Время как иллюзия, химеры и зомби, или О том, что ставит современную науку в тупик. Глава 1. Триумф убийц зомби. Как наука о сознании восстала из гроба (Майкл Брукс)

Вызывая огромный восторг аудитории, Густав Кюн показывает фокусы. Он заставляет шарики для пинг-понга исчезать и затем появляться в самых неожиданных и забавных местах. А потом он объясняет, как он это проделал: «Я просто манипулирую вашим вниманием, направляя его в нужную мне сторону. Я совершаю определенные движения рукой, и вы невольно следите за ней глазами, что дает мне возможность…» Он поворачивает голову, и наш взгляд следует за этим движением. И вдруг шарик снова оказывается у него в руке. Остается только аплодировать фокуснику.

Обычно слушатели не рукоплещут в первые минуты лекций на научные темы. Порой звучат жиденькие хлопки в конце, зачастую знаменующие просто облегчение от того, что наконец-то это кончилось. Но здесь, на шестнадцатом собрании Ассоциации научных исследований сознания, ауди тория была зачарована с самого начала.

По мнению Кюна, фокусы должна бы описывать отдельная наука. Он заявляет, что эффекты, создаваемые им и другими фокусниками, несомненны, значимы, воспроизводимы, а главное – полезны, иными словами, в этом они подобны всем хорошим научным результатам. Кюн и его напарник Рональд Ренсинк, еще один маг-ученый, полагают, что изучение хитростей фокусников поможет разобраться в особенностях нашего восприятия и познания (а также в том, как мы при этом обманываемся), понять, как у ребенка развивается понимание того, что возможно, а что нет. Быть может, попутно удастся выяснить, почему в нашем сознании так упорно держится вера в магию и что происходит, когда мозг развивается по неожиданному пути. Возможно, изучение фокуснической науки приведет к созданию новых трюков, к более эффективному взаимодействию с людьми и технологиями, даст возможность взглянуть на процесс решения проблем под новым углом. Но главное – не исключено, что такое исследование позволит нам лучше разобраться в том, что это вообще такое – обладать сознанием.

Когда-то изучение сознания считалось напрасной тратой времени. В конце концов, это ведь субъективное явление, а значит, в научной практике ему нет аналогов. Как я могу исследовать сознание другого человека, когда вынужден полагаться лишь на его отчеты? Как я могу исследовать собственное сознание, когда не могу отделить себя от него, отойти на какое-то расстояние, чтобы посмотреть на него со стороны? Каким-то неведомым образом эта губчатая масса у меня в черепной коробке создает нечто такое, чему мы дали имя «сознание», но если я запущу туда какой-нибудь зонд, тем самым я внесу в эту систему возмущение. У нас попросту нет способа поддерживать жизнь мозга вне черепа, и даже если бы такой способ имелся, неужели мы предполагали бы, что можно рассечь мозг и обнаружить в нем сознание?

В 1994 году философ Дэвид Чалмерс сформулировал тезис о сознании{10}, ставший заметной вехой в развитии науки (или просто мантрой – в зависимости от вашей точки зрения). Говоря о «трудной проблеме сознания», Чалмерс замечает, что сознание «ускользает из сетей редукционистских объяснений». Он подчеркивает: «Никакое объяснение, даваемое лишь в рамках физических принципов и понятий, никогда не позволит понять, как возникает сознательное восприятие». Иными словами, сознание невозможно объяснить путем обратной инженерии мозга[3]. Невозможно построить мозг и ожидать, что вы сумеете обнаружить, откуда в нем берется сознание. По своей природе сознание принципиально отличается от набора всех физических объектов, это нечто отдельное и особенное. Вот почему, заключает Чалмерс, вполне возможно, что мы живем в окружении зомби, которых невозможно выявить.

Наступление зомби-апокалипсиса показано в бесчисленном количестве фильмов. В некоторых герой использует трюки, требующие ловкости рук, чтобы дать своим близким время убежать. Из этого, казалось бы, тривиального наблюдения следует интересный вопрос о природе сознания и один из важных доводов Чалмерса. Удастся ли увлечь и отвлечь зомби при помощи кюновских хитростей? Как зомби относятся к фокусам?

Следует отдать должное Чалмерсу: он не говорит о знакомых нам по фантастике вечно голодных ходячих мертвецах с отвисшими складками плоти. Таких тварей легко вычислить по ковыляющей походке, по нечувствительности к боли или травме, по неспособности общаться с другими и по застывшему взгляду. О нет, речь идет о точной копии нормального человека, которая с виду выглядит так же, как мы с вами. Такие зомби ходят как обычный человек и вполне способны поддержать беседу. Они даже могут сказать вам: мол, они что-то чувствуют. Но вы должны тут же задаться вопросом: как проверить, говорят ли зомби правду? Проверить это невозможно.

То же самое можно сказать и о ваших коллегах. Как указывал еще Декарт, вам известно, что сами-то вы обладаете сознанием: «Cogito, ergo sum» («Я мыслю, следовательно, я существую»). Но как вам узнать, обладает ли сознанием кто-то еще? Единственной отправной точкой служит тот факт, что все другие люди кажутся вам похожими на вас. Они реагируют на внешние раздражители (скажем, на удар по руке) так же, как отреагировали бы вы сами. Задайте им вопрос, и они ответят на него ожидаемым образом, спустя ожидаемый промежуток времени. Но если вы спросите, что они сейчас испытывают, вы не в состоянии определить, не говорят ли они вам лишь то, что вы (по их мнению) ожидаете услышать. Не исключено, что на самом деле они вообще ничего не чувствуют. Возможно, они просто знают, какие ощущения должны возникать у человеческого существа в такой ситуации. И отвечают соответственно.

В этом и состоит зомби-гипотеза: возможно, все вокруг вас лишены какого бы то ни было осознания себя, чувства собственного Я, и если это так, вы совсем не обязательно об этом знаете. Вот более наглядный пример: вообразите вашу копию, которая и физически, и умственно обладает полным сходством с вами. Она выглядит, ведет себя и говорит, как вы, даже думает как вы, что позволяет ей отвечать на вопросы, которые ей задают, точно так же, как ответили бы вы сами. Единственное отличие между вами состоит в том, что у этой вашей копии нет осознания себя: по сути, это просто автомат.

Сам факт, что вы можете это себе представить, утверждает Чалмерс, означает, что такое теоретически возможно. А значит, заключает он, сознание должно быть чем-то высшим, чем-то таким, что находится как бы над нашей физической плотью и над процессами, протекающими у нас в мозгу, над восприятием, которое возникает благодаря нашим органам чувств, над нашими реакциями на это восприятие и над нашими сообщениями об этих переживаниях и впечатлениях.

Это «что-то» как раз и делает нас чем-то большим, нежели зомби. Можно даже сказать, что эта разница и определяет сознание. Именно это качество дает нам ощущение себя, того, что мы чувствуем, способность к самонаблюдению и самоанализу, к изучению и оспариванию нашего места в мире. Возможно, именно эта черта позволяет нам восхищаться фокусами. Возможно, именно благодаря ей мы умеем плакать и смеяться. По сути, именно она делает нас людьми. Философы столетиями пытались выделить эту квинтэссенцию осознания себя. Замечательнее всего то, что сегодня наука наконец-то обеспечивает нас методами исследования этой проблемы, не сводящимися просто к размышлениям о ней. Наука ухитрилась придумать свои фокусы, которые, судя по всему, все-таки убили этого таинственного зомби. Теперь мы вполне можем встать над его поверженным трупом и провозгласить, что в итоге мы одержим победу, ибо уже сейчас понимаем: сознание должно иметь физические корни, а значит, рано или поздно его удастся постичь научными методами.

Вся работа по исследованию сознания, которую успели проделать ученые, дала немногочисленные модели, которые, по сути, пытаются описать, что же творится у нас в голове. Две из этих моделей считаются наиболее многообещающими. Одна – теория глобальной нейронной мастерской, сочетающая в себе идеи психологии и нейронаук. Согласно этой теории, все сигналы от окружающего мира (осязательные, вкусовые, зрительные, слуховые, обонятельные…) сначала обрабатываются на подсознательном уровне. Лишь очень немногие из этих сигналов дойдут до вашего внимания: такое происходит только в тех случаях, когда подсознательная обработка достигает определенной интенсивности, тем самым включая своего рода тумблер, который, в свою очередь, активирует области мозга, отвечающие за сознательную обработку информации. Нейробиолог Дэниэл Бор сравнивает это с «прожектором, высвечивающим какое-то место на сцене»{11} или с «беглыми набросками на многофункциональной доске познания». Попросту говоря, при этом включается наша кратковременная память: хотя такие воспоминания держатся всего одну-две секунды, этого хватает, чтобы при необходимости строить какую-то картину мира.

Главный соперник такого подхода – так называемая теория информационной интеграции. Модель переводит сознание на язык информационной теории, рассуждая о наборах данных, которые при суммировании дают нечто большее, чем просто сумма отдельных частей. Автор этой теории – итальянский психиатр и исследователь сна Джулио Тонони. Во многих отношениях он являет собой противоречивую фигуру: несмотря на то что его теория едва встала на ноги, он уже провозгласил, что она позволит создать универсальный измеритель сознания, способный определять «уровень» сознания всего на свете: от червяка до компьютерной сети. Однако теория информационной интеграции рассматривает работу нейронной сети в целом и не пытается объяснить, что происходит в отдельных физических структурах мозга. А значит, она не особенно пригодна для простых экспериментов вроде тех, которые используются для проверки теории глобальной мастерской. Впрочем, у нее имеются вполне солидные поклонники{12}. «Это единственная по-настоящему перспективная теория сознания», – заявил Кристоф Кох[4] в интервью Карлу Циммеру, известному автору New York Times.

Однако приходится признать, что десятилетия исследований привели к созданию теорий сознания, которые все-таки не совсем нас удовлетворяют. Психологи и нейробиологи во многом напоминают Дарвина, путешествующего на корабле «Бигль»: они по-прежнему лишь собирают образцы и проводят наблюдения всяких интересных штук, которые делает мозг. Честно говоря, они не очень-то продвинулись в объединении всех этих находок в какую-то связную теорию, которая объясняла бы наш субъективный опыт, связанный с осознанием окружающего, или наши умозаключения о разных вещах, или то, как вещество нашего мозга порождает переживания, отличающиеся от тех, которые свойственны зомби, лишенному осознания. Однако именно эта неполнота имеющихся теорий позволила исследователям наконец-то расправиться с зомби.

Лидер охотников на зомби – несомненно американец Дэниэл Деннет, философ из Университета Тафтса. Его стратегия необычайно проста. Предположим, никакого сознания вообще нет, а наше восприятие мира, осознание себя и собственного мышления на самом деле лишь иллюзия. Возможно, наш мозг просто обманывает нас, убеждая, будто в нашем существовании есть некий высший смысл, всеобъемлющий сюжет.

В 1991 году Деннет выпустил книгу под громким названием{13} «Объяснение сознания». Автора тут же обвинили в самонадеянности и высокомерии, но, быть может, критикам не следовало бы торопиться с выводами. В «Приложении для ученых» Деннет сделал такое предсказание: если его теория верна, мы должны не обращать внимания на многие незначительные изменения, исподволь вкрадывающиеся в окружающий нас мир. Такая слепота по отношению к изменениям, пояснял он, возникает из-за того, что наше сознательное зрительное восприятие не является точным отражением того, что на самом деле находится перед нами.

Гипотеза Деннета напоминает идею фильма «Матрица», где представления людей о реальности на самом деле являют собой имитацию, тщательно сшиваемую из многих фрагментов и поступающую непосредственно в человеческий мозг: поставкой этой информации занимается раса машин. По мнению Деннета, никаких таких машин нет, есть лишь мозг. Но и в машинной имитации «Матрицы» все-таки иногда случаются глюки и сбои. И если тщательно вглядываться в наш мир, можно увидеть что-то подобное – «швы» в картине реальности, которую формирует для нас мозг. И Деннет оказался прав.

Рональд Ренсинк проделал большую работу, стремясь подтвердить гипотезу Деннета. Он провел серию экспериментов, показывающих, что человек упускает из виду, казалось бы, очевидные вещи, которые находятся прямо у него перед глазами. Почему так происходит? Здесь полезно обратиться к проблеме фовеальных саккад.

Эволюция глаза и системы обработки зрительной информации вынуждена была принять целый ряд мер, направленных на повышение эффективности. Вероятно, в этом смысле замечательнее всего тот факт, что – даже если не учитывать моргания – в каждый обычный период вашего бодрствования (то есть с утра до вечера) мозг не обрабатывает визуальную информацию на протяжении в общей сложности примерно четырех часов. Дело в том, что ваша сетчатка получает весь зримый образ мира на участке плотно упакованных фоторецепторов, имеющем диаметр около миллиметра. Это так называемая центральная ямка (fovea centralis), которая фиксирует детали и краски окружающего вас мира. Однако она считывает эту информацию с области, которая примерно соответствует площади ногтя большого пальца, если смотреть на него, вытянув руку. Ваше зрение схватывает все остальное, что находится перед вами в данный момент, с гораздо меньшим разрешением, к тому же в черно-белом режиме. Сдвиньтесь от четкого центра на 10 градусов, и вы будете получать всего около 20 % от максимального количества зрительной информации. Иными словами, почти всё, что вы видите, записывается как размытая черно-белая картинка.

Почему же мы не отдаем себе отчета в столь «низкокачественном» восприятии мира? Дело в том, что наши глаза постоянно совершают небольшие движения, захватывая фовеальными рецепторами как можно большую зрительную область. В среднем три раза в секунду, каждый раз примерно по 200 миллисекунд, вы записываете картинку с высоким разрешением, а затем ваш глаз снова приходит в движение. В промежутках между этими саккадами (быстрыми порывистыми движениями) мозг отключает обработку зрительной информации, чтобы вы не воспринимали размытую картинку, возникающую при этом перемещении глаз. В статье, опубликованной в журнале Trends in Cognitive Sciences, Дэвид Мелчер и Кэрол Колби подсчитали, что 100 миллисекунд «офлайн» примерно 150 тысяч раз в день соответствуют четырем часам слепоты{14}. Вы этого не замечаете, поскольку ваш мозг сшивает воедино ту информацию, которую он уже получил в процессе обработки визуальных сигналов, создавая иллюзию непрерывного визуального восприятия без всяких швов и зазоров. Но это ничто по сравнению с иллюзиями, которые выявили исследователи невосприятия изменений.

Деннет, работая вместе со своим коллегой Дэниэлом Саймонсом, провел несколько ошеломляющих (и очень увлекательных) экспериментов{15}, показывающих, что плавное и непрерывное течение нашего визуального осознания мира – лишь иллюзия. Используя фотографии, которые быстро подменялись между двумя просмотрами, исследователи показали, что лишь 50 % испытуемых заметили, когда мужчины на снимках обменялись головами. И никто не заметил, когда эти мужчины обменялись шляпами, имевшими разный цвет. Из-за «фрагментарного восприятия визуальной информации» 67 % испытуемых, которым показывали короткий фильм, где актер поднимается со стула, не замечали, когда одного актера подменяли другим при определенном угле камеры. То же самое происходит и без всякого кино. В ходе одного классического эксперимента актер останавливает прохожего на улице и спрашивает, как ему пройти туда-то. Во время разговора два других актера, несущих дверь, грубо вклиниваются между собеседниками. Пока дверь заслоняет вопрошателя от испытуемого, первого актера подменяет четвертый. Примерно в 50 % случаев испытуемый спокойно продолжает объяснять дорогу, не осознавая, что он говорит уже с другим человеком.

И это не из-за сходства во внешности актеров: даже если у них разная одежда, разная прическа, разный рост, разное телосложение, разный голос, в половине случаев люди просто не замечают этой перемены.

Это невосприятие изменений может даже приносить пользу. Киномонтажеры, подобно фокусникам, вовсю используют всякие трюки и отвлекающие приемы. В своей фундаментальной книге «О киномонтаже» Эдвард Дмитрык отмечает, что иногда можно заставить зрителя моргнуть{16}, что дает вам пятую долю секунды на то, чтобы незаметно для зрителей сменить план или угол камеры. Он предлагает использовать для этого стук захлопнувшейся двери, хотя, по его мнению, тот же эффект дает любой резкий звук (например, выстрел). «Монтажер приурочивает переход или склейку к тому самому моменту, когда глаза зрителя моргают или же захвачены движением на экране, подобно тому, как фокусник маскирует движение, которое требуется скрыть от публики, отвлекая ее взгляд широким взмахом своего плаща или резким жестом второй – „маскирующей“ – руки».

Но и киномонтажеры обладают невосприимчивостью к перемене. Вот откуда берутся многие забавные киноляпы. Так, в «Славных парнях» Мартина Скорсезе есть сцена, где ребенок играет с кубиками. Необдуманный монтаж привел к тому, что кубики почему-то меняют цвет или же оказываются сложены в другом порядке, хотя на экране эти изменения не получают никакого объяснения. В другой сцене загадочным образом исчезает батон хлеба. Ни того ни другого явно никто не заметил до выхода картины, да и большинство зрителей не обращают на это внимания. А в «Волшебнике из Страны Оз» есть сцена, где алые туфельки Дороти на мгновение превращаются в черные. В «Аватаре» есть момент, где мячи для гольфа словно бы сами по себе движутся по полю.

Такие наблюдения, конечно, очень увлекательны и забавны, но в них есть и серьезная сторона. Искушенные экспериментаторы показывают с их помощью, что мы не обращаем на окружающий мир должного внимания, что мы почти не помним подробностей того, что происходит вокруг, и на самом деле мы просто не видим того, что, как нам кажется, мы видим. Наше сознательное восприятие вовсе не такое, каким оно нам мнится. Особенности сознания показывают: в ходе эволюции оно сформировалось как нечто, что дает нам представления о мире, «достаточные лишь для того, чтобы выжить». Это продукт нашего восприятия, получаемого от органов чувств, не больше и не меньше. Это не какое-то дополнительное качество, которое либо присутствует (у человека), либо отсутствует (у зомби). Нет, ситуация вовсе не столь однозначная. Скорее уж речь должна идти не о простом выключателе, а о реостате с ползунком. Отсюда следуют важные выводы, и не в последнюю очередь для животных, которые живут рядом с нами на этой планете.

7 июля 2012 года группа специалистов по изучению сознания собралась в кембриджском Черчилль-колледже. Сюда съехались не философы, а когнитивные нейропсихологи, нейрофармакологи, нейрофизиологи, нейроанатомы и нейроинформатики. Вместе они составили «Декларацию о сознании»{17}.

В сущности, декларация стала реакцией на многочисленные новые факты, указывающие на существование «нейронных коррелятов сознания». Считываемые нами сигналы мозга способны поведать нам кое-что о субъективных переживаниях того существа, чей мозг мы изучаем. Как выясняется, чувства и эмоции в изобилии присутствуют и у животных, и у совсем юных людей[5]. Чувства и эмоции есть у беспозвоночных, скажем, у насекомых и осьминогов. Есть они и у птиц: как заявляют авторы декларации, «наиболее убедительные свидетельства того, что птицы обладают почти человеческим уровнем сознания, получены при изучении африканского серого попугая». Зебровая амадина (птица из семейства вьюрковых) демонстрирует сон с быстрыми движениями глаз, а значит, у нее явно бывают сновидения. Сороки способны узнавать себя в зеркале точно так же, как дельфины, слоны и наши родичи по семейству гоминид.

Исходя из всех этих фактов, авторы декларации провозгласили: «Животные обладают нейроанатомическими, нейрохимическими и нейрофизиологическими субстратами сознательных состояний, а также способностью к целенаправленному поведению… Человек не уникален в наличии нейрологических субстратов, создающих сознание. Животные, в том числе все млекопитающие и птицы, а также многие другие существа, включая осьминогов, также имеют эти нейрологические субстраты».

Свое заявление они почему-то решили подписать в присутствии Стивена Хокинга. Что ж, возможно, это неплохой выбор. Кто стал бы отрицать, что у Хокинга, этого блистательного космолога, есть сознание? Он явно отлично осознает то, что его окружает, способен на такие чувства, как радость или грусть, а кроме того, это великолепный и неутомимый мыслитель. Но лишите его технологий, которые позволяют ему общаться с окружающими, и помощников, которые помогают ему удовлетворять физические потребности, – и можно будет довольно убедительно оспаривать наличие у него сознания.

Вот почему эта сфера исследований так важна. Понимание сознания играет ключевую роль в выстраивании правильных взаимоотношений с животными. Но оно может помочь человеку и в вопросах, связанных с главной проблемой человечества – с проблемой смерти.

В 1985 году, когда Хокинга госпитализировали с пневмонией, врачи спросили его жену Джейн, не желает ли она, чтобы его систему жизнеобеспечения отключили. Стивен Хокинг тогда еще не стал знаменитостью (его «Краткая история времени» была не опубликована), и его диагноз (поражение двигательных нейронов) как будто предполагал, что жить ему остается недолго. Он находился в медикаментозной коме. Медики готовы были поставить точку, если бы Джейн приняла такое решение.

Иногда весь колоссальный опыт сегодняшней медицины, ее способность поддерживать существование человека представляются каким-то современным проклятием. Смерть всегда где-то рядом с нами. Мы представляем собой весьма небольшое число животных, которые существуют с пониманием того, что когда-нибудь умрут. Еще тяжелее оказаться в ситуации, когда момент прекращения чьей-то (человеческой) жизни зависит от вас. Вероятно, именно поэтому нам так трудно иметь дело с человеком, находящимся в коме: порой он кажется нам живым мертвецом. В присутствии пациента, погруженного в кому, выпавшего из любых форм привычного нам общения (будь то разговор или жестикуляция), нас и самих охватывает что-то вроде паралича. Мы не знаем, какой поступок будет «правильным».

Джейн Хокинг сказала «нет». Но многие другие в аналогичном случае сказали «да». Будем надеяться, что они не слышали о недавнем открытии Адриана Оуэна{18}: оказывается, когда мозг получает, казалось бы, катастрофические повреждения, даже приводящие, казалось бы, к перманентному вегетативному состоянию, пациент иногда продолжает пребывать в сознательном состоянии.

Команда исследователей, возглавляемая Оуэном, сумела достучаться до мужчины, случай которого удовлетворял всем международным критериям вегетативного состояния. Этот пациент сумел дать 200 откликов на прямые команды. Он не мог общаться с окружающим миром, но полученная группой Оуэна электроэнцефалограмма (ЭЭГ) электрической активности его мозга показала, что пациент реагирует на внешние сигналы точно так же, как мы с вами (если бы нас связали по рукам и ногам, заткнув нам при этом рот). «Вероятно, он точно так же пребывает в сознании, как вы или я», – заметил Оуэн в интервью Челси Уайт{19} из New Scientist.

Следует отметить, что такую реакцию показал лишь один пациент из изучавшихся девятнадцати. Только три из этих больных, находящихся в вегетативном состоянии, продемонстрировали «надежные признаки сознания», причем ученые продолжают спорить, что такое надежный отклик и, конечно, о том, что такое сознательный отклик. Тем не менее тут открывается большая область для исследования. К тому же недавно сделали удивительное открытие: пациенты, находящиеся в коме, демонстрируют эмоциональную реакцию на музыку! Опять же, они не в состоянии показать это при помощи внешних проявлений, но частота сердцебиения у них при этом меняется – точно так же, как у нас с вами. Разумеется, не нужно спешить с выводами: такое изменение частоты сердечных сокращений не обязательно означает, что эти пациенты хоть в какой-то степень обладают сознанием, но данную область тоже не помешает хорошенько изучить. Если эти люди действительно просто «заперты в самих себе», это коренным образом меняет то, как мы должны к ним относиться. Оуэн полагает, что первым делом нам следует научиться определять, испытывают ли они боль. А затем использовать достижения техники, чтобы дать им возможность общаться с окружающим миром. Специальные устройства-посредники все лучше и лучше считывают и интерпретируют мозговую активность. Быть может, всего через несколько лет мы сможем поддерживать осмысленную беседу с больными, находящимися в коме. В конце концов, долгое время казалось, что такая беседа совершенно неосуществима с пациентом Кариссы Филиппи, которого принято в медицинской литературе называть Р. Он даже не был в коме, однако с ним далеко не сразу удалось наладить коммуникацию.

Р. – мужчина, некогда окончивший колледж. В момент исследования ему было 57 лет. Его мозг претерпел серьезные повреждения из-за герпетического энцефалита. Вирус энцефалита разрушил островковую область коры, переднюю поясную кору, срединные области префронтальной коры. Эти три области мозга жизненно важны для самоосознания. Специалисты считали: Р. должен превратиться в зомби{20}.

Однако он им явно не был. Когда исследователи спрашивали у него, как он определяет сознание, Р. отвечал вполне убедительно: что это «знание тела о том, что происходит в окружающей его среде, и реакция на это». Ему задавали вопрос: «Как по-вашему, ощущение своего Я – это скорее какая-то идея?» «Да. Это идея в вашем мозгу». Несмотря на нехватку мозгового материала, который, как полагали, необходим для сознания, Р. совершенно не казался зомби.

Р. не чувствует вкуса и запаха, страдает ярко выраженной потерей памяти, однако он находится в сравнительно неплохой форме. Исследователи из штата Айова подвергли его тестированию и сканированию. Они обнаружили, что уровень его интеллекта в пределах нормы и он узнает себя в зеркале. Один из экспериментаторов незаметно нанес ему на нос черную подводку для глаз, и Р. сразу же стер ее, как только увидел свое отражение спустя пятнадцать минут (этого времени было достаточно, чтобы он полностью забыл контакт исследователя с его лицом). Он понимает, что сам совершает собственные действия, и знает, какие последствия они вызывают. К примеру, он не может сам себя щекотать, вызывая типичную для щекотки рефлекторную реакцию, как не может этого никто из тех, кто понимает, какие действия совершают они сами и какие действия совершают окружающие. Когда больного просят немного заняться самоанализом, он говорит, что может это делать. Исследователи пришли к четкому и недвусмысленному выводу: хватит представлять себе сознание как нечто находящееся в какой-то одной «высшей», более развитой части мозга. «Р. – человеческое существо, обладающее сознанием и разумом, отдающее себе отчет в своих действиях и чувствующее свое Я», – заявляют они. Такое осознание себя, заключают они, «скорее всего, возникло благодаря перераспределению взаимодействий между сетями разных областей мозга».

Пожалуй, это неудивительно. Мы знаем, что префронтальная теменная сеть, вроде бы играющая центральную роль в сознательной обработке информации, содержит мозговые структуры, которые имеют больше всего связей с другими участками мозга. В этом сознание напоминает Интернет, где процессы обработки информации тоже носят очень распределенный характер и ни одно конкретное место не привязано к конкретной задаче. Разумеется, какие-то задачи выполняются в определенных областях мозга, но, как показывает случай с Р., человеческий мозг способен адаптироваться к повреждению, как и Интернет. Хакеры неоднократно пытались отключить Всемирную сеть, разрушая отдельные ее части. Так, целью колоссальной атаки 2007 года стали тринадцать серверов, где хранились важнейшие данные. Два сервера вышли из строя, но остальные одиннадцать продолжали работать как ни в чем не бывало. После этой атаки систему модифицировали, чтобы серверы могли заменять друг друга: если один «упадет», другой возьмет его роль на себя.

Некоторые убеждены, что Интернет рано или поздно проявит какую-нибудь форму сознания. Пока эта гипотеза кажется слишком уж смелой, но скоро мы сможем ее проверить. Мы вот-вот начнем конструировать искусственный мозг, а для таких штук шансы появления сознательного мышления (а том или ином виде) еще выше. Но прежде чем начать исследовать этот фронтир, следует рассмотреть довольно провокационный вопрос.

«Может ли машина мыслить?» Хороший вопрос, не зря же Хью Лёбнер поместил его на свою золотую медаль. Лёбнер вообще был большой оригинал. Помимо всего прочего, он неустанно выступал в защиту прав работников секс-индустрии, а еще он (если верить прессе) был маниакально одержим идеей создания искусственного интеллекта (ИИ). Есть определенная ирония судьбы в том, что ежегодный конкурс на получение премия Лёбнера вызывает такое бешеное негодование у серьезных исследователей ИИ.

Идея проста. Лёбнер обещал выплатить 100 тысяч долларов создателю компьютера, способного поддержать (в письменной форме) беседу, по которой его нельзя будет отличить от собеседника-человека. Премия должна выдаваться вместе с медалью из 18-каратного золота[6], на одной стороне которой лицо Алана Тьюринга, а на другой – его знаменитый провокационный вопрос.

Вопрос этот взят из статьи Тьюринга 1950 года{21} «Вычислительная техника и разум». Тьюринг подчеркивал, что достаточно умелая машина, запрограммированная соответствующим образом, может оказаться способной поддерживать разговор (посредством телетайпа), в котором она будет неотличима от человека. Он назвал это «имитационной игрой» и предложил использовать ее как мысленный (по крайней мере, на первых порах) эксперимент, призванный выяснить, умеет ли человеческий мозг делать что-то такое, что не под силу машине.

Даже сейчас трудно понять, имеет ли тест Тьюринга какую-то реальную ценность, однако ежегодное развеселое празднество, сопровождающее лёбнеровский конкурс (впервые проведенный еще в 1991 году), явно показывает, что наши достижения по части ИИ пока еще очень скудны. Никто пока и близко не подобрался к получению заветной золотой медали, а те беседы, которые ежегодно ведет лучший из компьютеров, участвующих в конкурсе (его создатель получает бронзовую медаль и две тысячи долларов), несуразны почти до комичности. Несмотря на столь мало впечатляющие результаты, Лёбнер упорно продолжал настаивать, чтобы ежегодные соревнования проводились и дальше, так что Марвин Минский, один из пионеров ИИ, предложил заплатить сто долларов любому, кто убедит Лёбнера сжалиться и прекратить эти абсурдные состязания[7]. Впрочем, Лёбнер и слышать об этом не желал. (Он вообще был человеком непростым. В 2003 году журнал Salon изящно написал о нем: «По традиции каждый лёбнеровский конкурс завершается тремя событиями{22}: победители хватают свои призы и устремляются к ближайшему выходу, Хью Лёбнер купается в лучах славы, а организаторы, предоставившие помещение, клянутся: «Больше никогда».)

Знаменитый тест стал не первым набегом Тьюринга на сферу машинного интеллекта. В 1948 году, еще работая в Национальной физической лаборатории Великобритании (расположенной в Лондоне), он написал потрясающую статью под названием «Разумная техника»{23}. В ней описывается «неорганизованная машина», искусственные нейроны которой соединены случайным образом, и эти связи можно при необходимости модифицировать. Он показал, что если такая сеть достаточно обширна, то она сумеет выполнять все функции обычного компьютера. Здесь-то, предположил Тьюринг, и кроется возможное объяснение того, почему человеческий мозг, при всей своей неупорядоченности, способен на весьма высокий уровень обработки информации.

Эту работу не слишком благосклонно принял шеф Тьюринга – сэр Чарльз Дарвин (внук знаменитого Дарвина). Он назвал ее «школьным сочинением» и разрешил опубликовать статью лишь через{24} четырнадцать лет после смерти Тьюринга. Тогдашние вычислительные машины были слишком несовершенны, чтобы кто-нибудь мог всерьез рассматривать возможность имитации человеческого разума с их помощью.

Тьюринг был настоящий гений, однако, предлагая свой тест, он упустил из виду (быть может, намеренно) любопытную проблему, которая касается мыслящих машин. Его биограф Эндрю Ходжс предполагает, что сама идея этого теста – своего рода обходной маневр, «позволяющий Тьюрингу избегать дискуссий о том, что такое сознание». Возможно, углубление в идеи машинного сознания могло бы в те времена показаться слишком уж смелым шагом для человека, которого и без того считали опасным вольнодумцем. Ведь та знаменитая статья 1948 года начиналась с утверждения, способного насмешить многих его современников.

«Я предлагаю заняться изучением вопроса, может ли машина демонстрировать разумное поведение, – писал Тьюринг. – Обычно принимают как должное, что это невозможно». С тех пор прошло больше полувека, и Пентти Хайконен ответил на вопрос Тьюринга. Он не стал возиться с доводами «за» и «против» по поводу машин, ведущих себя как разумные существа. Он просто сконструировал такую машину и научил ее испытывать боль.

Боль – любопытное явление{25}. В сущности (как подчеркивает Хайконен), это результат возникновения сигнала, указывающего на то или иное повреждение клеток. Для мозга болевой сигнал в общем-то ничем не отличается от сигнала, который посылает зрительная или слуховая система. Но зрительные и слуховые сигналы могут обрабатываться без особого внимания к их содержанию, тогда как болевые сигналы, наоборот, привлекают внимание. Кроме того, они модифицируют наше поведение, заставляя отыскать способ минимизировать наносимый нам ущерб. Хайконен пишет: «Это глобальное привлечение внимания необходимо, поскольку сам по себе болевой сигнал не знает, что нужно сделать для того, чтобы ущерб перестал наноситься». Вот почему это послание передается по всем системам тела и мозга, прерывая все идущие в них процессы и заставляя нас реагировать, порой весьма остро, – кричать, корчиться, отпрыгивать в сторону. «Я считаю такое распространение сигнала, прерывающее все прочее, фундаментальным свойством боли», – замечает Хайконен. Потому-то он и решил соорудить робота, который будет способен реагировать на боль.

Когда Хайконен бьет своего Экспериментального Когнитивного Робота{26} (ЭКР), тот отступает. Изобретатель даже может научить его бояться того, что ассоциируется с возможным страданием. При этом робот не снабжен никаким компьютером в современном смысле слова! У него нет ни микропроцессоров, ни программ, в его распоряжении лишь компоненты обычной электросхемы – провода, резисторы, диоды и тому подобное. Из деталей такого же типа Тьюринг конструировал свои первые вычислительные машины. Когда Хайконен показывает ЭКР зеленый предмет и спрашивает, какого он цвета, тот дает верный ответ. Затем изобретатель слегка стучит ручкой по спине робота. «Ой, больно», – жалобно голосит робот и отодвигается от ручки подальше. Благодаря своим электронным схемам (без всяких программ) ЭКР теперь ассоциирует этот цвет с отрицательной эмоцией. «Зеленый – плохо», – изрекает он, когда затем перед его глазами помещают зеленый предмет. И отступает.

Но в жизни ЭКР есть и свои удовольствия: Хайконен может подарить ему желания. Поглаживание робота по его верхней части создает положительные ассоциации с тем, что в этот момент находится в поле его зрения. В результате робот движется в сторону этого объекта и обнимает его при помощи своих механических рук.

Хайконен убежден, что его подход к сознанию проложит путь для конструирования разумных роботов, обладающих не только эмоциями, но и внутренней речью, а также способностью представлять себе образы. Это будут никакие не зомби. Его роботы, уверяют Хайконен, захотят получать удовольствие.

Раз уж мы заговорили о потребностях, желаниях, обучении, страданиях и боли, вам должно показаться, что мы сумели сделать примитивное сознание, что бы там ни бормотали теоретики. Иногда экспериментальный подход к изучению сознания (а метод Хайконена лишь один из множества подобных) кажется куда более многообещающим, чем все то, чего удается достигнуть теоретикам. И куда более радужные перспективы рисуются перед нами, когда мы вдруг обнаруживаем, что способны построить мозг целиком.

В 2013 году редакционная статья{27} в одном из номеров Nature возвестила скорый приход кардинальных изменений в научных перспективах человечества: «Технологии сейчас достаточно усовершенствовались, чтобы мы уже могли представить себе день, когда по-настоящему поймем смутные механизмы действия нашего самого сложного органа – мозга». И хотя этот день пока очень вдалеке, «ученых больше не считают сумасшедшими, когда они сообщают, что заметили где-то на горизонте проблеск этого будущего».

Сегодня исследователи из более чем 130 различных организаций договорились совместно в течение десяти лет работать над созданием беспрецедентного симулятора человеческого мозга на базе обычных цифровых (так сказать, «организованных») компьютеров.

Это очень амбициозный проект. На первый взгляд, человеческий мозг представляет собой просто полужидкий ком, но более пристальное исследование показывает, что это, вероятно, самый сложный объект во Вселенной. Он состоит из клеток, называемых нейронами и соединенных между собой тончайшими нитями, состоящими из аксонов. Нейроны обмениваются электрическими и химическими сигналами. Порядка ста миллиардов нейронов (каждый связан примерно с 7000 других) в своей совокупности каким-то образом формируют сознание.

Причем эту систему в принципе возможно воссоздать, поскольку трехмерные карты мозга, полученные с помощью электронных микроскопов, могут дать разрешение до нескольких нанометров. Нейроны и аксоны невелики (диаметр нейрона – всего 20 микрон), но это достаточно большой размер, когда вы умеете видеть вещи, которые в тысячу раз меньше. Мы постепенно собираем воедино всю информацию, необходимую для построения нейронной карты мышиного мозга (он содержит около 75 миллионов нейронов). Конечно, человеческий мозг с его 86 миллиардами нейронов – штука гораздо более сложная, но его картографирование сейчас уже не кажется чем-то совершенно немыслимым.

От таких планов захватывает дух. Исследователи надеются, что (при условии развития технологий – и при финансировании, составляющем в общей сложности около миллиарда евро: эту сумму уже ассигновали, и европейские лаборатории начали получать соответствующие гранты) к 2023 году они создадут симулятор человеческого мозга. Вычислительные мощности удваиваются каждые 18 месяцев, и колоссальная сеть процессоров, необходимая для проекта «Мозг человека», должна появиться, опять же, к 2023 году. Ее должно хватить для детального моделирования межнейронных связей и входящих / исходящих потоков ионов, передающих сигналы как между отдельными нейронами, так и между разными участками мозга.

Организаторы проекта «Мозг человека» заявляют, что их цель – исследовать, что происходит, когда в мозгу случаются неполадки: например, при таких недугах, как болезнь Альцгеймера или болезнь Паркинсона. Негласно подразумевается, что будущий кремниевый мозг может проявить какую-то форму сознания, что возвращает нас к проблеме зомби.

Раньше считалось, что сознание таится лишь в коре головного мозга, в этой области, возникшей – по эволюционным меркам – сравнительно недавно. Однако теперь мы знаем, что некоторые существа, у которых нет коры головного мозга, тоже принимают сознательные решения и проявляют различные эмоциональные состояния. В своей книге «Животная справедливость» Марк Бекофф и Джессика Пирс отмечают: «Мы не единственные существа, обладающие понятиями о нравственности»{28}. «Кембриджская декларация о сознании» выражается на сей счет весьма определенно: «Нейросубстраты эмоций, судя по всему, не ограничены кортикальными [корковыми] структурами… В каких участках мозга животных мы ни вызывали бы инстинктивное эмоциональное поведение, многие из получаемых поведенческих реакций соответствуют переживаемым эмоциональным состояниям, в том числе внутренним состояниям, связанным с вознаграждением и наказанием. Глубокая стимуляция аналогичных систем человеческого мозга может порождать сходные эмоциональные состояния». Иными словами, сознание «происходит» в мозгу – по всему мозгу. А значит, построенный нами искусственный мозг вполне способен продемонстрировать появление сознания, тем самым убивая пресловутого зомби.

Стэнфордский философ Пол Скоковски отмечает{29} в своем эссе «Я – зомби»: «Наши микрофизические и функциональные дубли, обитающие в мире-копии, должны испытывать сознательные переживания точно так же, как и существа, населяющие наш мир, то есть мы сами». Отсюда он делает вывод, что зомби как дубли, полностью лишенные способности к сознательному восприятию, попросту невозможны. «Так что, прошу вас, – добавляет Скоковски, – не рыдайте вместо вашего дубля-зомби: в конце концов, он точно так же умеет чувствовать боль, как и вы». Патрисия Чёрчленд называет это чуть менее изящно – «проблемой надувательства»{30}. Суждения о зомби, которые приводит Чалмерс, являются, по ее мнению, сущей мистификацией, ловкостью рук – и ничем, по сути, не отличаются от фокусов Гюстава Кюна.

Почему? Потому что мы в общем-то способны расправиться с легкими проблемами сознания: скажем, выяснить, как у нас формируются воспоминания, которые мы потом черпаем из закромов памяти с помощью сознания; как наше зрительное восприятие становится сознательным наблюдением какого-то определенного объекта; каковы различия между состояниями бессознательного сна и бодрствования; как мы обращаем на что-то внимание; почему иногда испытываем боль, лишь когда сосредотачиваемся на ее источнике… – и вдруг обнаружить, что никакой «Трудной проблемы сознания» не осталось.

Возражения против этой теории, которые не раз высказывались, Чёрчленд уподобляет возражениям, которыми встречали многие другие революционные научные идеи: «Когда людям говорили, что Земля движется, они лишь хохотали: им казалось, что это нелепо и совершенно невообразимо». Может быть, лучшая аналогия – трудности, когда-то возникавшие у тех, кто пытался представить себе свет как электромагнитную волну. Свет с давних пор имел особое религиозное и эмоциональное значение, и казалась почти унизительной сама мысль о том, что в его основе лежит то же явление, которое служит причиной магнетизма или статического электричества. Такое же недоверие вызывает идея о том, что наше сознание – продукт электрических взаимодействий между нейронами. Но мы еще свыкнемся с этой мыслью. По мнению Чёрчленд, уже в ближайшие десятилетия мы будем удивляться, почему это проблема сознания казалась людям такой сложной.

Ну а наш зомби будет к тому времени мертв. Психологические интерпретации, связанные с работой мозга, в сочетании с ростом понимания того, что происходит в организме на клеточном или даже молекулярном уровне, откроют для нас много нового. В чем-то это будет похоже на наше сегодняшнее понимание взаимозависимости электромагнитных волн и того явления, которое мы называем светом. Нейронные импульсы и сознание неразделимы, так что зомби, этот набор нейронов без всякого сознания, попросту исчезает как логически недопустимый объект. «Это не два объекта, охватывающие друг друга{31}, это на самом деле один-единственный объект, просто на него можно смотреть с двух разных точек», – отмечает муж Патрисии, нейропсихолог и философ Пол Чёрчленд.

Пора отказаться от жестких определений и отдаться сложности. В ходе бесчисленных исследований сознания наша чрезмерная уверенность в собственной способности интерпретировать внешние признаки и применять упрощенные критерии завела нас в тупик. Мы пришли к убеждению, что для наличия сознания необходимо существование некоего тайного Я, какого-то скрытого дополнительного компонента. Однако выясняется, что для этого вполне достаточно иметь какую-то систему обработки информации, работающую так же, как желеобразная масса у нас в черепной коробке. Если у вас есть мозг (неважно, в какой форме), вы неизбежно будете проявлять сознание в том или ином виде. При этом для сознательной деятельности даже не нужен весь мозг: в некоторых случаях хватает сравнительно небольшой его части. Более того, от размера мозга может зависеть тип проявляемого сознания, но мы не в состоянии судить о том, каков тот минимальный размер мозга, при котором живой организм обретает сознание. Синий свет не может сказать красному: «Ты никакой не свет», ибо существует целый спектр различных оттенков. Только подумайте: вероятно, мы вот-вот построим искусственный мозг, тем самым творя новое сознание, сознание «иной области спектра», невиданное прежде на Земле. Можно ли представить себе более заманчивую перспективу?

Чтобы плавно перейти к следующей теме, нелишне привести одно наблюдение; оно кратко описывает дилемму, которая стоит перед нейробиологами, желающими разобраться в том, что же делает нас такими, какие мы есть: «Сегодня для большинства разновидностей геномного анализа мозговых процессов требуются инвазивные процедуры вроде стандартной декапитации, а значит, опыты на людях совершенно исключены». Да, было бы очень полезно узнать, что же творится в мозгу, но отрубать для этого людям головы – это, пожалуй, все-таки чересчур. А животным?

Приведенная цитата – из статьи Сэмюэла Гослинга и Пранджала Меты, вошедшей в сборник «Личность у животных»{32}. Даже работающие в этой области не всегда комфортно себя чувствуют, используя термин «личность». Одни предпочитают говорить о темпераменте животных, типах их поведения, стратегиях выживания или предрасположенностях. Другие обращаются к языку медицины, рассуждая о «поведенческих синдромах» животных. Однако на самом-то деле они имеют в виду черты личности.

Как мы увидим, многим особям животных свойственны характерные лишь для них отклики на определенные ситуации или способы взаимодействия со средой и другими существами, в этой среде обитающими. Многие люди готовы признать, что их домашний питомец обладает личностью. Каждый собачник с радостью поддержит эту идею, а всякий, у кого жили хотя бы две кошки, наверняка подозревает, что характер у них разный. Ученые, исследующие самых разных представителей животного царства, подтверждают, что наши любимцы – лишь верхушка айсберга. Теперь мы знаем о жизнерадостных ослах, об осьминогах-интровертах, об игривых крысах, общительных свиньях, надменных колюшках, робких воронковых пауках. А как только вы это узнали, становится очень трудно обезглавливать каких бы то ни было животных во имя науки. Эта сфера, возникшая всего десяток лет назад, несет в себе семена своего же разрушения. Нам, после того как мы обнаружили, что у животных есть личность (как у отдельных существ) и культура (в разного рода группах), куда труднее ставить над ними опыты. Более того, в результате мы понимаем, что человеческие существа, при всех своих талантах, не представляют собой ничего особенного как вид.