Глава третья
Первый отряд советских космонавтов
Медкомиссия
В 1960 году я был зачислен в первый отряд советских космонавтов. Эту войсковую часть 26266, которая впоследствии стала известна как Центр подготовки космонавтов, создали 11 января 1960 года.
Как я уже говорил, Светлана приехала ко мне в Германию в начале марта. А мне уже надо было уезжать. Мы только неделю пробыли вместе, и меня вызвали в Москву. А она там одна осталась.
Кстати, в Германию она ехать боялась. Пришла жаловаться к папе. А тот ей резко: «Я тебя замуж не посылал. Это был твой выбор. Поезжай, а там разберешься». И она поехала. Я встретил ее в Дрездене с корзинкой цикламенов. У нее слезы градом – и так всю дорогу в электричке до Альтенбурга. Чего ты плачешь? Не знаю – плачет и все. Наверное, страшно было начинать семейную жизнь – да еще на чужбине. Добрались до гарнизона. Общежитие… Вокруг щебенка, мусор… У меня – комната. Я, когда поехал Светлану встречать, ее привел в порядок. У меня была кровать, подушка, а подушку я накрыл такой вязаной кружевной накидочкой. Тапочки приготовил – с пушком. У меня даже парашютный шкаф был, а в шкафу – уже какая-то одежда.
Я питался в летной столовой. Светлане же, чтобы купить себе продукты, нужно было взять деньги и пойти в магазин. А она думала: «Как же я могу их взять? Это же чужие деньги!» И начала медленно таять. Я увидел, что с женой что-то неладное. А тут еще жена командира звена, женщина уже опытная, меня спрашивает:
– Как она у тебя питается? Мы ее нигде не видим, ни в магазине, ни на общей кухне. А все же знают – летчик, жена приехала, но никто ее не видит. У нее есть кастрюля?
– Нет.
– А сковородка?
– Нет.
Как же так, подумал… Жена командира звена мне чайник дала. Я побежал – купил сковородку. Принес домой электроплитку, кастрюльку – ничего этого в хозяйстве до этого, разумеется, не было – и говорю: «Теперь я знаю, почему ты плачешь, ты же голодная!» Сбегал в магазин, принес банку маринованных огурцов, банку консервированных сосисок и из летной столовой – уже очищенную картошку. Сели есть, а у Светы опять слезы! Оказывается, она очень голодная была… Я уходил на полеты, а она стеснялась деньги брать. Я тогда ей в приказном порядке:
– Бери деньги, ходи в магазин, покупай, что хочешь. И я теперь буду питаться дома – никакой летной столовой!
С тех пор все стало нормально.
Но вместе мы пробыли, как я уже говорил, только неделю. Меня вызвали в Москву под предлогом освоения новой техники. Про космос пока ничего не говорили. Но обследовали так тщательно, что некоторых летчиков по итогам испытаний даже сняли с летной работы: нашли какие-то проблемы со здоровьем.
Я прошел комиссию за неделю, а потом вернулся, забрал Светлану. Точнее, после обследования я вернулся из Москвы в полк и поставил вопрос на обсуждение:
– Это новое дело. Давай подумаем – можем остаться здесь… Но там такие ребята толковые подобрались!
А Светлана мне категорично:
– Нечего думать, собираемся и едем!
Потом она объяснила это так: нельзя мешать человеку, сдерживать его в его стремлениях. Плюс, повторяю, о космосе тогда не было и речи. Говорили о дальних полетах, о сверхновой технике, но все было как-то неконкретно, таинственно, интересно…
На самом деле, с отрядом дело было так. Я в Германии летал и днем, и ночью, во всех условиях, и когда приехали отбирать кандидатов, посмотрели – летает хорошо, выполняет все задачи, вопросов по здоровью никаких нет. Ну, тогда меня пригласили на беседу, и сказали – хочешь быть летчиком-испытателем? Конечно, хочу. Тогда нужно пройти комиссию.
Когда было принято решение о создании первого отряда космонавтов, надо было набрать летный состав летчиков-истребителей не старше тридцати лет, с высшим образованием, летающих во всех условиях, на последних самолетах. С высшим образованием было тяжеловато, потому что еще мы не успели к тому времени закончить академии, но у всех было среднее образование, а Беляев и Комаров – те заканчивали Академию, но они были старше нас на десять лет.
И я их всех быстро узнал. Нас разместили в госпитале в Сокольниках, и я оказался в одной палате с Юрием Гагариным.
Нас было тогда в госпитале 42 человека. А уже были пересмотрены три сотни человек. Значит, была команда по округам. Обследования проходили в окружных госпиталях, и только те, кто прошел там, уже приглашались в Москву. А в Москве из 42 человек осталось восемь.
Расписание у нас было такое. Подъем рано. Замер температуры. Сдача крови на анализ. Кровь, моча на анализ ежедневно шли. Потому что давали нагрузку, и по крови смотрели реакцию на нагрузку. Были виды обследований, которых мы вообще никогда не видели – барокамера, центрифуга, качели Хилова для тренировки вестибулярного аппарата…
В общем, гоняли нас там до седьмого пота, и на этом фоне постоянно снимались температура, кардиограмма, электроэнцефалограмма… И так целый месяц.
Знакомство с Юрием Гагариным
Я когда в первый раз зашел в палату, меня предварительно раздели, одежду забрали, надели темно-коричневую пижаму с белым воротником пришитым. Захожу. И вижу – сидит молодой человек, по пояс голый, на спинке стула висит его пижамка. Жарко было, печку сильно топили. Читает. Посмотрел на меня. И этот взгляд я запомнил на всю жизнь. Сверкающие голубые глаза. Большие. Сияют аж зеленым, зелено-голубые такие глаза. Книжку положил, встал:
– Старший лейтенант Гагарин.
И за полчаса я уже знал о нем, что он с Заполярья. Он мне все рассказал про всю свою жизнь, и про дочку Леночку, которая родилась 17 апреля 1959 года… А я – с юга. Летаем на одних самолетах. Разведчики. Но что меня особенно поразило – он читал «Старик и море» Хемингуэя, а эта книга только вышла, я слышал по радио, и смотрю – а этот молодой человек уже читает. Подумал – вот это серьезный-то парень какой.
А дальше мы целый месяц там в одной палате находились.
Мы с Юрой хорошо сдружились. Замечательный он был человек, да и как я – охотник!
Он потом у нас был председателем охотколлектива, мы выезжали на утиную охоту всем отрядом. На ее открытие. И обязательно – раз или два – на зверовую охоту. В районе Подмосковья и даже до Калуги. Зверовая охота – она требует доверия, случайных людей там не должно быть. Иногда с нами Николай Петрович Каманин ездил – руководитель подготовки первых советских космонавтов. А так мы с Юрой больше одни забирались в различные угодья.
Эта традиция охоты с Гагариным у меня сразу с 1961 года началась. После одной охоты написал картину «Последняя охота с Гагариным». Это было 22 октября 1967 года. Пасмурное такое утро. Мы были на утиных озерах в Спас-Клепиках. Интересно, что кряковая утка уже собиралась в большие стаи для перелета на юг, она вела себя очень осторожно. У нас с собой был перемет… Такой тип крючковой снасти… Наверное, метров двести-триста. Мы наловили малька, и малька насадили, разбросали этот перемет по озеру. А сами ушли. Села, наверное, тысяча уток. Мы на скорости подъезжаем… Взлетели… Ни одна не попалась. Малька склевали, а на крючок не сели. Очень осторожная и умная птица. Местные браконьеры ловят крякву обычными мышеловками, которые ставят на пеньки. Утка плавает, потом залазит на этот пенек и ловится. Стрелять запрещено – вот они такими вещами и баловались…
А еще были охоты на зайца, когда мы ходили с собакой. Раньше с Ярославской области было достаточно зайцев. Однажды Володя Комаров дуплетом двух зайцев убил… Но сейчас там зайцев нет, глухаря нет, тетерева нет. Потому что начали разводить кабана. Этот зверь видный. За ночь проходит километров пятнадцать и по пути все ест от лягушки до птенцов и зайчат. На зверя загонная охота. Приезжаешь, ставится задача, на что мы охотимся, определяется тактика, ставятся стрелки. Расставлял стрелков руководитель охотхозяйства. Иногда я ставил задачу. Потом предоставлялось слово старшему егерю. А егеря уже идут. Загонная же охота. Как правило, на просеке ставили. Через километр – следующая просека. Выстрел, или сейчас по радио говорят, что пошли. И начинают кричать, кто-то с трещотками, зверя выгоняют…
Был такой случай, когда Попович и еще пара ребят практически всю ночь проиграли в карты. Мы же отдыхать приехали… И ясно, что выпивали. Когда стали садиться в автобус, я у него отобрал карабин.
– Алексей, ты что? Мы же друзья…
– Нет, на охоте друзей не бывает, я тебя предупреждал, что этого не стоит делать. Это опасно.
Возвращаясь к Юрию Гагарину, скажу, что в 1961 году моя Светлана уже ждала первенца, а у нас все подготовка шла. И это все держалось в тайне. А в апреле состоялся первый Гагаринский полет. Мы предполагали, что это где-то в середине апреля будет. И каждый из нас готовился к поездке на какую-то станцию. Центра управления полетами (ЦУПа) тогда не было. И 28 марта мы разъехались по различным станциям слежения. Я оказался на Камчатке, в Елизово.
И вот 12 апреля 1961 года. Первый раз человек летит в космос. Что будет? Как будет? Никто не знал, хотя в технику мы верили просто железно. Вначале появилось телевизионное изображение, и пока смутно было, я не мог точно сказать, кто это – Титов или Гагарин. И только после того, как Гагарин назвал уже оттуда меня по имени (привет Блондину), мы перебросились словами, и он заулыбался, стало ясно, что это Гагарин.
Вел я с ним связь около семи минут, может быть, поменьше. Он запрашивал, какая у него «дорожка», какие параметры. Мы тут же ему сообщили, что все хорошо, ждем встречи…
Это была обычная радиостанция. Мы потом с радиостанциями управлялись и с Николаевым, и с Поповичем… Я, когда летал Николаев и Попович, находился в Екатеринбурге. А вот когда в 1970 году был длительный полет Николаева и Севастьянова, уже центр управления был в Евпатории. ЦУП же начал работать в 1975 году.
Конец ознакомительного фрагмента.