Вы здесь

Выкрутасы судьбы. Сердцу не прикажешь (В. В. Горбань)

Сердцу не прикажешь

Гаврила Егорыч – бывший колхозный скотник – решил жениться. А куда ему деваться? Времена для него настали трудные: на работу никто не берет, а до пенсии еще два года ждать. Ну, с невестами у нас в деревне проблем нету. Невест полно. Их у нас, как блох на шелудивом кобеле. Одних только вдов разного калибра с полторы дюжины запросто наберется. Так что ежели чего – милости просим.

И вот, значит, задумал Гаврила Егорыч порвать с холостяцкой своей житухой. Но вначале прикинул, кого бы из невест на это дело сагитировать. Васильевна больно стара. Степановна хромает на обе ноги, у Власовны полон дом детей. Перебрал всех. Лучше, чем Мария Ивановна – школьная учительница – не найти. Живет тихо, одна, замуж еще ни разу не ходила. Одевается по – городскому, здоровается вежливо при встрече. Чем не кандидатура?

В субботу, напялив старенький костюм, отправился Гаврила Егорыч на разведку. Мария Ивановна приняла его радушно, пирогами накормила, бутылку не стол выставила. Покалякали они меж собой как интеллигентные люди, то есть ни о чем.

С той поры и зачастил Гаврила Егорыч к учительнице в гости. Через день ходил жениться. Выпьет бутылку, пирог стрескает и на дверь с тоской посматривает. Потом смахнет со стола крошки в ладонь, отправит их в рот и спешит досвиданькаться.

И так с полгода Гаврила Егорыч женихался. Сосед его, Трофимыч, от любопытства инфаркт себе чуть было не нажил. Повиснет на заборе и ждет, когда Гаврила Егорович пойдет в очередной раз подхарчиться. Спрашивает раз:

– Ты когда ж свататься будешь? Засиделся парень в девках, мать твою так и сяк!

– Да ить дело нешуточное, – отвечает ему Гаврила Егорыч, – тут ить все взвесить перво – наперво надо. Ить с бухты – барахты оно завсегда все наперекосяк выходит, мать твою так и сяк.

Ну, а у Марии Ивановны женихов до того не водилось, и как себя с ними вести, она не ведала. С подругами не зналась, а стало быть, и подсказать ей было некому. А может, характер у нее был такой покладистый. В общем, стойко она терпела Егорычеву оккупацию.

Глядишь, может, и выгорело бы у Гаврилы Егорыча его дельце, да организм его подвел самым наглым образом.

Аккурат за день до Пасхи приперся он в очередной раз Марии Ивановне. Как водится, бутылку уговорил. Но, то ли градус в водке был забористей, чем всегда, то ли весенний авитаминоз его здоровье подшатнул, то ли Егорыч плохо выспался накануне. Выпил он, значит, бутылку, собрал в ладонь крошки и… Повело его, повело эдак влево, влево. Потом еще левее. Глаза из орбит повылезали, язык во рту прилип, не ворочается. Схмелел родимый. Ну, Мария Ивановна – добрая душа, подхватила его под локотки, отвела в отдельную комнату, на диван разместила. Все чин чином. А сама отправилась телевизор сотреть. Смотрит она, значит, телевизор, кофточку довязывает, ничего дурного не предчувствует. Смотрит час, два… Вдруг слышит, как из комнаты крик истошный поднимается. И усиливается, усиливается стократно. Она – добрая душа – мигом туда. Влетает в комнату, включает свет – диван пуст. А крики раздаются из – под письменного стола. Ну, ясное дело, Егорыч по пьяной лавочке с дивана брыкнулся и под стол закатился…

– Просыпаюсь, – потом рассказывал он Трофимычу, – и не пойму, где я. Темно, душно. Рукой влево пошевелил – дерево. Вверх руку задрал – дерево. И, чувствую, башкой в дерево упираюсь. И ногами туда же. Тут я и решил, мать честная, что помер. Что меня в гроб заколотили…

С тех пор Гаврила Егорыч больше к Марии Ивановне ни ногой. Отженихался.

– Сердцу, – говорит, – не прикажешь.

И еще бродят слухи – с выпивкой он завязал.