Глава 5
– Да, что тут у вас происходит? – весело и смущенно Журов боролся с Силичем, неуклюже обхватившим его своими могучими ручищами, изумленно глядя на Ленского, в порыве нравственного облегчения порывающегося хлопнуть его по спине. – Вы что, с ума посходили? Да, отпусти же меня, Слава! – он, наконец, выпростался из медвежьих объятий Силича, фамильярно взъерошил его волосы.
– У-у, старый бродяга!
Журов казался сдержанным и спокойным, но от Ленского не укрылось, что их друг чем-то сильно озабочен, какая-то мысль, засевшая в глазах, делала его и без того сухое, аскетическое лицо еще более серьезным и сосредоточенным. У переносицы залегла складка, губы были поджаты, и казалось, он полон злой энергии, грозящей ежесекундно выплеснуться наружу кипятком эмоций.
Сердце сжалось нехорошим предчувствием, медленно и осторожно, словно канатоходец над пропастью, Ленский вернулся в свое кресло, взял недопитый бокал, замер в ожидании.
Долго ждать не пришлось. Оглянувшись по сторонам, и не найдя, куда поставить свой щегольской кожаный кейс, с неожиданным раздражением Журов швырнул его в угол. Несколько секунд взгляд его блуждал по комнате, затем поочередно остановился на лицах друзей.
– Пьете! Как дети, ей-богу!
Он шумно уселся в кресло, закинув ногу на ногу, скрестив руки на груди, замер с видом оскорбленного достоинства.
– Юр, а что случилось-то? – недоуменно поднял брови Силич. – Мы ж, вроде как, договаривались…
Ленский сделал Силичу знак замолчать.
– Что-то с расшифровкой? – он искал ответ в глазах друга. – Наверное, в самом конце игры, так?
Вместо ответа Журов поднял вверх указательный палец, изобразив при этом на лице выражение глубочайшей многозначительности.
– Расшифровка… В конце игры… – передразнил он Ленского. – Ребята, у меня нет слов, – он покачал головой и неожиданно, словно очнувшись, закричал: – Вся лаборатория на ушах! Только и разговоров о том, что сегодня вечером чуть не погиб «маэстро». Мне чудом удалось замять скандал. Вы что, предупредить не могли? Или это снова был экспромт?
– Да, какой экспромт! – Силич хрустнул пальцами. – Жень, да скажи ты ему!
Ленский пожал плечами, опустив голову, спрятав взгляд. Он вспомнил свою недавнюю браваду, и почему-то ему стало стыдно перед другом. Журов так и застыл с поднятой рукой, забыв поправить очки, глядя на него так, словно увидел впервые.
– Так это что, мимо плана? Вы с ума сошли? – голос его постепенно наливался гневом и возмущением. – Совсем охренели? Ты же чуть не погиб, Женя! Тебе что, голова не дорога? А ты, полковник! – он повернулся к Силичу. – Под суд захотел?
– Юр, да послушай ты! – взмолился Силич, но Журов его перебил:
– Нет, это ты послушай! И подумай, что завтра будешь говорить на экстренном совещании! Шеф непременно назначит его, когда прочитает рапорты. Ваш и сотрудников моей лаборатории.
В словах его послышалась фальшь, неуловимая неуверенность.
– Да не назначит он его, – Ленский уселся поудобнее, сделал глоток коньяка. – Рапортов не будет, и совещание устраивать будет незачем.
– С чего ты взял? – Журов поправил, наконец, очки. Сейчас он был похож на аиста, подозрительно рассматривающего лягушонка, осмелившегося ему перечить.
Ленский невозмутимо пожал плечами. С кем ты вздумал блефовать, мальчишка?
– Ты же сам сказал, что скандал замять удалось. Значит, и рапортов не будет.
Журов вздохнул.
– Мне бы твою уверенность, – теперь в его голосе слышались еле заметные нотки досады. – Впрочем, дело-то не в этом.
Ленский рассматривал его непроницаемое лицо, пытаясь выведать тайну, росой разгадок рассыпавшуюся в мимолетной дрожи тени и света, словно хвост змеи, ускользающей в бездонной скважине взгляда. Он чувствовал – вот оно, то самое главное, настоящая развязка игры, начатой когда-то давным-давно, так давно, что времена эти вспоминаются лишь во сне. Все, что было до этого – дребедень, шелуха, глупая раковина, под которой и скрывается жемчужина смысла.
Так-таки и жемчужина? Ты уверен? Да, черт возьми, именно жемчужина! И то, что скажет ему сейчас Юрка и будет приговором, и этому вечеру, и дню, и сегодняшней игре, и даже, наверно, ему самому…
Голос Силича неожиданно вторгся в его раздумья.
– Так не томи старых друзей, – слова вылетали бестолковыми болванками, кружились в пространстве, сбивая с мысли, мешая сосредоточиться, – а то тянешь кота за хвост! Время то уходит…
– Вот именно, время, – загадочно проговорил Журов, и Ленский вздрогнул, почувствовав, как встрепенулось сердце в груди. Вот, вот оно!
Стараясь не выдать волнения, он поставил бокал на стол.
– А что – время?
Журов снял очки, стал протирать их салфеткой.
– Пропало время, – близоруко посмотрев в его сторону, ответил он. – Исчезли все показания, и случилось это как раз в тот момент, когда ваш «гость» стал метать карты.
– И? – Ленский подался вперед, Силич замер с бутылкой в руках.
– И все, – Журов пожал плечами. – А разве этого мало? Резкий скачок, и затем – мощнейший всплеск энергии. Словно прошла какая-то реакция. А затем – тишина, будто ничего и не происходило. Вакуум эфира.
– И что это все значит? – хмурясь, спросил Силич. Он поочередно смотрел на друзей, словно пытаясь угадать их мысли.
Журов опять пожал плечами.
– Мы видели трансформацию времени в энергию, только и всего.
– Метаморфоза времени? Ты хочешь сказать, что… – Ленский осекся.
– Выходит, что так, – кивнул невозмутимый Журов. Кивнул и замолчал, притихший, неподвижный, словно испуганный собственными словами.
Ленский откинулся на спинку кресла. Мысли, шальные, суетливые, заторопились в голове. Вновь перед глазами мелькнули события прошлого, точно такая же ночь, будто полоска экватора, разломившая жизнь на «до» и «после», точно такие же неожиданные, дерзкие откровения. Все это закружилось в безудержной карусели, и одна мысль, самая смелая и яркая, опередила остальные: неужели?
Он снова и снова ловил взгляд друга, ускользающий, уносящий с собой смутные проблески истины, вновь погружался в волны тревог и сомнений. Он чувствовал, как призрак мечты, родившейся той самой ночью, вновь возник между ними, близкий, ослепительный, манящий…
Почему же они молчат, почему избегают глядеть друг на друга? Неведомый страх парализовал их души, сковав восторг триумфа, удержав готовые слететь с языка слова. Неужели?
Один Силич не разделял подавленного напряжения друзей, его так и распирало от возбуждения. Недоверие боролось в нем с нетерпеливым, почти детским ожиданием чуда, и лицо его, словно зеркало души, попеременно отображало калейдоскоп чувств. Он, и хотел, и боялся поверить в услышанное, балансируя на грани скепсиса и гордости, на всякий случай, держа наготове маску безразличия. Наконец, он не выдержал.
– Так это что, мы машину времени придумали?
Журов, наконец-то, позволил Ленскому поймать свой взгляд, в глазах его мелькнуло торжество. Не отводя взгляд, он снисходительно бросил Силичу:
– Бери выше, мы видели ее в действии!
Ленский улыбнулся и покачал головой.
– Эй, друзья мои, у вас все в порядке? – осторожно осведомился он. – Вы что, фантастики начитались?
– Да какая, к черту, фантастика! – Журов ударил себя кулаком по колену. – Я вам говорю: то, что произошло у вас в студии, было не что иное, как реакция высшего порядка. Время прекратило свое движение! Прекратило, и все! Вот шли часы, шли, шли, а потом – раз, и остановились. Почему? Не знаю. Наверняка, это связано с изменениями в судьбе нашего очередного гостя. Такая карусель метаморфоз. При этом наблюдался невиданный доселе выброс энергии. Можете эти слова зафиксировать, я готов подписаться под каждым из них!
Наступило молчание. Ленский улыбался, разглядывая свой бокал, Журов сверлил его назойливым, вызывающим взглядом.
Первым нарушил тишину Силич. Недоверие его окончательно растаяло, оставив место воодушевлению, он едва сдерживал радость.
– Юр, так, все-таки, было что-то? И как это произошло?
– Это ты у него спроси, – кивнул на Ленского математик. – Сейчас одному ему известно, что там у него произошло.
Силич повернулся к Ленскому. Он уже понял, что между друзьями – что-то вроде размолвки, и сейчас лихорадочно искал маску, под которой будет легче преодолеть эту неожиданную преграду.
– Жень, ты не молчи, – он заговорил осторожно, просительно. – Ты, если там чего было, мне лучше расскажи, а то я могу с ума сойти от волнения. Знаешь, как я в историю хочу войти? Стать одним из изобретателей машины времени – представляешь, какая слава, почет? Я об этом с детства мечтаю.
Ленский окинул его ничего не выражающим взглядом. Силич смущенно кашлянул, потом неожиданно обратился к Журову:
– А что дальше было, наука?
Тот немного смутился:
– Сразу после того, как игра закончилась, приборы заработали снова. И со временем – тоже все стало нормально. Но, только ровно с того самого места, где пропал предыдущий сигнал. Около трех минут – как не бывало.
– Так что, Жень? Что там случилось? – Силич снова смотрел на Ленского, и теперь в глазах его мелькнуло выражение обеспокоенности.
Неожиданно Ленский почувствовал что-то вроде злорадства. Что, Слава, испугался? Что ж ты не боялся так, когда гостей обыскивал? Привыкли все к тому, что Ленский неуязвим, что его, хоть, с небоскреба сбрось, он все равно на все четыре лапы приземлиться. И теперь, когда едва его не угробили, все равно, и не думают спохватываться. Снова им что-то нужно, снова гвоздем в рану лезут.
Он ответил Силичу вызывающим взглядом. «Хочешь знать, что случилось? Чуть не убили меня, Слава. Ты что, не видел?»
Он вовремя остановился, лишь чудом сдержав готовые слететь с языка слова. Только бы промолчать. Только бы не ляпнуть что-нибудь невзначай. Молчать легче, гораздо труднее разговаривать, пряча мысли. Что ж, будем держать паузу до последнего. Да и тошно от всего этого. Нельзя, невозможно обсуждать вещи глобального масштаба, используя форму этакого приятельского трепа, пересыпанного жаргонными словечками.
Тем временем, Силич подсел к Журову, приблизившись на конфиденциальное расстояние, о чем-то заговорил. Их реплики, мимика были похожи на фигуры замысловатого танцевального конкурса, в котором участник, нарушивший правила, выбывает. И они двигались в строгом коридоре этих правил, боясь оступиться, нарушить хрупкое равновесие взаимных интересов.
Ленский слышал их приглушенные, как у заговорщиков, голоса, и тяжесть, сдавившая грудь, наконец-то, отступила. Что ж, жизнь наша – переплетение фарса и трагедии, важно только не запутаться в них, не растерять по дороге чувство юмора.
Неожиданно Журов посмотрел Ленскому прямо в глаза.
– Жень, будет лучше, если мы все перестанем ходить вокруг да около…
Ленский молчал, неожиданное упрямство завладело им. Силич вскочил, уперев руки в бока.
– Жень, ну так если для дела надо! – в его голосе послышалось возмущение, впрочем, такое же наигранное, как и чуть раньше у Журова. – Неужели ты думаешь, что мы это просто из интереса?
Ленский вздохнул, отвел взгляд, всем своим видом показывая невозмутимое спокойствие.
Силич подошел, склонился над ним, заговорил вкрадчиво и примирительно.
– Жень, ну что там было? Как всегда, речка? Или что-нибудь поинтереснее? Ты же сам мне признался, что стоящее было.
Ленский встал, налил себе коньяку, демонстративно отпил из бокала. Теперь уже не выдержал Журов.
– Женька! – он и не пытался скрыть волнение. – Кончай трепаться! Ты, хоть, понимаешь, что произошло? Ты понимаешь, что сегодняшнее происшествие – ключ к небу? Сегодня вечером ты проник во время! Тебе, единственному из людей, наконец-то, удалось обвести Богов вокруг пальца! Ты – Гагарин! Нет, ты больше, чем Гагарин! Ты – все Гагарины, все первопроходцы, все естествоиспытатели планеты, сложенные вместе! Понимаешь? Время, вместо того, чтобы бежать, как обычно, в неизвестном направлении, остановилось и отдало свою энергию! У тебя в голове – самая настоящая машина времени, понимаешь ты это или нет! Теперь ты – главная надежда человечества! Жень, без шуток, как ты это сделал?
Ленский поставил бокал на стол, посмотрел другу в глаза. Только сейчас он понял, как все они смешны, смешны и нелепы в своем стремлении изменить неотвратимое.
– А почему ты думаешь, что это сделал я?
– Интересно, а кто еще? – Журов картинно всплеснул ладонями. – Показания считывались со всех находящихся в комнате, но те, о которых идет речь – сняты с тебя!
Он подошел к креслу Ленского, присел, заглянул ему в глаза.
– Жень, поверь, это очень важно. То, что мы делали до сих пор, по сравнению с этим – игрушки.
– Ты каждый раз это говоришь.
– Нет, – Журов покачал головой. – Отныне все будет не так, Женя. Поверь мне. – словно в доказательство своей искренности, он снял очки.
Ленскому были хорошо видны его глаза, беспомощно близорукие в безжалостном свете ламп, его лицо, усталое лицо человека, которому уже все равно, для которого не осталось никакого убежища, кроме правды. Неожиданная нежность разлилась по сердцу.
– Хорошо, я скажу. Но я не понимаю, чем это нам может помочь, – он сделал паузу, словно набираясь храбрости. – Сегодня я видел человека без лица. Наяву.
Силич ахнул и шлепнул себя по ляжкам. Журов поднялся и надел очки. Лица обоих разгладились, приободрились, и Ленскому показалось, что в комнате посветлело.
– Так вот для чего ты маску стал с него срывать! – Журов шутливо погрозил ему пальцем.
– А я думал, он ему морду бить полез. – весело признался Силич. – Но, тогда это в корне меняет дело!
– Вот именно, – значительно произнес Журов.
Он повернулся к Силичу, голос его стал сосредоточенным и непреклонным.
– Проверь все записи, все камеры. Чтобы нигде ни малейшего намека на эту сцену! Догадался я, догадаются и другие.
Силич кивал, думая о чем-то своем.
– И время надо подмотать.
Он тоже как-то сразу подтянулся, сконцентрировался, будто следуя в фарватере Журова.
– Да, – будто что-то припомнив, тот вновь повернулся к Ленскому, – и придется тебе, братишка – под сканер и заново все параметры проверить. А вдруг изменения какие-нибудь произошли? Не каждый день сталкиваешься с паранормальными явлениями!
– Нет, нормально! – Ленский вскочил. Его душил гнев. Вот так разоткровенничался с друзьями! – Больше ничего не хотите? Деятели! Там стереть, там подмотать, а ты, Ленский – завтра на обмеры, а точнее – в психушку, где тебя, как кролика, будут препарировать на предмет психических отклонений! Хотя, нет! Кролику легче! К хирургу он попадает уже мертвый. Его не заставляют перед этим поочередно, по полчаса кряду, переживать страх или злость. Интересно, а способны кролики на отчаяние? Наверняка, да, только им повезло больше – их убивают раньше, чем они успевают задуматься над этим.
Он подошел к окну, рванул на себя раму. В лицо ударил влажный зябкий ветер. Март! Проклятый месяц! Месяц смерти, потерь и расставаний. Вот взять и шагнуть сейчас туда, в роковую бездну, шагнуть и положить конец всем бедам.
Он вздрогнул от прикосновения, обернулся. Рядом стоял Журов.
– Ну, что ты, Жень? – он еще раз коснулся плеча Ленского. – Ведь, мы для дела, в целях конспирации. Не обижайся, прошу тебя..
Ленскому показалось, что все это уже было когда-то, и сейчас еще раз повторяется с ним. И эти мягкие, убаюкивающие интонации, и безнадежность слов, и сырая, непроницаемая ночь за черным стеклом. Он внимательно взглянул на высокий, с залысинами лоб друга, на смешные старомодные очки, на всю его нескладную, угловатую фигуру. И снова слова, слова густым, тягучим потоком.
– Ведь, это прорыв, Женя, прорыв, я чувствую. Осталось совсем немного, понимаешь? Я знаю, я уверен, результат будет, вот увидишь. Ну, вспомни, как мы все начинали, как трудно было. Неужели сейчас отступим?
Ленский еще раз глубоко вдохнул морозный, колкий воздух, закрыл окно.
– А какие, собственно, у тебя основания считать, что это прорыв? – он видел, что оба, и Силич, и Журов подавлены его вспышкой, и ему было немного неловко за свой срыв. – Подумаешь, показания скакнули! Может быть, поля магнитные в этот момент сдвинулись? Вон на улице ветрюган какой!
– Ты сам-то в это веришь? – в голосе Журова звучала насмешка. – Рассказал бы ты нам, Женька, все. А то поманил только, и в кусты. А, ведь, на кону – наша мечта. – он с вызовом посмотрел Ленскому в глаза. – Так как, есть у тебя, что нам рассказать?
В комнате повисла тишина. Ленский заметил, что и Силич смотрит на него выжидающе, с нескрываемым нетерпением.
– Да я и сам не пойму, – вырвалось у него. – Все было, как всегда – речка, лодка и так далее. Случай рядовой, несложный, поэтому и решил я фантазию на другое поберечь. Ничего не предвещало, честное слово. И вдруг – всплеск, буря, ураган! Меня выбросило куда-то на берег, на пустошь, зацепиться даже не за что!
– Подожди, так это речка тебя отторгла? – очки Журова блеснули, спрятав неожиданно ставшие неприятно-колючими глаза.
– Да нет же! Меня вместе с ней выбросило! – Ленский даже рассмеялся. – Неужели вы подумали, что этот хлюпик мог меня сделать?
– Значит, был кто-то третий? – почти прошептал Журов, и снова Ленский почувствовал на себе его колючий взгляд. – Так, значит… – и он замолчал, погрузившись в раздумья, приняв сходство со скульптурой Родена. Пауза, однако, длилась совсем недолго. Журов заговорил так же внезапно, как и замолчал.
– Итак, что мы имеем? – он как-то по-особенному всматривался в Ленского, и тот невольно поежился. – Мы все знали, что ты, Женя, вместе со своим даром получил видение в виде человека без лица.
– В довесок, так сказать, – вставил Силич.
– Неважно, – машинально отреагировал на него Журов, думая о своем. – Раньше во время игры он ни разу тебе не являлся, и, наверняка, это и было причиной того, что мы не наблюдали прежде таких аномалий. Поэтому, мы не знали, к чему приводит его появление.
Ленский хмуро посмотрел на него.
– Слушай, давай покороче.
– Мы знаем только то, что ничего не знаем, – ввернул Силич.
– Тихо, эрудированный ты наш! – прикрикнул на него Журов. – Сейчас есть только один путь – надо вернуть твой призрак, Женя.
Ленский саркастически улыбнулся, но Журов настойчиво повторил:
– Да, Женя. Это – единственный проверенный способ снова получить эффект, который мы наблюдали.
– Но он его уже десятки раз видел! – возразил Силич. – И что?
– Во сне! – выкрикнул математик. – Во сне – да, согласен. Но не наяву!
– А как это сделать? – Ленский и не скрывал насмешки. – Что ты мне предлагаешь? Поставить на стол зеркало, зажечь свечу и вызывать его: «О, человек без лица, приди!» Так? Он, хоть, и мой призрак, но мне не подчиняется!
– Не паясничай, Жень, – поморщился Журов. – Я вычислю его, рано или поздно. Надо только как следует обработать показания. И Слава пусть мне этого гостя, как и обещал, доставит. Будем работать!
Ленский прислушался к себе, и ощущение близкой, надвигающейся катастрофы вновь охватило его. Какие-то неясные надежды еще тлели в сердце, но суровый ветер судьбы уже метался над пепелищем, разметывая в золу седые, невесомые угли. Он взглянул на Журова, пытаясь отыскать следы прошлого на его лице. Следы чистоты и бескорыстия, страсти и вдохновения. Может быть, друг поймет его?
Тот заметил взгляд Ленского, раздраженно взмахнул руками.
– Ну, да, да, – воскликнул он, – ты сумел, наконец, зацепить спираль времени! Раньше мы наблюдали изменения лишь земных полей, но сегодня тебе удалось побороть их притяжение. Именно это я и предсказывал когда-то. Что же здесь ненормального или неожиданного? Должно же было это когда-то произойти, раз мы к этому стремились. – он с вызовом смотрел на друга, и в горячности его, в упрямом стремлении к цели, тот видел лишь отражение собственного бессилия.
– Но, все так обыденно, – Ленский пытался нащупать спасительную лазейку отступления. Мысли сбились в неясный ком, и он выталкивал из себя жалкие, бессильные фразы. – Вспомни наш самый первый разговор, который решил все… Мы хотели проникнуть в тайны судьбы, изменить жизнь на планете, наши мечты выглядели как триумф восставшего разума. А тут – примивные пушешествия во времени, будто мы конкистадоры какие-то…
Журов рассмеялся, и в его смехе утонули последние надежды Ленского.
– А чего ты хотел? Прозрений и признаний, иллюминаций и фейерверков? Будут тебе фейерверки, вот только получим результат, и все тебе будет.
– Я не о том, Юра, – неуклюжими словами Ленский пытался сохранить, хотя бы, относительное равновесие. – Как беззаботны, как наивны мы были тогда. Сейчас мы совсем другие.
– И что? – Журов блеснул на него линзами очков. – К чему ты клонишь?
Ленский вдруг разозлился. К черту летело все надуманное хитроумие, все уловки и такт. Он чувствовал, как что-то стремительно удаляется от него, унося, и тот дождливый вечер, и мечты, и того смешного, наивного Юрку.
– Я ничего не утверждаю! – воскликнул он. – Может быть, возраст – не самый лучший советчик, но он добавляет ответственности и благоразумия. Должен добавлять.
– Вот ты о чем, – разочарованно протянул Журов. – Кто бы говорил! Ты же первый предложил мне когда-то этот эксперимент! Ты говорил: давай попробуем! Пусть теперь не Боги, а сам человек делает свою судьбу! И что я слышу сейчас? Ответственность, благоразумие. Вспомни, сколько уже положено на этот алтарь! Там, ведь, не только время, труд и деньги, там и жизни человеческие! Ты забыл об этом? А, может быть, ты просто устал?
– Хочешь найти мне замену? – огрызнулся Ленский.
– Ша! – воскликнул Силич, вставая. – Вы что, заблудились? Сами себя гнобить вздумали? Деньги, жизни… Да, деньги, да, жизни! Если уж произносить слово «алтарь», надо вспомнить и о жертвоприношениях. Их еще никто не отменял, даже Бог.
Ленский тоже вскочил. Сейчас любой, кто противоречил ему, казался ему врагом
– А я не Бог, Слава! Мне никогда не стать им, для этого я слишком тщедушен и не слишком тщеславен. Но смерть для меня никогда не станет привычной, а человеческая жизнь никогда не превратиться в ставку в игре!
К лицу Силича прилила кровь.
– Что ты имеешь в виду? – набычась, прогремел он. – Да, я убивал, но моя профессия не сделала смерть для меня, ни привычкой, ни игрой! А тебе хочу сказать, Ленский, что подло с твоей стороны – намекать на свою безгрешность! При других условиях я бы просто… – ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы промолчать.
Они стояли друг напротив друга, мрачные, решительные, натянутые, как струны.
Журов неуклюже протиснулся между ними. Для этого ему пришлось наклониться, отодвигая кресло, и Ленский поразился его худой, совсем детской шее.
– Что ж, и у нас бывали промахи, – испуганно оглядываясь на друзей, произнес математик, – но разве мы делаем что-то для себя?
– Лиха беда – начало! – иронично ответил Ленский, словно не замечая, ни угрозы одного, ни испуга другого.
Он в кресло, и Журов заговорил, быстро, выстреливая слова скороговоркой, заметно нервничая.
– Женя, я считаю, что мы не имеем права останавливаться на полпути. Особенно сейчас, когда вплотную приблизились к разгадке. Ты говорил об ответственности. Разве ты не понимаешь, насколько теперь ответственен перед человечеством? Теперь ты просто должен, просто обязан оставить людям результаты своего эксперимента, каковыми бы они не были. А за себя скажу так: я, как ученый, не могу так просто выбросить на помойку четверть века своих изысканий. Черт побери, мне интересно узнать, что там дальше, и я узнаю, чего бы мне это не стоило!
Ленский смотрел на него и сквозь пелену слов снова видел свинцовое небо, темные, мутные волны, смерчи урагана. Пронзительная боль отчаяния холодом пронеслась по сердцу. Мысли спутались, сплелись в голове клубком из тысяч змеиных тел.
От нахлынувшей слабости он едва смог ответить.
– Вот я как раз и чувствую ответственность, – словно издалека, он слышал собственный голос, надтреснутый, усталый, бесцветный. – Может быть, только я один здесь и чувствую ее. И знаешь, почему? Да потому, что мне, а не тебе пришлось быть там, в урагане. Мне, а не тебе явился призрак. Что, если всему человечеству придется переживать то же самое? Пойми, у нас в руках чудовищной силы оружие, несопоставимое ни с одним из тех, которые имеет человечество в своем арсенале. Перед нами сейчас – тот же самый выбор, который стоял когда-то перед отцами атомной бомбы, но, только в отличие от них, у нас нет иллюзий относительно того, что будет дальше. Не должно быть, во всяком случае.
Я прошу тебя, забудь, хоть, на время свои формулы. Взгляни на ситуацию моими глазами. Или ты рассчитываешь отсидеться в каком-нибудь бункере? Тогда я хочу предупредить – против этого не существует защиты, ты не сможешь спастись от самого себя…
Он закончил говорить в гробовой тишине. Слышно было, как где-то вдалеке, за глянцевой чернотой окна сигналят машины.
– М-да, – явственно проговорил Силич.
– Хорошо! – Журов выбросил вперед руку в жесте уверенности. От недавнего замешательства не осталось и следа. Он снова был сух, деловит. – Ты же знаешь, как в Америке работают лобби. Ты можешь протаскивать любой законопроект, но только при одном условии – если он не противоречит политике самих Штатов.
– Ну и что? – теперь уже Ленский недоуменно поднял брови. – К чему ты это все рассказываешь? И хватит метафор и афоризмов, говори русским языком!
– Да я же и говорю! – Журов был очень взволнован. – Эта схема – просто уменьшенная копия глобальной истории, двигающей нас по одному ей известному маршруту. Человечество до сих пор не определилось с ролью личности в истории, ученые блеют что-то бессвязное. Дескать, этот слишком опередил время, тот – наоборот, приотстал, а этот – угодил как раз, один в один вписался в кривую виража. И все, этот последний объединил, возглавил, победил, и его имя – во всех учебниках, о нем пишут, защищают диссертации. Вот он, ярчайший пример победы индивидуальности, триумфальной пропорцией закономерного и случайного отрицающий предопределенность.
И все скребут лбы, кто как может, пытаясь осознать эту муть. А ни хрена это не пример! Просто этот счастливчик уловил тренд, попал в струю, и оказался на гребне. Промахнись он на миллиметр от очерченного коридора, кто бы знал о нем, кто помнил? Еще одно имя в списке неудачников, родившихся чересчур рано, или, наоборот, чересчур опоздавших.
До сих пор мы действовали по этой же схеме, словно слепые котята, мыкаясь внутри отпущенного нам коридора. До сегодняшнего дня мы не покушались на глобальную волю, но теперь мы просто обречены на неповиновение. Нам не оставляют другого выхода, нам нужно идти до конца!
Ленский почувствовал: еще немного, и он сойдет с ума от напряжения. Только бы скорее все это кончилось. Только бы скорее. Как, чем – уже неважно, лишь бы только прекратилась эта мука, вытягивающая из души последние силы…
– Господи, Юра! – почти закричал он. – Будь добр, покороче!
– Сейчас заканчиваю, – хмуро кивнул Журов. – То, что случилось сегодня вечером – это знак. Конечно, можно представить все недоразумением, небрежностью, но именно такие мелочи являются решающими. Я знаю это, я чувствую! Нас заметили, нами заинтересовались, и сейчас все зависит от того, как мы поведем себя. Станем трусить и мямлить – история сожрет нас, не позволит продолжать даже наши вялотекущие эксперименты. Так всегда бывает со слабаками. А мы ведем себя как слабаки!
Короче, это наш единственный шанс. Единственный и последний. Надо брать быка за рога, надо самим становиться историей!
Журов хватил кулаком по столу. Звякнула посуда, и Ленский, не ожидавший от своего друга такой прыти, вздрогнул. По другую сторону стола Силич, до этого мастерски вертевший в руках столовый нож, тоже замер, глядя на них изумленными глазами.
Явно наслаждаясь произведенным эффектом, в абсолютной тишине ученый закончил.
– И помните, ошибка существует только в своих последствиях, и, боюсь, как бы нам не наблюдать их потом со стороны, будучи уже выброшенными на обочину. Выброшенными в качестве своей собственной ошибки.
– Что-то похожее я уже слышал, – Силич с грохотом бросил нож на стол. – Скажи еще: надо просто правильно расставить запятые….
– Да раскройте же глаза, – простонал Журов, – прозрейте же, наконец! В наших руках – величайшая тайна, когда-либо существовавшая в мире. Творить историю, вершить судьбы, управлять миром – называйте это как хотите. Мы шли к этому много лет, и вот теперь нам надо только решиться!
– То есть, ты, все-таки, настаиваешь? – глаза Силича сузились в щелки. – А Бога – побоку?
Журов улыбнулся, опустил глаза.
– Для тех, кто верит в него – это прекрасная возможность с ним познакомиться, для остальных – самим стать им.
– Богохульствуешь, – Ленский в упор рассматривал друга.
Теперь тот казался ему каким-то ненастоящим, фантомным, словно сотканным из воздуха. «Ого! Уже чертовщина разная мерещиться стала…»
– Что за пессимизм, Женя? – Журов поправил очки.
«Нет, конечно, настоящий Юрка, только чудной какой-то. Давно таким не видел его. В последний раз – лет десять назад, той самой ночью».
И словно эхом его мыслей, отголосками той встречи, просочились сквозь время забытые, потерявшиеся в прошлом, мысли:
– Мы – ученые, мы хотим сделать людей счастливее. И куда, скажи, пожалуйста, пропало твое честолюбие? Неужели тебя больше не интересует власть над миром, над судьбой, над будущим?
Ленский все так же пристально всматривался в глаза друга. На мгновение ему показалось, что они вновь в самом начале, что прерванный спор их ожил, ожил и вернулся к ним, мстительный, требовательный, пульсирующий в безудержном стремлении завершения. И с высоты прожитого десятилетия, с вершины, сложенной из чужих судеб, словно камни, он бросал другу, грустные, тревожные слова.
– А что, Юра, если мы уже живем в этом будущем? Что, если мы и есть последствия какой-нибудь ошибки, которую нам позволил исправить Господь?
Тот не выдержал его взгляда, сделал вид, что протирает очки.
– Ну, зачем так глубоко копать? – медленно проговорил он, рассматривая линзы. – Этот спор стар, как мир. Безусловно, в твоих рассуждениях есть что-то здравое, но, если рассматривать всю историю человечества, как одну большую ошибку, тогда что будет значить в ней пара-тройка наших, маленьких?
– А я с Жекой согласен, – услышали они голос Силича. – Здесь, Юра, спешки не нужно. Страшновато мне как-то ребята, не по себе. Когда начинали, когда далеко до финиша было, так и ладно, а теперь, когда вплотную подошли – стремно. Ей-богу, стремно.
Журов схватился за голову.
– О какой спешке идет речь? – опять застонал он. – Вы что, оба с дуба рухнули? Десять лет мы с вами ведем поиски, рискуем, прячемся, погибаем. И тут, совершенно неожиданно, прямо в руки, нам дается подсказка, а мы вдруг становимся гипертрофированно осторожными и высокоморальными! Ребята, опомнитесь! Я ведь не призываю уничтожать страны и континенты! Я уговариваю, умоляю исполнить свое предназначение!
Вспомни, Женя, как ты переживал, когда я рассказывал тебе о минутах, решивших судьбы миллионов. Или о нескольких метрах, изменивших ход истории. Вспомни, о чем мы мечтали еще там, в Городе, когда только встретились! Какие клятвы давали в поезде, уезжая в Москву! Какая же здесь спешка? Мы просто нашли то, что искали, и теперь за нами – только решение!
– Ты сначала призрак найди, – язвительность в голосе Силича неуловимо сквозила миролюбивыми нотками, – а то какие-то решения. Клятвы, история!
На минуту в комнате воцарилась тишина. Силич сосредоточенно рассматривал свои ногти, Журов нервничал, то и дело, поправляя очки, ерзая и барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Ленский задумчиво вертел в пальцах бокал, делая вид, что любуется игрой света в коньяке. Все словно ждали какого-то условного сигнала, после которого можно будет вновь говорить. Молчание затягивалось.
Первым не выдержал Журов. Он резко повернулся к Ленскому, блеснул стеклами очков.
– Ну, так что, Жень, продолжаем работать?
Теперь в голосе его слышались непривычные, робкие и даже просительные интонации.
– Да, Жень, – поддержал друга Силич, – давай уже определяться. Хватит спорить, надо дело делать.
Ленский стряхнул с себя оторопь. Как же он устал! Усталость – во всем теле, в каждой клеточке, каждом нерве. И, все-таки, он чувствовал, как против воли легкая, прозрачная усмешка раздвигает его губы. Что ж, он может позволить себе несколько мгновений триумфа. Кажется, сейчас нити провидения – у него в руках, и нет силы, способной изменить, нарушить эту данность. И это, пожалуй, квинтэссенция последнего десятилетия, итог всей его деятельности. Разве не об этом были его мечты?
Жаль, ни Славка, ни Журов, не способны оценить его мужество, его дальновидность. Прекращая эксперимент, он вовсе не снимает с себя ответственности, даже наоборот. Сколько передряг впереди! Сколько ссор, споров, объяснений! А если так – сегодня он заслужил немного отдыха. Пора, давно пора заканчивать. Еще пару вопросов для проформы, и – все.
Он постарался изобразить на лице глубокомысленность.
– А что наши друзья из-за лужи? Что у них слышно?
– Да, ни черта у них нового, – Журов досадливо поморщился, – топчутся на месте. Если, конечно, я не пропустил нового материала.
Силич заворочался у себя в кресле.
– Нет никакого материала. Было бы что, мне бы уже все уши прожужжали. Да у них это направление с самого начала бесперспективным было признано, они и не прикрывали его только потому, что у нас есть такое же. Кстати, как бы и нас не прикрыли, десять лет уже на месте топчемся. Слухи разные ходят в последнее время.
– Не прикроют, – Журов уверенно блеснул линзами очков, – я им пару разработок второстепенных подкину, пусть подавятся. Лишь бы главным не мешали заниматься. Ну, так что, Женя? – он повернулся к Ленскому. – Ты же сам знаешь, мы без тебя – только на разговоры и годимся. Говори свой вердикт!
Ленский окинул друзей проницательным взглядом. Вот сидят они умные, надежные, верные. А что будет с ними, если его не станет? Как распорядятся они собой, своими судьбами?
Резко, как никогда, остро обрушилось на него одиночество. Слабеющей рукой провел он по покрытому испариной лбу, словно стряхивая, словно отгоняя тоску.
– Хорошо, – неожиданно для себя выговорил он, хотя, за секунду до этого совсем другие слова вертелись у него на языке.
Он встрепенулся в запоздалом порыве отчаяния, будто пытаясь отмотать время назад, но Журов и Силич уже оживленно зашевелились, уже победные восклицания сотрясли воздух, и он понял: что бы он сейчас, ни сказал, что бы, ни сделал, все будет бесполезно.
Он отпустил события, отпустил, словно стрелу с тетивы, и ошибка, совершенная только что, непоправима уже потому, что никому не дано предугадать ее последствия. Лишь в будущем спрятан ключ к прошлому, лишь будущее способно оправдать его.
Ленский смотрел на возбужденные лица друзей, видел на них печать своей неосторожности и терзался ею, не в силах что-либо изменить.
– Давно бы так! – Журов возбужденно ударил его по спине. – А то заладил: благоразумие, ответственность, слушать смешно!
– Слушайте, господа! – гудел Силич. – У меня же, в конце концов, сегодня юбилей! Так, может быть, меня хоть кто-нибудь поздравит? Может, хоть от кого-нибудь я услышу доброе, теплое слово?
– Друг! – в шутовском порыве кинулся на грудь ему Журов.
Одной рукой обняв его, другой нашаривая горлышко бутылки, Силич продолжал:
– Я пожертвовал сегодня обществом жены и начальника ради того, чтобы, хоть, немного побыть с вами, снова вспомнить незабвенные радости наших пирушек. А у нас тут, оказывается, дискуссия! Смотрите, – воскликнул он, показывая на часы, – скоро двенадцать! Этак вы можете и, вообще, не успеть с поздравлениями, а я – человек крайне обидчивый, можно сказать, мстительный!
– Брат! – воскликнул Журов, клоунски гримасничая и возбужденно жестикулируя. – Возьми мое сердце, возьми что хочешь, только не сердись!
Ленский грустно улыбнулся.
– Шуты гороховые! – прошептал он, понимая, что теперь праздник уже не остановить, и что все просьбы и распоряжения, все мольбы и увещевания будут безжалостно смяты его могучим потоком, уносящим все в зыбкое, тревожное завтра.
Что ж, пусть наступает это завтра, такое, каким оно должно быть. Пусть последствия этой чертовой ошибки становятся чьими-то словами и делами, грехами и добродетелями, победами и поражениями, раз за разом возвращающими его в непоправимое сегодня. Только бы оно быстрее наступило, это завтра…