Глава 11
– Да, ладно тебе, Барашек, придуриваться! – пылко пытался усовестить меня Гриня. – О каком таком настроении можно базарить, когда «чекушечка» слезливая тебя дожидается… – И Шайкин решительно и безапелляционно потянулся к моей руке, схватил своей широкой пятернёй мою менее внушительную пятерню и выволок меня на свежий воздух из мастерской.
Я без сопротивления подчинился, но выйдя из помещения нашей задрипинской столярки, вдруг резко рванулся из «заключения» цепкой руки Грини Шайкина и отбежал на безопасное расстояние.
– Ты чё? – оторопел закадычный собутыльник, – белочку подхватил чё ли или чё?
Я не ответил, а только вяло мотнул головой и поплёлся восвояси, но с Гриней не так-то легко было разделаться, тем более, что идти всё равно приходилось в одинаковую сторону. Тяжело дыша, мой «боевой однокашник» догнал меня за углом следующей барачной двухэтажки, около сараек, и, пристроившись у моего правого плеча, нога в ногу и не говоря ни слова, пошагал, как ни в чём не бывало, рядом.
Мы прошли мимо длинного забора из копьеобразных железных прутьев вокруг средней общеобразовательной школы №22 на окраине города, потом, завернув на проулок, соединяющий дома частного сектора и основной части города, протопали по его засыпанной крупным гравием широкой и пыльной дороге для всех видов движения и, наконец, вырулили к городскому парку культуры и отдыха имени Красных Коммунаров, возле которого и притулилась наша сталинская трёхэтажка.
Погода между тем по-матерински любвеобильно осыпала мир нашей малой родины щедротами первых шагов осени. Широкими волнами тепла мягко обрушивались из синевы небес солнечные потоки вечернего света. Первые и хорошо заметные цвета будущего сочного макияжа длинноствольных красавиц лип, берёз и осин кокетливо красовались на виду проходящих мимо местных жителей…
Колоритным карнавальным костюмам могучих лесных массивов и прощальным песням перелётных птичьих оркестров в недалёком времени ещё предстоит затуманить души предвестьем надвигающихся сумерек долгой зимы. А сейчас, даже лето всё ещё гостит на великом раздолье своего бывшего земного хозяйства… Ему дана последняя возможность попрощаться до второго пришествия с каждым деревцем, и ручейком, и паучком, растянувшим струны своей беззвучной арфы перед скорым уходом в небытиё.
– Красота-то какая… Красотища, Ваньша! – выдохнул Шайкин от избытка всех чувств, когда мы остановились на пригорке перед домом. С него открывалась широкоформатная перспектива реки и равнины за ней в многочисленных перелесках, и полях с уборочными машинами на них, и открытым пространством всё и вся примиряющего неба в золоте убывающего солнца со свитой белых, розовых, чуть багровеющих и тёмно-сизо-лиловых облаков.
Я посмотрел внимательно на восхищённую физиономию друга, на круглые маленькие глазки в густом оперении рыжих и жёстких ресниц, на всегда розовые, в ямочках простодушной улыбки, щёки бугая и коротко, но веско сказал:
– Гриня, сегодня мы пить не будем! Да и ваще, брат Григорий, я, похоже, с этой пургой завязываю – навсегда! Да и тебе, Шайкин, настоятельно советую! – сказал, как отрезал, да ещё и воздух рубанул ладонью перед собой для пущей важности. – Вот!
Гриня беспомощно таращил глазёнки, заодно разинув на меня огромную пасть.
– Погодь… А чё эт такое: н-а-с-т-а-я-т-и-л-ь-н-о… Чё, чё советуишь?!