Глава 5
После четырехчасового пути путешественники приехали в столицу. Тут молодой женщине представилась новая жизнь во всем своем обаянии. Для переезда в Шенверт, находившийся от столицы на расстоянии одного часа пути, был выслан необыкновенно изящный и роскошный экипаж, мягкие подушки которого, обитые белым атласом, как бы предназначались лелеять избалованную роскошью красавицу; а Лиана в своем простом сером дорожном платье скорее походила на дочь какого-нибудь угольщика, которую сказочный принц похитил в лесу, чтобы перевезти в свой замок.
В то время когда Рюдигер садился рядом с Лианой, Майнау вскочил на козлы и взял вожжи. Он сидел с гордой небрежностью, а управляемые им лошади бешено неслись по широкому гладкому шоссе, прорезывавшему насквозь часть парка… Там, далее, виднелся пруд, и над рыбачьей деревней вилась целая вереница белых голубей… Всюду было тихо и безлюдно. Но вот дорога свернула в самую чащу леса, и только кое-где сквозь густую листву мелькал освещенный ярким солнцем красивый пейзаж. Вдруг шагах в пятидесяти от них выехала из чащи на шоссе амазонка – казалось, она поджидала летевший навстречу экипаж.
– Майнау, герцогиня! – крикнул Рюдигер, вскочив в испуге, чудные рысаки бешено летели, но барон Майнау ловким движением уже успел сдержать их, и они шли теперь мерным шагом.
Из леса выехала другая амазонка и последовала за герцогиней. Они быстро приближались. В ту минуту герцогиня походила на ангела смерти, скачущего на коне по бранному полю: длинная черная бархатная амазонка ее развевалась по воздуху; черные с синеватым отливом волосы были собраны на затылке, а прекрасное лицо смертельно бледно, и даже губы казались бескровными.
– Здравствуйте, барон Майнау! – приветствовала она экипаж.
Майнау отвесил низкий поклон.
Сколько насмешки слышалось в этих словах, произнесенных медленно, звучным женским голосом. Сделала ли герцогиня неосторожное движение, или лошадь ее испугалась чего-то, только вдруг она после бешеного прыжка понесла герцогиню прямо к подножке медленно проезжавшего экипажа.
– Сидите, Рюдигер! – сказала она поднявшемуся Рюдигеру, и, минуя его, ее горящие глаза с беспокойством старались проникнуть сквозь густую вуаль, которая скрывала от нее лицо испуганной молодой женщины.
Вслед за тем, обе наездницы понеслись дальше.
Несколько секунд лошади их бежали рядом, голова в голову, и молодая фрейлина, склонившись к герцогине, сказала бесцеремонно:
– Эта серая монахиня и в самом деле рыжеволосая Трахенберг, ваше высочество!
Шум колес заглушил ее слова, но барон Майнау, оглянувшись, заметил движение молодой фрейлины и улыбнулся. В первый раз увидела Лиана эту гордую улыбку торжества и удовлетворенного самолюбия; в первый раз при ней блеснули его глаза своим опасным огнем. В ту сторону, где сидела его жена, он ни разу не взглянул; но это равнодушие было так естественно и бессознательно, что даже его друг Рюдигер видел в нем совершенное отсутствие напускного спокойствия, в которое Майнау любил драпироваться перед самыми блестящими женщинами высшего круга.
Серые рысаки еще быстрее понеслись дальше по шоссе, как будто бледная герцогиня своим «здравствуйте» превратила в пламя кровь в жилах управлявшего ими Майнау. Молодая женщина следила за каждым его движением. Встреча в лесу вдруг пролила свет на некоторые обстоятельства – теперь она поняла, почему Майнау не мог любить ее.
Вот они выехали на опушку леса и стали спускаться в Шенвертскую долину мимо парка, далеко превосходившего герцогский парк. На всем его протяжении тянулась тонкая, как паутина, проволочная решетка; а далеко, в глубине, точно из-за серого флера, поднимались величественные группы чужеземных растений; на гигантских кустарниках красовались пурпуровые цветы, точно нитка кораллов в зеленой морской волне. Далее целая стена мимоз лепилась вдоль прозрачной решетки и доходила до вдруг открывшегося удивленному взгляду ярко раскрашенного индийского храма с золотыми куполами. Прозрачные воды большого пруда омывали его широкие мраморные ступени, а на переднем плане, повернувшись к проезжавшему мимо экипажу, пасся на ровно подстриженном прибрежном дерне породистый вол… Все показалось сном, перенесшим вас на мгновение под небо сказочной Индии, но с окончанием решетки сон этот исчезал бесследно, тут опять шумели вековые липы, темные сосны простирали длинные ветви над покрытыми клевером лугами.
Еще один поворот сквозь темный разросшийся можжевеловый кустарник – и экипаж покатился по ровному, усыпанному гравием двору и остановился прямо у подъезда Шенвертского замка.
Несколько лакеев в парадных ливреях бросились к экипажу, а дворецкий в черном фраке и белом жилете откинул с низким поклоном подножку.
Несколько лет тому назад Лиана была невидимой свидетельницей того, как молодой лесничий, привезший свою молодую жену в Рюдисдорф, с восторгом поднял ее из экипажа и понес на руках в свой дом; ее же муж, передав вожжи груму, холодно, хотя и очень любезно, взял, едва прикасаясь, ее правую руку и повел новую баронессу по широким ступеням Шенвертского замка.
Ей казалось, что она вошла в собор: так величественно поднимались своды над ее головою! И сходство это еще более усиливалось от света, проникавшего сквозь разноцветное готическое окно и отражавшегося на стенах, покрытых живописью духовного содержания. Здесь он освещал пурпуровое одеяние Богоматери, в другом месте – пальмовый венок над Святым семейством, там, бросив косой луч на красную порфировую стену, ложился на широкий, во всю лестницу, разостланный ковер, такой мягкий и так плотно прилегавший к ступеням: все это в совокупности усиливало впечатление и поддерживало характер церковного стиля – а именно византийского в его последнем периоде.
Не успел Майнау войти в парадное, как взгляд его с удивлением и гневом остановился на дворецком. С низким поклоном и, не смея поднять глаз на своего повелителя, тот робко и с замешательством прошептал в свое оправдание:
– Я не смел, господин барон не позволили дотрагиваться до оранжереи, а гирлянды приказали снять в память покойной баронессы.
Яркий румянец вспыхнул на лице барона Майнау. Испуганные лакеи поспешили бесшумно удалиться, только один злополучный дворецкий должен был остаться на своем посту…
Но ожидаемая буря ограничилась на этот раз насмешливой улыбкой, мелькнувшей на губах красавца барона.
– Я осрамлен, Юлиана, – сказал он дрожащим от волнения голосом, – я бессилен этому противиться. В Рюдисдорфе наша дорога была усыпана цветами; здесь же ничем подобным не почтили твоего приезда. Извини дядю: эта высокочтимая им покойница была его дочь.
Он не дал Юлиане времени ответить. В сопровождении дворецкого и покачивавшего головой Рюдигера он быстро повел молодую женщину вверх по лестнице через парадные залы, к которым примыкала великолепная зеркальная галерея. Лиана видела себя под руку с высоким, гордым бароном, по виду и манере они были парой, но какая неизмеримая пропасть лежала между ними, союз которых, хотя и основанный на одном расчете, был только что освящен церковью. Дворецкий торжественно распахнул перед ними обе половинки входной двери. У Лианы закружилась голова. Несмотря на толщину каменных стен и высокие своды, в галерее было душно и жарко. Палящие лучи июльского солнца падали прямо на незанавешенные стекла многочисленных окон, а тут еще, на противоположном конце зала, топился камин. Пушистые ковры покрывали стены и полы, драпировали окна и двери, кроме того, последние были еще герметически обиты; все свидетельствовало о стараниях о том, чтобы внешний воздух не мог проникать сюда, и в этой удушливой атмосфере, напоенной вдобавок разными эссенциями, сидел перед пылавшим камином старик. Ноги его, завернутые в стеганое шелковое одеяло, казались безжизненными, между тем как верхняя часть туловища сохранила юношескую грацию и подвижность. Он был в черном фраке и белом галстуке. Маленькое умное лицо его было болезненно-бледно, и эта бледность еще более усиливалась от смешения золотисто-красного солнечного света с бледно-желтым светом топившегося камина. То был гофмаршал барон фон Майнау.
– Любезный дядюшка, позволь представить тебе мою молодую жену, – сказал Майнау довольно лаконично, между тем как Лиана подняла вуаль и поклонилась.
Маленькие карие глазки старика пристально впились в нее.
– Ты знаешь, любезный Рауль, – возразил он медленно, не отрывая глаз от покрасневшей Лианы, – что я не могу приветствовать эту молодую особу как твою жену, пока союз ваш не будет освящен нашей церковью.
– Ну, дядюшка, – ответил Майнау, – я только сию минуту узнал, что твое ханжество простирается так далеко, иначе я сумел бы предупредить подобную встречу.
– Та-та-та, не горячись, любезный Рауль! Это дело веры, о которой благородные натуры не спорят, – добродушно проговорил гофмаршал; очевидно, он трусил гневного голоса своего племянника. – Пока я приветствую ее, как графиню Трахенберг… Вы носите знаменитое имя, графиня, – обратился он к Лиане.
Говоря так, он протянул ей свою правую руку; она заколебалась, боясь прикоснуться к этой бледной руке с несколько искривленными пальцами; не то гнев, не то испуг волновали ее. Она знала, что в этот же день ее брак будет вторично освящен по обряду католической церкви, Майнау были католики, но то, что в этом доме совершенно не признавали действительным протестантского брака, совершенного в Рюдисдорфе, поразило ее как громом.
Старый барон сделал вид, что не заметил ее колебания, и вместо руки взял кончик одной из спустившихся ее кос.
– Посмотрите, что за прелесть! – сказал он любезно. – Не нужно называть вашего знаменитого имени, это верное его отличие – оно блистало еще во времена крестовых походов!.. Природа не всегда так предупредительна, чтобы сохранить из рода в род отличительный фамильный признак, как у Габсбургов толстая нижняя губа, а у Трахенбергов рыжие волосы.
Сказав эту любезность, он принужденно улыбнулся.
Рюдигер между тем нетерпеливо покашливал, и Майнау быстро повернулся к окну. Там неподвижно стоял маленький Лео, устремив глаза на новую маму; красивый мальчик небрежно опирался на великолепную леонардскую собаку, а в правой руке держал свой знаменитый хлыст. Эта группа вполне достойна была кисти художника или резца скульптора.
– Лео, подойди к милой маме, – приказал Майнау до неузнаваемости взволнованным голосом.
Лиана не стала ждать, чтобы мальчик подошел к ней. В этой ужасной обстановке прекрасное детское личико, хотя и смотревшее на нее враждебно и упрямо, показалось ей отрадой, лучом света. Она быстро подошла к ребенку, нагнулась и поцеловала его.
– Станешь ли ты хоть немного любить меня, Лео? – проговорила она, и в ее умоляющем голосе слышалось рыдание.
Большие глаза мальчика с робким удивлением вглядывались в лицо новой матери, хлыст полетел на пол, и маленькие ручки крепко обвились вокруг шеи молодой женщины.
– Да, мама, я буду любить тебя! – проговорил он со свойственной ему откровенностью и, посмотрев через ее плечо на отца, добавил почти сердито:
– Не правда, папа, она вовсе не похожа на жердь, и косы у нее не такие, как у нашей…
– Лео!.. Неугомонный мальчишка! – оборвал Майнау сына.
Очевидно, он был в большом замешательстве, между тем как старик старался скрыть улыбку. Рюдигер снова сильно закашлял.
– Боже мой, да в чем же провинился этот бедняк? – прервал он вдруг свой дипломатический маневр и указал на темный угол комнаты: там на коленях, перед креслом, стоял, опустив голову, Габриель; сложенные руки его лежали на толстой книге.
– «Месье» Лео был непослушен, а я ничем чувствительнее не могу наказать его, как наказав за него Габриеля, – спокойно сказал дядя.
– Как! Неужели козлы отпущения опять в моде в Шенверте?
– Хорошо, если б они никогда и не выходили из моды! Это было бы и для нас всех лучше, – резко ответил гофмаршал.
– Встань, Габриель, – приказал Майнау, повернувшись спиной к дяде.
Мальчик встал, и Майнау с саркастической улыбкой взял толстый том с легендами, который должен был, по-видимому, читать бедный козел отпущения.
Во время этой тягостной сцены вошел дворецкий. Он нес на серебряном подносе мороженое. Как ни был раздосадован старик, но при виде подноса с мороженым он устремил пытливый взгляд на изящно украшенные серебряные тарелочки и знаком подозвал к себе дворецкого.
– Я проучу этого безмозглого повара, – ворчал он. – Такие горы самого дорогого фруктового мороженого!.. Да он с ума сошел?
– Так приказал молодой барон, – поспешил вполголоса сказать дворецкий.
– Что такое? – спросил Майнау.
Он бросил фолиант на стул и, нахмурив брови, подошел ближе.
– Ничего особенного, мой Друг, – добродушно сказал дядя, бросив искоса робкий взгляд на племянника.
Он покраснел и струсил, как ребенок, несколько раз уже уличенный в одном и том же проступке.
– Пожалуйста, дорогая графиня, снимите вашу шляпку, – обратился он к молодой женщине, – и попробуйте этого ананасного мороженого! Вам не мешает освежиться после утомительного пути.
Лиана ласково погладила курчавую головку Лео и, расставаясь с ним, поцеловала его в лоб.
– Благодарю вас, господин гофмаршал, – сказала она очень спокойно. – Вы пока не признаете за мной ни имени Майнау, ни прав хозяйки дома, а графине Трахенберг условия приличий не дозволяют находиться одной в мужской компании. Могу ли я просить вас указать мне комнату, куда я могла бы удалиться до вторичного совершения брачного обряда?
Может быть, старику, опытному дипломату, никогда не приходилось слышать такого энергического ответа, или он менее всего ожидал его от этой более чем скромно одетой и робкой, угнетенной финансовыми обстоятельствами молодой женщины в сером платье, только глаза его широко раскрылись, и всегда хитрое выражение его лица сменилось совершенным недоумением…
Рюдигер злорадно потирал за его спиною руки, а Майнау с удивлением осматривался: неужели это говорила «скромная девочка с робким характером»?
– Э, да вы очень обидчивы, моя милая графиня, – сказал дядя после минутного замешательства.
Майнау подошел к своей молодой жене.
– Ты очень ошибаешься, Юлиана, если думаешь, что в Шенверге кто-нибудь не признает твоих прав как хозяйки дома, – сказал он сдержанным голосом: видно было, что он едва владел собою. – Для меня совершенно достаточно рюдисдорфского венчания, оно навсегда дало тебе мое имя; а что думают об этом в здешних стенах – тебя не должно это смущать. Позволь мне проводить тебя в твои комнаты.
Он подал ей руку и, не обращая внимания на старика, повел ее вон из зала. Пока они проходили по зеркальной галерее, он не говорил ни слова, но на лестнице остановился.
– Тебя оскорбили; поверь, что и мое самолюбие одинаково страдает от этого, – начал он гораздо спокойнее, чем говорил раньше. – Но я прошу тебя помнить, что моя первая жена была дочерью этого больного старика, его единственным ребенком. Второй жене поневоле придется быть предметом ревности родных покойницы. Я буду просить тебя не принимать этого близко к сердцу, пока сила привычки не возьмет своего… Я не могу оставить Шенверта и поселиться с тобой в одном из других моих поместий главным образом потому, что для Лео необходима материнская забота; а он должен здесь жить, – я не могу отнять у деда его единственного внука.
Лиана молча продолжала спускаться с лестницы; она не имела сил говорить с этим черствым эгоистом, который, приковав ее к себе навсегда прочными цепями, не предупреждая даже о тягостной обстановке ее будущей жизни.
– Вы, конечно, поймете, что в данную минуту у меня нет более сильного желания, как удалиться отсюда, – возразила она, указывая через отворенные ворота, мимо которых они проходили, на освещенные солнцем окрестности. – Но этому препятствует сознание, что я своим возвращением в Рюдисдорф сама как бы отрицаю силу неразрывности союза, освященного моей церковью…
– Тебе было бы довольно трудно привести в исполнение такое намерение, – с ледяным хладнокровием перебил ее Майнау, проходя по длинной колоннаде, находившейся в нижнем этаже. – Я не считаю нужным уверять тебя, что не позволил бы безнаказанно компрометировать себя таким поступком… Венчание и развод – и сейчас же одно за другим! Гм!.. Да… сколько бы этот случай доставил пищи добрым людям, и без того уже набожно открещивающимся от моих «странностей» и «эксцентричностей»!.. Я всегда рад душой дать пищу их словоохотливости, и почему же нет? Но на этот раз намерен избегнуть такого пикантного скандала.
Он оставил ее руку и отворил дверь.
– Вот твои комнаты; осмотри хорошенько, все ли тут по твоему вкусу; каждое твое желание, особенно относительно изменений, будет, разумеется, тотчас же беспрекословно исполнено.
Он вошел вслед за ней и окинул взглядом анфиладу комнат, убранных с изысканной роскошью, и полугневная-полунасмешливая улыбка мелькнула на его красивых губах.
– Тут жила Валерия, но не бойся, – сказал он своим обычным язвительно-насмешливым тоном, от которого «дамы трепетали, как овечки», – ее душа была слишком легка и воздушна, точно сотканная из дорогих кружев, в которые она любила рядить свое изнеженное тело. К тому же она постоянно парила на крыльях строжайшего благочестия, и теперь она на небе.
Он позвонил горничной и, когда та явилась, представил ее новой госпоже. Сообщив затем Лиане, что через час зайдет за нею, чтобы отправиться к венцу, он, не дожидаясь ее ответа, удалился. В то же время горничная прошла в противоположную дверь, чтобы приготовить все для перемены туалета.