Глава 2
Подготовка к банкету шла полным ходом. Босс раскопал где-то костюм, который, по всей видимости, отбил у проклятых буржуинов еще дед Родиона в Гражданскую. Одна штанина была трачена каким-то грызуном, ко всему прочему от костюма несло затхлым, лежалым запашком, а также нафталином и почему-то керосином. Босс побрызгался духами «Кензо» и подумал, что теперь он совершенно готов для торжества. В сочетании с нафталином и керосином аромат духов приобрел совершенно неповторимые оттенки.
Мне пришлось долго убеждать Родиона Потаповича, что это совершенно не годится, а потом я буквально поволокла его в бутик, где были куплены прекрасный черный костюм, туфли и галстук. Поразмыслив, я заставила купить босса также и белую рубашку, поскольку резонно предположила, что рубашки-то у Шульгина имеются, но их белизна весьма сомнительна.
Но мои усилия едва не пошли прахом, когда босс, примерив дома обновки, заявил, что в таком виде он напоминает самого общипанного контрабасиста из струнно-духового оркестра. Я возразила, что обычно контрабасисты – люди выдающиеся хотя бы в смысле физических данных, потому что не каждый способен таскать упомянутый смычковый музыкальный инструмент. После этого я заявила, что те тапочки едва ли не на картонной подошве и с бумажными стельками, которые надел на себя босс вместо купленных в бутике туфель, годятся разве что трупу, но уж никак не живому и умному человеку, к тому же собравшемуся на блестящее торжество к видному в столице человеку. Я призвала в свидетельницы Валентину, но та продолжала играть роль клуши и потому ничего не сказала, кроме как: «Кажется, сыночек разревелся», всплеснула руками и умчалась, гремя домашними тапками.
Да, моя подруга сильно изменилась с тех пор, как вышла замуж и родила. И кажется – не в лучшую сторону…
Я прокляла все на свете, пока собралась сама и проследила, чтобы босс был в порядке. Он наконец-то взялся за ум. Надел стильные очки в дорогой оправе, которые он неизвестно зачем держал в нижнем ящике стола, и облачился в купленный черный костюм. И приобрел определенное сходство с известным голливудским режиссером Стивеном Спилбергом. При этом кинематографическая ипостась Родиона Потаповича Шульгина улыбалась так, будто только что огребла очередной «Оскар».
– Вот это уже совсем другое дело, – с удовлетворением сказала я. – Прекрасно выглядите, босс. Вот теперь вы в порядке.
– Благодарю, Мария, – церемонно отозвался тот. – А ты что наденешь?
Это внимание только порадовало бы меня, не будь я в этот момент уже совершенно собрана, с уложенными волосами, с макияжем, в вечернем платье, в новых туфлях на шпильках. Босс же, казалось, и не заметил. Но я не повела и бровью, ответила спокойно и с подчеркнутой серьезностью, насквозь пропитанной насмешкой.
– Как что? – невозмутимо ответила я. – Разумеется, свой любимый деловой костюм с пуговицами для дымовой завесы, туфли со шприцами с нервно-паралитическим снадобьем, а также возьму косметичку с пластитом и детонатором, заколку с пулей со смещенным центром тяжести, а увенчаю все это великолепие браслетом с электрошоком. Сюда же присовокуплю накладные титановые ногти, которые поострее бритвы будут, если что.
Босс хлопнул себя по голове, сбив только что уложенные в прическу волосы, и воскликнул:
– Прости, Мария… опять, опять проклятая рассеянность! Ты уже готова… готова, да?
– Вы проявили наблюдательность, – улыбнулась я. – Наконец-то. Да, кстати… а на чем мы туда поедем, босс? Если мне не изменяет память, ваша машина давно простаивает на стоянке и, наверно, уже в нее вросла, а у моей, как вы помните, полетела подвеска, так что она сейчас на приколе в ремонте.
Босс широко ухмыльнулся:
– А вот тут ты меня уже ни в чем не упрекнешь. Я вызвал машину. Не какое-нибудь такси, а взял напрокат «Кадиллак». Белый. С водителем. На двое суток, так что, если поедем сегодня, а приедем завтра вечером, все ничего. Отдыхать так уж отдыхать!
– Что слышу, Родион Потапович! – воскликнула я. – Вы проявили прямо-таки государственную мудрость! Недаром едем в гости к бывшему члену ЦК КПСС.
Зазвонил телефон. Родион Потапович взял трубку:
– Да, Шульгин! Здравствуйте, Анна Ивановна. Да… это я, вы что, не узнали меня, крестная? Да… да… понял. Нет, не с женой. С другим очень близким человеком. Не надо смеяться и употреблять слово «любовница». И тюфяком меня тоже называть не надо, – смеясь, добавил босс. – Имя: Якимова Мария Андреевна. Так что внесите в списки, чтобы ваши церберы не того… что? Вышколенные? Вот то-то и оно. Спасибо, что позвонили, нашли время. У вас там, верно, дым коромыслом? Ну хорошо. Я понял, как ехать. Подарок мы еще не… Что? Не нужно подарка? Простите, но… Значит, не нужно подарка. И так задарят. Понятно. Спасибо. До встречи.
– Супруга Леонида Ильича? – улыбнулась я.
– Вот именно, – ответил босс. – Объясняла дорогу. И сказала, что никаких подарков везти не надо. Все равно отберет охрана. На случай теракта: вдруг под видом подарка какой-нибудь болван привезет взрывное устройство. Как сказала крестная, такие люди, как Маминов, предпочитают подарки по безналичному расчету.
– Интересно.
– Да уж… Банкиры – у них свои заморочки.
Анна Ивановна объяснила Родиону дорогу весьма подробно, и уже через час после того, как к офису подъехал взятый напрокат белый «Кадиллак» с обещанным шофером, мы благополучно въезжали на территорию владений Леонида Ильича Климова, обнесенных кованой чугунной решеткой.
У ворот стоял рослый охранник с автоматом и невысокий человек в черной ветровке с кожаной папкой в руках. У этого последнего была массивная нижняя челюсть и немигающий чекистский взгляд.
– Добрый день, – приветствовал он нас, заглядывая в окно «Кадиллака», – будьте так любезны: ваши имена, фамилии, отчества.
– Шульгин Родион Потапович, – ответил босс, протягивая свой паспорт, – и Якимова Мария Андреевна.
Человек со взглядом чекиста просмотрел документы, заглянул в свою кожаную папку и кивнул: проезжайте. Охранник с автоматом отступил и махнул рукой, давая понять, что путь свободен.
У двухэтажного дома с остроконечными башенками и длинным одноэтажным флигелем, выстроенного в типично «новорусском» – пышном и безвкусном – стиле из красного кирпича, уже стояло пять машин, из которых выделялся длинный черный лимузин. За домом с остроконечными башенками виднелся еще один особняк, серый, безликий, соединенный с первым застекленной галереей, заставленной кадками с экзотическими растениями. Конечно, это я узнала позже.
«Роллс-ройс» – это, кажется, хозяин дома, Леонид Ильич, приехал, – отметил Родион Потапович, выходя из машины. – Значит, и крестная должна быть здесь.
Анна Ивановна Климова оказалась невысокой, плотной, но очень миловидной дамой средних лет, с веселым круглым лицом и красивыми темными глазами, в которых то и дело искрами вспыхивал смех. Она приобняла босса, сказала ему несколько дежурных слов, приветливо поздоровалась со мной («Вы Мария? Очень приятно, благодарю вас за то, что вы почтили нас своим вниманием») и пригласила пройти в гостиную, где уже собирались гости. Машины подъезжали во двор одна за другой, и поток гостей становился непрерывным.
Поднимаясь на второй этаж, я отметила про себя, что двое рослых молодых людей в одинаковых, идеально пригнанных по фигуре черных костюмах стоят в вестибюле, трое на лестнице – уже пятеро, а мы еще только вошли. Судя по всему, весь дом набит охраной. Родион заметил мое внимание к этой неотъемлемой принадлежности сегодняшнего торжества и сказал:
– А что ж ты хотела? Ведь юбиляр – сам Маминов!
– Да, – сказала Анна Ивановна. – К тому же и Берг, глава «Альков-GSM», и Мавродитис, председатель правления «ММБ-Банка», также будут тут в числе гостей Алексея. – Она улыбнулась, показывая два ряда безукоризненных зубов. – Леонид Ильич принял необходимые меры безопасности. Вы же знаете, какой в России уровень преступности, – пафосно закончила она.
В гостиной уже находилось около двух десятков человек. Большую часть гостей еще ожидали. Кто-то вел светскую беседу, кто-то неторопливо прохаживался, из бильярдной, где окопались мужчины, раздавался характерный стук шаров. Мы с Родионом присели в кресла, оглядываясь кругом, и в этот момент к нам приблизилась Анна Ивановна в сопровождении высокой и статной молодой женщины в открытом вечернем платье, выгодно подчеркивающем все достоинства ее прекрасной фигуры. Чуть оттопыренная нижняя губка и полуприкрытые веки усиливали выражение высокомерной отстраненности. Величавая осанка, красивая шея, полная достоинства сдержанность в мимике и движениях. Сначала мне показалось, что спутнице Анны Ивановны не больше двадцати лет, но, приглядевшись, я пришла к выводу, что той не меньше двадцати восьми – тридцати лет, то есть она моя ровесница.
– Родион, Мария, – произнесла Анна Ивановна, – позвольте представить вам мою дочь Елену. Лена, Родион Потапович мой крестник, вы были с ним знакомы в детстве. Ты, наверно, не помнишь, он постарше, а ты была совсем еще маленькая.
– Нет, я помню, – выговорила Елена. – К тому же мама рассказывала о вас и всегда приводила как пример, достойный подражания.
«Пример, достойный подражания», – это звучало как-то искусственно, но можно было извинить женщину, которая, по всей видимости, редко жила в России в последнее время. Тем более что произнесена была фраза с великолепно сыгранными приязнью и радушием, скрывавшими впечатление от неуместности употребления вышеупомянутого оборота.
Родион что-то ответил, довольно-таки впопад, а Елена повернулась ко мне, и взгляд ее чуть презрительных темных глаз еще более красивого разреза, чем у ее матери, коснулся моего лица, потом мельком пробежал по моему платью, и выражение легкой презрительности почти испарилось.
– Мне очень приятно познакомиться с вами, Мария, – произнесла она, а выразительные темные глаза словно шепнули: «Как, и неотесанные русские лапотники стали одеваться со вкусом и к месту?» Потом взгляд ее глаз лениво перекатился на босса, и она сказала, ни к кому не адресуясь: – Нисколько не сомневаюсь в том, что мы подружимся.
Не знаю почему, но это меня задело, и я ответила:
– Можно усомниться в чем угодно, но это ставить под сомнение не следует ни в коем случае, дорогая Елена.
Анна Ивановна взглянула на меня одобрительно и с явной симпатией. Елена повела точеными плечами и поплыла от нас по паркету гостиной. Родион, кажется, опять думал о чем-то своем. И в этот момент из бильярдной вышел невысокий, щуплый стареющий мужчина в дорогом светло-зеленом костюме, совершенно не идущем к его тощей жилистой шее и красному морщинистому лицу. Левый рукав пиджака был сильно запачкан мелом, в правой мужчина держал кий. Мужчина был заметно навеселе, что сильно его старило, потому что глуповатая улыбка подчеркивала морщины в углах рта и вокруг глаз. Он церемонно поцеловал руки дамам и развязно обратился к Анне Ивановне:
– А что, драгоценная, Рыжий Ап еще не соизволил прибыть?
– Кто? – переспросила та. – Это что-то из рекламы, кажется? Ты что, какого-то эстрадника подписал на этот банкет?
– Господи, какая ты непонятливая у меня, – прогнусавил Леонид Ильич (а это был, несомненно, он) и подошел к огромному, до потолка, стрельчатому окну, а потом отвернулся от него и проговорил: – Нет, кажется, не приехал. А все в принципе уже готово. Рыжий Ап, милая, – обратился он к своей жене, Анне Ивановне, – это наш с тобой зять. АП – Алексей Павлович, а какого цвета у него волосы, ты и сама знаешь.
Леонид Ильич взъерошил редкие седые волосы и, подмигнув дочери, спросил:
– Небось соскучилась по мужу, а, Ленка?
Та отвернулась от отца, и я удивилась, насколько же они непохожи, отец и дочь: он – старый, бодрящийся, морщинистый, с длинной гусиной шеей, невпопад юморящий и пьяненький, а она – чопорная, статная, грациозная, немногословная.
– Соскучилась, – решил для себя Леонид Ильич и мелко, дребезжаще засмеялся, – небось в Англии не мужики, а медузы. Англичане, одним словом!
Он снова стал коситься в окно, а потом закричал на всю гостиную:
– А, явился юбиляр! Вот его авто бочком притаранило ко входу!
– Не кричи так, Леонид Ильич, – сказала хозяйка.
– Да чего там, вот и Рыжий Ап прискакал! – не обращая ни малейшего внимания на жену, радостно вопил бывший кандидат в члены Политбюро, прилипнув к окну. Все гости с любопытством обернулись на трубный глас хозяина дома и тоже подошли к окнам. Родион и я последовали общему примеру.
Во двор въехал великолепный черный «Линкольн», судя по всему, совсем новенький и матово отливающий на солнце. Его сопровождал черный «Мерседес-600», а замыкал вновь прибывшую автоколонну темно-зеленый джип «Хаммер», обрызганный грязью и с разбитым правым подфарником. Из него вывалились трое массивных молодых людей, а из «Линкольна» вышел невысокий, но очень широкоплечий мордатый казах с узкими глазками и распахнул заднюю дверцу лимузина. Оттуда показался высокий молодой мужчина лет тридцати пяти, с короткими рыжеватыми волосами и уже лысеющий. Он был в легком сером плаще поверх серой же рубашки и почему-то держал в руке миниатюрный ноутбук.
Из черного «мерса» извлек свои телеса основательный солидный мужчина с толстым, почти простодушным лицом и маленькими бульдожьими глазками. Он был в белом костюме и разговаривал по крошечному серебристому мобильнику, а потом, закончив разговор, поразмыслив, сунул телефон в руки одному из охранников и с достоинством зашагал к парадному входу вслед за человеком в сером плаще.
– Ага, приехал, негодяй, – улыбнулся Леонид Ильич и уже благодушно пронаблюдал, как из темно-зеленого джипа с разбитым подфарником вышел рослый седой мужчина с властным моложавым лицом и крупными шагами нагнал людей из «Линкольна». Леонид Ильич повертел головой в поисках ушедшей встречать гостей супруги и пробормотал: – Аня… это самое… ты где? – Его глаза остановились на мне, и я машинально ответила, куда именно направилась хозяйка дома.
– Что вы говорите? Ах, да! – Леонид Ильич постучал себя пальцем по лбу и снова перевел взгляд на меня.
Надо было видеть, как маслено вспыхнули при этом его глаза и рот сам собой разъехался в приятной улыбке.
– В самом деле? – в порядке зондирования почвы переспросил он и приблизился ко мне. Впрочем, более детальному рассмотрению моей внешности помешало появление в гостиной трех новоприбывших гостей. За ними в некотором отдалении следовал угрюмого вида широкоплечий казах, тот самый, что открыл заднюю дверцу «Линкольна»; остальной конвой, видимо, незаметно рассосался по пути.
С гостями шла Анна Ивановна и весело смеялась какой-то двусмысленной шутке господина с бульдожьими глазками, оглаживающего лацканы своего белого костюма.
Леонид Ильич всплеснул руками и пошел навстречу гостям. К некоторому моему удивлению, он проигнорировал вальяжного толстяка в белом костюме и подскочил к мужчине в серой рубашке, тому самому, в плаще и с ноутбуком. Плащ он уже снял, ноутбук отдал охране, остался в темных брюках и рубашке. По сравнению с толстяком и особенно Леонидом Ильичом он выглядел почти мальчишкой. Пенсионер федерального значения полез обниматься с ним.
Этот молодой мужчина в серой рубашке, с короткими рыжеватыми волосами и был знаменитый Маминов, банкир. Родион толкнул меня в бок, потому что гостей попросили за столы, а я осталась стоять, пристально глядя на Алексея Павловича. Рыжий Ап, мелькнуло в голове. Забавно. Да, действительно: что-то из телевизионной рекламы.
Знаменитый банкир, оказавшийся подозрительно молодым, словно не заметил гостей, а молча уселся возле Леонида Ильича во главе уже накрытого стола. Рядом с ним плюхнулся толстяк, как оказалось – нынешний председатель правления «ММБ-Банка» Телемах Одиссеевич Мавродитис.
За спинами Маминова, Климова и Мавродитиса неслышной тенью стоял тот самый угрюмый казах. А может быть, и китаец или кореец, откровенно говоря, я плохо разбираюсь в этом.
Все шло своим чередом: гости ели, пили, провозглашали тосты. Наконец Мавродитис объявил, что он поздравляет дорогого юбиляра за себя и за Михаила Карловича Берга, который приехать не смог, но сделал Алексею Павловичу дорогой подарок: «Ламборджини дьябло». Подарок совместный, и от Берга, и от Мавродитиса, потому что покупали они его сообща. Не какая-нибудь дешевка, а авто стоимостью почти в триста тысяч долларов.
После этого нам с Родионом стало понятно, почему Анна Ивановна просила нас не делать подарков. Дескать, что вы сможете подарить, нищеброды?..
Я наклонилась к Родиону и сказала:
– А юбиляр-то очень на свою жену похож: такой же, такая же… вяленая рыба. Не то что грек.
– Это верно, – отозвался босс.
Обрусевший грек Мавродитис, веселый и остроумный, тотчас оказался в центре общего внимания, шумел, пыхтел, провозглашал тосты во здравие всех присутствующих, не забывая при этом активно работать челюстями. За Елену Леонидовну, жену Маминова, он выпил трижды, причем последний тост был настолько забавен, что вызвал слабую улыбку на ее холодном высокомерном лице.
На его фоне угрюмый, бледный, молчаливый Маминов выглядел блекло и незаметно. За все застолье он не сказал ни одной фразы, в которой было бы больше трех слов. При этом у него оказался не очень приятного тембра скрипучий голос.
Банкет закончился часов в двенадцать ночи, и большинство гостей разбрелись по дому. Кто-то, а таких было меньшинство, продолжил целенаправленно напиваться за столом, кто-то отправился восвояси, а кто-то пошел на покой в отведенные для того гостевые спальни. Леонид Ильич с Мавродитисом пошли играть в бильярд, юбиляр куда-то пропал вместе со своим охранником-азиатом, а мы с Родионом, не желая ни спать, ни уезжать, устроились курить на длинной застекленной галерее, на которой стояли низенькие мягкие кожаные диванчики и кадки с пальмами и другими экзотическими растениями между них. Я пила слабоалкогольный коктейль, Родион потягивал коньяк с лимоном.
Неподалеку от нас, как оказалось, сидели Анна Ивановна и Елена, жена Маминова. Мы с Родионом невольно стали свидетелями невинного разговора, в свете последующих событий получившего совершенно иное звучание.
Говорила Елена Маминова по-английски:
– А что же, я вполне довольна. Он дает мне достаточно денег, чтобы я могла их тратить. Нет, мама, он, конечно, хороший. Насколько вообще можно быть хорошим в той среде, в какой мы вращаемся. Мы с ним живем пять лет, так?
– Шесть.
– Ну, пусть шесть. И два года как он отошел от дел и стал, в сущности, простым рантье, которые живут на проценты. Да, за это время мы объездили весь мир. Да, ему есть чем оплачивать все то, что он имеет. Да, он поместил капитал сверхнадежно, удачно. Но он не любит рисковать. Он не задумывается над тем, что можно жить по-другому, а не по гарантии. Мавродитис предлагал ему вложить средства в какую-то транснациональную корпорацию. Алексей отказался: риск. А без согласия Алексея Мавродитис не наберет и миллиона. Все главные активы под контролем мужа, и он пальцем не пошевелит, чтобы…
– Лена! – перебила ее Анна Ивановна. – Я сто раз тебе говорила, что тебе не надо лезть в мужские дела. Он дает тебе деньги, много денег, а ты еще возмущаешься тем, что он получает их регулярно, более того, эта регулярность тебя даже бесит! Лена, я же говорила тебе, что женщина должна получать от жизни удовольствия, а не забивать себе голову разными глупостями.
– Мама, не хочу так жить! У него холодная кровь, у него рыбий темперамент, нет… ты не понимаешь. Ты сравниваешь его с папой, папа, конечно, урод и шут…
– Лена!
– …но все-таки он живой, мой папа, чувствуется, что он человек, что у него кровь в жилах, а не жабья слизь какая-то! – сорвалась на родной язык Лена и дальше продолжала на нем же: – А Алексей – он как мумия. Как мумия, которую на время извлекли из гробницы, где эта мумия… да, с дутым достоинством и многовековой спесью возлежала неисчислимое количество лет! Недавно он говорил со мной по телефону, когда я звонила ему из Ливерпуля, и знаешь, о чем мы с ним говорили? Ты думаешь, он хоть словом упомянул дочку, которую он бросил на руки этих нянек-мамок в дорогущем пансионате? Думаешь, он спросил про Маринку, свою сестру? Да нет! Он битый час рассуждал о том, как здорово развлекся Мишка Берг, прибегнув к услугам фирмы… фирма та – прогоревшая киностудия со своим инвентарем, реквизитом, актерами, декорациями! Делают постановки наживую! Сварганили этому Бергу точное подобие… как если бы он, партизан, напал на село, где расположился гарнизон фашистов! Берг там трахал какую-то шлюху…
– Лена, как ты можешь!..
– …какую-то шлюху, изображающую то ли связистку, то ли переводчицу, которую насилуют партизаны! И вот про это Алексей мне рассказывал, и чувства у него в голосе было куда больше, чем если бы он говорил обо мне, о дочери, о своем папаше, наконец!.. Да, кстати: если выбирать между моим Маминовым и его отцом, то я выбрала бы второго, потому что, хоть ему и под шестьдесят, все равно он больше похож на мужика, чем моя рыжая банкирская кукла!
– Лена, ну как же тебе не совестно! Ты прекрасно знаешь, что если бы не Алексей, то мы жили бы гораздо хуже. Или вовсе прогорели бы. Сам знаешь, какой из твоего отца делец был, когда его вывели из ЦК, а потом и сам ЦК накрылся дырявой шляпой.
– Да я ничего не говорю, раньше, когда Алексей работал, он был другим. Холодным – да, но все-таки в нем еще живой человек просыпался иногда. А теперь – кисель, рухлядь, манная каша, не мужик!
Эти слова раскатились по всей галерее. Впрочем, кроме нас и тех, кто принимал непосредственное участие в том живом разговоре, никто слов Елены слышать не мог – разве что пьяный мужик с седеющей головой и в черном пиджаке, наверно, из числа особо налегавших на спиртное гостей, что лежал на кожаном диванчике, свесив руку до пола и по-сиротски поджав под себя ноги, на одной из которых не было ботинка.
– Манные каши и кисели не становятся миллионерами, Лена! – донесся до нас суровый голос Анны Ивановны. – Уж тебе это хорошо должно быть известно.
– Эт-та точна-а! – вдруг раздался над моим ухом хрипловатый голос, и мужчина в помятом черном пиджаке, тот самый, что минутой раньше мирно почивал на диванчике, опустился прямо на журнальный столик рядом со мной и Родионом Потаповичем. – Эт-та она пральна-а-а сказала… дурра!
Седые волосы мужчины растрепались и упали на лоб. На переносице молодецки, как храбрая собака на заборе, косо сидели очки. Босс оглядел подвыпившего гостя, чуть приподнялся с диванчика, был подчеркнуто вежлив:
– Простите, с кем имею честь?
– Эм-м… а как же меня, собственно, зовут… н-да! Кстати, а вы не видели, куда делси-и… э-э-э… мой правый башмак? Не видели, нет?
Первая же его фраза вызвала мгновенную реакцию: беседовавшие в нескольких метрах от нас Елена и Анна Ивановна как по команде поднялись и, не оборачиваясь, направились к выходу из галереи. До меня, впрочем, долетели тревожные их голоса. В самых дверях Елена обернулась, она смотрела в нашу сторону, и мне между ветвями пальмы удалось поймать ее взгляд. Он был холоден и насторожен…