Вы здесь

Высшая школа и государство. Глобальное и национальное измерение политики. Глава I. Высшее образование в XXI веке: принципы, приоритеты, перспективы (Н. А. Михальченкова, 2017)

Глава I. Высшее образование в XXI веке: принципы, приоритеты, перспективы

§ 1. Высшее образование в контексте прав и свобод человека и гражданина

Вторая половина XX в. отмечена кардинальными изменениями в сфере высшего образования. Именно в этот период право на его получение было признано на мировом уровне одним из неотъемлемых прав человека и гражданина. В п. 1 ст.26 Всеобщей декларации прав человека[1] утверждается, что «каждый человек имеет право на образование» и что «высшее образование должно быть одинаково доступным для всех на основе способностей каждого». В 1960 г. была принята Конвенция о борьбе с дискриминацией в области образования[2], которая в ст.4 обязывает государства «сделать высшее образование доступным для всех на основе полного равенства и в зависимости от способностей каждого». При этом под высшим образованием понимаются «все виды учебных курсов, подготовки или подготовки для научных исследований на последнем уровне, предоставляемых университетами или другими учебными заведениями, которые признаны в качестве учебных заведений высшего образования компетентными государственными властями». Это определение было утверждено Генеральной конференцией ЮНЕСКО в ноябре 1993 г. в Рекомендации «О признании учебных курсов и свидетельств о высшем образовании»[3].

В преддверии нового века политическая дискуссия о высшем образовании вышла на новый уровень. Об этом свидетельствует простое перечисление тех международных форумов, где о дальнейшем развитии этой сферы человеческой деятельности нашёл своё отражение: Международная комиссия по образованию для XXI в., Всемирная комиссия по культуре и развитию, 44-я и 45-я сессии Международной конференции по образованию (Женева, 1994 и 1996 гг.), решения 27-й и 29-й сессий Генеральной конференции ЮНЕСКО, касающиеся, в частности, Рекомендации о статусе преподавательских кадров высших учебных заведений, Всемирная конференция по образованию для всех (Джомтьен, Таиланд, 1990 г.), Конференция ООН по окружающей среде и развитию (Рио-де-Жанейро, 1992 г.), Конференция по академической свободе и университетской автономии (Синая, 1992 г.), Всемирная конференция по правам человека (Вена, 1993 г.), Всемирная встреча на высшем уровне в интересах социального развития (Копенгаген, 1995 г.), четвёртая Всемирная конференция по положению женщин (Пекин, 1995 г.), Международный конгресс по образованию и информатике (Москва, 1996 г.), Всемирный конгресс по высшему образованию и развитию людских ресурсов для XXI в. (Манила, 1997 г.), пятая Международная конференция по образованию взрослых (Гамбург, 1997 г.). Однако особо в связи с этим надо выделить Всемирную конференцию по высшему образованию, проходившую в штаб-квартире ЮНЕСКО в Париже с 5 по 9 октября 1998 г., на которой был принят важнейший документ – «Всемирная декларация о высшем образовании для XXI века: подходы и практические меры»[4] (далее – Декларация).

Признавая факт беспрецедентного развития данной сферы (с 1960 по 1995 г. численность студентов во всех странах мира возросла с 13 до 82 млн, т. е. более чем в 6 раз), что знаменует превращение высшего образования из элитарного в массовое, Декларация тем не менее подчёркивает: «Наряду с этим, в этот же период ещё больше увеличился и так уже огромный разрыв между промышленно развитыми и развивающимися странами, в особенности наименее развитыми, в отношении доступа к высшему образованию и научным исследованиям, а также в отношении ресурсов, выделяемых на них. Этот период характеризовался также ещё большим социально-экономическим расслоением и ростом различий с точки зрения возможностей получения образования внутри самих стран, включая некоторые наиболее развитые и богатые».

В связи с этим Декларация формулирует основные направления формирования нового подхода к высшему образованию, который включает в себя такие основополагающие моменты, как:

– справедливость доступа;

– расширение участия и повышение роли женщин;

– продвижение знаний путём проведения научных исследований в областях естественных и гуманитарных наук и искусства и распространения их результатов;

– долгосрочная ориентация на адекватность;

– укрепление сотрудничества с миром труда и анализ и прогноз общественных потребностей;

– диверсификация в целях обеспечения равенства возможностей;

– новаторские подходы в сфере образования: критическое мышление и творчество;

– сотрудники и учащиеся высших учебных заведений в качестве основных действующих лиц.

Остановимся подробнее на сущности декларируемых принципов, которыми должны руководствоваться государства при определении, реализации и оценке своей политики в отношении высшего образования в XXI веке.

Прежде всего, необходимо отметить, что одним из важнейших политических аспектов дальнейшего развития систем высшего образования как на глобальном, так и на национальном уровне становится вопрос о равенстве и социальной справедливости.

Переход от элитарного к массовому высшему образованию сопровождается политической риторикой по поводу расширяющегося доступа в университеты, достижений, которые становятся доступны для всех, равенства на основе меритократического подхода. Однако, как следует из многочисленных исследований[5], при всех реально достигнутых в этой сфере успехах общая картина выглядит далеко не столь безоблачной. Современное высшее образование продолжает углублять социальную стратификацию общества, порождая новые виды неравенства. Если тендерное неравенство постепенно сходит на нет[6], то социально-классовое сохраняется. Более того, оно всё в большей степени в мультирасовых обществах становится привязанным не только к классовой, но и к расовой принадлежности.

Таким образом, речь идёт о недопустимости «никакой дискриминации в отношении доступа к высшему образованию по признаку расы, пола, языка и религии, а также в силу каких-либо экономических, культурных и социальных различий». В дополнение к этому выдвигается требование ликвидации любых возрастных барьеров, а также изменения отношения к людям с ограниченными физическими возможностями. Иначе говоря, принцип инклюзивного образования сегодня становится одним из основополагающих не только для школ, но и для университетов, что влечёт за собой не только совершенствование технологий обучения, но и перестройку физической среды высшего образования.

Дебаты по вопросу о «равных возможностях» получения высшего образования не ограничиваются лишь непропорционально малой долей студентов – выходцев из определённых социальных групп (бедных семей, рабочего класса и расовых меньшинств), но и поднимают проблему более высокого уровня отсева из вузов среди них, а также резко различающегося их представительства в вузах различных категорий. Конечно, это неравенство не относится исключительно к сфере высшего образования, а является симптомом более серьёзных диспропорций в жизни современных обществ. Тем не менее именно образование, которое П. Сорокин относил к одному из наиболее эффективных «социальных лифтов»[7], может сыграть важнейшую роль в решении этих социальных проблем, обеспечивая доступ в элиту наиболее талантливым и активным представителям социальных низов, повышая тем самым общий уровень жизненных притязаний среди тех, кто по своему происхождению находится в самом низу социальной лестницы.

Одной из наиболее противоречивых с политической точки зрения идей, связанных с обеспечением «равных возможностей», является идея (и соответствующая государственная политика) так называемой «позитивной дискриминации», предусматривающая определённые преференции, а в ряде случаев – даже квоты, в отношении групп, подвергавшихся исторической дискриминации. В связи с этим возникает противоречие: с одной стороны, можно говорить о нарушении в данном случае «принципа заслуг», с другой стороны – сами «заслуги» (более высокий уровень знаний, культуры, богатство языка и т. п.) могут быть результатом воспитания в семье с более благополучным социально-экономическим положением в обществе[8]. В любом случае «позитивная дискриминация», на наш взгляд, является достаточно спорным вариантом решения проблемы равенства доступа к высшему образованию, т. к. может привести (и уже приводит) к снижению его качества и девальвации его как социальной ценности.

Гораздо более рациональным путём для обеспечения равного доступа к высшему образованию представляется диверсификация моделей высшего образования, наличие государственных, частных (коммерческих и некоммерческих) высших учебных заведений, характеризующихся различными формами получения образования. Не случайно в последние годы наряду с классическими университетами и узко профессионально ориентируемыми вузами (институтами, колледжами, академиями) всё более широкое распространение стали получать новые институты. Прежде всего, в этой связи стоит упомянуть «открытые университеты», поступление в которые не обусловлено наличием какого-либо сертификата о полученном ранее образовании и обучение в которых не завершается присвоением профессиональной квалификации по существующим в данной стране стандартам. Иначе говоря, в открытых университетах каждый может учиться тому, что ему интересно. При этом учебная программа обычно не включает системных знаний по другим дисциплинам.

Самым известным из открытых университетов в мире является основанный в 1969 г. Открытый университет Лондона, обучение в котором за эти годы прошли более 3 млн человек. Сегодня открытые университеты функционируют в разных странах мира, в том числе России. При том, что принцип всеобщей доступности и свободы выбора образовательной траектории характерен для всех подобных учреждений, между ними существуют и определённые отличия. Так, например, Открытый университет Израиля (ОУИ), замысленный по аналогии с британским и начавший свои занятия в 1976 г., в 1980-е гг. уже был официально признан высшим учебным заведением и получил право присваивать выпускникам степень бакалавра. В 1982 г. дипломы бакалавров впервые получил 41 выпускник. Сегодня ОУИ предлагает и магистерские программы, для зачисления на которые уже нужен диплом бакалавра[9]. Специфика данного университета изначально заключалась в приверженности к принципу дистанционного обучения, который вплоть до наступления эпохи Интернета реализовывался через систему телевизионных лекций и пересылаемых по почте учебно-методических комплексов.

По мере развития информационно-коммуникационных технологий наряду с дистанционным обучением, которое может осуществляться как в рамках уже действующих вузов, так и в специально создаваемых для этой цели дистанционных университетах, всё большее распространение получает система массовых открытых онлайн курсов (MOOCS – Massive Open On-line Courses), кардинальным образом расширяющих доступ к знаниям. В последние годы речь уже идёт не просто о «массовизации» высшего образования, а об его «кастомизации» (от англ. customer – «покупатель»), т. е. ориентированности на конкретного покупателя образовательных услуг с его специфическими потребностями и запросами. Всё это должно способствовать расширению возможностей реализовать право на получение высшего образования. Однако существует реальная опасность того, что в жертву массовости может быть принесено качество, за чем неминуемо последует девальвация ценности получаемого вузовского диплома.

Другая проблема – это роль высших учебных заведений в приращении научного знания. Сегодня всё очевиднее становится неразрывная связь между образованием и наукой. При этом в Декларации особо подчёркивается необходимость активизировать исследования «во всех дисциплинах, включая социальные и гуманитарные науки, образование (в том числе высшее), инженерные и естественные науки, математику, информатику и искусство, в рамках национальной, региональной и международной политики в области научных исследований и разработок»[10]. В то же время в реальности современного мира о гармоничном развитии исследований в разных сферах знания говорить вряд ли можно.

Наиболее уверенно чувствуют себя в вузах те, кто специализируется в сфере технических наук, медицины и ряда других узкоспециализированных профессий, в то время как их коллеги в области гуманитарных и общественных наук, а также в ряде случаев фундаментальных естественнонаучных знаний, испытывают серьёзное беспокойство за своё будущее. В результате разнится и их восприятие университетской реальности. Так, например, профессор финансового департамента в Сингапуре или металлургии в Уханьском университете в Китае вполне оправданно будет считать, что университеты никогда не были столь популярными и хорошо финансируемыми, как в настоящее время. Однако профессор, специализирующийся на средневековой истории в Осло или германской литературе в Шеффилде, может ощущать тревогу относительно своего будущего в условиях, когда его научные занятия перестают цениться обществом. В итоге происходит явное расслоение внутри самого университетского сообщества, что только добавляет напряжённости, в том числе политической, в сферу высшего образования.

Основная опасность, на наш взгляд, заключается в доминирующем среди политических элит технократическом подходе к решению проблем общественной жизни, которые не могут быть решены лишь за счёт использования новых технологий без более глубокого проникновения в природу человеческого общества, социальных отношений и понимания мотивов человеческого поведения и осознания возможных путей влияния на него. Именно об этой опасной тенденции говорил в своём выступлении на конференции научных сотрудников РАН «Настоящее и будущее науки в России. Место и роль Российской академии наук» академик В. А. Тишков: «Гуманитарное знание имеет особую ценность в современной технократической цивилизации, и важность поддержки гуманитарных наук как необходимого условия развития страны, поддержки интеллектуального потенциала нашего общества, формирования национального самосознания российского народа является довольно тривиальной констатацией при обсуждении состояния науки и образования. Однако этот тезис в последние пару лет подвергается сомнению некоторыми политиками и управленцами в области науки и образования»[11].

Важнейшим принципом высшего образования на данном этапе развития человеческой цивилизации является его адекватность ожиданиям общества. В связи с этим, однако, возникает вопрос о том, на чьи именно ожидания, потребности и интересы необходимо ориентироваться при определении государственной политики в сфере высшего образования, поскольку общество не является чем-то целостным, а распадается на различные социальные слои и группы. В Декларации в связи с этим подчёркивается, что «высшее образование должно укреплять свои функции, связанные со служением обществу, в особенности свою деятельность по борьбе с нищетой, нетерпимостью, насилием, неграмотностью, голодом, ухудшением окружающей среды и болезнями… В конечном счёте целью высшего образования должно быть создание нового общества, не знающего насилия и эксплуатации, члены которого высоко и всесторонне развиты, полны энтузиазма, руководствуются любовью к человечеству и мудростью»[12]. Таким образом, по нашему мнению, речь идёт не столько о соответствии высшего образования какому-то конкретному социальному заказу, сколько о приверженности его общечеловеческим ценностям.

В то же время данный принцип может вступать в определённое противоречие с другим – принципом укрепления сотрудничества с миром труда, который переводит разговор о предназначении высшего образования из социокультурной в экономическую плоскость. Формирование предпринимательских навыков и поощрение инициативы, необходимые для обеспечения дальнейшего экономического роста, могут быть одновременно направлены не на служение общественному благу, а на удовлетворение собственных узкоэгоистических, корыстных интересов. В связи с этим параллельно ставится задача формирования у студентов чувства социальной ответственности, готовности стать полноправными членами демократического общества и содействовать таким изменениям, которые будут благоприятствовать равноправию и справедливости.

Необходимостью нового идеологического насыщения процесса преподавания в значительной степени обосновывается и важность новаторских подходов в сфере образования. Ставится задача воспитания «мотивированных граждан, способных к критическому мышлению, анализу общественной проблематики, поиску и использованию решений проблем, стоящих перед обществом, а также к тому, чтобы брать на себя социальную ответственность»[13]. При этом особо подчёркивается необходимость отражения в учебных программах проблематики прав человека и аспектов, связанных с тендерным равенством.

Все эти принципы возможно будет реализовать на практике только при условии, что центральное внимание в государственной политике будет уделено статусу преподавателей и студентов как основных акторов в сфере высшего образования. В отношении преподавателей речь идёт не только о создании благоприятных условий для постоянного повышения из квалификации, но и о планомерных, системных действиях по обеспечению адекватного стоящим перед ними задачам профессионального и финансового положения, основные параметры которого были определены в Рекомендации о статусе преподавательских кадров высших учебных заведений, принятой Генеральной конференцией ЮНЕСКО в ноябре 1997 года[14].

Что касается студентов, то главным становится формирование у лиц, принимающих политические и управленческие решения, отношения к ним как к основным партнёрам и ответственным участникам процесса обновления высшего образования. Отсюда необходимость развития студенческого самоуправления, поддержка, в том числе государственная, студенческих организаций, привлечение их к решению вопросов, связанных с высшим образованием, к оценке, обновлению методики и программ обучения, а также – в рамках действующих учреждений – к разработке политики учебных заведений и управлению ими.

Среди практических мер, которые должны способствовать реализации вышеназванных принципов в высшем образовании, в Декларации особо подчёркивается значимость следующих аспектов.

Прежде всего, речь идёт о необходимости постоянной оценки качества получаемого в вузах образования. При этом ключевыми являются два момента. Во-первых, сама оценка представляет собой многомерную концепцию, в рамках которой должны анализироваться все функции и виды деятельности, а именно: учебные программы, уровень научных исследований, кадровый потенциал, контингент учащихся, материально-техническая база, деятельность на благо общества и т. п. Во-вторых, оценивание качества высшего образования должно сочетать в себе три измерения: внутриорганизационное (самооценка), национальное и международное. При этом отмечается необходимость учёта конкретных институциональных, национальных и региональных условий «с тем, чтобы учитывать многообразие и избегать унификации»[15].

В начале XXI в. очевидной стала необходимость адаптации вузов к новой технологической реальности, к всё расширяющемуся использованию информационно-коммуникационных технологий (далее – ИКТ). Однако важно, на наш взгляд, не забывать о предостережении, содержащемся в Декларации: «… учитывая новые возможности, открывающиеся в связи с использованием ИКТ, важно сознавать, что речь идёт, прежде всего, об использовании ИКТ высшими учебными заведениями для модернизации своей работы, а не о том, чтобы ИКТ трансформировали реальные высшие учебные заведения в виртуальные»[16]. Таким образом, речь не может идти о снижении значимости преподавателей, «хотя и видоизменяет их роль в отношении учебного процесса»; однако следует помнить о том, «что основополагающее значение приобретает постоянный диалог, преобразовывающий информацию в знания и понимание»[17].

Новые задачи, стоящие перед высшим образованием, требуют соответствующего совершенствования управления и финансирования этой сферы. И в позиции по этому вопросу представляется важным с политической точки зрения обратить внимание на следующие моменты. Во-первых, утверждение права вузов на автономию сопровождается признанием необходимости их подотчётности органам государственной власти, обучающимся в них студентам и обществу в целом. Во-вторых, подчёркивается важность выстраивания партнёрских отношений со всеми заинтересованными сторонами (организациями и лицами). В-третьих, признаётся не только правомочность, но и целесообразность привлечения в сферу высшего образования наряду с государственными средствами (которые продолжают играть ведущую роль в финансировании вузов) других финансовых источников. Иначе говоря, в современных условиях диверсификация финансовых потоков, поступающих в сферу высшего образования, становится необходимостью.

Дальнейшее развитие высшего образования в условиях глобализирующегося мира требует укрепления сотрудничества вузов разных стран на принципах партнёрства и солидарности, невзирая на государственные границы. При этом от подобного взаимодействия должны выигрывать в первую очередь развивающиеся страны, поскольку человечество в целом заинтересовано в равномерности развития высшего образования по всем регионам земного шара.

Наличие общих принципов и подходов к высшему образованию в современном мире, признание права каждого человека на доступ к высшему образованию на основе личных способностей и достоинств являются важнейшими предпосылками эффективного функционирования этой сферы жизни общества. Однако в условиях ярко выраженной неравномерности развития, усиления диспропорций между «богатым Севером» и «бедным Югом» очевидны различия в способности граждан отдельных стран реализовать это право на практике. Для того, чтобы высшее образование действительно стало доступным и качественным, перед странами, не входящими в «клуб богатых и развитых», стоит сложная задача по вторичной модернизации их систем высшего образования, которая в сложившейся на глобальном рынке образовательных услуг ситуации на данном этапе практически будет «вестернизацией».

Соответственно, оценивая новые тенденции и прогнозируя будущее высшей школы, мы в первую очередь должны опираться на анализ происходящего в наиболее развитых странах мира, где наблюдается процесс трансформации индустриальных обществ в общества знаний. Социально-экономические процессы здесь всё в большей степени характеризуются:

– увеличением доли высококвалифицированного труда, изменением структуры занятости, ростом спроса на высшее образование, становящееся важнейшим каналом приращения «человеческого» и «социального» капитала. При этом, как отмечает В. В. Насонкин, «если для "человеческого капитала" принципиальное значение имеет усвоение конкретных практикоориентированных компетенций (преимущественно в сфере информатики, техники, технологии и т. п.), т. е. "обучение", то для "социального капитала" важнее формирование личности, ценностных ориентаций и гуманистической ориентации – процесс, который может быть определён как "образование"»[18];

– дифференциацией социальных требований к учебным программам, в которых наряду с общенаучной и профессиональной подготовкой необходимо предусмотреть дисциплины и практики, способствующие формированию у студентов социальной ответственности, приверженности нормам жизни демократического общества, навыкам социальной коммуникации и т. п.;

– большей гибкостью в организации учебного процесса, нацеленностью его на индивидуальные потребности студента, готового к проявлению навыков самоорганизации и самостоятельного планирования своей учебной деятельности. Тем самым будет осуществляться подготовка молодого человека к вхождению в современный рынок труда, требующий от работника постоянной готовности к переменам;

– ориентацией на качество высшего образования, которое удовлетворяло бы государство, работодателей и одновременно отвечало бы запросам и ожиданиям самих студентов.

Соответственно, во главу угла сегодня ставятся такие характеристики выпускника вуза, как конкурентоспособность на рынке труда, интернациональная ориентация, т. е. готовность к международной мобильности и способность работать в мультикультурных коллективах, нацеленность на образование на протяжении всей жизни, способность к применению междисциплинарного, комплексного подхода к решению поставленных задач.

§ 2. Влияние глобализации на высшее образование в современном мире

В начале XXI в. университеты по всему миру оказались в парадоксальной ситуации. Никогда ранее в истории человечества их не было так много и они не играли столь важной роли, но никогда ранее они и не испытывали такую неуверенность в собственном будущем и сомнение в своей идентичности. Они получают как никогда много денег и тем не менее испытывают серьёзные опасения по поводу своего места в системе приоритетов общества и государства. Число студентов в мире в несколько раз больше, чем когда-либо, однако нарастает скептицизм по поводу целесообразности (и интеллектуальной, и материальной) получения высшего образования. Если в определённых частях земного шара университеты рассматриваются в качестве двигателей научно-технического прогресса и инструмента для достижения экономического процветания, а развивающиеся страны стремятся к созданию новых высших учебных заведений, то в других регионах университеты обвиняют в «высокомерии», «отсталости», «консервативности» и «элитарности».

Возникающая в обществе напряжённость вокруг университетов принимает различные формы в зависимости от местной специфики и культурных традиций, однако сам по себе факт быстрого распространения университетского образования по всему миру является чётким индикатором растущих общественных ожиданий по поводу высшего образования. При этом если развивающиеся страны надеются на то, что недавно созданные университеты помогут росту их конкурентоспособности в глобальной экономике, то в более благополучных западных странах с их давно сложившимися традициями и институтами высшего образования нарастает тревога по поводу того, что под влиянием глобализации и сиюминутных потребностей рыночной экономики всё более реальной становится угроза открытому научному поиску, что всегда было главным в деятельности университетских сообществ.

Важно отметить, что экспансия высшего образования за последние десятилетия нашла своё выражение не только в увеличении численности студентов, но и в расширении спектра специальностей и типов высших учебных заведений. Отсюда всё чаще термин «университет» носит расширительный характер, поскольку используется в отношении большого числа разнообразных форм образовательных институтов. Эти институты выполняют целый ряд важных социальных функций, начиная с профессиональной подготовки и заканчивая трансфером инновационных технологий, а также способствуют достижению таких важнейших общественных целей, как формирование гражданских ценностей и обеспечение социальной мобильности. Однако при всей их важности эти цели не являются главными для тех организаций, которые мы называем университетами. Следовательно, возникает естественный вопрос: что же такое современный университет и в чём его отличие от других просветительских организаций, таких как школы, исследовательские лаборатории, просветительские ассоциации, музеи и т. п.?

Современный университет – это, прежде всего, учебное заведение, обладающее определённым престижем в обществе. Не случайно мы наблюдаем тенденцию, свойственную как России, так и другим странам мира, когда различные учебные заведения высшего образования буквально «бьются» за то, чтобы получить официально статус университета.

Представляется, что в самом общем виде современный университет должен обладать следующими минимальными характеристиками.

Во-первых, он должен предоставлять определённую форму постшкольного образования, которое является чем-то выходящим за рамки чисто профессионального обучения.

Во-вторых, в его стенах идёт обучение и проводятся исследования, чей характер не определяется лишь сиюминутными потребностями практической деятельности.

В-третьих, подобного рода деятельность идёт более чем по одному направлению и определяется целым набором различных дисциплин. Не случайно само слово «университет» произошло от латинского «universitas», что означает «совокупность, общность».

В-четвёртых, данное заведение обладает определённой долей институциональной автономии в тех вопросах, которые касаются интеллектуальной деятельности.

Структура этих четырёх минимальных характеристик зависит от наличия других, более жёстких форм учебных заведений и сама по себе уже может позволить нам предположить, с чем связана существующая напряжённость между университетами и теми общественными системами, в которых они функционируют. Создаётся впечатление, что университеты по самой своей природе постоянно стремятся выйти за жёстко очерченные рамки сиюминутных, практических задач.

В дополнение к этим минимальным характеристикам необходимо, на наш взгляд, упомянуть и о такой особенности университетов, как возможность отбора и формирования собственного штата преподавателей, исследователей, административных работников, а главное – студентов, что ещё более затрудняет контроль над их деятельностью со стороны государства и общества. Школы должны обучать всех, но они не готовят своих будущих учителей. Компании принимают на работу новых сотрудников и обучают их, однако это не является основным в их деятельности. В отличие от них формирование будущих учёных, исследователей и преподавателей – не просто одна из функций университетов, а неотъемлемо присущая им характеристика, обеспечивающая преемственность и сохранение традиций. Уже со студенческой скамьи молодых людей приучают к свободному интеллектуальному творчеству, к автономии и выбору собственных приоритетов. Именно поэтому понимание академических свобод и их чёткое обозначение людьми, не принадлежащими к университетскому сообществу, как правило, затруднено.

Главный вопрос, который сегодня задаётся в связи с высшим образованием, это вопрос о том, произошли ли в этой сфере кардинальные изменения под влиянием глобализации. Когда мы говорим о глобализации высшей школы, то нередко используем это слово как синоним интернационализации. Однако вряд ли это может трактоваться как нечто абсолютно новое. Образование и наука изначально по своей природе наднациональны. Университеты одной страны всегда перенимали опыт университетов других стран, учась друг у друга, а с конца XIX в. существование европейских империй естественным путём вело к распространению европейских моделей по всему миру. Однако в последние десятилетия XX в. и ещё более заметно в начале нового столетия происходит одновременная трансформация масштаба высшего образования практически во всех развитых странах (да и в ряде развивающихся), сопровождающаяся введением аналогичных организационных и финансовых форм, что свидетельствует о серьёзном отходе от существовавших ранее национальных традиций в этой сфере.

На основе ряда сравнительных исследований, проведённых в последние годы[19], можно составить сводную табл. 1, позволяющую, на наш взгляд, выявить наиболее существенные изменения, произошедшие в сфере высшего образования.


Таблица 1. Сравнительный анализ основных изменений в сфере высшего образования середины XX в. и под воздействием глобализации


Оценивая происходящее, следует, на наш взгляд, подчеркнуть, что далеко не все из этих изменений носят революционный характер. Так, например, использование ИКТ в учебном процессе является просто распространением на сферу высшего образования тех инновационных изменений, которые произошли в жизни общества в целом. Конечно, компьютеризация оказывает существенное влияние на методы обучения, но вряд ли можно говорить о полной трансформации этого процесса. Также можно усомниться в качественных изменениях академического сообщества. Безусловно, ускорение обмена информацией между специалистами из разных стран и университетов, широкое использование английского языка как средства научной коммуникации влияют на общую ситуацию в высшем образовании, однако опять же речь скорее идёт об интенсификации, чем о трансформации. В то же время вопрос о том, представляет ли высшее образование общественное или личное благо, затрагивает основы социальной жизни, ценностных ориентаций и влияет на сам характер функционирования общественных систем.

Однако в центре внимания, безусловно, должна находиться та совокупность изменений, которая сигнализирует о замене национального компонента интернациональным. Одним из важнейших аспектов подобного рода трансформации является всё возрастающая мобильность студентов. При этом если вначале основными точками притяжения были университеты США и Великобритании, то в последние годы в роли региональных рекрутёров на первый план стали выходить Сингапур и Австралия. Ещё в конце 1990-х гг. перед австралийскими университетами была поставлена задача резко увеличить доходы от иностранных студентов. В результате вскоре они составили более 2,5 % от общего числа обучающихся[20]. Сегодня эта цифра уже превышена целым рядом университетов Великобритании, США и других стран. Особенно велико их число на магистерских и докторских программах. Так, в Лондонской школе экономики к 2010 г. число иностранных студентов превысило 60 %[21].

Академическая мобильность, т. е. право и реальная возможность студентов получать образование в разных точках мирового образовательного пространства в соответствии с их собственными интересами и потребностями в образовании, а также в зависимости от возможностей получения образования на родине и от потребности экономики и социальной сферы их стран в кадрах определённого профиля, всегда существовавшая, но особенно активно внедрявшаяся в последние десятилетия, в том числе в рамках Болонского процесса, становится в эпоху глобализации важнейшим фактором совершенствования всего мирового образовательного пространства.

Кроме того, привлечение студентов из разных стран мира может служить источником новых импульсов развития университетов в связи с повышением уровня культурного и языкового разнообразия контингента обучающихся, а также существенным дополнением к другим доходам, давая возможность как для технологического и кадрового совершенствования, так и создания условий для превращения университетов в автономные экономические системы.

Однако только академической мобильностью интернационализация образования не исчерпывается. В основе современного понимания образовательного процесса в большинстве случаев среди прочих параметров лежит убеждение в отсутствии каких-либо границ между отдельными областями знания – в том числе национальных границ, которые бы препятствовали использованию знаний, полученных на территории одного национального государства, в других частях света. Немецкий учёный Ульрих Тайхлер[22] указывает на то, что университеты интернациональны в гораздо большей степени, чем любые другие организации, а учёные являются носителями космополитического мировоззрения. При подобном подходе, с точки зрения управления университетами, а также организации учебного и научно-исследовательского процесса, роль политико-административных систем отдельных национальных государств, а также их субнационального уровня в значительной степени нивелируется. Главным субъектом управления становится сам университет и его органы самоуправления, а в формировании образовательного контента и выработке фундаментальных принципов функционирования университетских комплексов решающее значение приобретает глобальная внешняя среда, диктующая наиболее актуальные направления подготовки, допустимые сроки реализации образовательных программ, формирование требований к непрерывности образования на протяжении всей жизни человека, а также постоянное стремление переноса знания как основной ценности образования без учёта географических, идеологических и политических границ.

Трактовка понятия «интернационализация образования» не является единой в мировом образовательном пространстве. Разброс в определении границ этого процесса чрезвычайно велик: от обычной «трансграничной мобильности» до широкомасштабного формирования интегрированного образовательного контента, разработки общей структуры образовательных программ, создания международных исследовательских сетей, признания всех видов дипломов об образовании и документов, дающих право на получение высшего профессионального образования, а также масштабного финансирования всех мероприятий, включая расширенную программу «Эразмус+», позволяющую студентам из стран с низким уровнем финансовой обеспеченности активно участвовать во всех процессах международной мобильности.

Наиболее широкое понимание процесса интернационализации отражено в определении, данном канадской исследовательницей Джейн Найт (Jane Knight): «Это интеграция международного, мультикультурного или глобального измерения [образовательного пространства] по целям, функциям и процессу предоставления услуг высшего профессионального образования»[23]. И как подчёркивает директор Ассоциации академического сотрудничества в сфере высшего образования Бернд Вэхтер (Bernd Wachter), интернационализация представляет собой многогранный феномен, включающий в себя различные формы деятельности[24].

Как мы уже отмечали, было бы неправильным утверждать, что попытки преодоления границ между национальными системами высшего образования не предпринимались до начала нынешнего столетия. Более того, трактовка процесса глобализации как явления последних десятилетий и интернационализации образования как феномена, связанного в первую очередь с подписанием Болонской декларации[25], искажает исторические факты и объективную реальность. Не приводя многочисленные примеры, имевшие место в самые разные периоды истории (начиная с античности и, возможно, даже раньше), вспомним лишь о наиболее ярких эпизодах российской истории.

В последние десятилетия XVII и в начале XVIII в. формирование российской системы образования в целом и системы высшего профессионального образования в частности происходило при участии и под исключительно сильным влиянием университетов и отдельных учёных Западной Европы, прежде всего Германии. Пётр I и его преемники не только не препятствовали, но и прямо направляли на учёбу за границу тех, кто впоследствии развивал российскую науку, выводя её на ведущие позиции в развитии глобального знания. В Германии формировался гений М. В. Ломоносова, а также его соученика – выдающегося химика, создателя русского фарфора Д. И. Виноградова.

Техническое знание, абсолютно необходимое для индустриализации гигантской аграрной державы и обеспечения её обороноспособности, черпали в Германии и США будущие выдающиеся советские инженеры. Перенос знания на российскую почву позволил в обоих случаях интенсифицировать процесс развития собственной системы образования и добиться выдающихся результатов в крайне сложных политических и экономических условиях.

В статье «Международная мобильность студентов в Европе в контексте Болонского процесса» У. Тайхлер выделяет четыре основных этапа[26] продвижения европейских систем образования к интеграции, преодолению границ и нивелированию различий между ними. В качестве точки отсчёта он использует конец Второй мировой войны, что представляется обоснованным, т. к. именно с этого момента в Европе начинается процесс формирования различного рода институтов, призванных способствовать преодолению вражды и ненависти, созданию интегрированного экономического, а затем и политического пространства.

На первом этапе главной целью активизации мобильности студентов было убеждение в том, что расширение и углубление знаний о других странах и ином образе жизни будет способствовать искоренению стереотипов и углублению понимания разнообразия европейских культур. Результатом этого этапа стало заключение двусторонних соглашений между отдельными странами по признанию документов об образовании, дававших право на продолжение получения образования в соответствующей стране. В процессе активно (начиная с 1950-х гг.) участвовал Совет Европы, в дальнейшем в разные периоды в него включались ЮНЕСКО, Европейская комиссия и другие политические акторы, игравшие ведущую роль в определении и реализации политики объединённой Европы. С ними взаимодействовали также страны Центральной и Восточной Европы в 1970-е годы.

Второй этап, стартовавший в 1960-е гг., был нацелен на увеличение количества людей, получающих высшее образование. Передовые страны видели в этом условие стимулирования экономического развития в целом, придавая данному процессу принципиальное значение относительно преодоления неравенства и несправедливости при получении образования и самореализации человека. ОЭСР (Организация экономического сотрудничества и развития) рекомендовала для достижения поставленных целей диверсификацию учебных программ, сокращение их продолжительности и получение образования студентами в учреждениях, не связанных прямо с научными исследованиями. Необходимо отметить, что оба первых этапа прошли фактически без участия СССР, т. к. получение образования советскими студентами за рубежом было редким явлением, что же касается многочисленных иностранных студентов, получавших высшее образование в СССР, то оно не было связано с общемировым процессом, т. к. проходило исключительно в рамках помощи развивающимся странам Азии и Африки, т. е. никак не влияло на систему образования нашей страны[27].

В рамках третьего этапа усиления интернационализации процесса получения высшего образования быстро нарастала мобильность студентов, усиливалось сотрудничество между странами и университетами и шло согласование общих подходов и стандартов для европейской образовательной системы. Наибольшую активность проявляли при этом институты Европейского союза (далее – ЕС), результатом чего стало создание в конце 1980-х гг. программы «Эразмус», направленной на поддержку и стимулирование краткосрочной международной мобильности студентов и приобретшей наибольшую популярность у студентов стран Центральной и Восточной Европы в 1990-е гг. и в более поздний период.

Четвёртый этап стал попыткой конвергенции систем образования, введения идентичной структуры систем высшего образования (бакалавриат – магистратура), связанных с этой структурой организационных элементов (система учётных единиц, повышение единообразия документов о полученном ранее образовании и т. д.). Основным шагом, предпринятым на этом этапе, стало подписание в 1999 г. Болонской декларации[28], к которой присоединилась и Российская Федерация. По прошествии более чем 15 лет с момента принятия данного международного документа отношение к нему абсолютно неоднозначно. Более того, со стороны преподавательского и студенческого сообществ высказываются многочисленные критические замечания, связанные с сокращением сроков обучения, снижением качества образования при использовании двухуровневой системы и т. п., однако ценность получения студентами знаний в разных образовательных учреждениях собственной страны (внутренняя мобильность), а также в университетах и других образовательных организациях разных стран никем не оспаривается. Таким образом, можно утверждать, что интернационализация образования, а также связанные с ней унификация и конвергенция образовательных систем являются позитивным импульсом для развития современных университетов и дальнейшего усиления их роли как центров инновации.

Однако, несмотря на большое количество стран, подписавших Болонскую декларацию, нужно констатировать, что государства, даже являющиеся членами ЕС, который проводит в определённой степени единую политику в сфере образования, находятся на абсолютно разных ступенях развития процесса интернационализации высшего образования.

Особый интерес к интенсивности и глубине процесса интернационализации в сфере высшего профессионального образования, естественно, проявляют в странах, относительно недавно включившихся в общеевропейские и общемировые процессы. Румынскими учёными осуществлено масштабное исследование[29], в ходе которого был проведён анализ включения элементов процесса интернационализации в четырёх государствах – ФРГ, Польше, Румынии и Эстонии. В центре их внимания находился ряд параметров, определяющих основные мероприятия, их нормативные правовые основания, степень эффективности проводимой в данном направлении работы, а также уровень системности процесса в целом. Следует отметить, что как образцовый объект в исследовании рассматривается ФРГ – флагман процесса интернационализации в Европе, а три остальных государства относятся к странам Центральной и Восточной Европы, проходящим процесс политической, экономической и социальной трансформации.

В 2013 г. Европейской комиссией (далее – ЕК) было принято Коммюнике «О месте европейского высшего образования в мире»[30], свидетельствующее о стремлении вновь обратиться к проблеме интернационализации высшего образования. Документ является фактически проектом общеевропейской стратегии, выделяет основные направления развития в данной сфере на уровне ЕС и Европы в целом. При этом предусматривается и соответствующее финансирование, которое должно выделяться в рамках общего финансирования европейскими институтами в 2014–2020 гг., в частности, выделение 14 млрд евро на программу «Эразмус+».

Опубликованный документ не просто призывает университеты «мыслить глобально», но и подчёркивает необходимость и важность разработки аналогичных стратегий на уровне национальных систем образования. Потребность в национальных стратегиях связана в числе прочего с отсутствием у органов управления ЕС компетенции в определении и реализации общеевропейской образовательной политики, которая остаётся в соответствии с европейскими принципами в ведении национальных государств. Расширение общеевропейской компетенции в сфере образования воспринимается ими как посягательство на суверенитет и национальную идентичность[31].

В то же время при анализе реальной ситуации в ЕС выявляется абсолютно различный уровень разработанности стратегических документов по интернационализации высшего профессионального образования, что ведёт к спонтанности и хаотичности этого процесса в целом. Можно назвать лишь одну страну, для которой характерен системный подход к обеспечению единой образовательной стратегии в этом направлении на всей территории государства, – ФРГ. Именно в Германии в активизации всех направлений интернационализации – мобильности немецких студентов, привлечении для обучения в германских университетах иностранных студентов, формировании интернациональных учебных и исследовательских сетей, унификации образовательного контента и приведении образовательного процесса к единым организационным моделям, создании атмосферы благожелательности, формировании интернациональных кампусов, привлечении талантливых учёных из-за рубежа – достигнуты наибольшие результаты[32].

Наименее же успешно процесс развивается в странах Центральной и Восточной Европы, которые относительно недавно включились в общеевропейский образовательный контекст. На это обращают внимание румынские исследователи[33], подчёркивая, что и в самой Румынии пока ощущаются большие сложности в развитии интернационализации: практически все проводимые мероприятия инициируются самими университетами, а не государством, что исключает системное включение всех вузов в этот процесс. Единственным исключением является привлечение студентов из Молдовы, которое носит скорее политический, чем образовательный и научный характер. Аналогичные программы разработаны и осуществляются в Польше с ориентацией на студентов польского происхождения из других стран, а также с особым акцентом на сотрудничество с вузами Украины, которая объявлена целевой страной. Значительные недоработки в этой сфере выявляются в целом ряде образовательных систем: в частности, унифицированная стратегия отсутствует в Польше, а в Эстонии основным направлением, включённым в имеющиеся формальные документы, является привлечение иностранных студентов для обучения в магистратуре и аспирантуре.

В качестве яркого примера включения конкретных вузов в процесс интернационализации можно привести Стратегию, разработанную и принятую Президиумом университета Гамбурга в 2013 г. и рассчитанную на период до 2020 года. Документ основывается на следующих общенациональных и общеевропейских проектах и программах:

– Стратегия Германского фонда научных обменов 2020;

– Решение ректоров вузов ФРГ (сентябрь и декабрь 2012 г.);

– Решения Совета по образованию (№ 18 2012 г.)[34].

Расположенный во втором по величине городе Германии, всегда отличавшемся космополитическими настроениями, типичными для портовых городов, университет Гамбурга в настоящее время поддерживает и активно продвигает все направления интернационализации высшего образования. В качестве фундаментальной цели во всех указанных документах выдвигается формирование системы образования, обучения и исследований, способной нести ответственность за глобальную мировую систему и отвечать на многочисленные вызовы нового столетия. При этом интернационализация понимается как формирование «транснациональной системы» университета как единого целого. Это означает обязанность университета включаться во все процессы развития, происходящие в мировой системе университетов, и продвигать космополитические идеи.

Как указывается в Стратегии самого университета, его международные обязательства обусловлены тремя основными факторами, а именно: историческими обязательствами, фундаментальными принципами функционирования, политическими условиями интернационализации университетов в Германии. Исторические обязательства университета сформулированы в его миссии[35]: «исследовать, обучать, образовывать и формировать». Последний элемент миссии возлагает на университет особые обязательства по формированию характера молодых людей. В рамках этого процесса интернационализация играет особую роль для обеспечения внедрения в их сознание идей космополитизма. Осознание единства человечества как социальной системы, общие для всех людей проблемы и задачи, от решения которых подчас зависит выживание существующей ныне цивилизации, не может мешать одновременному развитию таких позитивных ценностей, как гуманизм, патриотизм, ответственность по отношению к своему народу и к Земле как общему для всех дому.

Как указывалось ранее, в процессе интернационализации значительную роль сыграла и будет, несомненно, играть в дальнейшем Болонская декларация. В 2010 г. и в последующие годы были проведены исследования результатов первого десятилетия действия данного документа, к которому присоединилось большинство европейских государств, включая Россию, а также ряд стран, находящихся за пределами континента. Они показали, что скорость реализации различных направлений Болонского процесса даже в Европе сильно различается[36]. К 2010 г. более 90 % вузов Европы, принявших участие в исследованиях[37], внедрили двухуровневую систему высшего образования (бакалавр – магистр), а также докторскую степень. Такой же результат был достигнут в использовании системы накопления баллов (кредитов). Естественно, что без унификации обоих структурных параметров краткосрочная академическая мобильность (на 1–2 семестра) не может осуществляться. Возможно, она даже играет большую роль, чем унификация образовательного контента и структуры учебных курсов и программ.

Именно Болонская декларация определила мобильность студентов и исследований как «одну из главных стратегических целей программы реформирования высшего образования»[38]. Однако, как показывают последние исследования[39], ситуация остаётся крайне неравномерной. Для обозначения различных видов академической мобильности выработан ряд терминов, являющихся основой расчёта различных показателей. «Мобильность для получения степени» предполагает пересечение студентом границы для прохождения полного образовательного цикла с целью получения степени бакалавра, магистра или доктора. «Кредитная мобильность» подразумевает прохождение одного или нескольких семестров в университете на территории другого государства с предоставлением документа о полученных «кредитах» (учётных единицах) в вузе своей страны для продолжения образования. Как и ранее, рассматривается «выездная мобильность» (студенты выезжают для получения образования из своей страны) и «въездная мобильность» (студенты прибывают в страну для обучения в её вузах).

В целом в рамках Европейского пространства высшего образования (ЕНЕА – European Higher Education Area), сформировавшегося при реализации Болонской декларации и последующих договорённостей в сфере высшего образования в Европе, достигнуты значительные результаты в повышении уровня интернационализации высшего образования и мобильности студентов и персонала вузов, отражённые в последнем по времени «Отчёте о реализации Болонского соглашения»[40] (2015). Общая картина при этом отличается крайней неравномерностью, особенно в том. что касается интенсивности потоков индивидуальной мобильности и активности участия в различных направлениях процесса.

Большинство стран (из включённых 46) предпринимают значительные усилия в указанном направлении, однако более половины из них по-прежнему не имеют разработанных стратегических документов, а также чётких указаний по направлению усилий на включение в этот процесс всех заинтересованных групп участников. Многие вузы также не имеют собственных стратегий развития интернационализации, хотя и включаются всё интенсивнее в такие процессы, как присвоение совместных степеней, проведение общих образовательных программ, обеспечение возможности получения образования для студентов разных стран в дистанционном режиме, проведение трансграничных научных исследований. Многими странами не утверждены количественные целевые показатели развития международной мобильности.

Нет сомнения, что процесс интернационализации усиливается, но существенными препятствиями на пути его развития являются недостаточное финансирование и негибкие правовые рамки, типичные для законодательства ряда стран. С 2012 г., когда был издан предыдущий отчёт[41], мобильность студентов несколько увеличилась, но, как и раньше, она остаётся преимуществом небольшой части студенческой молодёжи. Особого внимания заслуживает низкое представительство отдельных групп. В большинстве стран выездная и въездная мобильность не превышает 5 %[42]. Процент студентов, получающих степени вне ЕПВО, вообще крайне низок – 0,33 %. Адекватная оценка мобильности как студентов, так и сотрудников вузов крайне затруднена отсутствием единых показателей и определений понятий в данной сфере.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что процесс интернационализации высшего образования пока ещё находится на ранней стадии своего развития и не соответствует потребностям глобализирующегося мира.

Другим важнейшим направлением в развитии современных университетов является трансформация их отношений с бизнесом.

В условиях интенсивного развития «экономики знаний», знаменующей собой новый этап развития постиндустриальной экономики, базирующейся на инновациях и предполагающей превращение знания в основную движущую силу развития общества, проблема взаимовыгодного сотрудничества университетов и бизнеса заметно актуализируется. Не случайно всё большую популярность приобретают различные интерпретации феномена, нашедшего своё отражение в концепциях «национальных инновационных систем»[43], «нового способа производства знаний»[44], «предпринимательского университета»[45], «модели тройной спирали»[46] и др. Эти концепции постепенно привели к формированию идеи о «третьей миссии» университетов – наряду с обучением и научными исследованиями – включение в жизнь сообщества посредством передачи технологий, междисциплинарности, участия в региональном развитии и, наконец, подготовки выпускников к вхождению на рынок труда.

Отсюда очевидной становится необходимость выхода университетов за рамки собственно академического сообщества и обеспечения взаимовыгодного эффективного сотрудничества с бизнесом, которое, на наш взгляд, целесообразно выстраивать по следующим основным направлениям.

Прежде всего, в центре внимания должно находиться повышение уровня человеческого капитала с учётом потребностей рынка труда и конкурентной ситуации с занятостью. Затраты на образование и профессиональное обучение являются вложением в благосостояние общества, поскольку таким образом обеспечивается повышение способности молодого человека зарабатывать в будущем. Представляется, что взаимосвязь между университетским образованием и профессиональной карьерой имеет смысл рассматривать с разных точек зрения. Во-первых, заслуживает внимания выявление соотношения между субъективными факторами успеха (т. е. зависящими от самого человека) и объективными условиями той среды, в которой он формируется и функционирует как личность и как профессионал. В этом случае на первый план выходит анализ социально-классового и культурного происхождения выпускника, качество получаемого им образования, включая методы преподавания, организационную культуру конкретного вуза, степень его практикоориентированности, уровень освоенных компетенций и т. п., а также такие параметры, напрямую связанные с его профессиональной деятельностью, как характеристики работы, связанные с ней межличностные отношения, рынки труда, новые формы работы и организации трудовой деятельности.

В результате к факторам карьерного роста будут относиться:

– степень удовлетворённости работой;

– соответствие между имеющимися у выпускника и требуемыми компетентностями;

– возможности карьерного роста;

– гарантии сохранения работы;

– степень самостоятельности в решении профессиональных задач;

– соотношение рабочего и свободного времени.

К факторам влияния:

– предшествующий образовательный опыт;

– тип обучения;

– характеристики программы;

– методы преподавания;

– поведенческие характеристики выпускника в период его обучения;

– территориальная мобильность и опыт работы во время и после обучения;

– характер работы и личностные качества работодателя.

Во-вторых, на приращение человеческого капитала в результате получения университетского образования целесообразно посмотреть и с точки зрения повышения конкурентоспособности молодого человека на рынке труда, успешности его вхождения в мир профессий. Здесь важно понять, каким образом работодатель оценивает способности, умения и навыки выпускника, методы рекрутирования выпускников, репутацию конкретного университета в бизнес-сообществе, привлечение на работу выпускников зарубежных вузов и те основные вызовы, с которыми сталкиваются работодатели, принимая на работу выпускников университетов, не имеющих опыта соответствующей профессиональной деятельности. В этом плане основным становится сотрудничество работодателей и вузов уже на стадии разработки учебных планов, программ по конкретным курсам, в первую очередь тем, которые имеют практическую направленность, планирования и организации практик.

При этом принципиально важно, на наш взгляд, чётко осознавать реально существующие различия в потенциале взаимодействия между вузами и рынком труда в зависимости от сферы будущей деятельности выпускников. Для этого в первую очередь необходимо учитывать следующие линии разделения:

1. Кто является работодателем – бизнес или государство?

2. Если основным работодателем является бизнес, то именно его представители должны играть решающую роль в определении содержания и форм обучения.

3. Если в качестве работодателя выступает государство, то необходимо понимать, идёт ли речь о практикоориентированной деятельности (учитель, врач, социальный работник) или об академической карьере.

4. В случае, когда идёт подготовка специалистов для государственных учреждений (в сфере образования, здравоохранения, культуры, социальной защиты и т. п.), то именно их представители должны определять профессиональные стандарты вузовской подготовки.

5. Если же речь идёт о воспроизводстве научно-педагогических кадров для самой системы высшего образования, а также для фундаментальной науки, которая в рамках российской системы по большей части остаётся на финансировании государства – в этом случае непосредственными работодателями выступают сами вузы или научно-исследовательские институты.

Вторым направлением сотрудничества университетов и бизнеса является формирование в процессе обучения и воспитания в высшей школе предпринимательских качеств студентов, их готовности к самозанятости, инновационному поведению и способности вне зависимости от избранного пути демонстрировать мужество и любознательность, адекватные тем вызовам, с которыми они неминуемо столкнутся во «взрослой» жизни. Иначе говоря, речь идёт не только о предпринимательстве в прямом смысле этого слова, т. е. о разработке, внедрении и успешном развитии собственного коммерческого или социального проекта, но и способности и готовности внести инновационное начало в деятельность тех организаций, в которых они будут работать. Как справедливо подчёркивал И. Шумпетер, предприниматель – это человек, пытающийся превратить новую идею или изобретение в успешную инновацию[47].

Третье направление сотрудничества между вузами и бизнесом должно способствовать обмену знаниями, направленному, с одной стороны, на постоянное обновление содержания учебного процесса с целью его максимального приближения к реалиям производства материальных и духовных благ в обществе, создание нового научного продукта, востребованного современной экономикой, с другой – на внедрение в сам процесс обучения инноваций, формирующих основы того, что в условиях господства ИКТ может быть названо «новой педагогикой высшей школы».

В связи с этим всё более актуализируется задача превращения традиционного, классического университета в университет предпринимательский. В то же время в современной образовательной практике нет единого понимания этого термина, соответственно, разнится и отношение к нему со стороны специалистов в сфере высшего образования.

Среди множества работ, посвященных проблеме позиционирования университетов в современных условиях, особо хотелось бы выделить точку зрения американских исследователей Голдена Торпа и Бака Голдстайна, авторов книги «Моторы инновации: предпринимательский университет в XXI веке»[48].

В первую очередь они стремятся ответить на вопрос, чем предпринимательский университет не является.

Во-первых, это не коммерческая школа, призванная научить студентов тому, как начинать собственный бизнес или осуществлять управление коммерческой деятельностью. Практические указания, онлайновые тренинги и семинары оказывают большую практическую помощь тем, кто собирается заниматься собственным бизнесом, однако для этого нет необходимости в деятельности серьёзных исследовательских университетов.

Во-вторых, предпринимательский университет не перенимает у мира бизнеса в полной мере присущие ему методы и ценности. В качестве моторов инновации в университетах, представляющих собой уникальные центры образования, чьи традиции формировались веками, могут и должны выступать их собственные традиции и ценности, производные от той культурной позиции, которая является для них естественной.

В-третьих, предпринимательский университет не является «сборочной линией» по созданию новых компаний. Конечно, глубокие практикоориентированные научные исследования сложнейших проблем неизбежно приводят к созданию потенциально высокоэффективных предприятий. Но большая часть такого рода работы должна проходить вне академических стен в рамках той структуры и культуры, которые лучше соответствуют повседневным требованиям стартапов.

Наконец, предпринимательские университеты не представляют собой агентств по экономическому развитию. Мало кто из представителей университетского сообщества являются специалистами по созданию новых видов промышленности, формированию технологических хабов или модернизации уже существующих. Это не означает, что инновации, разрабатываемые в исследовательских университетах, не ведут к экономическому развитию в форме новых индустрии и изменению представлений о старых, особенно если подобного рода инновации основываются на глубоких, комплексных взаимоотношениях с частным бизнесом, правительственными структурами и организациями гражданского общества. Экономическое развитие является побочным продуктом увлекательной работы предпринимательского университета. Но по большей части деятельность по созданию предприятий не входит в его функции.

Каковы же тогда базовые характеристики предпринимательского университета?

Во-первых, такой университет признаёт значение социально-гуманитарных наук для инноваций, которые должны способствовать решению глобальных проблем, стоящих перед человечеством. Понимание человеческой психологии, законов функционирования общества, специфики социальных отношений, взаимосвязи экономики и политики является жизненно необходимым для достижения коммерческого успеха в современных условиях.

Во-вторых, предпринимательский университет концентрирует своё внимание на решении крупных проблем. Имея в своём распоряжении большие финансовые и интеллектуальные ресурсы, высокий уровень ожидания от спонсоров и учредителей, поколение студентов, стремящихся изменить мир, предпринимательский университет, естественно, привержен анализу и решению больших, сложных социетальных проблем и стремится вовлечь в поиск их решения общество в целом. Предпринимательский подход в данном случае выражается в том, что эти проблемы рассматриваются в качестве возможностей для развития самого университетского сообщества. Такая сконцентрированность на проблеме имеет ряд преимуществ. Она способствует:

– объединению энергии студентов, преподавателей и выпускников вокруг миссии, которая соответствует их ценностям и идеям, представлениям о природе университета;

– формированию мультидисциплинарных команд, которые работают на приращение интеллектуального потенциала всего университета в целом;

– соединению академического сообщества с внешним по отношению к нему миром, поскольку решение крупных проблем невозможно без взаимодействия с той средой, где они и существуют, и эта связь стимулирует процесс совершенствования функционирования вуза. В частности, она заставляет студентов и преподавателей выйти из своей «зоны комфорта», подталкивая их к установлению новых профессиональных отношений, как внутри, так и за границами университетского сообщества.

Особое значение имеет отбор тем для соответствующего исследования. Будучи предметом горячих дискуссий, этот выбор должен базироваться на принципе максимального использования сравнительных преимуществ конкретного университета.

В-третьих, предпринимательский университет ценит инновации и их реализацию на практике. В связи с сокращением исследовательских лабораторий крупных корпораций и бюджетного ограничения процесса роста правительственных исследовательских институтов именно университеты становятся главным источником различного рода социальных инноваций. Предпринимательский университет должен быть готов к реагированию на этот вызов. Когда исследовательский университет берёт на вооружение предпринимательский подход, инновация становится правилом, а не исключением. Однако инновация без воплощения её в практическую жизнь не имеет смысла. В то же время университетские сообщества чувствуют себя некомфортно в ситуации необходимости каждодневной работы по «пробиванию» своих идей, необходимому для превращения инновации в реальность. Культура предпринимательского университета способствует достижению более высокой результативности инновационной деятельности. В её рамках приветствуется объективное измерение результатов и стандартов, нацеленное на постоянное улучшение. В частности, осознаётся тот факт, что даже, на первый взгляд, незначительное изменение в учебных планах может привести к серьёзному инновационному эффекту.

В-четвёртых, предпринимательский университет признаёт приоритет культуры над структурой. Когда вуз ориентируется на решение важных социетальных проблем, объём и сложность стоящих перед ним в связи с этим задач отодвигают на задний план вопрос о приоритете того или иного структурного подразделения или конкретного сотрудника. Однако, как показывает практика, в обычных вузах и других подобного рода крупных институтах организационные приоритеты и признание индивидуальных заслуг нередко играют большую роль, чем собственно решение проблемы. Так, например, это выражается в нежелании делиться с другими подразделениями полученной информацией и/или результатами научной работы. В предпринимательском университете меньше времени тратится на разработку новых программ, институтов и департаментов и главное внимание уделяется созданию такой внутренней и внешней среды, которая максимально благоприятствовала бы решению проблем, поощряла бы готовность идти на риск и признавала бы право на ошибки и неудачи как составную часть образовательного процесса. Культура, которая фокусируется на крупных проблемах, не терпит бюрократии и временных проволочек. Вместо этого все стороны начинают стремиться к «культуре развития» через компромисс.

В результате именно предпринимательский университет создаёт наиболее благоприятные условия для обеспечения партнёрских отношений между академическим сообществом и бизнесом. Как показывает опыт многих университетов, его результаты могут превзойти любые ожидания в этой сфере. Так, в США ряд ведущих университетов были основаны именно благодаря такому партнёрству. Как правило, совместно созданные учебные программы значительно превосходят по своему качеству и получаемому результату программы, являющиеся продуктом деятельности лишь одной из сторон. В качестве наиболее успешных инициатив подобного рода можно вспомнить совместную антиникотиновую программу Майкла Блумберга и преподавателей Университета Джона Хопкинса, Пьера и Пэм Олмидиар, работающих вместе с Ларри Бэкоу в Университете Тафтса по проблеме микрофинансов, и другие партнёрства подобного типа. К ним можно отнести и деятельность Благотворительного фонда В. Потанина, оказывающего реальную помощь российским университетам.

Способствуя гармонизации отношений между вузами и бизнесом, улучшению имиджа обеих сторон, повышению их инвестиционной привлекательности, а соответственно, и конкурентоспособности в рыночной среде, именно предпринимательские университеты обладают реальными возможностями решения таких проблем, как:

– несоответствие потребностей бизнеса миссии и стратегии университетов;

– несовпадение временных рамок и университетских мощностей: университет уже распределил собственные ресурсы и не имеет возможности быстрого их перераспределения в соответствии с требованиями бизнеса;

– несоответствие возможностей: университет не располагает необходимыми специалистами и/или материальной базой для выполнения соответствующего заказа со стороны бизнес-структур;

– бюрократизация: в тех случаях, когда университету необходимо получить дополнительное финансирование, его заявки могут рассматриваться достаточно долго, что опять же вступает в противоречие со сроками, устанавливаемыми бизнес-партнёрами;

– финансовые ограничения: университет не в состоянии выполнить заказ за ту цену, которую предлагает бизнес;

– устойчивость: инвестиции, требуемые университетом для обеспечения предоставления определённой услуги, не соответствуют периоду окупаемости, который устраивал бы бизнес;

– несовпадение ожиданий и целей (различие ожидаемых результатов) соглашения по вопросу будущего интеллектуальной собственности.

Таким образом, становление и развитие предпринимательских университетов даёт, на наш взгляд, реальную возможность сформировать оптимальную модель партнёрских отношений с бизнесом, что является не просто одним из конкурентных преимуществ вуза, но и необходимым фактором его выживания в условиях нарастания угроз и вызовов со стороны глобализирующейся внешней среды. В то же время важно помнить о предостережении, чётко сформулированном во «Всемирной декларации о высшем образовании для XXI века: подходы и практические меры»: «… перед самим высшим образованием встают грандиозные задачи, требующие его самого радикального преобразования и обновления, подвергать которым его ещё никогда не приходилось, с тем чтобы наше общество, которое ныне переживает глубокий кризис ценностей, могло выйти за рамки чисто экономических соображений и воспринять более глубокие аспекты нравственности и духовности»[49].

В связи с этим необходимо обратить особое внимание на одно из наиболее заметных и при этом спорных проявлений качественных изменений в положении университетов, каковым является повсеместная увлечённость различными международными рейтингами, стремление попасть в своего рода новую «Лигу плюща». В тех случаях, когда их результаты благоприятны для конкретного университета или страны, их начинают широко использовать в пропагандистских целях, а также для лоббирования в вопросе о дополнительном финансировании. Однако, как справедливо, на наш взгляд, отмечает британский исследователь С. Коллини, на самом деле они бесполезны[50].

Во-первых, по целому ряду важнейших параметров деятельности университетов нет сколько-нибудь проверенных и точных данных, которые можно было бы использовать для сравнения. Так, субъективные опросы «удовлетворённости студентов» дают мало информации, которую можно было бы счесть достоверной и полезной. Во-вторых, в рейтингах главным параметром являются научные достижения вузов, т. е. в тех случаях, когда, как в России, системы науки и высшего образования не соединены в единое целое, университеты заведомо оказываются в проигрышном положении. Весьма показательным в этом отношении является один из авторитетнейших в мире так называемый Шанхайский рейтинг. Этот Академический рейтинг университетов мира (The Academic Ranking of World Universities) напрямую ориентирован на оценку научного превосходства 500 ведущих университетов мира и публикуется ежегодно начиная с 2003 года[51]. В его основе шесть объективных показателей, включая количество: выпускников и сотрудников, награждённых Нобелевской или Филдсовской премией; часто цитируемых учёных; статей, опубликованных в журналах Nature и Science, и прочие объективные показатели. Ежегодно в рейтинге оцениваются более 1 200 университетов и отбираются 500 лучших из них. Тройку лидеров в 2015 г. составили старейшие американские вузы: Гарвард (1636), Стэнфорд (1891), Массачусетский технологический институт (1861). Российских же вузов, вошедших в топ-500, всего два: Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова (МГУ), потерявший в этом году две позиции и занявший 86-е место в рейтинге, и Санкт-Петербургский государственный университет (СПбГУ), который, как и в предшествующем году, вошёл в категорию «301–400» лучших университетов мира.

Проблема заключается в том, что в подобного рода рейтингах непропорционально большое внимание уделено «большой науке», притом, как правило, англоязычной и относящейся почти исключительно к сфере математического и естественнонаучного знания. В результате решающим становится то, сколько денег тратится на исследовательские проекты в различных университетах, и это выдаётся за свидетельство превосходства одного университета над другим.

Увлечённость рейтингами связана, на наш взгляд, с двумя взаимосвязанными моментами в ведущихся по всему миру дискуссиях о роли университетов в условиях глобализации и «экономики знаний». Во-первых, это поверхностное суждение о том, что университеты сражаются друг с другом в рамках определённой формы мировой конкуренции, что, в свою очередь, является следствием широко распространённого утверждения о главенстве цели достижения конкурентоспособности национальной экономики. Сам употребляемый здесь язык свидетельствует о меркантильном подходе к интеллекту страхе «утечки мозгов», возможном интеллектуальном опустошении страны вследствие более быстрого и эффективного развития других государств. Интересно, что такой подход стал за последние два-три десятилетия доминирующим в публичном дискурсе, и это несмотря на то, что науке и образованию внутренне присущ дух корпоративизма и сотрудничества, обмена достижениями и опытом успешной деятельности.

Во-вторых, необходимо отметить растущее недоверие к рациональной аргументации, часто рассматриваемой в качестве завесы для групповых интересов или формы элитарного высокомерия, и замену его любого рода числовыми индикаторами, которые создают видимость объективности и в соединении с идеей конкуренции могут лечь в основу рейтингов. В результате, как отмечает С. Коллини, сегодняшнее руководство университетов «следит за рейтингами так же пристально, как футбольные менеджеры за таблицей командных соревнований, а само "турнирное" положение часто служит оправданием изменений политики»[52].

Не случайно в ряде стран органы государственной власти объявляют чуть ли не главной целью государственной политики в сфере высшего образования попадание «своих» университетов в рейтинг, создание условий (в том числе – финансовых) для их равной конкуренции с американскими «тяжеловесами». И опять же речь идёт прежде всего о научных исследованиях в области биологии, физики, медицины и т. п., что и определяет инвестирование именно в эти сферы. В результате многие параметры, по которым университет может представлять собой ценность для общества и играть важную роль в интеллектуальной жизни страны, игнорируются. Так, в Великобритании основные споры ведутся по поводу того, насколько Оксфорд и Кембридж могут на равных «соперничать» с Гарвардом и Стенфордом[53]. Вопрос же, насколько университетская система отвечает потребностям общественного развития конкретной страны, нередко остаётся за скобками. Тем более, что ответ на него вряд ли возможно оформить в числовую, псевдообъективную форму.

Таким образом, современные университеты всё в большей степени теряют свою уникальность, которой они характеризовались на протяжении столетий, и обретают всё большее сходство с другими большими организациями. Признание этого факта, на наш взгляд, требует нового осмысления роли и места университетов в национальном, региональном и глобальном социуме, определения оптимального соотношения в его рамках науки и образования, личного и общественного блага. А это, в свою очередь, делает необходимым попытаться не только спрогнозировать основные направления развития вузов, но и смоделировать их базовые характеристики. В этой связи хотелось бы обратить внимание на идеи, высказанные профессором Индийского технического института Рукмини Бхая Наир по поводу пяти идеальных моделей университета XXI века.

Первая модель – «Позитивность действия» (The Positivity of Doing) – строится на том, что овладение студентами теорией является лишь фундаментом для практической деятельности, которая играет ключевую роль в овладении профессией. Вторая модель – «Сообщество равных» (The Community of Equals) – основана на понятии равенства. Третья модель – «Интернет, или виртуальный университет» (The Internet or Virtual University) – ставит во главу угла технологические инновации, которые, собственно говоря, и определяют логику и характер учебного процесса. В четвёртой модели идеального университета – «Дух поэта» (The Spirit of the Poet) – основное внимание уделяется воспитанию студентов, формированию у них таких качеств, как сострадание и сопереживание. И, наконец, пятая модель – модель «Путешествующего университета» (The Travelling University) – предоставляет свободу смены ролей, позиций и места нахождения студентов и преподавателей (т. е. то, что сегодня называется академической мобильностью).

Все эти модели университета будущего противопоставлены одной – «модели 0.0», ориентируясь на которую сегодня работают почти все вузы. Профессор Наир даёт ей не слишком поэтичное название – «Стандартная мясорубка» (Standard «Meat-Grinder»), поскольку в ней совмещены все наиболее стандартные и не слишком эффективные формы управления и работы со студентами. Особо подчёркиваются присущие этой модели извечные бюрократические проблемы и неразумное решение ориентироваться главным образом на балльно-рейтинговое оценивание студентов.

В идеале университет XXI в. должен сочетать в себе базовые характеристики всех пяти моделей, а именно:

– ориентированность на практику;

– равноправие участников учебного процесса;

– высокий уровень инновационности и технологичности обучения;

– воспитание нравственности;

– неограниченность возможностей, в том числе исключение пространственных барьеров.

§ 3. Соотношение глобального и национального в реформах высшей школы: теоретическое осмысление стратегических вызовов

Влияние глобализации на систему высшего образования не вызывает сомнения, однако единой точки зрения относительно его причин и последствий для университетов в различных странах мира пока не существует. В то же время можно выделить несколько доминирующих подходов, с помощью которых, хоть и в разной степени, можно объяснить этот феномен. Рассмотрим несколько подробнее каждый из этих подходов.

Первый из них – это теория мировых систем, в рамках которой даётся объяснение динамике глобальной экономики как социальной системы. Данный подход в значительной степени стал реакцией на неспособность популярных во второй половине XX в. теорий «модернизации» (У. Ростоу и др.) и концепций «зависимого развития» (Р. Пребиш, Ф. Кардозо, Т. Дос Сантос и др.) решить проблемы современного мира, в первую очередь – объяснить разницу в уровне развития между «первым» и «третьим» мирами. Основное внимание в рамках анализа мировых систем уделяется капиталистическому миру-экономике, единственному из миров-экономик, который не только выжил, но и победил остальные социальные системы, «втянув» их в себя. Составными частями этой мировой системы являются ядро, полупериферия и периферия. Слабое развитие периферии (или стран «третьего» мира) является результатом их эксплуатации странами растущего капитализма (зона центра) через разделение труда, извлечение прибавочного продукта и создание рынка для распространения продуктов технологически развитых стран. Мировая система, подразделённая на ядро, полупериферию и периферию, характеризуется отношениями гегемонии и соперничества[54].

Идеи гегемонии, ядра, периферии, использования государственного аппарата для сохранения существующей экономической структуры мира применяются и для объяснения тех процессов, которые происходят под влиянием глобализации в высшем образовании[55]. Чаще всего эти исследования концентрируют своё внимание на влиянии транснациональных организаций на экономические, политические и социальные изменения и то, каким образом они затрагивают систему высшего образования.

В качестве примера можно привести работу К. Кемпера и А. Юрма[56], в которой доказывается связь между политикой структурной перестройки, навязанной Бразилии Всемирным банком и Международным валютным фондом, и сокращением государственного финансирования высшего образования правительством страны. К. Торрес[57] делает вывод о том, что именно международные организации, выделяющие финансирование, сыграли ключевую роль в проведении неолиберальной политики в Латинской Америке. Всемирный банк может поддерживать проекты, которые, на первый взгляд, должны способствовать равноправию, однако его техническая помощь базируется на принципах неолиберальной экономической политики, сформулированной в рамках Вашингтонского консенсуса.

Определённая ограниченность возможностей применения теории мировых систем для оценки изменений, происходящих в высшем образовании, проистекает, на наш взгляд, из того факта, что все они в конечном счёте трактуются как однонаправленное влияние ядра на периферию с целью сохранения отсталости последней и её зависимости от стран ядра.

Однако уже в начале XXI в. появился целый ряд исследований[58], в которых на конкретных примерах оспаривается эта идея.

В современных условиях глобализация в высшем образовании чаще рассматривается как использование правительствами и университетами разных стран схожих моделей, которые, однако, подвергаются модификации в каждой отдельно взятой стране и учебном заведении в соответствии с их традициями, доминирующей культурой и соотношением сил политических, социальных и экономических акторов, оказывающих влияние и заинтересованных в высшем образовании[59]. В качестве примера можно упомянуть нарастающее в последнее время стремление правительств использовать финансирование университетов для «направления» их деятельности, иначе говоря, усилить государственный контроль над ними. Подобного рода политика проводится во многих странах мира, однако конкретные формы давления на университеты и контроля над ними зависят от особенностей той или иной страны.

Второй подход, так называемый «Glonacal Agency Heuristic» (глобально-национально-локальное эвристическое агентство), представляет собой аналитический инструмент, разработанный американскими специалистами С. Маргинсоном и Г. Роадсом с целью преодоления недостатков тех исследований глобализации, которые были проведены на рубеже XX и XXI веков[60]. Во-первых, в этих работах прослеживается тенденция выдвигать на первый план национальные государства, национальный рынок и национальные системы высшего образования. Во-вторых, изменения в них рассматриваются исключительно через призму отношений между национальными правительствами и высшими учебными заведениями, влияния политики государства на эти отношения, структуру национальных систем образования и роли давления рынка на эти отношения. С. Маргинсон и Г. Роадс считают необходимым анализировать эволюцию высшего образования в современных условиях с точки зрения влияния трёх уровней – глобального (гло), национального (на) и локального (кал), обосновывая тем самым первое слово в названии своего концептуального подхода (Glo-na-cal).

Термин «агентство» в рамках данной концепции используется авторами в двух смыслах. Во-первых, это «организация» (на глобальном, национальном и локальном уровнях). К глобальным агентствам относятся такие организации, как Всемирный банк, ОЭСР, Фонд Форда и др. На национальном уровне речь идёт в первую очередь о тех правительственных учреждениях, которые определяют политику государства в отношении высшего образования. Локальные агентства включают в себя университеты, подразделения внутри университетов и индивидуальных акторов – преподавателей и студентов. Второе значение термина «агентство» – «способность действовать». Агентства, или организации всех уровней, обладают способностью действовать и оказывать влияние на процесс глобализации образовательных институтов. В этом смысле глобализация трактуется не столько как сила, сколько как процесс, с помощью которого институты высшего образования становятся глобализированными благодаря взаимодействию агентств различного уровня.

Необходимо, однако, отметить, что концепция, предложенная С. Маргинсоном и Г. Роадсом, обходит молчанием важнейший вопрос о том, откуда берутся сами глобальные модели высшего образования, а также то, каким именно образом локальные (университеты) и национальные (правительства) организации инкорпорируют эти модели в уже существующие институты. Ответы на эти вопросы, по нашему мнению, дают две другие базовые концепции – новая институциональная теория и теория мировой культуры, сформировавшиеся применительно к проблеме глобализации образования в значительной степени под влиянием идей американского социолога Джона Майера. В обеих теориях используются такие важные для анализа происходящих в высшем образовании изменений понятия, как институционализация, изоморфизм и легитимность.

В рамках новой институциональной теории рассматривается вопрос о том, каким образом происходит структуризация организаций вокруг идей и «само собой разумеющихся» подходов. То есть, оценивая влияние глобальных моделей, необходимо учитывать их сочетаемость или конфликт с ранее существовавшими представлениями о высшем образовании. Дж. Майер и Б. Роун в своей статье «Институционализированные организации: формальная структура как миф и церемония»[61], опубликованной в 1977 г., рассматривают структуры и правила, существующие в организациях, как социально конструируемые мифы. По их мнению, аргументы в пользу рациональной эффективности не могут объяснить того, каким образом организации функционируют, поскольку в действительности в них существует множество структур и правил, далёких от эффективности. Скорее их можно рассматривать в качестве рационализированных социетальных мифов, называемых институтами. «Институты состоят из когнитивных, нормативных и регулятивных структур и деятельности, обеспечивающих стабильность и смысл социального поведения. Институты передаются различными носителями – культурами, структурами и программами – и действуют на множестве уровней юрисдикции»[62].

Организации, для того чтобы обладать легитимностью, иметь возрастающий доступ к ресурсам и обладать способностью к выживанию, должны соответствовать институтам, существующим в их окружении[63]. Так, например, университет в развивающейся стране, сотрудничающий с университетами развитых стран, повышает свой престиж в обществе, что усиливает его легитимность, помогает получить дополнительные ресурсы, такие как спонсорские взносы, помощь выпускников, поступление абитуриентов более высокого качества и более высокие шансы на выигрыш исследовательских грантов для преподавателей.

Институциональная внешняя среда влияет на характер функционирования организации и способствует инкорпорированию элементов внешнего окружения для легитимизации своего существования посредством изоморфизма, который в данном случае выступает в качестве сдерживающей и гомогенизирующей силы для организаций. Так, например, мы наблюдаем аналогичные структуры организации университетов – ректор, проректоры, институты и факультеты, деканы, профессора, студенты, объединённые по годам обучения, и т. п. – практически по всему миру. Связано это с одинаковыми представлениями о том, как должны быть организованы подобного рода учреждения, т. е. является отражением изоморфизма. Как правило, выделяют три вида влияния изоморфизма, а именно:

1. Насильственный изоморфизм, когда более мощные институты заставляют вводить изменения в институциональные действия других, более слабых. В высшем образовании изоморфизм чаще всего выражается в государственной образовательной политике.

2. Миметический изоморфизм, выражающийся в копировании деятельности других институтов и являющийся, как правило, следствием общей неопределённости ситуации.

3. Нормативный изоморфизм относится к профессионализации и тем институциональным нормам, которые воспринимаются как «само собой разумеющиеся»[64].

В рамках теории мировой культуры институционализация общемировых моделей в национальных организациях, или глобализация, также трактуется как миф, поскольку она не отражает стратегии и действий, которые бы повышали эффективность организации. Среди изоморфических структур во внутренней политике современного национального государства можно выделить конституционное закрепление прав государства и отдельного гражданина, массовое школьное образование со стандартизированным учебным планом, национальную политику, провозглашающую своей целью устойчивое развитие, формально закреплённое тендерное и социальное равенство, универсальные направления социальной политики, декларируемую приверженность соблюдению прав человека и т. п. В целом можно сказать, что национальные государства легитимизируются на мировой арене, демонстрируя свою приверженность изоморфным структурам.

Однако если развитые страны обладают достаточной организационной способностью и материальными ресурсами для внедрения в практику реальной жизни новых моделей мировой культуры, то развивающиеся страны, не имеющие подобных возможностей, нередко предпринимают чисто символические реформы, например, в форме планов на будущее или создания новых структур, которые в локальном контексте выглядят иррациональными. Так, развивающиеся страны, «как правило, основывают университеты, которые выпускают излишне квалифицированный персонал (для их уровня экономического развития), национальные агентства планирования, разрабатывающие нереалистичные пятилетние планы, национальные авиакомпании, требующие значительного субсидирования, и автострады, ведущие в никуда – формы "развития", которые функционально абсолютно иррациональны»[65].

Что же лежит в основе мирового изоморфизма структур и функций национальных государств? Дж. Майер и его коллеги выделяют три основных фактора. Во-первых, конструирование идентичности и цели. Как правило, в основе образа, которому стремятся следовать современные государства, лежит их самоидентификация с суверенным, рациональным, ответственным актором с соответствующими целями. Во-вторых, это систематическое поддержание своей идентичности, которое частично обеспечивается за счёт внешнего давления со стороны других национальных государств. «Если какое-то национальное государство не способно проводить определённую политику (из-за её стоимости, некомпетентности кадров или сопротивления внутри страны), то структуры международного сообщества готовы помочь ему»[66]. Примером может служить Всемирный банк, выделяющий деньги странам для обеспечения в них всеобщего начального и среднего образования. Если сама страна не способна это сделать, то Всемирный банк готов предоставить соответствующее финансирование, техническую помощь и консультационные услуги. Соответственно, национальному государству трудно сопротивляться подобного рода мировым практикам, поскольку приверженность самоидентификации в качестве суверенного, рационального и ответственного актора включает в себя готовность формально следовать общепринятым в мире моделям национальной государственности, таким как социально-экономическое развитие, права граждан, саморазвитие личности и т. п. Если какое-то правительство сопротивляется этому, то гражданские активисты внутри страны могут опереться на общепринятые мировые стандарты демократии и гражданских прав для легитимизации своих антиправительственных действий и получения поддержки мирового сообщества.

В-третьих, это легитимизация акторства таких субнациональных единиц, как отдельные граждане и группы интересов. Базовые принципы современного государства, такие как индивидуальное гражданство и суверенитет народа, легитимизируют действия индивидуумов внутри государства. В дополнение к этому структуры, необходимые в соответствии с общепринятыми моделями для существования национального государства, финансовые рынки и организации, защищающие индивидуальные и коллективные права (наёмных работников, этнических меньшинств, женщин и др.), также легитимизируются. И если национальное государство не проводит политику, соответствующую принятым в мире практикам, акторы внутри государства будут стремиться заставить правительство им соответствовать.

Подобного рода мировая культура распространяется главным образом двумя путями: посредством создания международных организаций и через профессионалов, которые создают эти организации и формируют соответствующие сетевые структуры. Влияние мировой культуры резко усилилось после окончания Второй мировой войны с созданием Организации Объединённых Наций и целой системы ассоциированных с ней международных организаций, в том числе Международного валютного фонда, Всемирного банка, Генерального соглашения по тарифам и торговле. Эти организации внесли существенный вклад в экономическое, научное, медицинское и образовательное развитие и легитимизировали мировую культуру и идеологические дискуссии по широкому кругу социальных проблем. В дополнение к международным организациям, рождённым в соответствии с Бреттон-Вудскими договорённостями, распространению и внедрению в практику мировых моделей способствовали тысячи неправительственных организаций и других структур глобального гражданского общества. Главными сферами влияния этих организаций являются наука, медицина, образование, технологическое и экономическое развитие, т. е. основные сферы действия рационально организованного национального государства.

Вторым путём распространения мировой культуры являются научные и профессиональные сети. По мнению Дж. Майера, именно они играют ключевую роль в глобализации, которая происходит не столько на национальном уровне, сколько на уровне отдельной организации и индивидуума[67]. Многие страны стали применять международные стандарты бухгалтерского учёта, информационных систем и систем управления, организационных тренингов, организации работы школ, больниц, бизнес-структур и органов государственной власти, которые и распространяются организациями, учёными и профессионалами в своей сфере деятельности. В результате глобализированные организации и агентства «начали рассматривать себя – и соответственно анализироваться другими – в качестве универсализированных организаций и акторов, которые вследствие этого являются субъектами стандартизирующей рационализации»[68].

Особое место в теоретических обоснованиях тех изменений, которые происходят в высшем образовании под влиянием глобализации, занимает так называемый алломорфизм. Алломорфизм стремится преодолеть слабости новой институциональной теории и теории мировой культуры, которые практически оставляют без ответа вопрос о том, почему организации, находящиеся в одном и том же институциональном окружении, по-разному отвечают на глобальные вызовы. В рамках же алломорфизма выдвигается и обосновывается идея о том, что на выбор и адаптацию глобальных моделей высшего образования оказывает значительное влияние то, каким образом функционировали университеты на предшествующих исторических этапах.

Как правило, выделяют четыре основных направления происходящих изменений: изменение управления высшим образованием/организационная реструктуризация высшего образования; аккредитация и контроль качества, интернационализация и транснационализация высшего образования.

Говоря о «глобальных моделях» высшего образования, мы имеем в виду доминирующие в мире представления о том, как должны быть организованы университеты и чем они должны заниматься. Эти представления под влиянием культуры глобализации формируются исходя из опыта ведущих университетов мира. При этом очевидно, что в качестве образца для подражания берётся англо-американская модель высшего образования.

Термин «алломорфизм» заимствован из лингвистики и означает применительно к образованию университетские структуры, которые принимают близкие формы, но сохраняют при этом определённые различия. Так, например, стремление диверсифицировать свои каналы поступления финансирования (государственные субсидии, исследовательские гранты, спонсорство, хозяйственные договоры с организациями бизнеса и т. п.) объединяет сегодня университеты по всему миру, однако конкретные формы, которые приобретает подобного рода финансирование, могут серьёзно различаться как между странами, так и между университетами в рамках одной и той же страны.

В рамках алломорфизма глобализация концептуализируется следующим образом: «Мировые модели определяют и легитимизируют повестку дня для местного действия, формируя структуры и политику национальных государств и других рациональных местных акторов практически во всех сферах рационализированной социальной жизни – бизнесе, политике, образовании, медицине, науке и даже семье и религии»[69]. Как мы уже отмечали, эти глобальные модели в определённой степени представляют собой мифы, поскольку их реализация на практике совсем не обязательно напрямую ведёт к повышению организационной эффективности. Скорее они служат легитимизации определённых изменений в случае, когда организация идёт на них. Важно отметить, что у современных исследователей нет единодушия по поводу однозначности глобализационного влияния. По мнению М. Ваиры, существующие точки зрения можно разделить на две крайние позиции – сторонников дивергенции и сторонников конвергенции. В рамках идеи конвергенции, которая, в частности, характерна для теории мировой культуры, подчёркивается гомогенизация экономики, политики и культуры[70]. Сторонники идеи дивергенции, нашедшей своё выражение, например, в концепции «Glonacal Agency Heuristic», подчёркивают гетерогенность проявления и результатов глобализации на местном уровне (национальном, региональном и даже организационном). Национальные правительства и отдельные университеты играют активную роль в дивергенции мировой культуры посредством того, что М. Ваира называет «стратегическим ответом» и «трансляцией»[71].

«Стратегический ответ» заключается в том, что изоморфизм недооценивает ту степень свободы и маневра, которой располагает организация вне зависимости от изоморфного давления. Подчёркивается, что именно она играет ключевую роль в принятии решений, и тем самым реакция на изоморфное давление дифференцируется. Когда аналогичные организации сталкиваются с аналогичными вызовами, их ответ будет различным: «То, каким образом ведёт себя организация, зависит от её стратегического выбора ответа на давление и условия внешней среды»[72].

«Трансляция» представляет собой когнитивное измерение индивидуумов и групп внутри определённого института и отражает то, каким образом они интерпретируют, реконструируют и транслируют изоморфные давления в контексте своей организационной культуры и осознание своих действий и целей. Именно здесь и должны проявляться активность и творчество. Тогда определённые изменения, происходящие под влиянием общих тенденций глобализации, являются результатом не слепого копирования, а отбора и трансляции.

В целом алломорфизм стремится преодолеть односторонность других теоретических подходов и совместить в себе идеи дивергенции и конвергенции.

Попробуем кратко суммировать основные идеи алломорфизма применительно к высшему образованию.

Конкурирующие структуры мировой экономики и мировой политики генерируют институциональные императивы и глобальные архетипы. Они инкорпорируются, приспосабливаются и артикулируются международными агентствами к высшему образованию. Национальные государства также их инкорпорируют, приспосабливают и артикулируют, однако вынуждены действовать под давлением глобальной конкуренции в сфере знаний. Университеты находятся под давлением глобальных норм и стереотипов, включаясь в конкуренцию на рынке образовательных услуг в качестве интернационализированного института высшего образования как производитель и поставщик знаний. Международные организации навязывают университетам глобальные архетипы, оказывая на них влияние посредством формулирования и пропаганды определённых нормативных требований, составления различного рода рейтингов, проведения сравнительных исследований, создания своего рода моды в высшем образовании. Национальное же государство через соответствующую образовательную политику способно напрямую заставить университеты действовать в нужном для него направлении, что, конечно, не исключает и использование органами государственной власти инструментов «мягкой силы». В результате современные университеты оказываются под давлением сил, нередко преследующих не просто различные, но и диаметрально противоположные цели. Нарастает напряжение, поскольку одновременно приходится приспосабливать глобальные архетипы к существовавшим ранее моделям высшего образования и его институтам, принимать глобальные вызовы и использовать их для получения пользы от глобализации.

* * *

Исходя из идей алломорфизма, можно выдвинуть ряд предположений, касающихся глобализации университетов[73].

1. Организационные изменения в университетах следует осмысливать в контексте более общих институциональных структур и динамики. При этом особого внимания заслуживают ранее существовавшие институты как «сформировавшаяся совокупность идей, структур, ресурсов и практик»[74]. Именно они в значительной степени определяют то, какие структурные изменения будут производиться организацией и какие конкретные практики будут отобраны для адаптации к новым глобальным вызовам. В качестве примера можно привести те трудности, с которыми сталкиваются российские университеты, пытаясь переориентироваться на научные исследования после привычной практики десятилетий функционирования в советской модели разделения науки и образования – академических и учебных институтов.

В то же время представляется очевидным, что чем более интенсивно организация вступает в глобальные связи, тем в большей степени она должна приспосабливаться к институциональным вызовам, заботиться о повышении своей конкурентоспособности. Соответственно, возрастает и её зависимость от организационных моделей, разработанных в рамках мировой экономики и мировых политических структур. Иначе говоря, глобальные идеи и практики проникают в организацию в результате международных обменов, академической мобильности студентов и преподавателей, совместных международных учебных и научных проектов, международных конференций и т. п.

2. Содержание институциональных императивов, архетипов и давления конкуренции меняется в процессе артикуляции, секторизации, спецификации и адаптации в отношении различных организационных сфер. Международные организации на международном уровне, министерства образования на национальном и университеты на местном уровне реагируют на мировую культуру, интерпретируя и отбирая определённые аспекты аккредитации/контроля качества, изменения в управлении и варианты организационной реструктуризации в соответствии с глобализацией, интернационализацией и транснационализацией высшего образования. Эти спецификация и отбор происходят по-разному в зависимости от той организационной сферы, в которой функционирует университет или министерство образования.

3. На национальном уровне органы государственного управления под влиянием агентов глобализации вынуждены действовать в своей политике, проводимой в различных сферах жизни общества, в русле исходящих от них императивов и архетипов. Так, министерства образования формируют свои идеи по поводу того, как должно выглядеть высшее образование в стране, в соответствии с рекомендациями, исходящими от таких организаций, как Всемирный банк, ЮНЕСКО, а также от требований глобализирующейся экономики. Однако то, каким образом конкретно интерпретируются эти рекомендации, зависит от традиций, истории и культурных стереотипов, господствующих в данном обществе. В результате университеты инкорпорируют глобальные модели тремя основными путями. Первый – под воздействием образовательной политики, проводимой национальным государством. Второй – под влиянием международных организаций и глобального рынка труда. Эти два пути носят нормативный характер, поскольку университеты вынуждены заботиться о повышении своей эффективности. В противном случае они могут лишиться необходимого финансирования или подвергнуться насильственной реструктуризации, и их выживание ставится под угрозу. Третий путь – это использование опыта других, более успешных университетов.

4. Глобальные модели, адаптированные к национальным системам высшего образования, в свою очередь подвергаются дальнейшим изменениям под влиянием специфики конкретного университета, его структуры и организационной культуры, особенностей менеджмента и т. п.

5. Организационный алломорфизм оставляет достаточно места для социальных процессов определения и отбора наиболее и наименее успешных организаций. Иначе говоря, в страновом контексте должны быть определены собственные параметры «глобализированных университетов», которые и будут выступать в роли стандартов оценки работы конкретных высших учебных заведений.

6. И, наконец, главное. При всей значимости глобализационного «давления» на национальные системы высшего образования основным актором, определяющим направление и динамику происходящих в них процессов, остаётся государство и проводимая им в данной сфере политика.