Глава 7
Мерные волны полумрака все так же неспешно переливались, сменяя одна другую. Здесь ничего не поменялось. Да и не могло поменяться. Барок в ужасе уставился на пейзаж, который, казалось, исчез навсегда. Нет. Нет! НЕТ!!!
Как?! Откуда?! Почему?!
Он рванулся изо всех сил, стараясь убежать, вырваться, избавиться от жуткого в своей неизменности мира. Прочь, прочь отсюда.
И кто-то наверху его услышал. Дал ему шанс….
Волны стали площе, тусклее. Их мерный бег потерял свою гипнотическую привлекательность. Они отдалились, стали менее реальными. Барок рванулся еще сильнее. Прочь, прочь отсюда.
И полумрак стал сном. Просто страшным сном. Барок проснулся….
– Том, Том, да ответь же! Проклятье….
Писк нажимаемых кнопок. Тяжелое дыхание, со свистом рвущееся из груди. Дрожащие руки.
Его, Барока, руки. Его, Барока, дыхание….
– Том, это Рудольф. Не могу до тебя дозвониться. Я не знаю, как объяснить…. Меня….
ВОН! ВОН, ТВАРЬ!!!
Неистовой ярости Барока не было пределов. Несчастный Рудольф, так и не сумевший воспользоваться короткой паузой, был отброшен, словно сухой лист. Полыхающая ненависть Барока к попытавшемуся освободиться «соседу» затопила сознание. Едва успевшая оформиться серая пелена разлетелась беспомощными клочьями, заметавшимися по раскаленному сознанию. Барок в своей слепой ярости крушил все вокруг. Стул, распоротая подушка, верстак с деталями. Коротко хрустнул под ногой некстати подвернувшийся чип. Керамическими брызгами разлетелось забытое на столе блюдо. Тонкая перегородка двери с оглушительным треском лопнула, треснув под ударом кулака. Барок полыхал. В его сознании одна за другой вспыхивали сцены ярости, которые он проживал когда-то давным-давно. Он купался в них, он почти наслаждался ими. Он пил их как дорогое, раз и навсегда забытое вино. И уже было неважно, будет ли больно его новому телу.
Он ненавидел его, ненавидел Рудольфа. И не за попытку побега. Это что, это нормально. Он бы окончательно перестал уважать этого слабака, если бы тот не попытался вернуть контроль над своим телом. Нет, Барок кипел не поэтому. Его безумная ярость была густо приправлена страхом. Парализующим, обессиливающим, диким. Он мог смириться со многим. С возвращением в полумрак – не мог.
– Убью! – хриплый рык вырвался из груди Барока.
И серые клочья начали таять, исчезать в кипящем небытии. Один, еще один, и ещ….
Ноги мечущегося по комнате тела подломились, дыханье пресеклось, брызжущее яростью сознание помутилось, подернулось рябью и начало утекать куда-то вбок. Барок рухнул навзничь, больно приложившись головой. И эта боль его спасла. Как ни странно, вместо того, чтобы ввергнуть его в черное беспамятство, из которого он вряд ли бы вышел, эта боль отрезвила его. Вернула воспоминания, способность оценивать ситуацию. И животный ужас изменился. Не ушел, а превратился в тот страх, который позволяет принимать решения, исходя из спасения бренной оболочки.
Барок остановился. Перестал стремиться уничтожить Рудольфа. И опять, как тогда, вначале, принялся собирать разрозненные серые клочки в единое целое. И опять у него получилось.
Он лежал на спине, глядя в испачканный чем-то зеленоватым грязно-белый, давно не мытый потолок. Припадок прошел, Барок вновь контролировал свое (их) тело. Он попытался оценить состояние и пришел к выводу, что все не так уж и плохо, не считая саднящей руки, которую он повредил, ломая дверь. Дыхание вернулось, ноги двигались, голова соображала. Плохо, но соображала.
Он припомнил все, что произошло с момента, как он попытался отключить этот витранс, и содрогнулся (глаза бы не смотрели, одно зло от него; не зря он так ополчился на эту гадость, нет, не зря). Мужественно прошел по всем воспоминаниям, чтобы никогда больше не повторять подобного, и ему стало … стыдно. За свой страх, за свою слабость. За то, что сорвал злость на том, кто не мог ему ответить.
Нет, наказанию Рудольф подвергнуться был просто обязан. И не только за эту попытку, ее, скорее, можно назвать военной хитростью. Нет, и без того за «соседушкой» накопилось столько мелких должков, что взгреть его Барок был должен безо всяких вопросов. Но не сейчас. И не так. То, что произошло, было недостойно воина. Недостойно его, Барока. Он был не прав.
Недолго думая, Барок отправил туда, за слабо колышущуюся пелену, нехитрое послание, содержащее официальное извинение за форму наказания. Подумал и отправил второе, говорящее, что наказание все равно должно было бы быть, и поэтому настоящим он уведомляет, что то, что произошло, пошло в зачет.
Отправил, и сам, лежа на полу, помотал головой, запутавшись в вывертах сознания. Но разбираться не стал, не до того.
Серая пелена колыхнулась, пропустив обе волны. На минуту замерла, словно переваривая услышанное, а потом колыхнулась опять, как будто принимая извинения. Барок фыркнул: попробовал бы ты их не принять. И вообще, это не было извинениями. Он просто констатировал факт. Пелена замерла. Вот так-то, Барок удовлетворенно кивнул сам себе. Все так же, лежа, осмотрелся, оценил разгром, царящий вокруг, прикинул, сколько сил и времени ему потребуется, чтобы просто навести элементарный порядок, и плюнул. Ну его. Наплевать на развал, наплевать на вонь, исходящую от него. Наплевать на кровать. Сегодня можно. Сегодня он в последний раз ляжет спать в этой помойке, прямо тут, на полу, не утруждаясь кроватью (все равно там не сильно чище). А завтра….
Что будет завтра, Барок додумать не успел. Истерзанное тело, едва дождавшись разрешающего сигнала, мгновенно провалилось в сон, бросив все нерешенные дела. И лишь в безвольно откинувшейся голове остался светиться еле уловимо мерцающий узор, чутко стерегущий покой победителя. Рудольфу пришлось довольствоваться серой резервацией.
Фу, стыдно-то как за такую грязищу. Новые приобретения в виде эмоций, оценок и личностных переживаний несли в себе не только положительные стороны. Вот как сейчас, например. Еще вчера утром Барок и думать не думал о том, грязно ли в его жилище или нет. А сегодня с утра, едва продрав глаза, задумался. И понял, что думать – это не всегда хорошо. Потому что абстрактные размышления рано или поздно приводят тебя к конкретным выводам. И побуждениям к действию. А предстоящие действия радости у Барока не вызывали, да и вызвать не могли в принципе. Мыслимое ли дело, воину, драить полы? Ох, «сосед», развел ты тут болото…. Ну, погоди, придет время, за все посчитаемся.
Обуреваемый подобными мыслями, Барок аккуратно пробирался по дому между разбросанными и разломанными предметами интерьера, кучами грязного белья (это не его, это появилось еще в «эпоху Рудольфа») и какими-то ошметками чего-то съедобного. Куда его вели новые рефлексы, Барок понял, только открыв дверь. Ванная комната. Здравствуйте. Барок заглянул в нее… и тут же захлопнул. Ну, соседушка….
Туалет в доме находился в другом месте. В ванную Барок в своем новом теле еще ни разу не заходил. И свалить на него ничего не получится.
Детос тагоч. Барок рывком открыл дверь. Умываться утром все равно надо, вонь с себя смыть тоже придется рано или поздно, поэтому деваться ему некуда. Пусть и состоится это удовольствие через час, не раньше: мыться в этом ужасе он отказывается категорически. Что же, смело можно открывать счет подвигам, совершенным в этом мире.
Барок скривился: до «совершенным» тут пахать и пахать.
А помыться утром ему так, кстати, и не удалось.
Сине-зеленые сумерки уже вовсю превращались в очередную ночь, когда валящийся с ног Барок положил на место последнюю подушку, мутным взглядом окинул поле боя, сияющее первозданной красотой, и запрокинул голову.
Торжествующий стон разнесся по дому. Битва закончилась. Правда, совершенно непонятно, кто у кого выиграл.
Дом блестел. Вконец остервеневший Барок, после первых двух часов уборки принес страшную клятву, что в этих сточных отходах, которые обнаруживались под каждой непонятной кучей, он спать не ляжет. Нет, невозможно, чтобы все это сотворили всего два человека: он и Рудольф. Не зря тот старец про шестерых говорил. Или не говорил? Неважно. Спать он в такой грязи не ляжет, и все. Хоть обратно его в полумрак загоняйте. Поклялся со зла, осознал, что именно он только что болтанул, и вцепился в тряпку. Хода назад не было. А еще ведь оставался и бот с его забитым багажником….
Но терпение и труд все перетрут, это Барок помнил твердо: что своей, что рудольфовской памятью. И вот теперь с трудом стоящий на ногах победитель торжествовал победу, хотя торжество это было изрядно отравлено осознанием того, что дом – это, к сожалению, не все. Еще утром, закончив приводить в порядок ванную комнату, Барок решил, что толку от его мытья не будет никакого. Все равно через три-четыре часа (о, как он был наивен) мыться придется по новой. И вот теперь, в этом новом, неузнаваемо чистом доме выглядеть так, как выглядел он, было невозможно. Барок с тоской посмотрел на чистое белье, расстеленное на кровати, перевел взгляд на свою истрепанную одежду, потеребил отросшую за эти дни редкую бороденку, горестно вздохнул и поплелся туда, откуда все начиналось.
Как он умудрился не заснуть в ванной, не понял ни он сам, ни Рудольф, ни вечно бдящий узор.
Как ни странно, но следующее утро Барок встретил с улыбкой. Ничего не болело, ничего не тянуло. Удивительно, учитывая вчерашний, перенасыщенный физическими приключениями день. Он внимательнее прислушался к своим ощущениям. Тело отозвалось веселым тонусом. Да все прекрасно, говорят же тебе.
Надо же…. Барок упруго сел на кровати. Что? Начинаем привыкать к нагрузкам? Это радует. Эй, сосед?
Голова отозвалась на этот, несколько странный, так скажем, зов, гулкой пустотой. Что он там, заснул, что ли? Какой сон? Утро на дворе.
– Э-гей, – уже в полный голос позвал Барок. – Подъем, страдалец. Будем делать зарядку.
Где-то далеко-далеко в глубине сознания что-то шевельнулось.
– Да ладно, – не поверил Барок. – Можно подумать, это ты вчера целый день уродовался.
Сознание шевельнулось вновь.
– Вот так-то лучше, – удовлетворился Барок. – Пошли, разомнемся.
Едва взошедшие солнца Алидады наперекрест выкрасили начинающийся день во все цвета радуги. Ледяная роса холодила ноги, обещая дневную жару. Ранние мошки танцевали между деревьев, приветствуя начинающийся день.
Барок несся по лесу, как вспугнутый олень. (Олень? Почему олень? Кто такой олень? А-а, опять воспоминания Рудольфа) Это утреннее скольжение никак не напоминало ту первую пробежку, когда он, задыхаясь и кашляя на каждом шагу, пытался привести себя в форму. Сейчас по лесу передвигался …. Ну да, ну да, хмыкнул про себя Барок. Еще скажи – самец. Расслабься. Больше, чем на хомячка, пока никто не заработал.
Но, как бы то ни было, а удовольствие Барок получил. Чего нельзя было сказать про Рудольфа. Из глубины сознания доносился невнятный фон, в котором одобрения не было совершенно. Хотя, если разобраться, ему-то на что жаловаться? Он от основных рецепторов отключен, чувствовать ничего не чувствует. Живи да радуйся. Как сам Барок не так давно….
А, может, он не на то дуется? Барок прислушался к слабому фону. Нет, ничего не слышно. После энергетического разряда, выкинувшего его из тела Рудольфа, Барок уже утром заметил, что серая пелена, отгораживающая два сознания, несколько истончилась. Или изменилась. Или еще что-то. Разобраться не получилось, но результатом этого изменения стало то, что Барок начал чувствовать эмоциональный настрой «соседа».
Сначала он разозлился, конечно. Но деваться ни одному из них было некуда (судя по фону, Рудольф тоже не испытывал никакой радости от доступа к эмоциям Барока). И пришлось привыкать. И – ничего, привык. Даже нашел положительную сторону: все же живое существо рядом. Тем более, что убранный дом, чистое тело и потихоньку приходящая в порядок жизнь, настраивали на оптимистичный лад.
Ух. Обжигающе ледяная вода утреннего озера перехватила дыхание.
– Ничего, ничего, – пропыхтел Барок, вылезая из воды. – Легкая пробежка с утра еще никому не мешала.
И правда, что такое для воина три километра? Пустяки.
В ванной, после душа, Барок долго рассматривал свое тело. Раньше было как-то не до того, а сейчас он придирчиво разглядывал каждую мышцу, пытаясь оценить, над чем работать в первую очередь. Рудольфа он даже слушать не стал. Понятное дело, тот возмущен. Забрали тело, рассматривают его во всех местах, да еще и язвительные замечания отпускают. Кому понравится?
Н-да. Результаты проведенной ревизии не радовали. Тонкие, вялые руки. Не менее тонкие кривоватые ноги. Впалая грудь. Повисшие плечи. Давным-давно начавшее отвисать пузико. Неровно подстриженные редкие волосы, уже переставшие сопротивляться напору обширных залысин. Ты что, приятель, совсем за собой не следил? Сидящий в голове Рудольф обиделся окончательно. Ну и ладно, обижайся. Барок внимательнее присмотрелся к лысеющей голове, покрутился профилем туда-обратно, и решительно взялся за бритву. Сейчас мы тебе добавим внушительности самым кардинальным образом. И практичности. Вот только шея была бы пошире…. Хотя, и так сойдет.
Закончив с мытьем, Барок принялся за одежду. Старый комбинезон Рудольфа был удобен, но после всех этих дней …, как бы правильнее сказать, пришел в негодность. Всевозможные пятна, потертости и прорехи однозначно говорили о том, что пришло время переодеваться. Вот тут Барок решил не уходить далеко в сторону. Просторные плотные штаны, свободная рубашка, мягкие ботинки с прочной подошвой. Для вечера – короткая куртка.
Оделся, подошел к зеркалу. Осмотрел бритый череп. Оценил некоторую даже хищность нового профиля. Удовлетворенно кивнул своему отражению. А что? Для начала вовсе и неплохо. И улыбнулся: из головы потянуло одобрением. Что нравится? То-то. А что-то еще будет, когда в норму придем….
День Барок посвятил знакомству с домом. Продолжил то, что начал еще тогда, после разгрузки, прерванной витрансом. На этот раз он отказался от бессистемного переворачивания вверх дном всего, что можно. И уборки жалко, и толку мало. Поэтому сейчас он, довольный наведенным порядком, медленно и систематично исследовал дом, аккуратно перебирая вещи, и стараясь понять, что несет в себе каждая из них.
Прервался о всего лишь дважды, оба раза ради разминки. Первый раз он в охотку помахал начинающими приобретать правильные очертания кулаками, а для второго выбрал силовую тренировку: отжимания, приседания. Но все хорошее рано или поздно заканчивается…. Чтобы уступить место более хорошему.
Весь дом обойти сразу не получилось, только первый этаж (ничего себе, а он за все это время даже намеком не понял, что дом двухэтажный), тем более что последним номером программы оказалась … кухня, служившая до этого всего лишь местом обитания холодильника. Но это было вчера. А сегодня кухня предстала перед Бароком настоящей пещерой, доверху набитой сокровищами.
По правилам, любой сокровищнице полагается дракон. Был он, естественно, и тут, куда без него. Первым делом (подход к холодильнику можно считать нулевым и базовым) Барок обжегся о плиту. Вывод – стенания Рудольфа иногда можно слушать. Пригождается. Ну, так откуда он знал, что эта конфорка нагревается моментально?
Дуя на обожженную ладонь, Барок охотничьим вязким шагом двинулся по кругу, каждую секунду ожидая еще одного нападения. Но дракон оказался единственным. Все остальное прошло по разряду «пугало». Грохочущая вытяжка (а она на самом деле должна так орать?), пищащая «разогревалка», шипящий чайник, жужжащая странная конструкция, в которую полагалось совать непонятного вида квадратные брикеты, а доставать волшебным образом приготовленные натуральные блюда. Утробно ворчащая посудомойка. В общем, приключений хватило. Тем более что к каждому предмету полагался пряник в виде очередного комплекта эмоций, ощущений тактильной памяти, памяти запахов и, если очень повезет – ма-а-аленького кусочка прошлой жизни, выскакивающего непонятно откуда.
Так было, например, когда Барок открыл один из ящиков стола. Неизвестно, откуда он тут взялся, но….
Тесак был старым, неухоженным. Тупое лезвие покрывали точки застарелой ржавчины. Деревянная поцарапанная ручка треснула. Неумело сделанная гарда из неопределяемого материала погнулась и нелепо торчала в разные стороны. Но это был (Барок мог в этом поклясться) БОЕВОЙ нож. Оружие. Настоящее, тяжелое, ждущее своего часа, чтобы вдоволь напиться крови трепещущих врагов. Обиженное на забывших его. Жалующееся каждому, кто сможет услышать этот стон, прячущийся в растрескавшейся рукояти. Барок услышал.
Только взяв его в руку, он сразу же услышал его зов. И замер. Где-то далеко-далеко, на грани…, за гранью памяти, сознания, мироздания … раздался звук. Звук трубы. Барок не помнил его. И одновременно помнил. Этот звук звал за собой, будил в Бароке что-то странное, загадочное, забытое….
Не вспомнить. Он стоял долго, очень долго, пытаясь нащупать, ухватить эту память. Но не смог. Расстроился, но все же нашел в себе силы пойти дальше. Тесак, правда, не оставил: засунул его сзади за пояс, не придумав ничего лучшего.
А в самом конце, так сказать, в качестве десерта, Барок нашел сундук. Невысокий, прямоугольный. Прохладный. Как и полагается в пещере с сокровищами. Сундук был немедленно открыт. А там….
Два сознания Барока, подобно двум солнцам Алидады, мгновенно пересеклись, узнавая находку. Детос тагоч, да пусть он никогда не вернется на путь воина (полумраком Барок предусмотрительно клясться не стал), если это не есть сокровище. Ни у него, ни у Рудольфа на этот счет разногласий не было. ОНО!
Выставив на столе ряд бутылок, Барок с удовольствием вычитывал знакомые чужие названия, смакуя предстоящее действо. И в самом-то деле, вот его приложило в полумраке. Забыть о выпивке. Ну надо же…. Х-ха.
Из глубины сознания пришло осторожное предупреждение. Барок отмахнулся от него, как от назойливого насекомого. Отстань, слизняк. Воин не может опасаться вина. Оно его спутник и кровь. Радость и горечь. Печаль и солнце. И только небывалым потрясением можно объяснить тот факт, что этот сундук он нашел только сейчас.
Барок остановился на секунду и почесал затылок. Ночным мотыльком в голове промелькнуло еще одно воспоминание. Точнее, напоминание. Что вино – это только часть настоящей жизни. Что воин не может и еще без какой-то вещи. Какой? Ставшая уже привычной пауза воспоминания, не менее привычная неудача – и Барок решительно выкинул из головы все дурацкие напоминания, предупреждения и прочую подобную чушь. Сегодня он отдыхает. Видит полумрак, он это заслужил.
Так, с чего начнем? Барок обратился к заемной памяти. Эй ты, червяк, давай рассказывай, что есть «пиво», чем оно отличается, например, от «водка», и почему бутылка с надписью «коньяк» одна, а пива – двадцать четыре? Не то, чтобы он был против, просто интересно. Ну?
Ничего внятного он не услышал. Ну, еще бы. Что взять с вислобрюхого доходяги, который довел себя и свой дом до такого состояния? Барок от возмущения провел серию ударов кулаками в воздух, рубя невидимого противника, и напоследок махнул ногой. Пока невысоко, памятуя опыт первого раза. Но и так получилось терпимо. Он презрительно сощурился в сторону серой пелены. Видал, таракан трусливый? Вот примерно так и должно быть. Все, закончилось терпение. Давай, рассказывай, с чего начинать?
В голове возник нерешительный образ еды. Барок недовольно насупился. Он не совсем то имел в виду. Серая пелена вздохнула и намекнула на пиво. Ну вот, давно бы так.
Единственное, в чем Барок уступил капитулировавшему Рудольфу, так это в выборе посуды. И то только из-за того, что его собственные образы напомнили, что недостойно воина пить из того, в чем принесли. Что у мужчины дома нет достойного обрамления для вина? Есть, как не быть. Барок, помахивая тесаком, с которым он теперь не расставался ни на секунду, отправился обратно на кухню.
Разнокалиберная посуда выстроилась на низком столе посредине гостиной в неровный ряд. Барок весело нахмурился: непорядок. Взял и выстроил ее по ранжиру. Первым получился бокал для пива. Барок ухмыльнулся: хоть тут «сосед» не соврал.
С коротким пшиком отвалилась первая пробка. Золотистая струя полилась в бокал. Поднялась пышная пена. Барок сделал большой, самый вкусный первый глоток. И тут же поймал себя на очень необычном чувстве. Два ощущения, диаметрально противоположных друг другу. Тело Рудольфа автоматически насладилось вкусом привычного напитка, с удовольствием сделав первый глоток, а сам Барок разве что не выплюнул мерзкую горечь. Он это не пьет. Он всегда ненавидел это гнусное пойло, которое варят эти скряги в своих норах….
Кто?! … Где?! … Он что, знает этот напиток? Он? Сам? Память запаха и вкуса оказалась сильнее волн полумрака. Барок подпрыгнул с обволакивающего тело дивана и заметался по комнате, стараясь сохранить ускользающее воспоминание, тающее в голове, как незаконченный утренний сон. Нет! Не уходи! Постой….
Ушло. Опять ушло. В отчаянии Барок опустился на пол. И так замер, уставившись в одну точку. Иногда груз беспомощности становится чересчур тяжел. Из оцепенения его вывела, как ни странно, жажда. Захотелось пить. Барок встал. И, криво ухмыльнувшись, понял, что пить, собственно, есть только то, что в бутылках. За водой придется идти на кухню отдельно, она к участию в празднике не планировалась.
Он обернулся: на столе терпеливо ожидал хозяина начатый бокал. Гр-р-р. Барок зарычал, в очередной раз стряхнул с себя навалившееся бессильное отчаяние и решительно подошел к столу. Поднял запотевший бокал и всмотрелся в золотистую жидкость. Воину не пристало сожалеть, ему пристало идти вперед и брать то, что хочется. Праздник у него, или не праздник? Так и нечего портить себе настроение. Барок оскалился, накачивая себя веселой злостью, и высоко поднял бокал, салютуя неведомым силам, позволившим ему обрести вторую жизнь. Здоровье богов!
В голове испуганно сжался Рудольф.
Барок пил жадно, большими глотками. Бокал кончился за несколько секунд. Долой вторую крышку. А даже интересно пить пиво с таким, двойным, вкусом. В этом что-то есть. Жажда кончилась на середине третьей бутылки. Наслаждаться животным ощущением сытости больше не хотелось. Хотелось почувствовать вкус. Барок откинулся на спинку дивана. Голова приятно затуманилась. Он с удовольствием ловил это состояние, стараясь подхватывать не только воспоминания Рудольфа, но и осколки собственной жизни. Остаток бокала Барок долго катал на языке, не столько чувствуя вкус (к третьему бокалу вкус уже притупился), сколько втайне надеясь еще раз поймать то воспоминание, которое посетило его в начале. Тщетно. Барок вздохнул и потянулся за четвертой бутылкой. И почти сразу понял, что пива больше не хочется. Приятное расслабление уже владело его телом. Барок развалился на диване, рассматривая обстановку, которая с каждой минутой становилась все красивее и уютнее. В мутнеющей голове промелькнуло запоздалое сожаление. А как было бы здорово, если бы вместе с бокалом пива к нему вернулась вся его память….
Подождите, Барок даже сел на диване, прогнав расслабленность. А ведь если у него так получилось с пива, то не исключено что…. Он оценивающе осмотрел разнокалиберные бутылки. А это идея. Праздник-то может принести и не только хорошее настроение….
Ух ты, а с первого раза попасть на крышку не получилось. Эт-то что такое? Разъясните. Он привычно посмотрел внутрь головы. Но теперь за сознанием потянулись и глаза. На пятой смене «блюд» к приятнейшей расслабленности мыслей добавилась не менее приятная расслабленность всего тела. А глаза что, не тело? Завернувшись куда-то наверх, как смогли, они вместе с внутренним взглядом постарались укоризненно уставиться на серую пелену. Ничего хорошего из этого не вышло. Глазные мышцы тут же заныли, голова завернулась, и Барок чуть не сверзился с дивана. Неодобрительно хрюкнув сквозь все сильнее расслабляющееся бытие, он развернул глаза обратно, и все же высказал «соседу» свое неудовольствие.
– Эта чо такое, а? – язык, как ему казалось, работал нормально, а вот накатывающее раздражение явно было в новинку. – Ты чо мне подсунул? Мала таво, шшо этто тело километра пройти не может, шобы не рухнуть, так оно еще и пить не в састаянии. Этта как понимать, а? Отвечать!
Последний приказ Барок постарался рявкнуть как можно грознее. В ответ из головы донеслось что-то невразумительное. Барок прислушался.
– Нич-чо не понял, – прорычал он. – Еще раз.
Понятнее не стало.
– С-слизень, – презрительно плюнул куда-то себе в голову Барок. – Настъящий мущина должн быть готов в бою всегда. Слышь? Всегда.
Он моргнул вдруг странно потяжелевшими веками.
– Учись, как это делает воин.
Опершись на диван, Барок встал. Комната тут же убежала в сторону.
– Нич-чо се, – пробормотал Барок и погрозил вертящимся стенам. – Стаять. Никто никаво не отпускал.
Немного повыпендривавшись, комната все же замерла. Правда эта неподвижность в любой момент была готова вновь смениться совершенно возмутительным кружением.
– А-а, – сладко улыбнувшись, Барок погрозил комнате пальцем. – Тоже на месте не можешь сидеть? Понима-а-ю.
Он опять повернул сознание внутрь. Чуть не рухнув, правда, при этом: вертеть что-либо становилось все проблемнее и проблемнее.
– Эй, червяк, – позвал он и вдруг икнул. – Ик…, гляди на танец воина.
Тесак все еще торчал сзади за ремнем. Барок, качнувшись, выхватил его и принял самую воинственную позу, которую мог себе представить. Что-то в ней ему показалось не так, и он чуть переменил положение руки. И вдруг поймал…. Опять поймал свое прошлое.
Рука сама собой повела заржавленное лезвие плавным движением, очерчивающим линию, за которую не мог пройти ни один враг. Ноги, те самые ноги, которые только что с трудом удерживали шатающегося Барока, вдруг обрели былую силу. Не спрашивая голову, они сами собой начали плести замысловатый танец, ведя за собой послушное тело. Левая рука подтянулась к корпусу, одновременно прикрывая жизненно важные органы и готовясь ударить открывшегося неведомого противника. Барок поплыл в ритме боя, жадно ловя каждое мгновение своего приоткрывшегося прошлого. Просверк лезвия – и в голове вспыхивает темный зал, где напротив него кружится такой же воин. Лица не разобрать, как ни старайся. Наклон, уход, выпад – и смена декораций. В глаза бьет яркое солнце, так неправдоподобно весело играющее на окровавленном клинке. Рядом два тела. Враги? Друзья? Смутные тени движутся вокруг. И опять не видно лиц.
Удар! Свободная рука выстреливает змеей, жалит, возвращается назад, а широкое лезвие тесака уже отсекает пытающееся ворваться за ней острое жало. Барок вкладывает в разворот весь вес своего тела….
Но неведомый противник оказывается хитрее. В ноги суется что-то твердое, они подламываются, Барок падает, понимая, что это конец, он проиграл, сейчас над ним точно так же пропоет свою песню торжествующий клинок врага….
Дзынь, трах, тресь! В мир прыжком вернулась комната, только повернутая под каким-то странным, необычным углом. Бой кончился. Враги ушли. Память тоже.
Барок с трудом сел, сфокусировал неожиданно тяжелый взгляд и попытался вспомнить. Кто он, где он, что произошло? Куда он попал? Ведь только что был дома…. Посмотрел на пол, на котором лежал. На сломанный стул, так не вовремя попавший под ноги. И вспомнил.
– Детос таго-о-оч! – подстегнутое алкоголем разочарование охватило его всего.
Нет, только не это! Это не его дом, это не его мир. Это не он, это жалкий червяк, в теле которого он оказался. И нет выхода, он обречен. Навеки обречен доживать свой, уже совсем короткий век в этом жалком подобии живого существа. Прикован к нему. Не-е-е-ет!
Мутная ярость, густо перемешанная с вновь накатившим отчаянием и алкоголем, вздернула Барока на ноги. Тесак зашипел, чертя ржавую полосу вокруг него.
– Не-на-ви-жу! – Барок завертелся волчком, круша все, что попадалось на его пути. Гостиную наполнили звон и грохот. Что-то падало, разбивалось, разлеталось на куски. Барок вертелся, как сумасшедший, стараясь дотянуться до всего мира, который он так хотел поменять на тот, другой. Но реальный мир оказался сильнее вымышленного.
Он очнулся на полу. То есть, не совсем чтобы очнулся. Голова все так же старалась уплыть куда-то в сторону. Глаза с трудом фокусировали окружающую обстановку. Но это уже был только один мир. Все тот же мир Алидады. Его новый, чужой мир.
Барок с трудом поднялся на неверные ноги. Добрел до дивана. Тяжело рухнул на обволакивающую тело поверхность. И долгие минуты смотрел вникуда, стараясь смириться, принять его новый, еще недавно так радовавший его мир. Мир, где ему придется состариться и умереть.
Барок закрыл глаза. Накатила грусть. Серая, похожая на волны полумрака тоска. И стало одиноко, как никогда. До пьяной боли обидно за…. За что, Барок сформулировать не смог, но обида от этого меньше не стала. Да что он в самом-то деле…. Напивается в одиночку тут, как … не знаю, кто.
– Эй, – негромко позвал он, открыв глаза. – Эй, червяк, тьфу ты, Рудольф. Ты там жив еще?
Молчание и тишина. Только где-то далеко за окном вскрикнула в ночи какая-то птица. Алкоголь и отчаяние сделали свое дело. Захотелось поговорить. А с кем? Как с кем? С «соседом», конечно.
– Эй, Рудольф, – Барок покаянно, неровным жестом, прижал руку к груди. – Ну прости. Да ладно, чо ты там дуешься? Ну, давай выпьем.
В голове прошелестел неуверенный ветерок.
– Смори, – Барок, путаясь в руках, выставил рядком две рюмки. Свою и еще одну. – Мы с тобой ужже пиво пили? Пили. Водку пили? Пили. Коньяк?
Ветерок прошелестел еще раз. Теперь в его шелесте слышалось осторожное предостережение.
– Да з-забудь ты, – отмахнулся Барок. – Могут два муж-жика хоть раз паз-зволить сее отдахнуть? Смори, – он ткнул пальцем в бутылку с водкой. – Коньяк мы уже пили. Даж-же вино, кислятину эту, ик…, тоже пили.
Ветерок горестно вздохнул.
– Точно, – обрадовался непонятно чему Барок. – Теперь осталось еще эта, как ее….
Он наклонился к еще невскрытой бутылке и постарался прочитать название.
– Вис-ки, во, – обрадовался он, скручивая пробку и разливая коричневую жидкость по рюмкам. – Давай, сосед, выпьем.
Он поднял обе рюмки и удивленно посмотрел на них. Потом сообразил.
– А, тощно, ты ж не можешь, – он пьяно расхохотался. – У тебя ж этой, как ее… глотки нет. Ну ничо, я за тебя выпью. А ты, ик…, порадуешься….
Он резким движением влил в себя первую рюмку.
– А потом расскажу чево, – просипел он и воткнул в рот вторую.
Ветерок в голове сочувственно сощурился.
Следующий (и последний) час «праздника» Барок встретил, сидя на полу и исполняя для «любимого соседа» какую-то песню. Тоскливые тягучие напевы мерно плавали по комнате, добавляя грусти этой пьяной ночи. Барок пел песню на незнакомом языке и сам плакал под ее грусть. Он не знал, откуда берутся эти слова. Он не помнил, откуда он взял эту мелодию. Но он пел. И плакал. Помня, что где-то далеко-далеко есть кто-то, кто может услышать эту, песню, понять ее и погрустить вместе с ним.
За окном темная ночь все сильнее укутывала своим покрывалом дом, стоящий в лесу, и свет одинокой лампы, единственной горевшей в доме, был не в силах с ней бороться, понемногу отдавая тьме маленький яркий круг, в котором плакал о несбываюшемся мире невысокий человек с повисшими, нетренированными плечами. Праздник заканчивался….
Пробуждение было жутким. Барок и забыл, что такое похмелье. Вернее и не знал. Как и многие другие явления в новой жизни, утренние страдания он ощутил, только столкнувшись с ними лицом к лицу. И так во всем. Спорт, еда, дом…. А что его ждет еще?
Перемешавшись с диким отвращением к жизни, этот вопрос скрутил Барока и пинком выпихнул из кровати в туалет. Шатаясь на подгибающихся ногах, давая себе одну страшную клятву за другой (чтобы он… еще раз… эту гадость… да никогда в жизни… ни за что) Барок добрался до унитаза. Ой. Да уж…. Что он тут убирался позавчера, что не убирался….
В его голове тут же вспыхнули события прошедшего праздника. Той его части, которая имела непосредственное отношение к событиям, произошедшим после того, как процесс пития был благополучно завершен.
Барок как будто еще раз почувствовал, пережил, увидел воочию, что вчера было.
Его рвало. Нет, не рвало. Он блевал. Блевал, выворачиваясь наизнанку. Хрипя, давясь и кашляя. Внутренности, казалось, все одновременно решили сбежать из терпящего бедствие тела. Плохо, ой плохо. Плохо было настолько, что Барок, наплевав уже и на безопасность, и на все свои страхи, даже отошел на некоторое время в сторону, отдав контроль над телом (а заодно и все ощущения) Рудольфу. Это было более чем жестоко и абсолютно нечестно по отношению к несчастному «соседу», но Барок никогда и не присваивал себе звание главного поборника справедливости. Не сумел отстоять свое тело – терпи теперь.
Рудольфа трясло. Он сипел, плевался, пытался отжаться от унитаза непослушными руками, но выходило плохо. Едва отвалившись от белой урны, через несколько минут он вновь заглядывал внутрь, издавая утробные звуки. Барок, с затаенным ужасом наблюдавший за его страданиями, насчитал шесть подходов, прежде чем Рудольф (вот умница, зар-раза) придумал, как избавится от «почетной» должности блевателя. Оставив в покое унитаз, он, наплевав на тягучие позывы, как был, на четвереньках, ринулся к неработающему ком-центру с более чем явными намерениями кому-нибудь позвонить.
Детос тагоч, Бароку пришлось содрогнуться, но вернуть себе власть над телом. Вместе со всеми прилагающимися страданиями. А-а-а. О повторном наказании наглеца сейчас, к сожалению, не могло быть и речи. Переход от стороннего наблюдателя к непосредственному участнику «послепраздника» был настолько резок и болезнен, что Барок впервые за все это время добрым словом вспомнил тихие и уютные волны полумрака.
И последнее, что он ощутил перед тем, как с головой погрузиться в новые волны, волны тошноты, было деликатное напоминание Рудольфа о том, что он ведь предупреждал, пытался….
День прошел, как в дурном сне. Когда выпотрошенный желудок все же убедил остальное тело с головой заодно, что он больше не способен ничего вкладывать в общее дело очищения, походы в туалет прекратились. И накатила слабость. Барок несколько часов провалялся, закутавшись во все тот же старый и потрепанный плед, памятный по первым обнаруженным чувствам. Он то выныривал из накатывающей одури, то погружался в нее вновь. Блевать, хвала всем богам, больше не хотелось. Есть (бр-р-р) – тоже. Хотелось пить, но не столько от жажды, сколько от смутной надежды погасить полыхающий внутри гнусный грязно-зеленый огонь. И Барок пил. Заставлял себя встать, вставал, шел на кухню, шатаясь на ватных ногах, наливал себе воды и пил. Легче не становилось. Вода липким холодным шаром каталась в желудке, только усиливая чувство мерзости, но через некоторое время Барок все равно вставал и опять шлепал на кухню, повторить экзекуцию. Просто для того, чтобы не лежать все время, ощущая накатывающую дурноту.
А потом он провалился-таки в сон. Рваный, неприятный и тяжелый, сон все же принес некоторое облегчение. Дальше дело пошло легче. Поспать получилось еще и еще. Барок даже смог заставить себя немного поесть. И удержать съеденное внутри. В общем, к наступлению сумерек жизнь кое-как вернулась в свою колею, оставив позади длинный и глубокий след, в котором огромными буквами было прописано напоминание о бездарно потерянном дне. Барок счел, что предупреждения хватит надолго.
К ночи он оклемался практически полностью, и можно было отправляться в постель без опаски. Барок посмотрел в окно, за которым чернела ночная темнота, ревизовал состояние организма, констатировал норму и с наслаждением вытянулся на кровати. На сей раз он собирался проснуться полностью здоровым.
– Эй, Рудольф, – позвал Барок. – Слышь, сосед. Поздравляю с победой над похмельем. Спокойной ночи.
Рудольф промолчал. Барок ухмыльнулся и закрыл глаза. Ф-фух, отмучался.
И только появившаяся пару часов назад легкая головная боль немного отравляла жизнь. Хотя после всего произошедшего считать ее проблемой было несерьезно. Так, мелкая неприятность.