Вы здесь

Выстрел. 8 (А. Н. Рыбаков, 1975)

8

Фабричный клуб был полон, за занавесом слышалась возня – участники готовились к выступлению. Скоро начало, а Славка не пришел – Миша отметил это с огорчением. А Витька Буров пришел, Миша отметил и это… Пришел, конечно, чтобы поскандалить, чтобы испортить вечер.

Занавес раздвинулся. Яша Полонский заиграл на рояле марш живой газеты – причудливую смесь революционных песен, вальсов, старинных романсов и опереточных мелодий.

Под звуки этой своеобразной, но достаточно громкой музыки строй живой газеты – мальчики и девочки (рубашки и кофточки белые, брюки и юбки черные) – промаршировал по сцене, декламируя вступление:

Мы, сотрудники газеты,

Не артисты, не поэты,

С мира занавес сдерем,

Всем покажем и споем.

Что в Марокко? Все морока!

Что у вас сейчас под боком,

Как во Франции дела,

Как экскурсия прошла,

На Арбате что у нас,

Как в Италии сейчас,

Что в деревне. И короче:

Обо всем ином и прочем![1]

Хор смолк, шеренга застыла, из нее выступила девочка, загримированная под Люду Зимину, сплела пальцы, вытянула руки и, поводя плечами, запела:

Я жеманство, тру ля ля,

И скажу вам смело:

Люблю глазками стрелять,

Не люблю лишь дела.

Как приятно день деньской

Шевелить глазами,

И влюбляться с головой,

И не спать ночами.

Завела я дневничок,

В нем пишу стихи я:

Мопассан и Поль де Кок

Вот моя стихия.

Девочка отошла в сторону. Из строя шагнул мальчик, одетый, как Юра: бархатная толстовка с белым бантом.

Только станет лишь темно,

Страстно ждет меня кино,

Мэри Пикфорд, Гарри Пиль

Вскочат вдруг в автомобиль.

И, сверкая, как алмаз,

Прыгнет к ним Фербенкс Дуглас.

Ах, держите вы меня,

Сколько жизни и огня!

Что мне школа, забыл давно,

Дайте мне кино!

Мальчик стал рядом с девочкой. Из строя вышел увалень, похожий на Витьку Бурова, и басом, подражая Витьке, запел:

Эй, берегись! Посторонись!

Я очень гордый, с поднятой мордой.

Я разгильдяйство! Я друг лентяйства!

Я чемпионов всех сильнее.

Я весь проныра и пролаза.

Стекла бью я до отказа.

Мне каждый враг, кто не со мной.

И всех зову с собой на бой!

Появился мальчик, загримированный под Мишиного приятеля Генку – вылинявшая солдатская гимнастерка и латаные штаны, заправленные в стоптанные сапоги. В руках у него была громадная метла.

Я чемпион, я чемпион,

Нас легион, нас легион.

Эти паразиты здесь и там

Не дают работать нам.

Всех их с собой требую на бой!

С шеи долой

Сбросим метлой!

Чемпион бьет метлой барышню, пижона и хулигана – они падают под его ударами; строй, маршируя, удаляется за сцену. За ним, охая и стеная, плетутся пижон, барышня и хулиган.

На сцену поднялся Миша.

– Живая газета показала персонажи, на которых мы видим тлетворное влияние нэпа: хулиган, пижон и барышня. Нэп принес с собой и другие отрицательные явления. Как с ними бороться – вот предмет сегодняшнего диспута. Кто хочет выступить?

Встал Генка, одетый так, как его только что изобразили – вылинявшая солдатская гимнастерка и латаные штаны, заправленные в стоптанные сапоги.

– Пошлость и мещанство – вот главный враг. Носят банты, галстуки, ажурные чулки, воняют духами. К чему эти декорации?

– Чем тебе мешает галстук? – спросил Яша Полонский.

– Надо открывать шею солнцу, а не ходить, как собачка, в ошейнике.

– А ажурные чулки?

– Для чего они? – воскликнул Генка. – Чтобы какой нибудь гнилокровный буржуазный выродок любовался «изящной дамской ножкой» на танцульках?

– Ты против танцев?

– Их вред доказан наукой.

– Где ты это вычитал?

– Могу и тебе дать почитать. А некоторые элементы еще продолжают вертеть ногами. Танцы насаждают мелкобуржуазные нравы. Обращаются на «вы», говорят: «извините», «простите», «пардон» – все это гнилая интеллигентщина. Я сам видел, как один комсомолец подавал комсомолке пальто. Зачем? Чтобы подчеркнуть ее неравноправность? Ведь она ему пальто не подала.

– Хочешь, чтобы тебе подавали?

– А если у них любовь?

– Разве любовь в том, чтобы подавать пальто? Я не отрицаю любовь…

– Спасибо, благодетель!

– …Но только на основе общей идеи…

Молодой звонкий голос из зала пропел частушку:

Ох, по дороге колокольцы,

Сердце словно прыгает.

Ох, не влюбляйтесь в комсомольца,

Скукою измызгает.

– Генка, про тебя!

На сцену поднялась Зина Круглова в форме юнгштурма – защитного цвета гимнастерка и юбка, широкий ремень, портупея через плечо.

– Мужчина называется мужчиной потому, что он мужественный.

– Вода называется водой потому, что она водянистая, – вставил Яша Полонский.

– Поэтому, – продолжала Зина, – если парень подаст девушке пальто, в этом нет ничего унизительного, простая вежливость.

– Женщина называется женщиной потому, что она женственная, – не унимался Яша.

– Именно! Почему обязательно ходить в сапогах, я предпочитаю туфли…

– Танцевать удобнее?

– Хотя бы! Мы будем танцевать независимо от того, разрешает это Генка или нет.

На сцене появился Юра.

– Я признателен Яше Полонскому за то, что послужил ему прообразом, дал пищу его богатой фантазии, его блестящей музе, горжусь этим. Но еще больше благодарен Генке: он поставил все точки над «i». Чего он хочет? Стандарта! Всех подогнать под один тип: одинаково одевайтесь, одинаково развлекайтесь, одинаково думайте! А я, например, не хочу. Хочу быть самим собой. И буду носить бант. Привет!

– Мы не хотим стандарта, – возразил Миша, – но нельзя думать только о себе – о своей внешности, карьере, благополучии. Не в том дело, что ты носишь бант, а в том, что бант заменил тебе все.

– Он забантовался! – крикнул Яша.

Руку поднял Саша Панкратов.

– Я хочу сказать насчет хулиганов. Некоторые размахивают финками.

– Это ты про меня, что ли? – ухмыльнулся Витька Буров.

– Да, про тебя. Ты выражаешься. Слова нецензурные говоришь.

«Молодец, смелый парнишка», – подумал Миша о Саше Панкратове.

– А ты слышал? Слышал, как я ругался? – спросил Витька.

– Слышал, – решительно ответил Саша.

– Как? Повтори!

– Сам знаешь как. Я тебе потом повторю.

– И я слышал… И я! – закричали ребята в зале.

– А вы не слушайте! – огрызнулся Витька.

Зина Круглова сказала:

– Мало того, что Буров хулиганит сам, он вовлекает в хулиганство малолетних.

– Судить показательным судом! – сурово объявил Генка.

– А право имеешь? – с вызовом спросил Витька.

– Имеем. Школа отвечает за наш дом.

– Ой, испугался, – ухмыльнулся Витька, довольный тем, что оказался в центре внимания. – Когда судить то будете?

– Сообщим, не забудем, – пообещал Миша, – не беспокойся, как нибудь справимся с тобой. Запомни на всякий случай. Итак, предложения?!

– Повести решительную борьбу с мещанством, пошлостью и обывательщиной, – предложил Генка.

– Общо. Давай конкретнее! – возразил Миша.

– Запретить галстуки, банты, ажурные чулки, духи.

– А одеколон? – спросил Яша.

– Тоже.

– Одеколон не роскошь, а гигиена, – выкрикнул кто то из зала.

– Этот лозунг выдумали частники парикмахеры, – отпарировал Генка.

– Кто за предложение Генки? – спросил Миша.

Руку поднял один Генка.

– Какие еще предложения?

– Запретить танцульки! – объявил Генка.

– У меня другое предложение, – сказала Зина Круглова. – Танцы разрешить, кроме фокстрота и чарльстона.

– Это почему?

– В фокстроте прижимаются.

– А ты не прижимайся.

– Это буржуазный танец, – настаивала Зина, – и никто не умеет его по настоящему танцевать, получается одно кривляние и вихляние.

Тот же молодой, звонкий девичий голос из зала выкрикнул:

– А барыню сударыню можно?

– А трепака?

– Лично я предпочитаю лезгинку, – сказал Миша, – кабардинскую и наурскую, но в перерывах между ними иногда задумываюсь: для чего я живу и работаю?