Время первых. Лекции по истории античной литературы. Греческая лирика VII–VI вв. до н. э (В. Я. Бахмутский, 2013)

Греческая лирика VII–VI вв. до н. э

Возраст человечества насчитывает свыше ста тысяч лет. Мы даже не можем сказать в точности, каков он… Поэмы Гомера стоят на границе этого уходящего в даль прошлого эпического периода и начала этапа, который характеризуется тем, что из монолитной человеческой общности впервые начинает выделяться личность. На смену мифологическому приходит мышление, которое и сформировало в итоге тот тип человека, что существует по сей день.

Такой масштабный переворот в сознании не мог не вызвать к жизни совершенно новый тип культуры. Философ К. Ясперс справедливо обозначил его как осевое время, – это период примерно от VIII до II вв. до н. э. Если говорить о мире в целом, наступала эпоха библейских пророков, основателей зороастризма, буддизма, конфуцианства, первых греческих философов…

В литературе – это время рождения лирики. Хронологически оно приходится на VII–VI вв. до н. э., бурный период в истории Греции – разложение родового строя и постепенное становление греческого государства, которое окончательно складывается к V в. до н. э. прежде всего в Афинах.

Слово впервые обрело автора. По отношению к поэме Гомера такой вопрос просто не мог бы возникнуть. Гомер воспроизводит предание, рассказывает о том, что было: «Гнев, богиня, воспой…» Он, можно сказать, исполнил эту божественную песнь, обработал её, передал суть. А лирический поэт рассказывает о себе, о своём времени. Он сам и есть главное действующее лицо.

Если говорить о лирике в целом, она, как и эпос, тоже имела глубинные фольклорные корни. Это очевидно. Но её древние истоки иные, чем у эпоса. Лирика выросла из магии. Магия, магическое мышление – очень важные её составляющие. Прежде всего, это различные магические заклинания, заговоры. Допустим, чтобы вызвать дождь или избавить человека от болезни, жрецы, шаманы произносили особые заклинания. Но они непременно должны были обладать и какими-то особыми, выражаясь современным языком, экстрасенсорными качествами, иначе бы ничего не получилось. Помимо знания, от них требовалось ещё и некое собственное духовное движение…

Слово несло иррациональную, заклинательную силу. Этот момент сохраняется в европейской лирике на протяжении всей её истории. Она, конечно, уже перестает быть магической, но это особое внутреннее напряжение в ней всё же остаётся. Оно, вообще, всегда присутствует в поэзии. А иногда даже такие формулы возникают, хотя они, конечно, уже утрачивают прямую магическую направленность. Скажем, у Пастернака:

Звучит вполне как заклинание… Или, к примеру, строчки Мандельштама:

Вообще, в языке этот слой существен – слово действенно, само слово и есть действие. Как однажды заметил Пушкин: «Слова поэта суть уже его дела…»30

Кажется, только скажешь, а слово что-то меняет… Сейчас, конечно, это уже не магия, но всё же внутренне связано. Как след в языке, это проявляется по сей день, когда говорят: «Будь здоров!», «Спокойной ночи!», «Прощай» и так далее. Некоторые слова долгое время ещё сохраняли подобное действенное значение, например: «Извините». Сейчас это просто знак вежливости, а, скажем, ещё в пушкинскую эпоху одна такая реплика вполне могла удержать человека от дуэли. Всё это, повторяю, следы древних корней слова. Из этого пласта возникла лирика.

С одной стороны, лирика кажется чем-то глубоко индивидуальным. Автор всегда рассказывает о себе… Но в то же время в лирике всегда есть и некая обобщённость. Главные персонажи лирики – это местоимения. Имена в лирике, как правило, отсутствуют: «Я помню чудное мгновенье – // Передо мной явилась ты…». «Я» и «ты» здесь предельно обобщены. Каждый может ассоциировать себя с этим «я» и увидеть кого-то за этим «ты».

Не случайно греки высоко ценили поэтов. Их изображали на вазах.

Как правило, такой чести удостаивались лишь боги. В поэтах ощущалось нечто божественное. Божественная сила как бы нисходит свыше, вселяется в душу творца:

Вдохновение «требует поэта»… Это проявляется в одной сущестенной особенности: поэт пробует говорить о себе, изображает собственные переживания. Но в то же время он смотрит на себя с какой-то абсолютной, высшей координаты. Его «я» не совпадает с «я» лирика.

Приведу простой пример. Допустим, Пастернак пишет:

Так ведь раз «кончился» – не станешь писать стихи! Но это человеческая жизнь автора подошла к концу, а как поэт он продолжает жить в своих произведениях…

В основе лирики лежит переживание. Что это такое, наверное, каждому понятно, здесь нечего объяснять. Главное, переживание должно остаться в памяти. Оно должно выражать какой-то важный момент жизни. Это нечто значительное, глубокое, что оставило след в душе, может быть, объективно и несущественное, но субъективно – важное. Объективность здесь не играет никакой роли. Гнев Ахилла – это что-то объективное, а лирическое переживание – совершенно субъективно. Если для меня это имело значение, значит, это – переживание.

Отличительная особенность лирики – это стих. А что составляет основу стиха? Почему стихи мы всегда можем отличить от прозы, даже если они написаны на неизвестном нам языке? Единицей стиха является строка. Это самое главное, строки составляют его основу. А, кроме того, они соотнесены ритмически.

Приведу пример из творчества И.А. Крылова:

Строчки здесь как бы уравновешены. Хотя это может быть и одно-единственное слово, но оно уравнивается с целой строкой. Это наиболее общая основа деления.

Существуют разные системы стихосложения. В тонических стихах важны только ударные. К ним можно отнести только что приведённые строчки Крылова. Есть система, основанная на другом принципе – количестве слогов. Так, скажем, построена французская система стихосложения, так называемая силлабическая система. Она предполагает равное количество слогов в строке. И, наконец, есть система греческого стиха, которая затем легла в основу классического русского стихосложения. Это силлабо-тоническая система: в ней важно сочетание ударных и безударных слогов. У греков заимствованы и двусложные размеры – ямб и хорей. В русском стихосложении ямб – это когда первый слог безударный, а второй – ударный. В хорее наоборот: первый – ударный, второй – безударный. И трёхсложная система: дактиль, амфибрахий, анапест… У греков не было контраста ударных и безударных слогов, а чередовались долгие и краткие. Ударному соответствовал долгий слог, безударному – краткий. Мы сейчас не умеем воспроизводить греческий стих. Но принцип, основные размеры остались те же самые. Это ямб, он играет важную роль. И гекзаметр… Им написаны поэмы Гомера. Это шестистопный дактиль: первый слог – ударный, два последующих – безударные, а у греков это – первый долгий, два последующих – краткие…

Условно греческую поэзию можно разделить на декламационную лирику и мелику. Меликой называлась вокальная лирика (происходит от мелос – песня). Она пелась под аккомпанемент лиры или кифары, струнных музыкальных инструментов, и делилась на сольную (монодическую), рассчитанную на один голос, и хоровую.

Хочу сразу сделать одно замечание, касающееся мелики. Хотя исполнение мелики и сопровождалось игрой на музыкальном инструменте, всё-таки это была поэзия, а не музыка. Нам это ничего не стоит представить, поскольку сегодня подобный жанр достаточно развит, последние, может быть, лет сорок – так называемая авторская песня. Он даже имеет свою классику – произведения Окуджавы, Высоцкого, Галича. Конечно, они многое теряют без аккомпанемента. Скажем, издаются стихи Окуджавы. Они проигрывают в сравнении с его песнями. Но и музыка в его творчестве не существует без стихов. Она вообще невозможна без них, в то время как для песни, в собственно музыкальном смысле, важна, прежде всего, музыкальная сторона, а слова как раз менее существенны. Кстати, у греков были и песни, но они исполнялись, как правило, под звуки флейты…

Одним из первых греческих поэтов – основателей декламационной лирики был Архилох. Его творчество приходится на вторую половину VII в. до н. э. Биографические сведения об Архилохе довольно скудны. Мы знаем, что он родился на острове Парос. Отец Архилоха происходил из аристократического рода, а матерью была рабыняфракиянка. Это важное обстоятельство для первого греческого поэта. Как незаконнорождённый, он изначально выпадал из социума. Зарабатывал на хлеб Архилох военной службой. Война для него была средством существования. Некоторое время поэт жил на острове Фасос, куда переселился во главе отряда соотечественников, воевал во Фракии, в одном из военных конфликтов был убит… Известно также, что Архилох был влюблён в Необулу. Вообще, вокруг жизни поэтов нередко складываются различные легенды. Существовала и легенда об Архилохе. Необула была обещана поэту в жёны. Но отец девушки Ликамб передумал выдавать её замуж, и тогда Архилох стал писать эпиграммы, которые якобы довели невесту и её отца до самоубийства.

Сохранились лишь отрывки стихов Архилоха, но они достаточно выразительны. Вообще, начинается всё с «Я»:

Или, к примеру, такое двустишие:

В этих строчках – вся жизнь Архилоха. Он – воин, и он же – поэт.

Архилох словно полемизирует с норовом гомеровских героев:

Как вы, наверное, помните, щит в поэме Гомера играл невероятно важную роль. В «Илиаде» описывается борьба за доспехи Патрокла, и, вообще, потерять щит для воина – это было ужасно. А здесь – не волнует его щит, жив – и слава богу!

Или вот как Архилох рисует образ стратега:

А у Гомера все герои должны были быть прекрасны… Кроме того, Архилох явно полемизирует с гомеровскими представлениями о вечной славе, ожидающей воинов, павших на поле битвы:

О себе Архилох тоже нередко рассказывает вещи малопривлекательные. Это, конечно, вызов:

А вот строчки, направленные против обидчика Архилоха:

Я хотел бы обратить здесь ваше внимание на одну особенность: это тоже состояние гнева, поэт разгневан был чрезвычайно. Но это не событие, а переживание. В стихотворении, что вообще свойственно Архилоху, очень много конкретных деталей. Кажется, такое обилие подробностей напоминает поэмы Гомера. Но в чём разница? Ничего из перечисленного нет на самом деле. Всё это вымысел. Все эти слова передают лишь чувства автора… И поэтому это лирика.

Есть у Архилоха и так называемая элегия. Вообще, понятие элегии менялось на протяжении истории литературы. У нас, в России, элегией называлось стихотворение грустного содержания. В Риме элегией считался сборник стихов, посвящённый какой-то одной, конкретной женщине. Любовная лирика – это была элегия. А у греков с элегией связан определённый характер стиха. Это особое элегическое двустишие. Первая строчка написана гекзаметром, это шестистопный дактиль (им написаны поэмы Гомера), а вторая строчка – усечённый гекзаметр, или пентаметр. Такое двустишие и составляет основу элегии. Примером подобной элегии является двустишие Пушкина, посвящённое переводу «Илиады»: «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи» – это гекзаметр, «Старца великого тень чую смущённой душой» – пентаметр. Это и есть элегическое двустишие…

В форме элегии обычно представали некие размышления поэта над жизнью. Из Архилоха до наших дней дошло одно из таких стихотворений:

Здесь звучит очень важная, вообще свойственная грекам идея волнообразного движения. Не стоит особенно радоваться удаче, потому что вслед за ней обязательно последует период неудач. Но и не надо отчаиваться: на смену тёмной полосе непременно придёт светлая. Вот и вся мудрость. В жизни присутствует ритм. Чередуются приливы и отливы. Архилох достаточно точно выразил эту философию. Но в данном случае в стихотворении существенно другое. Поэт обращается к сердцу:

Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой…

В поэме Гомера Одиссей тоже нередко разговаривает со своим сердцем, бьет себя в грудь. Но что он имеет в виду? Физический орган. А у Архилоха сердце – это само его «Я». В его стихах впервые рождается осознание собственной личности.

Главной заслугой другого представителя декламационной лирики – Мимнерма (род. ок. 600 г. до н. э.) – считается создание сборника стихов, адресованных его возлюбленной флейтистке Нано. И здесь тоже возникают некоторые важные, неизвестные прежде мотивы:

Это стихотворение в высшей степени характерно для самоощущения лирического поэта. Героям Гомера смерть не страшна. И старость их не пугает. Старость – это мудрость, а смерть – это слава, главная ценность. А здесь – нет, он уже не чувствует себя частью целого. Он ощущает себя индивидуумом. Это новое мироощущение, которое характерно для лирики. Человек выпал из целого, уже не является его частью. Нет этого целого, и он чувствует себя одиноким и заброшенным. Единственная жизненная ценность для него – наслаждение… Именно поэтому Мимнерм так высоко ценит молодость:

Элегии Феогнида (втор. пол. VI в. до н. э.) посвящены его юному другу Кирну, которому поэт даёт различные этические наставления. Но вот что хотелось бы отметить:

Слово здесь обрело автора. Важно не что сказано, а кто сказал. У Гомера важно – что сказано, не случайно даже возникло сомнение в том, а существовал ли, собственно, сам Гомер. Здесь же автору важно подчеркнуть, что это он сказал, Феогнид! Поэтому здесь появляется нравоучение. Нам эти рассуждения могут показаться некой риторикой. А для греков – нет. «Вот Феогнида стихи…».

Феогнид размышляет о процессах, которые происходили в его родном полисе, в Мегарах. Поэт принадлежал к аристократическому роду, а в тот период шло разрушение старого родового общества. Ведущую роль в жизни начали играть деньги:

Но, в то же время, в стихах Феогнида звучат те же мотивы, что и у Мимнерма:

Поэт пишет:

Таково в целом то новое мироощущение, которое нашло своё выражение в греческой декламационной лирике. Оно связано с процессом выделения личности из коллектива и крахом тех ценностей, которыми жила прежняя архаическая гомеровская эпоха.

Главные представители монодической мелики – это, прежде всего, знаменитая греческая поэтесса Сапфо и поэты Анакреонт и Алкей. Наиболее значительной из них была Сапфо (кон. VII – нач. VI вв. до н. э.), греки даже считали ее десятой музой. Она жила на острове Лесбос и возглавляла там одну из музыкально-поэтических школ…

Вообще, стихотворения греческих поэтов сохранились очень плохо. Полностью до наших дней дошло очень мало произведений, в большинстве случаев это лишь отдельные строчки. Но вот одно из стихотворений Сапфо, которое уцелело, «Гимн Афродите»:

Здесь ещё очень сильна мифологическая основа: Сапфо обращается к Афродите, представляет себе этот разговор с богиней, которая, якобы, и прежде ей являлась: «Откликалась ты на мой зов далёкий, // И, дворец покинув отца, всходила // На колесницу // Золотую. Мчала тебя от неба // Над землёй воробушков милых стая; // Трепетали быстрые крылья птичек…». Богиня с улыбкой спрашивает женщину, в чем её горе, и обещает, что обязательно заставит любимого ответить на её чувства: «Прочь бежит? – Начнёт за тобой гоняться. // Не берёт даров? – Поспешит с дарами, // Нет любви к тебе? – И любовью вспыхнет, // Хочет, не хочет».

Это во многом близко даже к поэме Гомера. Вот, например, эпизод «Илиады». После поединка Менелая и Париса Елена, видя, что Парис вёл себя довольно трусливо, отдаёт предпочтение своему первому мужу. Но Парис, или, как его ещё здесь называют, Александр, жаждет любви Елены. И тогда Афродита, которая покровительствует Парису, велит Елене: «В дом возвратися, Елена; тебя Александр призывает». Елена противится: «Ах, жестокая! снова меня обольстить ты пылаешь?». Но Афродита неумолима: «Смолкни, несчастная! Или, во гневе тебя я оставив, // Так же могу ненавидеть, как прежде безмерно любила. <…> и погибнешь ты бедственной смертью!» // Так изрекла, – и трепещет Елена, рождённая Зевсом, // И, закрывшись покровом сребристоблестящим, безмолвно, // Сонму троянок невидимо, шествует вслед за богиней» (пер. Н. Гнедича, песнь III).

Елена испытывает презрение к Парису. Но когда тот заводит речь о любви: «Ныне пылаю тобою, желания сладкого полный». // Рёк он – и шествует к ложу, за ним и Елена супруга», она подчиняется Афродите. Так было у Гомера…

Разговор Сапфо с Афродитой довольно близок к этому гомеровскому изложению. Но, если у Гомера всё на самом деле происходит, то здесь это – миф, некоторая метафора её моления. На самом деле такого, может, никогда и не было, но это – выражение её чувств. Это лирика. Может быть, она и представляла, что обращается к Афродите, но здесь мифологические образы всё-таки в значительной степени носят условный метафорический характер. «О, приди ж ко мне и теперь от горькой // Скорби дух избавь и, что так страстно // Я хочу, сверши и союзницей верной // Будь мне, богиня». То, о чём Сапфо здесь говорит, она как бы вспоминает. Вспоминает, как это изображалось в мифах. А теперь она просит: «Приди ко мне!» – и вот это, собственно, и есть лирическое содержание стихотворения.

Сам образ любви у Сапфо – некая богоохваченность, одержимость могучей силой Эроса, которая мучает её. Эта сила как бы поселяется в слабом человеческом теле, являя собой что-то смертоносное, гибельное:

Или другой пример:

В буквальном переводе это звучит так: «Снова меня терзает расслабляющий члены Эрос, сладостно-горькое чудовище, от которого нет защиты».

Итак, «страстью я горю и безумствую!»… Но всё дело в том, что любовь здесь выступает как страсть, а страсть – как страдание. Слова страсть и страдание – одного корня, от греческого слова патос. Но отсюда происходит и слово, которое вы могли и не связывать с этим корнем, – это пафос («θ» по-русски всегда читалось как «ф»). А с другой стороны, такие слова, как патоанатомия, патология… Кстати, и русское слово страсть тоже имеет сходное смысловое значение – страдание. Отсюда «страстная неделя», «страсти Христовы» – это же не страсть, это – страдания Христа. Вот в таком широком значении страсть, как мы её понимаем, и страсть как страдание является главной темой стихов Сапфо.

Сохранилось ещё одно стихотворение Сапфо, которое очень важно для понимания античной концепции любви вообще:

У Сапфо любовное чувство выступает именно как телесное, физическое. Страсть носит исключительно чувственный характер. Чтобы передать силу страсти, Сапфо всячески подчёркивает ощутимые её приметы: «немеет тотчас язык, под кожей быстро лёгкий жар пробегает…». Но, в то же время, речь идёт не о том, что можно увидеть извне, со стороны: «…У меня при этом // Перестало сразу бы сердце биться: // Лишь тебя увижу, уж я не в силах // Вымолвить слова», «… Смотрят, // Ничего не видя, глаза, в ушах же – // Звон непрерывный», «…дрожью // Члены все охвачены …» – всё это в основном чисто субъективные ощущения. И поэтому перед нами лирика, – так страсть только сам человек может переживать…

Но есть и другое – понимание любви как удовольствия, чувственного наслаждения. Выражением этой концепции является творчество греческого поэта Анакреонта (ок. 570–487 до н. э.). Стихи его почти не сохранились. Но мы можем судить о характере этой лирики, поскольку под влиянием Анакреонта сложилось даже целое направление в греческой поэзии, получившее название анакреонтика. Вообще, анакреонтическая лирика – термин, который будет затем широко применяться в литературе Нового времени.

Любовь для Анакреонта – это, прежде всего, наслаждение, он воспринимает любовь как удовольствие:

Это уже несколько иное представление о любовном чувстве…

В лирике Сапфо и вообще греческой мелике впервые рождается метафора. Конечно, как и Гомер, греческие поэты прибегают к сравнениям. Но эти сравнения носят несколько иной, новый характер. Они становятся метафорическими.

Приведу наиболее простые примеры из творчества греческого поэта Ивика (VI в. до н. э.). Для него, как и для других создателей мелики, очень важна любовная тема:

Концепция страсти здесь близка к той, что мы встречаем в стихах Сапфо:

Кроме того, как и в поэме Гомера, в стихах Ивика присутствуют сравнения. Поэт боится приближения Эроса и сравнивает себя с конём, отличавшимся когда-то на скачках, но теперь «неохотно под старость» идущим на состязание. Однако это сравнение иного типа, чем, скажем, гомеровское сравнение сражающегося Аякса с ослом. Дети не могут согнать осла с пашни, так же, как троянцы не могут вытеснить Аякса с поля боя. Но там это было вполне реальное сравнение. Здесь же оно абсолютно вымышлено… И сам образ коня – только метафора душевного состояния поэта. Сравнение носит сугубо образный, метафорический характер.

Или другой пример из Анакреонта:

Кстати, существовала похожая легенда о Сапфо: будто бы та из-за несчастной любви к красавцу Фаону бросилась с Левкадской скалы. Сапфо и в самом деле жила какое-то время в Сицилии (как аристократка, она была изгнана с Лесбоса демократией), а Левкадская скала считалась на острове местом, откуда, по преданию, бросались в воду несчастные влюблённые. Что же касается Анакреонта, с ним в реальности ничего подобного не происходило. Этот образ – выражение его внутреннего состояния, его чувств…

Метафора не случайно впервые рождается в лирике. Всякое стихотворение должно быть кратко. Вообще, длинные стихотворения обычно не очень хороши. Именно с этой особенностью – краткостью стихотворения – тесно связана метафоричность лирики… В коротком стихотворении нужно очень многое сказать. Вот почему поэту необходим метафорический язык, иначе бы он не смог выразить столь многое на столь кратком промежутке стиха. Порой сохранились лишь отдельные строчки того или иного поэта, но и они достаточно весомы, многое могут открыть внимательному читателю…

Например, такие строки из Сапфо:

Это не только про яблочко, как вы догадываетесь… Но главное – если бы от «Илиады» Гомера остались лишь такие отрывки, она бы не состоялась в нашем сознании. Несколько строчек ни о чем бы нам не сказали. А у лирического поэта даже одна строка говорит о многом, несёт в себе очень высокую концентрацию смысла.

Самым значительным представителем хоровой мелики был Пиндар (ок. 518–442 или 438 до н. э.). Он родился близ Фив в семье, которая восходила к древнейшей знати этого священного города. Некоторое время жил в Афинах, особенно долго – в Сицилии и писал торжественные хоровые песни, оды, посвящённые спортивным играм. Надо сказать, греки вообще придавали огромное значение спортивным состязаниям. Олимпийские игры, конечно, особенно известны, они проводятся по сей день. Но были ещё и Дельфийские игры, и Пифийские, и Истмийские, в рамках которых происходили подобные смотры.

Вообще, спортивные состязания были настолько важны для греков, что даже летоисчисление они вели от Олимпийских игр (776 г. до н. э.). А как вы понимаете, начало летоисчисления – это очень серьёзно. Должна быть какая-то особая, основополагающая дата. Например, у нас счёт лет ведётся от Рождества Христова. Раньше – от Сотворения мира… А греки отмеряли годы своей истории с момента установления Гераклом Олимпийских игр, – такое значение придавали они этому событию!

Пиндар создал четыре книги, связанные с четырьмя местами проведения спортивных соревнований. Главная их тема – прославление победителей. Но что значит для Пиндара победа? Она выражает доблесть. Это важный момент для грека – физическая доблесть. Конечно, это, прежде всего, сила. Но и физическая мощь, и доблесть неотделимы от силы духовной. Вообще, гармония духа и тела составляет суть античного идеала. Именно поэтому добивается успеха достойнейший, сильнейший, лучший во всех смыслах.

И здесь возникают ещё несколько существенных моментов. Дело в том, что побеждали в спортивных играх обычно представители аристократических родов. Объективно и не могло быть иначе, поскольку люди менее состоятельные не имели возможности заниматься спортом, у них просто не было для этого времени и средств. Но, кроме того, Пиндар, например, считал, что это достоинство, которое передаётся по наследству. Свой род аристократы нередко вели от богов или, во всяком случае, от каких-то очень знатных, выдающихся предков. А это также стоило поэтического воспевания.

Ещё важный момент. Конечно, многое в состязании определялось личной волей участников. Но требовалось и благоволение небес. Боги должны были прийти на помощь, иначе не выиграть. Поэтому победители – это любимцы богов и тем более заслуживают хвалы. А побеждённых жалеть не нужно. Лучше завидовать победителям, чем жалеть побеждённых. Очень часто победители олимпиад отличались затем в военных походах, но не потому, что замечательно сражались, – они приносили своему войску удачу.

Пиндар изображает, как правило, какое-то реальное, недавно происшедшее событие. Вообще, лирика обращена к современности. Допустим, состоялись спортивные игры, и он пишет стихи по случаю победы того или иного участника, воспевает победителя. Но в то же время в этот действительный факт Пиндар старается включить некие мифологические мотивы. Вообще, вся греческая литература тесно связана с мифом. Лирика Сапфо, к примеру, – это использование мифа для изображения чувства. А Пиндар обращается к мифологическому образу для изображения реального события…

Но понимание мифа, свойственное Пиндару, резко отличается от того, которое, скажем, было характерно для Гомера. У Пиндара это сложная система ассоциаций. Это уже другой, ассоциативный принцип. Хочу привести только один пример. Первая пифийская ода «Колеснице Гиерона Этнейского» (названа по имени сицилийского тирана, при дворе которого некоторое время жил поэт, – основателя города Этна, одержавшего победу на Пифийских играх). И первый миф, который Пиндар здесь использует – это миф о противоборстве Зевса и Тифона:

Вулкан Этна напоминает здесь об истории низвержения Тифона в Тартар. Теперь это ужасное стоглавое чудовище заключено в преисподней, но вот сам этот клубящийся вулкан – как бы продолжение давней схватки. Но это одна сторона. А есть и другая: дело в том, что Гиерон вел войну с Карфагеном, и это противостояние также уподобляется борьбе олимпийца Зевса с мрачным Тифоном. Греки вообще воспринимали противостояние с Востоком как борьбу цивилизации и варварства. Возникает такая сложная ассоциативная связь…

Другой миф – о Филоктете. Согласно греческому мифу, у Филоктета, лучшего друга Геракла, была незаживающая рана, которая имела ужасный вид и издавала настолько отвратительный запах, что ахейцы, готовясь выступить против Трои, решили высадить Филоктета на каком-нибудь острове. Но на десятом году Троянской войны оракул объявил, что без Филоктета и подаренных ему Гераклом стрел ахейцам Трою не взять. И тогда к нему были отправлены послы с просьбой вернуться в ахейское войско и обещанием вылечить раны. Филоктет был очень обижен на греков, которые оставили его одного в пещере на Лемносе, но потом всё-таки уступил уговорам, и благодаря его участию в штурме Троя пала.

Герой оды Гиерон тоже был болен и однажды даже руководил битвой, не сходя с носилок. У Пиндара возникает ассоциация с Филоктетом. Прямых связей здесь нет, просто вдруг упоминается миф о Филоктете. Но на таких ассоциативных перекличках, которые лишь угадываются и которые читатель сам должен улавливать, Пиндар выстраивает поэтические образы. Они не связаны непосредственно с сюжетом:

Такова, в целом, система ассоциаций, характерная для од Пиндара.