Шефство или рабство?
Как ни странно, в седьмом классе я немного взялся за ум. Мать больше всего боялась, что я пойду, как она выражалась, по кривой дорожке. Множество моих сверстников мечтало стать летчиками, и я, хотя меня укачивало даже в автобусе, тоже настроился поступать в летную спецшколу в Харькове. Мать и брат, который учился в лесном техникуме, камня на камне не оставили от летной мечты, уговаривая готовиться к поступлению в лесной техникум на отделение механизации. А мне хотелось стать еще и геологом… Для того чтобы поступить в спецшколу или геологический техникум, следовало хорошо закончить семилетку. И я так взялся за учебу, что меня вскоре избрали даже комсоргом класса.
Мать и брат все-таки уговорили ехать в поселок Кочеток и поступать в Чугуево-Бабчанский лесной техникум. Хоть два года буду находиться под присмотром брата – сбылось желание матери. И она оказалась права – мои друзья детства зачастили в места заключения, получая весьма длительные сроки за крутое поведение.
Поселок Кочеток находится в нескольких километрах от Чугуева, расположен на двух живописных холмах на крутом берегу Донца. Места, как и в Изюме, удивительно красивые. Не случайно здесь проснулся могучий талант великого русского художника И. Е. Репина.
Мой брат учился на два курса старше, поэтому мне легче, чем моим однокурсникам, привыкалось к новой обстановке. Виктор вначале поступил в Горловский горный – там все ходили в красивой форме, после окончания зарабатывали кучи денег. Но как только их опустили в шахту, и он увидел, как писал поэт Николай Анциферов, «я работаю, как вельможа, я работаю только лежа», в тот же день собрал вещички и явился домой.
Поэтому он поступил в лесной техникум, тем более что и сестра закончила такой же, и ее муж Николай Платонович Васильке Но они стали лесоводами, а брат и я приобретали специальность техников – механиков лесного хозяйства. Более того, наши племянницы – близнецы Вера и Надя впоследствии также окончили наш техникум, но отделение бухгалтерского учета. Короче говоря, поселок Кочеток стал нашим семейным Кембриджем – такими скромными оказались образовательные запросы, а учеба зряшной, поскольку никто из нас после Чугуево-Бабчанского техникума по специальности практически не работал.
Жили мы в общежитии человек по 5–6 в комнате. Учились в новом трехэтажном учебном корпусе. Вся территория техникума представляла собой роскошный дендропарк.
Стипендию платили мизерную, поэтому приходилось в субботу после занятий выходить в Чугуеве на автостраду Москва – Харьков – Ростов и на попутках добираться до Изюма. Если ездить на автобусах, то стипендии первокурсника в 120 рублей хватало лишь на три поездки. Поэтому и приходилось договариваться за 5–8 рублей, самое большее – за десятку, доехать до Изюма или с сумками из дому – до Чугуева. Приходилось ездить и зимой в открытых кузовах грузовиков. Бросит водила замасленную фуфайку, сожмешься в углу кузова и так часа полтора-два, все-таки 90 километров. Продрогнешь до костей, спрыгнешь на землю, а идти не можешь – застыли ноги. Удивительно, однако я ни разу после такой поездки серьезно не заболел – только теперь, полвека спустя, недоумеваю: и отчего при ходьбе так болят ноги, почему так при смене погоды ноют кости рук?
Однажды меня подобрал «москвич», и я, расплачиваясь в начале пути по требованию хозяина легковушки, в тесноте сунул бумажник не в карман пальто, а мимо. С деньгами, рублей пятьдесят, не больше, с комсомольским билетом и талонами на месяц в техникумовскую столовую. Хозяин легковушки знал, что я еду в техникум, мог бы по талонам, на которых стояли печати с названием учебного заведения, легко найти адрес и прислать бумажник. Но он, жлоб, позарился на мизерные деньги нищего студента. Да-а, все люди – братья… Или наволочь?
Неприятностей от потери у меня оказалось хоть отбавляй. Из комсомола не исключили (если бы исключили, то автоматически выгнали бы из техникума), но помню, как в Чугуевском райкоме, секретарь, негодуя, допытывался, почему я комсомольский билет хранил вместе с какими-то талонами в столовую? Между прочим, талоны не восстановили, так что целый месяц не отличался сытностью. Пройдет много лет, и я в замзаве отдела сельской молодежи ЦК ВЛКСМ, моем соседе по лестничной площадке на 2-й Новоостанкинской улице, узнаю того принципиального райкомовского секретаря. Он займет квартиру В. И. Прокопова, первого заместителя председателя Комитета молодежных организаций СССР, к которому, бывало, частенько хаживал «на рюмку чая» его начальник, будущий вице-президент страны, глава ГКЧП Г. И. Янаев. Боже, как тесен созданный тобою мир!
В техникуме преподавало немало интересных и по-настоящему приличных людей. К примеру, мудрый интеллигент Иван Павлович Бурма, заведовавший отделением механизации, такая яркая личность, как Викентий Викентьевич Коралис, преподававший «Сопротивление материалов» и «Детали машин». Еще до революции он окончил Санкт-Петербургский институт инженеров путей сообщения, работал паровозным машинистом в Восточной Сибири. Отличался чрезвычайной требовательностью – именно благодаря ему я получил представление о том, что такое русские инженеры старой школы. «Бог знает сопромат отлично, я – хорошо, ваша задача знать его хотя бы удовлетворительно», – говаривал он. Я часто вспоминал его, когда переводил на русский язык роман Игоря Малишевского «Мост через три жизни» – о знаменитом Е. О. Патоне, который учился в Санкт-Петербургском институте инженеров путей сообщения и, между прочим, является одним из отцов-основателей Московского института инженеров транспорта.
Каждый год, полтора месяца весной и полтора осенью, нас отправляли на сельхозработы. То есть из четырех лет учебы мы год трудились батраками, точнее, рабами, в колхозах Чугуевского района. На летние каникулы оставалось по двадцать дней. Не помню даже, чтобы в благодарность за помощь колхозы привезли в нашу столовую хотя бы картошки, не говоря уж о мясе. Наверное, они что-то привозили, но перепадало не нам.
Относились к нам в иных колхозах действительно как к рабам. Однажды мы едва не потеряли студента нашей группы Виктора Аверьянова. Вывезли нас в шесть утра в подшефный колхоз на прополку кукурузы. Аверьянов жил в Осиновке, пригороде Чугуева, где, кстати, родился И. Е. Репин. От Осиновки до техникума километров шесть, стало быть, Виктор вышел из дому никак не позже пяти утра.
Привезли нас на грузовиках в поле, выгрузили кучу тяпок и уехали. Пока не поднялось солнце, мы по рядку кукурузы протяпали. Рядок – километра два длиной. Надеялись, что на другом конце нас ожидает бочка с водой, но ее там не оказалось. Опять взяли по рядку и пошли назад. Солнце нещадно припекало. На небе – ни облачка. Еле-еле вернулись к исходному положению. И тут у Аверьянова случился солнечный удар. Стоял парень и вдруг упал лицом в раскаленный чернозем. Ни капли воды. Да и группа у нас была «гвардейская» – ни одной девчонки. Были бы они, может, догадались бы с собой захватить хотя бы бутылку воды.
До села Пятницкого – километров семь. Аверьянов лежал без сознания. Мы из тяпок и своей одежды устроили тенек, пытались обмахивать ему лицо. Явное обезвоживание организма. У нас тоже начинали шмели летать перед глазами, и наш руководитель группы, добрейший Геннадий Васильевич Тютин, наверняка со страхом думал о том, что мы, ничего не евшие по причине раннего выезда, начнем валиться тоже. Наконец, Аверьянов открыл глаза…
И только часа в два на горизонте показалась двуколка. Подъехав к нам, всадник строго спросил:
– Кто такие? Что вам тут нужно?
Оказался бригадиром полеводческой бригады. Если бы не руководитель нашей группы, мы бы его разорвали. Когда мы, разъяренные, окружили бригадира, начальническая спесь с него мгновенно слетела. Потом он хлестнул лошадь, галопом помчался в село. Через полчаса таким же аллюром примчалась бочка с холодной водой, а затем приехала машина, и нас отвезли на завтрак и обед одновременно.
Осенью мы, не чувствуя никаких угрызений совести, воровали по ночам в окрестных колхозах картошку. Поскольку, повторяю, у наших хозяев не хватало ума отблагодарить своих рабов. Мы явочным порядком исправляли их жлобские привычки, вынужденно занимаясь самозаготовкой. На бахчах не шалили – они охранялись, да и помнили мы, что председатель колхоза из Каменной Яруги за арбуз забил до смерти солдатика. Его сослуживцы потом приезжали искать председателя, но убийца сумел спрятаться. На том всё и кончилось – его даже не судили.
Как-то среди зимы нас, уже третьекурсников, направили на Харьковский тракторный завод. Как бы на практику, в действительности же работать на главном конвейере цеха Ml, где выпускались тракторы ДТ-54. Многим из нас исполнилось только по 16 лет, поэтому заставлять нас работать по 8 часов, да еще в ночную смену, никто не имел права. Мы же о своих правах и не слыхивали.
Вначале я ставил «ленивцы» – передние направляющие колеса. Сам «ленивец» весом под 20 килограммов, пружина, «яблоко», гайка – все это надлежало смонтировать в течение смены около 60 раз. Главный конвейер не ждал. Иногда цапфа «ленивца» не входила в отверстие – хоть плачь. Отверстие овальное или с задирами. И так «ленивец» вставляешь и эдак, меняешь, но и другой «ленивец» всё равно не входит. До определенного места не поставил – конвейер останавливался, загорались красные лампочки в кабинетах всего заводского начальства. Тут же мчались начальники тучей – мать-перемать, почему чешешься? Не лезет? Кувалдой его. Полез… Опять конвейер пошел. После смены я, хотя и занимался в то время тяжелой атлетикой, еле доползал до общаги.
Потом ставил гидроусилители. Так что первыми усилителями ДТ-54 модернизировал ваш слуга непокорный. Вначале за смену пять тракторов выходили с гидросистемами, потом десять, а затем и все тридцать. Крутился волчком. В руках у меня визжал пневматический гайковерт. Как-то я в запарке нажал не так гашетку, и мне придавило пальцы. От болевого шока почти потерял сознание. Рядом находился мастер Гринев, который тут же усадил меня на электрокар и повез в медпункт. По пути достал из кармана тетрадку и сказал:
– Распишись, что ты прошел инструктаж по технике безопасности.
Из-под ногтя капала кровь, он дал чистые концы, чтобы я не замарал журнал. Мне вкатили противостолбнячную сыворотку, обработали пальцы, забинтовали и через полчаса я вновь вертелся вокруг гидроусилителей. В первые же дни пребывания на ХТЗ произошел случай, который я запомнил на всю жизнь. Кого-то поставили на главный конвейер, а кого-то – на поточные линии, на которых для конвейера собирались узлы и агрегаты. Буквально на следующий день цех встретил нас лозунгами: «Привет студентам-практикантам, выполнившим нормы выработки на 300 процентов имярек, на 350 – имярек, 400 – имярек!» Мы обалдело смотрели на приветствие, а нас уже дергали за рукава работяги. «Вы что, сопляки, делаете? Вы нам расценки собьете и уедете, а нам тут мантулить», – так в самой невинной редакции передаю их возмущение. Но, оказалось, они сами и виноваты – не объяснили нам, сколько надо делать на каждом рабочем месте, чтобы не сбить расценки.
Меня этот случай буквально потряс. После него я знал, что производительность труда в стране можно повысить сразу в разы, а не на несколько процентов за год. Чудовищная система, когда рабочий не мог делать столько, сколько мог, поскольку он тут же проигрывал в заработке, тормозила развитие страны, в конце концов, привела к застою и экономическому краху. Не менее чудовищна система так называемого социалистического соревнования, рассчитанная на то, что кто-то, предав интересы своих товарищей, рванет вперед и получит грамоту, премию, квартиру, орден, а то и звание Героя Социалистического Труда. Но за награду следовало всегда «маячить» впереди, пока не случится «разруха в сраци»…
Еще один жестокий урок преподал мастер с фамилией пушкинского героя. Нам начальство без устали обещало выплатить зарплату. Мы вкалывали в три смены и зарплату, безусловно, заслужили. Но в последний день, когда пришла пора расчета, мастер Гринев куда-то пропал. Начальство, к которому мы обращались, неизменно ссылалось на него. Так его и не дождавшись, мы решили прийти за расчетом на следующий день. Но у нас на проходной отобрали временные пропуска – видимо, система эксплуатации и грабежа «студентов-практикантов» на ХТЗ отличалась совершенством. За месяц работы нам не заплатили ни копейки. Так что у ХТЗ передо мной должок – минимум целая месячная зарплата.
Здесь нельзя не добавить, что в СССР существовала целая система рабского труда. Десятки лет безвозмездно, усеивая своими трупами одну шестую суши, трудились заключенные. На тех же условиях трудились и военнопленные, но они отрабатывали грехи своих правителей. В конце концов, заключенным стали платить, пусть и гроши, и за четверть века набегала какая-то сумма.
Колхозники десятилетиями трудились за трудодни, так называемые «палочки». Оплачивались они мизерно. Но студенты, школьники, всевозможного пошиба служащие вкалывали на полях и на овощебазах совершенно бесплатно. Поразительно, однако рабский труд назывался шефством. Изобретатели понятия отличались не меньшим коварством, чем Сталин, который министром просвещения как-то назначил Потемкина. Слово «шеф» пришло к нам из французского языка. Там chef – начальник, глава предприятия, босс. Составители «Словаря иностранных слов» советских времен показали себя изворотливыми и верными учениками товарища Сталина. Приведу их толкование слова: «2) лицо, учреждение или организация, оказывающие регулярную помощь другому лицу, учреждению или организации (гл. образом в культурно-политической работе), напр. в подшефной школе». Сколько же здесь иезуитского вранья! Увы, ничуть не меньше, чем в приговорах советских, как известно, самых справедливых судов. Они долгое время приговаривали к «лишению свободы», стало быть, косвенно утверждая, что наша страна и в целом соцлагерь – территория, где люди пользуются благами свободы. Полстраны без паспортов, но зато как «свободно»! И «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» – самое поразительное, что мы, фактически невольники, крепостные или рабы, с гордостью распевали эти слова. Поистине, пипл все схавает…
Думается, что бесчисленные «праздники коммунистического труда» – субботники и воскресники – отвращали людей от «светлого будущего» больше, чем тучи бездарных платных пропагандистов и бесплатных, по призванию или принуждению, агитаторов. Стоило только даже мало-мальски вдумчивому человеку представить «праздник» в качестве эталона своего грядущего будущего, как он становился до конца дней своих антикоммунистом. Большевистские привычки к рабскому труду значительно «продвинули» вперед «реформаторы»-ельциноиды. Эти необольшевики вообще годами не платили людям заработанное.