Пермь, Россия
Аэропорт Большое Савино
Февраль 2017 года
Слезы капают в чай,
Но чай нам горек без слез…
С чего все началось…
Знаете, герой фильма «Солнечный удар», снятого Никитой Михалковым, тоже задавал себе этот вопрос. Задавал, сидя в лагере для пленных русских офицеров, – он ожидал отправки за границу и не знал, что большевики приготовили ему и остальным тысячам русских офицеров, сидящих в лагере, нечто иное…
С чего все началось…
Начну с первого яркого воспоминания, когда я понял, что жизнь выбивается из привычной колеи. Было это два года назад, летом…
В одном из городов России, не большом и не маленьком, за тысячи километров от зоны боевых действий, украинская беженка просила милостыню.
У нее был плакатик и какие-то документы на нее и на ее больного ребенка, документы украинские. Мешая русские и украинские слова, она рассказывала, как ФМС не дает ей гражданство. Русские фашисты, ватаны и запутинцы, кто отворачивался, кто лез в карман за бумажником. Последних было ощутимо больше, чем первых, – люди часто с подозрением относятся к нищим, мол, на бутылку не хватает. Но тут давали многие, понимая, что действительно – надо.
Я тоже остановился. Положил деньги, пошел дальше, стараясь стереть это из памяти… и вдруг услышал, что она нам желает. Не здоровья, как обычно желают нищие. Солнышка она нам желала (сонечка, как она говорила) и мирного неба над головой…
В тот момент я понял… нутром ощутил – что будет беда…
А год назад у меня было застолье… мы сидели, несколько человек… просто сидели за столом. В моей новой квартире я собрал стол по какому-то поводу. Ни о какой политике речи не было, но намечались выборы в Думу… Речь зашла о том, кто за кого будет голосовать… просто кто-то кого-то спросил, и начали обсуждать. Дошло до меня, голосовать я намеревался за «Единую Россию», и тут… когда мне надо было отвечать, я вдруг понял, что не могу ответить прямо и спокойно на этот вопрос. На автомате отшутился – мол, не решил еще – и потом поймал себя на мысли, что что-то не то.
Почему – не то? Да потому, что мой выбор – это мой, блин… выбор, и я как хочу, так и голосую. Считаю необходимым голосовать за «Единую Россию» – так и голосую за нее, а почему сказать-то об этом не могу? Почему я на подсознании посчитал, что говорить об этом нельзя, чтобы не разрушить атмосферу за столом?
В конце концов, почему за оппозиционные партии голосовать – нормально, и говорить об этом – нормально, а за партию власти – голосовать нельзя? Или можно, но впотаек? Это речь о «Единой России» – или в принципе в России власть поддерживать стыдно, а быть в оппозиции – наоборот, почетно? Это нормально? Нет, это ненормально. А что делать, если оппозиционная партия победит на выборах и станет властью? За нее тоже станет голосовать постыдно – сразу или через какое-то время?
А как тогда вообще должна сменяться власть? И как она должна взаимодействовать с народом, если народ, по крайней мере думающая его часть, – априори в оппозиции ко всему, что предложит власть? Почему у нас нет нормальной общественной дискуссии относительно тех или иных шагов и действий – а есть какая-то подростковая непокора? Как будто в нас гормоны играют и мы воспринимаем в штыки все, что говорят нам родители.
Это нормально, нет?
Что касается меня самого, то я обычный человек. В США я был бы WASP, белый англосаксонский протестант, основа общества. Я не англосакс, обычный русский. Православный, точнее, крещеный – в церковь почти не хожу, но в Бога верю и стараюсь жить по десяти заповедям. Работаю, занимаюсь делами – частный предприниматель. Собственник – есть и квартира, и машина, и загородный дом… в общем, не бедный и не богатый. Любитель оружия – стрелять умею неплохо, и оружия у меня дома в достатке и неплохого. Пишу книги… это мое хобби, которое превратилось в нечто большее… сам не знаю во что.
Семьи у меня пока нет. Отношения есть, а семья не складывается. Сам не знаю почему. Возможно, потому что я самовлюбленный идиот и эгоцентрист. Возможно, потому что я помню девчонку, с которой встречался еще в пору моей юности, и с тех пор всех остальных сравниваю с ней. И сравнение они проигрывают…
В общем, в тот день у меня были дела в Перми, а потом мне надо было в Москву лететь. Я примерно прикинул: махану в Пермь на машине, потом оставлю ее у друга на стоянке, рядом с его машиной, махну в Москву самолетом, потом самолетом же и вернусь в Пермь. Машину я недавно обновил по случаю – «Мерседес» G-класса, но ему десять лет, так что взял недорого. А машина крепкая, лет пять-семь точно отъездит, ничего не сделается…
Про то, что делается в стране, я… знал, конечно, а кто не знает. Напряженка, конечно, была – все относительно выровнялось, но не до конца. Цена на нефть колебалась в пределах семидесяти-девяноста долларов, постепенно выходя к верхнему пределу. Дело было в том, что американцы со своей технологией сланцевой нефти – как только цены проходили семьдесят пять-восемьдесят – начинали бурить, качать и обваливали рынок. Вся суть сланцевой технологии заключалась в ее гибкости – это не фонтанирующая скважина, которую не заткнешь, не погубив. Цены растут – буришь и качаешь. Цены падают – высасываешь то, что есть, и дальше не буришь. Я интересуюсь этими технологиями, говорил со специалистами – они говорили, что сланец в смысле запасов – это бомба замедленного действия, потому что исчерпывается месторождение очень быстро и где-то в первой половине двадцатых годов стоит ждать обвального падения сланцевой добычи в США и такого же резкого роста цен на нефть. Но это ожидалось в двадцатые, а жить надо было прямо сейчас.
В общем-то, этот уровень цен позволял нам существовать весьма сносно, не как в тучные годы, конечно, но сносно. Тем более что за последний год цена ниже восьмидесяти пяти не ходила, говорили, что это преддверие прорыва уровня девяносто и выхода на сто пятнадцать – сто двадцать. Но своих проблем добавляли санкции. В Украине – тлела война. Заключенное в Минске перемирие действовало, прерываясь взрывами и перестрелками по всему юго-востоку Украины. Нас обвиняли в поддержке терроризма, и, в общем-то, правильно обвиняли, но нам ничего другого не оставалось. Были, конечно, и трезвые головы, говорившие, что Украина – это капкан, в который попала вся Европа, и добром это не кончится… но их голос тонул в гвалте политологов, военных, журналистов и прочая, прочая, прочая. Не думаю, что в Европе все были настроены против России – но медийное пространство было против нас почти полностью.
Что же касается нашего внутреннего пространства – недовольство было. А как ему не быть, когда приходится затянуть пояса. Тем не менее – какого-то краха, обвала не было, рубль стабилизировался в районе пятидесяти пяти за доллар, смотрел ниже. Экономика работала. Постепенно росли зарплаты. Но вот недовольство все-таки было, и базировалось оно на кем-то вброшенной мысли, что корень наших проблем – в теперешней власти. Точнее, даже не в теперешней власти, а в ее конкретных персонажах, которые вызывают у Запада аллергию одним своим видом. Убрать их – и дело пойдет на лад. Договоримся с Европой, снимут санкции, будет все как раньше…
Я-то понимал, что как раньше уже не будет. И другие – у кого голова на плечах – это понимали. Шито-крыто – не сделаешь, трупов слишком много. А с другой стороны, убитые, попавшие в застенки, запытанные, расстрелянные люди, которые дрались и умирали за право быть самими собой – русскими! Такое тоже не прощается…
Нет, назад не отвертеть. Мы убивали друг друга. Нас теперь боятся, мы подтвердили самые худшие из опасений. Мы продолжаем сражаться – взрывы гремят по всей Украине. Мы ничуть не изменились, мы какими были, такими и остались, все это понимают. Санкции на нас не подействовали, из санкций осталось только одно – прекратить покупать у нас нефть и газ, при этом цена разом взлетит до ста пятидесяти, у нас вот-вот вступит в строй газопровод в Китай, а Европа – уйдет на дно, в рецессию. Мы сами вычеркнули из списка все возможные решения проблемы, кроме большой войны.
Что касается меня лично, то деньги я, конечно, посылал. Но не более. Донбасс и его дело поддерживал – но ехать туда как-то в голову не приходило. У меня тут свои дела – хотя я лично знал тех, кто поехал…
Прошли выборы. Сюрпризом которых стали даже не результаты партии власти, а провал объединенной оппозиции, на которую открыто делали ставки и Запад, и многие люди в Москве. Их процент – меньше десяти – был насмешкой, совершенно несоразмерным тем деньгам, которые в них были вложены, и тем медийным персонам, которые были под это дело подписаны. Было понятно, что хоть в Думу они проходят, никакого реального веса они там иметь не будут. Также стало ясно, что выборы президента они проиграют вне зависимости от того, кого они выставят единым кандидатом (если договорятся до единого). При поддержке менее десяти процентов – рассчитывать не на что.
Тогда в столице начался Майдан.
Это, конечно, не называлось Майданом, это называлось «Евроманежкой» и, конечно же, было направлено против фальсификации результатов выборов. Говорить о фальсификациях было смешно… сколько им там скинули? Два, три процента – ну, даже пять. И что? Все равно – что с двумя, что с тремя, что с пятью ничего не изменится – выборы они проиграли. Майдан – тоже был не такой, как в Киеве, – довольно мирный, власти Москвы почему-то отнеслись к нему лояльно… возможно, потому что опасности не видели. Рядом, на Красной, шумел Антимайдан, часть, конечно, собрали по разнарядке, но часть горожан пришла сама. Между Манежкой и Антимайданом были сплошные цепи ОМОНа и Нацгвардии. Больше всего – власти опасались не Манежки, а столкновения Манежки и Антимайдана. Драки в городе, судя по сообщениям с Интернета, происходили регулярно, но ничего серьезного…
На этом фоне я приехал в Пермь, порешал свои дела, сходил, посмотрел помещение, которое было нужно, – потом мы с другом на моей машине поехали в аэропорт. Он отгонит ее обратно и поставит, я на него доверенность оформил.
И вот сижу я в аэропорту, жду задерживающегося рейса – и вдруг на телеэкране экстренный выпуск новостей. Народ начал к экранам подтягиваться, я следом.
Драка в Химках, массовая, по-видимому, между сторонниками и противниками Майдана, переросшая в массовые беспорядки. Пока ничего не известно, но, по неофициальным данным, несколько погибших…
Приехали…
Драки были и до этого – но до той поры все ограничивалось драками между националистами и приезжими. И погибших не было…
Пошли другие новости… стали расходиться по местам, но впечатление осталось… скверное. Тут объявили посадку, и я пошел на выход…