Глава 4. Брат. Слабая власть и воевода Свенельд
Утверждая, что в 974 году «Ярополк начал княжить в Киеве», Нестор фиксирует хоть и условное, однако же, восстановление Киевской Руси. Условность здесь в том, что Русь восстановилась как «федерация уделов». Причины восстановления могут быть многочисленны и для каждого «удела» различны, но, видимо, есть и общие причины для всех.
Прежде всего – факторы географический и экономический: Киев оставался ключевым местом в системе всех торговых отношений Восточной Европы, он был как бы вратами из покрытой лесами Восточной Европы в Черное море и Византию, вратами на единственном пути к богатейшим византийским рынкам. Те, кто создавал Киев, выбрали идеальное место – вся Днепровская, чрезвычайно разветвленная речная система, сходясь к территории, на которой расположен этот город, буквально концентрировала на нем, посредством водных транспортных коммуникаций, все уделы и племена. Торговать с Византией, игнорируя Киев, было в принципе невозможно. А не торговать тоже было уже невозможно. За почти век существования Киевской Руси внешняя (и именно с Византией) торговля приобрела исключительное по важности значение: она способствовала иерархической социализации, формировала культуру, динамизировала развитие всех общественно-политических систем. На внешнюю торговлю обращена была деятельность множества групп населения[16]. Торговля была источником доходов и благосостояния отнюдь не только удельных элит, но и множества простых людей. Отказаться от торговли означало не просто лишить людей привычного уровня жизни, а столь быстрое и столь значительное разорение могло привести к социальному взрыву. Конечно, монопольный контроль Киева не мог не раздражать, но обойти его было невозможно. Это была объективная данность, бороться с которой можно было только двумя способами. Первый – найти иные торговые рынки: можем не сомневаться, что их поиск проходил постоянно и настойчиво, но ни один из гипотетических вариантов не обладал столь высокой степенью доходности, как византийский. Второй – установить контроль над Киевом: вряд ли был хоть один князь в уделах, который бы об этом не мечтал, вряд ли мы можем сомневаться, что в кругах удельных элит постоянно взвешивались все «за» и «против» в планах захвата Киева. Гибель Святослава Игоревича позволила уделам реализовать амбициозные планы.
Киев, однако, свое лидирующее положение сохранял в силу сконцентрированных в нем богатств, которые, в свою очередь, позволяли иметь самую мощную дружину. Те, кто покинул во главе со Свенельдом зимовку в Белобережье, осели в Киеве. Очевидно, Киев в течение какого-то времени принял много и иных бывших людей Святослава – из Крыма, из Тамани.
Все они находили в Киеве место для привычного занятия. Несомненно, подобными дружинами обзаводились и главы всех прочих уделов, созданных в 970 году Святославом. Это отметил еще Дмитрий Иловайский: «Значение варяжских наемных дружин на Руси особенно усилилось вследствие междоусобий, возникших в потомстве Игоря; они явились сильным орудием в руках наиболее предприимчивых и властолюбивых князей». Вообще-то, особо искать варягов было и не нужно. Все предыдущие князья имели по окраинам подобные гарнизонные дружины, снабжение и оплата которых возлагалась на местное население. Например, новгородцам оплата службы такого варяжского «гарнизона» обходилась в год в триста гривен серебра – весьма значительная для того времени плата, впрочем, для богатого Новгорода все же приемлемая. Понятно, что в уделах менее значимых и оплата была ниже, поскольку сами «гарнизонные дружины», представлявшие верховную княжескую власть, были меньше. При суверенизации уделов, запущенной в 970 году Святославом, эти варяги вряд ли ушли в Скандинавию – они стали опорой (с которой нужно было, впрочем, обращаться очень осторожно) удельных князей Рюриковичей. Верность их стоила дорого, и средства князья могли получить в необходимом объеме только при возобновлении активной торговли. Это обстоятельство также способствовало частичному восстановлению статуса Киева. Складывалась ситуация динамичного равновесия, но в силу своей динамичности – зыбкого и временного. Без варяжских дружин удельные князья не чувствовали себя в безопасности в собственных уделах и пытались посредством их охранить свой статус от местной знати. Без торговли (немыслимой без лояльности к Киеву) невозможно было изыскать средства для содержания варягов. И чем активнее и успешнее шла торговля, тем активнее укреплялась мысль удельных князей о захвате Киева. Другое дело, что возможности самого Киева были несоизмеримо больше, чем любого из уделов.
Опора княжеской власти Ярополка Святославича была многочисленна, опытна и очень пестра по этническому и религиозному составу. Она была опасна своей амбициозностью и непредсказуемостью, но опасность эта гасилась возможностью Киева щедро оплачивать их услуги. В перспективе неизбежен был конфликт между местной киевской знатью, т. е., по существу, теми, кто сформировался при княгине Ольге, и дружиной, которая состояла из людей Святослава и представляла собою наемников. Но своеобразие момента, суть которого в противостоянии Киева уделам, в «подминании» Киевом под себя этих уделов, вынуждало «людей Ольги» и «людей Святослава» к временному консенсусу. Хотя, конечно, сохранялось взаимное предубеждение. Очевидно, что нужен был лидер, который мог бы сглаживать внутренние конфликтные противоречия и поддерживать консенсус. Понятно, что юный князь Ярополк таковым быть не мог – политически слишком легковесная фигура, лишенная «богатой военной биографии» и совершенно не героическая.
Таким человеком стал воевода Свенельд, авторитет которого признавался всеми. Это – фигура поистине легендарная, и о ней в последнее время сложилось множество самых невероятных историй. Отсекая фантазии, мы можем сказать, что Свенельд – прежде всего полководец и лишь затем политик. В русско-византийском договоре 971 года, том, что заключен был под стенами Доростола, дана отличная от несторовской транскрипция имени этого воеводы – Свенгельдъ. Но, в любом случае, имя указывает на скандинавское происхождение этого удивительного человека, чья очень долгая и богатая событиями жизнь протекала в большую часть грозного X столетия.
Родился ли он в Скандинавии или в одном из анклавов на территории Восточной Европы – этого сказать невозможно. Произошло это где-то в самом-самом начале века, т. е. еще во времена Вещего Олега. Несомненно, что воспитание его с самых первых шагов проходило в варяжской дружине, и иного будущего, кроме как военного, для него на Руси просто не существовало. Соблазнительно предположить, что он начал служить еще при Олеге, но, все же, это не слишком реалистично. А вот при князе Игоре он продвинулся в дружинной иерархии весьма значительно, хотя и не добрался до самой ее вершины. Так, например, в русско-византийском договоре 944 года, заключенном между Романом I Лакапином и Игорем Старым, указаны пятьдесят имен русских послов (из них 26 купцов, сплошь варяжских), но среди них Свенельда мы не встретим. От имени Ольги договор подписал некто Искусев. Однако известно, что в то же время Свенельд уже возглавлял отдельный отряд (в летописи он значится как «дружина Свенельда») и совершал по поручению великого князя полюдье. Трудно сомневаться, что Свенельд виновен в гибели Игоря Старого: погром обвиненных в злодействе древлян должен был прикрыть наличие заговора. В этом заговоре Свенельд участвовал в качестве одного из ключевых персонажей[17]. Не уклоняясь в гипотетические рассуждения о политических соображениях, можно утверждать, что для Свенельда заговор позволял, сметя с дороги совокупно со старым великим князем также и старых ярлов, и воевод, преграждавших дорогу к «дружинному Олимпу», занять место лидера в военной иерархии Киева. Понятно, что Ольга не смогла бы удержать власть без опоры на дружину. Эту опору и обеспечил ей Свенельд. Именно Свенельд возглавил образцово-показательный поход на Искоростень. Именно Свенельду будет, совместно с варягом Асмудом, поручено воспитание Святослава. Несомненно, что именно на Свенельда была возложена забота об охранении власти во время поездки правительницы Ольги в Константинополь в 957 году. Однако Свенельд был слишком «человеком Ольги», чтобы остаться в «ближнем кругу» повзрослевшего Святослава.
Обратим внимание, что ни в походе на Итиль (965 год), ни в Первой Балканской войне 966-968 годов Свенельд не участвовал. Правда, неоднократно делались (и, видимо, еще будут делаться) отождествления ярла Сфенкела со Свенельдом. Лев Диакон в своей «Истории» весьма красноречив в описании некоего Сфенкела, который занимал, по его мнению, третье место в военной иерархии русов «после Святослава». О нем же пишет и Иоанн Скилица (протоспафарий и хронист рубежа XI–XII веков) в своем «Обозрении историй», хотя дает иную транскрипцию имени – Сфангел, считая его не «третьим», а «вторым» по значению военачальником русов. В русских летописях мы такого человека не встретим, но, думается, византийцам в данном случае можно доверять, у них не было необходимости фантазировать. Сфенкел, по мнению Льва Диакона (а он был современником событий), был человеком огромного роста и физической силы, сочетавшейся с исключительной доблестью. Но ассоциации этого витязя со Свенельдом неправомерны. Сфенкел в 971 году участвовал во главе семитысячного отряда в обороне Преслава: когда византийцы уже проникли внутрь стен города, Сфенкел возглавил оборону царского дворца. Иоанн Цимисхий, во всем блеске своего императорского величия стоявший посреди городской площади, приказал поджечь дворец. Сфенкел вывел из дворца оставшихся там болгаров и «тавроскифов» – в центре полыхающего города сражение разгорелось с новой силой. Император отправил против Сфенкела отборный отряд во главе со знаменитым военачальником, магистром Бардой Склиром. Однако Сфенкелу с очень немногими людьми удалось вырваться из окружения и, выбравшись из горящего города, полного византийских воинов, добраться до Доростола – это свидетельство столь героическое, что Лев Диакон пишет о нем с восторгом. Впрочем, Сфенкел ненадолго сохранил себе жизнь – в грандиозном сражении под стенами Доростола именно его гибель окажется переломным моментом, и именно после нее «тавроскифы» дрогнут и отступят за крепостные стены города, после чего начнется трехмесячная блокада. Свенельд, как и Икмор (которого Лев Диакон считал «вторым» в армии «тавроскифов»), как и сам Святослав, в том ожесточенном и продолжительном сражении, конечно, участвовал, но уцелел. Хотя вряд ли Свенельд в силу своего весьма преклонного (особенно по тем временам) возраста выступал в той же роли, что Святослав, Икмор и Сфенкел, т. е. в роли поединщика и «ударной силы». Скорее, ему пристала роль организатора и координатора действий многочисленных отрядов «тавроскифов». Икмор вскоре погибнет во время попытки Святослава прорвать блокаду (на правом фланге византийской армии) и уйти вдоль берега Дуная в Восточную Болгарию – он будет убит Анемасом, телохранителем императора (Анемас, впрочем, спустя минуты тоже погиб в той сече). А вот подпись Свенельда будет стоять под договором от 14 июля 971 года, который позволил остаткам армии Святослава «без потери чести» покинуть Болгарию и спастись от полной гибели. Под «Доростольским договором» только две подписи: императора Иоанна I Цимисхия (подписавшего грамоту как за себя, так и за малолетних своих соправителей, Василия II и Константина VI) и воеводы Свенельда (подписавшего грамоту за великого князя Святослава). Странно, однако, что Лев Диакон, столь трепетно относящийся к подробностям, о Свенельде как о военачальнике и после, поставившем подпись на ту же грамоту, что и столь почитаемый хронистом император, нигде не упомянул! И это при том, что в отличие от множества авторов исторических текстов Лев Диакон этот договор и видел, и держал в руках. Очевидно, для него Свенельд представлялся фигурой второстепенной, упоминание которого как бы унижает своим несоответствием великого императора Иоанна I.
Из всего сказанного можно сделать ряд выводов. Свенельд оставался в первом ряду киевской военно-политической элиты в течение более тридцати лет (начиная с 945 года), но его положение не являлось неизменным. Возможно, он и в самом деле числился воспитателем Святослава, однако не более чем «числился»: влияние его на Святослава незначительно. Свенельд был при Ольге Мудрой слишком крупной фигурой, чтобы заниматься приглядом за молодым князем. Свое исключительное положение он утратит с кончиной княгини. Первое место займут боевые соратники Святослава, причем, его ровесники. Кроме возраста их объединяли равнодушие к судьбе Руси и авантюризм. Но и Святославу был нужен, как и его бабке, стареющий Свенельд. И нужен был именно по той же самой причине: он был соединяющим звеном между варягами и Киевом, т. е. той киевской знатью, которая сформировалась при Ольге. В отличие от Святослава и его окружения, которые не имели никакого представления об управлении страной, Свенельд это знал отлично и был совершенно незаменим в качестве управляющего. Но именно по этой причине Святослав и не смог оставить его в Киеве в 970 году – Святославу не нужен был порядок и мир на Руси между образованными им уделами. Во время войны Свенельд вряд ли командовал отдельными отрядами, но оказался востребован в критической ситуации, когда нужно было вести на достойном уровне переговоры с византийцами. Правда, судя по всему, к этому времени из крупных фигур вокруг Святослава уже никого и не осталось – князь не умел щадить людей, безжалостно и бездумно бросая их в топку своих многожертвенных авантюр.
Итак, Свенельд был качественно иной фигурой, чем Святослав и, кроме того, как «человек Ольги», имел к великому князю слишком много претензий и политического, и личного характера. Во-первых, Святослав разрушал все то, что Свенельд создавал под руководством Ольги. Во-вторых, Свенельд именно благодаря Святославу утратил свое первое место в военно-политической элите. Его выдвижение на первый план в середине июля 971 года объясняется только «кадровой пустотой», но никак не свидетельством особого доверия великого князя к первому помощнику своей грозной и мудрой бабки. Свенельд не мог не понимать, что Святослав найдет для себя новых, подобных себе, авантюристов-воинов. Нужен ли ему тогда будет старый воевода? Очевидно, что нет. В случае возвращения Святослава в Киев Свенельда в лучшем случае ожидало бы прозябание. В худшем – гибель. Нестор в летописи пишет, что Свенельд в 971 году предупреждал Святослава: «Обойди, князь, пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги». Но кто даже во времена Нестора, т. е. уже в начале XII века, мог проверить, опровергнуть или подтвердить эти слова? В 971 году даже многоопытный Свенельд вряд ли мог знать, что будет весной следующего года. А если, предположим, знал, то, исходя из сказанного выше, совершенно логично выглядят его дальнейшие действия – увезти большую часть оставшихся после Доростола воинов и тем самым окончательно обречь великого князя на гибель от печенежских мечей? В эпизоде с предупреждением, очевидно надуманном, какие Нестор преследует цели? Оправдывать Свенельда нет необходимости – он не относился к клану Рюриковичей, не связан был ни родством, ни дружбой с Владимиром Святым. Наоборот, был его врагом и, возможно, если бы после стремительного похода на Новгород воеводу не унесла в силу его старости смерть, едва ли Владимиру удалось бы обмануть Ярополка и овладеть киевским «золотым столом». Вряд ли Нестор подобным образом также и стремился напомнить о «прямодушии» Святослава, который добровольно пошел в расставленную западню, оказавшуюся для него смертельной. Святослав не мог не догадываться о печенегах на Днепре, однако же выбрал именно этот гибельный путь, что свидетельствует не столько о его прямодушии, сколько об отчаянии и безвыходности положения. Возможно, Нестору нужно было как-то объяснить тот факт, что, оказавшись на зимовке в Белобережье, боевые соратники – князь и его воевода – имели разную судьбу. Нужно было как-то объяснить, каким образом Свенельд оказался в Киеве, а Святослав погиб.
Но, быть может, дело и в ином. Возможно, из «Повести временных лет» исчезли некоторые фрагменты (не исключено, что по вине Сильвестра, игумена Михайловского Выдубицкого монастыря, завершавшего официальную летопись в 1116 году не в годы правления Святополка II, а при Владимире Мономахе)[18]. Например, подобные тому, что сохранились в «Иоакимовской летописи». В одном из ее фрагментов говорится о том, что Святослав еще осенью 971 года напоролся на днепровских порогах на печенегов, после чего и отошел в Белобережье, где решил зиму переждать (странно, неужели Святослав надеялся, что печенеги уйдут сами?). Во время зимовки, голодной и нервной по причине близости опасного противника, случилась ссора между язычниками и христианами. Святослав принял, естественно, сторону язычников, и христиане, обвиненные в сговоре с византийцами и в том, что они способствовали поражению на Дунае, были казнены. Среди казненных был и некий Улеб, лидер христиан в войске Святослава. М. Брайчевский в исследовании об утверждении христианства на Руси (Киев, 1989 год) априори считает (как-то считали и в XIX веке), что Улеб – двоюродный или младший брат Святослава. Не с погромом ли христиан связан уход Свенельда и части дружины? Во всяком случае, о вероисповедании Свенельда нам ничего не известно. Но он был равноапостольной княгине Ольге самым близким и самым верным человеком; если он не был крещен, то, во всяком случае, не мог без сочувствия относиться к христианству. Заметим: вернувшись в Киев, Свенельд становится фактическим главой правительства, даже «чуть больше» (так сказать, «киевским майордомом»), а в Киеве множество христиан, в том числе и среди знати. И старший хотя бы по факту наследия сын Святослава Ярополк был весьма близок христианам. Вот, правда, источник не слишком-то надежный. Полного текста «Иоакимовской летописи» не существует – известны лишь фрагменты, сохраненные петровским историком Василием Никитичем Татищевым. Он, конечно, личность даже для своего поворотного для судеб России времени исключительная. Этот «птенец гнезда Петрова», происходивший из смоленской ветви Рюриковичей, занимался и промышленностью, и налогами, и сыском; был и обер-церемониймейстером, и организатором Монетного двора, и усмирителем восстаний, познал карьерные взлеты и падения, но более всего известен как один из первых российских историков. Яркий и сильный был человек – часто ли в нашей истории возвращался монарху «за ненадобностью» орден св. Александра Невского? С 1745 года он до конца своей жизни (т. е. пять лет) он жил в Болдино, своем подмосковном имении, где спешно завершал вторую редакцию своей «Истории», которая издана будет только при Екатерине П. (Первая же редакция вообще увидит свет при советской власти, в 1964 году).
И вот в Болдино, будто бы в мае 1748 года, он получил от своего родственника, архимандрита Мельхиседека, три тетрадки, принадлежавшие монаху Вениамину. Сам В. Н. Татищев, правда, считал, что никакого монаха Вениамина не было, а тетради принадлежат архимандриту, а в тетрадях – текст летописи первого новгородского епископа, Иоакима Корсунянина. В. Н. Татищев использовал в своем труде по истории России большие фрагменты, хотя часто их лишь пересказывал.
Отношение к В. Н. Татищеву как историку у специалистов неоднозначное и, подчас, диаметрально различное; особенно это относится к использованию им летописей. Спустя полвека историограф князь М. М. Щербатов заявил, что «Иоакимовская летопись», которой пользовался В. Н. Татищев, – фальшивка. Другой историограф, Н. М. Карамзин, вообще полагал, что эта летопись – не более чем «шутка» В. Н. Татищева или, если быть точным, откровенный подлог. А вот И. Болтин и С. Соловьев в исторической подлинности использованной В. Н. Татищевым летописи не сомневались. Е. Голубинский, известный своим критическим отношением к источникам, полагал, что тексты В. Н. Татищева не более чем вольная компиляция на основе бытовавших в XVII веке легенд и рассказов. С. К. Шамбинаго утверждал, что тетрадь Мельхиседека является вольным текстом, составленным на основе «Повести о старобытных князьях», являвшейся приложением к летописи XVII века, сделанной по заказу будущего патриарха, а тогда новгородского митрополита Иоакима; т. е. В. Н. Татищев не занимался обманом, а сам, в известном смысле, стал жертвой обмана. Споры о значении подвижнического труда В. Н. Татищева продолжаются, и в обозримом будущем не стоит ожидать «завершающего аккорда». Сравнительно недавно О. В. Творогов, суммируя все прежние исследования и споры, заявил, что так называемая «Иоакимовская летопись» относится к XVII веку. Вряд ли нужно с этим спорить. Дальше О. Творогова пошел лидер современных «скептиков от истории» А. П. Толочко: он вообще убежден, что вся «История» В. Н. Татищева есть что-то вроде мистификации, что вообще в исторической науке могут учитываться только тексты имеющихся подлинников. Позиция очень рациональная и академическая, правда, так можно не только И. Карамзина объявить «мистификатором» (использованная им «Троицкая летопись» погибла во время московского пожара 1812 года), но и объявить «мистификацией» саму «Повесть временных лет», поскольку подлинников Нестора и Сильвестра нет, а есть списки, сделанный два с половиной века спустя неким Лаврентием и более поздние (впрочем, и это мнение не оригинально – ревнителей этой позиции накопилось в избытке за последние два столетия). Однако, не на пустом же месте возникли тексты XVII века! Нельзя считать их чистой фальсификацией, сделанной буквально накануне эпохи Петра Великого. Что-то же лежит в их основании, какие-то не дошедшие до нас тексты, предания, легенды. Каждый рассказчик, каждый переписчик вносил что-то «от себя» – известный в исторической науке «эффект посредника». Но было бы наивно полагать, что даже в самых невероятных текстах не заключено какое-то рациональное зерно, что под пластами «прочтений» и «пересказов» не содержится какая-то историческая правда, пусть даже ее крупица.
Как бы то ни было, но Свенельд уже зимой 971-972 года объявился вместе со своими дружинниками в Киеве и стал там безусловным лидером. Формально власть принадлежала Ярополку. Фактически же – Свенельду. Схожесть его роли с ролью Добрыни при Владимире Святославиче несомненно есть.
Но существенно и отличие: Свенельд не связан узами родства (даже дальнего) с Ярополком. Добрыня по определению не мог предать своего племянника, понимая, что их жизни связаны неразрывно. У Свенельда подобных уз и обязательств не было. При нужде он мог легко сменить Ярополка на иного Рюриковича или, возможно, обойтись вообще без представителей этого клана. Впрочем, возраст усмирял амбиции и авантюризм Свенельда – ему уже было откровенно поздно начинать все заново, так сказать, «с чистого листа».
Чужая душа – потемки. Как узнать, что происходит в глубинах человеческого сознания, какие потаенные мотивы приводят его к тому или иному действию, сколько в этих мотивах расчета, сколько интуиции, а сколько хтонической природы, и как далеко готов зайти человек пойти в своих планах? Да и вообще, имеются ли такие планы, есть ли в действиях какой-либо умысел? Нам трудно или точнее почти невозможно на это ответить в отношении наших современников. Что уж говорить о тех, кто погружен в бездны истории и отдален от нас почти непроницаемой толщей времени, чьи реальные образы растворены в легендах и мифах! Но, как ни странно, именно в их отношении положение отнюдь не безнадежно, ведь в отличие от наших современников приходится иметь дело не с тем, что происходит «здесь и сейчас», а с историческим процессом, когда драматургия жизни, пусть и не отчетливо видимая сквозь туман времени, предубеждений и «толкований», обретает завершенность и резонанс в последующих десятилетиях, а то и в веках. Жизнь прожита и в ней поставлена «финальная точка». От этой жизни осталось, так сказать, «послевкусие», некая аура, гамма ощущений. Эта жизнь оказалась достойна мифа, некоего образа того или иного качественного знака, или осталась пустота, не провоцирующая на воспоминания и осмысления. Пустотой, т. е. фигурой очевидно проходной, исторически ничтожной, может оказаться (и часто оказывается!) тот, кто в жизни занимал иерархически видное место. Миф же вдруг овевает свечением и как бы укрупняет того, кто, казалось, лишь стоял у подножия Олимпа. Миф же не рождается из ничего – в нем выражена высшая историческая справедливость. На помощь тому, кто постигает прошлое, приходят и ассоциации, и имеющиеся в истории прецеденты.
Свенельд – ветеран многих войн, легендарный военачальник и абсолютный авторитет в среде военно-политической элиты, и юный, лишенный опыта и славной биографии Ярополк Святославич: фигуры по весомости во власти несопоставимые. Правда, Ярополк принадлежал к клану Рюриковичей, но так ли уж важно это было в те далекие времена? Утверждению особой роли Рюриковичей в судьбе Руси и населявших ее народов послужила созидательная, именно государствостроительная роль Владимира Святославича, Ярослава Владимировича и, в немалой степени, концептуальная риторика Нестора в «Повести временных лет». На 970-е годы трудно говорить о сколь-либо определенной династии.
Рюрик вообще был фигурой на Руси незаметной – его исключительная роль будет только со временем (так сказать, «задним числом») пристроена, как фундамент, к династии уже после распада Киевской Руси. К созданию единого Древнерусского государства он ни в мыслях, ни на деле отношения не имел. Захват Киева и объединение земель по речному «балтийско-черноморскому транзиту» связано было с норикским ярлом Хельгом (Рюрик был, как известно, родом из данского клана Скьельдунгов). Даже очень смелый в «обобщениях» Нестор не решился его, известного нам по летописям как Олега Вещего, выдать за Рюриковича. Игорь Старый, скорее всего, и в самом деле был сыном Рюрика, но к власти пришел в результате заговора, переворота и, вероятно, жестоких репрессий. Долгие тридцать лет своего правления он не предпринимал никаких усилий по созданию государства, довольствуясь сбором дани, т. е. ведя себя в отношении славянских племен не как государь, а как завоеватель. Ольга Мудрая виделась, скорее, как самодостаточная фигура, усилиями которой были, наконец, заложены основы государственности – семена, ею посеянные, еще не дали достойных всходов. Святослав же за короткое время сумел дискредитировать Рюриковичей: его нежелание связывать свою судьбу с Русью вряд ли было от кого-то секретом. Исходя из этого, положение князей Святославичей в своих уделах было отчаянное – не защищенные традицией и сакральностью власти юноши оказались заложниками ситуации. Они могли быть только стаффажными персонажами, с которыми местные элиты до поры до времени мирились. Ярополк не является исключением. Более того, его положение осложнялось тем, что главой киевского правительства оказывался такой властный и могущественный воевода, как Свенельд. Что могло помешать ему, подлинному хозяину положения, объявить себя князем?
Прямых параллелей с Западной Европой вряд ли удастся установить – подробности и временные рамки неизбежно разнятся. И тем не менее…
Хаотичное нагромождение племен во Франкии[19] времен ранних Меровингов обрело единство при конунге Хлодвиге, наследовавшем некоему Хильдерику. Для Руси роль Хлодвига разделена между четырьмя фигурами. Олег Вещий объединял территории завоеванием. Игорь Старый удерживал эти территории, совершая полюдье и, конечно, опираясь на силу дружины. Ольга Мудрая закладывала основы межплеменного единства и способствовала упрочению, где возможно, христианства. Святослав накануне гибели разделил страну на несколько суверенных уделов. Хлодвиг сам такой глупости не сделал: он просто умер, положась в отношении будущего Франкии на традицию. Традиция же указывала на расчленение имущества между наследниками. Поэтому, как пишет хронист Мартин Турский, «после кончины Хлодвига сыновья его: Тьерри, Клодомир, Хильдебер и Клотар, – приняли в наследство королевство и разделили между собой на равноценные части». Сыновья Хлодвига были отнюдь не столь юны и беспомощны, как Святославичи, однако уже они, а тем более их наследники, столкнулись, как и Святославичи, с многочисленной и довольно пестрой знатью, алчной и своевольной. Вряд ли на Руси удалось окончательно преодолеть различия между славянской племенной и родовой знатью (с одной стороны), знатью русов (с другой стороны) и вождями варягов (с третьей стороны) – не так много времени прошло с начала реформ княгини Ольги. Два-три десятилетия для такого процесса – время очевидно недостаточное. Для опытного политика такая конфигурация скорее благо, нежели несчастье: можно «играть» на противоречиях, сталкивать «лбами» амбиции разноэтнических кланов.
Правда, тщетно мы могли бы ожидать от юных Святославичей подобного политического искусства. Наследникам Хлодвига пришлось столкнуться с галло-римской аристократией, весьма спесивой и архаичной – даже в VI веке эти роды кичились своей принадлежностью к римскому сенаторскому сословию. Влиятельность их была умножена тем, что осуществилась (отчасти еще в эпоху Римского домината) тесная связь между кланами галльских вождей и собственно римской аристократией, а также тем, что ряду этих кланов удалось закрепить за собой в высшей степени влиятельные и доходные епископские кафедры. Но это также означало, что города также становились как бы потомственной собственностью таких галло-римских аристократических кланов и, соответственно, опорой их огромной власти. Другая группа знати – это кланы, сформировавшиеся вокруг франкских (и, видимо, не только франкских, но и готских) вождей. Основа их власти была не столько экономическая, сколько военная. На кого опираться наследникам Хлодвига? Очевиднее всего – на дружину, равноудаленную от всех типов знати. Впрочем, это в идеале. Часто на формирование нового и абсолютно подконтрольного инструмента просто не было времени, да, возможно, также и средств, приходилось привлекать кого-то, кто казался в данный момент более лояльным, а то и просто менее опасным. Появлялся тот, кто координировал пеструю систему власти и, одновременно, управлял имуществом правителя.
Последнее принципиально, поскольку для того, чтобы контролировать, нужны немалые средства. Так появляются майордомы. Постепенно (хотя и в довольно короткое время) они обретают огромную власть, возглавив и хозяйство, и администрирование, и силовой аппарат. Роль государя становится чисто символической. Меровинги этому, конечно, сопротивлялись. Например, сын Хлодвига, король Клотар I, обеспокоенный растущей властью майордома Варнахера и знавший о его намерении передать свои полномочия своему сыну, тайно составил заговор, в результате которого сын майордома погиб и род Варнахера пресекся. Клотар II назначал майордомами лично преданных, но бездетных Радона и Хукуса. Это привело к ослаблению власти майордомов и, как следствие, к усилению аристократических кланов, под давлением которых Клотар II назначил своим наследником угодного знати Дагоберта. Игра на противоречиях властных кланов привлекательна, но чрезвычайно хлопотна и затратна, она не оставляла времени ни на что иное, кроме интриг по сохранению хрупкого равновесия в «системе сдержек и противовесов». Это было слишком динамичное равновесие, цена за которое оказывалась неадекватной. Так что естественно в конечном счете пришлось согласиться на институт несменяемых майордомов. Именно майордомы трансформировали систему родо-племенных конфедераций в систему раннефеодального вассалитета. Когда такая система была сформирована, необходимости в разделении власти не стало. Меровинги, привыкшие царствовать, но не править, были отправлены в небытие: сын победителя арабов при Пуатье Карла Мартелла, майордом Пипин Короткий в 751 году при содействии римского папы Стефана II провозгласил себя франкским монархом. Конечно, это был переворот, хотя и легитимизированный благословением первосвященника Западной церкви. Впрочем, к чести Пипина Короткого отметим, что все обошлось без привычного средневекового душегубства – Хильдерика III отправили доживать свой век монахом в монастырь Сен-Бертен, где он спустя четыре года и умер, едва переступив сорокалетний рубеж; его сына Тьери отправили в аббатство Сен-Вендрилль в Фонтенеле тоже монахом и, естественно, в изоляции и под жестким надзором.
Святославичам вообще-то и выбирать не приходилось. Уцелеть при вечевом строе они могли, лишь опираясь на имевшиеся на местах варяжские дружины, руководители которых и становились при них местными «майордомами». Перспективы князей были незавидны: они были нужны, как посредники между варягами и местной знатью, контролировавшей вечевые сходы. Если бы консенсус между ними был найден, т. е. если бы варяги и местная знать породнились, нужды бы в князьях не осталось. Положение же Ярополка вообще представляется безнадежным. Во-первых, Свенельду не было нужды «входить» и «укореняться» в кругах пестрой киевской знати: он слишком долго возглавлял правительство Ольги и потому столь органично взошел на вершину киевского Олимпа уже в начале 972 года, поскольку его именно там и привыкли видеть, и потому что он связан был с Киевом сотнями нитей, в том числе и родственных. Вряд ли он мог остаться в стороне от реформ Ольги Мудрой – это означало бы, что Свенельд остался вне формируемой «системы», а он не только хотел в ней остаться, но и хотел бы возглавить! Во-вторых, Свенельд имел наследника, и поскольку сын его носил славянское имя (Лют), то это означало, что в среде славянской знати он имел родственников и на них мог опираться в борьбе за власть. Т. е. Свенельд отнюдь не был «сторонним варягом-наемником», он был уже давно «свой» и «укорененный», ему не нужно было обзаводиться наследником – он его уже имел.
Итак, Свенельд имеет все преимущества: он контролирует дружину и принимаем за своего в аристократических кланах; ему подчинен весь исполнительный аппарат и, что существенно, с его именем связано время княгини Ольги Мудрой, а это означает, что он мог рассчитывать на поддержку христианской общины в Киеве, которая уже была весьма многочисленна. Правда, Свенельд стар. Но именно возраст, думается, должен был принуждать его торопиться. Единственное препятствие то, что Ярополк пусть и формально, но считается главой всей Руси. Святославичи связаны с ним родственными узами. Свергнув Ярополка и провозгласив себя князем, Свенельд разрушил бы призрачное единство и был бы обречен начать войну. Святославичам никто не простил бы, если бы они смолчали в ответ на узурпацию власти в Киеве и на насилие, учиненное над старшим братом. Честь в те времена была весьма весомым аргументом в политике, а для юных удельных правителей – едва ли не единственной. В уделах, кроме того, не могли не понимать, что на захвате власти в Киеве узурпатор не остановится, что ему как минимум нужен будет контроль над всей протяженностью балто-черноморского транзита. Иначе говоря, ему нужна власть над всей Русью. Угроза для уделов была слишком явной, что неизбежно привело бы к созданию союза Святославичей против Свенельда.
Вряд ли складывающаяся ситуация не беспокоила князя Владимира и его дядю Добрыню, поскольку без власти над Новгородом выход на Балтику был невозможен. Уже в это время посадник Добрыня должен был озаботиться подготовкой к скорой войне. Очевидно, что аналогичным образом должны были поступать и в прочих уделах. На всем пространстве Руси ощутимо запахло большой войной. Но это ли могло испугать опытного воина? Или все же испугало? Позади была война с Византией – неудачная война, перемоловшая большую и лучшую часть войска вместе со Святославом. В конце концов, из всех воевод в живых остался только старый Свенельд – все прочие сложили головы на Балканах. В Киев возвратились ничтожные остатки. Возможно, их хватило бы, чтобы поддерживать власть в самом Киеве, но вряд ли их было достаточно для новой большой войны на всех направлениях Восточной Европы. И, таков уж удел всякого узурпатора, Свенельд не мог позволить себе неудачи и даже полу-удачи. Для него такие итоги первых столкновений стали бы гибельными. Он не может рисковать. Он должен действовать наверняка и непременно победоносно. А такая война требует очень больших средств, которые вряд ли после Второй Балканской войны и остановки торговли на Черном море были в Киеве. Такая война требует большой и отлично организованной армии, вряд ли она имелась в Киеве. Более чем вероятно, что Свенельд столкнулся и с дефицитом дружинников, и, прежде всего, с дефицитом командного состава. Для большой войны армию нужно было создавать заново. Возможно, Свенельд уцелел во всех войнах, в том числе и в последней, на Дунае, потому что был если не самым талантливым из святославовых военачальников, то, во всяком случае, самым умным. Не случайно же его отметила своим вниманием и доверием сама княгиня Ольга! Как бы ни поджимал воеводу возраст, но, надо полагать, он не стал изменять своей привычке все взвешивать и готовиться к вызовам судьбы самым основательным образом.
В течение последних четырех лет (или около того) Киев не имел надлежащего управления – вопрос о власти «завис» в связи со странной позицией Святослава, а при юном Ярополке неизбежно обострились схватки за власть между знатными кланами. И это при том, что торговые связи были нарушены и огромное количество людей осталось без привычного источника доходов. Положительно, Свенельду необходимо было основательно заняться делами внутри Киева. Видимо, делал он это умело. Обратим внимание – в Киеве не было восстаний. Нестор, верный своей методе возвеличивания дома Рюриковичей, просто обошел молчанием три таких сложных и напряженных года в истории Руси. Если бы только в Киеве было что-то, что можно было бы представить как бунт – этого уж Нестор не пропустил бы, ибо симпатий к Свенельду не испытывал, поскольку именно он вынудил бежать Владимира и Добрыню из Новгорода в последний год своей жизни. Вообще-то, Свенельд для летописца такого типа, каким являлся Нестор, т. е. не бесстрастного фиксатора событий, а именно историка, подбирающего и компонующего факты в соответствии с заданной концепцией, которая, в свою очередь является результатом глубокого осмысления исторической драматургии, представлял немалую проблему.
Сегодня, когда стремительно умножается необъятная по диапазону информация, и поток времени в лихорадочных ритмах несется со все большим и большим ускорением, когда мелькающие события скорее раздражают наше воображение и, не успевая уложиться в систему нашего внутреннего мира сменяются новыми подобными раздражителями, когда наш организм не успевает бездну фактов осмыслять и, в конце концов, даже перестает на них рефлексировать, живая память человека о прошлом сокращается до опасного минимума, до пределов собственной жизни, отдавая на откуп возможной исторической мистификации даже вчерашний день. Количество информации обратно пропорционально качеству знания, тем более, знания подлинного, онтологического. Нет времени для того, чтобы из бездны фактов выстроить осмысленную картину мира; нет времени, чтобы отделить «зерна от плевел», важное от второстепенного. В запредельных темпоритмах нашего века нет возможности взвесить факт, присвоить его через экоционально-качественное понимание и встроить в ту систему ценностей, которая именуется человеческой личностью. Индивидуальности так и не обретают качества личностей! Человек становится приставкой к искусственному информационному блоку, так и не обретает самодостаточную цельность в гармонии внутреннего мира и, как существо «ведомое», легко манипулируется сторонней силой. Он живет, скорее, в фантомах, нежели в реальности. Можно спорить, сколь много людей в средневековье (в том числе и русском) умело читать и писать, но несомненно то, что живая связь с прошлым в те времена находилась на несоизмеримо с днем сегодняшним высоком уровне! Предками гордились и знали всю сложную вязь межродственных отношений на протяжении, как минимум, четырех-пяти поколений. Это создавало подчас непреодолимое препятствие для сторонников вольного (умышленного) интерпретирования прошлого.
Нестор не мог быть совершенно свободен в писании своей «Повести временных лет» – события и люди конца X века еще жили в памяти его современников. Нестору целесообразно было бы представить Свенельда жестоким тираном, под тяжкой дланью которого страдал Киев, в том числе и христианская община, сильно разросшаяся за годы правления княгини Ольги. Война и захват Киева Владимиром Святославичем тогда обретали бы высшее оправдание, обретало бы характер освобождения. Нестора останавливало, надо полагать, три обстоятельства. Первое – это живая память поколений; слишком многое помнилось, слишком глубоко это сидело в сознании. Второе – Свенельд, хоть и став, волею судьбы, врагом Владимира Святославича, однако же в своей жизни слишком тесно (неразрывно!) был связан с Ольгой Мудрой, к которой Нестор испытывал искренний пиетет; очернение Свенельда задевало возвышенный образ правительницы, которая первая стала осмысленно воздвигать здание древнерусской государственности, и в этом ей первым помощником был именно Свенельд. Третье – короткое пребывание Свенельда во главе киевской власти при Ярополке не давало никакой компрометирующей информации: ни казней, ни разорений, ни восстаний (собственно, и узурпации власти, т. е. свержения юного Ярополка, так и не состоялось: это было, вообще-то, с течением времени неизбежно, но… вмешалась, как это часто бывает в истории, трагическая случайность; сюжет уклонился от логической схемы и вскоре время Свенельда кончилось). Очевидно, Свенельд не утратил навыков администратора, обретенных при княгине Ольге. Враждующие кланы удалось умиротворить. Восстановление торговли с Византией положило конец разорению посадов и купечества, а также способствовало мирным контактам с уделами – они ведь тоже торговали через Киев с Византией. С каждым годом укреплялись позиции Свенельда и его семьи. Значит, с каждым годом росла тревога и в уделах, и в ближнем окружении Ярополка Святославича.
Как долго это могло продолжаться – кто знает? Во всяком случае, гибель Люта Свенельдича именно в 975 году представляется событием неслучайным.