Глава 8
ЯД
– Отдохнули… – У Нины, сидевшей на скамейке в тени липы, был вид пассажира поезда, опаздывающего на несколько суток. – Со мной всегда так. Вечно я в истории попадаю.
– Это я попадаю в истории. У меня профессия такая бедовая. – Катя сосредоточенно наблюдала за тем, как «мохнатый шмель – на душистый хмель». Роль хмеля из песни, правда, играл дурно пахнущий чахлый вьюнок, душивший молодые побеги пионового куста, росшего у крыльца.
– Бедная Лерка… Как мы все вчера на нее дружно окрысились. А ведь у больных так бывает – ужасная тоска вот здесь. – Нина прижала ладонь к груди. – Давит, давит, как камень. И полное одиночество, полная безысходность. Мир, в котором они живут, Катя, так ужасен! Населен чудовищами из кошмаров. Они слышат их голоса, они видят то, что их смертельно пугает. Им так хочется рассказать кому-то о своих страхах. Они ищут защиты. Наверное, Лера что-то уже предчувствовала. Прибежала ведь к нам так, словно за ней кто-то по пятам гнался. А мы ее… Это я, наверное, виновата. Надо было обязательно настоять, чтобы ей вызвали врача.
– Слушай, а по-твоему, отчего же она все-таки умерла? – Катя спросила это так, что Нина смерила ее внимательным взглядом.
– Тот парень из милиции, он что, твой знакомый? – спросила она.
– Никита Колосов. Мы работаем в одном управлении, но в разных отделах. Он – начальник отдела по раскрытию умышленных убийств.
Нина, по-мальчишески присвистнув, откинулась на спинку скамейки. Катя видела: подруге ее объяснять ничего больше не нужно. Нина поняла, что Катя имеет в виду.
– Мы с тобой первые обнаружили тело, хоть нас потом оттуда и вытурили взашей, но все же мы его первые и осмотрели. Ты мне, правда, трогать что-либо там запрещала, и это правильно… Судя по тому, в каком виде мы ее нашли, смерть наступила около пяти-шести часов до этого. – Нина нахмурилась. – Значит, умерла она где-то между половиной третьего и половиной четвертого утра. А если учесть, что первые признаки при некоторых острых токсикозах проявляются…
Катя насторожилась. Нина наконец-то облекла в слова то, на что лишь пыталась намекнуть на месте происшествия, обращая внимание Кати и на вид тела Сорокиной, и на следы рвоты на ее одежде и на земле.
– Твоим коллегам предстоит решить, с чем они столкнулись: с пищевым ли токсикозом или это что-то иное. – Нина снова искоса глянула на приятельницу. – В случае, если подтвердятся подозрения на токсикоз, они проведут гистологическое исследование. И если это так называемое резорбтивное вещество, то есть то, которое вызывает отравление организма после непосредственного всасывания, то… – Нина на секунду запнулась, – то, рассчитав период всасывания организмом этого вещества, они установят и примерное время отравления с точностью до нескольких минут, когда недоброкачественный продукт попал к ней в желудок.
– Недоброкачественный продукт? – Катя снова насторожилась. – А что же это может быть, по-твоему?
– Иногда тяжелые пищевые отравления дает рыба. Могли быть это и грибы, и какие-то растения, консервы, лекарства, наконец. Лера ведь была на этот счет человеком ненадежным. Не хочу сказать, что такие больные все что ни попадя тащат к себе в рот, как дети, но… Вот мы с тобой не будем рвать в лесу поганки и пробовать их на вкус. А такие, как Лера, с ущербной психикой, вполне на это способны. За ними нужен постоянный присмотр, иначе…
– Нин, а вот этот самый период всасывания… Он сколько может длиться?
– По-разному для разных веществ токсического действия.
– Ядов, что ли?
– Ну да, ядов. Смотря что это за вещество, какое именно количество его попало в организм. Признаки отравления могут появиться и через несколько минут, и через несколько часов. Возможно, Лера, придя к Александре Модестовне, уже чувствовала себя плохо. Общее ухудшение состояния и спровоцировало припадок. Потом могло наступить временное улучшение. А под утро снова начался повторный приступ. Хотя тут я могу ошибаться, я не специалист в этой области и точно не знаю, возможна ли при отравлениях такая картина с временной ремиссией.
– А как же Сорокина оказалась так далеко от дома? Среди ночи бежать через весь поселок к церкви… Нин, а тебе не кажется, что она бежала именно к церкви, только не успела туда добраться?
– Пытаешься обнаружить логику в ее поступках?
– Нет, я все понимаю… Но даже у психически больной должна быть какая-то причина, чтобы выскочить из постели и бежать в храм.
– Мы нашли ее возле ограды, она не входила на церковный двор. С таким же успехом она могла бежать мимо церкви к Май-горе.
– Но зачем?
– Двигательное возбуждение, сопровождаемое бредом и спровоцированное токсикозом. И вообще, мало ли что могло ей привидеться?
Катя кивнула: так-то оно, конечно, так.
– Ей и за столом ведь тоже что-то почудилось, – продолжала Нина. – Когда началась истерика, то первый признак припадка был – типичнейшая зрительная галлюцинация, сопровождаемая двигательно-речевым возбуждением. Понимаешь, она вроде бы к Смирнову обращалась, и тем не менее было заметно, что имела она в виду вроде бы и не его, а кого-то другого.
– Да, она все твердила: он, он… – Катя силилась вспомнить весь «инцидент». – Указывала пальцем на Смирнова, но взгляд у нее при этом был какой-то странный. Словно то, что испугало ее, пряталось в углу террасы или за буфетом.
– Типичнейшая галлюцинация.
– Кого же она имела в виду, если не Смирнова? Может, брата? – Катя вспомнила, как Сорокин наотмашь ударил сестру. Теперь, когда Лера была мертва, Катя испытывала мучительный стыд от того, что стала свидетелем той возмутительной сцены и не вмешалась. Ведь, возможно, Сорокина уже одной ногой стояла в могиле, а они… – Она ведь явно провоцировала брата. Все кричала: ударь меня, что он, кстати, и сделал. Он и прежде с ней, видно, не церемонился.
– Зря ты так. Начнем с того, что в подобной ситуации и святой бы не сдержался. – Нина покачала головой. – А потом ты Костю совсем не знаешь. Даже и вспоминать-то не желаешь, а это явный признак, что он тебе чем-то сразу не понравился. А Костя… Сколько я его помню, он всегда был добрым парнем. Только у него вспыльчивый, взрывной характер. Но причины, чтобы вот так взрываться, у него имелись.
– Какие же это причины? Нин, вообще, а расскажи мне про Сорокиных. Что это за семья была? Ведь ты их давно знаешь.
– Ну, что за семья… Хорошая, московская. Про их отца, правда, ничего не знаю; когда они сюда приехали, он уже с ними не жил. Дачу эту, как и нашу, строил еще дед Сорокиных. Я и его не помню, умер он, когда я еще под стол пешком ходила. Был, судя по Костькиным рассказам, военным, и весьма высокопоставленным, воевал. Мама Кости преподавала на филфаке МГУ. Где-то в начале семидесятых вышла вторично замуж. Отчима я хорошо помню. Дипломат, весь из себя такой… Они, между прочим, первые годы жили за границей – отчим в посольстве в Тегеране работал. Лерка с Костей там при посольстве в школу ходили. Но каждое лето вместе с матерью приезжали домой, в Союз, и жили все каникулы на даче. В перемене климата нуждались, там же жарища адская… Когда Костька учился в седьмом классе, мама их умерла. Вроде рак. Но как и что – он мне никогда не говорил. Они остались с отчимом, он же их усыновил. После школы Костька поступил в МГИМО – сама понимаешь, кто ему помог. Но ты вообще не думай, что он все по блату, он чертовски умный, одаренный парень. А к языкам у него вообще талант. Английский, арабский, иврит – это только его базовые языки, с которыми он работал. А хобби у него знаешь какое еще с института? Древние восточные языки: сирийский, арамейский, коптский. Он такие книги читает! Нам и во сне не снились. Его конек – раннехристианские тексты, апокрифы.
– У него? – Катя ушам своим не верила. Вот тебе, дорогуша, ярчайший пример того, что твое первое впечатление о человеке, да и второе, обманчиво.
– Когда же это он успел столько языков выучить? – спросила она. – Он же ненамного нас старше. И сестра еще инвалид была на нем. Нин, а между прочим, в прошлый раз ты мне ничего такого про этого полиглота не рассказывала.
Нина молча созерцала заросшую сорняками лужайку.
– У вас что-то было с ним? – тихонько спросила Катя.
– Не то чтобы было… Так, дачная история с продолжением. Я в него целый год была влюблена. Ну, дети совсем – мне семнадцать, ему двадцать с хвостом. Я тогда у Спесивцева в театре раз пять за сезон «Ромео и Джульетту» смотрела, все грезила о… Знаешь, там Ромео-студентик в залатанных джинсах по сцене прыгал с шарфиком спартаковским на шее. Помнишь, наверное, и ты тот шарфик?
Катя кивнула, улыбнулась: а как же.
– А он что же, Сорокин? – спросила она.
– Он учился на втором курсе. Примерный был ученик. Все время на занятиях, на лекциях, дополнительных факультативах. А потом, знаешь как это у мальчишек? В первый раз сладко, а потом… Он был красивый мальчик. Он и сейчас недурен. Не находишь?
– Нет, Нина.
– Я и заметила, что Костька тебе сразу не понравился.
– А что, ты говорила, у них с отчимом произошло? Он же фактически отцом их был, вырастил их.
– Не знаю. Где-то на последнем курсе, перед самым дипломом, – сама я этого не видела, отец мне рассказывал. Костька приехал сюда, на дачу, на грузовом такси и выбросил из дома все вещи отчима. Прямо как в черной комедии – все, что годами было приобретено, все погрузил на такси и увез. Дача эта ведь им с Лерой принадлежит пополам, там какое-то завещание есть, от деда их еще осталось. Отчим прав никаких на дом не имел, думаю, и не претендовал на эту развалюху.
– Что же это, он выгнал приемного отца? За что?
– Я не знаю, Катя. В то время мы с Костькой уже близко не общались. Все прошло, понимаешь? Виделись всего раза два за лето. Но больше с тех самых пор его отчим на дачу не приезжал. Никогда.
– Может быть, он вторично хотел жениться? А ребята против были?
– Возможно. Но Костя даже имени его с тех пор не упоминает. А ведь сначала они хорошо жили, дружно. Костька другого отца и не знал никогда. Отчим был очень представительный мужчина. Такой всегда сдержанный, обходительный, голоса никогда не повышал. Ну, дипломат! Они знаешь как вышколены. Сейчас, наверное, на пенсии, пожилой уже.
– А что же было все эти годы с Лерой?
– С ней? Я же тебе говорила: Костька ее не бросал. Поэтому после распределения у него и поездки на стажировку в загранку накрылись, и вообще. Но он терпел. И это был тяжкий крест, Катя.
– Ну, положим, теперь он свободен. У Сорокина после смерти сестры начнется новая жизнь.
– Не иронизируй, пожалуйста.
– Я не иронизирую. Просто все это как-то странно.
– Что странно?
Катя молчала. Нина, помедлив, спросила:
– Этот твой коллега Колосов, начальник отдела убийств… почему именно он сегодня приехал осматривать тело Леры?
– Это и я бы хотела узнать.
– Он нам пообещал, что зайдет, отчего же не зашел? Ведь мы с тобой вроде как свидетели?
– И это тоже я бы хотела знать, Нина. Одно могу тебе сказать: Никита такой уж человек. Словом, для того чтобы он выехал на подобный труп лично, должны быть веские причины.
– Не понимаю.
– У него, вероятно, возникли сомнения в том, что это скоропостижная смерть. Причем почти сразу же.
– Но в таком случае он в первую очередь должен был поговорить с нами. Ведь мы видели Леру живой и… Он должен был зайти!
– Он придет, Нина. Сейчас он просто занят. Там что-то не так, понимаешь? Со смертью Сорокиной что-то не так.
– В тебе сейчас говорит профессиональная жилка. И в отпуске криминального обозревателя не отпускают мысли о сенсации.
– Я плохой репортер, Нина. – Катя вздохнула. – С некоторых пор мне это ясно как день. Меня перестали интересовать факты. Меня интересуют причины, по которым то или иное событие могло случиться. А как только начинаешь копаться в них, увязаешь так, что теряешь главное качество репортера – оперативность.
Нина обняла подругу за плечи:
– Ладно тебе прибедняться. Я ж говорю – отдохнули мы с тобой в тишине на лоне природы… Влипли, короче. Но… когда этот твой детектив из угрозыска явится, как думаешь?
– Насколько я его изучила, завтра к вечеру. Как только с обстоятельством смерти Сорокиной что-то прояснится.
– Тогда пойду мариновать на завтра мясо в уксусе с луком. Надо же чем-то будет его угостить. Он женат, нет? Впрочем, можешь не отвечать… А он ничего, симпатичный. Только немного угрюмый.
Катя посмотрела вслед подруге, которая неторопливой, тяжелой поступью шла к дому. С Ниной всегда было легко. Она все понимала с полуслова, была настоящим другом. На нее в случае чего можно смело положиться.
Все утро следующего дня Колосов провел в экспертном управлении на Варшавском шоссе, детально знакомясь с заключением химической экспертизы. И в это же самое время сотрудники отдела по раскрытию убийств по заданию своего начальника занимались детальным сбором информации на семью Сорокиных. Колосов ждал подробных рапортов своих коллег со всеми данными на покойную, ее брата и всех их дальних и близких родственников. Он чувствовал: для повторного и уже гораздо более предметного разговора с «безутешным братцем» ему потребуется вся их семейная родословная.
В глубине души он уже готовился к тому, что дело это окажется весьма тягомотным и трудоемким, требующим максимума терпения и профессионального прилежания. Ведь, как известно из практики, ни одно умышленное убийство не раскрывается, а главное, не доказывается с таким скрипом, как отравление.
Учитывая же ко всему еще и психическое состояние Сорокиной, даже сама квалификация происшедшего пока еще была под вопросом. Версий, помимо умышленного убийства, его дотошные коллеги накидали на оперативке недостаточно. Потерпевшая была психически больной. А от таких людей можно ожидать чего угодно даже в избрании способа ухода из жизни.
Колосов сидел в химической лаборатории ЭКУ с экспертом-криминалистом Свиридовой – и только-только закончил читать заключение.
– Анна Станиславовна, этот самый этилмеркурхлорид, который вами обнаружен в теле Сорокиной, что это за дрянь? – спросил он.
– Другое его название «гранозан».
– Пестицид, что ли?
– Не совсем. Ядохимикат, скажем так. Применяется в сельском хозяйстве для борьбы с вредителями и протравки семян. Представляет собой высокотоксичное соединение. Чаще всего это раствор. По действию своему характеризуется как резорбтивный деструктивный яд.
– Деструктивный? А что это значит?
– Разрушает органическую структуру на уровне клетки. Внешние признаки отравления проявляются постепенно. Обычно после попадания яда в организм проходит некоторое время, прежде чем состояние резко ухудшается. Это яд замедленного действия, так сказать, если вообще к этому препарату уместно приклеить такой расхожий ярлык, как «яд». Период всасывания вещества организмом колеблется в пределах семи-восьми часов. Смерть Сорокиной наступила около четырех часов утра. Значит, дозу она могла получить…
– Часов этак около восьми вечера, в начале девятого, да?
– Время ужина как раз. – Колосов хмыкнул. – А на вкус, на цвет эта дрянь как?
– Безвкусной ее назвать нельзя. Но потерпевшая могла получить ядохимикат растворенным в жидкости. Крепкий чай, кофе, сок – все способствовало бы тому, чтобы заглушить специфический привкус. И потом, из материалов, представленных вам, ясно, что она страдала душевным заболеванием. У таких людей может наблюдаться смещение вкусовых ощущений. Наконец, она могла получить яд под видом лекарства – опять же в растворе.
– Гранозан не имеет ограничений при продаже? Его можно свободно приобрести?
– Как и всякий препарат сельскохозяйственного назначения. Карбофос, теофос… Сейчас, Никита Михайлович, извините, черта лысого можно купить, не только бутылку какого-то там ядохимиката. Бутылочку ищите. Она непременно где-то быть должна.
– Значит, будем искать. А скажите, сама Сорокина как-нибудь по ошибке могла его принять за…
– За газированную воду и выпить? – Свиридова устало улыбнулась. Бессонная ночь в этой лаборатории давала себя знать, хотя среди коллег и слыла она великим трудоголиком и «дамой со стальными нервами». – Что ж, и это версия, раз вам так не хочется, Никита Михайлович, чтобы это было убийство… – Она сделала жест: понимаю, мол, все понимаю. – В моей практике случались такие вот «ошибочки»: то старушка вместо соли сослепу «посолила» суп селитрой и на тот свет отправила своего старика и невестку. То пьяница вместо водки обычной угостил собутыльников водочкой «царской» – то есть соляной кислотой. Словом, чего только сейчас не бывает… От людей, страдающих психическими расстройствами, на замок надо запирать дома не только бытовую химию, но и даже ножницы маникюрные и шнурки.
Колосов попросил отксерить для него копию заключения экспертизы. Как только он вернулся с Варшавки в главк, то на телефоне его уже «висел» старший поисковой группы с докладом о том, что удалось накопать на семью Сорокиных. Первичная информация была скупой: адрес, год рождения брата и сестры, место учебы Сорокина – от школы до института, место его работы…
– Подожди, повтори, где он работал? – Колосов придвинул к себе блокнот, куда записывал ту информацию, которая его интересовала прежде всего.
– Банк «Российский Трудовой Альянс». Отдел внешнеэкономических связей. Должность – менеджер-консультант. Теплое местечко было, а? – Старший поисковой группы Сергей Жуков двусмысленно хмыкнул в трубку. – И зарплата была как у министра, наверное. Но рай сей лопнул. Сразу же после 17 августа банк приказал долго жить. Полное банкротство. Полгода они еще как-то там трепыхались, а сейчас дела совсем плохи. С апреля почти все сотрудники – в неоплачиваемом отпуске. И Сорокин в их числе. А председатель сего обанкротившегося финансового предприятия, некто господин Корнилов, сейчас за границей. А в Москве на него дело заведено уголовное – я в прокуратуре справлялся – нарушение финансового законодательства, злоупотребление служебным положением и т. д. Они вроде бы друзья детства с Сорокиным. Корнилов его и взял к себе в девяносто четвертом году, когда банк только организовывался, пригрел под крылом, так сказать. Ну а сейчас – финита. Каждый сам за себя. А насчет их близких родственников, как ты просил, так я узнал вот что…
Колосов слушал коллегу. Снова придвинул к себе свой блокнот.
– Понял. Спасибо, – сказал он, дослушав до конца «отчет о проделанной работе». – Сделаем так. Бери машину, езжай срочно к этому гражданину Белоконю Виктору Сергеевичу, отчиму его. Выписывай повестку ему на завтра в прокуратуру Старо-Павловска к следователю Караулову. А сегодня вези его ко мне на Никитский и…
– Не получится, Никит. Я справки уже навел и об отчиме их. Они с Сорокиным последние несколько лет врозь живут. Разменяли квартиру, что еще от матери осталась. Да и сам Белоконь не дома сейчас.
– Так езжай к нему на работу на Смоленскую. Я сейчас с Управлением охраны правительственных зданий свяжусь, попрошу, чтобы они пропуск вам заказали. Или сотрудники министерства вас там встретят.
– Он в больнице, в госпитале ведомственном, уже несколько месяцев. Лечится после автокатастрофы. Сослуживцы по телефону сказали – как жив остался – чудо. Машину-то на свалку свезли. Так мне ехать в госпиталь, Никита Михалыч?
– Не надо, я сам болящего навещу. – Колосов кашлянул. – А вообще-то многовато на одну семью инвалидов, тебе не кажется, а?
Ведомственный госпиталь располагался в Крылатском. Из окна высотного корпуса, носившего весьма туманное название «Третья хирургия», открывался великолепный вид на канал и спортивные сооружения.
Виктора Сергеевича Белоконя Колосов нашел в персональной, просторной и светлой палате с цветным телевизором, в отделении реабилитации аж на двенадцатом этаже. Отчим Сорокина был высокий, смуглый, статный мужчина лет шестидесяти. У него было худое, умное и желчное лицо. Взгляд темных глаз под сросшимися бровями был пронзителен и вместе с тем непроницаем.
Когда Колосов вошел в палату, Белоконь, опираясь на специальную металлическую подставку, заменявшую костыли, неловкими и осторожными шагами медленно продвигался от кровати к окну, затененному легкими жалюзи. От лечащего врача, с которым Колосову пришлось вести сначала настоящую войну, прежде чем тот нехотя разрешил пропустить сотрудника милиции в неурочный для посещения больных час на территорию реабилитационного отделения, Колосов узнал, что Белоконь уже четвертый месяц находится на излечении в госпитале с диагнозом «перелом тазобедренного сустава и обеих ног». Ему лишь недавно сняли гипс. И теперь он начал «заново учиться ходить, как младенец», как сам пошутил в разговоре.
Колосов представился. Белоконь, тяжело опирающийся на свою подставку, для дополнительной страховки прислонился спиной к стене.
– Вы по поводу смерти Леры? Я знаю уже, мне позвонили с работы, – сказал он вполне спокойно. – Меня, однако, удивляет, что к бедной девочке милиция и прокуратура проявляют такой повышенный интерес.
– У нас появились основания для такого интереса, Виктор Сергеевич. – Колосов оглянулся. – Быть может, мы присядем? Вам трудно стоять. А мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
– Прошу вас. – Белоконь указал на стул у кровати. – Что до меня, мне нужно… – Тут он и произнес с легкой ноткой шутливости в голосе ту фразу про «младенца». И Колосову сразу стало как-то не по себе. Белоконь был человеком умным, более тридцати лет, как было сказано в его характеристике, «безупречно проработавшим на дипломатической службе». Он, безусловно, знал, что именно и каким тоном уместно говорить в той или иной ситуации. И если он счел, что после первых же слов о смерти своей приемной дочери можно вот так шутливо улыбнуться, бравируя, то…
Колосов вспомнил: то же самое неприятное ощущение было у него и при общении с Еленой Львовной Ачкасовой. Метаморфоза чувств. И вот, соприкасаясь с семьей Сорокиных, он словно бы снова сталкивался с этой пока еще непонятной для себя материей.
– Ваша приемная дочь Лера Сорокина умерла от токсикоза. Причиной ее смерти стало отравление. Это выяснила и подтвердила проведенная экспертиза, – сказал он сухо.
– Наркотики? – Белоконь, прищурившись, смотрел в окно, хотя непонятно, что он видел там через решетку жалюзи.
– Нет. А что, она разве была наркоманкой?
– Она была психически больной.
– Я знаю. – Колосов чувствовал, что спокойный, холодный тон давался ему все с большим трудом. – Но мы обнаружили в ее теле следы токсического вещества совсем иного происхождения.
– Значит, она покончила с собой? Что-нибудь выпила, да? Косте следовало бы лучше присматривать за ней. В конце концов, мог нанять платную сиделку. Где это с ней случилось? Дома, на квартире?
– Нет, на даче. В Май-Горе.
– А-а… – Белоконь половчее перехватил руками подставку. – Когда похороны?
– Я думаю, ваш приемный сын поставит вас в известность об их времени и месте.
– У меня нет сына.
Колосов посмотрел на собеседника. Белоконь по-прежнему не отрывался от окна. Но в смуглом, желчном лице его что-то изменилось.
– Как долго вы прожили с ними? – Колосов знал, что надо не впадать в эмоции, не задавать вопросы этому человеку таким вот тоном. Но сдерживался уже с трудом. – Кроме вас, ведь у них не было другого отца.
– Это вам Константин сказал?
– Так как долго вы знали семью Сорокиных?
– С их матерью я познакомился в семьдесят пятом году. Мы зарегистрировали брак.
– Вы оформили усыновление детей?
– Да, сразу же. Мы почти сразу должны были уехать, меня переводили на работу за рубеж. Усыновление было необходимым.
– Я понимаю, формальность…
– Нет, не только. Этого очень хотела Оксана, их мать. Я исполнил ее желание.
– Ваша жена рано умерла?
– Да. Брак наш длился пять лет. Рак. Говорят, климат усугубил. Не следовало менять умеренную полосу на жару.
– И вы взяли детей на воспитание?
– Взял. Точнее, они и так уже находились на моем иждивении.
Последняя фраза говорила о многом. Но вопросы начальника отдела убийств к «приемному отцу» еще не были закончены.
– Когда здоровье вашей приемной дочери начало ухудшаться? – спросил Колосов.
– Когда мы поняли, что у нее не все дома? Лет с тринадцати, по-моему, первые признаки обнаружились. Ну, переходный возраст… Начались какие-то дикие фокусы, девочка начала уходить из дома. Потом… Ну, я не помню точно. Все в таком духе продолжалось. Пришлось показать ее детскому психиатру.
– С годами болезнь усугубилась?
– Да, с годами такие болезни не проходят. Лера неоднократно лежала в больнице. Поверьте, я делал все, что мог. Но это наследственное. Как я узнал, и бабка Леры тоже страдала душевным заболеванием.
– А с Константином у вас как отношения складывались?
– Неплохо поначалу. Меня всегда радовал этот одаренный и серьезный мальчик. Я старался со своей стороны сделать все, чтобы перед ним открылась самая широкая дорога в жизни.
Белоконь явно имел в виду помощь при поступлении в престижнейший МГИМО.
– Но как же тогда вдруг получилось, что у вас не стало сына? С которым вы прожили столько лет, о котором заботились, которым руководили?
– Так получилось.
Повисла пауза. Затем Белоконь, кашлянув, спросил:
– У вас самого есть дети, молодой человек?
– Пока нет.
– Так вот, те вопросы, которые вы тут мне задаете, и те ответы, которых добиваетесь от меня, сейчас в силу целого ряда причин, например, в силу вашего возраста… короче, что бы вы ни спросили – все равно они окажутся для вас непонятными.
– Я постараюсь понять, Виктор Сергеевич. Вы только объясните.
Но Белоконь молчал.
– Разрыву вашему ссора предшествовала, скандал? – не унимался Колосов. – Быть может, вы жениться повторно хотели, а ваш приемный сын против был? Или, уж простите, имущество какое не поделили?
– Все возможно. Это что, имеет какое-то отношение к смерти Леры?
– Ваша приемная дочь, Виктор Сергеевич, хотя – я замечаю – вы упорно избегаете называть ее так, умерла от отравления. Понимаете? И у нас есть сомнения в том, что она выпила эту ядовитую дрянь добровольно, просто желая свести счеты с жизнью.
– Вы хотите сказать, что ее мог кто-то отравить?
– Да, это я хочу сказать! Когда вы виделись с Валерией и Константином в последний раз?
– Несколько лет назад.
– Сколько лет?
– Десять или девять.
Колосов запнулся. Срок давности, как говорят в милиции, солидный.
– Константина я, правда, как-то встретил зимой, – продолжил Белоконь. – В консерватории, когда Рената Скотто давала концерт. Он был с женщиной. Сделал вид, что мы не знакомы.
Колосову хотелось крикнуть: да почему? Черт возьми, что между вами произошло? Но спрашивать, кричать, идти в лобовую атаку было бесполезно. Белоконь был из тех людей, которые сами никогда не повышают ни на кого голоса, но и другим диктуют собственную манеру беседы. Метаморфоза чувств и отношений в этой семье оставалась для Колосова загадкой. Одно было ясно: у Сорокиных что-то произошло примерно лет десять назад. Причем настолько серьезное, что сразу же поломало весь привычный уклад жизни этой семьи.
– Все эти годы вы не помогали вашей приемной дочери материально?
– Она совершеннолетняя.
– Разве вы не оформляли опекунства, когда выяснилось, что…
– Нет. Ее опекуном стал Константин.
– А он оказался хорошим и верным братом для Леры – не находите?
«Не таким, как ты отцом, сукин ты сын», – недвусмысленно прозвучало в голосе Колосова.
– Вы только что, молодой человек, сообщили мне, что моя приемная дочь умерла от отравления.
– И что?
– Ничего. Но уж если вы настолько заинтересовались этим делом, если вам мерещатся в нем какие-то профессиональные перспективы, – Белоконь чуть усмехнулся, – я бы посоветовал вам прояснить этот вопрос детально.
– Какой еще вопрос? – Колосову вдруг вспомнилась старая сказка, где говорилось о том, что не следует доверять мужчине вот с такими густыми, сросшимися над переносицей бровями, похожими на мохнатую черную бабочку. «У таких, – вещала сказка, – дорога одна – в лес по февральскому снегу. Сросшиеся брови – верный знак оборотня».
– Проясните для себя, молодой человек, таким ли уж хорошим братом был Костя, – сказал Белоконь. Колосов заметил, как дрожат его пальцы, вцепившиеся в металлическую ручку подпорки, – то ли от напряжения, то ли от… – Вообще измерьте, если, конечно, сможете, уровень милосердия в этом создании. Думаю, вас ждет немало открытий на этом пути.