Глава 4
Пространство вблизи орбиты Юпитера
Он лежал на чем-то мягком и упругом, нежившим тело. Это ощущение не было связано с невесомостью – он чувствовал, как поверхность прогибается под ним, чувствовал тяжесть рук и ног, и многолетний опыт подсказывал, что гравитация тут порядка восьми десятых «же». Странно! Последнее, что он помнил, это невыносимая тяжесть, боль и что-то еще, что-то ужасное, непоправимое. Боли и тяжести сейчас не было, но смутная картина, маячившая где-то на задворках памяти, лишала покоя. Стиснув зубы, он прорывался сквозь туман забвения, пока пелена не разошлась. Он увидел.
Увидел корпус «Жаворонка» с сотнями дыр, увидел, как из рваных отверстий выходит воздух, как он клубится и превращается в белесые снежные хлопья…
Застонав от бессилия, Литвин открыл глаза.
Темный сферический купол парил в вышине. Его бездонная глубина скрадывала расстояние; казалось, темной поверхности можно коснуться руками, и в то же время Литвин понимал, что до нее далеко – пожалуй, метров десять. Он приподнялся на локте, поворочал головой, осматриваясь. Не тесная кабина «грифа», не кубрик на крейсере, не капитанский мостик, расцвеченный мерцанием экранов… Что же?
Помещение было просторным и напоминало конфигурацией гантелю или две овальные бутылки, соединенные горлышками. Он находился у задней, мягкой на ощупь стены, и в метре от него лежали Макнил и Коркоран. Увидев их, Литвин ощутил огромное облегчение. Здесь и сейчас они были всем – соратниками, друзьями, его экипажем, всем человечеством. Эби скорчилась, прижав колени к груди, Коркоран раскинул руки, но оба, кажется, дышали. Комбинезоны были целыми, и он не заметил на них следов крови.
От задней стены, плавно переходившей в потолочный купол, пространство сужалось к бутылочному горлышку, короткому и довольно широкому коридору; за ним, насколько Литвин мог разглядеть, была точно такая же камера. Что-то шевелилось в ней, какие-то смутные силуэты, на миг приковавшие его внимание. Не пытаясь к ним присмотреться, Литвин ощупал правой рукой левую, затем прикоснулся к ноге и ребрам. Комбинезон в этих местах был пробит, и вокруг маленьких дырочек темнели засохшие кровяные пятна. Он закатал рукав, расстегнул комбинезон, но никаких следов на коже не заметил. Потом подполз к Рихарду и Эби, прислушался к их дыханию, нащупал сонную артерию у одного и у другой и решил, что с ними все в порядке. Пульс ровный, дыхание размеренное, глубокое; не обморок, а крепкий сон.
Чего-то, однако, не хватало. С минуту Литвин мучительно морщил лоб, разглядывал лица спящих, затем ткнул себя в грудь кулаком, погладил рыжие волосы Макнил, похлопал Коркорана по плечу и…
Рука повисла в воздухе. Родригес! Где Родригес?
Литвин еще раз оглядел помещение. Родригеса не было.
Поднявшись, он заковылял к коридору.
Это был скорее проем пятиметровой ширины. Приблизившись, Литвин заметил, что его перегораживает мембрана, прозрачная, как хрусталь, и слегка мерцающая в падавшем снаружи свете. Источник его оставался непонятным, но отсек за мембраной был ярко освещен, как если бы где-то вверху включили мощные прожектора. Коснувшись ладонями преграды, Литвин почувствовал, как она прогибается под усилием, сделал еще один маленький шаг и замер.
В том, другом отсеке находились трое. Несомненно, люди, решил он; взгляд метался по их фигурам и лицам, выхватывая приметы сходства, отыскивая черты подобия. Рослые, белокожие, с конечностями привычных пропорций и, кажется, пятипалые… Но лица такие, что не спутаешь ни с одной человеческой расой: у того, что стоял впереди, был слишком заостренный подбородок, слишком широко расставленные глаза и голубоватый оттенок белков, в которых терялась серая радужка. Нос почти европейских очертаний, но рисунок рта совсем иной: середина опущена, и центр верхней губы заходит за нижнюю, напоминая птичий клюв. Фигура этого создания, облаченного в трико, казалась тонкой, хрупкой, но изящной, и был он, несмотря на странные черты, красив. Такими, возможно, представляли эльфов: кожа почти фарфоровой белизны, длинные, темные, с заметной прозеленью волосы и загадочные глаза с исчезнувшими зрачками…
Пара, стоявшая позади, выглядела иначе. Безволосые, крепкие, с широкими физиономиями и будто стертыми чертами, они были похожи, как братья-близнецы. Одежда тоже была другой – что-то наподобие доспеха, оставлявшего открытыми руки и ноги. На запястьях и под коленями – широкие гладкие браслеты, мощные мускулы бедер и плеч, жесткие рты, бесстрастные лица… Охранники, понял Литвин. Тот, первый, похож на эльфа, а эти словно тролли, и красавцами их никак не назовешь. Но раса одна и та же – тот же оттенок кожных покровов и те же странные глаза, чей взгляд не удается уловить… Впрочем, стражи на него не смотрели, глядел их предводитель в облегающих одеждах.
Чувство нереальности происходящего на миг пронзило Литвина. Эти трое, стоявшие за экраном из упругой пленки, родились не на Земле; лучи земного солнца не касались их снежно-белых лиц и тел, земной воздух не вливался в легкие, земные воды не утоляли жажды, зелень земных лесов не ласкала взоры. Возможно, они увидели свет на планете Арктура или звезды Барнарда, в мирах Проциона или Веги, Альтаира или Ригеля, по ту сторону мрака и холода, что тянется на световые годы… Но все же они оказались людьми, и это было так удивительно и так чудесно! Так радостно! Если, конечно, забыть о погибшем «Жаворонке», о Би Джее, Прицци, Шеврезе, Бондаренко, Зайделе, о юном Иштване Сабо и ста тридцати других покойных в чреве погибшего корабля.
Литвин о них помнил.
Хлопнув себя по груди, он выставил палец, затем показал на Рихарда и Эби и выставил еще два. Добавил четвертый, растопырил их и потряс ладонью перед мембраной.
– Нас было четверо, понимаешь! Где Родригес? Где?
В Байконурской школе читали Литвину курс ксенологии, и объяснялось в нем, как общаться с разумными муравьями, пауками, птицами и осьминогами. Но задача оказалась проще – он встретил не октоподов, не насекомых и птиц, а людей. Весьма вероятно, их психика и физиология не слишком отличались от обычных норм, и это давало основу для контакта. Хотя бы на языке жестов, который бывает временами понятнее и выразительнее слов: сжатый кулак – угроза, раскрытая ладонь – знак добрых намерений, а поза покорности – на коленях, со склоненной головой. Счет на пальцах тоже был универсальным знаком, по крайней мере для гуманоидов.
Тролли-охранники не шевельнулись, а эльф, вытянув тонкую руку, показал вверх. Свет померк, купол над головой Литвина вдруг обрел космическую глубину, явив знакомые созвездия, спутники Юпитера и саму огромную планету; чудилось, что белесый газовый шар с красной отметиной висит под потолком, вращаясь неторопливо и плавно. Издалека к нему приближался цилиндр, увешанный множеством прямоугольных конструкций, явно искусственное, но не земное сооружение. Затем Юпитер с сателлитами исчез, остались только звезды и чужой корабль, наконец и он пропал, окутавшись мерцающей завесой. К ней двигались пять серебристых искр: одна побольше и четыре совсем крохотные, соединенные в пары. «Жаворонок» с «грифами», сообразил Литвин.
Из мерцания, скрывавшего пришельца, протянулся световой пунктир, разбух на конце пузырем, поймал земные корабли и начал быстро сокращаться, точно щупальце, подтягивающее добычу. «Красная тревога! – мелькнуло в голове у Литвина. – В этот момент Би Джей объявил красную тревогу, затем ударили из свомов…» Будто подслушав его, шесть пятнышек оторвались от крейсера, слились и, развернувшись, тучей пали на мерцающий экран. Миллионы ледяных кристаллов, мчавшихся с огромной скоростью, могущих изрешетить броню… Завеса, что окутывала чужаков, отразила их, удвоив или утроив начальный импульс. Словно во сне, Литвин наблюдал, как выпущенный крейсером заряд ринулся обратно, накрыл «Жаворонок», задел краем две меньшие искры и растаял в пустоте. Последнее, что ему показали, было «грифом» с развороченной обшивкой; мертвый пилот лежал в обрывках кокона, и перед его застывшим лицом кружились кровяные шарики.
Родригес… Не валяться ему на пляжах Акапулько, не разглядывать девичьи ножки…
Горло у Литвина перехватило. Стиснув кулаки, он попытался преодолеть невидимый барьер, сделал пару шагов, но мембрана отбросила его. Он закусил губы, уставился с ненавистью на эльфа и вдруг откинул голову. Под черепом творилось что-то странное. Боль? Пожалуй, нет… Давление? Тоже не похоже… Он обнаружил, что не имеет слов для описания этих ощущений – наверно, потому, что ни один человек такого не испытывал, и значит, возникшее чувство лежало за гранью человеческого опыта. Что-то чуждое стучалось и ломилось в его разум, мелькали какие-то смутные картины и, прорываясь сквозь гул, слышались звуки, но слух и зрение были тут явно ни при чем. «Лезет в мозги, ублюдок клювастый!» – внезапно дошло до Литвина. Пожалуй, в этом случае годилась обычная ментальная защита, некое усилие, монотонное и скучное, как осенний дождь. Он принялся рассчитывать ряд Фибоначчи,[15] и непонятные ощущения исчезли.
Но что-то осталось, определенно осталось! Литвин не мог сказать наверняка, было ли это последствием прервавшейся мысленной связи или его собственными заключениями, но так или иначе он понимал, что оказался на межзвездном корабле, что этот корабль огромен, и что создания, ведущие его в пространстве, подобны людям. Быть может, не во всем, но сходство в облике – факт очевидный и потому уже не радостный – скорее пугающий. Можно строить всякие гипотезы о том, как мыслит и чего желает разумный осьминог, но в случае людей имелось гораздо меньше вариантов. Собственно, два, и оба были описаны в древности: homo homini deus est, homo homini lupus est.[16]
Какой предпочесть? Вернее, какой изберут эти эльфы и тролли?
Человек в трико коснулся груди обеими руками и резким щелкающим голосом каркнул:
– Б’ино ф’ата. – Затем произнес медленнее: – Бино фаата.
Название их расы, понял Литвин. Уверенность в истолковании услышанного была абсолютно иррациональной, и все же он почему-то знал, что не ошибся: ему сообщили не личное имя, а более общее понятие. Копируя жест чужака, он тоже приложил ладонь к груди и вымолвил:
– Землянин. – Потом показал на собеседника-эльфа и снова хлопнул по своему комбинезону: – Человек. Ты человек, я человек.
– Бино фаата, – повторил эльф, склонив голову и прижимая к себе левую руку. Правую он вытянул к Литвину, крутанул кистью, словно отталкивая что-то, и буркнул: – Бино тегари!
Затем повернулся и, сопровождаемый стражами, исчез в проходе.
Хмыкнув, Литвин покачал головой.
– Вот так братец по разуму… Значит, говоришь, ты бино фаата, а я – бино тегари! И общего у нас – как у орла с черепахой…
Услышав шорох за спиной, он обернулся. Макнил уже сидела, Коркоран лежал, но глаза его были открыты.
– Пол! Где мы, Пол?
Литвин пересек каюту, отметив, что от мембраны до задней стены шестнадцать шагов, и опустился на колени рядом с Эби.
– Ты как, Абигайль, в порядке? – Девушка кивнула. – Рихард, слышишь меня? Очухался?
– Вполне. Куда нас занесло, командир?
– На чужой корабль. Там, – Литвин махнул в сторону коридора, – перегородка. Похоже на прозрачный синтален – тянется, но не пускает. Наверху, над нами, голографический проектор. Пока вы дремали, я фильм посмотрел. Их версию событий.
Губы Макнил дрогнули.
– «Жаворонок»?..
– Уничтожен. Их корабль прикрывает силовой экран, что-то вроде отражающего поля. Би Джей ударил из свомов, и оно отбросило заряд – мне кажется, с большей скоростью, чем начальная. Броню пробило… это я видел сам, еще из «грифа»… – Литвин помотал головой, будто отгоняя жуткое видение. – Краем роя накрыло Родригеса… это они показали… Мне досталась мелочь – в руку, в ногу, в бок… И никаких следов! Вот, посмотрите! – Он задрал рукав комбинезона. – Что у вас?
– Похоже, ничего. – Макнил, сидевшая на пятках, уставилась взглядом в колени. – Я помню только тяжесть… наверное, пятнадцать «же»… Много, очень много… Я выпала в осадок. Почти сразу.
– И я, – кивнул Коркоран, массируя виски. – Не помню такого на тренажерах. Даже кости затрещали!
– Верно, перебор, – подтвердил Литвин. – Поторопились они, когда тянули нас в свою лоханку. Еще немного и были бы трупы вместо пленников. В нарушение Женевской конвенции… Но сомневаюсь, чтобы это их остановило.
Макнил вздрогнула, будто лишь сейчас осознав слова Литвина.
– Их? Они? Кто – они?
– Люди. В точности как мы, двуногие без перьев. Все на месте – уши, нос, глаза, даже брови есть. Внешность, конечно, экзотическая… Ну, увидите сами.
– Значит, люди… – мрачно протянул Коркоран. – Зацепили нас гравитационной удавкой, а мы в них из свомов… Ну, и они в нас… – Он расстегнул комбинезон, вытащил висевший на шее крестик и зашептал: – Господи, творец всемогущий, прими в царствие небесное душу Луиса Родригеса и всех остальных, с кем мы делили кров и пищу и странствовали среди миров, созданных волей твоей… Прости их грехи, ибо ты милосерд… Пусть им зачтется, что пали они как воины, и если даже свершенное ими было ошибкой, прости и это. Подняли они руку на другие твои творения по неразумию своему, ибо страх перед неведомым в природе человека. Только ты не ошибаешься и знаешь, когда поднять меч и на кого опустить. Аминь!
– Аминь, – повторила Макнил. Она, как и австриец Коркоран, была католичкой.
Наступила тишина, но Литвину казалось, что слова молитвы еще звучат в его ушах. Может, все не так уж плохо, подумалось ему. Может, гибель «Жаворонка» – трагическое недоразумение, результат того самого страха, о котором сказал Коркоран. Может, мы ошиблись, как и они… Доверие такая хрупкая штука! Годы нужны, чтобы его взрастить, а разрушить можно за секунду…
– Говоришь! – вдруг резко и внятно раскатилось под куполом. – Говоришь еще! Говоришь много!
Литвин поднял глаза вверх. Под сферическим куполом что-то мерцало и кружилось, превращаясь в огромную голову с разинутым ртом. Лицо было странное – черты Коркорана и Макнил смешались в нем с его собственными.
– Слушают нас, хотят язык освоить, – промолвил Рихард. – Шустрые ребята! Пожалуй, лучше…
Он приложил палец к губам, и Эби с Литвиным кивнули. Больше ни слова на русском и немецком! Для Литвина это было нетрудно – привычка общаться на английском, официальном языке флота, стала за много лет естественной.
Какое-то воспоминание тревожило его. Машинальным жестом коснувшись виска, он пробормотал:
– Они называют себя бино фаата. И, кажется, владеют третьей сигнальной…
– Телепатия? – Макнил нахмурилась.
– Нет, не чтение мыслей, скорее ментальная связь. Но с нами не очень получается – во всяком случае, со мной. Можно блокировать. Таблица умножения вполне годится.
– Любопытно, – сказал Коркоран. – Ментальная связь, межзвездный привод, и это поле, что оттолкнуло рой… наши локаторы, наконец… мы ведь их не видели – ни в оптике, ни на экранах… Похоже, нас обставили по всем статьям! Лучше бы с ними не ссориться. Как ты полагаешь, Пол?
– Это как получится, – откликнулся Литвин, не в силах изгнать из памяти картину гибнущего «Жаворонка». Он глубоко вздохнул. Воздух казался прохладным и свежим, будто в горах, где-нибудь на высоте километра. Еще одно свидетельство того, что Земля была для чужаков самым подходящим местом.
Они обсудили эту мысль, потом Макнил запрокинула голову и уставилась в потолочный купол.
– Эй, вы слышите меня? Нам нужна вода… Вода, пища и устройства для дефекации.
– Повторить! Еще слова! Много слова! – прозвучало сверху. Макнил повторила.
– У нашей рыжей практический американский ум, – с улыбкой заметил Коркоран.
– Просто уже терпеть не могу, – буркнула девушка, глядя, как под куполом разворачиваются цветные картинки. Инструкции были просты и понятны: в каждой из боковых стен имелись помещения, скрытые мембранами; слева – удобства, справа – пищеблок с низким восьмиугольным столиком. Заглянув в левую каморку и подивившись на причудливые формы утилизатора, они направились к столу. В его полупрозрачной крышке мерцали серебряные искорки, летевшие из середины, где светился рисунок, похожий на панцирь черепахи.
– Здесь активатор. – Макнил поднесла к черепахе ладонь. – Сейчас эта штука заработает. Раз, два…
Голографическое изображение блюда с сероватой массой возникло над столом. Масса слабо шевелилась.
– По-моему, червяки, – сказал Коркоран. – Здоровые! С палец будут!
Макнил брезгливо поджала губы:
– Не для меня. Эту дрянь я есть не стану.
Ее рука вновь протянулась над столом, и серая масса исчезла, сменившись голограммой вазы с розовыми шариками.
– Икра. Только большая, от лягушек величиной с корову, – прокомментировал Коркоран. – Я бы съел, но не уверен, что это нам подходит. С нашим обменом веществ и эмбриогенезом.
– Меня они вылечили, значит, с биохимией разобрались. – Литвин шлепнул по столу, и емкость с шариками всплыла из отверстия в центре. Он взял один, раскусил и одобрительно хмыкнул: – Плод или какая-то ягода, на виноград похоже, только без кожуры… Вкусно! Попробуй, Абигайль! Такое у вас в Калифорнии не растет.
– Я не из Калифорнии, я из Огайо, – сообщила Макнил и деловито принялась за еду.
Когда ваза с плодами опустела, воздух в отсеке стал заволакивать туман, сочившийся, казалось, прямо сквозь стены. Он пах чем-то знакомым и приятным, то ли свежей весенней листвой, то ли яблоневым цветом, и, вдохнув его, Литвин перенесся на берег Днепра, под крепостную башню, куда в былые годы бегал с удочкой. Голова его свесилась на грудь, веки начали смыкаться, но, покорствуя дремоте, он еще успел заметить, как Эби медленно валится на Рихарда. Они уснули прямо у стола: мужчины сидели, опираясь на мягкую обшивку стены, девушка лежала, прижавшись щекой к бедру Коркорана.
Запах исчез. Высокий тонкий человек в облегающей одежде прошел через входную мембрану, за ним последовал другой, широкоплечий, мощный, с браслетами на руках и ногах. Появившийся первым был стар; губы его сильно обвисли, напоминая уже не птичий клюв, а хобот, морщины сбегали по щекам, а цвет волос был тусклым и зеленоватым, как увядающая трава. Но, невзирая на эти явные признаки возраста, он двигался с грацией юноши.
Старик приблизился к спящим и замер, склонив голову к плечу. Казалось, он тоже уснул; глаза закрыты, руки безвольно опущены, дыхания не слышно. Он простоял в этой позе с четверть часа, затем его веки поднялись, рот растянулся, и от краешков губ побежали новые морщины. Земной человек назвал бы это улыбкой и ошибся – старец улыбаться не умел. К тому же сейчас он испытывал не приступ веселья, а раздражение.
Вытянув тонкую руку, он показал на Коркорана, повернулся и направился к выходу. Страж без усилий поднял спящего и зашагал следом. Мембрана сомкнулась за его спиной.
– Рихард! Пол, проснись! Они забрали Рихарда!
Крик Макнил заставил Литвина очнуться. Он вытянул ноги, потер занемевшую спину, потом бросил взгляд на хронометр в манжете комбинезона. Прошло не больше часа, но чувствовал он себя бодрым, словно отдыхал всю ночь. Чем бы их ни усыпили, эта штука не походила на газ умиротворения, после которого тянет блевать и кружится голова. Газа Литвин хлебнул еще курсантом; это являлось обязательной учебной процедурой.
Поднявшись, он пересек помещение и заглянул в каморку с удобствами. Коркорана там не было. Был утилизатор, похожий на спину двугорбого верблюда, была решетчатая конструкция с множеством патрубков – очевидно, для разбрызгивания воды, было что-то еще, наклонный помост под колпаком, от которого струилось голубоватое сияние. Затеряться в этой машинерии казалось совершенно невозможным.
Эби уже пришла в себя и теперь следила за Литвиным напряженным взглядом. Несмотря на молодость и недостаток опыта – она летала первый год, – Абигайль Макнил была офицером десанта, куда слабонервных не брали. Литвин знал, что может на нее положиться.
Он вышел на середину и, задрав голову, встал под куполом.
– Где наш товарищ? Где Коркоран?
Молчание.
– Мой вопрос понятен?
– Понимание ограничено. Требуется другая формулировка.
Вероятно, этот резкий каркающий голос принадлежал машине-посреднику. Даже наверняка, решил Литвин; только компьютер мог разобраться с чужим языком за несколько часов, слушая их разговоры. Он прикинул мощность такого устройства и ощутил озноб. Потом медленно произнес:
– Где третий человек, который был с нами?
– Нет термина для обозначения места.
Точно, машина, мелькнула мысль. Компьютерный разум, кто бы его ни спроектировал, подчиняется законам логики: если спрашивают «где», значит, речь идет о месте.
– Третий человек, который был с нами, исчез. Почему? По какой причине?
Эта формулировка оказалась понятной. У потолка каркнуло:
– Изъят для исследований.
– Каких?
– Для ответа не хватает терминов.
– Он стал лучше говорить, – произнес Литвин, обернувшись к Макнил. – Строит предложения правильно.
– Только информации не дает, – мрачно заметила она.
– Не будь к нему строгой. Это всего лишь машина.
Они замолчали, обмениваясь тревожными взглядами. Голос раздался снова:
– Бино тегари должны говорить. Больше слов – лучше возможность для понимания. Взаимный интерес: задать вопросы, ответить на вопросы.
– Тут ты прав, железяка, – согласился Литвин. – Скажи, что означает бино тегари?
– Чужие разумные.
– Не так плохо, как можно было ожидать… У термина бино фаата тоже есть значение? Какое?
– Разумные существа Третьей Фазы.
– Третья Фаза – это планета? Небесное тело?
– Нет. Стадия развития цивилизации.
«Разговорился, – подумал Литвин. – Ну, спросим теперь о более важном предмете».
– Человек, который изъят… Исследования могут быть для него опасны?
– Вопрос непонятен.
– Исследования могут нанести ему вред? Нарушить функционирование организма?
– Для ответа не хватает терминов.
Литвин переключился на другое:
– Цель появления бино фаата в Солнечной системе? Что вам нужно, парни?
– Для ответа не хватает терминов.
Он задал еще несколько вопросов, потом прекратил диалог. По утверждению компьютера, терминов катастрофически не хватало. Особенно тогда, когда Литвин пытался выяснить нечто важное.
– Эта консервная банка морочит нас, – пробормотала Эби.
Литвин кивнул, устроился рядом и начал рассказывать ей, как в восемьдесят третьем в первый раз садился на Венеру. Транспортные корабли и маломощные фрегаты для этого не годились; снабжение научных станций ОКС и смену персонала осуществляли крейсера. Однако и крейсер не рисковал нырнуть в бурлящую атмосферу без разведки. Проблема состояла в том, что облачные массы не поддавались глубокому зондированию, и между слоями облаков корабль мог угодить в циклон или нисходящее течение, а дальше все определялось удачей: или о скалы разобьет, или утопит в лаве, или швырнет в океан, откуда в принципе можно выбраться. Поэтому крейсер спускал наблюдателей в малых машинах, и были они лучшими из лучших, но наполовину смертниками, если приближались по неосторожности к зонам турбулентности. Однако добровольцев хватало; лишь вернувшегося с Венеры пилота считали доведенным до кондиции. Литвину повезло – он вернулся.
Макнил вроде бы слушала его и не слышала; взгляд ее метался от темного купола к входной мембране, но Литвин упрямо продолжал рассказ. С одной стороны, это позволяло скрасить ожидание, с другой – насытить информацией компьютер чужаков. Взаимный интерес, как ему намекнули: задать вопросы, ответить на вопросы.
Он перешел к описанию вихрей, круживших «гриф», когда у мембраны возникли два охранника. Следом еще двое, ведущих Рихарда; вместе с ним они миновали проем, отпустили его, развернулись и исчезли. Коркоран, неуверенно двигаясь, сделал пару шагов. Лицо его было странным: глаза блуждают, уголок рта подергивается, струйка слюны течет по подбородку.
Литвин и Эби бросились к нему.
– Что с тобой? – руки Макнил легли на плечи Коркорана.
– Ничего, – с неуверенным видом произнес он и повторил, когда его усадили у стены: – Ничего.
Литвин нахмурился.
– Ничего? Где ты был, Рихард?
Коркоран потер висок. Спазматическое дрожание губ стало сильнее, но все же он выдавил:
– Плохо помню… Свет… много света… звуки, шорохи, шумы… что-то мелькает как в стробоскопе… слишком быстро, не разобрать… – Черты его вдруг исказились, и Литвин не сразу понял, что Рихард улыбается. – Я… я последовал твоему совету… ты говорил, помнишь?.. Насчет таблицы умножения… Решал задачу… падение тела при осевой гравитации…
– Они лезли тебе в мозг? – спросил Литвин, чувствуя, как по спине побежали мурашки. – Эти исследования – ментальный эксперимент? Что они делали с тобой?
– Свет… – снова пробормотал Коркоран. Взгляд его сделался пустым, кожа на лице обвисла, с губ потекла слюна. – Свет и шорохи… Глаза… без зрачков… волосы… зеленые… Если бесконечная нить источник поля тяготения… если тело… падает…
Бормотание стало совсем неразборчивым – Рихард засыпал. Эби, бледная как мел, молчала. Рыжие волосы расплескались по ее плечам, рот был стиснут так, что губ почти не видно.
Литвин погладил ее по спине. В личные дела подчиненных он не вмешивался и об истинных чувствах лейтенантов Абигайль Макнил и Рихарда Коркорана не знал. Похоже, все-таки не мимолетный флирт, а что-то посерьезнее…
– Пусть поспит. Сон – лучший лекарь, – молвил он, поднимая голову и вглядываясь в потолок. С его языка были готовы сорваться угрозы и проклятия, но вместо этого Литвин негромко произнес: – Обращаюсь к руководителям бино фаата и всему экипажу корабля. Любые эксперименты над людьми будут рассматриваться в нашем мире как преступный акт. Хотите с нами воевать? С целой планетой? Это неблагоразумное решение. Воевать мы умеем.
Homo homini lupus est, добавил он про себя.
Компьютер-посредник молчал. Прошла минута, другая, потом наверху проскрипело:
– Информация принята к сведению. Прошу сообщить ваш… – компьютер запнулся, подыскивая нужное слово, – ваш статус.
– О каком статусе ты спрашиваешь? Положение в обществе?
– Нет. Ограниченно разумный или полностью разумный.
– Полностью! – дав на мгновение выход гневу, прорычал Литвин. – Разумней некуда! Взрослый, разумный, дееспособный! И люди, которые со мной, такие же!
– Среди вас кса. У вашего вида бывают полностью разумные кса?
– Не понимаю. Что такое кса?
Макнил пошевелилась.
– Это он обо мне, Пол. Я так думаю.
– Кса – существа, способные производить потомство, – подтвердил компьютер. – Повторяю вопрос: у вашего вида бывают полностью разумные кса?
– Все женщины разумны. Так же разумны, как и мужчины, – устало произнес Литвин. Ему надоела эта игра в бессмысленные вопросы и ответы. Люди, конечно, различались полом, статусом и нравом; были среди них умные и не очень, добрые и злые, причастные к власти и не имевшие ничего, кроме пары рук, но все они, мужчины и женщины всех рас, народов и племен, являлись разумными существами. За исключением, пожалуй, явных дебилов и прочей клиники… Эта аксиома не подвергалась сомнению – во всяком случае, в период жизни Литвина. Люди страдали многими пороками, проистекавшими, бесспорно, из их разумности – ведь среди животных нет ни террористов, ни продажных политиков, ни жестоких убийц, ни фанатиков, ни стяжателей и властолюбцев. Однако даже самые недальновидные из рода гомо сапиенс, не желавшие знать последствий творимого зла, насилия, жестокости, были все-таки вполне разумны; просто их разум обратился к сиюминутной личной выгоде.
«Может ли быть по-иному?.. – размышлял Литвин. – Причем у созданий, столь похожих на земных людей? Стремящихся исследовать Вселенную и достигших в том поразительных высот, небывалых свершений, странствующих среди галактической тьмы от светила к светилу…
Но что это значит – ограниченно разумный? Робот-андроид, раб, идиот? Недоумок, клонированный с дефектным разумом? Или представитель другого биологического вида – скажем, существа, произведенного искусственно из инопланетных обезьян?»
Задумавшись над этим, Литвин незаметно начал дремать.
Эби вскрикнула.
– Пол! Что с ним, Пол?
Мгновенно пробудившись, он бросился к Коркорану. Его лицо посинело, рот был широко раскрыт, но казалось, что Рихарду не хватает воздуха – вернее, он силился, но не мог вздохнуть. Глаза закатились, сведенные судорогой мышцы окаменели, в горле слышался страшный хрип. Асфиксия, понял Литвин, удушье! Он чувствовал себя беспомощным, без автомеда, погибшего вместе с разбитым «грифом», без лекарств, без врачей, принявших смерть на «Жаворонке». Они бы помогли… непременно помогли!
Кожа Коркорана стала серо-сизой, началась агония. Макнил поддерживала его за плечи, Литвин, расстегнув комбинезон, массировал грудь и шею.
– Позови их, – сказала Эби мертвым голосом. – Позови их, Пол. Вдруг они…
– Наш товарищ погибает, – громко произнес Литвин. – Вы можете что-то сделать? Мы не понимаем, что с ним, и не имеем нужных средств. Мы бессильны!
– Парализован дыхательный центр мозга, – раздалось под куполом. – Лечение невозможно. Ваш мозг… отсутствие термина… нет контакта с… отсутствие термина… Мы так же бессильны, как и вы.
Коркоран обмяк. В горле уже не хрипело, щеки начали бледнеть, застывший взгляд был устремлен в пустоту. Это преображение было таким быстрым, таким внезапным! Как любой десантник, Литвин встречался со смертью не в первый раз и все же не мог к ней привыкнуть. Особенно когда умирали близкие. Юра Савельев на Меркурии, во время солнечной вспышки, Гурам Кавсадзе и Фред Бене в Поясе Астероидов, Марк Гольдони на Земле, от пули террориста-снайпера… Все они погибли молодыми, как и Рихард Коркоран. Ему было двадцать шесть. Или двадцать семь? Литвин никак не мог припомнить в точности.
Эби вскочила, уставилась в купол, потрясла стиснутыми кулаками:
– Нет термина?! Нет термина, ублюдки?! Будьте вы прокляты за то, что сделали с ним! Чтобы вам не видеть голубого неба! Чтобы всякая дорога была для вас последней! Чтобы реактор взорвался у вас под ногами! Чтобы…
Запах свежей листвы разлился в воздухе, и Литвин увидел, как подогнулись колени девушки. Замолчав, она осела на пол, и сам он начал падать вслед за ней. Камера с лежавшим у стены Коркораном поплыла перед глазами, в ушах раздался звон, и сладкое забвение опутало разум и тело. Через секунду он был на берегах Днепра, потом вид реки переменился, и Литвин, одолеваемый дремой, решил, что это Дунай. Кажется, мать Рихарда живет в придунайском городке… Надо будет ей сообщить, мелькнула мысль. Информировать близких погибшего – долг командира. И то же самое придется сделать для экипажа «Жаворонка»… Из тех, кто жив, он – старший офицер… Печальный труд! Разве что Эби поможет…
Но, когда он очнулся, Эби с ним не было. Ни Эби, ни тела Рихарда Коркорана.