Все началось с консервированной моркови, или Я люблю твою жену. Рассказы о грустном и смешном. Часть 1. Задумчивая (Инна Рогачевская, 2015)

Глава 1

Впервые за много лет вырвалась из дома. Столько лет мечтать о поездке, чтобы в метре от мечты, застрять в переполненном зале аэропорта, по причине неблагоприятных метеоусловий. Вылет рейса задерживается. Меня ждут там, я застряла здесь и, по-видимому, надолго. Люди уставшие, злые – понимаю, сама испытываю те же чувства: досады, раздражения, разочарования от пошатнувшихся планов. С природой не поспоришь. Вздумалось ей разыграться снежной бурей! Не на шутку зимушка-зима вступила в свои права. Скоро Новый год. Лечу к Инге. У нас морозы, у них тепло. Хочется погреться у её сердца, давно не виделись. У каждой семья, заботы, да и годы не те, чтобы срываться с места по первому зову. Мужья, дети, внуки. Это в душе мы молоды, будто вчера двадцатилетними девчонками были

Вылеты отменены на неопределённое время. Кто-то завалился спасть, под голову положив багаж, кто-то понуро следит за электронным табло, как за личным врагом, кто-то читает. Кто-то не расстаётся с сотовым телефоном – отличный собеседник, не соскучишься.

Рассматриваю пассажиров. Интересно наблюдать за незнакомыми людьми, у каждого из них своя история, скрывающаяся за запотевшими стёклами очков, полями шляп, прикрытых глаз.

Старушка интеллигентного вида, этакая мадам. Берет из чернобурки, сама бы от такой красоты не отказалась. На каждом сухоньком пальчике по перстню и не простому – играют камни бриллиантовым блеском. Щебечет птичкой на французском языке с седовласым мужчиной. Он кивает. Соглашается. Неожиданно восклицает что-то. Она обиженно произносит: «Le gamin»1. Мне показалось или она произнесла на чистейшем русском слово «шалапай», не может быть… показалось, хотя… Молодая женщина «мучает» сотовый, не давая ему покоя и передышки. Пишет очередное сообщение. Улыбнулась, прочитав ответ. Её тоже ждут где-то там, а она здесь. Мужчина, задумчивый взгляд, а глаза… Ему не мешает непогода. Такое чувство, что он в восторге от её фокусов. Его глаза смеются. Чему он радуется? Зиме? Или ему безразлично, когда улететь?

– Нет, ещё не в воздухе, рейс откладывается, – объясняю обеспокоенной подруге.

Она ждёт меня в аэропорту по другую сторону мира. – Как только объявят о посадке, я тебе сообщу. Не переживай. Я же просила не спеши, у нас непогода.

Чем заняться, когда заняться нечем? Надо «убить» время, а как его убивать? Медленно и уверенно или быстро и точно?

Как хочется кофе. Без кофе я не могу существовать, а в ситуациях, таких как эта – подавно. Кофе. Мысль о чашке чёрного кофе, засевшая в мозгу, постепенно вытесняет другие мысли. И ещё бы грамм пятьдесят коньяка, чтобы не уснуть стоя. Третий час. Ночь. За стенами аэропорта по-прежнему веселится снежная буря.

Глава 2

Значит кафе. Сколько народу, ещё бы! Все вылеты задерживаются. Чем ещё людям заняться, если не питьём и едой? Не люблю большого скопления людей. Иду в бар, в надежде на одинокий уголок. Людей немного, думаю по причине завышенных цен. И пусть, лишь бы тихо.

– Пятьдесят грамм коньяка «Курвуазье» и чёрный кофе, пожалуйста, покрепче. Нет «Курвуазье»? Хорошо, пусть будет «Арманьяк».

Оглядываюсь по сторонам. За стойкой бара, на высоком стуле сидит мужчина, тот самый, у которого глаза смеются. Он похож на Шерлока Холмса – курительная трубка, задумчивое, строгое лицо, но глаза… Или это освещение балУет, преломляясь? Нет, освещение не причём, глаза смеются. Не улыбаются, смеются. В них столько света! Курит трубку, пишет. Письмо? Возможно. Странно. Пишет, как мы в молодости – в тетрадке. Сейчас все таскают за собой ноутбуки. Технология. Кому нужны тетрадные листочки? А мне нравится «по-старинке», как раньше. Теплей, уютней, по-домашнему. То ли ощущение бумаги согревает, то ли…

Коньяк сплошное разочарование. Чем его разбавили? Зачем портить напиток? Кофе, и на этом спасибо, запах зёрен и вкус кофе оставили. Хочу курить. Сигареты в сумке, а вот зажигалка…

– Извините, разрешите прикурить?

Карий взгляд, обычные глаза, но улыбка в них так и плещется золотой рыбкой. Удобно ей там, хорошо. Я невольно улыбаюсь. Прикуриваю сигарету, благодарю, собираюсь вернуться за свой столик.

– Можно угостить Вас коньяком? У меня настоящий, хотите? – он смотрит прямо в глаза.

– Хороший коньяк, не разбавленный, – улыбаюсь. – У Вас глаза смеются.

– Правда? Это здорово! Я думал, что разучился смеяться и душой, и глазами.

– Вот как? Почему?

– Годы одиночества.

– Это как?

– Я сидел. Освободился несколько месяцев назад. Изгой, отверженный. Думал, никогда не научусь заново радоваться жизни, понимаете? – я киваю головой. Впервые вижу перед собой живого заключённого, бывшего заключённого. Человека с «прошлым». Чувствую ему необходимо выговориться. Откровенничать с незнакомыми людьми всегда легче, по простой причине – вероятность повторной встречи равна нулю.

– Вы сидели за убийство? – зачем спросила, он обидится.

– Нет, – смутился. – Помните дефолт тысяча девятьсот девяносто восьмого года? У меня был успешный бизнес, связанный с развитием компьютерных программ. В одну ночь всё рухнуло. Чтобы выжить занялся незаконной деятельностью и получил большой срок, … – его глаза по-прежнему сохраняют улыбку.

– Простите…

– Спрашивайте, не стесняйтесь, если смогу отвечу.

– Чем вы занимались в местах «не столь отдалённых»? Как человек в таких условиях выживает? Можно сойти с ума.…

– Со временем осознаёшь ошибки. Понимаешь, в жизни за всё приходится расплачиваться. Иногда на это уходят долгие годы. Сидеть, ничего не делая скучно, правда можно съехать с «катушек», да и окружение незавидное. И вдруг понимаешь, как много возможностей упущено. Хочется догнать жизнь, схватит её за самые интересные моменты, вернуть время вспять. В первую очередь необходимо доказать самому себе, что ты человек, не тряпка, что нужен сам себе, себе интересен. Перестать ненавидеть и винить всех в своей печальной участи. Находишь любимое занятие. Понимаешь это твоё, это ты. Работаешь до изнеможения, чтобы жить, не деградировать, превратившись в бестолковое животное. Живёшь с верой в сердце, что настанет день и ты будешь свободен. Есть цель, надежда и любимое дело.

– Вы хотите сказать, что нашли себя, любимое дело в тюрьме? В чём оно заключается если не секрет?

Он глубоко затягивается, выпуская густой, ароматный дым. На мгновение глаза теряют улыбку, становятся жёстче, беспокойней, словно окунулись по другую сторону жизни, ушли в прошлое.

– Я научился играть на гитаре.

– Откуда гитара? Там выдают? – простите за неосведомлённость.

– Незадолго до освобождения, один из зэков подарил мне самоучитель игры на гитаре и свою гитару. Настоящую концертную гитару, представляете? Из всех заключённых он выбрал почему-то меня.«Я в тебя верю», – сказал он. Я стал учиться играть, а позже писать музыку к своим стихам.

– Вы в тюрьме стали писать музыку и стихи?

– Стихи я писал будучу юным, влюблённым и счастливым, а музыку начал писать на зоне, когда выучил ноты. В детстве я несколько раз поступал и бросал музыкальную школу. Эх, – его глаза брызнули секундной грустью.

– Не представляю, правда, ничего не представляю из того, что вы рассказываете. Не представляю, как можно жить взаперти. Общаться с подонками, убийцами, рецидивистами, не потеряв человеческий облик.

– Я был из их числа. Это другой мир, жестокий, – он замолчал, глубокая складка прорезала лоб. – Я мечтал о свободе, она мне снилась, как любимая женщина, как несбыточная мечта. Но появилась цель – музыка, и я погнался за ней не менее самоотверженно, чем гнался за свободой и любимой.

– И вот вы на свободе. Где живёт человек, вышедший на свободу через много лет тюремного заключения? Вам было страшно впервые часы, дни свободы? Где вы жили? Вас кто-то ждал? Родители, жена, дети?

– Меня ждали друзья, они помогли мне освободиться досрочно. Не всё сразу получилось, но результат налицо – я свободен. Друзья сняли мне однокомнатную квартиру в Москве, оплатив на год вперёд. Жена? Нет, жены нет. Дети – и здесь не всё просто. Поймут ли, простят? Надеюсь, поймут со временем. Знаете, я первый месяц после освобождения практически не спал. Боялся что-то упустить во сне. Выспался.

– Сейчас вы спите?

– Ещё не научился. Мне достаточно четырёх часов и я на ногах. Необходимо столько всего успеть. Множество планов, замыслов, поездок.

– Вы считаете себя счастливым человеком?

«Боже мой, что я несу! Как можно такое спрашивать у человека, пробывшего в заточении многие годы? Куда девать глаза»?

– Да, сегодня я счастлив. Не стыдитесь своего вопроса, – его глаза смеются, рассыпая задор, заставляя мои улыбнуться тоже.

Радость. Объявили начало посадки на некоторые рейсы. Моего рейса среди «счастливчиков» нет.

Он встаёт, прощается, предварительно положив тетрадку, в которой ещё недавно с жадностью что-то записывал, в модный кожаный рюкзак.

– Мне пора. Удачи Вам. С наступающим Новым Годом.

Хотел поцеловать руку, но смутился, получилось неловкое рукопожатие. Ушёл, оставив свою зажигалку на стойке бара, мне.

Глава 3

Через год после встречи в аэропорту.

Афиши, рекламы. С огромной рекламной афиши на меня смотрят глаза, где-то я уже встречала этот взгляд. Шансонье, композитор, писатель Матвей Бурнов с концертной программой «Откровенный разговор».

Матвей Бурнов, Матвей Бурнов. Я слушала его песни в интернете. Читала скромную автобиографию. «Человек в маске», человек без лица. Он стал писать на зоне. Покупаю два билета на концерт себе и мужу.

Он выходит на сцену, за спиной гитара. Улыбка и глаза. Глаза, которые смеются – человек из снежной бури. Аэропорт. Я рада за него. Человек с непростой судьбой и смеющимися, счастливыми глазами.

Я пишу записку.

Ему передают записки от зрителей. Он с удовольствием на них отвечает. Его взгляд останавливается, словно споткнувшись, на одной из них: «Я рада за Вас, Матвей. Ваши глаза по-прежнему смеются. Стелла».

Берёт в руки гитару.

– В моей жизни было много встреч. Одной из них я посвятил песню. Аэропорт. Снежная буря. Отменённые рейсы. Бар, рыжеволосая женщина, которая сказала: «У Вас глаза смеются» – и я ей поверил. Эту песню я посвящаю ей – женщине из снежной ночи в аэропорту.

Я вернулась.

Странное ощущение. Сколько лет я здесь не была? Двадцать пять лет. Четверть века. Город детства. Что может быть прекрасней памяти о детстве, юности? Волшебнее соприкосновения с ними?

Бабье лето. Вдыхаю аромат осени, «…и тонкий полёт паутинок капроновых, и берег туманный манит всё сильней». Я когда-то писала стихи о любви, нежности, о нём, о себе, о нас.

Такой же тёплый день, как и тогда, когда я «убегала» из города, города боли. Как всё изменилось! Новые микрорайоны. Здесь, на западном берегу реки, были поля, сады, а там, в зарослях, мы с девчонками загорали, прячась от любопытных, мальчишеских взглядов. Город изменился, изменилась и я, вся моя жизнь. Приглядываемся, принюхиваемся друг к другу …чужие. Уже чужие.

Хочется домой. Ещё вчера обнимала мужа, детей, укладывала спать внучку, а сейчас от них за тысячи километров.

Дом. Когда-то здесь был мой дом, я была счастлива.

Впереди три дня, бесконечно долго тянется время, но радует предстоящая встреча с друзьями, подругами детства. Я так соскучилась по ним, истосковалась душой.

Завтра самое главное, ради чего я вернулась сюда через двадцать пять лет. Кладбище, самые близкие и дорогие там.

Много лет я не решалась на эту поездку, убегая от самой себя. Но так больше нельзя. Невозможно скрыться от прошлого, надо дать ему уйти, отпустить, простить. Столько лет прошло. Почему до сих пор так больно? Будто вчера… он, я, ожидание прекрасного … и смерть, в доли секунды разрушившая жизнь.

Встреча с друзьями.

Встретились. Поплакали. Посмеялись, вспомнили, помянули, снова поплакали, посмеялись, выпили, взгрустнулось.

– Ты чего, Светка? Почему грустная такая?

– Устала, дорога, отдохнуть бы.

– Время детское, давай выпьем по рюмочке текилы. Помню, ты любила текилу.

– Я и сейчас люблю только её с лимончиком и солью. А давай, за нас молодых и красивых.

Через час, основательно упитые, но счастливые и весёлые идём провожаться. Домой возвращаюсь на следующий день к полудню – застряла на всю ночь у подруги. Завтра в полночь улетаю домой.

– Светка, ты жива? – звонит Нелка. – Мы к вам сейчас завалим. Танька ещё дышит?

Таня – подруга, бывшая одноклассница у которой я остановилась.

– Кто «мы»? – спрашиваю, принимая опталгин. Голова разламывается. Ещё бы, после бурной ночи и весёлого продолжения банкета. Часа через два квартира наполняется старыми друзьями. Всё-таки хорошо, что я приехала. И всё по новой: смех, объятия, воспоминания, слёзы, но уже не от боли – с лёгкой грустинкой юности. Боль я оставлю на завтра.

– Тань, я возьму твою машину, съезжу на кладбище.

– Ты уже встала? – сонно спрашивает, держась рукой за черепок.

– Да, давно. Не спится здесь. Мысли…

– Хочешь с тобой поеду? Дай мне двадцать минут привести себя в божеский вид, я после вчерашнего в полном накауте.

– Нет, не хочу, дрыхни. Мне надо побыть одной. Не обижайся.

– А дорогу помнишь?

Они все рядом: бабушка, брат, дедушка. Недалеко от них папинины старшие братья с жёнами. Почти братская могила. Опускаюсь на низенькую лавочку.

– Бабушка, я принесла твои любимые цветы. Какие? Гиацинты. Они так божественно пахнут. Простите меня, родные, если сможете. Я, тогда уехала, сбежала к родителям в Америку, а после приехать уже не смогла. Не могла вернуться. Так мы больше и не встретились, не простились. Эта боль, она разрушила меня, разрушила во мне все чувства, оставив пустоту и одиночество. Я боюсь этот город, ненавижу и люблю. Он превратился из прекрасного города детства в город боли.

Я ставлю на каждую могулку цветы. Плачу, прощаясь с ними, теперь уже навсегда. Ветер нежно касается моего заплаканного лица, успокаивая, убаюкивая, прощая. Но мне себя трудно простить за побег. Тешила, лелеяла свою боль, страдала, а они? Я забыла о них, а сейчас поздно, слишком поздно. Они все здесь. Я медленно отдаляюсь, иду к другой могиле. Тело напряженно, как струна. Все перемешалось, боль, страх, прошлое. Неожиданно звонит мобильный телефон.

– Что-то случилось, Ник? – спрашиваю взволнованно мужа.

– Нет, Свет, всё о-кей. Ты как? Тяжело тебе там, одной?

– Нет, всё в порядке. Не волнуйся, дорогой. Я и так опоздала на много лет, – всхливываю, утирая ладонью слёзы.

– Мы любим тебя и ждём – родители, дети, внуча и собаки. Возвращайся. Я встречу тебя в аэропорту. Держись.

Я останавливаюсь около него.

Его давно нет. Он умер. Умер неожиданно – молодой, жизнерадостный. Отошёл на пять минут, а оказалось навсегда. Пришёл, забросал меня с ног до головы полевыми ромашками.

– Светка, я тебя люблю. Сейчас только приму душ и через пять минут я у ваших ног. Как вела себя сегодня наша Василиса? – спросил со смехом о нашей будущей дочке.

Я была на восьмом месяце беременности. Он поцеловал меня в живот и закрыл за собой дверь в ванную комнату.

Зачем он закрыл дверь? Эти старые, добротные дома, огромные, тяжёлые двери.

Долго лилась вода, он не отзывался. Когда я сломала дверь уже было поздно. Он лежал на полу, а по его телу слезами струились ручейки воды. И Василиса наша умерла. Умерла во мне, со мной. Они оставили меня одну, почти в одночасье, навсегда.

Я рассказываю им обо всём. Как жила все годы, почему не приезжала. Они часто снятся мне оба. Уходят, держась крепко за руки, мой первый муж и наша неродившаяся дочь. Оба озарённые светом, светловолосые, с синими, как море глазами. Все годы, во сне, я бегу за ними, стараясь догнать, но они исчезают в лучах солнца. И так, двадцать пять лет.

«Я никогда не забуду тебя, – шепчут губы. – Ты был моей первой любовью, мужем, другом, моей юностью, моей болью». Он смотрит на меня с портрета, и я чувствую, как приходит покой, прощение, боль отступает. Он прощает мне свой уход и мой побег.

Я улетаю домой. Город юности, детства – город моей боли. Я больше сюда не вернусь. Я прощена ими и собой.

Самолёт бежит по взлётной полосе. Набирает скорость. Взлетает. В последний миг бросаю прощальный взгляд. Вот и всё, а сейчас домой к родителям, мужу, детям, счастью. У каждого из нас в сердце есть уголок, где тихо горит свеча, свеча памяти. Я её не затушу. Я всё помню и больше не боюсь прошлого, но настоящее и будущее сильней – я остаюсь с ними.

Глава 1

Бесконечно длинный перелёт. Двенадцать часов привязанности к креслу, салону самолёта, одним и тем же лицам. Разнообразия и удовольствия ноль. Попробовать вздремнуть? Время пролетит быстрее. Молю Бога, чтоб ниспослал сон. Короткий ли, длинный – сон. Зачем я согласилась лететь? Улыбаться с видом счастливой матери, вешать на лицо маску радости, пожимать ему руку и ещё, чего доброго, обнимать под видом будущей тёщи, навешивая на рот беззаботную улыбку. Лгать, что неимоверно счастлива сложившимся обстоятельствам, (чёрт бы побрал его и эти обстоятельства) тому, что «дети» нашли друг друга?! Лучше бы они заблудились и никогда не встретились. Чёрт меня дёрнул тащиться в такую даль! Надо было отказаться, придумать причину и не лететь, не тащиться на эту свадьбу с возом жёлчи в душе и сломанной стрелой в сердце. Стрелы Амура, стрелы Амура. Чушь! О чём это я, какие там амуры-абажуры? Это не стрелы, это копья с ядом на конце. Спать, спать, не думать ни о чём. Что там в иллюминаторе или за иллюминатором? Как правильно? Кого волнует, как правильно? Хоть так, хоть слева направо, хоть снизу вверх, хоть боком-перескоком – ночь она и есть ночь. Какой длинный перелёт. Бесконечный, как дождливый осенний вечер, когда не знаешь, куда себя деть от мыслей, предчувствий. Хочется спрятаться в осенние листья, зарыться в них с головой, только запах осени и больше никого. Надо взять себя в руки.

– Что за окном?

Сосед справа то ли спросил, то ли разговаривает сам с собой? Молчу, поджав губы, чтобы не сорваться на нём. Что за окном? Тоже мне вопрос. И не за окном вовсе.

– Ночь. Сплошная чёрная дымка – ни звёзд, не ангелов, никого.

Сам спросил – сам ответил. Странный дядька. Видимо ему тоже скучно, не спиться, как и мне.

– Поспите.

Это он мне? Мне, мне …смотрит на меня, добрый взгляд, словно, понимает моё состояние. Отвернулся. Сам спи.

Мысли, мысли. Дочь, за что ты так со мной? Больно, а как ей объяснить? Она ничего не знает! Но он! Он ведь знает, а молчит. Или не догадывается что она моя дочь? Как быть? Как отговорить её, объяснить, не ранить. Нет, не получится, не получится не ранить. Нам с ней всегда было нелегко вместе. Родила себе дочь, а чужие люди. Всегда были чужими. Даже маленькой не нуждалась во мне. Только папа и бабушка. Странная штука жизнь. Сын – друг. Вот и сейчас рядом. Положил голову на плечо отца – спят. Я рада, что они со мной. Поддержат, остановят, если сорвусь. Они знают о моём прошлом. С ними легко, надёжно, не то, что с дочерью. Ей так и не смогла рассказать о себе ни тогда, ни сейчас. А теперь эта свадьба! Всё тайное становится явным. Ужас. Почему это должно было произойти в нашей семье? Почему с моей дочерью и мной? Дочери тридцать лет, выходит замуж. Мне бы радоваться. Избранник обеспеченный, не мальчик. Любить будет, ценить, на руках носить, внуков мне родят. Свой дом, бизнес, любовь. Дочь позвонила счастливая: «Мама, я замуж выхожу»! Голосок звенит от счастья. Радуемся. Наконец!!! Она рассказывает о нём с теплом, нежностью. Понимаю, чувствую – любит, любит первый раз в жизни по-настоящему.

Кто он? Бизнесмен, понятно, что не портной. Счастье ребёнка – счастье родителей.

– Сколько ему лет? – обычный женский вопрос.

Молчание, заминка, сухой ответ.

– О, Господи! Моложе не было? – прикусываю язык.

Молчит, даже дыхание придержала. Как обычно перед нападением, набирает обороты. Сейчас выдаст что-нибудь остренькое, приправленное ядом. Долго ждать не приходится.

– Передай трубку отцу, – приказным тоном.

– Мама ничего плохого не имела в виду, – оправдывается, как обычно.

Отворачиваюсь. Смотрю на сына, пожимая плечами.

– Что вы всё воюете? Мама, всё ведь хорошо, правда? Поедем на свадьбу!

– Зачем ей нужен мужчина нашего с отцом возраста, ты мне не объяснишь?

Муж и сын одновременно смотрят на меня. Вырываю из рук мужа телефонную трубку.

– Объясни, дорогая доченька, что общего у молодой женщины с подержанным, немолодым мужиком?

Она дышит мне в ухо.

– Я его люблю и буду его женой. Ты ведь его не знаешь! Как можно судить о человека не видя его ни разу, не общаясь, не зная его?

– Что ты будешь с ним делать через десять лет, из ложечки кормить? О нём говорит его возраст, он тебе в отцы годится!

– Петер мне годится в мужья. Всё, разговор окончен. Я отцу на почту, скинула фотографии нашей помолвки. Свадьба двадцать четвёртого июля. Если решите приехать, сообщите заранее. Встречу. Папе и Филиппу привет.

Бесконечно длинный перелёт.

Почему, почему у нас с ней всегда так – с надрывом, болезненно, без взаимопонимания, тепла. Дочь!

Я виновата, ведь она не родилась такой игольчато-ежистой. Что-то не додала ей, по-видимому, любви и тепла.

Да и родилась она внепланово. Только в молодости можно, вот так, попасть под «раздачу», с ошибкой в сто процентов.

Глава 2

Пока Петер был рядом, все краски вокруг были светлыми, весёлыми. Будто он с утра разрисовывал их жизнь, наводя красоту и блеск, зажигая солнце, рисуя радужные дуги. И вдруг: «Нам надо расстаться»! – обухом по голове.

– Как расстаться? Зачем? Кому это нужно? Тебе, мне?

– Я не могу иметь детей, ты не должна из-за этого страдать, – какой честный.

– С чего ты взял? Кто тебе сказал такую чушь? – кричу или шепчу, сама не знаю, быть может, шевелю безмолвно губами. – Мы так молоды, у нас всё получится. Ты несёшь чушь, бред!!!

– Нет, ты сейчас этого не понимаешь, а после будет поздно, ты меня возненавидишь. Я не хочу этого. Прости.

Сказал – отрезал. Испарился, словно его никогда не было, как сон, мечта…

Жизнь поменяла цвет. Её больше некому было разукрашивать по утрам.

Другой мужчина в её жизни появился нежданно – негаданно. Появился, исчез, вновь появился, вновь исчез, словно пробуя её на зуб – она или нет? Его или чужая? Заинтересуется или пройдёт мимо? Не заинтересовалась. Переспала с ним несколько раз, чтобы сбить оскомину – назло тому, любимому. Назло себе самой, доказывая, что может без него жить, дышать и наслаждаться. А он всё понял без объяснений. Не оттолкнул, просто был рядом. Когда она сказала, что беременна позвал замуж.

– А если ребёнок не твой? – зло спросила.

– Он твой, этого достаточно, а потом, я хочу иметь детей.

Она родила дочь, которая с первых дней своей жизни, предпочла ей отца. Странно, дико, невероятно. Дочь встретила её в «штыки». Виновата ли она перед дочерью? Да, во всём. И в неумении любить, тоже. Всю любовь и ласку она подарила сыну Филиппу. Дочь, так и осталась папиной дочкой и бабушкиной любимицей.

Десять лет назад её дочь выиграла Green-Card, уехав в Америку на постоянное место жительства. С тех пор они не виделись. Скучала ли по дочери? С ужасом понимала – нет, не скучает. Муж с сыном дважды ездили в гости. Мать мужа переехала к внучке в Америку, почти сразу, а она так и не собралась, довольствуясь общением по телефону, позже скайпу.

Петер, Петер Пловчан. Откуда ты взялся через столько лет? Ты не должен был появиться. Ты призрак прошлого, прошлого матери, не будущее её дочери. Не будущее! Старый развратник. Молодой жены ему захотелось. Что же ты делаешь, Петер?

Он называл себя «Петрик-золотой». Для неё он был золотым, самым ярким и дорогим мужчиной – её мужем. Они познакомились, когда ей исполнилось девятнадцать, ему двадцать пять. В те годы много иностранцев работало в городах Советского Союза.

Они встретились на пляже.

У него тело гладиатора, цвета бронзы, впитавшее в себя солнце, море, страсть. Синие глаза, пожирающие её, скользят по изгибам тела, касались губ, сосков, живота. Любовь дикая, страстная, необузданная. Шумная свадьба. Поездка в Чехословакию, знакомство с новой роднёй. Свадебное путешествие. Она выучила чешский, он – русский. Впереди столько счастья.…

– Принесите мне кофе, покрепче, без сахара, пожалуйста.

Стюардесса ставит перед ней чашечку ароматного кофе, мило улыбается.

– Вам принести плед? – участливый взгляд.

– Да, спасибо.

Она укутывается в мягкий плед, отпивает кофе.

Что делать? Как рассказать, объяснить дочери, что она не может, не должна выходить за него замуж, что это ошибка. Он – бывший муж её матери. А если он её отец? Хотя он сказал, что детей иметь не может. Нет, полный бред. Она не может быть его дочерью. Всё равно, всё равно этого не должно произойти, этот брак невозможен. Зачем ей этот старик? На фотографии он выглядит молодо, но возраст! Его не скинешь со счетов. А если она ошибается и он вовсе не тот, а другой, один из многих, чем-то напоминающий того из прошлого. Но эти глаза! Всё такие же синие, влекущие, родные! Неужели она ревнует свою дочь к нему? Да! Да! Да! Ревнует! Дико ревнует! Ревнует, как брошенная, отвергнутая женщина к молодой сопернице.

Её супруг догадывается или нет? Быть может это ошибка, поэтому все вокруг молчат? И только она мучается дурью, ею же сотканной из паучьей паутины. Можно сойти с ума. Какой бесконечно долгий перелёт. Что их завтра ждёт?

Глава 3

Дочь права.

Она выходит замуж за другого Петера, не моего. Почему не приходит облегчение от мысли – этот не тот. Нет, не факт, не факт. Хочу его видеть. Он так похож на того, чужого, далёкого. Больно. Почему? Почему он должен быть так похож на того, почему он должен носить его имя? Что на свете нет других мужских имён? Только Петер? Как наказание. За что? За любовь? Страдания? За что? Всё жизнь живу с именем в сердце, как с гнойником под кожей. Жду, когда прорвёт, исчезнет, излечусь. Нет, не проходит. И её простить не могу. Опять я за своё. Что я не могу простить дочери? Что родилась, когда было так больно от предательства. Ещё не успела забыть его руки, запах, цвет глаз, а она заявила о себе. Она его дочь. Первый раз в жизни признаюсь самой себе, утверждаю, внушая факт, свершившийся тридцать лет назад. Всегда боялась думать о ней, как о его дочери. Как он мог утверждать, что бесплоден, в том время, когда она уже жила во мне? Я была готова на жертву – никогда не иметь детей, лишь бы он был рядом, всегда мой. Мужчины не женщины. Для мужчин бесплодие не трагедия. Другой бы не признался, скрывая всю жизнь, доказывая с пеной у рта, что в этом нет его вины. А этот?! Нет, здесь что-то другое. Тайна? Неужели я его не знала? Любила, как доверчивая овца, а он оказался хитрей, подлее, не так прост и чист. Что он пытался скрыть? Не любил? Любил, но не самозабвенно, жертвенно, как я.

Неужели в жизни, как в сказке, можно исчезнуть навсегда, оставив послевкусие, сомнения, было ли?

…Она открыла глаза. Рядом не было принца.

– Приснилось, – подумала принцесса, горько заплакав, понимая, что это всего лишь сон. Лишь белая роза на подушке, благоухала ароматом, прекрасного забытья».

Его мать, сестра – все исчезли. А был ли он в моей жизни?

Петер! Кто ты, Петер?

Пусть, пусть дочь выходит замуж и будет счастлива. Не буду, не буду портить ей свадьбу. Забуду и приму, как должное её счастье. Никогда не обмолвлюсь словом о нём. Он прошлое, а значит – его больше нет.

Глава 4

Петер жениться. Трудно поверить – женится. Я думал он никогда не найдёт себе женщину. «Старый» холостяк. Но эта девушка! Есть в ней что-то необыкновенное, что цепляет, останавливает, не позволяет забыть, заставляет обернуться, посмотреть вслед. Глаза, волос, фигура, тембр голоса – все приятно, волнительно. Её хочется слушать, как когда-то в молодости слушал и слушал голос той другой, как песню.

Голос той. Неужели не забудется? Простила ли она меня? А я простил себя? Нет, не простил. Много раз хотел вернуться, упасть в ноги, моля о прощении. Подлец, подлец, на кого променял ту, единственную?

Домой, в деревню. Сколько можно работать? Там такой воздух! Прохлада, тишина деревенская, несравнимая с грохотом города, его циничностью, снобизмом, безразличием. Деревушка на берегу Тихого океана. Дом, выстроенный своими руками, тишина и только гул океанских волн. Скорей бы вечер. Сесть в машину и… Бежать без оглядки от суеты, работы, дел фирмы, воспоминаний. Разжечь камин, сесть с Петером у огня, выпить вина. Поговорить. Соскучился. Интересно посмотреть на её родителей. Что они из себя представляют?

Почему именно сегодня вспоминается всё самое отвратительное – сама жизнь. Всплывают лица, ошибки, хочется забиться в угол или забить себя, как мамонта навсегда, чтобы голос совести заткнулся вместе с прошлым.

– Если не приедешь, всё расскажу твоей жене. Ей будет интересно узнать, что представляет собой её муженёк. Чудовище. Приезжай немедленно.

– Что ты хочешь от меня? Что тебе ещё нужно? Денег? Я вышлю тебе их, оставь меня в покое и закрой рот.

– Боишься, а когда спал со мной не думал о последствиях? У меня будет ребёнок.

– Сделай аборт, деньги вышлю завтра.

– Какой умный. Поздно уже. Шестой месяц. Живот прёт, остановить не могу. Мать грызёт, проклиная нас обоих с утра до вечера. Сдала совсем. Помрёт завтра-послезавтра, не встаёт с постели уже два месяца. Если умрёт, что делать? У меня на дозу бабок нет, не то, что на похороны. Так что, давай, братец, поторопись. Ты мне здесь нужен. Будешь мать хоронить и выродка нашего растить.

– Послушай, может его можно сдать в детдом, всякое бывает.

– Вот и отдашь, если захочешь. Мне он на кой чёрт нужен? Сам разбирайся. Денег вышли. Мне на травку не хватает.

– Загнёшься ты раньше времени с травкой этой. Прекращай, дура.

– А ты бы хотел, чтобы загнулась. Короче, выясняй отношения со своей женой, хоть скажи ей, что ты умер. Понял? А не приедешь, я к тебе приеду – хуже будет. Стыда не оберёшься, да и перед женой, как оправдываться будешь? Весь такой «золотой» и вдруг такое дерьмо выплывет наружу – сеструху родную трахнул, а она забеременела. Ну, и пироги я тебе скажу. Не хотела бы я оказаться на твоём месте и на своём быть противно. Скорее бы уже родить твоего ублюдка и делай с ним, что хочешь, хоть жене подари, хоть в приют сдавай, хоть с моста да в реку – мне он не нужен.

– Сука ты, редкая сука и я хорош, сволочь обкуренная. Всё твоя наркота. Будь ты проклята со всеми потрохами и выродком своим.

– Нашим, дорогой братец, нашим.

Она не верит ни единому слову, а он врёт, глядя в любимые глаза. Врёт, что бесплоден. Его жена девственно чиста в своей любви к нему, а он… подлец, предатель, урод.

Зачем, зачем поехал в отпуск без неё? Мать просила подремонтировать дом, как откажешь? Она старая, больная, в доме крыша протекает. Дом ещё его дед строил. Сестра наркоманка оконченная. Плохо там, плохо. Поэтому и сбежал от них, сбежал из дому, чтобы не видеть, не слышать. Но мать – есть мать. Как не помочь?

В тот вечер накурились с сестрой какой-то гадости, под виски и музыку. Завалился на диван, а тут руки проворные по телу змеёй извиваются. Да любопытные, ничего не пропускают, ни сантиметра. А перед ним глаза любимые, агаты чёрные. Губы шёпчут её имя: «Агата, Агата», – и любит её ненасытно, страстно, голова кругом, всё кругом.

Утро, как с похмелья. Глаза не раскрываются, лучше бы и не просыпаться никогда, умереть во сне. Рядом сестра голая, отвратительно доступная, улыбается.

– Петер, мы маме не скажем? Ну, ты мужик! Повезло твоей жене. Какой трах!

…На пороге комнаты мать.

Её привезли в роддом обкуренную, избитую до полусмерти. Кто-то бил в живот. По живому ребёнку. Она умерла, ребёнок выжил. Смотрит на мир синими, слепыми глазами. Ему уже два года – прогнозы неутешительные, не жилец. Не говорит, не ходит, головку не держит, не видит – растение, а улыбается. Он его любит, ухаживает за ним. Носится с ним по врачам. Не жилец – приговор. Умрёт, не доживёт до трёх лет. Такие не живут. Грех. Почему он, маленький, родной платит за их грехи? Почему? Единственный дорогой человечек – его сын. Смотрит в пустоту незрячими синими лужицами.

Сына больше нет.

Ему предложили работу в Америке. Строить – это всё, что он умеет. Пусть Америка – работать, работать, работать, не нужно ему никакой личной жизни, только работа, до умопомрачения, до конца его дней. Ничего больше не нужно.

Глава 5

– Петер, Петер!

Он оглядывается. Женщина ведёт за руку мальчугана. Мальчишка рвётся к нему, хватает за ногу, смотрит весело в глаза.

Она станет его женой. Она намного старше его, мудрее, знает о нём всё. Её сын будет звать его отцом, хотя разница между ними тринадцать лет. Он его усыновит. У него будет семья, настоящая семья, где нет лжи, хорошо, уютно, где любят и доверяют. Незадолго до смерти, она переведёт на его имя акции строительной компании, принадлежавшие ей и её покойному мужу, отцу её единственного сына.

– Я верю тебе, – скажет, – ты его не бросишь, не обидишь.

Почему она это сделала? Неужели верила в него, как в саму себя, доверяя судьбу сына?

Она погибнет внезапно, на его глазах, оставив ему любовь, сына, фирму, налаженную жизнь, где будет всё, кроме неё.

Прочь воспоминания. Довольно. Надо выбираться из омута былого. Главное сейчас Петер. Он будет счастлив. Кари такая прелесть, умница, она любит его.

Ей нравится её будущий зять. Он не похож на того, из прошлого. Почему она так паниковала? Придумала всю эту чушь, чуть не сорвала дочери свадьбу. Сумасшедшая. Совершенно ненормальная. Но сейчас она счастлива. Она смеется от души, обучая дочь танцевать твист. Дочь лёгкая, гибкая, весёлая, как она в молодости, заливается от смеха, повторяя за матерью незамысловатые танцевальные движения. Она ловит на себе её взгляд. Он уже не ежисто-колючий, наоборот мягкий, полный понимая. Зять шутит, муж улыбается, разливает по бокалам шампанское, растапливает камин. На улице холодный ветер с океана. Грохот волн заглушает смех и разговоры. Она вслушивается в ночь.

«Какая волнующая красота. Океан. Разве я могла предположить, что буду сидеть на берегу Тихого океана, в доме своей дочери – свадебный подарок будущего свекра молодым.

Как хорошо со всеми. Впервые не хочется ни о чём думать, прошлое откатило океанской волной. Больше не тревожит, можно дышать свободно. Моя Кари достойна любви, счастья. Как она мило улыбается. В ней так много от Петера. К чему себя обманывать? Она его дочь. Он соврал, что бесплоден, скрывая за этим что-то большее. Значит, не мог признаться, а я не поняла, не была готова. Наказала себя и дочь. Я всегда знала, что он её отец, этого и не могла ей простить. Сегодня всё по-другому. Прорвался подкожный гнойник. Я выздоровела и безмерно счастлива. Я люблю свою дочь, мужа, сына. Счастливая женщина!»

Она подходит к мужу, обнимая со спины. Прижимается всем телом.

– Где Филипп?

– Бродит по берегу. Хочу с тобой танцевать. Агата, Агата, – нежно по-кошачьи мурлычет ей на ухо.

Они танцуют под звуки океанских волн и ночного блюза. Она любит его, очень. И он её любит, и всегда любил. И дочь он любит, прекрасно зная, что не его. Но она его, намного больше, чем того из прошлого. Он её воспитал, он её отец. К чёрту прошлое, ему больше нет места, только настоящее и будущее.

Отец Петера импозантен, остроумен, весел. Его тоже зовут Петер. Её больше не смущает повторение имён. Совпадение, всего лишь совпадение. Взгляд необычен. Где-то она уже встречала такие глаза или похожие на эти? В нём столько огня, словно заряжается от солнечной батарейки. Лысоват, вернее лысый. Интересно, каким он был в молодости? Наверняка интересным мужчиной, если бы не этот шрам через всё лицо и борозды глубоких морщин. Она не знает об аварии, в которой погибла его жена, а он выжил. Нелегко ему пришлось в жизни. А кому легко? Фигура спортивная, молодец и намёка на живот нет, у её мужа животик, да такой аппетитный, смешной. Нет, её муж лучше. Добрее взгляд, не кусачий, как у этого. Вот именно, кусаче-щиплющийся. Какое ей дело до его взгляда? Всё равно с ним просто, как со старым знакомым. Только вошёл, а чувство, будто знала его всю жизнь. Сколько в нём легкости! Это талант, неизменно талант. Хороший он отец, хотя и отчим. Порой отчим лучше родного отца, проверенно жизнью.

«Как она хороша. Почти не изменилась, немного располнела. Ей идёт полнота и лёгкая седина. Не узнаёт, присматривается. Не узнаёт и хорошо. Пусть не узнает. Зато я любуюсь ею. Сколько лет мечтал о ней. Молил бога увидеть во сне. Она приходила, раздвигая полог бессонницы, ложилась рядом. Я чувствовал её тепло, умирая от нежности и грешности. Когда открывал глаза её не было, она растворялась с первой зарёй, оставляя шлейф воспоминаний. Агата, моя Агата, мать моей дочери. Почему я так решил? Неужели моей? Ошибки быть не может – Кари моя дочь. Голос крови? Не знаю, возможно. Моя дочь, в ней столько моего и глаза синие лужицы, как у меня в молодости, когда смотрел на её мать. Как я мечтал о дочери и этой женщине. Женщине, которую предал. Жизнь наказала за всё. Наказала больно, заставив платить по счетам за сестру, мать, сына, предательство».

Она танцует с мужем, он любуется ею. А ведь всё могло быть иначе, если бы…

Через два дня свадьба. Их дочь выходит замуж за его приёмного сына. Дочь никогда не узнает правды и Агата тоже, главное, что самые дорогие люди счастливы и рядом с ним.

Он сам себе отпускает грехи, слишком большую цену, заплатив за ошибки.

Океан понимает его. Океан слышит, знает. Только океану позволено судить, наказывать, миловать. Только океану. Он стонет у его ног, стонет раненным зверем или поёт? Какое у него сегодня настроение?

Он свободен, хотя и грешен, как человек, молящийся на берегу. Человек знает, что такое счастье – счастье в глазах любимых.

Глава 1

– Когда ты написала этот портрет?

– Два года назад.

– До сих пор ждёшь своего суженого-ряженого?

Она промолчала, бросив беглый взгляд на портрет. Опять нравоучения, кому это надо? Ей? Нет.

– Что тебе неимётся? – не унималась Лина, взяв в руки портрет, покрутив его, положила лицом вниз.

Она поставила портрет на место, на пианино, аккуратно, чтоб не оцарапать поверхность.

– Скажите пожалуйста! – возмутилась подруга и с неприязнью посмотрела в лицо мужчины с портрета. – Хорош, и где он, твой «рыцарь печального образа»?

– Лина, прошу, не начинай, какая муха тебя укусила?

– Встретила твоего бывшего в магазине, в отделе женского белья. Представляешь? Козлина! «Девушка, а у вас есть бюстье нулевого размера, из красного, французского шёлка»? – Поворачиваю голову на знакомый тенорок – Влад, собственной персоной, а рядом с ним этот «прыщик» по имени Зайка или как её там?

– Лина, а что такое «бюстье», с чем его едят?

– Бюстье?! – разновидность женского белья, цель которого увеличение бюста за счёт затянутого живота, типа корсета, – со знанием дела пояснила Лина. – Нет, ты мне скажи, что у его Зайки можно затянуть в одном месте, чтобы увеличилось в другом? Плоская – доска и та ребристей, – Лина была в гневе. Её левый глаз неожиданно дёрнулся несколько раз в тике. – Терпеть его не могу. «Козлина он и в Африке козлина», – выдала она любимую фразу насчёт мужчин, своих и чужих, в которых давно и бесповоротно разочаровалась.

Подруга ещё долго «грохотала» на кухне, не забыв попить чай с малиновым вареньем и съесть тарелку сырников со сметаной.

Лина, её Линка – соседка и подругу, с которой её связывало время длиною в жизнь. Они дружили с «пелёнок». Гуляли на свадьбах друг у друга, нянчились с детьми, вместе переживали Линкин первый развод, потом второй, третий, да и её собственный развод. Сейчас обе не юные леди. «Сорок пять – баба ягодка опять», – как любит повторять Линка, – этот факт «радостно» внушал надежды. Порой, отпугивая цифрами, которые с наглой уверенностью с каждым годом прибавлялись и прибавлялись. Безумно быстрое, «налипание» лет, уже не радовало, как в двадцатилетнем возрасте, обозначая взросление, возмужание, открывая глаза на мир, а настораживало приближающейся старостью. Хотя, какая старость? До неё ещё … Она прикрыла глаза. Никого, только взгляд проникающий в мозг, душу, сердце – взгляд судьбы. «Когда закончится это наваждение? – подумала она.

Она написала портрет.

Ей приснился мужчина. Лицо запомнилось и больше не отпускало. Два года он смотрит на неё с портрета, а она ждёт, хотя понимает – напрасные труды. Просто сон. Лицо, выплывшее из подсознания, чьё? Кто? Быть может, его вовсе не существует? Как можно подчиниться сну, мечте из небытия? Да и кто сказал, что это именно тот, который так необходим, тот единственный, желанный – её мужчина.

– Ду-ра, – произнесла она вслух, давая себе определение.

– Мать, ты как? – спросил сын.

– Нормально, а что? В чём вопрос?

– Я вчера отца встретил, – он замолчал, – не одного, с пигалицей, – сын запыхтел в трубку. – Ма, как ему не стыдно? Она ведь моя бывшая одноклассница, он с ума сошёл?

– Борис, оставь его в покое. Каждый выбирает свою судьбу сам. Ему решать, как и с кем жить. Ты взрослый, у тебя своя жизнь, жена ребёнок. «Не суди и не судим будешь».

– А ты, мам, а ты?

– Я нормально за меня не переживай.

– Я чего звоню, …хочу, чтобы ты знала, если тебе встретится хороший мужик, – он поперхнулся, прокашлялся, – хочу, чтобы ты была счастлива и любима. Привет от Галки и Дашки. Вот и Галка говорит, замуж бы тебе, ты у нас красавица, это я тебе как мужчина говорю.

– Борь, ты считаешь, в моём возрасте возможно влюбиться? Покорить сердце мужчины? Это я тебя, как женщина спрашиваю?

– Ещё и как!

– С сегодняшнего дня начинаю заниматься своей личной жизнью, – она засмеялась бархатным низким смехом, – самое главное, твое благословение я получила.

Глава 2

Квартира встретила тишиной. Год назад всё было иначе. Муж, сын с невесткой, маленькая внучка, а сегодня пустота, от которой прикрыться нечем. Не натянешь на голову, как одеяло, не спрячешься. Она повсюду властвует, догоняет в каждом уголочке, вжимает в углы молчаливых стен.

Двадцать шесть лет нормальной семейной жизни. Вполне благополучной. Привычка, выработанная годами – быть замужней женщиной. Всё нести в дом, нестись с сумками, пакетами, чтоб накормить вкусно, сытно до отвала, чтоб в доме – чистота и порядок, чтоб муж был доволен, сын ухожен.

Так всё и было вечность назад. А сегодня ничего кроме пустоты. Дом, где никто не ждёт, не встречает, не радуется её приходу. И сумки едой набитые не для кого таскать, готовить некому. А всё началось с портрета.

Она, ранее никогда не рисовавшая, не державшая в руках художественной кисти, вдруг написала портрет мужчины. Кисти, правда, не пригодились, портрет написала карандашом – набросок, эскиз, но получился живым. Она поставила его в рамку, и он занял своё место на крышке её пианино.

– Кто это здесь поселился? – спросил Влад.

– Портрет.

– Я вижу, а чей портрет, кто рисовал?

– Писала я, а чей не знаю, правда не знаю, – ответила, любуясь мужчиной на портрете.

– С каких пор ты стала портретистом? Не замечал, чтоб ты увлекалась рисованием, – возмутился муж.

– Ты прав, я никогда не писала портреты, не умею рисовать.

– Так откуда взялся этот мужик? – Влад сердился.

– Приснился, – она склонила голову вправо, влево, не замечая, что не может отвести глаз от лица незнакомца.

Она очнулась, когда рука мужа легла на ее плечо.

– Ты влюблена в него? – спросил Влад, сверля её глазами.

– Я люблю этот портрет, он мне многое открыл. Например, что я могу писать, … по памяти. Я увидела его лицо во сне, совершенно не помню сон, просто лицо. На работе я снова вспомнила его лицо и…

– У тебя есть другой?

Она рассмеялась, обняв Влада за шею.

– Глупости, я тебе рассказываю сон, не более.

С этого дня что-то сломалось в их отношениях, а потом появилась Зайка, бывшая одноклассница сына.

Маленькая Дашка спала. Ника с Владом смотрели телевизор.

Борис и Галя вернулись с вечера встречи выпускников, не одни. С ними в дом ввалились весёлой гурьбой несколько девушек и парней. Повзрослевшие, красивые, уверенные в себе молодые люди, которых Ника и Влад помнили детьми.

Они восхищались спящей Дашкой, которой «посчастливилось» стать первой «ласточкой», первым ребёнком их выпуска.

Борис с Галей поженились в восемнадцать лет, сразу после школы. Тем не менее, Борька отслужил в армии, а Ника с Галей и Варварой, Галиной мамой нянчились с маленькой Дашкой, которая родилась в новогоднюю ночь. Галя училась в институте на физмате. Со временем, и Борис окончил физмат. Оба работали. Дашка росла, радуя всех. Через некоторое время, дети пришли к выводу, что должны жить отдельно. Трудно было привыкнуть к тишине в доме, к тишине без Дашкиного лепета, без разбросанных по квартире игрушек. Дети всегда покидают родительский дом, как птицы. Ника и Влад, Влад и Ника, остались вдвоём, как в молодые беззаботные годы.

Ника и подумать не могла, что в тот вечер, сидя за столом с повзрослевшими ребятами, вспоминая, смеясь их шуткам, бывшая одноклассница её сына, невзрачная, тихая Леночка Зайкова, «положила» глаз на её мужа. «С этого дня всё изменилось в доме Обломовых». У Влада неожиданно появилось много сверхурочной работы, командировки. У него появилась тайна. Сказать, что Ника не чувствовала перемен в муже – неправда, и чувствовала, и спрашивала, и намекала, но Влад утверждал, что это только работа, не более. Из отношений исчезла трепетность, нежность, оставляя после себя медленно догорающие угли.

Ника помнила тот день по часам, минутам – день, когда её предали, унизили, растоптали.

– Ника Викторовна, с вами говорит Лена Зайкова, вы меня помните?

– Конечно, Леночка, – ответила Ника, – Борьки нет дома, что ему передать?

– Борьке? Я собственно к вам, не к Борису, – спокойно ответила девушка.

– Слушаю тебя внимательно, – Ника чистила картошку, прижимая телефонную трубку плечом к уху.

– Я насчёт Влада.

– Владимира Владимировича, – исправила попутно Ника.

– Нет, Влада, я не ошиблась. У нас с ним серьёзные отношения. Он любит меня и хочет быть со мной. Единственное, что мешает ему – вы. Он говорит, что вы устраиваете ему сцены, не даёте развод, грозитесь покончить жизнь самоубийством. Вы жалкая и вздорная женщина. Вам не стыдно? Вас не любят. Неужели не понятно? У вас не осталось ни капли гордости и самоуважения. Как можно выклянчивать любовь, когда её давно нет? Ему неприятно ложиться с вами в постель, дотрагиваться до вас. Он вас уже видеть не может!

Ника не чувствовала, как по руке стекала кровь от пореза ножом. Ей не хватало воздуха, она была близка к обмороку. Картошка рассыпалась по столу, оставляя на нём свежий кровавый след.

– Это он тебе говорил?

– Кто же ещё? Что я сама всё придумала? Моя мама в ужасе, что на свете есть такие женщины как вы!

– Твоя мама в курсе, что ты встречаешься с женатым мужчиной?

– Женатым мужчиной? – взвизгнула Лена, – с порабощённым мужчиной, униженным и оскорблённым вами, вашим желанием удержать, принуждая жить в браке. Владу противны ваши отношения, разве вы не видите? Отпустите его! Где женская гордость? Это низко, в конце концов, это мерзкий шантаж!

– Лена, это Влад уполномочил тебя позвонить мне? – спросила Ника спокойным голосом.

– Ещё чего! Я просто не могу больше видеть, как он мучается.

– А он мучается?

– Очень! Отпустите, освободите его, дайте нам жить.

– Посмотри, что я тебе принёс! – он протянул Нике букет чайных роз. – Они пахнут тобой.

Ника смотрела на мужа. В глазах стыла боль и отчаяние.

– Ты не заболела? – он приблизил к ней лицо и поцеловал в губы, – поставь цветы в воду.

Оцепенение не проходило, она взяла цветы и поплелась на кухню.

– Ника, я зверски голоден, давай поужинаем. Да что с тобой сегодня?

Букет нежных, чайных роз лежал в умывальнике. Ника стояла лицом к окну и смотрела в вечернее небо.

– Влад, у тебя всё в порядке?

– Да, всё нормально, работы много, поэтому задержался. Да, что с тобой? Тебя будто трамвай переехал?

– Я собрала твои вещи, они в спальне, – произнесла Ника, с её глаз скатилась слеза, застыв на щеке, остекленела. – Мне звонила Лена Зайкова, всё рассказала. Попросила освободить тебя от пут. Я согласна на развод. Красивые розы, – её взгляд задержался на букете. – Зачем ты так? Больно и гадко, предательски, в спину. Уходи.

Борис с Галей были в ужасе от происходящего. Ника запретила им выяснять отношения с отцом и Леной.

После развода Ника больше не встречалась с бывшим супругом. Борис отказался от общения с отцом.

Ах да, портрет. Его можно было бы назвать злополучным, принесшим горе, но, в чём виноват рисунок, с которого смотрели глаза мужчины в самое сердце той, которой по нелепой случайности приснились?!

Глава 3

Ника играла. Её пальцы скользили по белым, чёрным клавишам, то нежно поглаживая их, то обрушиваясь с силой, словно в них, словно они были причиной её одиночества, боли, тоски. Он смотрел на неё с портрета, проникая в душу, в самое сердце.

– Что ты хочешь от меня? Чего тебе надо? Где ты? Кто ты? – закричала она и с силой захлопнула крышку пианино, замахнулась на портрет. Он упал на пол, рассыпая по ковру осколки стекла.

– Линка, Линочка, я не могу так больше, не могу, – отчаяние выплеснулось наружу.

Почему раньше она сдерживала себя, ведь боль рвущая сердце на куски пришла не сейчас, не сегодня. Но этим вечером, что-то надорвалось в ней, прорвалось, как назревший гнойник.

– Поплачь, Ника, поплачь. Нам женщинам нужно плакать, выбрось из себя всю эту гадость, ты ведь не железная.

Она проснулась от звонка. Телефон. Три часа ночи.

– Мама, я внизу, ты спишь?

– Боря, ты?

– Даю тебе пятнадцать минут на сборы, я поднимаюсь, открой дверь.

Она пулей вылетела из постели, с трудом соображая, а вернее, не соображая вовсе, куда она должна собираться.

– Борька, куда я должна собираться на ночь глядя?

– На рыбалку! Ты что? Неделю назад обсуждали этот вопрос! Едем на наше место.

– Я забыла, … бегу одеваться, ой, бутерброды…

– Ника Павловна, – улыбаясь, произнёс сын, – не суетитесь, я всё приготовил и кофе в термосе, и фрукты, и бутерброды с колбаской. Одевайся, форма одежды удобная и тёплая, ещё прохладно.

– Борька, какая красота, – прошептала Ника, по-мужски, закидывая удочку.

Они сидели около небольшого костра.

– Мама, как тебе живётся? – глаза сына с волнением ловили её взгляд, в котором, отражаясь, блудили языки пламени.

– По-разному, Борь, но ты не переживай за меня.

– А помнишь, ма, как мы втроём ездили на рыбалку, как ловили рыбу?! Какую ты нам уху варила на костре, пахучую, вкусную!

Боль, острым лезвием полоснула душу. Ника обняла сына, прижав к себе.

– Борька, чтобы я делала без тебя? Ты мой самый родной и верный друг.

– Мама, я встретился с отцом, случайно.

Она вздрогнула, напряглась, он почувствовал её напряжение.

– Он сказал, что не может без нас, без тебя, а Зайкова, – сын замолчал, – а Зайковой больше нет.

Она проглотила слюну. Как много раз мечтала услышать эти слова, но сейчас почувствовала злость, вместо радости. Да и какая радость? Заблудший «попугай» хочет вернуться! И снова, тот же сценарий, объяснения через третьих лиц и врёт мерзко, жалко.

– Боря, передай отцу, что я его не люблю. У меня другой мужчина.

– Ника, выходи за меня замуж.

Она отставила бокал в сторону, посмотрела на него.

– Зачем?

– Что значит «зачем»? – в его глазах вспыхнуло удивление.

– Зачем замуж?

– Разве женщины не мечтают о замужестве?

– Женщины? Возможно, но заметь, не я тебе, в третий раз, предлагаю взять меня в жёны. – Алик, не будем об этом.

– Сколько лет мы знакомы? – спросил он.

– Год, два, три, – она улыбнулась. – Порой мне кажется, что мы знакомы целую вечность. Закажи ещё вина. Чудесное вино, ароматное, лёгкое, как этот вечер.

– Ника, ты странная женщина. Другая бы, на твоём месте, вцепилась в мужика – не оторвать…

– Быть может, – тихо произнесла она, – быть может, но не я, – она подняла на него взгляд. – Хочу танцевать.

– Здесь не танцуют, а впрочем.…

Маленькое, уютное кафе. Музыка ласкающая слух. Взгляды, … сначала удивлённые, настороженные, потом мягкие, одобряющие. Почему не танцевать, когда женщина просит? Прикрыть глаза и танцевать вдвоём, будто в первый раз, как никогда доселе, только он и она и больше никого.

– Линка, помнишь, лет тридцать назад на танцы бегали?

– Ты, предлагаешь сбегать на танцы? Танцуют бабушки! – отозвалась подруга.

Ника подала ей бокал с вином.

– За что выпьём?

– За что? – Ника задумалась, скользнув взглядом по портрету, – не знаю, … за нас с тобой, за наших детей и внуков, и…

– Ника, а жизнь-то проходит, слышишь её отдаляющиеся шаги? Это она убегает, ноги делает! А мы с тобой, как две клуши, взглядом провожаем самое лучшее, но ведь не старые вовсе, а?

– Меня Алик замуж зовёт, а я не знаю.

– Что «не знаю»? Не нервируй меня, – Лина сделал глоток вина и закурила. – Алик хороший мужик, поверь мне, у меня глаз намётан. Стольких «дерьмовичков» повидала…

– Линка, и у тебя все наладилось! Разве не этого ты ждала? Ты за Павлом, как за каменной стеной! Прекрати дуть на холодную воду, забудь о неудачах, мало ли, что в жизни было! Разреши себе быть счастливой, – Ника потянулась за сигаретой.

– А я тебе о чём? Алик твой мужчина, а ты всё на портрет поглядываешь! Вбила себе в голову идею-фикс – «мужчина с глазами судьбы», скажешь не права? Это лишь сон, хватит дурью маяться!

– А если он существует? – прошептала Ника.

– Если бы был – появился уже. Живи настоящим. Ты живая женщина. Сказать кому-то – не поверит. Сидишь, ждёшь мужика с портрета! – Лина иссякла, замолчала. – Я тебе давно говорила, что ты дура чокнутая? – неожиданно спросила она.

– Нет, вообще не…

– Так вот, мать, ты дура.

Саксофон. Музыка ночи, ветра. Перешёптывание звёзд. Глаза. Они вновь смотрели на неё из глубин сна, мечты. Она так давно ждёт его. Ночь. Всё спит. Но не спит саксофон, он и она. Он зовёт её. Она идёт, нет, бежит ему навстречу. Касание ладоней обжигает, как долго она к нему шла…

В комнате тихое постукивание часов. Тишина. Ника поднялась с постели, распахнула окно. Разочарование, он позвал её из сна, всего лишь сна. Головой да об стену, чтобы больше не слышать его зов, не ждать встречи с заколдованным взглядом, просто жить, как раньше – без него. Она открыла крышку пианино. Пальцы, истосковавшиеся по плотной упругости клавиш, вспорхнули над ними и понеслись, сливаясь с ночью, ветром и шёпотом. На часах два часа ночи. Неожиданно сердце забилось так, словно, захотело что-то объяснить, сказать, подсказать. Надо только понять, прислушаться. Оно, как дикий мустанг, рвётся наружу. Портрет, взгляд, как молния догадка. «Господи, как же я раньше «…

Разве бывают такие совпадения? Да, это судьба.

Глаза его были прикрыты, но она знала, под трепещущими веками…

Как же она раньше не разглядела, не почувствовала, не поняла. «Алик. Алик, Алик»! – душа рвалась к нему. Сколько лет она его искала!

Ветер рвал занавес, терзая её лёгкую, невесомую, окуная в прохладу ночи.

Он не слышал шагов, просто почувствовал её присутствие. Его саксофон вздрогнул от нежности.

На неё смотрели глаза мужчины, однажды приснившегося. Глаза с портрета – глаза судьбы.

Глава 1

Со своей двоюродной бабкой, а по-простому тётушкой, я не была близка, да и ладить с ней так и не научилась.

Её мужья, прожив с ней под одной крышей несколько лет, отправлялись в «мир иной», оставляя её безутешной вдовой, ненадолго. Через год-другой, она оправлялась от очередного удара и вновь ходила в невестах. Что в ней притягивало мужчин для меня и по сей день остаётся загадкой? И, хотя, о покойниках плохо не говорят, пусть ей земля будет пухом, (не мне судить) – она никогда не была мила, добра, отзывчива. Моя мама называла её «Cиней Бородой», а тётя, жена папиного брата – стервой или «Чёрной вдовой».

Звали её Муся, она была старшей сестрой моей бабушки. Моя родная бабушка не была «ангелом воплоти», и со своей старшей сестрой они были чем-то похожи. Сколько себя помню, до знакомства с тёткой, меня всегда ею пугали.

– Вот Муська приедет, – пугала меня бабушка, – увидишь «небо в алмазах». Она тебя научит бабушку, рОдную слушать.

Мне было трудно понять, какие – такие алмазы я должна увидеть на небе?

– Не боись, тоже мне Муська! Видел я её, копия бабули нашей, только высокая очень, как придорожный столб, – успокаивал меня двоюродный брат, который был на три года старше.

– А какая она? – не унималась я.

– Когда я был совсем маленьким, – вспоминал он, – бабушка, я и папа ездили к ней в гости. Папа сказал тогда маме: «Муся выходит замуж», а мама ответила: «Не в первый и не в последний раз» – и не поехала. На свадьбе было много людей и очень шумно. Я хотел спать. К нам подошла большая, толстая тётя в платье с большим белым бантом: «Положи его спать у соседей, гуляем, свадьба у меня»! – сказала она бабушке. А бабушка зло ответила: «Своих раскладывай по соседским койкам, когда родишь»! – Тётка ушла, а бабуля папе зашептала: «Данька, попомнишь мои слова, через два-три года сведёт она его в могилу, как и первых двух. Коровище».

– Я думаю, она страшная колдунья, – решила я и на многие годы осталась при своём мнении.

Бабушкины воспоминания о сестре, часто заканчивались словами: «Муська наша, всегда была „оторви и выбрось“, с мерзопакостным характером, самая противная из сестёр».

Мой папа вспоминал свою тётю с благодарностью, любвью. Она спасла его во время блокады в голодном Ленинграде. Так получилось, что тётушка, увезла его в Ленинград, на время летних каникул, а домой он вернулся через пять лет, уже после окончания войны. Папа любил Мусю, но никогда не рассказывал о годах в блокадном Ленинграде. Его воспоминание о ней расходились с воспоминаниями и рассказами бабушки. Папа говорил, что его тётя святая женщина, с нелёгкой судьбой. Но всего этого я тогда не знала. Об этом молчала и бабушка, и папа, и сама тётя Муся, молчанием вычёркивая из памяти горе, страхи, невосполнимые потери. Через много лет, когда не стало бабушки, тёти Муси, отца, дяди, его жены и моего брата, наводя порядок на чердаке бабушкиного дома, я нашла пожелтевшие тетради – дневники моего папы. Я многое узнала, сожалея о том, что не дано было знать при их жизни. Наверно и моё отношение к тётке было бы иным.

Вернёмся в прошлое. К тому времени тётка Муся вышла замуж в пятый раз. Детей ей бог не дал, и как утверждала моя бабуля: «Муська и не очень-то переживает, привыкла жить в своё удовольствие».

Бабушка пригласила сестру к себе в гости, провести очередной медовый месяц.

Мои родители переглянулись, папин старший брат крякнул, почесав затылок. Его жена тихо промолвила: «Твою душу в грушу», а я испугалась встречи с виртуальной тёткой. И завертелось.

Дядя Даня с женой и мамой, задумались, где им провести отпуск, на время Муськиного приезда. Бабушка, почувствовав кожей «заговор», их предупредила: «Не вздумайте смыться. Никто, никуда не едет. Вы что хотите меня до инфаркту или парализму довести? Ишь, чего вздумали, предатели»!

Обращаясь к нам, своим внукам, меняя менторский тон на мелодийный, она щебетала: «Внуча, внучок, идите на кухню, я вам картошечки с коклетками пожарила», – но «переводя стрелки» на наших родителей, грозно наказывала: «Все по местам. Нечего мне здесь свайбы2 каруселить».

Наши детские мозги, отказывались понимать, что такое «свайбы и парализмы» и почему их нельзя «каруселить»? Но бабуля сказала, как отрезала.

Мы были счастливы в далёком детстве. На все праздники семья собиралась у бабушки. Дружно готовили, дружно отмечали, пели песни. Взрослые кружились в вальсе под пластинки. Мы с братом, увлечённые общим весельем, пели и кружились в вальсе, путаясь у взрослых под ногами.

В разгар веселья нас отправляли спать на огромную мягкую, устеленную периной кровать. Хотелось быть взрослыми, чтоб веселиться со всеми до поздней ночи. Когда заканчивался праздник, всё вокруг затихало, бабушка ложилась с нами рядом. Я или Ромка, сонно перелазили, друг через друга, пропуская её в середину, засыпая в её тёплых объятиях.

Глава 2

Приближался день, когда в мою жизнь должна была «вломилась» тётушка Муся со своим новобрачным. Бабуля нашла работу всем. Готовили, как на свадьбу. Мама с тётей Таней (женой папиного брата) драила бабушкин домик-паровоз. Почему паровоз? Все три огромные комнаты старого дома были проходными по типу паровоза, бесконечные купе и кухонька – тамбур.

Мы с братом, как и положено детям, крутились под ногами, мешая и отвлекая от дел. Особенно привлекала кухня, где бабуля варила в большой кастрюле кусковой шоколад, перекупленный у спекулянтов на «чёрном рынке», разливая его по формам.

– Возьмите себе по зайцу и марш на улицу, – командовала она, давая нам под зад мокрым, кухонным полотенцем, от чего я возмущалась и долго ощущала на голых ногах его влажный след.

– Подождите, подождите, завтра приедет Муська! Она вам покажет, как бабушку не слушаться, – ворчала бабуля, – когда мы с братом забегали на кухню за очередной порцией смешного шоколадного зайца, кролика или деда Мороза. – Она вам покажет, где «раки зимуют», она вас научит, … – кричала нам вслед бабуля, бурча под нос: «Она уж научит, коровище».

Когда приехали тётя Муся с дядей Беней, я была в школе. После четырёх уроков, птичкой прилетела к бабушке на званый обед по случаю приезда гостей.

– Привет, коза, прискакала? – и она чмокнула меня в ухо.

– А где гости? – разочаровано спросила я, мигом пробежавшись по комнатам-паровозикам, никого не обнаружив.

– Пошли в город, прогуляться. Муська мороженого захотела, корова, – в сердцах произнесла бабушка.

Я застыла в спальне, с любопытством разглядывая гору платьев, париков, трусов-парашютов, развешанных по всем стульям. На трюмо стояли пузатые баночки с непонятным для меня содержимым. В одной из них было что-то белое с мыльным, приятным запахом, а в другой, – что-то красно-розовое.

– Ничего не трогать, – раздался бабушкин голос у меня за спиной, – греха не оберёшься.

– Что это? – спросила я, тыча пальцем в банки.

– Этим Муська рожу штукатурит, – популярно объяснила она. – Это пудра, а это румяна.

– Зачем штукатурит? – не поняла я. – Она же не стенка?

– Подрастёшь – поймёшь, пошли накрывать на стол, скоро все соберутся.

– Муська, это моя младшенькая внучка Иришка. А это Ромчик. Помнишь его малюсенького, когда мы с Данькой к тебе на свадьбу приезжали?

Я во все глаза смотрела на толстую, высоченную тётку. Она была похожа на мою бабулю, только уж очень высокая и ещё толще.

Все обнимались с Муськой и её мужем, а мы с Ромкой тихонько хихикали и перемаргивались.

– Прошу к столу, – объявила бабушка и все дружно задвигали стульями.

Моя бабуля была настоящей кулинаркой. И всё-то у неё получалось вкусно. Нигде и никогда я не ела с таким удовольствием и аппетитом, как у бабушки. Я готова покляться, что любовь к приготовлению пищи быстро, вкусно, разнообразно, я получила с генами бабули. Моя мама готовила прекрасно, но вкус и запах еды, приготовленной бабушкой, остался в памяти неповторимым ощущением детства.

– Мусенька, Бенчик, ешьте на здоровье, – приговаривала она, подкладывая гостям закуски.

– Боже мой, Мулечка, (мою бабушку звали Ольгой, поэтому произнесённое Беней имя «Муля» – меня не только удивило, но и рассмешило), Вы прекрасно готовите, – сказал, причмокивая от удовольствия тётушкин муж. – Так вкусно я нигде не ел.

Бабуля зарделась, а её сестра, смерила новоиспечённого супруга убийственным взглядом.

– Я что, плохо готовлю?

– Ну что ты, Мусечка, но Мулечка!

– Что Мулечка, Мусечка? – вскричала она, хлопнув кулаком по столу. – Ты на ком женат, футболист? (в прошлом Беня был футболистом)

– На тебе, – умиротворённо ответил Беня разъярённой супруге, положив свою ладонь на её кулак, прилипший к столу.

Муська вздохнула, поправив отработанным жестом огромную грудь, растущую от подбородка, и остановила взгляд на мне.

– Ты как ешь, девочка? – спросила, состроив из ярко накрашенных красной помадой губ, бантик Ильича.

На обращение «девочка» я не отреагировала, продолжая пальчиком выковыривать из своей тарелки непослушные горошины из салата «Оливье».

– Ириш, ешь вилочкой, – подсказала мама, – не надо ручками.

Я послушалась, но Муську уже несло.

– Лиля, почему девочка ест как поросёнок? Где воспитание? – строго спросила она, обращаясь к маме.

Я подняла на тётушку глаза полные слёз.

– Тётя Муся, она ещё ребёнок, ей всего восемь лет. Ирочка хорошая, добрая девочка.

– Почему твоя добрая девочка колупается пальцами в тарелке? – не унималась тётка, фыркая от возмущения, как лошадь.

– Мусенька, не заводись, – спокойным голосом произнёс дядя Беня и серьёзно посмотрел на жену. – Ты не дома.

Тётушка с трудом проглотила «скандал», рвушийся наружу. Я с глазами полными слёз и обиды посмотрела на старшего брата. Он всё понял.

– Тётя Муся, – раздался его голос, – а почему у вас нет детей? Вы их не любите? – спросил он, ставя локти на стол.

– Рома, – предупредил дядя Даня сына.

– Ромчик, ешь, – сказала его мама, опуская взгляд в тарелку.

Бабуля при этом, откинувшись всем телом на спинку стула, от чего он издал устрашающий слух скрип, с любовью посмотрела на внука, всем своим видом выражая, что готова к атаке.

– Какая невоспитанность, Муля, Лиля, Данил! Что вы молчите? У вас разве дети? Паразиты! Муля и ты ими гордишься? Вот тебе ответ, мальчик, – и она навела на Ромку два круглых глаза, – дети это обуза, они вырастают наглые и невоспитанные. За что их любить, когда они задают так много вопросов?

– Муська, моих детей не трожь, внуков и подавно, – прорычала бабушка, нависая горой над сестрой.

Назревал скандал, да ещё какой!

– Давайте сходим в парк, – прозвучал спокойный голос моей мамы. – Там так красиво, тихо, зелено. Пруд, лебеди, летний кинотеатр.

Все сразу согласились. Ругаться никому не хотелось, да и Муська видать передумала ссориться с бабушкой.

Бабушка идти в парк отказалась, сославшись на то, что надо убрать, вымыть посуду. Мы с братом, из солидарности, остались с ней дома.

Взрослые ушли.

– Бабушка, почему она такая противная? Она же твоя сестра? – спросила я.

– Она несчастная, одинокая. Деток ей бог не дал, а она так хотела. Мужья вымирают, как мухи, вот и живёт трын-травой, былинкой одинокой. Да и характер у неё гадкий, это ты уже поняла. Жаль мне Мусеньку. А ведь я на неё похожа, чай не подарок, а Ириш? – спросила весело бабушка.

– Я тебя люблю, – призналась я, обнимая бабулю за широкую талию.

– И я вас люблю, а на Муську не обращай внимание. Они на недельку приехали, а потом уедут в Моршин, кишки лечить. Потерпи.

Я согласилась. Мне было абсолютно всё равно, куда уедет Муська с мужем, что будут лечить, где, лишь бы скорее закончилась эта неделя.

Прошло много лет. Муся приезжала к бабушке ещё два раза, отгуливать очередной медовый месяц. Беня умер через пять лет после свадьбы. Он мне очень нравился. Умный и добрый человек.

Глава 3

Мне исполнилось двадцать восем лет, когда в последний встретилась с тётей Мусей. Я была проездом в Ленинграде, решив проведать старую тётушку. Она жила на Невском проспекте в старой коммунальной квартире.

Муся была седая, как лунь, но сильно напудрена, нарумянена, с ярко накрашенными губами, как при нашей первой встрече.

– Что так долго? – спросила она, открывая мне двери, будто мы с ней виделись только вчера. – Заходи, дует. Закрой дверь, сильно. Тёть, Соня, исчезните! – крикнула она в темноту коридора, и за моей спиной с грохотом закрылась дверь соседней квартиры. – Софка, у тебя сбежало молоко, завоняла всю кухню, – она стукнула кулаком в соседнюю дверь. – Иришка, иди прямо по коридору, последняя дверь направо, – указала она мне, – я сейчас.

Я шла в полной темноте, натыкаясь на шкафы, углы, чьи-то тапки, детские коляски, велосипеды, а за спиной «грохотала» тётушка.

– Степан Иванович, освободите общественный санузел. Вы там сидите более десяти минут. Верёвку проглотили? Если вам так приятно по часу сидеть на горшке, купите себе личный унитаз, и поставьте его в вашей комнате напротив телевизора. Кто не выключил в ванне свет? Дармоеды! За всем я должна следить, за всеми всё выключать, проверять! Вовка, мерзкий пакостник, убирайся к себе со своим рыбным супом! Кто обязан нюхать эту гадость?

Бедные соседи, я им сочувствовала от всего сердца.

Почему дверь не закрыла? – раздался за спиной её голос, и она с шумом захлопнула дверь в свои апартаменты.

В квартире стоял удушливый запах терпких духов, пота и краски.

– Я открою окно.

– Ни в коем случае! – остановила она меня. – Свежий воздух вреден как мне, так и полотнам.

– Меня сейчас стошнит, – призналась я, – прикрывая ладонью нос. – На улице жара, а у вас всё закрыто наглухо, надо же проветривать помещение.

– Мне не надо, свои советы оставь при себе, ты что Минздрав? Привыкнешь, – сухо ответила она, сбрызнув духами комнату, – от чего я чуть не потеряла сознание, поспешно выбежав в общий коридор. Когда приступ дурноты прошёл, всунув в рот ментоловую конфету, я вернулась в комнату. Она курила в форточку.

– Я не знала, что вы курите.

– Это с войны. Ты многого не знаешь и узнаешь ли?

– Кто это? – спросила я, рассматривая картины на стенах.

– Это мои покойные мужья. «Галерея смерти» – я писала каждого из них. В молодости мечтала стать знаменитой художницей. Потом война, смерть мужа, ребёнка. Единственного моего ребёнка. Если бы не твой отец, я бы покончила с собой, ещё тогда, а потом,… – она грустно улыбнулась, замолчав на полуслове. – Дядю Беню помнишь? Я любила его больше всех. Он тяжело умирал, – она заплакала.

У меня от боли и жалости сжалось сердце. Я обняла её. Оказывается, я о ней ничего не знала.

– Ириш, я зря прожила жизнь. Пусто. Мне восемьдесят один год ни детей, ни внуков. Одна, как перст. После смерти моего Бенечки я трижды выходила замуж и все они меня покинули. Последний мой супруг умер год назад. Я больше не хочу замуж, не хочу хоронить. Я слишком стара, чтоб терять вновь и вновь. Я устала и хочу умереть, хочу к Бенечке. Почему Бог так долго держит меня на этом свете, я ведь никому не нужна?

Мы плакали. Бедная моя, бедная, одинокая тётушка. Я была готова её удочерить, забрать к себе. Увезти от горя, одиночества и воспоминаний.

– Муся Аркадьевна, вас к телефону приятный мужской голос, – прокричала соседка.

– Владимир Иванович, друг мой сердечный, как же, как же всё помню. Конечно, жду. Обязательно приходите. Нет, не помешаете. Ко мне приехала внучка моей сестры, но она уже уходит, да ей на поезд. Не волнуйтесь. Да, жду. До встречи, дорогой мой, – раздавался её счастливый голосок из коридора.

«Горбатого – могила не исправит», – подумала я и отчётливо поняла, что моя тётушка, в скорости, сходит замуж ещё разок.

Через час, сославшись на неотложные дела, я с ней простилась. Не хотелось мешать её счастью. Да и что у неё осталось?

Я бродила по городу, вдыхая аромат старины, с грустью думая о тётушке Мусе, её незавидной судьбе, где так ничего прекрасного не случилось. Больше я её не видела.

Похоронив через два с половиной года последнего мужа, она уже не выходила замуж. Муся изменилась, стала тихой, её больше не интересовали соседи, их проблемы, она иссякла.

– Бабушка Муся, вы куда? – спросила соседская девчушка. Муся тяжело вздохнула, опираясь на палочку, ставшей постоянной её спутницей в последнее время.

– Осень, красиво, пойду, прогуляюсь, – и она вышла из дому. Навсегда.

Её нашли на кладбище. Она сидела на лавочке около могилы своего Бенечки, будто спала. На лице застыла улыбка счастья и умиротворения. Она умерла возле него, самого любимого и дорого ей человека. А жёлтые листья, падали и падали, осыпая печалью чей-то последний путь.

Обычное летнее утро, похожее, как две капли росы одна на другую, жизнь старой двухэтажки, затерявшейся в буйной зелени старых дубов и лип, была нарушена странным сообщением. На асфальте красовалась надпись, выведенная размашистым мужским почерком: «Я люблю твою жену»!

Надпись прочли все: кто делал первые шаги, постигая азы грамматики, читая по слогам, кто позабыл алфавит за отсутствием интереса к чтению или плохого зрения, кто никогда ничего не читал, кроме объявлений и хулиганских надписей на заборах, стенах домов, подъездов и лифтовых кабин.

Холостяки подумали: «Хорошо, что не женат».

Замужние дамы, в зависимости от возраста и воспитания подумали по-разному.

Пожилые матроны: «Да разве так можно, при живом-то муже? Ни стыда, ни совести»!

Молодые женщины и дамы среднего возраста: «Молодец, мне бы так»!

Старые девы: «Везёт же некоторым»!

Молодняк одобрил: «Опачки! Не хило»!

Мужская, женатая половина, разделилась во мнениях на два противоположных лагеря.

Пьющие элементы, с трудом наводя резкость в глазах, и приводя в пассивное движение проспиртованные извилины, злобно хихикнули, глядя в спины жёнам, подумав: «Грымза, кому ты нужна»?

Непьющие – навострили уши: «Неужели моя»?

Итак, этим солнечным, светлым утром у жителей старой двухэтажки появилось на одну мысль или проблему больше.

«Совесть» двора, дворовые бабушки: Зоя – из пятнадцатой квартиры, Зина – из второй, Света – тринадцатой и Клавдия – из четвёртой – собрались на том же месте, в тот же час. «Команда», оккупировав единственную лавку у подъезда, в этот утренний час, позабыла о скуке. На сегодняшний день их мозги были заняты проблемой, чья жёна, из имеющихся в доме шестнадцати квартир – жена, которую любит другой!?

– Девочки, что думаете по этому поводу? – задала первый вопрос баба Клава.

– О чём это ты? – поинтересовалась баба Света, кокетливо поправляя выцветшую чёлочку парика.

– Ты что, кума, притворяешься? – возмутилась баба Зоя.

– А что вы удивляетесь, ей с первого этажа видно плохо, деревья закрывают, – вступилась за подругу баба Зина, – вот отседова и информационный голод.

– Что закрывают? – переспросила баба Света, тревожно заёрзав по лавке.

– Надпись! – хором произнесли подружки, вводя её в курс дела, показывая «место преступления».

Баба Света, подперев кулаком подбородок, с видом знатока ведущего следствие, призадумалась, яростно вращая глазёнками.

– Свет, как думаешь, кто Она, из нашенских? А может залётная, может ошибка трагическая произошла? – предположила баба Клава.

– И правда, в нашем домУ все порядочные, явная ошибка, – вступилась в защиту женщин баба Зоя.

– Ошибки быть не может, – отрезала баба Света, с видом знатока знающего толк в запутанных и сложных ситуациях. – Я, как бывший работник НКВД, носом чую преступление.

– Ой, – схватились бабульки в испуге за разные части тела.

– Будем разбираться, – понизив голос до минимальной слышимости, прошептала баба Света. – И так, сколько в нашем доме замужних женщин?

Всё четверо стали загибать пальцы, поглядывая подозрительно на каждое окно, шевеля губами, причмокивая, сбиваясь со счёта, и начиная заново.

– Двадцать, – сошлась на конечной цифре, «следственная» группа.

– Следует исключить из списка старых дев, – выдвинула предложение баба Зоя.

– Правильно, – согласились, кивая головами остальные, и вычли троих.

– Погодите, причём здесь старые девы, они же не замужем! Зачем их брать в расчёт? – заострила внимание на данном факте баба Света.

– Да, пущай будут, чаво уж – бабы всё ж. Предположим, одна из них согрешила да замужней и назвалась, чтоб заинтересовать мужчину, – предположила баба Клава.

– Нет, не правильно это, не правильно, – категорически отрезала баба Света, – такая постановка вопроса заводит следствие в тупик! Эта версия не годится. Исключаю.

– Нет, уж, – заупрямились подружки, пусть присутствуют в списках.

– Чёрт с вами, пусть остаются, хотя я – против, – баба Света обвела взглядом упрямых старух, надеясь на их разум, но, … – Так и быть, пусть остаются, – решила она, – и так, вычитаем троих старых дев.

– Уже теплей, осталось семнадцать женщин, – произнесла довольно баба Зина.

– А нас четверых? Нас тоже нужно реабилитировать, мы-то здесь причём? – подсказала баба Клава.

– Точно! Семнадцать минус четыре – тринадцать, – произвела точный и прямой расчёт баба Света.

– Фроську-алкоголичку можно исключить из списка женщин, – просвистела в беззубый рот восьмидесятилетняя баба Зина.

– И жен местных алкашей: Веру Ивановну, Наташку, Цыпирдючку Галку, – добавила баба Зоя, захлопав жиденькими ресницами.

– Это почему? Они замужние, – запротестовала баба Клава.

– Что с того, что замужем? Ты когда на них глядела в последний раз? – парировала баба Зина. – Одна, с фингалами не расстаётся, другая – тощая, как весло, третья… да что там обсуждать, какой мужик на такое тело позариться?

– Да-а, – вздохнула четвёрка, покачивая головами, подозрительно оглядываясь по сторонам, – убрать – так убрать.

– Итого – девять, – подвела итог, долго молчавшая, бывший работник НКВД, баба Света. – Теперь убираем по возрастной непригодности, – огласила она, обводя взглядом группу. – Остаётся – шес-те-ро!

– Кто такие? – всполошилась, задремавшая на солнце, как стара кошка, баба Зина.

– Фридка – жена художника, Вероника из пятнадцатой квартиры, новенькая; Танька Соколова – балерина из шестой; Мадленка – жена Славки-бизнесмена; Кристинка – из восьмой и Ритка-студентка из девятой, – хором подвели итог боевые старушки.

– Вот она шестёрка нашенская, – победным голосом провозгласила баба Света, поправляя на голове парик задом наперёд. Тепёрь его лихая чёлка, прядями неопределённого цвета, упиралась в её толстую шею.

– А что теперь? Какие наши действия? – спросила баба Клава, протирая подолом платья, запотевшие от напряжённой мысленной работы, очки.

– Мадленка, её рук дело, – перешла на шёпот баба Зина. – Гляди, сколько мужиков крутются вокруг неё – жуть, войско! Двое караулють, как «вечный огонь» на кладбище героев, третий еду привозит, четвёртый…

– Слабо ей, – перебила соседку баба Света. – Она не дура из-за мимолётного флирта налаженную жизнь портить. Здесь кто-то другой шкодит, вернее другая.

– А может Фридка, жена художника? Скучно ей с ним. Сидит целыми днями, как истукан, на чистый лист глядя. Потом поднимет карандаш, подержит его перед носом, будто измеряет что-то и всё. Вдруг подскочет, как в задницу ужаленый, чиркнёт кисточкой по полотну и опять, как медведь в спячку впадает, – рассуждала бабка Клава.

– Что ты несёшь? – вступилась баба Зоя за соседа. – Он человек творчества, вот и думает, прикидывает. Картину написать, это тебе не борщ сварить!

– Что думать, что думать? – не унималась баба Клава, – я и сама бы нарисовала в два счёта, тоже мне работа. Я внуку Лёшке завсегда рисовала домашние задания для уроков. Пятёрки получала! У меня талант!

– Цыц, не отвлекаться от темы, – привела всех в чувство баба Света, – и так, думаем.

– А я считаю не Фридка это, – вернула тему в нужное русло баба Зоя, – она женщина мудрая, учительницей работает. Не до чувств ей, глупости это.

– Танька Соколова, барелинка наша – её рук дело, – воскликнула возбужденно баба Клава. – Ногами машет с утра до вечера, мужиков завлекает.

Все четверо переглянулись.

– Может быть, может быть, – подозрительно произнесла главный «следователь» баба Света, – похоже на правду.

– А я не думаю, что это Танька-балерунка, – отвергла версию баба Клава.

– Это почему? – прошамкала баба Зоя.

– Тощая она, плоская, как весло. Нет в ней мяса, одна диета с костями. Мужик не пёс, чтоб на кости кидаться. Нет, не она. Взяться не за что! Я, когда в девках ходила, мой Степан, всегда любил меня потискать.

– Ладно, хватить эротику разводить, – перебила соседку баба Зина. – Я же не рассказываю всему двору, как оно у меня было по молодости. А как было? Склероз – ничего не помню, а жаль….

– Что-то да было, раз четверых родила, – захихикала баба Света, – не от ветра же понесла, а подруженька?

– Тьфу на вас, бесстыжих. Ох, мужика бы, – задыхаясь от смеха, проворковала баба Зина, – подержаться бы за него.

– За своего Ваську и подержись! – присоветовала баба Зоя, улыбаясь беззубым ртом.

– А за что ухватиться? Давно песок сыпется, ой, помру со смеху.

Лихая четвёрка бабок-следователей зашлась в хохоте, распугивая воробьёв, кошек и Федьку дворника.

– Всё, перерыв окончен, к делу! – строго приказала баба Света, размечтавшимся подружкам, возвращая убежавшие налево мысли в нужное русло. – Обсуждается следующая кандидатура – Кристинка. Молодая, перспективная.

– Её предлагаю сразу вычеркнуть из списка, – подняв руку вверх, как на уроке, взяла слово баба Зина.

– Почему? – спросили остальные.

– Она на пятом месяце беременности. Ждёт двойню.

– Откуда знаешь? Не видно по ней.

– Не видно, потому как в теле девушка. Она нахваливалась кому-то по телефону, а я бельишко на балконе развешивала, вот всю информацию и скачала, – баба Зина от умных фраз вспотела, обтирая носовым платком лицо и шею.

– Остаётся студентка Ритуля, – торжественно объявила баба Зоя, чувствуя близость разгадки.

– Нет, не Ритка, – высказала своё мнение баба Света, – слишком молода, проста, не интересна массам. Да и замужем всего ничего, полгода. Не думаю, что у неё ухажёр на стороне. Рановато. Вот годков через десять… не раньше.

Какая любовь? Сотни раз она думала о ней, мечтала встретить, вырваться из замкнутого круга, а встретив, испугалась. Что делать с любовью этой? Как поступить, чтобы не ранить, не обидеть, самой не испугаться? Она смотрела в окно, на солнце пробудившее день, мечтая о свободе. Зачем ей всё это? Что делать с этим чувством? Броситься ему навстречу или спрятаться, авось, пройдёт, не заденет? Пронесётся мимо. Зачем ей всё это, да и возраст уже… «Глупости, – рассердилась она на саму себя, – причём здесь возраст»? – Разве она не достойна любви? Ведь любила же в молодости. Мама всё замуж её выталкивала за Ромку, она и вышла. А бабушка дочь свою ругала.

– Не будет ей счастья с ним, не будет. Не тот он человек. Не видишь разве? Что за мать ты, коли не чувствуешь?

Первые годы замужества она была счастлива. Муж заботливый, всё в дом несёт, все для жены молодой. Расцвела бутоном, а позже в розу превратилась. Душа пела! Забеременела! Мужу любимого призналась, и столько счастья в её глазах было, радости, надежды, любви.

– Никаких детей, – как отрезал.

– Да ведь он уже есть, он живёт во мне!

– Никаких детей! – как пощёчина.

За спиной раздался храп. «До чего же он опустился», – она с отвращением смотрела на спящего мужа. Открытый рот, запах перегара на всю квартиру. Когда-то она любила его. Когда закончилось счастье? Тогда, когда он совершенно трезвый поднял на нее руку. Совершенно трезвый. Ребёнок… больше о детях они не говорили. Простила ли она его?

Когда она потеряла ребёнка – жизнь превратилась в ад. Почему она не ушла? Жалела? Он научился плакать, он всегда плакал, на следующий день, разглядывая её разбитое лицо. Плакал, проклиная себя, обещая, клянясь, что такого больше не повториться. Она давно не чувствует себя женщиной и вдруг любовь. Что Он в ней нашёл? Она сама себе ненавистна, а тот другой любит.

Женщина засмотрелась на надпись «Я люблю твою жену!»

Внизу стоял мужчина, его взгляд был прикован к ней. Она застыла. По лицу потекли струйки горячих слёз.

– Шас, как врежу твою мать, … – раздался пьяный голос мужа, он повернулся на другой бок, громко захрапев.

Конец ознакомительного фрагмента.