Всемирный разум. Глава вторая. Что значит «читать сознание»? (Майкл Хорост, 2011)

В своем остроумном предисловии к книге «Нас ждет замена мозга по частям» (“Toward Replacement Parts for the Brain”) специалист в области нейроинженерии Джеральд Е. Леб (Gerald Loeb) отмечает разницу между вымыслом (fiction) и ложными (false) предположениями[22]. К первому, по его мнению, относится то, что выходит за пределы технологических возможностей, но не противоречит физическим законам, – например, полет на Юпитер. Вторым же следует считать то, что нельзя совершить по законам физики, – скажем, перемещение быстрее скорости света.

Давайте уберем с нашего пути некоторые «ложные» предположения относительно майндридинга, или «чтения сознания» (mind reading). Независимо от уровня своей совершенности, оно не позволит ни одному человеку почувствовать, каково это – быть другим. Мозг, используя свои нейронные связи, может только интерпретировать представление о другом мозге – то есть всегда рассматривает его под собственным углом зрения. Нейробиолог и эволюционист Марк Хаузер (Marc Hauser) размышляет о том, что могло бы происходить, если бы человек обладал обонянием собаки и соответствующим устройством мозга. «С помощью новой и выдающейся обонятельной системы, – пишет ученый, – человеческое существо могло бы учуять ничтожные миллимоли мочи на гидранте, который находится на площади в сотню ярдов, но интерпретировало бы обнаруженный запах так, как свойственно человеку». Собаке этот запах мог бы понравиться, а у человека вызвал бы отвращение[23]. Подавать в два различных мозга одни и те же данные – вовсе не означает, что полученный опыт у каждого из них будет одним и тем же.

То же самое относится и к людям. Ученые Иллинойского университета сделали видеозапись студентов, обменивающихся пасами на баскетбольной площадке. А затем предложили зрителям проследить, сколько раз мяч будет передан из рук в руки. Половина опрашиваемых не заметила человека в костюме гориллы, который прошел прямо по полю, среди игроков. Некоторые из видевших запись обращали внимание на эту гориллу, другие – нет, хотя на поверхность ретины каждого глаза попадали одни и те фотоны. Заметим еще раз: направление к мозгу одной и той же информации вовсе не означает, что два мозга (в данном случае – человеческих) получат один и тот же опыт.

Еще одна «ложь» касается мгновенного обучения. Когда я рассказываю, что пишу о возможностях майндридинга, реализуемых посредством мозговых имплантов, порой глаза моих слушателей загораются: «О! Всего один плагин (plug-in) – и я буду знать японский язык!» Или вспоминают Нео из «Матрицы», который научился кунг-фу сразу же после того, как ему прямо в мозг загрузили соответствующие знания. Однако те, кто так думает, создают ложную аналогию между мозгом и компьютером. Последний способен «выучить» что-то новое сразу по загрузке новой программы. Но с мозгом дело обстоит совсем иначе. Он не видит разницы между «железом» и «софтом». То, каким образом нейроны мозга соединяются друг с другом, – и есть программное обеспечение. Мозг учится, усиливая существующие нейронные связи, создавая новые и уничтожая старые.

Нейроны не статичны. Они постоянно создают новые проекции, в произвольном порядке затрагивающие другие нейроны. Особенно свободно этот процесс идет в детском мозгу, однако то же самое происходит и во взрослом. В начальной стадии нейронная связь (синапс) еще довольно слаба, дендрит (отросток нервной клетки) легко ветвится и ищет контакт с другим нейроном. Но сигнал продолжает наполнять собой синапс, связь крепнет. Если нервный импульс проходит одним и тем же путем много раз, то установившееся соединение становится весьма устойчивым и, в конечном счете, постоянным. Иными словами, работа оперативной памяти приводит к возникновению долговременной – у вас возникают новые синапсы и усиливаются уже существующие.

Однако если поток импульсов иссякает, то соединение слабеет, дендрит отделяется, синаптическая связь разрывается – и определенная ассоциация оказывается забытой. Когда вы перестаете слышать доносящийся из-за окна уличный шум, причина – в ослаблении синапсов, относящихся к данной апперцепции (психологи скажут, что вы привыкли к шуму). Каждый студент-нейробиолог знает правило, согласно которому нейроны, действующие некоторое время совместно, становятся в конце концов взаимосвязанными физически. Этот механизм описан канадским физиологом Дональдом Хеббом в теории, выдвинутой им в 1949 году (Hebbian learning). Никакой комплекс знаний и навыков нельзя приобрести, как своего рода программный плагин, – необходимо изменение множества нейронов в головном мозге.

А теперь позвольте мне поведать вам кое-что в духе фикшн. Я расскажу вам вымышленную историю о том, что неосуществимо при современной технологии, но вполне возможно теоретически.

Штурм нарколаборатории

Тони Витторио, капитан полиции, уже не первый день наблюдал за этими парнями. За стенами из крошащегося песчаника скрывалась одна из последних лабораторий города, в которой производился метадон. Ночка обещала быть непростой. Витторио проверил свой пистолет.

20 лет назад люди стали принимать наркотики, чтобы «вспенивать мозги» безумными количествами допамина и окситоцина. Фантастически заманчивы эти вещества – вызывают эйфорию. Но сами-то наркотики – яд для нервов. Убивают клетки мозга. И вызывают жуткую зависимость. Кто на них подсел, тому нужно все больше и больше, и такие люди готовы на все, что заполучить свою дозу.

Этот рынок достиг дна в 2030-е годы, когда мозговые импланты позволили людям получать эйфорию безопасно, в точных пределах и без побочных эффектов. Конечно, эти импланты задумывались для другого, их назначение – подсоединять людей ко Всемирной Сети Разума (World Wide Mind – WWM). Однако развитие этого рынка быстро открыло путь к использованию их для отдыха и развлечений. После соответствующего решения Верховного суда, принятого в 2037 году, делу был придан законный статус. Хотите провести свою жизнь исключительно в состоянии блаженства? Что ж, теперь это ваша проблема.

Однако все еще оставались те, кто предпочитал старинные способы взбодриться, меняя биохимию своих мозгов. Крайне опасные люди.

Витторио и три его партнера были подсоединены к Мировой Сети Разума. В прошлом полицейские подверглись специальной операции, которая коренным образом модифицировала их головной мозг, изменив его реакцию на свет: в пространство между костями черепа и тканью мозга были помещены плоские жидкокристаллические дисплеи – получилось нечто вроде начинки бутерброда. Одни цвета передавали нейронам сигналы-активаторы, другие – сигналы противоположного свойства. Кроме того, эта технология помогала сделать видимыми активные нейроны. Это решение оказалось настолько прецизиозным, что позволило наблюдать и выявлять даже воспоминания окружающих. И не только их, но и впечатления, эмоции, а также импульсы двигательной активности. Встроенные в головной мозг крошечные суперкомпьютеры накапливали в себе достаточно информации, чтобы точно определять, какой мозговой активности соответствует то или иное поведение человека.

Благодаря единому соединению по радиосвязи каждый из полицейских знал, что происходит в мозгу другого, и мог воспринимать его эмоции и впечатления. Это было не телепатией, а телеэмпатией – телемпатией (telempathy), способностью улавливать не столько мысли, сколько переживания. Конечно, такая коммуникация не была совершенной – точно так же, как и разговорный язык порой бывает небезупречным. Однако при общем понимании контекста и единой цели оказывалась весьма эффективной.

Вот почему Витторио мог чувствовать, что он и его партнеры готовы к действию. Сознание каждого из них было спокойным и свободным от подспудного страха. Состояние ума было таким же ясным, как и выражения лиц. Они были совершенно готовы следовать далее.

Витторио выступил вперед, его люди в считаные секунды взломали дверь и, перепрыгивая через ступеньки, бросились на второй этаж. По пути пришлось преодолеть еще три двери! Но вот Витторио сделал последнее движение, и они ворвались внутрь, в центральную комнату. В то мгновение он точно знал, где находятся его люди, ощущая их, как свои собственные руки и ноги. Импланты получали данные, поступавшие в мозг по спинномозговым нервам и определявшие положение его конечностей в пространстве. Ощущение собственного тела и его частей отлично помогает ориентироваться в пространстве. Нередко оно служило Витторио лучше, чем пять обычных органов чувств. По отношению к его головному мозгу каждый из партнеров был как бы частью его самого, своего рода дополнительной конечностью. Знать об их местоположении было так же легко, как и о том, где оказались в определенный момент пальцы рук или ног. И мозг каждого из партнеров в восприятии Витторио отличался от всех других примерно так же, как люди различаются выражением лиц – поэтому перепутать их невозможно.

Вот почему Витторио знал, что Вильсон находится в комнате левее (по циферблату – на 8 часов), замерев у двери. Сарсен был в комнате правее (на 3 часа) и продвигался вперед. Ростропович остался позади. Они все передвигались и действовали, как части единого организма.

Вильсон не испытывал ни страха, ни угрозы, и они все знали, что опасаться с той стороны нечего. Витторио не видел перед собой ничего подозрительного. Если кто-то в доме и был, то искать этого человека следовало в правой комнате.

Вдруг Витторио ощутил тяжелый удар в грудь – но как будто на расстоянии. Это его имплант уловил, что Сарсена сильно стукнуло прямо в грудину. Но что или кто нанес этот удар? Пуля, вылетевшая из ствола того пистолета, который мог быть у притаившегося незнакомца? Или чей-то кулак? Или то было просто столкновение с кем-то в темном и заполненном людьми помещении?

Витторио сосредоточился на сигналах, исходивших от мозга Сарсена. Такие призывы рождались по-разному: они могли быть вызваны каким-то впечатлением, воспоминанием или просто словом. И каждый соотносился с определенным типом нервной реакции. Витторио показалось, что впереди блеснул металлическим боком какой-то бочонок. То было мимолетное ощущение, но его оказалось достаточно: Витторио понял, что именно видит Сарсен.

Ствол. Большой, длинный ствол, направленный прямо на него.

Витторио чувствовал, что возбужденного и потрясенного Сарсена переполняет ощущение грозящей опасности.

В другую комнату Витторио не успевал. К тому моменту, когда он мог бы ворваться в нее, Сарсен будет мертв. Однако Витторио понимал, что Сарсену нужно сделать всего шаг-другой внутрь комнаты. Хорошо, что незнакомец с пистолетом находится в противоположном конце помещения.

Не мешкая, Витторио всадил длинную очередь прямо в стену. По крайней мере, это собьет с толку того, с пистолетом. И подарит Сарсену секунду или две для того, чтобы выстрелить самому.

Витторио услышал автоматную очередь и ощутил, как Сарсен почувствовал облегчение, смешанное с еще неуверенным чувством освобождения после пережитого потрясения. Он застрелил того, другого. Однако – и этот сигнал тоже исходил от Сарсена – грудь его чертовски болела и, вероятно, пара ребер были сломаны.

Впрочем, Витторио незачем было звонить медикам, чтобы вызвать их для оказания помощи пострадавшему. Он знал, что технические специалисты скорой медицинской помощи, ждавшей на улице, так же, как и он сам, улавливали происходящее в мозгу Сарсена. Они должны были ясно представлять себе, какие медикаменты взять с собой из машины. Он уже слышал их шаги на ступенях лестницы.

Два концептуальных затруднения

Каким образом подобная технология должна работать? Не будем пока вдаваться в сугубо инженерные детали. Только представьте себе на мгновение, что существует возможность отслеживать активность нейронов вашего головного мозга, а соответствующее устройство расположено в вашем же теле. Включите в воображаемую картину и то, что технология, о которой мы говорим, способна контролировать активность ваших нейронов, побуждая вас думать, чувствовать или приобретать в качестве опыта нечто, ею же заданное. Добавьте к этому внутренние беспроводной маршрутизатор и источник питания, и вы получите четыре базовых компонента этой технологии, обеспечивающей коммуникацию непосредственно от сознания к сознанию (mind-to-mind communications technology).

Разумеется, предстоит преодолеть значительные технические трудности, но давайте пока оставим их в стороне и сосредоточим внимание прежде всего на сложностях концептуального характера. Что это означает – «читать сознание» (to read a mind)? Сия простая фраза подразумевает ясность исходного посыла – предположения о том, что представляют собой само сознание и его чтение. Чтение сознания, майндридинг[24], – это передача внутренней речи человека, ощущений и впечатлений или интерпретаций ощущений и впечатлений (например, не воспоминание о том, что он увидел, но чувство чего-то прекрасного, возникшее благодаря увиденному)? А может быть, это передача внутренних ощущений – таких, как боль или чувство голода? Или, наконец, передача интенций – скажем, намерения совершить телесное движение? А если все вышеперечисленное – то в определенном порядке или одновременно? До тех пор, пока на эти вопросы не даны ответы, выражения вроде «чтение сознания» или даже «коммуникация» не значат ничего.

Есть и второе концептуальное затруднение, которое тоже не обойти. Несколько десятилетий назад ученые-нейробиологи отвергали идею о том, что мозг способен интерпретировать данные о внешнем мире опережающим образом. Считалось, например, что сигналы, посылаемые сетчаткой и приходящие с более низких уровней зрительной системы, он воспринимает пассивно, а затем обрабатывает. В настоящее же время установлено, что и сам мозг передает на низшие уровни зрительной системы значительный объем нейроданных. Именно это фундаментально и обусловливает способ обработки визуальной информации. Фактически, поток направляемых «вниз по течению» данных может быть десятикратно бóльшим, чем следующий в противоположном направлении.

Прямая и обратная связи подобного рода – интегральная часть работы сознания. Головной мозг создает зрительные образы, не ограничиваясь простым «считыванием» фотонов света, улавливаемых ретиной. В нем нет никакого «экрана», на который, как в фотоаппарате, проецировался бы внешний мир (чтобы сознание могло обработать его отображение).

Проведем мысленный эксперимент. Допустим, вы встроите в глазное яблоко человека миниатюрную камеру таким образом, чтобы она записывала в точности то, что проходит через зрачок. Просмотр получившегося видео может стать чем-то вроде ночного кошмара. Бесконечное мерцание, судорожные подергивания, которые могут вызвать тошноту, толчки вперед и назад, неожиданные выпадения картинки из фокуса… А вот в мозгу того же человека изображение будет стабильным. Ясно, что он проделывает определенную работу по высокоуровневой интерпретации видеосигнала для обеспечения целостности впечатления, свободного от сопровождающих необработанный сигнал зрительных шума и дрожания.

Головной мозг создает – вот ключевое слово. Иллюстрацией к сказанному может служить оптическая иллюзия. На рисунке ниже вы можете видеть белый треугольник, острым углом обращенный вниз. Однако там нет никакого белого треугольника. Есть три круга с клиновидными вырезами – как будто это пироги, и из каждого взяли по кусочку. Тем не менее, стороны воображаемого треугольника видны совершенно отчетливо. Вероятно, он и выглядит светлее, чем остальная часть страницы. Вы видите его, поскольку мозг использует собственный концепт треугольника – для подмены этим представлением совокупности фрагментов, коими являются зрительные образы на сетчатке. (Можно также сказать, что мозг вызывает из собственной памяти воспоминание о треугольнике). Словом, восприятие фигуры определяет ваш мозг, а не чернила на бумаге. Смысл одного из моих предложений, выдвигаемых в этой книге, заключается в том, что соответствующим образом установленный имплант может считывать подобные хранящиеся в памяти мозга данные – концепты, относящиеся к верхним уровням зрительной регуляции, – и пересылать их другому мозгу.

Можно попробовать интерпретировать неотфильтрованную, так сказать, активность, которую проявляет головной мозг другого человека. Сначала картина может показаться непостижимо статичной, но практика и опыт помогают видеть, что такого рода образы, тем не менее, имеют различный смысл. Мозг замечательно умело отделяет зрительные паттерны от сопутствующего шума[25]. Например, слепые могут научиться «видеть» своим языком. Для этого им нужно поместить в рот специальное устройство, по форме напоминающее леденец на палочке. Оно преобразует поступающие от видеокамеры данные и в виде электрических импульсов направляет на определенные участки языка. В результате на последнем возникает своего рода зрительное отображение мира. (Слабое электрическое напряжение слегка пощипывает язык – как газированный напиток или шампанское). Поначалу люди, использующие такое устройство, чувствуют только какие-то таинственные и непонятные ощущения, но постепенно к ним приходит умение ассоциировать определенные сигналы с объектами внешнего мира. Если видеокамера, например, фиксирует на полпути в темном коридоре что-то светлое, то «леденец» стимулирует середину языка. После некоторой практики пользователи выучиваются «видеть» дверные проемы и кнопки на панели лифта, находят на обеденном столе нужные предметы и даже читают буквы и распознают цифры. Хотя ощущения остаются тактильными и оральными, через некоторое время слепой, благодаря данному устройству, начинает воспринимать окружающее так, как если бы видел на самом деле[26].

Итак, мы знаем, что человеческий мозг способен находить смысл в совершенно новых данных, соотнося их с коррелирующими, уже существующими в мировом опыте. Возможно, супруги или сотрудники, работающие в тесном контакте друг с другом, смогут находить время для усвоения «сырых» (raw)[27] ментальных данных и обмена ими. Это будет интенсивный и глубоко переживаемый личный опыт: частичное или даже полное раскрытие себя – несмотря на все волнение, «шумы» и турбулентный хаос, которыми может встретить такую попытку чужой мозг.

Но освоить такую науку будет очень нелегко. Основная анатомия человеческого мозга одинакова у всех нас, но нейронные цепи заметно различаются в зависимости от личного опыта людей. Идентичные мозги могут быстро приобретать отличительные черты. В маленьком мозге каждого моллюска вида Aplysia (морской заяц) ровным счетом 162 нейрона, не больше и не меньше. А у каждого представителя Caenorhabditis elegans (разновидность аскарид) – 302[28]. Иными словами, каждое существо этих видов при рождении имеет точно такой же мозг, как и другие представители вида. Однако нейронные связи в их мозгу в процессе жизни приобретают индивидуальные различия. Например, моллюск Aplysia учится в случае приближающейся опасности втягивать жабры. При этом усиливаются существующие синапсы и создаются новые. В этом смысле представители одного и того же вида начинают отличаться друг от друга. (Физические изменения в нейронных сетях можно наблюдать под микроскопом – буквально видя, как формируется память).

Если подобная вариативность, связанная с обучением в процессе жизнедеятельности, возможна для 162 или 302 нейронов, то, вне всяких сомнений, она должна быть еще более характерна для человеческого мозга, включающего 100 миллиардов их. Нейронные связи головного мозга, отображающие те или иные концепции, у разных людей будут существенно различаться. Исходя из предположения, что один мозг может учиться понимать «сырые» (raw), необработанные и неотфильтрованные сигналы другого мозга, мы должны учитывать, что такое обучение будет требовать времени и усилий. Теоретически, представляется вероятным, что мозг будет стремиться воспринимать лишь обобщенные и отделенные от «шумов» и нервозности данные – чтобы соответствующим образом на них реагировать.

Делает ли нас одинокими электронное общение?

В 1909 году Зигмунд Фрейд в результате своих наблюдений пришел к твердому убеждению: телефон не только позволяет людям общаться на расстоянии, но и отдаляет их друг от друга. Почти столетие спустя писатель Адам Гопник (Adam Gopnik) с ужасом обнаружил, что воображаемый друг его дочери по имени Чарли Равиоли был доступен ей только по игрушечному мобильному телефону и всегда был слишком занят, чтобы поиграть непосредственно с ней.

Тогда Гопник опубликовал резкое эссе «Столкнувшись с мистером Равиоли» (“Bumping into Mr. Ravioli”)[29]. Писатель предположил, что бешеная лавина электронных сообщений заставляет людей вести такой образ жизни, при котором «реальное общение» вечно откладывается на потом – и никогда не наступает. «Подобно Чарли Равиоли, – писал Гопник, – мы вскакиваем на ходу в такси и оставляем свои сообщения на автоответчиках, не поддерживая живое знакомство с людьми, и обнаруживаем, что теряем друзей». Позднее он признавался, что это эссе вызвало больше читательских откликов, чем все его другие статьи вместе взятые.

То эссе задело нерв проблемы, однако Гопник – не единственный, кого беспокоит вопрос о том, каким образом технология меняет человеческие отношения. Ученые, изучающие общество, ориентируются на объективные данные и теории. Роберт Путнэм (Robert Putnam) в ставшей своего рода вехой книге «Боулинг в одиночку» (“Bowling Alone”) приводит многочисленные свидетельства того, что в последние 40 лет социальная жизнь переживает глубокий упадок. По его наблюдениям, между 1974 и 1994 годами число американцев, посвящающих свое время посещению клубов, уменьшилось на 42 %, работающих в общественных комитетах – на 39 %, посещающих общественные собрания – на 35 %. Такой показатель, как ежегодное число визитов к кому-либо в гости на вечеринку, упал с 14,5 посещений в 1975-м до 8 в 1995-м.

Проведя обстоятельный анализ, Путнэм главным виновником всех бед объявил телевидение: «Зависимость от телевидения, служащего средством развлечения, – это не просто одна из заметных предпосылок к общественному разъединению людей, но единственный постоянно действующий фактор, который я выявил»[30]. Коммуникация посредством мозговых имплантов, кажется, способна ухудшить дело. Она в полной мере высокотехнологична и может обходиться без участия человеческого «я». В подобной коммуникации возможна симуляция близости: вспомните, как Витторио чувствовал физическое присутствие и ощущения своих партнеров. У нас есть причина опасаться того, что общение сделается лишь тенью реальной жизни.

Однако известны и свидетельства в пользу того, что технология расширяет сферу человеческих связей. В конце 1990-х годов двое социологов изучали пригород Торонто, названный ими Нетвиллом (Netville)[31]. В этом месте были построены 109 домов (каждый рассчитан на одну семью), и тем, кто переезжал туда, сразу же предлагался свободный доступ к широкополосному Интернету. Однако по некоторым причинам, связанным с деятельностью провайдера, оборудование получили только 60 % семей. Оставшиеся 40 % должны были обходиться без Интернета.

Городок был оборудован собственной системой мониторинга, позволявшей исследователям вести сравнительные наблюдения, изучая социализацию как тех, кто был подключен к Интернету, так и тех, кто подобного доступа не имел. В итоге 68 % резидентов, подключенных к Интернету, сообщили, что уровень их социальных контактов увеличился или остался таким же. И лишь 45 % не подключенных к Сети жителей утверждали то же самое. «Вопреки всем прогнозам в духе антиутопий, – писали ученые, – новые коммуникационные технологии не отрывают людей от их социального окружения. Каналы связи, проложенные и действующие благодаря работе компьютеров, укрепляют существующие сообщества людей, помогают устанавливать и поддерживать те человеческие отношения, которых, вероятно, прежде просто не было»[32].

Какая из двух затронутых нами перспектив ближе к истине? Очевидно, обе – и ни одна. Интернет не просто что-то добавляет или предлагает замену чему-то уже известному – он создает новые формы взаимодействия, а также меняет сам характер общения (mode of communication). Совершенно бессмысленно пытаться решить, делает ли Мировая Сеть повседневную жизнь «лучше» или «хуже».

Гораздо полезнее проверить терминологию, используемую в данном споре. Когда люди, имея в виду Интернет, что-то празднуют или что-то оплакивают, они делают не вполне осознанные, но очень глубокие предположения. Например, что человек и общество существуют в совершенно разных сферах. Или что внутренняя жизнь человека или его сознание недосягаемы для общества. С другой стороны, последнее по отношению к личности представляется чем-то внешним. Оно – совокупность видимых действий, но за пределами индивидуальной жизни лишено всяких мыслей или интенций. Если следовать подобной логике, то взгляд, например, на церковную общину не заметит ее группового мышления, которое реализуется на трансперсональном уровне. Это всего лишь группа, но не единый организм. Агрессивная толпа, наоборот, часто выглядит единым организмом, но никогда не бывает мыслящим целым.

Предположения, которых мы коснулись выше, могут быть весьма разрушительными. Узники обычно испытывают ужас перед одиночным заключением, которое считается самым жестоким из наказаний такого рода, приводя, как ясно из документальных свидетельств, к неизлечимому безумию. Даже Генри Торо, написавший книгу «Уолден, или Жизнь в лесу», посвященную радостям индивидуализма, почти ежедневно спускался в город пообедать с друзьями. Чтобы оставаться человеком, каждый из нас нуждается в общении с другими людьми.

В сущности, люди уже представляют собой единый организм с нереализованными возможностями. Социологи отмечают многочисленные примеры подсознательной координации групповых действий – например, в лифте или в метро. Прямая ментальная коммуникация (mind-to-mind communication) может содействовать тому, чтобы коллективистская природа людей проявлялась более непосредственно, ясно и интуитивно. Если вы чувствуете то же, что другой человек, – например, ощущая (пусть сигнал и ослаблен, подобно эху), как пуля пробивает чей-то бронежилет, – вы уже не сможете оставаться изолированной личностью, но сильнее, чем прежде, будете чувствовать единение с другими людьми.

И если вы увидите группу людей, замечательно согласованным образом движущихся к единой цели – без предварительных репетиций и приказов, – возможно, вы поверите, что их объединяет общее самосознание, не подавленное индивидуалистическими устремлениями. Если вы будете знать местонахождение ваших друзей так же точно, как знаете, какие действия совершают ваши руки и ноги (потому что сообщать вам об этом будут одни и те же участки мозга), и если вы сможете координировать, когда потребуется, свои движения с движениями ваших друзей – вот тогда последние будут чувствовать себя так, словно стали частью вас самого. Вы останетесь индивидуумом, но вместе с тем и неотъемлемой частью группы.

Однако прежде, чем пойти дальше, нужно отметить некоторые сложности, которые могут помешать реализации наших идей. Вопреки распространенному мнению, люди не очень хорошо справляются с многозадачными целями. Если же и пытаются, то эффективность решения каждой из поставленных задач снижается. Исследования показывают, что офисные работники могут сосредоточенно выполнять определенное задание в течение всего 11 минут, после чего перед их возвращением к этому делу должно пройти еще 25 минут[33]. Вероятность попасть в аварию в четыре раза выше у тех водителей, которые, управляя автомобилем, говорят по мобильному телефону. И они представляют для окружающих опасность не меньшую, чем те, в чьей крови уровень алкоголя составляет 0,08 промилле[34]. Гарнитура handsfree не обеспечивает более безопасного вождения, поскольку проблема – не в свободе рук водителя, а в разговорах, которые рассеивают внимание[35]. Ресурс нашего внимания не бесконечен, поэтому мы не можем ожидать, что при использовании рассматриваемой технологии люди всегда и во всех случаях будут успешно взаимодействовать, обмениваясь информационными потоками, направляемыми от сознания к сознанию.

Еще более значительная трудность кроется в том, что внимания, которое никогда бы не прерывалось и не рассеивалось, просто не бывает – и эта закономерность может проявляться духовным образом. Данная проблема уже обозначилась. Люди готовы полночи возиться с электронной почтой, чтобы в дневные часы работать исключительно в Интернете[36]. И нам действительно нужно проделывать все это, чтобы стало еще хуже? Нам в самом деле требуется, чтобы Twitter, наполненный мыслями наших друзей, жил у нас в голове день-деньской и пребывал там ежедневно? В «Элегии Гутенберга» Свен Биркертс (Sven Birkerts, “The Gutenberg Elegies”) сетует на вторжение технологии в ту область, которую он называет «протяженным временем» (deep time) – когда люди размышляют длительно и систематически, исследуя сложные идеи[37]. «Протяженное время» – то, которое проводится в уединении или в неспешных беседах с другими людьми, а также посвящается чтению или писанию в одиночестве. Отдавшись течению этого времени, мы противостоим тому, что культуролог Фредрик Джеймисон (Fredric Jameson) мог бы назвать шизофренией, индуцированной культурой. (Намек на постоянную неспособность избегать того, что не относится к делу, и неумение видеть в опыте основу для связного рассказа о нем же)[38]. При шизофрении эго человека неустойчиво и разорванно, а чувства – бессвязны.

Если имеется в виду истинная шизофрения, то это просто ужасно. Если же речь о, так сказать, технологической, то она ведет к отчуждению и одиночеству. Однако мы не можем отказаться от технологии и тех преимуществ, которые она предоставляет. Отсюда и настоятельная необходимость уравновесить ее социальной организацией. Мы должны сделать свою цивилизацию высокотехнологичной – и высококонтактной[39]. Несмотря на все риски, связанные с возможной нехваткой внимания или грозящей кому-то «техношизофренией», технология прямого контакта сознания с сознанием отвечает глубоким человеческим потребностям. Потребности принадлежать. Потребности быть понятым. Потребности проявлять свою волю. Потребности выйти – хотя бы на время – за пределы собственного «я».

Фактически, данная технология обещает, что некоторые из этих потребностей можно реализовать с ее помощью – особенно молодежи. Если технология прямого контакта сознания с сознанием (mind-to-mind technologies) расцветет полным цветом, молодые люди смогут увидеть самые всеохватывающие социальные изменения, которые когда-либо происходили. Как говорила психолог Шерри Теркл (Sherry Turkle), технология – это то, над чем стоит поразмыслить[40]. Я использую эту мысль метафорически. И, следуя в заданном ею направлении, нахожу повод задавать самые глубокие по смыслу вопросы, какие мне только известны.

Общность душ

Когда я вернулся в Сан-Франциско, мы с Региной начали общаться, постоянно обмениваясь электронными сообщениями. Обдумывая, посылая и принимая их, мы раскрывали друг другу души. Мы говорили о наших любимых писателях. Толковали о наших профессиональных занятиях. Делились мечтами: как было бы прекрасно найти приют под лесной сенью, совершить путешествие на Мальту или в Грецию, написать новые книги.

Это было замечательно – учиться понимать друг друга. Но… набирать текст на клавиатуре – такое медленное дело. Я хотел бы сесть на первый же самолет до Вашингтона, но не мог просто сорваться с места и улететь туда, куда стремился. Моим страстным желанием стала потребность беседовать с ней всегда и везде. В любом месте, где бы мы ни были. И хорошо бы без промедления. Так, чтобы мысль становилась действием.

Платон говорил о подобных желаниях в своем диалоге «Пир» – в этом классическом произведении, посвященном любви. Чтобы выразить основную мысль, Платону нужен миф. Давным-давно, пишет он, человечество состояло из особых существ: у каждого из них было по два лица и по четыре ноги, и они были совершенно счастливы в своем мире. Но однажды они провинились, и Зевс наказал их, разделив каждого на две половины. Кара была жестокой, и с тех пор, чтобы отменить ее, каждое существо с одним лицом и двумя руками обречено искать свою половину. И когда они находят друг друга, поясняет Платон, «обоих охватывает такое удивительное чувство привязанности, близости и любви, что они поистине не хотят разлучаться даже на короткое время. И люди, которые проводят вместе всю жизнь, не могут даже сказать, чего они, собственно, хотят друг от друга».

Эти мысли Платона вспомнились мне, когда в 2006 году я принимал участие в одном пилотном проекте в качестве одного из соавторов. Официально он назывался «XXII век» (The 22nd Century) и был посвящен тому, каким образом мозговые импланты будут способствовать развитию новых форм коммуникации. Родольфо Линас (Rodolfo Llinas), один из интервьюируемых и руководитель подразделения, занимающегося нейронаукой в университете Нью-Йорка, заявил: «Мы рассуждаем вот о чем. Вы сможете проникнуть в мозг другого человека и узнать, что у него болит. Вы сможете не только чувствовать боль окружающих, но и понимать их желания и ощущать их страхи».

Идеи Платона проглядывают и в статье, опубликованной в журнале New Yorker и посвященной философу Полу М.Черчланду (Paul Churchland), размышлявшему так:

По-видимому, наступит такой день, когда станет возможно соединить искусственным образом два отдельных мозга… и обмениваться мыслями намного быстрее и яснее, чем мы можем позволить себе в настоящее время посредством привычной нам речи – спутанной и содержащей сгустки непроясненного смысла[41].

Древняя мечта о слиянии душ… Для Платона любовь – это жажда целостности, восстановление цельности человеческого существа, восторг совершенного общения друг с другом, вечное единение людей. Конечно, такое понимание не лишено проблемных моментов. Идентичность «половин» утрачивается. Не остается места для проявления того, что привлекает или отвергает каждая из них. И ни одной из них не удастся время от времени сбегать в город, чтобы выпить стаканчик-другой с приятелями… Ну, что на это скажешь? Не слишком реалистично, пожалуй.

Тем не менее, я продолжаю думать, что если б только мои медленные пальцы не сковывали меня, мои беседы с Региной происходили бы ежедневно. Мы оба проводим свою жизнь за разгадыванием фонем. Но когда диалог разворачивается в телеграфном стиле, а сам разговор слишком выстроен и поэтому не вполне естественен, трудно настроиться друг на друга, добиваясь полного понимания. Живущее в изоляции сознание замыкается в себе и начинает растрачивать заряд внутренней энергии, становится все более причудливым и как будто скрученным внешней силой, похожим на растение бонсай. У таких людей, как Регина или я сам, оно несет в себе черты бонсай. Если бы я мог соприкоснуться с ней мысленно – непременно бы так и сделал. Я оказался бы на седьмом небе, появись у меня возможность свободно поболтать с ней, когда она, возвращаясь домой с работы, просто стоит на остановке, – это было бы не общение, а сплошной восторг. Можно было бы долго, очень долго изучать мысли друг друга, следуя за самыми причудливыми их поворотами.

Я еду в университет Галладета

В июле 2008 года я получил приглашение в течение года поработать профессором в университете Галладета в Вашингтоне, округ Колумбия. В этом учебном заведении, финансируемом из федерального бюджета, в качестве основного языка общения используется ASL (American Sign Language) – американский жестовый язык. Однако существует опасение, что он устаревает. Все больше и больше детей, которым в раннем возрасте устанавливают кохлеарные импланты, взрослея, пользуются только обычной речью. Они учатся не в специальных школах для глухих и слабослышащих, где основным средством общения служит ASL, а в самых обычных школах и колледжах, ученики и студенты в которых не имеют проблем со слухом. Как следствие, численность слушателей Галладетского университета за последние пять лет уменьшилась с 1400 до 1000 человек в год[42]. Это единственное учебное заведение в мире, существованию которого угрожает распространение компьютерных имплантов.

Более того, само существование сообщества глухих находится под угрозой. Исторически сложилось так, что люди с полным отсутствием слуха могут социализироваться только в обществе друг друга. Поэтому они формируют свою субкультуру с богатыми традициями, собственной исторической памятью и ощущением идентичности. Уничтожение глухоты, если таковое станет возможно, будет означать также и исчезновение этой культуры, специфического языка и образа жизни. Представители Галладетского университета обратились ко мне именно как к человеку, чье телесное существование само по себе олицетворяло угрозу их будущему. Нам нужен свежий взгляд на вещи, заявили они, обращаясь ко мне. Приезжайте к нам на год.

Это было открытое по духу и вдохновляющее предложение. Правда, чтобы принять его, от меня требовалась некоторая смелость: ведь пока я рос, всегда пользовался только обычной речью и совсем не знал языка жестов. Мне как будто предложили провести год в Японии без всякого знания японского языка. Однако я помнил, что ASL – это язык тела, позволяющий находить описания абстракциям и вести повествования, и аналогов ему в мире нет. Различные выражения лица – часть его синтаксической структуры. В 1960-х годах лингвисты начали понимать, что ASL – это не просто пантомима или слова, передаваемые буква за буквой посредством особых пальцевых знаков. ASL – язык, достигший высокой степени развития и имеющий свой синтаксис, отличающийся от того, который характерен для любого другого языка, основанного на восприятии звуков[43].

Предстояло ли мне открыть для себя совершенно незнакомый тип коммуникации? Я решил, что должен попробовать. Принять это решение мне помогла также мысль о том, что можно будет провести год рядом с Региной. Получив спустя пять недель официальное подтверждение, я нашел, кому сдать квартиру, собрался в дорогу, поместил Элвиса в сумку-переноску для кошек и улетел из Сан-Франциско в Вашингтон, округ Колумбия.