Сирин под микроскопом
Вячеслав Курицын. Набоков без Лолиты: Путеводитель с картами, картинками и заданиями. М.: Новое издательство, 2013
Рецензия давно уже стала восприниматься как почти молниеносная реакция на то или иное произведение. Потом уж придут (а скорее всего не придут) аналитические, обзорные статьи, этакие танки и самоходные орудия, рецензия же в литературной критике нечто вроде разведки боем…
Но не все произведения можно отрецензировать быстро, некоторые вообще с трудом поддаются рецензии. А то и вовсе не поддаются – о них нужно писать много и долго.
На книгу Вячеслава Курицына «Набоков без Лолиты» наша литературная критика рецензиями почти не откликнулась, больших статей я пока не встречал. Писать рецензию спустя три с лишним года после выхода произведения как-то нелепо, статью же я не потяну – статья под силу серьезному, глубокому, но живому, конгениальному по азарту автору книги набокововеду. Есть ли таковой в нашем литературоведении – я не знаю.
Тем не менее попытаюсь выразить свое мнение об этом неординарном (а многое из того что делает Курицын – неординарно) труде, посвященном «именно русским текстам мастера», которые «первоначально печатались под именем Сирина».
Книга «Набоков без Лолиты» появилась у меня довольно давно. Я начал читать с интересом, и первые главы увлекли. Хотя был заметен некоторый умышленный сумбур: автор сыплет и сыплет деталями, нанизывает на нить повествования вроде бы лишние мелочи, и порой нить не выдерживает, лопается, и автор берет новую нить, нанизывает новые детали и мелочи.
В конце концов этот метод меня утомил, книга была отложена в сторону… Нет, я вовсе не разочаровался в ней, а понял, что читать надо иначе.
Аннотация наверняка не врет, сообщая, что это дневник, и что он писался в течение двадцати лет. Да, такую книгу невозможно написать за год, даже за пять. Она – результат многократного чтения произведений Владимира Набокова (а вернее, повторюсь и уточню, написанных на русском языке и опубликованных под псевдонимом Владимир Сирин, хотя и англоязычные не обойдены вниманием автора), чтения с карандашом в руке, с выписками, может быть, с составлением каталога: вот здесь карточки о курении в книгах Сирина, здесь о – трамваях, здесь – архитектура Берлина…
Хотя к определению «дневник» я бы придрался. Дневники изначально имеют хронологическую последовательность, даже если содержание их в основном – перемешанные во времени воспоминания, вневременные фантазии. «Набоков без Лолиты» скорее, как и сказано в подзаголовке, – «путеводитель». Это путеводитель по лабиринту набоковских произведений, его жизни, той эпохи и тех мест, где эта жизнь прошла…
Чтения путеводителей по городам и странам, даже самых художественных, дело, по-моему, почти бесполезное. До того как я побывал в Париже, Берлине, я пытался читать путеводители по ним (не зная, конечно, что я там когда-нибудь окажусь) и мало что понимал, не видел красоты Елисейских Полей, Лувра, Бранденбургских ворот, площади Жандармский рынок. Иллюстрации не помогали, а скорее мешали воображению. Но когда я попал в Париж, Берлин, прочитанное и вроде бы отброшенное когда-то памятью как мусор, вернулось и пригодилось.
С путеводителями по литературным произведениям дело обстоит почти так же. Хотя здесь есть свои странности…
Не могу назвать Набокова (нет, в данном случае именно Сирина, так как переводной и самопереводной Набоков для меня до сих пор – темный лес, в который я забегал, но в котором не задерживался) в числе своих любимых и уважаемых авторов. Но в то же время роман «Машенька», многие рассказы, некоторые стихотворения считаю необходимыми для каждого, кто увлекается чтением русской литературы; не могу определить, чем именно, но Сирин повлиял на меня как на человека, пробующего писать прозу…
Открывая книгу Курицына, я помнил содержание или хотя бы фабулу прочитанных когда-то (что-то и перечитывал целиком или частично позже) «Защиты Лужина», «Приглашения на казнь», «Дара», других произведений Сирина; знал, конечно, основные вехи жизни Набокова-человека, главные события того времени, на которое эта жизнь пришлась.
Но этих знаний оказалось недостаточно, чтобы чтение книги Вячеслава Курицына было не то чтобы легким, но хотя бы по-настоящему полезным. Пришлось обложить «Набокова без Лолиты» томами самого Набокова…
Сделал я это интуитивно, а потом уже, начав пытаться написать это свой текст-впечатление, наткнулся на слова Вадима Левенталя в его статье по совсем другому поводу, но коснувшейся книги Курицына: «Нужно быть фанатом В.В. (Набокова. – Р. С.), чтобы читать ее. И – много времени. Нужно вчитываться, параллельно перечитать всего Набокова».
С одной стороны, очень точно, с другой… По-моему, можно стать фанатом Набокова, осилив книгу Курицына.
Чтение вообще удивительная вещь. С тоской вспоминаю времена, когда я читал просто так, не держа в голове, что о прочитанном стоит написать. Многие книги впускали внутрь себя, я бежал взглядом по строчкам, отмечая подсознательно: вот это хорошо, очень хорошо, а вот здесь хуже, плохо… Но это именно подсознательно, даже без оценок «хорошо», «хуже». Просто в душе становилось то горячо и светло, то тускло и прохладно.
Теперь такое чтение для меня невозможно. Даже Гоголя, Льва Толстого, Булгакова я читаю не душой, а головой. Пытаюсь включить душу, но чаще всего безуспешно… И в руке у меня во время чтения карандаш – отметить удачное словосочетание, поблизости блокнот – выписать цитату, зафиксировать собственную попутную мысль.
И дело здесь не только в моих литературных занятиях. Просто я знаю, что душа в любой момент может очнуться и потребовать: а найди мне такой-то прекрасный абзац; что за чудесной слово было у такого-то? И не имея пометки, выписки, мозг начинает мучиться. Излистываешь книгу от корки до корки, проклинаешь себя, что читал без письменных принадлежностей…
Знакомство с Набоковым происходило у меня, как и у большинства моих сверстников и людей старше, в конце 80-х, когда в СССР появились первые публикации его произведений в журналах, а следом и книги, – самом конце 90-х, когда, кажется, в издательстве «Симпозиум» завершилось собрание его сочинений… Читал, конечно, без карандаша, часто запоем, одну книгу за другой. В голове многое перемешалось, перепуталось (сюжеты, персонажи у Набокова-Сирина, как известно, нередко перетекают из произведения в произведение), многое, по ощущению, важное, драгоценное ушло в глубь книг – именно книг, этаких бумажных кирпичиков.
Лишь недавно я понял, что книги Набокова нужно изучать. Примерно так же, как изучил их (по крайней мере половину – написанные по-русски) Вячеслав Курицын. Изучил и пусть хаотично, несколько путано, но все же оформил в труд «Набоков без Лолиты».
Впрочем, хаотичность и путаность несомненно умышленны – с умыслом…
Я назвал свой текст «Сирин под микроскопом». Действительно, Курицын рассмотрел романы, повести, рассказы, пьесы, стихотворения Набокова-Сирина словно бы в микроскоп. А потом, глядя в микроскоп, прошел по тем улицам, по которым ходили герои этих произведений. В этом подвиг автора «Набокова без Лолиты», но и беда книги как продукта (да простят меня за это буржуазное слово все возмутившиеся).
Ясно, что Вячеслав Курицын хотел написать именно такую книгу. Других книг о Набокове и так предостаточно. Но если автор смотрел в микроскоп в течение двадцати лет (конечно, надо полагать, с перерывами), то читателю смотреть в предоставленный микроскоп даже неделю попросту больно. Мало кто засядет за эту книгу-микроскоп всерьез, поминутно отрываясь от нее, хватая книги Набокова, чтобы свериться, увидеть панораму, продолжить действие, выхваченное крошечным объективом. Это нелегкий труд, но он помогает понять, заметить многое, пропускаемое при беглом чтении в произведениях Набокова.
Слово «игра» в отношении литературы употребляется в основном в негативном значении. Правда, стоит помнить, что игра бывает разной. Набоков играл – играл умно, всерьез. И если его виртуозная игра в сюжетах на поверхности, достаточно вспомнить хотя бы рассказы «Возвращение Чорба», «Подлец», то игра смыслами, деталями – нуждается в микроскопе.
Вот, например, фрагмент исследования Вячеслава Курицына:
«Левушка не овладел Машенькой на мшистой плите. Сослался на звуки в саду.
Потом, когда они шли к воротам по пятнистой от луны дорожке, Машенька подобрала светлячка. Рассмотрела и рассмеялась:
– В обчем – холодный червячок.
В романе («Машенька». – Р. С.) есть и другие примеры, когда фраза, посвященная вроде бы одному предмету, касается на самом деле (или одновременно) иного.
Алферов за обедом сшибает стакан Ганина, извиняется, а Ганин говорит: «Пустой», и трудно здесь не расслышать оценку Ганиным алферовской личности.
Прощаясь с Людмилой, Ганин говорит будто о погоде – «Пора перестать топить. Весна». Пора, очевидно, самому Ганину перестать искусственно подогревать угасшие чувства.
В одну единицу текста упаковано два смысла.
Как и в слово «новенькая» в «Письме в Россию», которое одновременно «кодирует» и старушку, и веревку.
Федор Константинович мечтает, что, может быть, когда-нибудь не то человеком, не то привидением он выйдет на станции своего детства и пройдет стежкой вдоль шоссе с десяток верст до Лешина – «несмотря на идиотскую вещественность изоляторов». Изоляторы – электротехническое приспособление на проводах, затрудняющее беспрепятственные буйства отвлеченных энергий, сцеживающих людям свет. Но изоляторы, конечно, – это и советские камеры временного содержания, угрожающие беззаконному путешественнику. В первом своем значении (укрощения невидимых энергий) они угрожают привиденческой ипостаси беззаконного путешественника, во втором – его бренному телу.
У слов есть тень, и не всегда ясно, какое из работающих значений является основным, солнечным, а какое – дополнительным, теневым».
Каким тиражом издана книга – не указано, сколько людей стали ее обладателями – мне неизвестно. Но я бы посоветовал иметь ее в своей домашней библиотеке. И именно в бумажном виде. «Набоков без Лолиты», конечно, не для чтения перед сном, в метро. Эта толстая и тяжелая книга, скорее, провокация. Провокация увлечься Набоковым или вернуться к нему.
Я поддался на провокацию, на протяжении нескольких месяцев то и дело возвращался к микроскопу, моя комнатка была завалена раскрытыми томами – самого Набокова, о Второй мировой, Пушкина, Тургенева, Чернышевского – и напоминала кабинет книжного вивисектора.
Умнее я, кажется, не стал, открытий не сделал, нового литературного существа не сшил. Может, потратил многие и многие дни без толку. Но не жалею об этом. И книгу Курицына по-прежнему держу неподалеку.