Выход из треугольника. «Выход из треугольника» (Алиса Лисенкова)

Часть первая

Я закрываю глаза и вижу твое лицо над моим, глаза у тебя становятся дикими, звериными, но это не страшно совсем, мне от этого еще лучше, только я, пробуждаю в тебе этого зверя и уж я-то знаю, что с ним делать. Ты говоришь мне: «Алисонька, любимая моя девочка, ты чувствуешь? Ты чувствуешь это чудо? Я с тобой, мы вместе сейчас, ты чувствуешь, я в тебе, и мы вместе сейчас, ты моя пара, ты моя единственная половинка.»

Конечно, я это чувствую, только ничего не могу ответить, потому что я вне зоны доступа сейчас за пределами любых границ и оттуда я ничего не могла сказать, я могла только мычать и грызть подушку, а теперь скажу, потому что если моя вера что-нибудь стоит, значит ты меня сейчас слышишь…

Мы познакомились на первом отделении в городской наркологической больнице, ты работал там консультантом. А я, хотя на тот момент уже 11 лет оставалась трезвой, попросилась на реабилитацию. Отчасти, чтобы изнутри поучиться методам работы с зависимыми, отчасти потому, что в моей жизни был элемент неуправляемости, и я нуждалась, в том, чтобы мне помогли распять мое духовное эго и взорвать матрицу предубеждений и обусловленностей, мешавших взглянуть на себя и на мир более ясно. Я решилась пройти реабилитацию на общих условиях и, хотя меня постоянно спрашивали, что ты вообще здесь делаешь? Я чувствовала уверенность, я следовала запутанным инструкциям Духа, спрятанного внутри и он-то знал, я пришла туда не зря, он просто не говорил мне тогда, что я приходила туда за тобой, он сказал мне об этом немного позднее.

10 утра. Утреннее сообщество.

10—12 человек в группе и консультант.

Читаем дневник чувств по кругу, минимум 5 событий, что было, что ощутил в теле, что подумал, какие чувства – не знаешь? – смотри в листочек-шпаргалку и учись определять, что при этом подумал и что сделал в результате. Ну, например: Еду в метро, кругом все мрачные лица, раздражение, тревога, недовольство и напряжение, думаю, зачем вообще мне тащиться в эту дурацкую больницу – меня ждут пациенты, могла бы сидеть спокойно дома и медитировать, пока читаем, становится ясно, кто как провел вечер ночь и утро, для ребят это еще потому важно, что они недавно выписались и вернулись в свои дома, по сути на кону их жизни. Прямо сейчас.

12.00 Малая группа.

Чувства на сейчас по кругу, записываем фокус дня, это такая основная тема, на что сегодня можно помедитировать. Например: В чем сегодня проявилась для меня Высшая Сила? Или, как я убегаю от себя сегодня?

Потом вспоминаем правила группы: один голос в эфире, агрессию не проявлять, на стульях не качаться, ругаться не матом, обратная связь по форме: я вижу, я слышу, я чувствую, говорим о себе и, если стало очень больно или твои границы нарушаются, ты вправе использовать правило «стоп», и с тебя слезут, но ребята понимают – лучше идти до конца и правилом этим почти никогда не пользуются. Все конфиденциально и анонимно, но вся больница знать каким-то загадочным образом будет, и, возможно, значительная часть сообщества – тоже. Помолились и начали.

Рубрика «выравнивание».

Можно рассказать какую-нибудь свою свербящую тему и получить безжалостную обратную связь по форме: я вижу, слышу, чувствую. Мне было особенно трудно слушать про свою одежду и внешность – что-там ребята видели и чувствовали: так я научилась носить лифчики и длинные юбки и сверху еще наматывать какой-нибудь огромный платок. Как в ашраме, в Мандир. Только в ашраме тебя в Мандир точно не пустят, а здесь как 10 человек проговорит похоть, так моментально отпускает желание носить длинные серьги или каблуки, ну их на фиг. Кто-нибудь один читает журнал. Журналы – это ноу-хау первого отделения, такая углубленная версия самоисследования, которая великолепно вскрывает внутреннюю нечестность, например, отрицание, вскрывает, когда пишешь, отвечая на 1000 каверзных вопросов и вскрывает, когда читаешь группе, и вскрывает, когда тебе на кругу дают обратную связь в стиле «Я, когда ты читала, чувствовал недоверие и иронию», а потом в ход идет тяжелая артиллерия в виде консультанта, и тебе дают такую обратную связь, что эго, если оно большое, начинает гореть и плавиться, а предубеждения осыпаются, как прошлогодняя листва. Ты пробужденный мастер йогатерапии? Правда? Ну, тогда держись, сейчас он тебе в тебе такое покажет, мама не горюй. Улыбайся, девочка и дыши глубже, потому что ему, консультанту не важно, какой ты там мастер, его дело расколупать твое эго и взорвать твою матрицу, работа у него такая, так что не обижайся, а обидишься, ничего, пропишешь в дневнике, мол, сегодня на малой группе, когда консультант назвал меня стрекозой, я почувствовала обиду и возмущение и жажду физической расправы, и подумала: «Себя то видел, придурок», но ничего не сказала, потому что страшно.

14.00

Обед в ГНБ это особое испытание для йога, когда нужно отказаться от идеи – я есть то, что я ем и освежить в себе какую-нибудь другую идею, которая пройти через этот обед поможет, потому что, я пью эту чашу до конца, за тем исключением, что вилку приношу с собой свою и, конечно, отказываюсь от мясных блюд. Вот тогда это и случилось, за обедом.

Мы болтали с ребятами и я грубо нарушила правило о том, что девочкам вместе с мальчиками за одним столом обедать нельзя, как в ашраме Саи Бабы, чтобы не отвлекаться от главного, того, зачем ты здесь. И, если это все-же произошло, работа консультанта такую компанию разогнать, но ты этого не сделал, ты, увидев меня, сделал наоборот, просто взял себе тарелку супа и подсел к нам, набычился, нахмурился и стал есть, я боялась, что ты разгонишь и мы прекратили болтовню.

Итак, мое единственное счастье, ты садишься напротив и происходит встреча двух душ, но никакой вспышки, никакого мгновенного узнавания, просто ты разглядывал мою грудь, и тут увидел мою руку, которая крестила этот ужасный суп и, глядя на то, что мои губы шевелятся при этом, наивно решил, что читаю христианскую молитву, хотя, на самом деле, я сказала «Ом Намо Ганопатае Намаха». Тогда ты поднял взгляд выше и увидел мои рыжие волосы и глаза, которые я уткнула сразу в тарелку и за столом все смолкли, чтобы ты нас не разогнал. Так и случилась эта встреча, ради которой я, вообще, прожила эти 33 года, и буду жить дальше не смотря на боль, черпая силы во всем том, что дала мне эта главная в моей жизни встреча.

15.00

Лекция. Ну, например, тема 1 шаг. В чем на сегодня твоя правда, девочка? Почему ты здесь? А ты здесь потому, что мужчина, с которым ты быть не хотела, ту машину, на которой тебя от него увозили, догнал бегом, и, вскочив на капот, карабкался на крышу, вероятно, с идеей тебя выковырять через люк, и проблема в том, что раз ты в этой ситуации оказалась, в твоей жизни есть элемент неуправляемости, и, приходится признавать свое бессилие, но получается не очень, а тут еще Миша, который сидит сзади, начинает дуть мне в шею, отвлекая от осмысления 1 шага.

16.00 Арт-терапия.

Рисуем мужчину/женщину своей мечты за 15 минут. Вот тогда-то я тебя в первый раз и нарисовала, я много раз описывала тебя в своем заказе Богу, а нарисовала тогда впервые, и мне дали очень приличную обратную связь, во-первых, потому что ты красивый Мужчина, и, во-вторых, потому что я хорошо рисую. Напоследок, ведущая «выводит гуся»: Вы на самом деле, нарисовали своего внутреннего мужчину, живущего в вас. Знакомьтесь!

Знакомлюсь: «Очень приятно, я – Алиса».

17.00 Итоги.

Снова дневники чувств, вечернее выравнивание, что написали в рубрике «Фокус дня», что было нового хорошего, и, наконец-то, все. Ребята остаются на группу или едут домой, а мне на работу – у меня сегодня еще пара пациентов и я еду их лечить и не знаю пока, что сегодня я встретила мою половину, мужчину, которого я искала всю жизнь, пока он везде искал именно меня.

Ххх

Иногда я, пользуясь своим блатным положением заходила на кухню и сидела там, болтая с буфетчицей, что-то там она просила меня ей полечить, отношения у нас с ней были довольно теплые и на кухне я чувствовала себя настолько комфортно, что часто обедала не в общей столовой с больными, а с консультантами на кухне, а ты, любимый, ничего про это не знал. Поэтому, увидев меня там, даже опешил.

«Алиса, – говорит, – что ты тут делаешь?»

«Я, – говорю, – мою вилку».

«Нет, – ты отвечаешь довольно грозно, – что ты, вообще, здесь делаешь?»

«Экзистенциальный, – думаю, – вопрос, всю жизнь им маюсь».

Мы вышли в столовую, я говорю: «Мне, вообще-то, страшно, когда со мной так говорят».

Мы уже дошли до холла, в холле на диванах сидят больные, яркий свет, я до сих пор не понимаю, как мы оказались лицом к лицу и, вот тогда-то и прошло через мое тело электричество, когда ты говоришь: «Это потому я так сказал, что ты мне понравилась». Я смотрю на тебя, мое тело из ваты. Ноги из ваты. И щеки из ваты, на нас смотрят и я решаю убежать, потому что не знаю, как еще мне себя вести. Мне много раз говорили такое, но такой реакции я от себя не ожидала. Мы стоим в консультантской комнате, я вдыхаю глубоко.

И спрашиваю: «А чем именно я понравилась тебе?»

Ты говоришь после паузы: «Ну, например, тем, что ты еду благословляла, я этого не делаю».

«А почему?»

«Ну что-то мне мешает».

«Что?»

Я смотрю на тебя и хочу поговорить, по возможности, подольше.

«Ну, страх оценки, может быть».

Мы проходим через длинный коридор и ты открываешь мне дверь, мне нужно уходить, а ты остаешься на сутки. Ты стоишь в коридоре женского детокса с ключами в руках, а ключи в ГНБ, это символ власти, ты вертишь ими, и я не знаю, что сказать тебе на прощание. Если бы я стояла в этих дверях сейчас, я сказала бы тебе, что вообще не согласна верить в то, что у тебя, любимый, может быть страх оценки, я сказала бы тебе, что ты тоже мне понравился и еще, я сказала бы тебе, завтра, нет сегодня, слышишь, немедленно, уйдем отсюда вместе и не будем терять ни одной минуты, потому что время очень дорого, особенно в любви, особенно, когда его так мало. Но, я не сказала этого, мне еще месяц нужно было загружать программу управления вертолетом «Алиса 1», еще месяц я буду продираться сквозь густую слизь матрицы, сдирая со своей головы тугой слоистый чехол, отделяющий меня от Бога, еще месяц я буду безжалостно соскребать со своей души предубеждения, делавшие ее слепой.

Тогда я ретировалась и минут через 15, уже на проходной, меня, наконец, догнали чувства, шок прошел и я возмутилась: «И это называется консультант? Заигрывает со мной? Да я, вообще, не для этого здесь, этого мне еще не хватало, нет, это возмутительно!»

На следующее утро на малой группе я выравниваюсь: мол так и так, возмутительно, просто нет слов… Ребята смеются, спрашивают, который из консультантов, но я говорить не хочу, и что-то они мне такое сказали, что я покраснела и спряталась в собственном воротнике. После группы в курилке Виталик подсел и говорит: «Вообще-то, Сережа звонил мне вчера по поводу тебя». Я опешила просто, я делаю вид, что это мне глубоко безразлично и, как-бы невзначай, пытаюсь выяснить, что это значит: «по поводу меня»? А ты, оказывается, позвонил ему вчера чтобы выяснить, что это за фифа такая и есть ли у нее кто-нибудь, или она свободна.

Когда в книге Шварца «Дракон» израненный Ланцелот беседует с умирающей головой дракона, который много столетий властвовал над городом, истекая кровью, голова улыбнулась Ланцелоту и сказала: «Я не просто ухожу, я хорошо поработал здесь, если б ты мог видеть, какие души я тебе оставляю, хромые души, безрукие души, слепые души, нет, нет, я действительно славно поработал».

С 10 до 18 я занималась своей обработанной драконом душой. А потом я шла к своим больным и во время занятий доставала из своей Мэри Поппинсовой сумочки карманное зеркальце и протягивала им, они делали асаны, дышали, плакали, задавали вопросы, я доставала из своей сумочки и другие инструменты, но главным моим инструментом стало зеркало, помогавшее мне показать им ведра, одетые на их головах. Я свое сняла, пусть не окончательно, но, на тот момент, в результате всей этой терапии я нашла для него один из ключей, я готова стала к новому поведению внутри отношений, потому что я решилась честно взглянуть в себя. Я могла теперь позволить другому человеку быть самим собой рядом со мной, я училась владеть своей силой, практикуя йогу. Я училась тормозить и поворачивать, катаясь на сноуборде, я училась бережно культивировать свою Шакти, танцуя египетский танец, я училась быть открытой и простой, читая на малых группах свои секреты, я могла уже сказать Высшей Силе, как бы вы там ее не называли: «Слушай, Бог! Теперь я готова. Теперь поехали дальше, если есть на то, Твоя воля».

И тогда, когда я написала об этом в своем дневнике, я подстриглась и купила себе новую куртку, я натерлась маслом, помолилась и пошла на группу, я знала, милый мой, что уйду оттуда не одна.

Ты заходишь на Кирпичи в своей бежевой сноубордической куртке, в круглых, как у Леннона очках, а походка у тебя, если бы ты мог видеть со стороны, какая у тебя походка, хотя, кто знает, может быть теперь, ты можешь. Это была походка благородного гопника, я не улыбнулась твоей спине, я просто стала ждать, конца очередного высказывания, докричаться на кирпичах, это, между прочим, заслуживает отдельного внимания, это вам не ВДА, и не Coda и не какая-нибудь другая женская группа, где во время долгих пауз между высказываниями раздаются тяжелые вздохи, кто же готов? Кто решится? На Кирпичах сиди и жди, когда высказывание начнет подходить к завершению и как только его рот начинает говорить «Спасибо», не жди, когда ему ответят «Спасибо», просто наберись духу и выкрикни: «Привет, я – Алиса, зависимая».

Так я и сделала, как хорошая девочка, я высказываюсь по темам и потом коротко говорю на сегодня: «Слушай, Бог, – говорю, – я готова».

После группы я подошла к тебе: «Дай телефон».

«Зачем?»

У тебя хватило наглости ответить мне «Зачем». Сколько мы вместе, я продолжала придумывать ответы на этот беспрецедентный вопрос, я делилась с тобой некоторыми и мы смеялись. Например, было бы хорошо просто вытащить из кармана мыльные пузыри и молча выпустить несколько перед твоим лицом, чтоб не задавался, и, хотя потом ты объяснил, что спросил так от страха, оттого, что опешил, потом тебе пришла в голову странная идея, что я могу как-то тебя использовать, короче, ты растерялся.

И вот, мы идем по Съездовской линии. Ты что-то спросил, и я отвечаю: «Это потому, что ты сказал мне, что я тебе нравлюсь» и, наконец-то, мы вступаем на Тучков Мост. Мост, который мы будем считать нашим, с которого будем запускать небесные фонарики, на котором будем говорить друг другу слова любви. Но мы сейчас этого ничего не знаем, просто рассказываем друг другу свои истории. Мы переходим через него и спускаемся к воде. «У тебя есть девушка?» – Спрашиваю я. «Нет», – говоришь ты мне. И, сразу после этого, мы как-то перекидываемся на твое христианское православие. Ты что-то спрашиваешь и я отвечаю: «Нет. Я в Дацан хожу».

Мы стоим у зоопарка и смотрим на Петропавловку, ты объясняешь мне что-то про жалость к себе, в контексте препятствия на пути к христианству. Я говорю что-то о том, что может для тебя жалость к себе только препятствие, у меня иначе, я не против жалости к себе, если она является частью сострадательного и теплого отношения к внутреннему ребенку. Я говорю так и жду, что ты меня поцелуешь, но ты не делаешь этого. Мы приближаемся к моему дому, ты покупаешь сигареты, а я шоколадное яйцо для дочери.

Была у меня тогда такая традиция, пока она спала, под подушку что-то подкладывать. Это я после того стала делать, как услышала от одного дядьки на группе, что ощущение радости жизни начиналось у него в детстве по утрам, когда он находил под подушкой жвачки, подложенные отцом. Я тогда высказываюсь: «откликнулось мне про жвачки и очень стало интересно, какие именно, в нашем детстве вариантов было не так много: апельсин, клубника, мята». Оказалось – клубника.

С тех пор я установила для себя такое правило: раз в неделю класть под подушку что-нибудь вредное. Все это проносится в моей голове, я сую яйцо в карман и смотрю на тебя с идеей как-то обозначить, что мой дом – он – вот, за углом, и пойдем, как это принято называть, «выпьем чаю». Но, в этот момент в твоей голове как вспышка возникает идея, что нужно срочно прокатиться вдвоем на трамвае, что это будет романтично. Причем не на каком-нибудь абстрактном трамвае, а на вот этом самом трамвае, который подходит сейчас к противоположной стороне Кронверкского и ты подхватываешь меня за руку и вылетаешь из магазина со скоростью света и мы бежим, ты спотыкаешься о рельсы, падаешь, проделывая какой-то акробатический кульбит с перекатом, при этом руки моей не выпускаешь, подскакиваешь и втаскиваешь меня в трамвай. Я в шоке.

Была у меня несколько лет назад малозначительная интрижка с одним невероятно горделивым йогом, носившим свое золоченое эго на бархатной подушечке, и, представь себе, однажды, когда мы гуляли в Александровском парке, он тоже упал на этих рельсах.

В общем, я ужасно испугалась, что теперь нашей с тобой любви не бывать, потому что ты на меня за то, что я стала невольным свидетелем твоего падения, конечно, разгневаешься, и всему конец.

Я аккуратно так спрашиваю: «Слушай, ты теперь замкнешься и станешь холодным и сухим? И ты отвечаешь: «А ты понаблюдай за мной» – и улыбнулся. Спасибо тебе, что так сказал это, я сразу расслабилась, за исключением одной проблемы – мы стремительно удалялись от моего дома на этом долбанном трамвае, а, главное, ты даже ничего не знал об этом, ты даже не знал, хочу ли я тебя пригласить. Кажется, это был 40-й трамвай, но не точно, может и шестерка.

Мы вышли на Горьковской и пошли по парку обратно, я что-то рассказывала о маленьких макетах, выставленных под открытым небом и, вдруг, ты перебиваешь меня и читаешь мне свои стихи о маленьком мальчике, посылающем на… аниматора-клоуна и о чувствах этого клоуна. Короткие, емкие стихи об отношениях внутри тебя двух твоих аспектов: изначально естественного ребенка и Шута-контролера, которого ты использовал для защиты. Не беспокойся, милый, они у меня в надежном месте хранятся и Шут, и мальчик, их портреты я сохранила и, если кто-нибудь увидит этот текст, я сделаю здесь иллюстрацию, чтобы ясно было о ком ты написал, жаль, стихов этих нигде не нашла я, может, сгоряча сожгла в первые дни? Не помню.

Мы зашли в кафе «День и ночь». Ты говоришь, что боишься меня, я высказываюсь в том смысле, что ничего, я тоже боюсь, скажи, о чем гоняешь, может я развею твои страхи? И ты отвечаешь: «Нет». Ты звонишь к себе на соцквартиру и отпрашиваешься переночевать не дома, такие уж там у вас правила, точь-в-точь, как в ашраме – хочешь – пожалуйста, только поставь в известность наставника. Мы идем по холодной, темной, поблескивающей оранжевым мертвым светом Петроградке. «У тебя, – спрашиваю, – ВИЧа-то нет?»

«ВИИЧ еесть», – я ни разу в жизни не слышала, чтобы с таким достоинством и самоуважением говорили об этом диагнозе. Я не знала, что это из-за отрицания и подумала: «Да, продвинутый чувак».

Последователи Рудольфа Штайнера и те, кто знает, что такое антропософская медицина и следуют ей, смотрят на это заболевание как на особое благословение, считают, что в наше время его выбирают себе особые избранные души, которые приходят с тем, чтобы помочь этому миру, и к людям этим относиться нужно с большим уважением и благодарностью за то, что они взяли на себя ту карму, общечеловеческую карму, которая могла достаться любому. И когда ты спокойно ответил мне, даже скорее так, будто речь шла о каком-то достижении, я решила, что, наверное, ты в курсе насчет всего этого и мы пошли дальше.

Испугалась ли я? Да нет, скорее, нет, напряглась немного, это может быть, но у меня было столько других причин для напряжения, и все они были в тот момент для меня намного серьезнее.

Потом мы пришли ко мне, я сделала чай и села на пол, а тебе предложила место на диване. Весь наш разговор, суть которого теперь навсегда утрачена, запомнился мне как что-то пропитанное светом, вспоминая это, я снова и снова испытываю то переживание – как будто где-то в темной глубине моего сознания отыскался, наконец, источник света и тепла и неважно, о чем говорить, совсем не важно, в любом случае будет хорошо. А потом ты говоришь: «Хочу тебя поцеловать и мне от этого очень страшно». Я засмеялась и говорю: «Ну, позвони своему спонсору, подровняйся!» Я и сегодня могу сосредоточиться и прожить это снова: этот смех и ту шутку. Ты звонить не стал почему-то, чем, между прочим, дорогой, грубо нарушил рекомендации программы. Если трудно, чувства слишком яркие и угрожают эмоциональной трезвости, неважно приятные или нет, не стесняйся – звони спонсору, но ты решил лучше последовать 3-му принципу: «готовность к действию», а сделать это довольно трудно, потому что я – йогический практик и вокруг меня довольно сильное энергетическое поле, наработанное за долгие годы, которое с одной стороны притягивает, а с другой, его нужно преодолеть и довольно трудно сделать это как бы невзначай, потому что тебе для этого нужно слезть с дивана и пересечь комнату, а я все еще продолжаю смеяться. И ты, почему-то на четвереньках сперва, и мы целуем друг друга в первый раз и волшебство никуда не делось, оно только еще прекрасней стало и через вечность я вынырнула, нашла в себе силы вынырнуть из него, из волшебства и попросить тебя сходить за презервативами в ночной магазин.

Мне в голову не приходило, что ты убежишь без очков и телефона, себя не помня, заблудишься на незнакомой тебе совершенно Петроградке и, выйдя из магазина, даже примерно не будешь представлять, куда тебе теперь возвращаться. Поэтому, я спокойно разобрала диван, расстелила белье, одела нарядную комбинашку, которую ты потом, спустя 2 года во время ссоры изорвешь на мне в клочья, ну уж ладно, об этом позже, я зажгла свечу, ароматную палочку. Помолилась и сижу жду, как дура, а тебя нет и нет. Через полчаса у меня по чувствам было, в основном, недоумение, а потом ты каким-то чудом, положившись уже не на память, а на чутье, все-таки нашел меня и мы занялись любовью. Основное мое ощущение от этого было про то, что как будто я часть большого моментального взрыва, маленькая одинокая частица, лечу в пустоту и мы больше никогда не увидимся, так я решила перед сном. Никогда.

Утром просыпаюсь, а рядом – ты. Я сварила кофе, принесла тебе в постель и думаю, как бы тебя поскорее отправить и – баста. Смотрим друг на друга. Лицо у тебя неприветливое, да и у меня, наверное, тоже, и я жалею, что остановила на тебе свой выбор и мы идем курить на лестницу. Что-то ты мне говоришь про то, что хочешь сегодня снова увидеть меня. Но «нет», – я говорю, – «Точно нет, не сегодня». «А когда?» – ты спрашиваешь. Я говорю, что может быть, через недельку, но, на самом деле, думаю, что вряд ли, вряд ли. А потом ты ушел и я осталась заниматься йогой и делать свои дела и кого-то в этот день лечила и писала дневник, и растила Сашу, и убиралась, и молилась, пока вечером мне не позвонил ты. Мы совсем чуть-чуть поговорили и тут – хоп! Разъединили, потому что в реальном времени уже прошло полчаса. И ты снова перезвонил и мы еще только чуть-чуть поговорили, а это оказывается еще полчаса, потом нас разъединили, потому что у тебя кончились деньги и, пока я размышляла, не перезвонить ли мне самой, как ты уже взял обещанный платеж и перезвонил снова, и ничего, к сожалению, из этого разговора я не помню кроме ощущения тепла и уюта. Я лежу в постели, на мне ночная рубашка, на ручке дивана чай и свеча горит, а ты цитируешь какую-то дикую попсу, какую-то мальчиковую, грубую вроде Бед Бойз Блю или Петшоп бойз. Интеллигентной девушке в таком разбираться не полагается. Что-то про Бейб, и звучало это не из моего мира, но даже это не испортило мне ощущений, а потом стало 3 часа ночи и мы нехотя попрощались.

Что, вообще, случилось тогда со мной, что случилось, что я не смогла сказать тебе о том, о чем говорила другим мужчинам, чтобы избавиться от них? Почему мой язык не повернулся?

Я просто почувствовала, что ты не такой, как другие, я ощутила, испытала это? Не знаю. К 34 годам я все еще жила с Верой, что моя половинка где-то есть и я обязательно ее встречу, мы будем вместе и оба мы будем знать друг про друга – это моя половина. Я искала тебя через Вечность, весь мой опыт, вся моя предыдущая жизнь – подготовка.

Моя первая любовь – Руслан, умер после 10 месяцев нашего знакомства. Он был восхитительный, читал мне Башлачева и умел сам сколотить кровать из досок. Но, на 10 месяц нашего знакомства он утонул и я осталась одна. Вторая моя любовь, тоже Руслан, умер от передозировки. Третья моя любовь – Рома, умер от ВИЧ. Еще я прожила 10 лет в браке с мужчиной, который ничего плохого мне не сделал, прежде чем у меня хватило мужества признаться себе в том, что наш брак – нечестность.

Все это время я искала этих двоих – себя и Бога, потому что считала себя христианкой, а там у них есть такие заповеди – первая и вторая. И, для того, чтобы их соблюдать, нужно сперва отыскать Бога и себя, Себя и Бога. Я побывала в разных храмах разных вероисповеданий, пожила в ашрамах и монастырях, спускалась в пещеры, поднималась на высокие горы, оперировала в пустыне, медитировала в лесу, проехала верхом часть горного Алтая, исследовала природу камней следовиков в Гдовской области и в Канникумари, где сливаются воды 3-х морей. Пыталась вникнуть в Адвайту, но там не оказалось ничего, я читала Библию и Коран, Махабхарату. Упанишады и другие священные тексты, – Бога нигде не было настолько, чтобы можно было сказать, что знаете, здесь его как-то больше, чем в другом во всем. Теперь ясно, кого мне нужно полюбить превыше всего. Я решила с первой частью контракта пока повременить, тем более, что моя ответственность была в порядке, то что могла – я делала. Я решила поискать себя, и здесь для меня хорошим ресурсом являлось то, что до своего начала осознанных поисков, я, как и многие, пыталась начать с конца в применении к жизни 2-х основных заповедей.

Я пыталась полюбить ближних, не разобравшись, где я, а где Бог, не постигнув в Любви ни к нему, ни к себе, я не понимала, дурочка, в начале моего пути, что все это значит и еще я страдала перфекционизмом, поэтому в попытке выполнить Вторую заповедь была у меня такая своевольная тема, что я пыталась полюбить ближнего больше чем себя… Да. Это грустная история. Я помогала в детском травмпункте. Постоянно привечала больных и калечных, работала в корпусе мира «Медсан Дюмонд», ухаживала за лежачими, участвовала в проекте помощи несовершеннолетним секс-работницам, трудилась в комитете по делам молодежи, собирала материалы для изучения моделей девиантного поведения у несовершеннолетних в Институте подростка, я несколько лет рулила детским лагерем и несколько долгих зим пахала волонтером в благотворительном проекте «Упсала Цирк». Можно было бы еще продолжать, но суть моей деятельности всегда сводилась к одному, с некоторыми вариациями, я искала по подвалам и чердакам, по бомжатникам и грязным притонам и просто на улице возле метро. И я находила. Очень грязных детей, которым на самом деле было больно.

Я что-то делала для них. Иногда у меня получалось, иногда – нет. Иногда я наносила ущерб. Общим было одно и то же: найти и помочь. Ребенку. Это резюме стало для меня хорошей подсказкой, когда я начала поиски себя. Я поняла – тот ребенок, которого я все время искала, он же – я, находится у меня внутри. Он заперт в прошлом. Ему, то есть, ей – плохо. И только она знает дорогу к Богу, которого я тоже везде искала. Так что на авиабилетах можно будет сэкономить, решила я и стала ходить на разные тренинги и семинары, терапии, группы поддержки, делать бесконечную письменную работу и много чего еще. Бесполезно. Меня нигде не было. Я продолжала, я чувствовала себя как одинокий шахтер в забое – долбишь, долбишь, а где там Свет? Где хренов Свет? Никого не видно. И, главное, что ужасно раздражает, непонятно, вообще, в ту ли сторону долбишь?

Еще я искала любовь, но партнеры мои либо умирали, либо разочаровывали меня, либо я разочаровывала их, или разные комбинации из всего вышеперечисленного. Думаю, мужчинам со мной было очень трудно, потому что я невероятно требовательна, но ничего не говорю об этом. Просто поджимаю губы и отворачиваюсь или поджимаю губы и ухожу. То и другое – молча.

Короче, за пару лет до знакомства с тобой я была так измучена поисками Бога (его нигде не оказалось), Себя (меня тоже нигде не было) и Любви (опять та же фигня). Поэтому, когда меня спрашивают, почему я не люблю адвайту, я отвечаю, что нет никакой адвайты и сворачиваю разговор. Это, конечно, шутки, на самом деле, в результате всех этих поисков, я достигла того состояния, когда мы могли встретиться, я уже умела заботиться о себе, не считая это эгоцентризмом, не растворяться в партнере, уважать его выбор, сохранять самоуважение и заботиться о плачущем ребенке внутри.

Я умела уверенно и открыто разговаривать с моим Богом, как бы вы там его ни назвали, и слушать Его.

Я училась любить их обоих. Я ощущала, что где-то внутри есть и то и другое и третье, испытывала удовлетворение от того, что уже сделала и готова была продолжать.

Вот только в серьезную близость в отношениях я пойти боялась. Мне казалось, что я смогу это контролировать, если в серьёзную близость не пойду, до тех пор, пока не встречу свою половину.

На следующий день ты звонишь после обеда и спрашиваешь, какие у меня планы. Я рассказала. Ты в мои планы в тот день не входил. Ты говоришь, а я не знаю, куда себя деть, как раз сейчас, здесь недалеко. Мы встретились на Горьковской, забрали мою дочь и пошли ко мне обедать, не знаю, как ты это устроил, но мы договорились на вечер и вечером ты приходишь со своей первой розой. Ты немного стеснялся ее, даже за спину спрятал.

Ох, как трудно было мне проявить честность и сказать тебе: «Боже, как приятно!». Я ведь врала когда-то в прошлом, что не люблю цветов. А потом я долго была замужем и мой супруг не мог дарить мне цветы, потому что ему стыдно было идти с ними по улице. А ты на второй вечер приходишь с розой и для меня это не фигня, это про то, что ты видишь во мне поэзию, во мне и в том, что между нами. Кажется, тогда я и поняла, что мы начали встречаться, только вот в постели у нас ничего путного не получалось.

Ты был похож на вулкан и мое тело чуть не сводило от страха, я ничего не чувствовала – вроде, домой пришли вместе, раздевались вместе, а разделись, вцепились друг в друга, вулкан извергается и каждый сам по себе. Каждый сам по себе, и ледяные кольца сатурна.

На моем месте, знаешь, естественно было умирать от страха. Это с чужим человеком в постели просто, как говорили Б. Стругацкие: «спарились и разбежались». Можно быть раскованной и легкой, это проще простого, если точно знаешь, что уедешь на такси, когда все закончится, если знаешь, что тебе не придется готовить этому человеку завтрак, можно позволить даже быть собой и никакого угодничества, потому что плевать. Понравилось – не понравилось, тут дело как-то не в этом.

Раненые дети спят за стенкой, можно проявляться из женского своего аспекта, одеться не спеша, бережно забрать своих раненых детей и уехать на такси. Спарились и разбежались. Другое дело – близость. Для тебя это тоже не было просто. Больше года воздержания и тут вдруг такое, да еще твои псевдо-христианские предубеждения:

1.Секс это грех,

2. Секс вне брака – это страшный грех, смертный,

3. Либо секс, либо Бог, что-нибудь одно.

Я тоже когда-то была такой, поэтому сперва я не очень злилась. Тем более, что ты был ужасно милым, сперва розочка, потом тюльпанчик, потом маленькая картина с птичкой, показавшаяся мне тогда дурацкой. Везде ищу эту птичку теперь и не могу найти, даже когда пишу о ней – слезы наворачиваются. Господи, вот бы я ее сгоряча не выкинула, вот бы она нашлась. Дешевая такая китайская птичка, немного кислотная. Потом, маленький такой букетик, из тех, что продают бабушки у метро. Ты звонил каждый день по многу раз, потому что сам в этом нуждался, ты приносил чудесные фильмы, и по тому, какие фильмы ты выбирал, я чувствовала родство.

Или, ты мог совершенно неожиданно, когда не было запланировано, позвонить и сообщить, что стоишь за дверью, я бегу к двери, там, правда, ты с цветком и рассказываешь, что ехал с другом по делам и вдруг увидал цветочную лавку и у тебя случилась неуправляемость. Я спрашиваю: «А друг, что ли ждет внизу?» Да, так и есть, ждет в машине. Тебе просто хотелось подарить цветок, ты, собственно, вообще собирался его оставить под дверью… Я улыбнулась тебе хорошо, – говорю, – «Поднимай друга, поужинаем». Я полюбила хорошо улыбаться тебе. Помнишь те последние стихи, которые ты прислал мне:

«Не уходи из сна моего…»

Потому что, что это – «сон»? В какой-то степени я была пробужденной, а ты спал. По крайней мере, мне тогда так казалось. Теперь я понимаю, что из каких-то аспектов я спала, а ты был пробужденным и наоборот. А этот сон, эта Майа, заслонявшая от нас свет, да что о ней говорить, я даже в ней хорошо тебе улыбалась и ты подходил ко мне сзади, когда я готовила, и обнимал меня как-то так, что я понимала, страха покинутости тебе, Алисочка, больше не видать, потому что он откуда-то знает, что именно нужно делать, когда ты стоишь у плиты или у раковины, что нужно делать, чтобы ты не забывала о том, что в тебе для него есть какая-то поэзия, в тебе и в том, что между вами.

Ты стал ночевать у меня так часто, как это было возможным, и возвращаясь с работы я думала: «Как страшно, что все так неправдоподобно хорошо», внутри меня кто-то скептический и подозрительный говорил: «Если все так хорошо, значит, с ним что-то не так», кто-то живущий во мне это говорил, кто-то, который все еще меня не любит, и считает, что, если уж мужчина полюбил меня такой, какая я есть, значит, что-то с ним не так. У меня внутри робко шевелится надежда – а вдруг это он? Тот самый? И скептик вступает с этой надеждой в диалог. Позднее ты говорил, что стал чувствовать эти диалоги во мне, и мы вместе или ты один говорил об этом как о весах, мол, как бы ты ни поступил, это обязательно ложится камушком на одну из чашечек этих весов.

Постепенно твои приходы стали похожими на возвращение домой, ты стал приносить еду, фильмы, мыл посуду, а однажды, после моего долгого нытья, что невозможно с тобой уснуть раньше пол четвертого, (это правда было невозможно, потому что после секса тебе необходимо было как следует поесть, потом у тебя возникали вопросы по шагу, потом я рассказывала тебе бесконечные истории, и, когда, наконец, мы собирались засыпать, тебе приходила смс-ка от Оптинских старцев, это такая смешная православная рассылка с разными мудрыми изречениями, почему-то приходит ровно в 3.30, как раз когда я отключалась и не реагировала на тебя, а этого ты не любил, единственное мое счастье. Когда я не реагирую, и, поэтому обязательно зачитывал эту оптинскую мудрость вслух, я злюсь, рычу, прячу голову в подушку.

Теперь-то я понимаю, почему Бог давал нам силы, чтобы не спать по ночам, но продолжать жить дневной своей повседневной жизнью: времени у нас было очень мало, тогда эти бессонные ночи меня просто возмущали, мои границы нарушаются! Я не могу позаботиться о своем внутреннем ребенке и вовремя уложить его спать! Безобразие!

Однажды в крайней степени возмущения я позвонила подруге и проорала ей в трубку:

«Скажи, что бы ты делала, если бы твой муж до 3-х ночи ходил по квартире, пил чай, веселил тебя, щипался, рассказывал о своем бурном прошлом, приставал или заводил философские беседы или просто откровенно веселился, не взирая на то, что уже ночь?

Подруга Света ответила очень коротко: «Это моя мечта!»

Ххх

Ты родился в семье военного и товароведа и рос как все нормальные дети. Через некоторое время у тебя появился брат, ты надеялся, что он станет твоим другом, но был разочарован – из роддома вместо друга принесли что-то непонятное. Ты ходил в садик. Потом в школу, как все нормальные дети, и мама готова была наизнанку вывернуться, чтобы с вами все было хорошо. Когда другим детям в начале перестройки говорили: «Пей, заинька, чай с сахаром, скоро сахара может и не быть», тебе мама говорила: «Кушай, Сереженька, черную икру, скоро ее может и не быть». Ты рос во Пскове, у тебя были друзья и девушки, как у всех нормальных подростков. Учителя, руководители кружков и секций и другие взрослые при встрече говорили твоей маме: «Спасибо Вам за Вашего сына». Потому что ты был не просто очень хорошим, ты был идеальным. Проблема была в том, что ты себя таким не чувствовал. Не знаю, кем был тот идеальный мальчик, которым все они так гордились.

А тот настоящий ты, которого я хорошо знаю, в детстве очень любил взрывать. Как-то так получалось, что тот самый чистенький мальчик, мамина надежда, взрывал на уроках какие-то самодельные бомбочки, однажды устроил небольшой взрыв на лоджии какой-то одинокой старушки, правда, хороший мальчик потом компенсировал ущерб, но тот, другой, Сережа не перестал после этого случая делать и взрывать бомбы, они становились мощнее и больше, и тебе приходилось иногда по несколько часов точить напильником металл, чтобы получить материал для очередного взрыва. Потом вы с другом залезли в закрытое кафе и разнесли там все, а посуду твой друг вынес на крышу и сбросил с удовольствием вниз. «Это у него была такая медитация», – объяснял ты. Я не буду здесь анализировать, что почем и как в тебе расщепилось, для меня важно то, что твой отец пил, потом пил сильно, потом разочаровался в армейской карьере, и стал обижать твою маму.

Ты запомнил только разбитое яйцо на стене и ваш переезд после скандала. Родители расстались. Потом снова сошлись, отец продолжил пить и в какой-то момент ты вынужден был выгнать его из дому, чтобы защитить маму. Потом вы жили с родителями мамы и ее отец, твой дед, тоже пил.

А ты рос очень хорошим мальчиком и все они тобою гордились. Однажды ты принес домой кладбищенский крест и спросил: «Мама, мне это нужно для дела, можно он пока постоит в коридоре?» Мама говорит: «Нет, нельзя». И ты убрал, потому что был хорошим сыном и не хотел огорчать маму. Ты старался хорошо, очень хорошо учиться – в семье это было важно. Потом у тебя начались отношения с твоей учительницей. Физические. Я чувствую нехорошую ревнивую иронию, когда представляю, как среди прочих к твоей маме подходит она и говорит, мол, «спасибо Вам за Вашего сына». На радость им обеим ты поступил в финек.

И ты искал Бога, я убеждена, что упорно и заинтересованно искал Бога именно тот Сереженька, который взрывал, поджигал, громил кафе и трахал свою школьную учительницу, потому что это очень трудно, наверное, жить с ощущением, что для того, чтобы не опозорить семью и не огорчить никого, нужно исчезнуть, не быть. Ты искал Бога во всяких сектах и у протестантов, и у кришнаитов и читал Буддистскую литературу и интересовался сатанизмом. Ты искал Бога, а его нигде снаружи не было. С веществами у тебя все развивалось по обычной схеме: алкоголь, курительные, быстрые, тяжелые. Ну, и к тому времени, как ты блестяще закончил финек, ты уже был «на системе», но это пока не было заметно, хорошему мальчику очень шли щеголеватые пиджаки и галстуки, и твоя семья могла тобой гордиться. Твоя семья, но не ты сам.

Ты еще искал Любовь и делал разные удивительные вещи для девушек, в девушках недостатка не было, но чего-то не хватало тебе во всей этой схеме: Отношения, семья, работа в банке, карьерный рост. С карьерным ростом вообще здорово получилось – ты нечаянно взломал систему безопасности. Вызывают тебя на ковер: «Зачем Вы проникли в систему безопасности Центробанка и что Вы там делали?» Ты сказал правду: «Рисовал круг». Чувствовал себя при этом глупо. Тебя заметили, перевели на очень серьезную должность, сильно повысили зарплату, так что не смотря на то, что доза росла, денег пока хватало. Тем более, что все незначительные жизненные затраты вроде квартплаты, еды, бензина и других мелочей, все это готова была взять на себя твоя девушка. Она вообще на многое для тебя была готова, тем более, что ты честно обещал переломаться. А ты и переламывался. Периодически. Однажды, ты даже вообще не поехал к барыге. А приехал домой, а на сэкономленные деньги купил ей плюшевого мишку.

И она могла тобой гордиться до самого следующего вечера. Для меня во всей этой истории важно сходство наших с тобой ценностей и наше сходство в том, как в этих поисках мы похоже обламывали себе зубы. Ты, как и я, искал Любви, ты пробовал несколько раз и каждый раз в результате отношений ты оказывался в треугольнике Картмана, вы просто менялись ролями, продолжая оставаться внутри него. Ты спасатель – она жертва, она спасатель – ты жертва, в жертве ты задерживаться не хотел и переходил в насильника. Ты насильник – она снова жертва, бедная жертва, ужас – ей же там больно! Скорее переходи в спасателя. Даже удивительно, как это та самая девушка, которая манит до такой степени, что ты лезешь на дерево, чтобы взглянуть на нее в окно, вызывает потом не менее сильное желание плюнуть на ее будхиальную ценность – любимое из платьев. Я хорошо тебя понимаю, милый, и я так, благодарна за все те уроки, которые мы прошли с тобой вместе. Для того, чтобы освободиться из треугольника. Но это уже потом будет.

А пока ты оказался на дне и слава Богу, ты его ведь искал? Искал. Любви хотел? Ну вот. Днище, его зачем описывать, оно у всех людей похожее. Там темно. Там одиноко. Там страшно, очень страшно. Ты уволился из банка, девушка перешла в насильника из жертвы и указала тебе на дверь, ты забился в какую-то нору и прозябал там. Пока не нарвался на облаву. Господь был милостив к тебе и сделал с тобой все это довольно быстро – когда ты увидел свое бессилие перед болезнью, тебе еще не было 30 лет. Первая твоя реабилитация – православный приход где-то в глуши – результатов особых не дала, а вот вторая – представляла из себя микс из 12-шаговой программы и православия, и там ты кое-что узнал о себе. Что-то такое, с чем можно было жить трезвым. Сперва, просто жить. Потом – помогать другим. Это ты и делал. А потом спонсор сказал: «Ищи себе девушку».

Ххх

27 ноября твой день рождения. Я купила большую пачку небесных фонариков и перед сном мы ходили с тобой гулять, запускали их по одному, никто не знает как мы были счастливы. Никто, кроме нас с тобой. Осень. Ветер треплет ночную Петроградку, бренчат оборванные провода и шатаются дорожные знаки, фонарный свет противно-желтоватый, мертвый. А мы стоим обнявшись и смотрим в небо, где медленно уменьшается горящая точка. Но это было уже после дня рождения, когда между нами были все точки над «И» расставлены. После того, как ты сказал мне на этом дурацком празднике, что любишь меня. Что ты это знаешь точно, что ты боялся, что полюбить уже не сможешь, а теперь вот смог и рад этому. Я сидела закрыв лицо и была счастлива, твои друзья выпили весь чифир и разошлись, мы, наконец-то, остались вдвоем и ты сказал мне это. И, кажется, что впереди нас ждет одно только счастье. Я сижу на диване с ногами. Мы в каком-то восточном кафе и от твоих слов я ощущаю, что пьянею и проваливаюсь и мне уже не жаль, что я просидела в этом дурацком кафе весь вечер. Хотя еще час назад я звонила твоему спонсору и жаловалась, как тошно мне сидеть в этой чайной тусовке. Что я вообще делаю в этой компании, мне не понятно. Шутки для меня скучноваты и я чувствую себя чужой и не на своем месте. Я даже поулыбалась с твоим другом Профессором, с ним хотя бы можно было поговорить о медицине. Но в тот момент, когда он предложил мне сесть к нему поближе, чтобы можно было не перегибаться через тебя, ты довольно эмоционально говоришь: «Да нет, она к тебе не пересядет!» И профессор тогда спросил: «А что? Почему?» И вдруг, ты говоришь: «А потому, что это моя девушка!»

Конец ознакомительного фрагмента.