Марница знала, почему: за ноги её тянуло всё злее, рукам едва хватало силы удерживать палку. Крупный вузиби упирался лапами и жалобно шипел, но его тащило на ремне, всё ближе к краю зеленого круга. Вагузи запел, не отрывая взгляда от долины. Поправил браслеты на руках и погладил пальцами медный узор ящера.
– Я позвал Вузи. Ответа нет… но есть боль, внятная, – тихо удивился он.
– Сказано тебе: могила тут для ваших южных сказок, – глухо и зло отозвался Ким, выпарывая с узора мох. – Канву мира что делает прочной? Память людская, потому люди и выры в мир вплетены. Они часть его важная, разум его и воля. Любимцы богов… или их игрушка, не важно сейчас. Сказка, тот же лес безвременный – изнанка канвы жизни. Души потаённый угол. В яви ему не место, но и без него нет порядка. На севере дед Сомра подхватил канву и смерть в неё не впустил. Нет за вырами этого греха по его милости. А здесь назрел разрыв. Старый закон погиб, новый установить оказалось некому. Ваша вечная засуха и есть – беззаконие…
Ким закончил посев и на миг остановился, повёл рукой, наполняя круг ровной зеленью травы. Дрогнул бровью и нарисовал пальцем в воздухе ветки и стволы, они немедленно явились и дали настоящую тень, спасении для иссохшей души. Тингали очнулась, охнула, схватилась за голову, не глядя более вниз, в долину.
– Кимочка! Да как же это? Что теперь будет, заяц ты мой… ты же…
– Не причитай, выгребай все нитки, какие для меня в душе накоплены и для леса – тоже, – велел Ким и протянул ладонь к самой кромке круга.
Тингали торопливо кивнула, прикусив губу. С явным усилием сжала пальцы, дернула от себя вперед руку и осела на траву, бледнея. Ларна поймал, уложил поудобнее. Перехватил топор и стащил с ближнего ящера ковёр, бросил на выра, чтобы тот, очнувшись, не глядел в опасную долину и не рвался снова бежать туда. Ким уже отвернулся и спускался по склону всё ниже, но песок не тёк под его ногами, лежал плотно. Ким добрался до Марницы, подал ей руку и одним рывком вытащил тело из ловушки песка. Уронил раздерганный платок с остатками вышивки – и тот развернулся полянкой, маленькой и уютной. Ким быстро усадил свою невесту в траву, погладил по голове, шепнул несколько слов, нагоняя сон, развязал свой пояс с марником и зайцами, и сунул ей в ладонь.
– Может, пригодится, – предположил он с долей сомнения в голосе. – Спи. Дома хорошо, прохладно. Дожди идут… Мамка тебя наверняка что ни день, зовёт с порога, глядит из-под руки и ждёт. Спи, Маря. Здесь не для людей место, здесь чуда лесные, и те еле-еле удерживаются на краю явленного. Зато и власть наша велика тут… где мы рождаемся и умираем. Вне вашего круга, людского.
Ким улыбнулся и убрал руку. Полянка заросла травой гуще, над ней взметнулись кусты ивняка, укрыли спящую ветками, заплели.
Лесовик отвернулся, пошёл далее вниз по склону не оглядываясь и всё более сутулясь. Тень его скользила рядом, вовсе несоразмерная людской фигурке, лохматая, огромная, косолапая… Тингали очнулась, всхлипнула и глянула в долину. Более не донимали её ложные мороки. Не чудилась давно забытая и вдруг явившаяся родная деревня со старой избой, не звучал в ушах детским обманом взволновавшейся памяти мамин крик: «Домой»… Даже имя прежнее не помнилось, хотя недавно – Тингали готова была поклясться – она разобрала его и приняла, как родное. И побежала домой… Но, едва Ларна дернул за косу, морок распался, оставив горечь утраты детства и дома.
Рядом присел Вагузи, погладил руку. Посмотрел просительно и жадно своими тёмными глазами, пугающе огромными.
– Тингали, подари платок. Очень надо, как раз теперь. Без него и брату твоему умирать, и нам не жить, не успею я вывести вас. Песок уже весь чёрный, тьма в нём, совсем затянуло нас бедой. Подари! Я ведь так и так не пойду назад. Тут заканчивается моя дорога. Моя, но не ваша. Каждый должен совершить свое дело. И я понял свое окончательно.
– Кимочка сказал: держать, если не спросят, – тихо шепнула Тингали, дрожащими пальцами гладя платок. – Ты спросил. Я отдам, но я прежде должна сказать тебе: цену придётся платить. Какую, я не ведаю, это Пряха решает. Или Ткущая. Понимаешь?
– У вас Пряха, у нас мать земли, льющая слёзы дождей, – улыбнулся проводник. – Знаю. И оплачу. Это хорошая цена, правильная. Это старый долг всех Вагузи. Значит, и мой долг тоже. Люди изранили Вузи, людям его и лечить.
Тингали виновато пожала плечами и протянула платок. Тонкий. Весь он льётся, и весь как вода – прохладный. В узоре шевельнулась спина рыжего ящера. Тёмные пальцы проводника приняли ткань жадно, торопливо. Вагузи сдернул с головы свой светлый в полоску платок, накинул новый, прижал налобной повязкой и рассмеялся, глядя в долину без опаски, с интересом. Насеянный Кимом лес стоял низкий и настороженный, шелестел полупрозрачной листвой. Ким спустился на самое дно долины и выглядел со спины незнакомо: рослым, широким, сутулым и коротконогим. Одежда его едва угадывалась, лохмотьями висела, и Ким обдирал её, сердито поводя тяжелыми плечами.
Чёрный, как и сказал Вагузи, песок тёк и слоился, вздымался вьюнами вихрей и затоплял воздух сумраком тончайшей пыли. В свете раннего алого солнца, кровью ложащегося на дно чаши долины, зрелище выглядело чудовищным, окончательно страшным.
– Кровь и смерть, – сквозь зубы буркнул Ларна. – Я рассмотрел ещё от берега, но не поверил себе.
– Не так, – весело отозвался Вагузи, поправляя браслеты. – Шкура на спине Вузи рыжая, а по утру – алая. Чёрный же змей у нас зовется Аспа, он тьма и смерть, еще мы именуем его брюхом ящера. Но теперь не его время, он зря так нагло сунулся сюда на рассвете. Мы плохо пели славу ящеру, с чужих ложных слов. Древние подлые колдуны предали Вузи и нам оставили ложь о нём вместо настоящей, сокровенной памяти. Вузи не борется с тьмой вне себя. Он сам её содержит и побеждает. Как я раньше не догадался? Пойду, надо помогать.
Проводник перешагнул край круга и направился вниз по склону, подобрал свои палки, одним ловким пинком ноги разыскав их в траве. Нырнул в поросль кустарника и исчез в её тени. Ларна помянул галерный киль и добавил несколько слов, которые Тингали от него уже пару раз слышала и почти запомнила.
– Ларна, нам велено тут быть, – возмутилась Тингали. – Ты зачем отпустил его?
– Я сказал «живыми не выйдут»… Ты платок ему подарила, он пошёл искать Пряху и вносить плату, – откликнулся Ларна. – Сиди. Не наш это бой. Мы люди. Я обещал Киму, что выведу тебя и я сделаю это. Так что не ной под руку, я сейчас не добр. Смотри, Тинка. Прими, что наше дело в круге сидеть – и смотри, такого никто из людей не видывал… Вон как разнесло твое зайца. Глянуть боязно! Я отродясь не наблюдал в твоих вышивках таких зайцев.
Тингали прищурилась, пытаясь рассмотреть Кима в танце вьюнов чёрного песка, всё плотнее застилающих долину. Прореха канвы теперь виделась внятно и даже остро. Бездонность долины кружила голову, и фальшивость всего зрелища донимала тошнотой. Что могут рассмотреть они – живые обычные люди, в изнанке, в изначальной канве мыслей и памяти, неявленного и несбывшегося? Почти ничего. Отблески знакомого, оттенки понятного и их фальшивый, обманный узор. Заштопать прореху таких размеров, – опасливо подумала Тингали, – не под силу двум вышивальщикам. Долго она копилась и создана была самой смертью.
Буро-рыжая тень шевельнулась на дне долины, солнце выглянуло из-за края горизонта и первый луч нащупал косматую шкуру, обвел контур лап с длинными, как клинки, когтями. Тяжёлый загривок с тёмным воротником, низкие широкие плечи…
– Кимочка как-то на зайца не похож, – Тингали без ошибки опознала брата. – Я его таким не видела. Но породу знаю, он сказку мне сказывал, про бера, хозяина всем лесам и держателя закона. Вроде, ещё тот бер любит мед.
– Детей не стращают берами. Детей угощают ягодой и развлекают веселыми прыгучими белочками, – хмыкнул Ларна. – И где этот… проводник, мать его синеглазую за… гм… косу. Или за хвост? Не явится к сроку, сам пойду туда.
Ларна пощупал свой истертый пояс с котятами к лубками – и Тингали всхлипнула. Опять она виновна! Это ж ее работа, и выходит она – в смерть путеводная нитка…
– Не уходи, – испугалась Тинка.
Ларна молча вцепился в тонкое запястье – мол, не ухожу, прекрати разводить сырость.
По песку дрожью пополз рык. Тингали охнула, подавилась тошнотой и указала дрожащей рукой на невидимое Ларне. Из недр небыли поднимался чёрный змей, взвились его шеи, похожие не пустые гнилые нити канвы.
Ларна тоже видел, но по-своему. Более привычно и понятно для бойца. Песок шевелится, вспухает, рассыпается отвалами, выпуская наверх одну за другой темные пасти на длинных шеях. Эти пасти рвут бера, бурый его мех летит клочьями, зверь гневно рычит и встряхивается, срезает шеи своими длинными когтями, топчет их, старается заровнять отвалы песка, пока не явились новые выползки тьмы. Но они лезут и лезут, теперь уже не только пасти, рвущие шкуру.
Появились ещё и тонкие отростки, вроде щупалец, они норовят оплести лапы, подсечь бера, свалить, утащить в песок и утопить в нём… Растворить в тёмном сыпучем забвении. Но шкура у зверя прочна, мех свалявшийся, плотный, рвать его даже тёмным пастям нелегко. Сам бер, на вид такой массивный и почти неуклюжий, двигался удивительно ловко и стремительно. Уворачивается, атакует. И получает новые раны, ревёт от боли… Голов у змея много, он всё поднимается и поднимается, расползается пятном мрака по долине. Ночная тень накрывает бера целиком, но тот снова встряхивается, срывая с себя эту тень, и солнце на миг изливает багрянец на шкуру, словно пытаясь её исцелить… Кажется, это будет длиться бесконечно. Точнее, пока бер не устанет и тьма не поглотит его окончательно…
Ларна временами, когда бера особенно плотно накрывала тень, поглаживал свой топор и чуть подавался вперед, с сомнением глядя на границу зелени, отделяющую доступный людям мир от того немыслимого и непонятного боя, что не утихает совсем рядом. Раны на теле зверя теперь были видны отчетливо, на шее и на плече шкура свисала клочьями, кровь впитывалась в песок, и тьма накрывала бера плотнее и гуще, и ему всё больших усилий стоило вырваться из-под её удушливого плена хоть на миг…
Солнце поднялось чуть выше, в его багрянце прибыло яркой красной меди. Ларна совсем уже решился, встал, отмахнулся от испуганно охнувшего Малька и шагнул к краю полянки. Но тут один из бликов рассвета прорисовался особенно отчетливо. Зашевелился и скользнул, обретая собственную жизнь.
Он оказался совсем ненамного крупнее обычных вузиби – тот, кому поклонялась пустыня. Зато двигался быстро и в повадках змея разбирался безупречно.
Малёк подвинулся ближе к Ларне. Бывший выродёр наконец-то отложил топор и подсел к неподвижной, полубезумной от зрелища Тингали. Приобнял ее за плечи.
– Хол задохнется под ковром. Надо его доставать, – посетовал Малёк.
– Займись, – согласился северянин, не отрывая взгляда от боя в долине. – Так их, в макушку. Эх, надо было одолжить топор ребятам. И всё же поучаствовать… только на кого я брошу вас?
Малёк насмешливо фыркнул. Оттащил тяжёлый ковёр, жалостливо глянул на сухого выра, обмякшего и неподвижного. Вскрыл флягу с водой и стал бережно протирать панцирь, уделяя особое внимание области жабр и стыкам пластин. Хол зашевелился, застонал. Нащупал флягу и сделал несколько больших глотков. Полежал молча, тихо. С трудом приподнял глаза на помятых стеблях. Глянул в долину и снова поник.
Конец ознакомительного фрагмента.