Всеобщая история любви. Предисловие (Диана Акерман, 1994)

Словарь любви

Любовь – это великое непостижимое. В страшных снах, одержимые одними чувствами, мы создаем чудовищ. Ненависть крадется по улицам, с ее клыков капает кровь, страх парит над узкими улочками на крыльях нетопыря, и ревность гонит по небу липкую паутину. В дневных грезах мы можем сохранять самообладание, отражать нападки противника, одерживая победы на полях славы под восхищенные крики толпы, стремительно бросаясь в самое пекло. Любовь – это сон, мечта, греза, но какая? Безумная и безмятежная, неусыпная и спокойная, мучительная и крепкая, взрывная и уравновешенная – любовь командует огромной армией настроений. Надеясь на победу, прихрамывая после последней схватки, влюбленные выходят на арену снова и снова. Мы затихаем, но мы бесстрашны, как гладиаторы.

Я подношу стеклянную призму к окну. Сквозь нее проникает солнечный свет и падает на пол, переливаясь всеми цветами радуги. То, что мы называем белым, – это целый спектр разноцветных лучей, заключенных в тесном пространстве. И призма их освобождает. Любовь – это белый цвет чувств. Она включает в себя множество ощущений, которые, из лени или по ошибке, мы вмещаем в одно слово. Искусство – это призма, которая их освобождает, а эти ощущения потом образуют разные сочетания. Когда искусство распутывает плотный клубок чувств, любовь обнажает их суть. Но их нельзя ни измерить, ни систематизировать. Все соглашаются с тем, что любовь – это нечто восхитительное, что без нее невозможно, но все думают о ней по-разному. Однажды я услышала, как спортивный комментатор сказал о баскетболисте: «Ему подвластно непостижимое. Только полюбуйтесь на его танец». Каким бы возвышенным ни было представление о любви, для ее объяснения пригодился бы и самый приземленный образ, если он точно ухватывает ее суть. Несколько лет назад у меня был роман с одним мужчиной, и этот роман был для меня и спортом, и развлечением. Но в конце он некрасиво остановил мяч в игре моей жизни. Однако в целом любви подвластно все непостижимое. Она позволяет нам исполнять наш самый прекрасный танец.

Любовь. Какое короткое слово используем мы для идеи столь огромной и мощной, что она изменила течение истории, усмирила чудовищ, вдохновила на создание произведений искусства, ободрила одиноких, умягчила суровых, утешила порабощенных, прославила униженных, довела сильных женщин до безумия, а целые государства – до позора, вызвала крах воротил преступного мира и уничтожила королей! Как можно уместить это безмерное понятие – любовь – в тесные границы одного маленького слова? Попытавшись выяснить происхождение этого слова, мы обнаружим смутную и запутанную историю, уходящую вглубь веков, к санскритскому слову любхяти («он желает»). Я уверена, что это слово появилось гораздо раньше. Любовь – это древнее исступление, желание, которое старше цивилизации, явление, мощные корни которого уходят в темные и таинственные глубины тысячелетий.

Слово «любовь» мы используем так небрежно, что оно или почти полностью теряет смысл, или, наоборот, значит абсолютно все. «Любить» – amare – это первый глагол, который учатся спрягать по-латыни студенты. Каждый знает, что любовь может быть мотивом преступления. «Ах да, он же был влюблен, – вздыхаем мы. – Это все объясняет». И действительно: в некоторых европейских и южноамериканских странах простительно даже убийство, если оно объясняется как «преступление на почве страсти». Любовь, как и правда, – неопровержимая защита. Тот безвестный француз, который первым сказал, что «любовь заставляет планету вращаться», вероятно, думал не о небесной механике, а о том, как любовь приводит в движение механизм жизни, благодаря которому сменяется поколение за поколением. Мы думаем о любви как о позитивной силе, которая так или иначе облагораживает того, кто ею наделен. Когда друг признается, что он влюбился, мы его поздравляем.

В легендах ни о чем не подозревающие юноши и девушки выпивают любовный напиток – и тут же теряют голову. Как и алкогольные напитки, любовный напиток может выглядеть по-разному и иметь разную крепость. У него сложный букет из различных пикантных ингредиентов. Вкус человека в любви тесно связан с его культурой, воспитанием, поколением, эпохой, полом и так далее. Ирония судьбы в том, что, хотя иногда мы и думаем о любви как о предельном Единстве, она не монотонна и не однообразна. Любовь – это ткань, подобная батику, ее создает множество эмоций и их оттенков. Ее образцы бывают разными, а яркость меняется. Какие образы приходят в голову моей крестнице, когда ее мать говорит: «Я люблю мороженое “Черри Гарсия”», «Я по-настоящему любила моего парня в университете», «Разве ты не любишь этот свитер?», «Этим летом я бы съездила на неделю на озеро, я его люблю», «Мамочка тебя любит»? А поскольку в нашем распоряжении всего одно слово, мы говорим о любви или преувеличенно, или несуразно. «А как ты меня любишь?» – спрашивает ребенок. И родитель не может ответить: «Я (далее должен стоять глагол, обозначающий безусловную родительскую любовь) тебя»; вместо этого мать широко разводит руки и пальцы, словно приветствуя солнце и небо и все сотворенное, и говорит: «Вот так!» Или: «Представь себе что-то самое большое, что только можешь себе вообразить, потом его удвой. А я тебя люблю в сто раз больше!»

Когда Элизабет Барретт Браунинг написала свой знаменитый сонет «Как я люблю тебя?», она стала «считать способы» не потому, что у нее был арифметический склад ума, а потому, что английские поэты всегда искали личные приметы своей любви. Нас, то есть общество, смущает любовь. Мы относимся к ней так, словно это что-то непристойное. Мы принимаем ее неохотно. Даже само слово «любовь» мы произносим запинаясь и краснея. Но почему же мы стыдимся такого красивого и естественного чувства? Обучая студентов литературному мастерству, я иногда давала им задание – написать стихотворение о любви. «Будьте точными, сохраняйте индивидуальность, умейте описывать. Но только не используйте штампов, – предупреждала я их. – И никаких скабрезностей». Это задание я даю отчасти потому, что оно помогает им понять, как мы зажаты, когда речь идет о любви. Любовь – это самое важное в нашей жизни, страсть, ради которой мы сражаемся не на жизнь, а на смерть, – и все-таки чувствуем себя неловко, боимся назвать ее своим именем. У нас нет гибкого словаря, чтобы говорить или думать о ней напрямую. Существует множество колоритных глаголов со значением «воровать», десятки слов для описания тончайших оттенков ненависти, и при этом – ничтожно мало синонимов для обозначения любви. Наш любовный лексикон столь скуден, что поэту приходится выбирать между штампами, вульгаризмами и эвфемизмами. К счастью, это подстегивает фантазию и приводит к созданию произведений искусства, насыщенных богатой образностью. Вдохновенные поэты создают собственные словари. Миссис Браунинг послала своему мужу поэтический абак любви, иносказательно выразивший «сумму» ее чувств. Другие влюбленные пытались определять степень своей страсти столь же изобретательно. В стихотворении «Блоха» Джон Донн смотрит на блоху, напившуюся крови из его руки и из руки его любимой, и радуется, что их общая кровь объединилась в брачном союзе в желудке блохи.

Да, влюбленные чаще всего довольствуются сравнениями и количественными обозначениями. «Ты любишь меня больше, чем ее?» – спрашиваем мы. «А ты будешь любить меня меньше, если я сделаю не так, как ты хочешь?» Мы боимся встретить любовь с открытым забралом. Мы думаем о ней как о своего рода несчастном случае, дорожной аварии, приключившейся с сердцем. Это чувство, которое пугает нас больше, чем жестокость, насилие, ненависть. Нас сбивает с толку и приводит в замешательство неопределенность этого слова. В конце концов, любовь предполагает крайнюю уязвимость. Мы вооружаем человека остро заточенным ножом, раздеваемся догола, а потом просим его подойти поближе. Что может быть ужасней?

Если бы жительница Древнего Египта каким-то чудом оказалась на автозаводе в Детройте, то она, разумеется, была бы сбита с толку. Для нее все выглядело бы непривычно – например, то, что от одного прикосновения к стене помещение озаряется светом, от другого – наполняется теплым, «летним» ветром или потоками холодного, «зимнего» воздуха. Ее поразили бы телефоны, компьютеры, мода, язык и обычаи. Но, увидев, как мужчина и женщина украдкой целуются в тихом уголке, она понимающе улыбнется. Представители любых эпох и жители любых континентов понимают, что такое любовь. Точно так же они интуитивно чувствуют притягательность для них той или иной музыки, даже когда не могут в точности объяснить, что именно она выражает или почему им нравится музыка одного композитора, а не другого. Наша египтянка, предпочитающая подобное птичьему щебету звяканье систра, и современник XX века, любитель напоминающего клацанье челюстей тяжелого рока, разделяют страсть к музыке, понятную им обоим. Так и с любовью. От древности к современности менялись ценности, обычаи, правила этикета, но не величие самой любви. Да, все мы отличаемся друг от друга походкой, жестами, манерой одеваться, но ведь и деловой костюм, и саронг – все это одежда. Любовь тоже любит одеваться как можно разнообразнее: одни ее наряды причудливы и (на наш вкус) шокируют, другие – более привычны, но все они – часть гигантской фантасмагории. Наше сердце – как танзанийский природный парк Серенгети с его разнообразием ландшафтов и животного мира, где стираются различия между эпохами и народностями. Здесь все костры пылают одинаково.

Помните, с каким чувством вы прощаетесь с любимым? Разлука – это больше чем сладостная грусть; расставаться – значит рвать себя на части, если вы с любимым составляете одно целое. Это ощущение сродни мукам голода, и поэтому в обоих случаях мы говорим о боли. Вот почему Амура изображают с колчаном, полным стрел, – потому что иногда любовь пронзает сердце болью. Любовь – благотворная жестокость. Обыденная, как роды, любовь тем не менее – редкость: она всегда застает врасплох, и ей невозможно научить. Каждый подросток открывает ее заново, каждая пара определяет ее по-своему, каждый родитель изобретает ее сам. Люди ищут любовь, как если бы она была городом, погребенным под песками пустыни, – городом, где удовольствие – это закон, где улицы вымощены парчовыми подушками, а солнце никогда не заходит.

Если это так очевидно и широко известно, тогда что такое любовь? Приступив к созданию этой книги, я занялась изысканиями потому, что у меня было много вопросов, и еще не знала, какие ответы на них смогу найти. Как и большинство людей, я верила тому, о чем мне рассказали: что понятие любви было изобретено древними греками, а романтическая любовь началась в Средние века. Но теперь я знаю, насколько недостоверной оказалась эта молва. Романтическую любовь можно обнаружить и в самых ранних рукописных источниках, созданных человечеством. И большинство слов любви, и образы, которыми пользуются влюбленные, не менялись тысячелетиями. Но почему же на ум приходят одни и те же образы, когда люди описывают свои романтические чувства? Меняются обычаи, культура и вкусы, но не сама любовь, не сущность самого чувства.

«Животное притяжение», как мы иногда ее называем. После страстного свидания женщина может назвать мужчину, с которым она переспала, «настоящим животным», подразумевая, что это – похвала его сексуальности. Если она скажет это ему сама, да еще и в шутку зарычит – утехи можно продолжать. И правда: разъяснение множества наших любовных обычаев можно найти в животном мире. Здесь много параллелей. Самцы животных часто дарят своим избранницам нечто подобное обручальным кольцам; самки проверяют благосостояние самцов, а «скромность», в том числе напускная, – такая же козырная карта для самок птиц, насекомых или пресмыкающихся, как и для наших женщин. В этой книге я иногда упоминаю о брачном поведении других живых существ – хотя и не очень пространно, потому что уже подробно писала на эту тему в других моих книгах. Думаю, повторяться будет лишним. (Я сделаю только одно исключение, когда расскажу, что думаю о поцелуях.)

В историческом разделе этой книги я буду рассматривать ближневосточную культуру (Египет), в которой обнаружены самые ранние письменные упоминания о любви, а затем покажу, как менялась природа любви в древнем и современном западном мире, так что, насколько это возможно, я буду придерживаться единой сюжетной нити.

Однако, когда речь заходит об истории любви, надо помнить, что мы больше знаем о любовной жизни представителей высших социальных слоев, чем о любовной жизни простонародья – людей, у которых было мало свободного времени и которые жили в стесненных условиях, деля свой кров и постель с другими бедняками; конечно, их любовная жизнь заметно отличалась от жизни тех счастливчиков, у которых была возможность сибаритствовать и уединяться. К счастью, любви подвластны все, от крестьянина до короля, и в хижинах она цветет так же, как и во дворцах.

Было бы заманчиво думать о любви как о прогрессе, как о движении от невежества к утонченному свету разума, но это не так. Любовь – это не лестница, по которой мы поднимаемся со ступеньки на ступеньку, оставляя пройденное внизу. Человеческая история – не путешествие по местности, в ходе которого мы, приближаясь к новому, оставляем прежнее позади. Мы кочевники, мы все время в пути и везем с собой все, что у нас есть, – от семян и гвоздей до воспоминаний. Мы храним в памяти трудности, которые преодолевали везде, где только ни жили, мы носим с собой верования наших предков. Наш груз тяжел, но сбросить его мы не можем, и именно это когда-то сделало нас людьми. То, как мы любим в XX веке, – это и совокупность чувств прошлого, и реакция на современную жизнь.

Начиная собирать материалы для этой книги, я пыталась разыскать в библиотеках авторитетные исследования о любви, однако обнаружила, что их совсем мало. Например, в собрании микрофильмов Ареальной картотеки человеческих отношений база данных по антропологии представляет свыше трехсот мировых культур и включает в себя информацию по всем темам – от развода до украшений для носа. Но отдельной базовой категории или шифра для любви нет. Почему же так мало исследований любви? Явно не потому, что любовь представляется субъективной сферой с недоказуемыми предположениями, слишком эмоциональной для того, чтобы социологи отнеслись к ней серьезно (и получили соответствующее финансирование). В конце концов, существуют бесчисленные исследования, посвященные войне, ненависти, преступности, предрассудкам и так далее. Социологи предпочитают изучать негативное поведение и негативные эмоции. Может быть, они не чувствуют себя столь же уютно, изучая любовь саму по себе, в чистом виде. Я добавляю «в чистом виде», потому что любовь-то они изучают – они часто исследуют то, что происходит, когда любви не хватает, когда ей мешают, когда она исковеркана или когда ее нет.

Как возникает любовь? Как ее можно понять в контексте эволюции? В чем состоит психология любви? Эротическая и неэротическая любовь – по сути одно ли и то же? Кто по своей природе любит больше – мужчина или женщина? Что такое материнская любовь? Как любовь влияет на наше здоровье? Можно ли сказать, что у мужчин и женщин – разные сексуальные программы? Как связаны между собой отсутствие любви и преступность? Что такое химия любви? Моногамны ли мы по природе или рождены, чтобы обманывать? Как менялось представление о любви от эпохи к эпохе? Действительно ли существуют афродизиаки? Испытывают ли любовь животные? Каковы обычаи и причуды любви?

Нам очень повезло, что мы живем на планете, изобилующей человеческими существами, растениями и животными, и часто меня изумляет, какие странные задачи ставит перед ними эволюция. Но из всей жизненной круговерти, из всех тайн, которые нас зачаровывают, я предпочитаю любовь.