ВЕРА
Последнюю субботу каждого месяца у ворот интерната появлялась женщина, завидев которую детдомовские малыши начинали кричать: «Приехала мама Веры Ваниной!». Это была высокая статная женщина с темной кожей и худощавым лицом, с несколько удлиненным носом, всегда одетая сдержанно и опрятно. Сама Вера Ванина была точной копией своей матери, из-за чего часто страдала, выслушивая разные издевательства со стороны одноклассников. Как по мне, она просто была не такой, как все. У Веры, в точности как у ее мамы, были темно-каштановые волосы, которые они обе носили заплетенными в косу. Мама Веры была неизменно вежлива и, здороваясь, говорила нам: «Здравствуйте, дети!». Приветствие для взрослых ограничивалось уважительным «Здравствуйте!», которое сопровождалось небольшим поклоном головы – точь-в-точь, как в фильмах про дворян. Дети, увидев эту женщину, начинали ехидно хихикать, тыча пальцами ей вслед. Она же продолжала идти к главному входу, не замечая этих насмешек, словно они не имели к ней никакого отношения.
Я никак не мог понять, чем она отличалась от всех тех матерей, которые навещали в интернате своих брошенных детей! Каждый раз, когда мама Веры приезжала в интернат, она несла в красной тряпичной сумке четыре килограммовые пачки соли. Да-да, той самой обыкновенной, «артемовской» соли, и кроме нее – ничего. Несла она эту соль всегда, словно в последний раз, стараясь не подавать виду, что ей тяжело, и каждую последнюю субботу месяца она заставляла хохотать взрослых и детей. При том, что никогда не отвечала на издевки и грубость, словно двигалась и жила в другом мире. Она никогда не приносила продукты или сладости, которых так ждали от мам другие дети. Однако Вера, узнав, что мама приехала, бросала все и стремглав неслась к ней навстречу. Вера бежала так стремительно, что ее глаза наливались слезами, и казалось, будто сам ветер несет ее на встречу с матерью. Выбежав на улицу, где всегда было много детей и преподавателей, Вера подбегала к матери и резко, опустив голову, останавливалась в метре от нее. Мать делала шаг навстречу дочери, нежно обнимала и целовала ее лоб. Вместе они садились на скамейку и разговаривали.
«Как же они похожи!» – думал я, наблюдая за ними. И как сильно именно эта мама не была похожа на других матерей! Руки матери не переставали гладить голову своей дочери. Тихо разговаривая, так, что даже в паре метров от них, из-за шума играющих детей, ничего нельзя было услышать, мама расплетала косу девочки и заплетала ее вновь. Конечно же, говорили они об учебе Веры и о ее поведении. Училась Вера неважно, а вот поведение ее было безупречным. Она никогда не была замечена в каких-либо нарушениях правил и негласных законов интерната. Узнав, что к Вере приехала мама, наш воспитатель Нина Фоминична, всегда выходила во двор и подходила к ним. Скорее всего, воспитателей во время посещений волновали не столько дети, сколько то, в каком состоянии находятся их родители. Мама Веры засыпала воспитательницу вопросами о том, как ведет себя и как учится ее дочь. Нина Фоминична, убедившись в очередной раз, что мама Веры не похожа на других родителей, разворачивалась и уходила со спокойной душой, повторив, какая Вера прилежная и послушная ученица. Но мама Веры, негромко окрикивала ее, вспомнив про «передачу», выгружала из сумки четыре пачки артемовской соли, которую Нина Фоминична отдавала нам, ребятам, с просьбой отнести все в столовую поварам. И именно эта соль, почему-то, смешила всех, без исключения, детей и воспитателей в интернате.
Маму Веры все считали сумасшедшей, и теперь уже очевидно, что доля правды в этом была. Но разве дело было в соли или смехе детей с учителями? Только повзрослев, я стал понимать, чем же мама Веры так сильно отличалась от остальных родителей, приезжавших к детям в школу-интернат.
Чаще всего эти родительские визиты проходили по одному сценарию. У ворот интерната появляется грязная, запущенная женщина, которая едва стоит на ногах. Идя по аллее к главному входу, она буквально «заводит» всех интернатовских собак, гавкая и хватая посетительницу за одежду, эта свора наших любимых псов, как будто, силится разорвать ее на несколько кусков, чувствуя, какое зло попало на территорию детдома. В руке она несет грязный пакет с протёртым рисунком. Зачастую, это происходит на Пасху, и в этом, повидавшем многое, пакете валяются обломки куличей, измятые яйца и множество конфет, которые все утро собирались на кладбище. Дно пакета покрыто осыпавшейся глазурью, которая тянется следом, высыпаясь из дыры, ненадолго отвлекая вечно голодных собак. Сын бежит к ней навстречу, крича, что к нему приехала мама, обнимает, берет за руку, не сводя глаз с содержимого пакета. Следом идет воспитатель, который, видя перед собой женщину в состоянии опьянения, пытается убедить ее, что нельзя при детях появляться в таком виде. Не забывает воспитатель сказать и о том дурном примере, который женщина подает своему ребенку. А остальные дети, которые, увы, давно привыкли к таким картинам, даже не обращают внимания на происходящее. И тут происходит самое страшное – ребенок, словно тигр, начинает буквально рычать на воспитателя. Парадоксально, но тот, кто учит, заботится, бережет, становится ненавистным врагом в присутствии той, которая бросила его, обрекая на жизнь в боли и мучениях. Он любит мать и плачет о ней. Так было и будет, независимо от того, какая это мать, даже если она убивает ребенка своей «любовью».
Что значит мать для ребенка? Это все! И так много лет подряд: Пасха, разбитые яйца, изломанные куличи и осыпающаяся, рвущая душу глазурь. У отцов же, только менялась степень небритости и опьянения, да еще, пожалуй, пасхальные яйца меняли свою окраску.
С каждым годом все было хуже и хуже. Пока мальчишка ел, распихивая остатки по карманам, его отец, убедившись, что неподалеку никого нет, доставал початую бутылку водки и делал большой глоток, занюхивая волосами сына. Это же происходило и с матерями, единственное отличие было в том, что они постоянно плакали. Такой себе отработанный сценарий.
Мама Веры Ваниной была полной противоположностью всем тем родителям, которые появлялись у порога интерната. Я так и не научился отличать хорошую мать от плохой из-за лютой ненависти к ним. Но чем больше я смотрел на эту женщину, тем больше ненависть моя перерастала в жалость. А сейчас, когда мне встретились достойные люди, я живу надеждой, что мамы, которые до сих пор бросают своих детей, обрекая их на боль и страдания, опомнятся. По крайней мере, очень хочется верить в это! Я не называл тогда «мамой» ни одного учителя или воспитателя в детдоме, а потом и в интернате, хотя многие из них этого заслуживали. Только спустя много лет я назвал мамой своего воспитателя и гордился, что окончил школу, в которой были такие достойные преподаватели. И всегда гордился и горжусь, что обо мне заботились мои родные воспитатели. Они заменили мне и сотням других ребятишек самых близких людей. А что в это время делали наши матери и отцы – все прекрасно знают. Из года в год все повторялось, но все ребята истово любили тех, кто плевал на них. Каждому детдомовцу думалось и хотелось доказать остальным, что именно его родители особенные и не похожи на других.
Иногда эти истории выходили за пределы реальности. Например, Сема Моисеев, который учился в параллельном классе, рассказывал, что его отец был на войне, воевал, а сам Сема, сидя на широких отцовых плечах, бросал в немцев помидорами. И нужно было видеть, как горели его глаза, когда он пытался доказать правдивость рассказанных событий, такое чувство, что это все было смыслом его жизни. А вот мой одноклассник Сережа, вообще не знал своего отца, но доказывал нам, что папа был знаменитым милиционером, поймавшим множество бандитов. Горькая правда была в том, что отец Сергея был зеком, и к достижению Сергеем десятилетнего возраста, его отец имел за плечами восемнадцать лет «отсидки». Думаю, он и до сих пор где-то отбывает заключение. Сын пошел по его стопам, и как разрубить этот гордиев узел, непонятно.
Лично я просто яростно ненавидел всех своих родных, считая их тварями и падалью, что, впрочем, было недалеко от правды. Меня раздражало все, что было связано с родителями. Однажды на медосмотре, просматривая свои документы, я заглянул в бумаги к своему другу и увидел, что его мать была лишена родительских прав за пьянство и содержание притона, из которого и забрали Романа. А ведь еще вчера перед сном он со слезами на глазах рассказывал, что его мать лучшая на свете, не пьет, а работает на шоколадной фабрике, а если я не буду ему верить, он никогда не поделится со мной вкусным шоколадом.
Боль чувствуешь постоянно, пока не повзрослеешь. Мысль о том, что ты на самом деле никому не нужен, делала из нас зверей, преступников, убийц и воров. Мы были нужны лишь друг другу или, увы, тем, кто хотел нас использовать. Но вот психика нарушена настолько, что слез больше нет! Некоторые мальчишки и девчонки теряли свой путь, убивая себя наркотиками и алкоголем уже в тринадцать-четырнадцать лет. Некоторые, на самом деле, теряли рассудок, и было страшно наблюдать за тем, что видел я в свои тринадцать.
Однажды, сидя в лагерной беседке, парнишка по прозвищу «Зарик» решил рассказать и свою историю. Улыбаясь под «бомбой», (так назывался специальное наркоманское варево), он рассказал об одном своем побеге из интерната. Когда Зарик попал в свой город и подошел к дому, то увидел, что дверь открыта. Зайдя через веранду, он отчетливо видел, как какой-то пьяный грязный мужик с приспущенными штанами «рвал» его мать. Такое же животное, как и он сам. «Справившись», он встал и, держась за стену, вышел на улицу и сразу опорожнил свой мочевой пузырь. Мальчишку он не заметил. Мать продолжала лежать, неловко барахтаясь и закатив глаза на закопченный потолок. Не знаю, что должно было происходить в голове у этого мальчишки, чтобы он закрыл дверь на огромный погнутый крюк, приспустил штаны и лег на свою родную мать.
Во время рассказа его глаза налились кровью и раздался страшный смех. Все замерли… Я не мог поверить в то, что услышал. Поняв, что рассказал нам свою страшную тайну, он замолчал и резко опустил голову. Я попытался перевести разговор на другую тему, и мы стали обсуждать предстоящий футбольный матч с командой вожатых.
Такие вот матери и отцы, которыми мы, детдомовские, гордились, верили в них и беззаветно любили. С чем можно сравнить то тепло, которое может дать мать своему ребенку? Без этого тепла мы – трупы, живые трупы. Мне быстро пришлось понять, что моя настоящая мать – это та, которая воспитывает, поддерживает, учит, читает на ночь мудрые книги, а главное, всей душой переживает обо мне. Я понял, что мой отец – это тот воспитатель, который заставляет меня учиться, играет со мной в футбол, ходит на рыбалку и искренне верит, что из интерната я, как и остальные ребята, выйду человеком, который никогда не повторит судьбу своих родителей.
Жаль только, что понятие Бога, во время моей учебы в интернате, было исключительно на уроке религиоведения, где красный от крови галстук был выше вековых традиций наших отцов и дедов. Это был тот предмет, который уводил нас от встречи с Господом Богом, превращая веру в идеологию, перечеркивая все святое и светлое, что может быть в мире. Не все пришли к этому, но я убежден, что любой ребенок должен расти в верующей семье. Именно поэтому мама Веры Ваниной так смешила нас, одновременно вызывая ненависть и раздражение. Она была настоящей матерью, совершенно не похожей на тех «матерей», которые приходили к остальным детям.
Не имея возможности из-за полученной травмы и дальше самостоятельно воспитывать дочь, она продолжала любить и заботиться о ней. Государство забрало ребенка, отправив в интернат, но мать не потеряла веры и не опустила рук. Да, это была та самая мать, о которой мечтает каждый детдомовский ребенок. Поэтому мы и ненавидели Веру из-за своей глупой детской зависти. Как много смысла в этом имени и как мало ВЕРЫ было тогда в нас!
Посвящается моим Родителям: Каплунову С.В. Подтяробе П.В. Гвоздецкой А.Т.