Глава 6
– …Сто сорок ступеней ведут на вершину башни.
– И там томится в заточении прекрасная заколдованная принцесса?
– Нет, там по своей воле живет слепой Пер. Он разговаривает с горгульями и узнает людей по шагам и дыханию. Вы познакомитесь, он запомнит тебя и уже никогда не ошибется, даже если ты будешь приходить сюда без меня.
– Без тебя не буду.
Что-то странное было в голосе Герды, обычно веселом и чуть насмешливом. Я оглянулся, но ученица Флорансы спокойно и заинтересованно смотрела мимо меня на витки уходящей вверх лестницы.
– А еще Пер звонарь и часовой мастер. Лучший, наверное, во всей земле Фимбульветер.
– А почему он живет в башне, а не в своем доме?
– У меня нет собственного дома.
На галерее, куда выходят двери от мастерской и комнаты Пера, стоял сам старый звонарь.
– Добрые люди из храма Леге вырастили меня и заботятся сейчас, но разве должен человек, способный прокормить себя сам, требовать от других слишком много? И вот теперь старый бездельник Пер день и ночь сидит на башне, отмеряя время и поджидая гостей. Здравствуй, Ларс Къоль. Здравствуйте, хесса… – Пер с улыбкой протянул руку.
– Герда, – завороженно глядя на старика, ученица Флорансы протиснулась мимо меня и обеими руками сжала ладонь Пера. – Герда из приюта Благого Берне. А вы действительно сирота?
– Да. Я калека, и потому меня оставили на пороге храма милосердного целителя Леге.
«Целительницы», – чуть не поправил я. Иногда вдруг вспоминаю, что Леге, Хустри и Берне – Драконессы.
– И вы сумели стать звонарем?
– Однажды я услышал, как колокол отмечает очередной час. И подумал: если время все равно нельзя увидеть, то почему бы слепому не спознаться с ним поближе?
– А можно… – тихо попросила Герда. – Можно я попробую ударить в колокол?
Пер виновато развел руками.
– Нет. Время еще не пришло. И удар должен получиться сразу. Этому учат очень долго, там, внизу. Как держать веревку, как раскачивать язык колокола. И какой звук когда нужен городу. Это зависит от очень многого. Но если, когда вы будете проходить мимо колокола, вы погладите его, ему будет приятно. И собачкам тоже. Там на смотровой площадке. Не бойтесь, собачки не обидят вас. И приходите чаще.
Пер сделал широкий гостеприимный жест, указывая на узкую лесенку, ведущую к колоколу и выше, на смотровую площадку.
– Собачки? – шепотом спросила Герда. – Он что, на колокольне псарню завел?
– Нет, это Пер горгулий так называет.
Колокол гордо выпячивал гладкий бронзовый бок. Мы с Гердой приложили ладони одновременно. И холодный металл ответил. Наверное, он просто вибрировал от недавнего звона, но казалось, что гладкое бронзовое тело подрагивает от удовольствия, радуется теплу и ласке.
Вверх от колокола ведет узкая лесенка, огороженная только прозрачными перильцами. Впечатление, будто лезешь прямо по небу. Вспомнив, как сам впервые полз по этим жердочкам и как однажды ночью спускал вниз Хельгу (наверх она взлетела, не ощущая ничего, кроме гнева на непутевого брата и тревоги за него же), я примерился помочь Герде, но моя радость уже лихо карабкалась по ступенькам. За перила она хваталась лишь одной рукой, второй как-то умудрялась одновременно придерживать подол юбки и концы наброшенной на плечи шали.
У люка, ведущего на смотровую площадку, я задержался. Раз уж Герде хватило смелости одной забраться по лесенке, то не стоит мешать ей и на самом верху. Пусть все увидит сама. Только услышав восхищенный ах, я выбрался в люк.
Но Герда не смотрела на город. Чуть расставив руки и запрокинув голову, кружилась она по площадке.
– Как тут хорошо! Совсем близко к небу.
Потом мы с разных сторон площадки смотрели на город.
– Ой, вон ратуша! – восхищалась Герда. – Маленькая какая. А вот твой дом. А это оранжерея, да? О, там и вправду прозрачная крыша! Я хочу там побывать, Флоранса говорит, там цветы выращивают.
Только от одного угла башни Герда быстро отвернулась и отошла. Она ничего не сказала, но я понял – с этого места хорошо виден был приют Берне.
Герда хотела непременно посмотреть на морду сидящей на парапете каменной горгульи, но тут я всерьез воспротивился. Моего роста хватало, чтобы перегнуться через ограждение, а маленькая Герда могла только лечь на него животом, оторвав ноги от пола. Что она и проделала нимало не задумавшись. Старый Пер встает на парапете в полный рост, но… Так же без долгих раздумий я сгреб мою радость в охапку и оттащил подальше от опасного места. Получил локтем в грудь, но не отпустил. Поборолись, потом просто попрепирались. Наконец пришли к соглашению: Герда смотрит недолго, высовывается недалеко, я держу ее крепко. Выполнили только третье условие.
Наконец любознательная моя вдоволь налюбовалась на оскаленную морду горгульи, потрогала смертоносные когти. Потянулась было к клыкам, но тут уж я не выдержал и втянул Герду обратно на площадку.
– Все, хватит. Там такой же камень, только до него не дотянутся.
– Я бы достала, – надулась Герда, – только ты помешал. Облапил, как медведь бочку с маслом.
– Боялся, что ты улетишь.
– Я же не птица, не Дракон. И метлы у меня с собой нет.
– А на лбу все равно сажа.
– Ларс!
– Совсем немного. И если б ее не было, я бы подумал, что это не ты.
– Вот выучусь и наколдую, сам каждое утро как из печки вылезать будешь! – Герда, дурачась, показала язык. – А там тоже горгулья? – указала она вниз, на сидящее возле ратуши чудище.
– Да.
– Жаль, что она там, далеко от этой. Им скучно, они хотят друг к другу.
Когда полгода назад старый Пер сказал, что «собачки» летают по ночам, я подумал, что звонарь странно шутит или вспоминает какую-то сказку.
– Они летают, Герда. В ночи, когда нет луны, горгульи летают. Возле башни, над городом, везде. А после рассказывают Драконам о том, что видели. Днем и ночью.
Я давно заметил: чем более серьезным тоном говоришь необычную правду, тем больше шансов, что в нее не поверят, сочтут выдумкой, россказнями для забавы.
Но так или иначе, а Герду услышанное устроило. Согласно кивнув, она облокотилась о парапет. Я пристроился рядом.
Я смотрел на повернутое ко мне в профиль личико Герды, на веселый глазок, зеленый, будто сполох в зимнем небе, задорный носик, на улыбающиеся губы, на выглядывающую из-под темных прядей румяную щечку, и думал о яблоках. Об упоительных душистых яблоках, которые несешь за пазухой из оранжереи домой, и бережно высыпаешь на стол, а они катятся по белой скатерти, и вдруг замирают, важные и добродушные, и если прикоснешься к круглому бочку, вдруг ощутишь, что под холодной упругой кожицей прячется тепло согревавшего яблоки солнца.
– Возможно, после я буду сожалеть об этой слабости, охватившей меня всего лишь на минуты, – церемонно, будто героиня какого-то из любимых ей романов сказала Герда, – но… Но… Ладно, целуй.
Скопление народа возле храма Хандела мы заметили с башни. Не особое то диво, если бы не поблескивали на солнце каски и кирасы выстроившихся рядами стражников. Оцепление.
По мне лучше было бы, чтобы Герда и Вестри остались на башне с Пером, но пес резво сбежал по лестнице впереди нас (наверх эту тяжеленую тушу пришлось нести на руках), а зеленоглазая умница как ухватила меня на смотровой площадке за руку, так и не отпускала.
Храм Хандела действительно был окружен стражниками. Капрал Михель Мерк чуть отступил в сторону, пропуская меня за оцепление. На Герду взглянул с сомнением, но задерживать не стал. Вестри протиснулся следом. Значит, особой опасности нет. Если б в святилище засели подснежники или случилось еще что-нибудь в этом роде, служака не то что девушку и собаку, меня бы близко не подпустил – пиши свою хронику в безопасном отдалении, что не поймешь, сестра и зять после расскажут. Про Лидингов, мирную семью, взятую бандитами в заложники, стражники говорят не часто, но помнят всегда.
Внутри оцепления спокойное движение хорошо налаженного дела. Никто не мечется бестолково, не орет, не мешает другим. Хельга и Оле ведут неспешную беседу с одетыми в желто-белые рясы жрецами храма. Чуть в отдалении переминаются с ноги на ногу несколько кхарнарей с вилами. Эти-то здесь зачем и откуда?
– Так, – поприветствовал нас Оле, – вся семья в сборе. Не хватает только Гудрун и кхарнов.
– Что случилось, капитан?
– Да вот, на крыше один гад сидит. Забрался, а спускаться не хочет.
– А что за гад, чем отличился?
– Кхарню городскую поджечь хотел. Эти добрые люди, – Оле указал на подтянувшихся кхарнарей, – злыдня схватили, а он вырвался и бежать. Сюда загнали. Сейчас снимать будем.
– Вы поставили стрелков на соседние крыши? – испуганно спросила Герда.
– Ну зачем же так хитро? Оружия у него нет, сейчас двое наших поднимутся и возьмут паразита за… За все плохое, что он в жизни сделал. Что, уже пошли? Тогда я ему сейчас, чтоб встречу не успел подготовить…
Оле повернулся лицом к святилищу, подбоченился и заорал:
– Эй ты, чучело! Слезай, а то люди из-за тебя в храм попасть не могут!
С крыши донесся ответный вопль.
– Что говоришь? – Оле сделал вид, будто прислушивается. – Я кто такой? Капитан городской стражи Оле Сван! А рядом стоит сама главный прознатчик Гехта хесса Хельга Къоль. Что же ты, подлюка, преступление замыслил, а тех, кто в этом городе закон и порядок бережет и представляет, в лицо не знаешь! Хронист, кстати, тоже тут, так что если ты славы восхотел и чтоб в памяти потомков остаться, то пожалуйста. Только разве ж нормальный человек захочет, чтобы потомки его такими словами поминали? Я б и сам тебе сказал, да при женщинах и детях нельзя. А послушайте, хессе, – Оле словно в изумлении обвел взглядом собравшихся, – почему это столько приличных людей должны одного поганца ждать? Поважней дела в городе есть. А этот никуда не денется, крыльев-то нет. Или ты, дурная башка, надеешься, что тебя Хандел оттуда снимет? Если и снимет, так только затем, чтоб приподнять да треснуть! Спустишься, паразит, а уж тебя здесь встретят. Верно, молодцы?
Кхарнари одобрительно загудели, один из них погрозил засевшему на крыше поджигателю кулаком.
– Так что, – завершил свое воззвание Оле, – спускайся-ка лучше сейчас, а мы тебя до каталажки проводим. В целости и сохранности, обещаю.
Злодей, похоже, призадумался. Пойманных на месте преступления кхарнокрадов, а так же тех, кто причинял вред важенкам и детёнышам, били смертным боем. Иногда появившийся вовремя патруль стражи спасал преступникам жизнь.
– Сейчас! – прошептал Оле. – Наши уже на крыше должны быть, сейчас его прихватят. Главное, чтоб он фортель никакой напоследок не выкинул, – и Сван снова заорал во всю глотку: – Эй, ты там! Надумал что-нибудь?
– Надумал! На радость Драконам!
Стоящий на краю крыши поджигатель вдруг резко взмахнул рукой, ударил себя в грудь и, согнувшись, шагнул вперед. Рука подбежавшего стражника схватила воздух.
– С крыши он мог и не прыгать, – согревая у лампы замерзшие в леднике руки, сказал доктор Трюг. – Удар ножом и так был смертелен, странно, что хватило сил еще сделать шаг. Видимо, очень хотел умереть. Хельга, я еще нужен вам здесь?
– Нет, Олаф, спасибо.
– Сегодня у меня лекции в Университете. Не хотелось бы их прерывать, но в случае необходимости – к вашим услугам.
Проходя мимо забившейся в угол в обнимку с Вестри Герды, доктор Трюг остановился, порылся в карманах и протянул ученице Флорансы облатку в белой обертке.
– Леденец из сока кошачьей травы. Не бойся, он сладкий. Успокаивает. Да, не все в этом мире нужно видеть юным девам. Всего хорошего, хессе.
Перо скрипит и брызжет чернилами. Старое, надо бы поменять.
«В сорок третий день весны восьмого года правления Хрольва Ясного некий человек пытался поджечь городскую кхарню. Будучи преследуем стражей и горожанами, поднялся на крышу храма Хандела, ударил себя ножом и бросился вниз».
Если служители Палаты Истины узнают имя поджигателя, я, занося эту запись в том хроники, упомяну его. Если нет, он так и останется для потомков «неким человеком». Почему-то решившим погубить важенок и детенышей кхарнов, а потом убившим себя.
– Хельга, что ему грозило?
– Он не успел совершить преступление, так что судили бы только за намерение. В таких случаях обычно наказывают плетьми, а потом отправляют в тюрьму. Злодей трудится на благо города, пока не покроет ущерб, который мог причинить. Работа самая грязная и неприятная, но ничего такого, чтобы прыгать с крыши.
Вот так. Поджигатель мог сдаться страже и сохранить жизнь и здоровье. Но он предпочел ударить себя ножом и броситься с крыши – для верности. Как сказал доктор Трюг? «Он очень хотел умереть». Умереть так, чтобы люди видели это. Неужели и вправду так мечтал попасть в хронику?
– Не узнал его никто из наших, – сказал, входя, Оле. – Завтра еще ребят спрошу, тех, кто сегодня на службе не был. Может, из горожан кто опознает. Но скорей всего, не было за ним ничего по нашему интересу. Выясним в конце концов, что это какой-нибудь Йок Йоксен, младший писарь при пятом чиновнике шерстяной палаты, в которой и сидел он всю жизнь, пока его кхарн не укусил. Или на ногу ему наступил, не знаю. После чего и полез наш Йок кхарню поджигать. То ли свихнулся, то ли живодер тайный, то ли правда славы любой ценой дураку захотелось. Этим ребятам, которые его загнали, показалось, что очень уж гад старался, чтоб его застукали, но не поймали. Устроил представление! Жрецы сейчас бегают, не знают, что с входом в святилище оскверненным делать: вымыть ступеньки, благовонием окурить, или просто снежком присыпать.
– Может быть, он хотел попросить в храме убежища? – робко пискнула из своего угла Герда.
– Убежища у алтаря просят, а не на крыше.
– Оле, – спросила вдруг сестра, – а ты в храме, например, Троппера, лестницу наверх найдешь?
– Я служителя тамошнего найду. Который через полчаса наконец поймет, что мне надо и проводит. Хельга, они там, у Хандела, сами не знают, где лестница. Наши чего так долго копались: вход искали. Дверь на лестницу чем-то занавешена, только служка-уборщик туда ходит. Пока его нашли… А что?
Конец ознакомительного фрагмента.