Вы здесь

Все могу (сборник). Привет… пока… до завтра… (И. А. Харитонова, 2014)

Привет… пока… до завтра…

Как красиво и просто – белые шторы. Любые, даже такие – из простыни, – любовалась Марина плывущими в окне полотнами и одновременно раздевалась. Пуговицы были сделаны под осколки перламутра, а петли тугие, не желающие впускать в себя эту тонкую и острую, совсем неформатную галантерею. Шелк рубашки скользил между пальцами, и там же кружился солнечный свет, расстилаясь щедрым сегментом от окна. По всему врачебному кабинету, по Марине и врачу, который совсем не смотрел на полуголую Марину, а выглядывал в окно, в больничный сад, в траву и цвет, которые казались доктору значительно интереснее, чем Маринина белая грудь.

– Руки за голову. – Врач отдавал привычные команды, и Марина медленно выгнула шею назад, подняла руки и закрыла глаза.

Откуда только берутся эти болезни? Вернее, нет, откуда берутся подозрения на них? В случае Марины из ряда признаков: из ощущений, плохих снов и явно чего-то не того, что заставляет интуицию открыть глаза или дернуть в колокольчик, такой маленький, как на последний звонок раньше надевали.

– Не могу сказать ничего плохого. На всякий случай сделаем исследование, – предложил врач. У него было вполне хорошее настроение. День начинался бодро и даже радостно, очередь подобралась почти молодая, даже юная и от того более оптимистичная.

– Сделаем, – согласилась Марина и даже не стала опять бороться с пуговицами. Запахнула блузку, заправила в юбку и шагнула в следующий кабинет.

Там тоже был врач-мужчина. Правда, более многословный.

– Полных лет?

– Двадцать девять.

– Замужем?

Марина кивнула.

– Лялька есть? – уточнил врач, и Марина с досадой покачала головой.

– Аборты?

– Нет…

– Не вижу ничего такого… Хотя…

Марина вроде бы уже вздохнула с облегчением, даже улыбнулась, но эта полуулыбка так и застыла на губах нелепой гримасой. Пока врач приближал изображение на мониторе, вглядывался в него, зачем-то для этого нагибаясь и зажмуриваясь, Марина была почти спокойна. Но когда на бланке осмотра врач что-то написал красным маркером, два раза обвел и поставил восклицательный знак, Марина испугалась, и этот страх шумел в голове, он будто затмевал разум, закипал мутью, как подсоленная вода, и превращался в ужас.

Она шла на чужих ногах по коридору, прислонялась незнакомой спиной к стене, ждала очереди. Возле страшного кабинета, за дверью которого противное слово «пункция» обретало реальный смысл, чей-то ребенок монотонно катал машинку по полу: «Би-би ту-ту. Би-би ту-ту. Би-би ту-ту». И Марина в холодном поту, в ужасе и отчаянии хотела, чтобы этот ребенок замолчал, не усугублял кошмар и надвигающуюся катастрофу. Все раздражало и казалось враждебным, даже веселая медсестра, которая, открыв дверь, весело позвала: «Кто желает уколоться? Подходи, не бойсь!»

Марина боялась, но пошла и как сквозь муар смотрела на свой снимок УЗИ в чужих руках, жирную черную точку от фломастера на своей груди, на шприц с длиннющей иглой и на кровь, которая капнула на белый кафель из прикушенной от боли губы. Боль здесь была кругом, а за окном плела кудель из минут, часов и дней обычная жизнь в войлочных тапках, и ей совсем не хотелось ходить в гости к жизни этой, между ними не было до конца понимания, а имелся лишь конфликт, неразрешимый и вечный. В обычной жизни Марину на улице ждал муж, а в этой – анализ, из которого кое-что было неясно, но многое уже определенно, и это «многое» давало все-таки шансы. Venceremos! Победа будет за нами. Надо было просто ждать. Как сказал врач: «Будем наблюдать». Марина – на блюде – ать, ее на-блюдают. Всего какой-то год, и наступит ясность. Марина предпочла бы, чтобы даже потребности в ясности не было, но ужас, растянутый на триста шестьдесят пять дней, уже вовсе и не ужас, просто неудобство. Но Марина решила сразу: «Леше говорить не буду».


Алексеем звали мужа. Хорошее имя. Ласковое. «Вот Алеша, славный малый, я влюблюсь в него, пожалуй». У Марины примерно так и случилось. Он был славный, она складная. Он фотограф, она журналист. Их профессии состояли в самой что ни на есть интимной связи. Марина и Леша с подобными отношениями тоже затягивать не стали. Но сначала поженились. Скорее от полноты счастья, чем от назидательного перста морали. Так уж им хотелось, чтобы они стали красиво неразлучны. Как Лелек и Болек, как Кржемелек и Вахмурка, как Волк и Заяц. И описывать первую пятилетку их семейной жизни – все равно что пересказывать мультипликационный фильм, настолько интересной, полноцветной, правильной и доброй она была. Но потом яркость ослабла, цвет потускнел. Хотя Марина с Лешей вертели свои жизни и карьеры, как замысловатые кубики Рубика, собирая всегда одинаковые цвета, но постепенно их цвета стали глобально не совпадать. Векторы их стремлений получались разнонаправленными, а мысли находились в разлете. Это случилось как-то не сразу, как растянутый приход зимы, но стало очевидным.

Леша сидел в машине уже полтора часа, заждался Марину из больницы, злился:

– Почему так долго?

– Извини. Задержалась. – Марина не хотела скандала.

– Почему нельзя сразу сказать, что будешь долго?! – Леша тоже не желал скандала, но хотел самоутверждения.

– Я говорила, чтобы ты не ждал, ехал.

– Шайзе! – Леша прекрасно ругался на многих европейских языках, но именно это немецкое слово было у него любимым.

Машина только отъехала от обочины и тут же получила удар «жигулями» в правый бок. Для Леши это было уже слишком. Он бил руль ребром ладони, вторя «шайзе», и Марина радовалась, что она – не этот руль и не те «жигули». Может, не вовремя, но ей показалось, что именно сейчас надо сказать то, что давно уже хотелось. Именно сказать, а не спросить.

– Леш, давай ребенка родим…

– Прямо сейчас? Здесь? На асфальте?

– Можно потом.

Алексей замолчал. Посмотрел по сторонам, как будто высматривал, едет ли наконец эта дорожная полиция. Подумал, еще раз ударил руль, убрал волосы со лба и медленно, как ребенку, объяснил Марине:

– Понимаешь, я не готов… Пока не готов… Пока не готов ответить. Я очень хочу детей… Шайзе!

– Как в еврейском анекдоте. Дети были, дети будут, но детей пока нет, – сделала вывод Марина.

– Нельзя осуждать человека за то, что он боится принять решение, требующее большой ответственности.

Марина отвернулась:

– Ты прав. Нельзя. Семь лет совместной жизни – не срок для подобных решений.

Алексей попытался обратить ситуацию в шутку:

– Может, подождать еще годок?

– Знаешь, если к семи килограммам повидла добавить кило говна, получится восемь килограммов говна.

– Во-первых, ты манипулируешь. А во-вторых, не говна, а говноповидла.

– Нет, Леш. Говна.

Марине хотелось плакать. И это были бы не слезы гордеца, которому в чем-то не уступили, а слезы человека, который пошел не той дорогой, где-то свернул не там, когда-то что-то сказал не так, и путь к исходной точке было уже не отыскать. Тропа заросла прочно, и вместе с этой порослью повзрослела и Марина, так некстати обогнав мужа в основных жизненных импульсах.


Великая красота Марининой профессии заключалась в доступных чудесах. Вот ведь как обыватель думает. Приедет журналист, напишет в газету о наших трудностях, и они сразу прекратятся. Дадут нержавую воду, отремонтируют дорогу, увеличат финансирование. Что там еще? Уморят всех соседских кошек числом сорок штук. Но чудеса случались редко. А редакционные летучки служили для них сортировочной базой и бывали куда как чаще.

Главный редактор Сергей Петрович Алексеев по-настоящему уважал две вещи – диалог и сигары. Считалось, что он бросил курить, а сигары – так, баловство. И вот он сидит в своем кабинете, в сизом дыму, под парадными фото и юбилейными номерами родной газеты, засунутыми под специальное антибликовое стекло, смотрит на посетителей, а те в свою очередь – на чучело белки, прибитое к стене. Белку когда-то искусственно расширили, сделали толстою, с подносом, на котором сложной вязью написано: «На орехи», и денежки положили разной ценности.

– Петрович, ты пойми. Очень надо. Хорошие люди. Помощи просят… Сейчас уже не осталось никого, похожего на тебя. Все, блин, хотят повторить тебя. Но доверяют только тебе. Ты настоящий. Легенда. Обоюдно. Такое дело. И по бизнесу – не нуляк. Только и всего – привлечь взгляд. Поставить вешку.

Сергей Петрович и похвалы любил, но утренние гости его немного пугали.

– Ген, хероплет ты… А ты, Ген, слыхал, что в цирке слоны пьют? – Главный игриво выпустил дым. – Да. Ведро спирта на бочку воды.

– При чем тут? – Гена умел не слышать сарказма.

– Вот это – бизнес! Зима долгая. Слоны мерзлявые. Помоги лучше слонам, Ген.

– Ну, пошли человека, Сергей Петрович. Чего тебе стоит?

В дверь постучали, и с вопросом «Можно?» в кабинет просунулась чья-то голова. Сергей Петрович встал, протянул посетителям руку, извинился:

– У меня летучка. Буду думать…

В кабинет вошли сотрудники, расселись вокруг стола и на диван, который находился поодаль. А Сергей Петрович все стоял в командирской печали, мусолил сигару, молча осматривал подчиненных и так же молча кивал на их приветствия. И вдруг спохватился:

– Авдеева где?

– У нее еще закрыто, Сергей Петрович.

– Тогда начнем.

И тут распахнулась дверь, и Марина в чем-то легком, голубом, улыбнувшись, спросила: «Пустите?» И он хотел было злиться, но тут же остыл. Как она это умела! Не «можно», не «я войду», не «извините», а простое такое словечко, и злость сгорела. Сергей Петрович, конечно, любил Марину, но своею, какой-то неклассифицированной любовью, любил как искусство невозможного, как радугу после дождя.

– Опаздываем, Авдеева.

– Простите. – Марине было нетрудно извиниться.

– Обсудим номер. Выберем гвоздь. Прошу высказываться.

Горский князь Нодар Маглобашвили, временно трудящийся в отделе преступности, воспользовался разрешением:

– Что тут высказываться. Авдеева в очередной раз консолидирует успех.

Сергей Петрович официальным тоном уточнил:

– Авдеева умеет работать. Правда, не всегда хочет. Зато когда хочет… В отличие от тебя, Маглобашвили.

– Мужская грудь не бабья ляжка, Сергей Петрович. – Нодар тоже любил диалог.

– Тебе надо писать словарь. У тебя всему есть емкое объяснение, – порекомендовал Сергей Петрович.

– Я попробую.

– И вообще, я попрошу беречь время не для болтовни, а для плодотворной деятельности. – Главный начинал злиться, поэтому летучка вернулась к традиционному сценарию. Обсуждение. Полемика. Стук начальника кулаком по газете. Коллектив выборочно дремал, потихоньку чатился. Кто внимательно слушал, кто говорил, кто спорил. А Марина смотрела в окно.

Через дорогу от редакции дремал жилой дом, старой еще постройки, довоенной. В Ленинграде похожие на него строения называли «кировскими» или «слезой социализма». Хотя почему сразу слеза? Высокие потолки, балконы. Масштаб и воздух. А Марине нравилось смотреть на одно окно с тяжелыми шторами и большой, немного театральной люстрой. Часто в этом окне она видела девочку, которая красиво сидела за фортепиано и, вероятно, так же красиво играла. Весь интерьер квартиры был необычным, от него веяло если не счастьем, то благополучием. Марина смотрела не отрываясь до тех пор, пока девочка не сняла руки с клавиш и не опустила их на колени.

– Марина? Марина Дмитриевна! – Из задумчивости ее вернул окрик начальника.

– Да! Я тоже так считаю. – Марина научилась отвечать на все, даже на неуслышанные вопросы.

– Ты тоже считаешь, что нет политики далекой от реальности? Ты же у нас ответственная за социалку. Твоя полоса так и называется – «Человеческий фактор». И ты так считаешь? Вот! Вот вы посмотрите! Я окажусь прав.

Коллектив загудел:

– Похоже на мантру.

– Или на басню.

– На ораторию.


– Давай я тебя посчитаю, – предложила Анечка. – Вышел месяц из тумана…

– Отстань от тети Марины, – одернула дочку Настя.

Они были сестры. Марина и Настя. Родные и разные. Все с пометкой очень. Очень родные и очень разные. Сейчас было невозможно представить, что когда-то Настя бросила в Марину утюг и разбила сестре бровь.

– Погодки. – Мать даже не разнимала дочек. – У них конкуренция. Что вы хотите? Теперь все дети такие. Вот Шишкины, двойня, брат с сестрой, а в бассейн на разных автобусах ездят. Так ненавидят друг друга.

У Марины с Настей тоже могло так получиться, но жизнь устроилась хорошо и поводов для личной неприязни не оставила.

– Знаешь, Насть, как-то все сложно стало. – Марина не жаловалась, рассказывала.

– Да так и было.

– Нет, не было, иначе бы я не выходила замуж.

– Любовь, чувство, пульс. Ты была слепая.

– Тогда уж слепоглухонемая.

– Теть Марин, а мы зайдем в магазин? В магазин пойдем? А? Теть Марин! Я хочу в магазин. Купим папе водки, а маме вина. – Девочка тянула за руку и озвучивала первостепенные потребности семьи.

Настя, не слушая дочь, придумала выход:

– Может, Марин, тебе найти кого-то?

– Ты не понимаешь. У меня семья разваливается и рушится.

– Вот и я про то же. Должен же кто-то собирать обломки.

Марина тускло улыбнулась:

– Камнепад… А ты, Ань, что больше любишь? Карамельки или шоколадки?

– Я люблю сардельки!

Их и купили. А также водки, зелени и конфет. Настя любила, чтобы было немного пьяно. Марина же хотела, чтобы Насте было хорошо. Хотя по большому счету хорошо той давно уже не было. У Настиного мужа была вполне себе даже официальная любов ница, которая отличалась от своих многочисленных коллег тем, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не хотела замуж за Николая. Она так ему однажды и сказала: «Люблю тебя как сумасшедшая, но замуж за тебя не пойду». Он и звать не собирался, но упреждающая декларация ему понравилась. Николай полюбил еще сильнее. А она все тянула из Коли невидимую жилу, наматывала себе и ему вокруг шеи и все крепче держала. И ни веселая жена, ни симпатичные дочери, ни собака такса, ни пожарские котлеты, ни сочные хачапури не могли вернуть Колю в дом. Он приходил с работы, молча съедал ужин и ложился смотреть телевизор. Спортивный канал. Насте казалось, что ему все равно, что смотреть, он не переключал даже соревнования людей с ограниченными возможностями. Так было и в этот раз. Настя побежала встречать, льнула, а он:

– Привет. Пожрать есть? Я там поем, – кивок в сторону кровати. И все. Программа встречи выполнена, далее следует программа передач.

– Пошел смотреть свой спорт. Трындец. Ему похер что смотреть, лишь бы имел место быть элемент состязания.

Марина пыталась пошутить:

– Как он только успел тебе детей сделать?

– Это было до того, как мы антенну купили и «Спорт» появился. А сейчас – что? Я поправилась, если не сказать разжирела. Все прет меня и прет. Стала похожа на бульонный кубик. Тетка с вместительным тазом без вредных привычек: не курю, не гуляю, не работаю. То ли дело молодость. Секс, наркотики, рок-н-ролл. Теперь я могу потянуть только секс, и то с некоторыми ограничениями. Знаешь, сестричка, когда ты начинаешь осознавать слова «возраст» и «измена» костями, все удовольствия в жизни могут заменить булки.

«Значит, знает про ту», – поняла Марина. Ей было жалко сестру, жалко себя и особенно было жалко Колину любовницу, которая имела убыточную любовь и всеми силами надеялась получить в один скорый день от этой любви самую наглую прибыль. Марина шла к Насте, чтобы рассказать свое горе, но решила, что пока не надо. Рано.

– Теть Марин, а почему Катя говорит, что от мамы с папой венками пахнет?

– Какими вениками? – хором уточнили Настя с Мариной.

– Венками!

– Какими венками, дочка? Ах! Венками! Ты слышала? Где набралась-то? Ща получишь!

– Это не я, Катька.

– А ты зачем повторяешь?!

Все было как в их детстве. Но все было иначе.


Рано утром Марине надо было уезжать в командировку. Поэтому собираться лучше с вечера. Марина вошла в квартиру, повесила ключ на специальный крючок – Алеша определял каждой вещи свое точное место. И фотографиям, конечно. Хотя фотографий в их доме могло было быть и больше. На одной незначительной стене висели лишь счастливые свадебные, немного военных, пара жанровых. На полу у порога стояла большая дорожная сумка и кофр с профессиональной фотоаппаратурой. «Тоже уезжает», – сказала тихо Марина.

Алексей выбежал встречать, по сравнению с тревожным утром выглядел виноватым.

– Уезжаешь? – Для начала разговора Марина спросила очевидное.

– Да, – согласился Леша.

– Далеко? – Марина знала ответ, но опять уточняла.

– Как обычно.

– Понятно.

Леша нежно, без агрессии, пытаясь обнять, медленно спросил:

– Что?.. Что… тебе понятно? – прижал Марину к себе, погладил по голове. – Я – человек войны. Был человек дождя. А я человек войны. Мне интересно там как фотографу. Это не вопрос денег, престижа и премий. Я езжу туда конкретно работать.

– Да-да. Я все знаю. «К Вам письма в сентябре придут, а он убит еще в июле».

Алексей не любил долгих объяснений, подошел к зеркалу, решил отвлечь:

– Может, мне подстричься? Сейчас модно так, знаешь, здесь много, здесь мало.

Марина улыбнулась:

– Здесь много, а здесь мало – это я, – и показала на себя, на грудь и ниже спины.

– Я серьезно.

Марина кивнула:

– Человек-собака. Эта стрижка называется человек-собака.

– Официально? – Леша не поверил.

– Нет, у люмпена.

Не хотела обидеть, но расстроила. Но у Леши был иммунитет к обидам. Редкое и часто уникальное качество. Вроде бы оно ничем конкретно не помогало, но делало жизненный путь гладким. Даже на войне.

Как фотограф Леша мог снимать моделей, архитектуру, репортажи, а выбрал почему-то войну. Считал, что война несет некую очищающую силу. Открывает в человеке доселе не проявленные черты. Что надо было ему очищать, человеку, который не чувствует обид, было неясно.

«Ужас войны в ее обыденности. В том, к чему привыкаешь, к ощущению чужой смерти, отсутствию бытовых условий. Я антиобщественный человек и знаю свое место на войне». Вот так говорил Леша о себе незнакомым людям, но Марина знала, что это половина правды. Другая ее часть заключалась в нежелании вести оседлую жизнь, но Леша этого никогда не озвучивал, он же не цыган, для которого подобное – привычно. «Зуд ног», – говорила о нем Настя. Лешиной основной творческой религией была война, и он с одинаковой радостной готовностью вступал в бой за хороший кадр, новый оргазм, вкусный плов. Не боролся Леша только за Марину, она, по определению, была частью его самого и не требовала завоевания. Поэтому уже на рассвете, когда было еще непонятно – ночь или утро, – Марина встала закрыть окно, Леша притянул ее к себе за край сорочки и не отпускал долго, до тех пор, пока утро не вышло на работу, пока силы у обоих не закончились.

– Ты из Внукова летишь? – спросила Марина, наспех причесываясь.

– Из Шереметьева.

Марина отложила расческу:

– На какую войну можно лететь из Шереметьева?

Леша шутливо взял Марину за кончик носа.

– А какая работа может быть в Ханты-Мансийске?

– А что не так? – Марине было не до шуток.

– Я не буду тебе рассказывать. Тебя подбросить?

– Нет, я на автобусе.

Они вышли из дому и какое-то время шли рядом, даже умудряясь при всем багаже держаться за руки. Марина думала: «Все хорошо». Леша знал: «Все прекрасно». Они дышали с одним интервалом. А потом Марина села в автобус, а Алексей спустился в метро.


Рейс до Ханты-Мансийска напоминал пригородный рейсовый автобус. Марина и про сам город думала – небось по колено заваленный рыбьей чешуей, пустыми пластиковыми бутылками и бетонными осколками. Оказалось наоборот.

Водитель Марине охотно рассказывал:

– Хорошо у нас. Зелено. Красиво. Но так не всегда было. Вот этот губернатор хороший. И до этого хороший был. А до того здесь коровы по улицам бегали, а вместо дорог доски лежали.

Марина представила, как могут бегать коровы.

Водитель был ангажированный, из администрации, но говорил искренне, хотя наверняка понимал цель ее визита.

– А вы Путина видели?

Марина кивнула.

– Как меня? – Водитель, видимо, задавал этот вопрос всем гостям.

Марина кивнула несколько раз.

– Он красивый?

Марина промолчала.

– А че у вас одежды так мало? – Водителю было интереснее говорить про Путина, чем про Маринину сумку, которую он выгружал, аккуратно ставя на асфальт.

Гостиница была стандартная для этих мест. Трехэтажная. С претензией на красоту и с неработающим сливом унитаза.

Несмотря на то что на улице еще было светло, Марина закрыла плотные шторы, легла на огромную кровать и заснула.

Ей снился Леша, будто он никуда не поехал, что-то там у них отложилось, и он вернулся. Скучал. Хотел лететь к ней. Но подвернулась халтурка. Нормальные деньги, и ехать никуда не надо. Деньги тоже были Лешиной религией, но не главной.

Марина проснулась от настойчивого стука в дверь и поняла, что сон был не сон, а самый нормальный полуночный разговор. Леша в Москве. А она здесь, и надо вставать и открывать дверь.

На пороге официантка с заученной фразой:

– У вас завтрак входит в стоимость проживания. Он через десять минут заканчивается. Вы будете завтракать?

Марина хрипло спросонья спросила:

– А что за завтрак?

– У нас легкий. – Официантка улыбнулась, мол, знаю я вас, худых.

На столе стояла тарелка каши, тарелка с оладьями, миска со сметаной, блюдце с сыром и колбасой, два кекса и чашка кофе.

– Вы принесли мне все, что не съели другие постояльцы? – Марину удивил масштаб завтрака.

Официантка растерялась:

– Менеджера позвать или кушать будете?

– Буду кушать. – Марина сдалась.


Губернатор был хорошим мужиком – ширококостным, мордатым, уверенным в себе. Лютым хозяйственником. Об этом знали все. Президент и Марина тоже не исключение. Но у губернатора, как у истинного стратега, стояла цель на самые дальние политические маршруты. А для этого надо было очень грамотно освободить некоторые краевые валентности. Отчасти поэтому Марина оказалась здесь.

– Конечно, нам нужны преференции. Они нам необходимы. Но так может сказать кто угодно… Надо зарабатывать с прибылей, а не воровать с убытков. Надо… – Губернатора прервал телефон, и его помощник тут же отдал Марине команду выключить диктофон. – Да. Хорошо. Занят. Перезвоню. Откуда я знаю, какой у меня размер талии. Не нужен мне новый ремень. Говорю – перезвоню. Извините. Супруга. – Последнее адресовано Марине. – Так вот… Надо скоординировать федеральные целевые программы с концепцией развития округа и строго придерживаться политики мощного и свободного Российского государства. – Ему самому понравилось сказанное, он расправился и продолжил: – Сейчас мы должны ясно понять, что мы хотим увидеть здесь через десять лет и через пятнадцать. Нельзя рассуждать как на Западе. У вас есть сырье – ну и сидите ровно, поставляйте его нам, а мы вам за это будем давать доллары, на которые вы будете покупать наши товары. Мы для себя таких перспектив не хотим. Как, я думаю, и руководство России. Только руководство страны хочет этого сознательно. Народ, возможно, подсознательно. Понятно излагаю?

Марина кивнула.

– Ну, есть… – Губернатор отпил из чашки с орлом. – Вы охватили все предполагаемые пункты поездки? Три дня не мало? – спросил губернатор и грустно посмотрел на плечо Марины, где через рубашку просвечивала кружевная лямка сорочки.

– Да, я все успела.

– Рад. Очень рад, что вам все удалось, Марина, – улыбнулся губернатор так, как умеет человек, неравнодушный ко всякого рода пороку. – Теперь попрошу вас на наш праздник, на торжественное мероприятие. Сам смогу только к вечеру освободиться. Присоединюсь.

Марина выключила диктофон и закрыла блокнот. Помощник принес ее сумку, находившуюся все это время за пределами верховного кабинета. В целях, надо полагать, безопасности.


Мероприятие, на которое звали Марину, было приурочено к открытию или закрытию какого-то фестиваля, вроде бы телевизионного. Марине это было неинтересно. Но идти надо. Официальная традиционная программа. Слияние рек Оби и Иртыша. Обед. Дорога домой. Вечером прием у губернатора. Все, похоже, как везде, за исключением слияния, до которого надо было плыть, или, как говорят, идти водой. Марину заботливо провожали:

– Можно сидеть здесь. Можно выйти на палубу. Сейчас отплываем. Лучшие люди города…

Плыли не долго. Среди широкой водной глади судно остановилось. Людей на палубе прибавилось.

– Это и есть, если вам интересно, слияние рек, – обращались к Марине, и она обернулась. Увидела мужчину средних лет, с пронзительно умным и спокойным взглядом.

– Вадим. – Мужчина тут же представился.

– Марина… – И добавила без кокетства красивое слово «слияние».

Вадим смотрел на ее свитер с необычными рукавами, натянутыми на большой палец, как обрезанные варежки.

– Разрешите? – Вадим взял руку Марины в свою. – Никогда такого не видел. Фантастика.

Марина в смятении отдернула руку и тут же протянула обратно, надо было спускаться на берег.

На берегу стояли свежесколоченные, богато накрытые столы, сцена ракушка и деревянные туалеты. Несколько рыбацких лодок соседствовали с их теплоходом. Рыбаки в новенькой оранжевой форме, за сценой народный ансамбль в кокошниках, на сцене громкая музыка из колонок, а вокруг абсолютная пустота – песок и вода. Такого Марина за всю свою командировочную практику еще не видела.

– Выходим, гости! Просим на берег! Милости просим. Сейчас мы покажем вам промысел муксуна и пригласим отобедать, – орал распорядитель в мегафон.

За сценой началось оживление. Выбежали женщины с хлебом-солью. Но, вовремя не получившие инструкций, не знали, кому его подносить, метались в отчаянии перед толпой.

– Что такое муксун? – спросила Марина, и вышло так, что рядом стоял только Вадим.

– Рыба… Хорошая рыба. Большая часть моей юности прошла под эгидой консервов «Муксун в томате».

– А под эгидой чего проходит ваша зрелость? – Марина развеселилась, и в этот момент хлеб-соль поднесли к ней. Марина озадаченно посмотрела по сторонам. Сзади ее подталкивали корпулентные дамы из администрации:

– Сделайте одолжение.

Марина с улыбкой отломила хлеб, макнула в соль. Откуда-то появилась рюмка с водкой. Она и ее выпила. Чудесный день. Солнце, блестящая река, белый песок, предвкушение грандиозной пьянки, объединяющее людей, и легкий теплый ветер, который хочется спрятать под несуществующую косынку, чтобы он там гладил волосы и принадлежал только ей одной.

На сцене орали русские народные песни. Возле воды жарили шашлык из рыбы и мяса. Марина сидела в окружении мужчин, счастливо улыбалась. Ей было весело и хорошо среди этих людей на этом празднике.

– Ты, Марин, оставайся у нас. Мы тебя на радио устроим. Или в телик, на передачу. Будешь сменным интервьюером, – предлагал Марине сосед справа.

– А что я мужу скажу? – хохотала Марина. – Осталась в Сибири?

Вадим тоже сидел за их столом, слушал внимательно весь этот необязательный треп, смеялся вместе с Мариной и тоже полюбил этот день, который не нес ему поначалу ничего доброго, а лишь сплошные служебные обязанности и чиновничьи радости.

Закончилось все великим немым – кино. Показывали дрянную историйку. Теплоход. Диван. Кругом люди. На диване два человека. Мужчина и женщина. Марина и Вадим. Они целовались. Просто так. Если к этому занятию вообще уместна характеристика «просто так».

Потом Марина оказалась в одной из главных поз йоги – в позе Шавасаны, называемой еще позой трупа, в кровати гостиничного номера. Одетая. Даже с натянутыми на большой палец рукавами.

Опять Марину будил стук в дверь. Но на этот стук – она знала точно – надо было встать. И встала с большим, правда, трудом. То, что с ней происходило, не имело отношения к синдрому Корсакова или если легче – алкогольному параличу. Марина просто устала и хотела спать, чтобы заодно подавить гравитацию к полузнакомому мужчине, который стоял в коридоре и деликатно стучал в ее дверь.

Вадим не жил в Ханты-Мансийке, только наездами работал. Контролировал бизнес, большой, основательный и успешный. Как и сам Вадим. Успех был естественной формой его существования. Он научился добиваться всего, не поступаясь при этом ни одним из своих принципов. Вадим был порядочным человеком, насколько это возможно в реалиях капиталистического строительства. И честным семьянином. Но Марина этого не знала и не хотела знать. Она же не роман с ним заводит. Поцеловались один раз в угаре. Неприятно как-то вышло, но поправимо.

Вадим зашел в Маринин номер, сел на кровать, убрал волосы с ее лица, провел по ним нежно:

– Муксун в томате.

Марина вяло улыбнулась и честно призналась:

– Мне стыдно.

– Не страшно.

– Я целовалась…

– Мы целовались… – поправил Вадим и без издевки сказал: – Хорошо, что ты это помнишь… – И Марина сразу успокоилась. Поняла, что все – проехали. Остановка Бирюзайка, кто приехал – вылезай-ка.

– Надо на прием, Марин, – тихо сказал Вадим. – Я отпустил твоего водителя.

– Спасибо, – сказала Марина и встала.


Коктейли. Поросята. Фазаны. Симфонический оркестр. Не хватало только жар-птицы. Но все это великолепие вызывало у Марины тошноту. Ее подводили к каким-то людям, знакомили. Подозвали к губернатору, который сиял счастьем ученика на каникулах и оглядывал Марину с интересом, а особенно ее платье. Красивое, простое, но с выразительным декольте. Марина умела такие носить, а жена губернатора нет.

Скоро все эти люди как бы слились в хоровод. У Марины закружилась голова, и она, улыбаясь, стала пробираться к выходу. Следом за ней выбежал Вадим:

– Я тебя потерял.

– Ты меня еще не нашел.

Вадим обошел скамейку, на которой сидела Марина, встал сзади и осторожно повернул плечи Марины немного вбок:

– Видишь, там, где свет, трасса. До Тюмени. Дорога в один конец. Ханты – не транзитный город. В него можно только приехать. Через него нельзя проехать насквозь. Завтра я повезу тебя по этой дороге. Она такая пустая. Можно ехать час и никого не встретить. Особенно красиво в марте. Едешь по фиолетовой земле. Небо малиново-розовое, а земля от него сиреневая такая.

– Я завтра уезжаю, – напомнила Марина.

– Тогда поедем сейчас. Будем ехать-ехать, пока…

– Вадим, я мужу не изменяю. Совсем, – зачем-то добавила Марина.

– Я знаю, – сказал Вадим.

Они ехали в гостиницу, хотя спать Марине уже совсем не хотелось. Вадим рассказывал ей о своем романе с Сибирью. По сути, это была нефтегазовая повесть, но Вадим отмечал другое:

– Я как приехал, сразу влюбился. В одно мгновение. Для мужчин в общем-то это несвойственно. А тут раз вышел из машины и понял, что я люблю этот город. Не за красоту. Какая здесь красота. В нем все совершенно другое, даже движение воздуха. Похожее было, когда с родителями в детстве на море приезжаешь. Ты когда с родителями на море ездила, так чувствовала?

– Я не ездила на море с родителями, – ответила Марина.

В ресторане гостиницы гуляла свадьба. Гости с повязками свидетелей курили возле дверей. Остановили Марину с Вадимом, протянули рюмки, похожие на пол-литровые банки:

– Пьем за молодых!

Марина с Вадимом нехотя взяли, отпили немного. Гости свадьбы со словами: «Эх, Москва», сделали по глотку, уменьшив объем, грохнули посуду об асфальт. В зале объявили медленный танец. То ли дамы приглашают кавалеров, то ли, может, наоборот.

Вадим пригласил Марину. Они танцевали в ее номере. Между кроватью и шкафом прямо в верхней одежде. Потом уже без куртки и пальто сидели на кровати и эмоционально рассказывали друг другу о чем-то, что, кажется, не имеет смысла, но из чего состоит калейдоскоп жизни. Им было хорошо вот так, рядом. Интересно. Весело. В одном кислороде. Они уснули одетые, когда свадьба уже дралась. И проснулись от оранжевого солнца и забытой песенки «Do you love me», под которую свадебные гости отъезжали по домам, а официанты забирали себе недопитое спиртное и заворачивали в фольгу остатки поросенка.

Вадим купил на рынке для Марины рыбу. Попросил завернуть в два слоя плотной бумаги. Взвесил на руке – не тяжело ли ей будет? Нормально.

Они все-таки проехали по тайге, по пустынной дороге, проложенной сквозь нескончаемое болото бесстрашной рукой покорителей сырьевых недр.

В аэропорту надо было прощаться. На регистрации спросили:

– У вас только ручная кладь?

– Да, – ответила Марина.

– А это что? – Сотрудница аэропорта кивнула на связку с рыбой.

– Это щука. А вот это – муксун, – пояснил Вадим.

В этот момент они и сами были как муксун и щука, связанные капроновым шнуром вместе, прижатые обстоятельствами друг к другу, как на блюде, но понимающие, что их конечно же разделят.

– Знаешь… – Вадим перекладывал из руки в руку телефон.

Марина забрала телефон у Вадима и положила к нему в карман:

– Не говори. Не надо. Я очень хотела изменить жизнь, но похоже, что жизнь изменилась сама. Прощай.


На борту самолета было очень мало пассажиров. Должны были лететь спортсмены, но не успели или не захотели успеть.

– Вы можете сесть куда захотите, но желательно не в хвост. Лучше поближе, в бизнес, – объяснила бортпроводница.

Марина шла по проходу мимо пожилого, очень респектабельного мужчины. Он предложил:

– Садитесь поближе. Будет с кем разделить обед. – Достал движением фокусника бутылку виски и потряс ею как приманкой. – Как говорится, летать трезвым приятно, но непривычно.

Марина села от него через проход:

– Я пить не буду.

Мужчина не расстроился:

– Я сам выпью. А что ж, Вадим Сергеевич с вами не полетел?

Марина обескураженно посмотрела на мужчину.

– Да, моя суровая нимфа, ховайтесь в жито, вас видел уже весь город.

– Я думаю, что это еще не повод для совместного полета. – Марина злилась.

– Не могу с вами спорить. Но, учитывая, что Вадим Сергеевич проживает в городе-герое Москве, я мог предположить такую возможность.

Маринин сосед выпил и с наслаждением закурил. Бортпроводница невозмутимо подала ему пепельницу.

Уже в Москве он поинтересовался:

– Вас встречают?

– Нет, – сказал Марина.

– Я могу подвезти, – предложил попутчик.

– Не беспокойтесь. Спасибо.

Марина пошла по трапу, и чем ближе становилась земля, тем дальше казалась сибирская иллюзия. Как говорит Настя: «Вырви глаз и закопай». Марина так и решила. Подумаешь? Идеальная любовь может быть только призраком.

Издалека Марина увидела свет в окне своей квартиры и свет в квартире сестры Насти. Но пошла сначала к себе домой. Открыла дверь, позвала:

– Леша?

И только потом увидела на полу женские сапоги с уродливо надломленными голенищами, чье-то пальто с чудовищным меховым воротником. Марина медленно прошла на кухню, где за столом сидел ее муж с новой стрижкой и с незнакомой девушкой. Оба полуодеты.

– Причесочка зачетная. – Марина смогла сказать только это и выбежала на улицу.

«Вот тебе и прилетело, Марина, за все. Вот и получай – веником по морде. Заслужила». – Мысли были быстрые, но очень конструктивные. Из припаркованной машины слышался прогноз погоды: «Ожидается переменная облачность, без осадков, только днем в северных и западных областях небольшие осадки, преимущественно в виде мокрого снега». В Хантах идет снег, а здесь идет концерт. По особым заявкам.

Марина сидела у Насти и плакала. Даже Коля оторвался от телевизора. Как бы сочувствовал, на деле – выведывал, чтобы сразу, как только Марина уснула на их кухне, пойти во двор гулять с собакой и рассказать другу Лехе все обстоятельно и точно.

Утром Марине не было плохо, просто казалось, что из ее сердца вынули какой-то важный кусок. Его отсутствие не мешало движению, но теперь навсегда ограничивало жизнь рамками «до» и «после».

Пришла Настя, позвала:

– Вставай, Марин. Звонили с работы. Машину за тобой послали. Куда-то там надо съездить срочно. Я сказала, что ты болеешь, по-моему, сам главный звонил, говорит, что в машине болеть легче. Насчет вчерашнего ты не переживай…

Настя скорчилась, как от судороги.

– Насть, ты чего? – Марина спрыгнула с верхнего этажа детской кровати.

– Не знаю, опухла вся. Наверное, почки. Ты же знаешь мои почки. Надо к врачу сходить. Но как представлю эти мытарства… – Настя умела успокаивать.

– А ты не ходи к врачу, сразу «скорую» вызови. Они тебя в больницу привезут, все быстро посмотрят, и уйдешь под расписочку домой лечиться.

– Это выход, – согласилась Настя.

С улицы сигналила машина.

– Ладно, поеду. – Марина опять была полностью одета.

– Вторую ночь сплю одетая. Скоро сроднюсь с этой одеждой, как лошадь со сбруей.

– Потерпи, Марусь, – робко предложила Настя.

– Это ты потерпи, это ведь у тебя почки.


Ехать надо было в сказочное место – школу военных поваров. В рай военного изобилия.

– Вы из газеты? Проходите. По территории будем передвигаться на нашей машине, – предложил прапорщик на КПП и подал Марине руку, усаживая в уазик.

Марина выглядела усталой, сияла синяками под глазами и совсем не хотела работать. А командир все говорил и говорил:

– Среди военных поваров был даже Герой Советского Союза Иван Середа. В 1941 году он кинулся на вражеский танк с топором и прогнул пулемет. Здесь… – командир прошел чуть вперед от стенда с фотографией героя, – макет с обозначением места продуктовой службы. Видите? Первая линия обороны, вторая, третья, а вот здесь… – торжественная пауза, – продуктовая служба. В Великую Отечественную войну было всего тридцать восемь передвижных хлебозаводов и ни один из них войска не потеряли!

Прапорщик стоял рядом и активно кивал. Потом пошли дальше, уже без командира.

– Наша школа военных поваров здесь имеет посадки. Огурцы, томаты…

Марина остановила взгляд на зацветающей розе.

Прапорщик пояснил:

– А это мы имеет цветок розы. Извините, при всем желании не могу подарить. Растим для юбилея жены командира. Пройдемте. Здесь мы имеем свинарник. В свинарнике имеем сто двадцать пять свиней.

Марина с раздражением предположила:

– А свиньи имеют вас.

– Что вы сказали? – Прапорщик не расслышал.

– Ничего существенного. – Марина махнула рукой.

Двинулись в овощехранилище.

– Здесь мы имеем заготовки. Каждый солдат в день имеет норму закатывать в среднем по пятьдесят банок. Ознакомляемся. Имеем: варенье из арбуза номер один, варенье из арбуза номер два, варенье из арбуза номер три.

Марине казалось, что она теряет терпение.

– Варенье из арбуза номер четыре, – продолжал прапорщик. – И… – еще одна значимая пауза, – арбуз маринованный.

Марина уже не слушала. Молча принимала гостинцы, молча обедала в солдатской столовой, молча смотрела, как пекут хлеб на полевой кухне. Вот свежую буханку брала с искренней благодарностью. Даже поцеловала, чем умилила военнослужащих.

Они многого ей не сказали, чего она сама о них знала, например, того, что во вторую чеченскую кампанию многих из поварской школы отправили не на кухню, а наводить БМП. Эти мальчики умели делать только домашнюю колбасу и самолепные пельмени, но командование сочло, что именно они должны дополнять экипаж боевой машины пехоты.


Первый раз за последнюю неделю Марина прекрасно выспалась. Она не поехала ни домой, ни к сестре, а пришла в пустую квартиру детства и была счастлива, что мать уехала отдыхать. Марина легла на свой детский диванчик, обняла какую-то старую игрушку, липкий пыльный мех – мать не умела стирать подобные вещи, – и поняла, что стало легче, появилась возможность чуть-чуть дышать, а не захлебываться обидой.

Сергей Петрович встретил утром на летучке бодрую Марину.

– Так, Авдееву спрашивать не буду. Она у нас совершила хадж в нефтегазовый рай, поэтому она не в теме. А кто еще что предложит? Мы не можем который раз вдудонивать инфляцию. Я хочу генерировать идею позитива. А кругом одни оборотни в погонах.

Марина привычно смотрела в окно напротив. Девочки, за которой она наблюдала в прошлый раз, за фортепиано не было. Инструмент закрыт белым чехлом.

– Марина. – Начальник умел прогонять задумчивость.

Говорить первым хотел он, но Марина обогнала:

– Я хочу отпуск взять. За свой счет, или, может, мне там и обычный полагается?

– Ты чего, из-за вчерашнего, что ли? Ой, обидели мышку, написали в норку. Марин, очень надо было, эти военные, ты сама знаешь, им или сейчас, или никогда. А у меня вчера ты была в доступности. А там такое дело… Прям трибунал. Сама понимаешь.

– Да я не поэтому.

Сергей Петрович воодушевился:

– Скажи мне, что там в Сибири?

– Как обычно.

– Шубу не подарили?

– Да нет. – Марина ухмыльнулась.

– Евпати коловрати! Ты молодец! Хорошо съездила. – Сергей Петрович не смотрел в глаза, смотрел в лист бумаги, на котором весь разговор что-то рисовал. Он знал, что разговор будет трудным, и так лично ему было проще.

– В смысле?

– Ты на что надеялась? – Начальник перешел на особый вид крика – зловещий шепот. – На конец света? Что все ослепнут? – И добавил как заговорщик: – Между прочим, он человек не только известный, но и…

– А я-то думаю! Вы вот про что! Поднялись шлюзы! – Марина резко встала. – Да мне плевать слюнями.

– Сядь! Это не мое в принципе дело. – Начальник вздохнул. – Главное – чтобы ты была счастлива, Авдеева. Фабрики – рабочим, земля – крестьянам, а лучшие девушки – лучшим мужчинам.

– Сергей Петрович, я сейчас заплачу.

– Ох, Авдеева, не надо. – Он переходил на фамилию в особо сложные производственные минуты. – Грустно мне будет без тебя, пока ты в отпуске… Давай так. Ты съезди в сторону Золотого кольца, сделай дело. А потом в отпуск. Вот тебе телефон, договаривайся. Там как-то все с креном, мутно, но меня очень просили помочь. Генка просил. Знаешь Генку? Не важно. Приехала, послушала, записала. Уехала. Все. Не вникай. Поняла? Не вникай.

Что-что, а вникать Марине не хотелось ни во что. Она вошла в свой кабинет, села за стол. Посмотрела на букет в трехлитровой банке – вязанка поздних астр. Подумала. Взяла записку. Прочла. Обернулась к коллеге:

– Оль, может, пойдем пообедаем?

– Давай попозже.

Марина еще раз прочла записку.

– Ты, Марин, сегодня на Неделю моды идешь? Сто лет не ходила. Вон там тебе конверт с приглашением принесли. И мне принесли. Пойдем! – предложила Оля.

Идти не хотелось, Марина вяло протянула:

– Я не знаю.

И тут открылась дверь в кабинет, и появился старец с седой бородой, с прорехами в зубах и в ратиновом пальто. Прямо с порога запел басом на оперный манер:

Конец ознакомительного фрагмента.