Девичья фамилия принцессы Турандот
– Давай живее… битва на Мамаевом кургане какая была?
Данька оборачивается ко мне, смотрит отчаянно, глаза блестят, ясное дело, время-то поджимает. Вон оно тикает, четыре минуты с чем-то там…
– На Мамаевом кургане… – кусаю губы, – стой, дай вспомнить… да там, где хан Мамай сражался, так, вроде…
– Куликовская? – Макс хмурится, – нет, что-то не то говоришь…
– Что не то, Мамаев курган, хан Мамай, что ещё надо-то?
Показываю на время, поджимает, поджимает, некогда тут турусы на колесах разводить…
– Нет, не то говоришь… Мамаев курган… это в Волгограде… бывшем Сталинграде. Значит, Сталинградская битва! – Макс хлопает меня по спине, – эх ты… историк… Геродотиха долбанная…
– Нет, не то говоришь, точно тебе говорю, Мамай! – Данька косится на третью дверь, – айда…
– Да ты рехнулся, жить надоело, или как?
Смотрим друг на друга. Первый раз случился раскол между нами, вот такой, явный, когда одни в одну сторону, другие в другую.
– Иди, иди, посмотрим, как тебя там хан Мамай зарубит, – отмахиваюсь, киваю остальным, – айдате, ребята, в левую дверь.
Данька идет в третью дверь. Вот так. Внезапно. За ним увязываются еще четверо, в их числе Витек, что-то торкает в сердце, Витька терять не хочу…
– Стой!
– Айда с нами… – хватает меня под локоть, сердце делает сальто.
Дергаю его на себя что есть силы, оба падаем на пол, Витек оторопело смотрит на меня, ты че, а, чего попутала…
Остальные уходят в дверь с надписью – Куликовская битва. Дверь захлопывается, как-то нехорошо захлопывается, быстро.
Таймер на стене отсчитывает секунды, мы про него уже не помним…
За дверью кричат, крик переходит в сдавленные хрипы…
– Аминь, – шепчет Макс.
Спохватываемся, подскакиваем, бросаемся в двери с надписью – Сталинград, хорошо хоть дверью не ошиблись, если не ошиблись, если…
Ждем.
Ничего не происходит. Комната как комната, большая, со множеством дверей, холодные лампы под потолком.
Обошлось.
Переводим дух. Спохватываемся, потеряли троих, вот так, внезапно, да мы всегда теряем кого-то внезапно.
Разворачиваем скромные пожитки. Поминаем погибших. Земля им пухом, и все такое. Почему говорят, земля пухом, земля, это же небесное тело, если в астрономии, или сложный комплекс из органических и неорганических элементов, если говорить про геологию…
Мы это знаем.
Здесь это нельзя не знать…
– Ты меня спасла, – Витек сжимает мою руку.
Даже нет сил ему ответить. Ни на что нет сил, вот, черт, сколько наших теряли, до сих пор привыкнуть не могу, нервы ни к черту…
– Естественный отбор, – говорит Макс, – кто знает ответы, тот живет, кто не знает, тот вот так… за закрытыми дверями…
Смотрим на Макса. Испепеляюще. Идиотина такая, мог бы и не говорить. Так-то оно так, отбор-то он отбор, только это где-то там, в учебниках, а тут, с живыми людьми…
Делаем привал. Переводим дух. На всякий случай оглядываем комнату, нет ли чего. Нет, здесь ловить нечего, ни еды, ни учебников, ни одежды никакой. Перебираемся к дверям, здесь посложнее, здесь нет вариантов ответа, на двери написано коротко – Блок.
И клавиши.
Блок… какой блок, почему блок, откуда блок, черт пойми…
– Это из механики что-то…
– Не-е, блок питания…
– Не-е, это блок-схема есть такая…
Спорим. А что спорить, если не знает никто…
Спохватываюсь.
– Мы все идиоты.
– Думаешь? – Макс косится на меня, ох, не любит Макс признавать себя идиотом, не любит…
– Я не думаю, я знаю… – иду к клавишам, черт, какие мы все дебилы…
– Чш, куд-да понесло, в ловушку хочешь? – Макс пытается перехватить меня, не успевает, добираюсь до клавиш, выстукиваю:
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух…
Парни смотрят. Не верят. Сомневаются.
– Думаешь?
– Знаю.
Жму на ввод. Кто-то еще успевает прошептать, если из-за тебя сдохнем тут все, я тебя убью…
Дверь открывается. Кто-то подталкивает меня, раз такая умная, иди первой.
Иду. Уже не чувствую себя такой умной, сейчас напорюсь на какие-нибудь штыри, из стены лезущие, мало не покажется…
Ничего не происходит. Восторженно оглядываюсь, нда-а, не прогадали мы, жратвы здесь, в комнате, всерьез и надолго хватит, и не только жратвы, тут и одежды, и всего, всего…
– Ну ты, Ирка, вообще гений… здесь надолго останемся…
– Если нам дадут здесь надолго остаться. А то сами знаете, только обустроишься, и на тебе, или потолок на бошку попрет, или еще чего…
– Сплюнь.
Сплевываю. Смеемся. Короткая передышка. Которой нужно воспользоваться с умом, – читать книги, книги, какие тут есть книги, перечитать все, проштудировать, чтобы не стоять перед дверями потом, не смотреть, как баран на новые ворота…
Противоположная дверь распахивается.
Резко.
Внезапно.
Вздрагиваем, это новенькое что-то, кого тут напустят на нас в этот раз, бешеных собак или танки, или…
Откуда парни успели оружие вытащить, вот это реакция, уже сжимают какие-то кольты, парабеллумы, кто что достал в лабиринте…
Визг.
Стайка девчонок выходит из двери, тут же с визгом разбегаются, ай-й, не надо, не надо… бежим за ними, да вы постойте, девки, не боись, ничего вам не сделаем. Сами не понимаем, как оказываемся в соседнем зале, за нами захлопывается дверь. Макс колотит в дверь кулаками, распахивает, там уже другая комната, ощерившаяся экранами, вопросами, введите дату Ледового побоища, назовите девичью фамилию принцессы Турандот…
– Продрали жратву, – шипит Макс.
– Да будет тебе при девчонках-то, – пытаюсь его урезонить, знаю, бесполезно.
– Да ты-то уже привычная…
– Я-то привычная, а они?
Показываю на девчонок: драные джинсики, юбочки по самое не балуй, розовые топики, сумочки с какими-то очередными супергероями, модными в этом сезоне. Накрашенные губы дрожат, вот-вот заплачут, это я про девчонок, а не про супергероев…
– Не боись, девки… – шепчет Витек.
– Мы… мы не виноваты…
– В чем?
– Ни в чем…
– Тоже верно…
– Не… не убивайте…
– Делать нам больше не фиг, девчонок убивать. Меня Максом зовут.
– А… Алина, – одна из моднявок робко протягивает руку, черт, что у нее там, на ногтях нарисовано, не-е-е, я в её возрасте и то так не изгалялась…
– Саюри.
– А настоящее имя как? – смеюсь, – ладно, не называй…
– А… а вы нас когда отсюда выпустите?
– И ты у меня спрашиваешь? Будь моя воля, так хоть сейчас.
– А… а чья воля?
Фыркаем. Знакомая история, те, кто недавно сюда попали, вот так вот и бегают, и спрашивают, а когда нас отсюда выпустят, а кому жаловаться, а во-о-он той стенке жалуйтесь, может, выслушает…
– А вы как сюда попали? – спрашиваю.
– Мы… мы не нарочно.
– Мы не хотели…
– Еще бы вы попасть сюда хотели… Я спрашиваю, попали как?
– Не… не помню…
– А ты?
– Не…
– Ты?
– Это… меня машина сбила.
Вздрагиваем. Вот черт, первый человек, который что-то помнит, хоть что-то…
– Машина сбила… и?
– И… – девчонка мотает головой, она так свое имя и не назвала, какая-нибудь Рейнбо Дэш или Маюми-Киимоното-Недошито, – не… не помню.
Сбила машина, сбила машина… пытаемся понять, что это может значить. На загробный мир что-то не похоже, да что значит, не похоже, можно подумать, кто-то знает, как должен выглядеть загробный мир…
– Не помнишь? – Макс наклоняется к девчонке, у той губы дрожат, только не разревись, мы сами тут все скоро разревемся, – ну… повспоминай потом… это важно, очень важно…
Спохватываемся, что так ничего и не успели взять из зала с едой, вот что значит, мозгов нет. У кого мозгов нет, тот здесь не выживает, мы это давно поняли, с ранних лет, когда еще ревели в пустых комнатах, звали маму, а на экранах высвечивалось – сколько будет два плюс два умножить на два, и кто писал шесть, тот проходил в комнату, где стояли тарелки с едой, а кто писал восемь, тот уходил в другую комнату, откуда не возвращался больше никогда.
– А… а кормить когда будут? – спрашивает Саюри.
Фыркаем. Сами так когда-то спрашивали.
– Как только, так сразу, вон, в колокольчик позвони, тебе омаров в белом вине принесут.
– Где… колокольчик?
Парни хохочут, хороши ржать, забыли уже, как сами маленькие были, по ночам всхлипывали, к маа-а-аме хочу-у-у!
– А вот… на двери задачка, решим, значит, дальше пойдем, в соседнюю комнату, а там еда, – показываю на экран.
– От-ку-да-ро-дом… ав-стра-ло-пи-тек…
Чуть не фыркаю, вот, блин, девке лет тринадцать, читает по складам, я в ее годы… ладно, не судите, да не судимы будете. Откуда фраза? Надо вспомнить, а то еще вопрос попадется.
Австралопитек… Питек, питек, обезьяна, это что-то из теории эволюции, разбитые черепа таращат глазницы, Дарвин почесывает бороду, ученые до хрипоты спорят, к какому виду отнести только что найденные останки, это еще обезьяна, или уже человек…
– Из Австралии, – выдает Саюри.
Хочу согласиться, тут же спохватываюсь, маячит перед глазами картинка из учебника, расселение человека по планете, и все-все стрелочки расходятся из Африки…
– Почему… из Австралии?
– Ты дура, что ли, австрало-питек, из Австра-лии.
Вздрагиваю. Думаю, что ослышалась, как-то не принято у нас было оскорблять друг друга, уж на что спорили до хрипоты, до отчаяния, русским по белому тебе говорю, Торквемада и Грозный в одно время жили. Не знаю, что отвечать, когда вот так оскорбляют, этому нас компьютеры не учили, они нам не говорили – ты дура, что ли…
– Точно, из Австралии, – Витек кивает, – ну ты голова, Саюри, в жизни бы не догадался, Австрало-питек… обезьяна, то бишь… австралийская.
– Да нет же, они все из Африки, – говорю, меня никто не слышит. Вот это первый раз, когда я говорю, меня не слышат, парни буквально пожирают глазами девчонок, Витек смотрит на Саюрину юбку, вернее, на то, что под юбкой.
Кто-то из девчонок набирает на клавишах – Афстралия, кто-то поправляет, да ты вообще долбанутая, Ав-стралия пишется, пошла отсюда на хрен, дай я наберу…
Как-то быстро кончилась моя власть, да была ли она, – единственную девчонку среди парней, оберегали, слушались, соображали что-то на восьмое марта, в темноте вечера бледнея и краснея признавались в самом сокровенном…
Все уходят в открывшуюся дверь, Саюри хватает под руку Витька…
Австрало-питек…
Будто током шибает, Австралия, южная земля, австрало-питек, южная обезьяна, ни разу не из Австралии…
– Стойте!
Не слышат.
Исчезают.
Смотрю, как закрывается дверь…
Тишина. Короткие смешки за дверью, потом отчаянный визг, крики, от которых хочется плакать.
Набираю на клавишах – Австралия, сама не знаю, зачем.
Дверь открывается, за дверью уже все кончено, никого нет, электронно-вычислительные чистильщики смывают с пола свежую кровь, мечется в кровавых потоках кулончик с чьей-то шеи.
Отскакиваю от двери, как только не перешагнула порог…
Набираю на клавишах – Африка.
Дверь распахивается, меня встречает уютный диванчик, стол, сервированный на одного, вот сволочи, откуда они уже знают, что один человек живой остался?
Они.
Кто они?
Не знаю.
Потолок чуть вздрагивает. Хорошо знаю это вздрагивание, когда потолок начинает ме-едленно но верно опускаться.
Оглядываю двери, на одной какие-то интегралы, это Максик у нас знал, я в интегралах как свинья в апельсинах. На второй двери задача из области квантовой механики, еще хуже. Третья… к кому Пушкин обращался здравствуй племя молодое, незнакомое?
Это знаю.
Хорошо знаю. Варианты ответов – к подросткам, к соснам, к девушкам, к потомкам…
Лешка тогда ответил – к потомкам. Шагнул за дверь. Я шла за ним, еще успела отпрыгнуть, до сих пор помню лешкину кровь, брызнувшую мне в лицо.
Димулька ответил к подросткам, Димулька провалился в бездну, это я хорошо помню. И Эвелину помню, которая ответила – к девушкам. Аминь.
Потолок опускается все быстрее.
Отвечаю – к соснам.
Вхожу в комнату, уже нисколько не сомневаюсь, что сейчас мне отрубят голову.
– Пришла?
Вздрагиваю. Больших мужчин не видела никогда, ну как никогда, был у нас один раз взрослый мужичище, Антон, о нем никаких воспоминаний не осталось, только как он с пеной у рта доказывал в какой-то задаче, клиновидная это кость, клиновидная, потом набрал на клаве – клиновидная, шагнул за порог…
Больше его не видели.
А этот незнакомец… глаза с хитрецой, волосы с сединой, губы с усмешкой.
– Пришла?
– Ага…
– А давай я тебе чаю соображу, раз ты молодец такая, пришла…
– Ирина.
– Чего?
– Ириной меня зовут.
– А-а, а я Фей Феич.
– Фея, она же женского рода.
– То фея. А я Тимофей Тимофеич, вот.
Задаю протокольные вопросы.
– А вы давно здесь?
– А… с самого начала.
– С начала чего?
– Всего.
– А как сюда попали?
– Да… как все это построил, так и попал.
– А там, снаружи что?
Фей Феич делает какой-то неопределенный жест, мол, лучше и не знать.
– Молоток, девка, молоток, вырастешь, кувалдой будешь…
– А это что значит?
– Узнаешь… узнаешь… Вон, выучу миром управлять, – кивает на скопище экранов и клавиш, – далеко пойдешь…
Начинаю понимать. Фей Феич отворачивается, хлопочет над чайником, бормочет что-то, бли-ин, есть-то нечего, я ж гостей не ждал. Ничего, счас со склада чего-нибудь притараканим…
Осторожно вытаскиваю свой парабеллум, в жизни не стреляла в живую мишень…
– …пирог… или курочку какую принести, гриля будешь?
Разряжаю парабеллум. Нехорошо получилось, он как раз обернулся, пули его как-то наискосок прошили, Макс бы сказал – грязно сработано.
Шмякается на линолеум. Бросаюсь к нему, может, еще живой, не хотела я так, не хотела, счас встанет, наподдаст, мало не покажется.
Нащупываю жилку на шее.
Понимаю, что уже не встанет. И не наподдаст.
Перебираю клавиши, знать бы еще, что к чему, теперь я этого никогда не узнаю, опен, опен, только бы не ошибиться, жму на опен…
ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОТИТЕ ОТКРЫТЬ ЛАБИРИНТ?
Понимаю, что нажала правильно.
Выхожу из лабиринта. Наверное, последняя. Все пленники уже разбежались. Оглядываю громадину того, что было нашей тюрьмой, почему-то изнутри она казалась гораздо больше, чем снаружи. А может, так и есть, изнутри она больше. Кто знает, сколько измерений там понатыкано, четыре, пять, десять, миллион…
Выхожу. Надо куда-то идти, надо вспоминать, как жила до того, как, если вообще жила. Идти куда-то, в полицию, а к вам лет пять назад не обращались, что девочка пропала, какая, ну такая, ну не знаю, какая…
Лабиринт шевелится, изгибается причудливой дугой, закручивается мертвой петлей на самом себе, что-то происходит в нем, сталкиваются какие-то пространства, эпохи, времена, измерения.
Вижу девчонку, идущую к лабиринту. Куда идет, дуреха, жить, что ли, надоело, или как? Окликаю, не слышит, задним числом понимаю, что между нами протекает время, какое-то не наше время, – полгода разницы во времени между нами, не меньше.
Еще задним числом понимаю, что вижу себя. Вон она, то есть я, идет к лабиринту, кусает губы, ревела, что ли, очень похоже… Почему-то человек в петлях времени никогда не узнает своего двойника, не привык видеть самого себя.
Входит в лабиринт… Что она там забыла, или умереть решила от несчастной любви, да поздно умирать, вроде бы умерла ее несчастная любовь еще в лабиринте.
Идет, кусает губы, точно ревела, поднимается по лестнице в кабинет Фей Феича, что она там забыла, да много там чем поживиться можно.
Входит, садится за клавиши, снова кусает губы.
ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОТИТЕ АКТИВИЗИРОВАТЬ ЛАБИРИНТ?
Она действительно хочет.
Активизирует.
Лабиринт оживает, выставляет ловушки: ярко раскрашенные бутики, Макдональдсы, киношки, распродажа, сейл, сейл, сейл, семьдесят процентов, только сегодня, только у нас.
Глазам не верю, когда она, то есть, я, готовит ловушки. И капканы. И еще что-то страшное, Фей Феич бы застрелился в гробу, если бы увидел.
Перевожу дух.
В конце концов, это только один из вариантов реальности. Не всегда правильный.
Смотрю на себя за пультом, на два тела Фей Феича, одно свежее, убитое только что, другое пролежавшее полгода, изъеденное муравьями.
Я вторая жму на клавиши.
Я первая же ухожу от лабиринта, я знаю, что не вернусь сюда, не вернусь, что это ее, то есть меня, сюда потянуло…