Время Феофано. Книга первая. Никифор Фока (Давид Кизик, 2016)

Глава 1. В танцах мимов

Эта история произошла в середине Средних веков. Вышедшие из повиновения предводители наемников истребляли старую ромейскую аристократию и делили между собой земли Римской империи в Европе. Западная и северная части былой державы опустились во мрак «темных» времен. В то же время на Пиренейском полуострове и в Азии южные и восточные области империи, объединенные в Арабский халифат, находились на пике своего расцвета. Тут процветали науки и искусство. Хранительницей былой ромейской культуры и христианской веры оставалась Византия. Непобежденный осколок империи на земле Греции. Тень былой мощи. Давно миновали смутные времена Ветхого завета. Но и в эти времена продолжались брожение в умах и расслоение обществ. Появлялись новые Евангелия. В каждом селении, в каждом городе был свой пророк, понимавший по своему заповеди Иисуса, объявленного Церковью Мессией. По-гречески – Христом.

В начале тысячелетия первые апостолы Иисуса Мессии распространили из Палестины иудейское сектантство первых христиан по всем окраинам старо-римской империи: на Кавказе и в Сирии, в Европе и Передней Азии. Споры перерастали в вооруженные столкновения. Новые идеи распространялись силовым путем. Оргиастические ритуалы и вакханалии раннего христианства побеждались реформами. В четвертом веке религиозная реформа цезаря Константина Великого расколола великую Римскую империю. Явились на Свет первые канонические собрания Библии. В начале шестого века цезарь Юстиниан[1] призвал вассалов и союзников – князей и варварских вождей к повиновению, но ненадолго. Ее непримиримый соперник Персия всячески поддерживала раскольников. После некоторых успехов преданный федератами[2] и союзниками с имперских окраин базилевс[3] Ираклий[4] едва смог сохранить Новый Рим – Византий[5]. Все воевали против всех. Это было время, когда формировались народы и нации, а слова и названия имели иное, отличное от дней сегодняшних, звучание и значение.

Ранее могучая держава римлян сузилась до размеров города Византия, официально переименованного в Константинополь. Его владения распространялись на черноморское побережье Малой Азии, Пелопонес и южную часть Аппенинского полуострова. С городами надежная связь была только по морю. Поэтому флоту в государстве уделяли особое внимание.

Постепенно Византия набирала силы и расширяла свои владения. Византийское гражданство являлось цементирующей силой, сплачивающей разноязыкое содружество. Подданный возрождающейся империи был сначала ромеем, а уж потом греком, сирийцем, фракийцем или представителем иного народа. Трон опирался на синклит[6] и Церковь. При некоторых привилегиях сенаторов и клириков[7] все граждане были равны перед законом. При этом свободные граждане составляли большинство населения. Равенство было неформальным. Любой гражданин Византии при наличии известных способностей и удачливости мог войти в господствующую прослойку и даже получить высшую должность – власть не наследственную, а переходящую к «достойнейшему». Опорой императорской власти являлся многочисленный чиновничий аппарат и армия. Костяк армии состоял из регулярных частей императорской гвардии и дружин крупных землевладельцев империи: аристократов и архонтов. В период тяжелых войн в армию призывались стратиоты[8] – свободные граждане городов и крестьяне. Для завоевательных войн широко использовались наемные войска союзников и федератов. Причем федераты на службе могли получать государственные должности и титулы с соответствующим денежным содержанием. На отвоеванных территориях восстанавливались ромейские города. Отслужившие свой срок легионеры становились ветеранами. Наградой за верную службу был участок земли, выделенный государством в собственность и помощь от государства в подъеме хозяйства. Ветераны федератов наделялись такими же льготами, как и ветераны ромеев. На выделенной земле ветеран мог построить дом, обзавестись семьей и завести нехитрое земледельческое хозяйство. Со временем федераты становились гражданами Нового Рима – византийцами.

Захват рабов, конечно, был чудовищно жестоким действом. Но чем дальше, тем на меньший срок раб оставался рабом. Неэффективность рабского труда была очевидна. Выучившего язык, принявшего веру и начинавшего исполнять законы государства раба старались отпустить на свободу. Вольноотпущенник, как правило, оставался на земле, выделенной хозяином поместья. Тем самым, сохранял связи со своим господином. А его дети и внуки, конечно же, уже считали себя ромеями.

Кроме того, ромеем можно было стать. Тот, кто был материально обеспечен, кто владел греческим языком и готов был ассимилироваться, легко становился византийским гражданином.

Во время, когда происходили описываемые события, на троне империи находился представитель династии древних властителей, «базилевс базилеон» Константин по прозванию Багрянородный[9]. Один из образованнейших людей своей эпохи, покровитель наук, автор сборников сочинений и трудов по усовершенствованию управления государством. Непростое наследство досталось ему. На западе – королевства воинственных франков. На юге и востоке – осколки некогда могучего халифата. На севере Византия граничила с Великим болгарским каганатом. Там объединились в могучее царство православного толка степные кочевники и местные кельто-славянские племена. Но самая большая угроза исходила с северо-востока. Оттуда, где расположился центр Всемирной торговой организации рахдонитов[10]. Непримиримый соперник и конкурент, претендующий на право мирового господства. Их торговая сеть опутала своей паутиной весь мир. Ее председатель, малех[11], устроил свою резиденцию в устье Итиля[12] в Хазарии. Оттуда, дергая за невидимые паутинки, глава рахдонитов контролировал получение сверхприбылей для своей организации. Для этого нужны были безопасные пути и стерегущие их послушные государи. Чтобы сделать послушным государя, ему ссужались кредиты, а потом заемщика превращали в послушную марионетку. Не брезговали грязные торгаши и прямым подкупом власть имущих. Упрямых же и неугодных правителей свергали.

И все же некогда могучая держава, сузившаяся до размеров одного города и окрестностей, вновь возрождалась. Этот осколок былого величия под умелым управлением Багрянородного вновь поднимался из праха. Конечно же, государство испытывало и взлеты, и падения. Но никакие шторма не могли поколебать этот могучий корабль, плывущий по неспокойным волнам жизни.

Лишь одно тревожило Багрянородного: кто же дальше поведет этот корабль-державу по бурным водам бытия. Любимая супруга, севаста[13] Елена, подарила ему пять дочерей и только одного сына, наследника престола. Как и всякий отец, он очень любил своего сына, Романа. Сам обучал его и слову, и нраву, и походке, и смеху, и платью, и умению сидеть и стоять по-царски. Внушал ему питать благочестие к Богу. «Коли все это соблюдешь, долго будешь царствовать над ромеями», – говорил он сыну. Но у императора каждый день было и государственных дел невпроворот. Отовсюду слали ему письма военные стратиги[14], гражданские главы фем[15] и царские протонотарии, должностные лица в селах, областях, городах. Кроме того, доставлялись послания от глав государств и вождей племен. Читая их, он сразу схватывал смысл и определял, как быть с теми, что с Востока, и с теми, что с Запада. Он проглядывал письма с быстротой птицы и при этом еще находил время, чтобы принимать послов, отправлять послания чиновникам, отменять опрометчиво сделанные нововведения. Был Константин и советником, и радетелем, и стратигом, и военачальником, и предводителем в одном лице. За неимением свободного времени, курировать обучение Романа он поручил своему родственнику и доверенному лицу – паракимомену[16] Василию, главе имперских бюрократов[17].

…

– Папа! Расскажи еще про страну, где строят свои жилища Асы[18] и где раньше правили женщины – попросила Настя своего отца Алана Каратера, который сидел на скамье у дома и вырезал ножом деревянную ложку. Не так давно, ее отец, ветеран одного из боевых братств, приехал с Кавказа в Лаконию вместе с женой и дочерью. На средства, накопленные за боевые годы он смог купить небольшое поместье на возвышенности и открыл портовый трактир в городе Гитио[19].Там можно было послушать солдатские байки и услышать последние новости со всего света. Он стал добропорядочным гражданином Византии и ромеем. – Да ты эти сказки наизусть знаешь!

– Ну, пап. Ну, пожалуйста, – не отставала дочь.

– Ну, хорошо, – улыбнулся отец. – Слушай. Когда-то очень давно Род создал Мир. И все, что в мире, с тех пор существует при Роде. Он создал первого человека Мана и другие волшебные народы. Потом Сварог, Небесный кузнец стал бить волшебным молотом по камню Алатырь и из его искр на земле появились Младшие боги и Герои. Мой рассказ о том времени, когда на земле, кроме детей Мана, жили титаны и гномы, эльфы и русалки, иберы[20] и амазонки[21]. О том месте, где между морями Каратенгизом[22] и Гурганским[23], возвышаются Альпийские горы[24]. Где находится Вечная белая гора, похожая на седло всадника – Мингитау[25]. Сейчас страну эту называют по-персидски – «жилищем Асов», Кавказом. А раньше, до Асов, там жили дикие, покрытые шерстью, и очень сильные троглодиты хунстаги[26]. Они охотились на горных козлов и похищали женщин у ближайших соседей. В долинах между гор обитал другой народ – амазонки, родственный волшебным существам Алмасты[27] или по-гречески – дриадам. Они первые из тех народов стали ездить на лошадях и носить железное оружие. Лихие наездницы, арканом брали в плен врагов, не знавших верховой езды. Или оставляли далеко тех, кто их преследовал. Для продолжения своего рода амазонки нуждались в мужчинах. Поэтому они нападали на пещерные поселения хунстагов. Взятых в плен младенцев мужского пола они калечили, чтобы те не могли убежать и приручали. Амазонки держали мужчин в своих поселках и заставляли выполнять всю черную и тяжелую домашнюю работу. – А что же было потом? – снова спросила Настя. – Прошли века. В горы пришли люди. Рыжие сваны[28] из племенного союза колхов, со своими многочисленными отарами овец. Они бились с хунстагами за обладание альпийскими пастбищами. Часть троглодитов покорилась и стала служить сванским родам. Непокоренные же укрылись на непреступных твердынях гор. Сваны научили могучих хунстагов строить сторожевые башни в горах. А сами переняли у них страсть к охоте. Чтобы помериться силой с врагами и найти себе женщин, спускались молодые сваны с гор в долины. Они нападали на села амазонок. А те по-прежнему пленяли молодых мужчин и превращали их в своих домашних рабов. Потом прошло еще какое-то время. И вот в предгорья из степи привели свои табуны коневоды аланы[29]. Амазонки потеряли свое воинское преимущество и вынуждены были искать убежища в горах. После короткой войны они потеснили сванов и поделили с ними альпийские луга.

Аланы, которые поселились в предгорьях, иногда в период засух тоже стали гонять свои табуны на альпийские луга. Туда, где уже выпасали своих овец сваны, а лошадей – амазонки. Снова разразилась война в горах. Приходящим завоевателям женщины-воительницы не раз давали сокрушительный отпор. Лишь в дни весеннего равноденствия в горах наступал мир. Бывшие враги по древней традиции собирались на цветущих горных долинах. Они пели, танцевали и занимались любовными утехами. Детей, родившихся после тех гуляний, делили. Родившихся девочек амазонки оставляли себе, а мальчиков отдавали отцам. А еще через какое-то время амазонки заключили союз с воинами из долин. Некоторых молодых аланов пустили жить к себе в горные крепости. Так они и живут до сих пор. Женщины по-прежнему остаются хозяйками горных владений, а мужчины пользуются их кровом и гостеприимством. Женщины рожают детей и делают замечательный овечий сыр, а мужчины охраняют тропы в горах и выпасают скот. Вместе они охотятся. А еще, молодые юноши и девушки иногда объединяются братские и сестринские союзы. Тогда они совершают набеги на соседей. Чтобы показать друг другу свою удаль и храбрость.

Время амазонок давно прошло, но до сих пор их потомки называют «папу» «мамой», а «дедушку» – «папой», – улыбнулся Алан. – А как они называют маму? – спросила Настя.

– Маму называют[30] дядей, как приходящего гостя, – рассмеялся Алан. Засмеялась и Анастасия, потешаясь над смешными обитателями Кавказа. Пока Алан Каратер рассказывал эту незамысловатую историю, его дочь Настя внимательно слушала, широко раскрыв глаза.

– Когда я вырасту, я тоже стану «горной хозяйкой» и у меня будет свое владение. И воины будут приносить мне подарки из дальних походов, – радостно заключила Настя.

– Настя, ты где пропадаешь? Не возись так долго, мы уже опаздываем на репетицию, – позвала свою дочь Цира, стоя возле запряженного в повозку коня, нетерпеливо бьющего копытом. – Ну конечно будешь, дорогая моя, – подтвердил Алан. – А теперь пойдем к матери, а то она нас заждалась уже. Воспитанием младших братьев Сака и Рома по древнему обычаю занимался брат Циры Кахраман, который так и не обзавелся собственной семьей. Он долгое время жил в поселении вольных казар[31] Шакашены[32] на острове Хоранта[33] в междуречье Куры[34] и Алазани[35]. Наемники Хоранты сопровождали караваны и корабли купцов из Каспийского моря в Черное, а также участвовали во всех военных столкновениях сопредельных государств.

Как только Кахраман узнал о рождении первого мальчика у своей сестры, он оставил Войсковое братство на Хоранте и отправился в далекий Гитио.

Алан был рад доверить воспитание обоих своих сыновей такому умелому профессионалу, как Кахраман.

Мать Анастасии, жена землевладельца Алана Каратера, Цира, была добра, но строга. Она была не только хозяйкой имения, но и владелицей театральной студии, где преподавала ученикам благородное мимическое искусство. Студия располагалась в небольшом помещении при амфитеатре на окраине города. Во время занятий, старшая дочь Анастасия находилась при матери, помогая и постигая с ее учениками искусство перевоплощения.

Азы древнего мимического искусства, столь популярного в империи, старались привить своим чадам все благородные семейства города и состоятельные землевладельцы. В танцах мимов любое движение имеет особое значение, каждый жест, произведенный ладонью – это рассказ. В танце можно имитировать движение растений, жизнь моря, гор, земли и неба. Танец может повествовать о надвигающейся непогоде или рассказывать об окружающих красотах. Настоящий танцор перевоплощается, передавая движение водорослей, шелест пальмы, дуновение ветра и т. д. Овладение искусством смены облика заключалось в умении при помощи пения, лицедейства и движений перенимать характерные черты животных или предметов, сливаться с силами природы и даже воздействовать на них посредством резонанса. Мимическая школа госпожи Циры считалась лучшей во всей Лаконии и слухи о ней вышли далеко за ее пределы. В воскресные дни, после обязательного посещения церкви и выслушивания скучной проповеди, жители города с нетерпением спешили в амфитеатр на театральное представление. В репертуаре были трагедии Эврипида и комедии Менандра, пьесы на темы армянской мифологии и на злободневные происшествия в Элладе. В комедиях всячески обыгрывались борьба мужа с женой, отца с сыном, раба с хозяином, насилие девушек, связанные с ходом пьесы подбрасывание детей, узнавание через кольца и ожерелья и пр. Один актер обычно играл несколько ролей, если изображаемые им действующие лица, по ходу пьесы, не выступали одновременно. И хотя в самом амфитеатре нижние мужские ряды были отделены от «женской» галерки, тем не менее, идя в театр, женщины румянились и подводили глаза сурьмой. Поначалу священнослужители городского храма смотрели на театральные представления, привлекающие внимание народа, искоса, как на конкурентов. Традиционную тему менандровских комедий о девушках, забеременевших до замужества, называли не иначе как «подбивание девушек на разврат» или «распутство девушек».

Церковники на проповедях цитировали верующим письма Златоуста, бичевавшие жителей столицы Сирии, Антиохии за то, что они «в церковь идут лениво, в театр же спешат», а актеров церковники выразительно называли колдунами-чародеями. Но вскоре все изменилось. Госпожу Циру стали называть примерной христианкой, как бы не замечая содержания фривольных театральных комедий. Все потому, что она сумела привлечь церковников на свою сторону, наглядно доказав, что лицедейство лежит в основе всех культов, начиная с самых древних. И результат превзошел все ожидания.

Первое представление специальной «трилогии» было поставлено на Страстной неделе. В так называемые «великий четверг» и «великую пятницу». В ней изображался канун смерти Христа, затем его мученическая кончина и, наконец, погребение.

В первой части «трилогии» литургической драмы – «Тайная вечеря» – принимал участие даже архиепископ Эллады, играя роль самого Христа. Под руководством Циры, все актеры великолепно справились с отведенными им ролями. Священник, изображающий Симеона-Петра, очень убедительно изобразил сопротивление, не соглашаясь, чтобы учитель Христос омыл ему ноги. Затем между ними произошел диалог, точно и полностью воспроизводящий общеизвестный евангельский текст. Потом в действо вступил хор храмовых дьячков, славящих христианского бога, называя его «источником света и неугасимым лучом светлым, что снизошел до омовения ног ученикам».

Зрители, зная не понаслышке про написанное в Евангелии, тем не менее, не могли сдержать слез благоговения.

На театрализованные представления сцен из Святого Писания, проводимые в Гитиое, съезжались зрители со всей Спарты. Многие сценарии Цира переняла из аналогичных представлений, проводимых при храмах на своей родине в Тароне[36].

Например, очень была популярна постановка «благовещения», представляющая остро построенный диалог между архангелом Гавриилом и госпожой Марией. Зрителей умиляло удивление девы, когда, услыхав неожиданное сообщение архангела, она не в состоянии сразу уразуметь, как это так может произойти… «непорочное зачатие». Сцены из жизни святых сопровождались «ангельским» пением гимнов шараканов[37] и «божественной» музыкой. Но больше всего в народе полюбился рождественский цикл литургической драмы. В частности, театрализованный обряд, проводимый в канун праздника Сретения Господня[38]. В «шаракане», написанном для исполнения пелись такие слова: «Светом из света от отца был ты послан, чтобы возродить заново опоганенного Адама. Взошло наше справедливое солнце. Ныне миру принес ты свет и Вселенной – спасение. В Иудее, в Вифлееме явилось ныне солнце правды, ныне свет озарил язычников…».

Словно для того, чтобы окончательно доказать, кто кого на самом деле «озарил», пение процитированного «шаракана» сопровождали исполнением следующего обряда. Перед зданием церкви разводился большой костер из легко сгораемого топлива, преимущественно из терновника, костру придавался пирамидальный вид. Его украшали дикорастущими плодами. Духовенство с крестами и хоругвями, с кадильницами, в которых тлел огонь, и с зажженными свечами в руках выходило из церкви и кружилось вокруг пылающего костра.

Прихожане, заполнявшие церковный двор, эти потомки солнцепоклонников, сотни лет как сменившие веру прадедов на христианство, принимали деятельное участие в праздновании «Сретения Господня». Девушки и молодые, недавно вышедшие замуж, женщины, становились в кольцо хоровода, тихо и торжественно кружась вокруг зажженного огня. По мере того, как пламя разгоралось, хоровод ускорял свое движение и усиливал слабое вначале топание ногами. Когда пламя значительно спадало, хоровод расступался, и появлялись молодые люди, недавно женившиеся, женихи и вообще юноши. Они начинали легко перепрыгивать через огонь догорающего, но еще не потухшего костра. Когда пламя совсем утихало, то же самое проделывали только что вышедшие замуж женщины, быстро пробегая мимо почти угасшего костра.

Можно было не сомневаться, что участники этого обряда искренно вознегодовали бы, если бы кто-нибудь вздумал, перефразируя их же слова, сказать им, что на самом деле «свет язычества озарил» христианскую церковь, что они повторяют обряд «очищения в огне», веками совершавшийся их прадедами.

Тем не менее, представление привлекало толпы зрителей, с затаенным дыханием наблюдающих за священным действом. Жители города и окрестных поселений с нетерпением ожидали повторения театрализованных обрядов, ставших уже городским обычаем Гитиоа.

В преддверии осеннего праздника урожая, город бурлил. Со всех окрестных земель крестьяне свозили на ярмарку урожай. Торговцы заранее покупали места в торговых рядах, стараясь занять ряды поближе к площади. Заезжие купцы брали в аренду складские помещения в порту, где хранили привезенные на продажу изделия, и где надеялись собрать купленный товар. Ярмарка сулила неплохие барыши.

В канун ярмарки в театральной школе госпожи Циры царил ажиотаж. Надо было поставить и отрепетировать несколько юмористических сцен из жизни города, исполняемых на подмостках, сооруженных на рыночной площади, и дать спектакль в Амфитеатре – сцене, расположенной у подножья горы на окраине города. Повсюду в Византии на подмостках играют одинаково. Короткие пьески на злободневные темы. В них высмеивали жадность и пороки. Не делая исключений и для сильных мира сего. Священники, как правило, терпимо относились к вольностям мимов. Эпарх же наслаждался ими и весело хохотал вместе с остальными зрителями.

– Чем тебе помочь, дорогая? – спрашивал Алан, ссаживая жену возле студии.

– Алан, дорогой. Обо мне не беспокойся. Настя останется со мной. Вечером жду тебя, поедем вместе домой. У меня странные предчувствия. Я волнуюсь о мальчиках. – Не беспокойся, кормилица с ними. Она так и квохчет над ними, как наседка. К тому же за домом присматривает Кахраман. Старый бродяга сможет защитить их в случае непредвиденных обстоятельств. – Да, ты прав. Я, наверное, просто устала. Алан, пожалуйста, поговори с подрядчиками и поторопи их. Через три дня открытие ярмарки, а подмостки еще не готовы.

– Хорошо потороплю. Как раз сегодня я буду на собрании предводителей городских цехов у эпарха. Ближе к вечеру затем заеду за тобой. Собрание, на которое был приглашен Алан Каратер, проходило в центральном здании городской курии. Оно сохранилось, как памятник былой демократии – местного самоуправления. Еще басилевс Лев VI покончил с остававшейся еще тенью муниципального устройства, закрыв городские курии и окончательно подчинив города государственной власти. Теперь городом управлял эпарх – градоначальник, облеченный громадными полномочиями, стоявший на самых высших ступенях византийской чиновной лестницы. В его обязанности входило, прежде всего, охранение общественной тишины и безопасности в городе. Для этого в его распоряжении находился большой штат служащих, которые составляли приказ или иначе секрет эпарха. Ведомству эпарха подчинялись все городские объединения. Городская корпорация стряпчих (нотариусов). Ремесленные цеха ювелиров, обделывателей шелка-сырца и выделывателей шелковых материй. Изготовители полотна и воска, мыловары и кожевники, хлебопеки. А также купеческие объединения менял, торговцев шелковыми тканями и шелком-сырцом. Крупных продавцов благовонных товаров, воска и мыла. И торговцев различными мелочами: мясников и рыбаков, торговцев свиньями и лошадьми, булочников и трактирщиков. Каждая корпорация пользовалась монополией, так что под страхом строгого наказания запрещалось заниматься двумя различными ремеслами, даже близко подходившими друг к другу. Вся внутренняя жизнь цехов, их устройство, производство, место торговли, нормировка цен и барыша, ввоз в город и вывоз из него и т. д. – все это подлежало строгой регламентации со стороны государства. Свободной торговли и свободного производства не существовало. И главным лицом, имевшим право вмешиваться лично или через своих представителей во внутреннюю жизнь цехов и регулировать их производство или торговлю, был городской эпарх.

Алан, кроме небольшого поместья на плоскогорье, был владельцем и постоялого двора с трактиром в порту. Поэтому приглашался на собрания у эпарха, проводимые в здании бывшей курии, как представитель корпорации трактирщиков. За неоднократное оказание помощи городу Гитио в сборе налогов и других услугах в управлении города, Алану эпархом было присвоено почетное звание городского ректора[39]. Суматошные дни перед ярмаркой, пролетели как одно мгновение. Ежегодный осенний рынок, приуроченный к празднику урожая, был в самом разгаре. Ближе к центру площади и театральным подмосткам было так тесно, что казалось яблоку негде упасть.

Вечерело.

У портового трактира, под небольшим навесом, спасающим от палящих лучей солнца, потягивали винцо Алан и два его экзотического вида гостя. Его трактир пользовался популярностью среди моряков и морских бродяг с севера – варягов. Тут всегда можно было услышать новости из Болгарии, Руси и Хазарии. Поэтому Алан предпочитал неторопливую беседу со своими гостями здесь гомону и толчее базарной площади.

«Уважай странников и считай самого себя странником», – учил когда-то Бус Белояр[40], просветитель Руси. И Алан свято соблюдал его заповеди. Первого его гостя звали Сивый Конь или попросту Сивый. Бродяга из донских казаков с восточного берега Русского моря – Азова. «Солдат удачи», вольный наемник из хазарского Войскового братства «Белых гусей», волею судеб заброшенный в Гитио. Его голова была гладко выбрита[41], но из-под черной бараньей папахи виднелся оселедец белого цвета. В левом ухе блестела золотая серьга.

Второй был рихом[42] Остроготов[43] из Таврии[44]. Он отзывался на имя Эрман Рыжий. На собственной ладье с командой профессиональных воинов рих промышлял охраной купцов или нанимался для участия в военных стычках. Сев за стол, он снял со своей головы металлический шлем, украшенный рогами барана. Длинные рыжие волосы, заплетенные в косы и уложенные на голове, заменяли ему войлочный подшлемник. Его длинные рыжие усы тоже были заплетены в косы. Необычный вид собеседников притягивал удивленные взгляды прохожих.

– Ты я вижу, совсем остепенился, Алан, – качал головой Сивый. – Оставил братство, завел дом, жену, детей. Теплая кровать и никакого сабельного звона и запаха крови. Может быть, и меня когда-нибудь потянет на покой. Но объясни, почему именно здесь, а не на Дону или Сакире[45]? Снятся, небось, родные места? – Как тебе сказать? Были причины уехать подальше от Кавказа. Да я особо и не тоскую.

– Как же ты свыкся? Греки, чужая речь, ромейские бюрократы, – расспрашивал Сивый.

– Да какие там греки! Здесь на Пелопоннесе славян и кипчаков больше, чем греков. Три века назад аварский каган[46], поднял славянское ополчение с берегов Дуней дона[47] на войну с империей. Многие землепашцы так и остались на ромейских территориях. Например, славянское Триполи известно далеко за пределами Пелопеннеса. Теперь населяют его не славяне, а вполне лояльные и верноподданные ромеи, говорящие на официальном греческом языке Византии. Но славянские обычаи и говоры еще в ходу. На них еще говорят в быту. А язык степных кочевников давно считается солдатским языком общения. Ну, а сборщики налогов везде одинаковы. Тут на них хотя бы управа есть в виде Свода Законов – Эпинагоги.

– Но почему в Лаконии? Наверно, потому, что в этих местах выращивают превосходных бойцов?

– Это когда-то Спарта выращивала превосходных эрманов и поставляла фаланги «солдат удачи» для всех государей по всей Европе и Ближней Азии. Но сейчас они повыродились. Осталось только их славное имя. Нынешние спартанцы не смогли бы противостоять даже славянским переселенцам и предпочли уплыть от их лапотного войска на Сицилию. Лишь после того, как славянские землепашцы забросили мечи и снова взялись за плуги, коренные жители посмели вернуться на свою родину Спарту, – ответил Алан с сарказмом.

– Тихая старость и медленное угасание не по мне, – вставил слово Эрман. – Лучше смерть в бою – в лучах славы и во цвете лет. Так, чтобы потомки с восхищением вспоминали. – Умереть в бою – невелика задача. Вот попробуй-ка защищать и содержать семью, вырастить достойных детей. Это медленный и титанический подвиг. В этом слава нартов! – возразил Алан. – И свершить этот подвиг заповедовал нам Будай Бус.

Эрман промолчал. Вечный скиталец, он так и не смог завести семью.

– Ну, хорошо, а что нового в земле Асов, в Малороссии? – спросил Алан Эрмана, переведя разговор на другую тему.

– Как всегда Русы[48] и Готы[49] делят власть. Но нет единства не у тех ни у других – проворчал Эрман. – Гаутинги из племени свеев[50] объединились с Русами варягами[51], а рихи Таврии с олигархами Керстеня[52]. Вдова князя Игоря из Вышгорода[53] старается сохранить царское место для своего малолетнего сына Святослава. А до его возмужания всю власть взяла на себя. В Самбатосе[54] ее называют регентом-наместником. Да как не назови – все бабы – дуры! – в сердцах сплюнул Рыжий.

– Стремление матери понятно, – покачал головой Алан. – Что в этом плохого?

– На это место претендует и род Амалов. Никита – глава боярской Думы Керстеня хотел решить этот вопрос полюбовно, женившись на вдове. Но она выбрала войну.

– Если за Амалами стоят тервинги[55] Коростеня и грейтунги Таврии… Что может противопоставить этой силе вдова? – удивился Алан.

– Э-э, ошибаешься друг Алан. При ее дворе много викингов. И свейские братства там имеют большое влияние со времен конунга Одда Вещего, убившего риха Аскольда. Одд после Рюрика сумел приумножить боевые дружины Русов. После смерти ее мужа, Великого князя Игоря, эти дружины перешли на службу к вдове. А посадник из Новгорода на Волхове постоянно рекрутирует ей новых викингов. И отправляет пополнение в Самбатос.

С такой поддержкой она совсем страх потеряла. Сначала по приказу вдовы живьем закопали двадцать поместных князей, уговаривавших ее выйти замуж за боярина Никиту Амала. Потом викинги на службе у Русов порубили девять тысяч Гаутингов и сожгли Керстень, старейший город Приднепровья. – Значит, Коростеня больше нет? Жаль. Говорят, этот город основал сам Арий Древний. Где же теперь будет Голунь[56] Приднепровья?

– Несложно догадаться. Вдова перенесла столицу края в княжеский Самбатос, который с недавнего времени стали называть Кийгард. – Ты был там во время резни, учиненной варягами? – спросил после недолгого молчания Алан.

– Я не успел, – коротко ответил Рыжий. – Грейтунги[57] не собираются взять реванш? – после некоторого молчания снова спросил Алан.

– Уже не зачем, – махнул рукой Эрман. – Амалы проиграли эту войну Рюриковичам. Вдова принудила выживших тервингов[58] к миру, взяв детей Никиты Амала, Малушу и Добрыню, себе в заложники. – Значит, грейтунги смирились с поражением? – удивился Алан.

– А что ты хочешь? Мы потеряли уже четыре тысячи воинов под стенами Керстеня. И это в то время, когда страна Дори[59] в Таврии сама разорена войной. Крепость Мангуп переходит то к грекам, то к хазарам. Многие грейтунги хотели начать новую жизнь в Приднепровье. Но были побиты русскими. Драться с викингами – дело неблагодарное. Поэтому многие подались на запад, к ляхам[60]. А по мне, так лучше попытать счастья в царствах Средиземья.

– А что же вдова? Не захочет ли она пойти дальше? Например, захватить Новгород Таврический[61] и страну Дори?

– «Кишка тонка», – усмехнулся Эрман. – Рюриковичи контролируют земли только по правому берегу Дона непры[62]. А на левобережье – степи печенегов. Они, как и жители Новгорода Таврического, считаются подданными хазарского кагана. Это значит, Атиль[63] может сам предъявить претензии на ее наследство. Вышгородская дура осталась «один на один» с малехом. – Да уж, – усмехнулся Алан. – Если под знаменами кагана Хазарии объединятся и алане и грейтунги, то варяги Русь снова будут драпать до Хомограда[64]. Как во времена Гостомысла[65]. Что думаешь, Сивый? Пойдут казары с правобережья Дона по приказу атильского царя на Кийгард?

– Про всех не скажу, – с ленцой протянул Сивый Конь. – Но вольным казакам каган не указ! Тем более его главный визирь, малех, который учинил гонения на православных. Побуд Бус учил: «Не воздавай злом за себя, но воздавай за поругание веры». Православное казачество с Дона не будет слушать атильского малеха. Но, если понадобиться, выступит на стороне православных Готов. Ведь когда-то христиане Таврии и России были в единой Боспорской митрополии, основанной еще Святым отцом Златоустом[66].

– И что же, по-твоему, предпримет вдова? – снова спросил Алан у Эрмана.

– И думать тут нечего. На востоке у нее атильская Хазария[67]. На западе – Болгария, которая тоже под каблуком у Атиля. На севере датчане – цепные псы царя восточных франков Оттона[68] Каролинга[69]. И он, кстати, по слухам, тоже уже прикормлен Атилем. Так что раздавят вдову, как в тисках. Что ей остается? – сам себе задал вопрос Рыжий и сам же ответил: – Византия! Вот сюда она и пойдет на поклон к базилевсу, уповая на защиту Владыки и союзный договор[70], подписанный еще Игорем. Но простит ли Владыка вселенной вдове самовольную расправу над своими федератами из страны Дори? Забудет ли он сожженный христианский город?

Кто знает…

Мужчины помолчали, потягивая винцо и раздумывая. А потом Алан обратился к Сивому:

– Ну, а теперь ты расскажи нам свою историю. Какая нелегкая забросила казака так далеко, от милого твоему сердцу Дона Роси[71]?

Тот пригладил свои усы и, усмехнувшись, стал рассказывать:

– Однажды ехал я из войскового стана на побывку домой. К верховьям реки. Навестить отца с матерью. Дело было весной, и потому одинокий всадник стал желанной добычей для стаи волков. Они набросилась на меня неожиданно. Отступать было поздно, и я повернул навстречу врагам. Одного взял на копье, двух полоснул саблей. Но волки успели подрезать ноги коня. И я опрокинулся вместе с ним. Отбиваясь ножом, прикончил еще одного зверя. Оставшиеся хищники сообразили, что добыча от них не уйдет. Надо только подождать. Они отошли и залегли недалеко. Конь был смертельно ранен. Я снял с коня все, что можно, и попрощался с другом, прервав его мучения. Взвалив на себя седло и пожитки, я поковылял по дороге, а волки занялись трупом коня. – Повезло, что не упал, – заметил Рыжий.

– Да, повезло, что отца моего звали Убейволка. И еще повезло, когда набрел на поселенцев ружан[72]. Деревеньку в три дыма у жалкой речушки возле леса. Там меня и накормили, и раны перевязали, – продолжал рассказ Сивый.

– Наверно, и девки-молодухи там были? – поддел рассказчика Алан.

– Девки то были, да вот ходили все, как на поминках, – парировал Сивый.

– А что так? – снова спросил Алан.

– Испугались его оселедца, – хохотнул Рыжий.

Сивый и глазом не повел. Отхлебнул винца и продолжал:

– Задолжала деревенская община жиду атильскому. Вот и ожидали в гости «золотых чаек».

Наступило молчание. Каждый из мужчин знал о «золотых чайках» – алларисиях. О гвардии атильского малеха, не знающей жалости. История селян была обычной. Сначала ростовщики Атиля щедро ссужали в долг боярам-землевладельцам, которые защищали своих селян. Но, в конце концов, приходило время возвращения долгов. Бояре, в надежде на отсрочку, начинали пресмыкаться перед кредиторами и душили налогами землепашцев. Те, в свою очередь, получая ссуды от щедрых заемщиков, восставали и изгоняли «жадных» бояр. Как правило, неугодных Атилю. А затем приходили алларисии[73]. И деревенским не у кого было искать защиты. Ведь своих бояр защитников они сами же и изгнали. А в уплату долга «золотые чайки» забирали их детей. Ведь торговля людьми была одним из основных источников дохода рахдонитов.

– Я видел алларисиев, но не сталкивался с ними. Что за люди? – нарушил молчание Эрман.

– Братство казар с берегов Гурганского моря. Их курени разбросаны на островах между рукавами Итиля, где не смолкают крики чаек. А золотые, потому что золота, в виде браслетов и цепей носят на себе больше, чем сейчас в кошелях у нас троих вместе взятых, – ответил Сивый.

А Алан изложил историю появления алларисиев подробнее:

– Поначалу на земле Асов в устье Итиля, на самом большом острове рахдониты поставили небольшой перевалочный караван-сарай со складами – Астархан. А сами обосновались на соседнем острове и назвали его Атиль. Вроде старого Византия, который построили рахдониты в проливе между морями. Только Византию повезло больше. Император переселился в их «гнездо», когда был в полной силе. И смог заставить Всемирное торговое сообщество работать на себя. Но кагану в Атиле повезло меньше.

Около двухсот лет назад, великий стратиг дамасского халифа Мерван Кру[74] перешел Куру. Сначала разорил горы Асов и резиденцию кагана на реке Терек. А потом, его войска вошли в Хазарию. Мерван предал огню и мечу все поселения от нижнего Дона до Итиля. Каган Хазарии был взят в плен. Униженный и разоренный он смиренно принял веру пророка Мухаммеда и признал себя вассалом дамасского халифа. Мерван, удовлетворенный, что распространил халифат на земли Хазарии, вернулся с богатой добычей в Дамаск.

После такого удара каган уже не смог оправиться. Он переселился на один из островов возле Астархана. Вскоре его первый визирь, а по совместительству председатель Всемирной торговой организации рахдонитов, сам стал государем. А Великий каган хазар постепенно скатился до начальника гвардии на службе у малеха. Так Хазарский каганат превратился в Атильское царство. А некогда Войсковое братство алларисиев стали укомплектовывать гулямами. Воинами, попавшими в рабство. Или наемниками с юга.

– Ну и как? Дождались деревенские «чаек»? – спросил Рыжий. Он долго поглаживал усы, усваивая рассказ от Алана.

– Дождались, – угрюмо ответил Сивый. – Они хотели забрать всех не старше двадцати. Семь девушек и пять мальчиков. Всех!

Мужчины снова помолчали. Жестокость торговцев людьми задевала некую тонкую струну в их душах, давно потерявших чувствительность на войне. Каждый думал о своем.

– Я предложил уряднику[75] двадцать алтын[76]. Те, что я заработал за год войны. Этого должно было с лихвой окупить долг деревенских жителей. Но спесивый пес рассмеялся мне в лицо и нагло велел мне не вмешиваться. – Ха. На рынке Багдада они получили бы эти деньги за одного. А за девственниц намного больше, – прокомментировал их отказ Алан.

– Зря он не взял мои золотые. Гусь всегда бьет чайку, хоть и покрытую золотом, – усмехнулся Сивый.

– Только если не нарвется на стаю. Сколько же их было? – с любопытством спросил Алан.

– Всего пятеро. В одного я метнул нож, к другому вскочил сзади на коня и свернул шею. Еще двух положил на саблях. Но один ушел.

– Четыре волка, четыре воина. Великий Один давал тебе знак, – подытожил Рыжий.

– Да я так и понял. – Ну а дальше то что? – спросил Алан.

– Что, что. После того как я разобрался с алларисиями деревенские собрали свой нехитрый скарб, спалили дома и ушли в лес. Я отдал им половину того золота, что снял с трупов. С этим золотом да на новом месте заживут, как бояре. За ними следом и я подался в бега. Идти назад в Россию, минуя Царскую крепость малеха, я не решился. Алларисии мстительны. А их хозяева найдут меня и в Войсковом братстве. И даже атаман не спасет. Вот я и подался сначала на пороги Дон-бире, а оттуда с купеческим кораблем на имперские земли. Пережду, пока поутихнет немного. Как думаешь, Алан, смогу я здесь наняться на службу?

– Мозгами Бог не наградил, зато сердцем не обидел, – подытожил Рыжий.

– Сын своего отца, – добавил Алан и объяснил свою фразу для Эрмана:

– Его отца зовут Кутуз Убейволка, то есть бешенный. Ну, а он сын своего отца – Кутузов. – Алан хлопнул приятеля по плечу. – Конечно, оставайся, друг. Найду тебе дело. Только, для начала, тебе придется отрастить волосы на голове и избавиться от волос на подбородке. По поверьям местных ты выглядишь, как выходец с того света, – весело оскалился Алан. К нему присоединился загоготавший Рыжий, а Сивый озадачено почесал бритый затылок.

Так они балагурили, неспешно потягивая винцо, наблюдая за суетой порта, морем и облаками.

Ярмарка в городе продолжала бурлить. На сколоченные подмостки выходили те, кто зарабатывал на развлечении толпы. После выступлений бродячих жонглеров и фокусников, на подмостки вышли мимы. Площадь замерла в предвкушении зрелища.

– Уважаемая публика! Сегодня перед вами выступят лучшие мимические актеры города…

– А-а-а! Спасайтесь! Пираты! – внезапно донесся истошный крик со стороны порта.

Наступила тишина, предшествующая буре. Потом крик подхватили. С быстротой степного пожара страшная весть охватила весь город. Люди заметались, опрокидывая товары, лавки и друг друга. Это показалось страшное лицо того, что предшествовало любому появлению пиратов – паника. Начавшись в порту, волна панического ужаса докатилась и до центральной площади. Внезапно послышалась тревожная дробь барабанов. Это стража города добавила свою лепту в общий переполох. Затем на улицах города появились вооруженные группы пестро разодетых людей. Следуя планам своих капитанов, пираты знали точно, куда идти и что захватывать в первую очередь. При появлении первых признаков нападения с моря Алан не стал терять ни минуты.

– Эрман, Сивый! Помогите мне. Будем пробиваться отсюда к площади. Надо забрать жену и дочку со сцены, – прокричал Алан своим спутникам, для надежности сопровождая свои слова жестами. – Давай сначала соберем моих людей! С ними мы сможем атаковать их корабли в порту, – предложил Эрман, стараясь перекричать вопли снующих людей.

– Нет времени! – прокричал в ответ Алан. – Да и где ты будешь искать их в этой кутерьме? – Понимая, что Эрман тоже, прежде всего, думает о своих людях, добавил: – Не маленькие. Позаботятся о себе сами. Найдем их потом! И побежал в сторону центра города. Его спутники бросились за ним следом.

Нелегкий это был путь среди ошалевших и мечущихся горожан и заезжих гостей. Но вот уже показалась и площадь, где у подмостков сгрудились актеры. Госпожа Цира сумела удержать их от панического бегства. Она знала, что ее муж обязательно придет к ним на помощь.

– Цира! Настя! Берите своих мимов за руки и бегом за мной. Будем пробиваться к храму, – проорал Алан, стараясь перекричать толпу. Потом он и его случайные боевые товарищи положили руки на плечи друг другу и сомкнули головы. Так было принято в братствах во время коротких совещаний во время сражения.

– Браты! – сказал Алан, на правах местного взявший на себя роль атамана. – Идем «журавлиным клином» в направлении храма. Того, что на горе. Я по центру! За мной – мимосы. Сивый Конь прикрывает правое крыло. Рыжий Эрман – левое. Вперед! Вперед!

Быстро темнело. В воздухе повис тяжелый запах гари и дыма. У дверей храма стоял священник. Его окружало несколько десятков дрожащих и причитающих прихожан. Держа крест в руке, он беззвучно шевелил губами, подняв глаза к небу. Храм был местом спасения и защиты, признаваемым всеми племенами и народами, всеми религиями. Даже еретическими. Но не разбойниками и пиратами. С возвышенности хорошо были видны драматические события, происходившие в городе.

Из сумерек выскочил Алан.

– Отец мой! Иди внутрь, принимай женщин и детей и там молись за нас. Мужчины останутся снаружи со мной. С Божьей помощью мы остановим пиратов, – перемешивая греческие и славянские слова, сказал Алан. – Благослови тебя Бог, сын мой! – священник с облегчением взглянул на появившихся защитников – О Цира, Анастасе! Проходите скорей в храм, – засуетился священник.

– Папа мой, с нами раненые. Если укажите, где их разместить, я смогу оказать им посильную помощь, – на безукоризненно чистом греческом языке, без акцента произнесла Цира.

– Конечно, конечно, дочь моя. Располагайтесь вот здесь. Анастасе, пойдем со мной. Я покажу, где брать воду.

Между тем перед храмовыми воротами трое товарищей вновь сомкнули головы.

– Браты! Строим баррикаду и очень быстро, – обратился Алан к своим спутникам.

– Мы что втроем ее будем оборонять? – уточнил Рыжий.

– Будем собирать к ней всех, кто может держать в руке камень или палку, – ответил Алан.

Товарищи принялись стаскивать к площадке перед входом в храм, скамейки, снятые с петель двери и прочий хлам. Рыжий даже нашел где-то на задворках брошенную телегу.

– Ей! Все, кому жизнь дорога идите под щит «Журавля»! – закричал в мечущуюся на церковном дворе толпу Алан.

На площадке перед храмом закипела работа. Из ближайших улочек к баррикаде подбегали испуганные люди. Их быстро ставили к делу. Осмысленная работа успокаивала и воодушевляла их.

– Работаем! Работаем! – подгонял их Алан.

– Это еще что за «Журавль»? – посреди снующих людей, Рыжий сохранял ледяное спокойствие и даже строя баррикаду умудрялся вести с приятелями познавательную беседу.

– Это щит братства, в котором Алан проходил воинскую выучку, – пояснил Сивый. – Я слышал атаманом там еще ходит Робити Лад?

– Да, брат, это так, – подтвердил Алан.

– Странное имя. Интересно, что же оно означает? – поинтересовался Рыжий.

– «Робити лад» на языке коренных жителей России означает «устраивать порядок» среди людей, – стал объяснять Алан. – С юных лет Лад знаменит тем, что постоянно что-то улаживал, находил какие-то соглашения. Он даже смог обустроить жизнь своих братов в стране саков на Алазани. Ну, после того злосчастного похода на закавказский эмират Портав. – Эрман мотнул головой, показывая, что знает ту историю. – Тогда из братства осталось в живых лишь горстка казаков. И я в их числе. – Алан на минуту остановился, вспоминая былые дни. – А прозвище так прочно прилипло к атаману, что наверно он и сам позабыл имя, данное ему при рождении. Знаете, друзья, иногда я мечтаю, что когда-нибудь мои сыновья увидят вольный Дон Роси и вдохнут полной грудью запах степной полыни, – мечтательно закончил свою речь Алан. Карательная экспедиция империи 949 года к оплоту пиратства Средиземноморья – острову Криту, окончилась неудачей. Островитяне, объединившись с морскими разбойниками Магриба[77], северного побережья Африки, а также с разбойниками Тарса и Триполи, мегаполисов западного побережья Азии, стали настоящим бичом Средиземноморья. Их сплотила единая грабительская идеология, занесенная на берега африканского Средиземноморья сектантами от ислама – карматами[78]. Выступавшие под черно-белыми знаменами последователи имама Убейдулы[79] верили, что Пророки всех религий – люди заблуждавшиеся. Их законы для посвященных не обязательны. Свят лишь имам, как вместилище духа, истинный владыка исмаилитов[80]. Только ему надо подчиняться и платить золотом, которое можно легко добыть у тех, кто не вступил в тайное общество. Все прочие мусульмане[81] – враги, не говоря уже об иноверцах, против которых дозволены ложь, предательство, убийства, насилие. Их можно было грабить и торговать захваченными пленниками.

Подкрепленное грабительской идеологией пиратство процветало. Под черно-белые знамена вступали разбойники, грабители, изгои, отверженные в своих странах, авантюристы всех мастей и просто жаждавшие приключений и наживы. Два пиратских главаря, Хасан с Кипра и Лев из Триполи азиатского, нынешним объектом своего налета наметили небольшой портовый город Гитио. Они были уверены, что защитники его, понадеявшись на естественные укрепления бухты и защиту византийского флота, будут застигнуты врасплох. По сведениям, доставленным торговцами, в городе проходила осенняя ярмарка, а в самой бухте не было ни одного военного корабля. Была еще одна, тайная причина, но об этом знали только капитаны. Гитио наметили еще и потому, что там жила некая танцовщица Цира. Вот ее то и надо было доставить в Триполи к торговцу рабами, который обещал за нее баснословные деньги. Ходили слухи о заказе, поступившем от самого правителя Ширака. Впрочем, пираты не задавали лишних вопросов. У каждого пиратского капитана было по две галеры, набитые народом из разных племен. Всех их объединила одна вера – жажда наживы за счет грабежа обывателей. В сгущающихся сумерках триеры, не возбудив подозрений, преспокойно вошли в бухту под зелеными флагами Испанского халифата, дружественного Византии. Зеваки и портовые служащие, наблюдавшие за бухтой, заметили, как корабли осторожно подошли к причалам, один за другим. Прошло несколько минут, и с бортов начала сходить на причал разношерстная пиратская братия. Засверкали клинки, пролилась первая кровь. Раздались истошные крики. Зеленые флаги сменились на черные. На развивающихся флагах выплясывали джигу белые буквы, похожие на кости скелета.

В городе лихорадочно забили в барабаны, послышался звук трубы, созывающей стражу и ополчение.

Невзирая на гнетущую жару и свой немалый вес, городской эпарх поспешно направился к курии. За ним рысцой трусили его телохранители. На площади перед ней уже спешно собирались стражники и ополченцы. Равдухи, воины, исполняющие полицейские функции, и горожане, способные носить оружие, собирались дать отпор разбойникам, с отчаянной решимостью людей, понимавших, что в случае поражения им не будет пощады. Зверства пиратов были общеизвестны, и даже самые гнусные дела регулярных войск бледнели перед жестокостью морских грабителей.

На улицах уже кипели отчаянные схватки, где разрозненные отряды самообороны пытались отбросить к морю хорошо организованный пиратский десант. Но многие гости города бежали к храму Христа, стоящему на возвышенности. С языческих времен божьи храмы считались местом укрытия. У них оставалась слабая надежда, что и пираты не посмеют нарушить многовековые традиции. А предводители пиратов хорошо знали свое дело. Чего, не погрешив против истины, нельзя было сказать о коменданте гарнизона. Используя преимущество внезапного нападения, пираты впервые же минуты обезвредили форт и показали равдухам, кто является хозяином положения. К вечеру, почти три сотни пиратов стали хозяевами Гитио.

Под бледным лунным освещением отдельные стычки продолжалась до полуночи, и, судя по воплям, становилось очевидным, что пираты не намерены церемониться.

Воины гарнизона были разоружены. Капитан Хасан, сидя в здании курии, с изысканностью, весьма похожей на издевательство, определял размеры выкупа эпарху Горгио, со страха забывшему о своей спеси, и нескольким знатным людям города, оказавшимся в компании с градоначальником. Хасан милостиво заявил, что за сто тысяч золотых монет и пятьдесят голов скота он воздержится от превращения города в груду пепла. Пока один из главарей морских разбойников уточнял эти детали с перепуганным эпархом, другой главарь со своими подручными рыскал по городу. Он разыскивал актеров, зная, что среди них, наверняка, должна находиться цель его поисков – танцовщица Цира.

Во время поисков пираты занимались грабежом, пьянством и насилиями, как они обычно делали в подобных случаях. Поведение пиратов было отвратительно до тошноты. Трудно поверить, что люди, как бы низко они ни пали, могли дойти до таких пределов жестокости и разврата.

Баррикада росла на глазах. Вид сосредоточенно и целеустремленно работающих людей охлаждающим и успокаивающим образом действовала на окружающих. Кто-то, сначала в панике пробегал мимо, потом останавливался, минуту наблюдал, затем присоединялся.

Это сосредоточенное спокойствие, как волны от брошенного камня распространялось по всем прилегающим улочкам. Как если бы голос свыше дошел до каждого. Мечущиеся люди останавливались. Глаза приобретали осмысленное выражение, они разворачивались и бежали к храму. У баррикады их встречал Алан Каратер со словами:

– Женщины и дети в храм! Кто может сражаться остается со мной!

Через некоторое время настало краткое затишье, которое всегда бывает перед бурей.

– Рыжий! Сколько у тебя людей? – спросил Алан.

– Семь воинов и еще человек десять, мечей семь, у остальных ножи, кинжалы и дубье.

– Сивый! Сколько с тобой?

– Пятнадцать человек, девять кинжалов, две секиры.

– У меня также. Ну что ж, как говорится: «Не в силе Бог, но в правде». Если выдержим первый удар, то выстоим. – Алан, дружище! Возьми себе хоть кинжал. – Сивый протянул ему клинок.

– Благодарю, Сивый! Но отдай этот кинжал лучше безоружному обывателю. «Журавли» берут себе оружие в бою.

– Ну что ж, вольный «гусь» не уступит «журавлю». Я тоже возьму оружие в бою! – поддержал почин приятеля Сивый Конь и отдал свой меч безоружному горожанину.

– Вы два придурка, нашли время бахвалиться, – проворчал Эрман.

– Г-эрман! А тебе слабо? – Сивый, как большинство жителей с побережья у моря Асов, именуемого греками Меотидой, произносил слова с придыханием «гэ».

– Ты меня на «слабо» не бери! Два полоумных дельфина! – взорвался Эрман, но чуть погодя, поостыв, не выдержал и присоединился к почину приятелей. – Гот никогда не будет позади Руса, клянусь Аруной[82]! Я вам покажу, как Гаутинги рвут южан голыми руками!

Внутри храма стояла относительная тишина, прерываемая стонами раненых и бормотанием молящихся.

…Мама, мне страшно, …прошептала Анастасия, прижавшись к груди матери.

…Настя! Чему я тебя учила? Посмотри в глаза своему страху, пропусти его через себя. И вот страх остался сзади, ушел, а ты стоишь очищенная и в равновесии. То, что было – забыто, то, что будет – неизвестно. Будем жить настоящим. Раненные люди нуждаются в твоей помощи сейчас. Принеси еще воды.

Снаружи храма у баррикады Алан обратился к защитникам с короткой речью – Ей, народ, слушать меня! Перед нами враг, за нами жены и дети. Бежать нам некуда. Стоим плечом к плечу столько сколько понадобиться. Умри, но стой! За баррикаду не высовываться! Слушать команды старшин!

И только он закончил, как началось. Накатило. По узенькой улочке к храму выбежала девушка с распущенными волосами. За ней с хохотом и бранью гналась парочка бандитов. Они уже почти настигли ее, когда Алан внезапно преградил им дорогу. В руках у него ничего не было. Он подхватил плачущую девушку и передал ее на баррикаду. Несколько пар рук ее быстро приняли, и она исчезла за рукотворным валом.

Удивленный пират остановился, увидев баррикаду и человека с пустыми руками, стоявшего перед ней.

– Ага, попался, греческая собака! – сердито закричал пират и бросился навстречу своей погибели. – Смерть греческой собаке! – подхватил второй и последовал за ним с некоторой задержкой.

– Надеюсь, что вы подготовлены для встречи со своим создателем Змеем? – вежливо осведомился Алан и с этими словами изящно уклонился от удара первого, зайдя ему за спину, слегка развернув, подставил под удар второго нападавшего, которому затем одним отработанным движением свернул шею. Сделал он это очень умело, с искусством и спокойствием профессионала забавляющегося с любителями.

Пираты бесформенной массой рухнули наземь.

– Очень неплохо. И техника исполнения безукоризненна, – прокомментировал схватку Сивый.

Следом за первыми с улицы, ведущей от площади, выкатила темная, визжащая и улюлюкающая масса. Чадящие факела отбрасывали зловещие тени, подчеркивая свирепый вид нападавших. Завидев баррикаду, пираты, не останавливаясь, развернулись в линию атаки. Из ее середины выдвинулся вожак. Это был хорошо известный среди разбойной братии Лев из Триполи – Мне нужны мимы и танцовщицы! Остальных не тронем, – презрительно сказал пират.

– Мы можем подарить вам свирели, – криво усмехнувшись, ответил Алан. – Развлекайте себя сами, девочки.

– Вонючие шакалы! Если бросите оружие и станете на колени, возможно, сохраните ваши жалкие жизни, – прокричал разбойник в бешенстве.

– Если ты, еретик, развернешься и посадишь свой обгаженный зад на ту лохань, которая принесла тебя сюда, то возможно избегнешь, быстрого свидания с подземным Змеем, – спокойно ответил Алан.

Все слова были сказаны. Переговоры закончились. Как волна накатывается на берег, так и визжащая и орущая людская масса нахлынула на баррикаду.

На море дул ласковый теплый ветерок. Солнечные лучи расцвечивали бирюзовую гладь. Вдоль греческого побережья не спеша шла эскадра из трех кораблей. Впереди шел «дромон», царская огненосная триера. За нею две галеры сопровождения. Дромонами, т. е. дословно «бегунами» в Аравии называли одногорбых верблюдов, ценимых кочевниками пустыни за их неутомимость и скорость. За те же качества «дромонами» прозвали и большие военные триеры византийского флота.

Дромон представлял собою длинный весельный корабль, на котором гребцы располагались в три яруса у обоих бортов. Для такого судна требовалось двести тридцать человек команды, и оно вмещало дополнительно шестьдесят воинов морской пехоты. Дромоны снабжались специальными сифонами для выбрасывания на вражеские корабли «греческого огня». Этот состав из смолы и серы нельзя было потушить водой. Секрет его приготовления содержался в строжайшей тайне.

На палубе царской галеры у наварха[83] Никиты Халкуца собралась компания весьма высокопоставленных пассажиров. Они беззаботно пили прохладительные напитки, ели фрукты и беседовали, добродушно подтрунивая друг над другом.

Одним из них был наследник престола империи Роман. Это был красивый юноша, с пшеничного цвета волосами, розовыми щеками и красивыми глазами. Высокий, широкоплечий, «стройный, как кипарис». В речах он был приятен и спокоен, имел приветливые манеры. Все поражались и восхищались этим юношей.

Созданный, чтобы нравиться, он любил увеселения, любил хорошо поесть и еще многие другие удовольствия. Вместо занятий науками он только и думал, что о приключениях и всяких забавных проделках.

– Никифор, а почему ты не хотел брать меня с собой? Знаешь, как долго я уговаривал отца, чтобы он позволил мне поехать с тобой? – спросил Роман, единственный наследник Багрянородного «царя царей».

– Я не очень-то гожусь на роль няни для цезаря. Еще не уберегу… – шутливо ответил Никифор Фока, стратиг фемы Анатолика[84].Фока был человек лет тридцати, среднего роста, большеголовый, как все жители горных районов из провинции Первая Армения[85]. Цвет лица его более приближался к темному, чем к светлому. Волосы были густые и черные. Нос не тонкий и не толстый, а борода правильной формы, с редкой сединой по бокам. Стан у него был округлый и плотный. Грудь и плечи очень широкие, а мужеством и силой он напоминал прославленного Геракла. На загорелом и обветренном некрасивом лице, притягивали внимание черные глаза, озабоченные размышлением. Они прятались под мохнатыми бровями. Колючий взгляд, казалось, пронизывает насквозь. Облик и жесты выдавали в нем человека обладающего большой силой воли. Лет триста назад цезарь Ираклий мечтал о прекращении вражды между различными ветвями христианской веры. Для этого он предложил иерархам церквей компромисс – доктрину монофелитства. Эту доктрину не приняли ни сирийцы с египтянами, ни персидские несториане, ни латиняне. Вскоре от империи осталась лишь ее столица на Босфоре и немного территории, где население говорило на чуждом греческом языке. Ираклий своим указом запретил горожанам говорить на родном семитском языке, показав этим поступком всю глубину обуревавших его чувств. С тех пор, греческий язык, изучавшийся в школах города Византий как иностранный, стал государственным. На нем стали вестись службы в церквах. За прошедшее время, греческий стал родным для жителей Царского города. Но Никифор Фока, как и большинство жителей азиатской части страны, в быту продолжал говорить на армянском диалекте старого языка. Звучный титул, звучавший по-латински как «цезарь», или по-гречески «кесарь», с его губ слетал, как болт арбалета – «к-цр».[86]

– Но потом я передумал, – продолжал рассуждать Никифор. – Если я спасу юного цезаря от душных дворцов, приемов и этикетов, а так же нудных занятий по риторике и философии, то взамен он спасет меня от компании чинуши, способного говорить только о прибылях и налогах, – кивнул Никифор на третьего пассажира. – Я подумал, что цезарь внесет разнообразие в нашу компанию в этом наискучнейшем плавании с визитом вежливости в Рим. В гости к герцогу[87] Октавиану[88].

– Говорят, что он любит общество куртизанок? – поинтересовался Роман. – А еще он охотник, игрок, волокита за женскими юбками и пьяница. Ну, прямо как мой двоюродный брат со стороны матери, Ной Цимисхий[89]. Ох уж этот Цимисхий! Правда, он не пьет за здоровье Сатаны, как Октавиан. Несмотря на это вы с герцогом, как ровесники, вполне можете найти общие интересы. – Ты хочешь, чтобы я пил с ним за здоровье Сатаны? – ухмыльнулся Роман.

– Нет. Я имею виду охоту, игры и гулянки с девицами. Тебе самое время. А для меня все это скукота неимоверная, раз не с кем подраться. Даже морской путь совершенно безопасен. С халифом[90] Ифрикии[91] подписан, хоть и худой, но мир. Эмиры[92] Крита и Сицилии сдерживают своих морских псов. А вольные пираты побояться напасть на имперский флот.

Еще один из пассажиров, Василий Ноф нисколько не обиделся на словесный выпад Никифора в свою сторону. Как у всякого евнуха, у него было гладкое, холеное лицо. Внебрачный сын болгарки и свергнутого басилевса Романа I Лакапина[93], Василий был человеком умным и рассудительным, хотя и несколько прижимистым. Он весьма удачливо и примерно во всех делах помогал Константину VII Багрянородному, женатому на законной дочери базилевса Лакапина Елене. В борьбе Багрянородного с сыновьями Романа I Стефаном и Константином за скипетр, Василий Ноф выступил против своих сводных братьев. Оставшись единодержавным властителем, Константин сразу же назначил своего протовестиария[94] Василия патрикием[95], паракимоменом и управляющим синклитом. – Друг мой Никифор! Мы едем в Рим не для того, чтобы Роман гулял с блудницами Октавиана! А чтобы показать силу Византии и ее расположение герцогу Тусколо, хозяину Вечного города. Так уж получилось, что со времен Карла[96] Аппенинский полуостров[97] разделен на три части. На севере князей лангобардов франки объединили в королевство Ломбардия[98] или Италия. Владения южных князей лангобардов Византия объединила в свои провинции. Остались неприсоединившимися ни к северу, ни к югу княжества центральной части полуострова. За эти территории и идет борьба между Каролингами и Византией. И Рим – ключ в этой борьбе. Неужели ты забыл о восточнофранкском рексе Оттоне? – Продолжал, словно читал лекцию Василий. – Так я напомню тебе эту историю. Чтобы закрепить за собой царство Италийское, Каролинг Беренгар[99] маркграф Иврейский хотел женить старшего сына на молодой вдове цезаря Лотаря Адельгейде[100]. Вдова оказалась с норовом, за что и подверглась заточению. Из заточения она сбежала к своему деверю Октавиану Тусколо. Владыка Византии поощрял устремления Беренгара, и потому папа Агапит II[101] воззвал к восточным франкам, умоляя спасти Рим от «злого» Беренгара.

Вот тут-то, вняв мольбам римского пантифика, и подоспел другой Каролинг, «благородный» Оттон. Прямо как когда-то Аттила ринувшийся в Италию «за спасением чести» девицы Гонории, чтобы заодно приобрести и пол-Европы в приданое. Новый «спаситель обиженных вдовиц», перейдя Альпы с цветом норманнских баронов, так напугал ломбардийцев, что войско Беренгара разбежалось, даже не вступив в схватку.

Благодарная «жертва обстоятельств» немедленно отдала руку и сердце своему освободителю. Этот политический брак на вдовствующей Адельгейде, отдал во власть Оттона все Италийское царство. Правда сам он предпочитает жить в более суровом климате севера, подписав с местными аристократами вассальный договор[102] в качестве их сюзерена. Даже Ломбардию, как немецкий лен, он оставил все тому же Беренгару изъявившему покорность. Хотя уже без маркграфства Вероны и герцогства Фриульского, которое он подарил своему брату Генриху, герцогу Баварскому, – тоном учителя излагал произошедшие события Василий. – Наш визит вежливости – это, прежде всего, политический акт, напоминающий италийским аристократам и заезжим норманнам, кто является истинным хозяином в Восточных и Западных ромейских царствах.

Если станет уж совсем грустно, то ты всегда сможешь найти какого-нибудь спесивого франка при дворе герцога. И облегчить свою душу в хорошей драке.

– Успокоил, – усмехнулся Никифор. – Но почему базилевс делает трагедию из-за этого Оттона? Он что, первый? В Италии все как обычно. Так уж повелось там со времен Римской Республики. Очередному наемнику надоел беспорядок среди нанимателей. И он навел порядок в грызне аристократии. А заодно сам стал царем, посадив псов патрициев на короткий поводок. Не о чем беспокоиться, – рассуждал Никифор. – Интересно, сколько времени Беренгар сможет сносить положение вассала у дикого северянина? – Беренгару остается пока только скрипеть зубами, – так же рассудительно продолжал излагать Василий. – Герцог Октавиан и архиепископ Рима Агапит предпочитают служить не ему, а у рексу восточных франков Оттону. За их преданность тот благоволит им. А самому рексу нужен послушный иерарх западной Церкви, который рукополагает епископов не за их веру, а за их преданность правящей династии. Наглядный пример тому, как брата Оттона, герцога Лотарингии Бруно, папа Агапит рукоположил архиепископом Кельна. В благодарность за это Оттон поспешил привести войско эрманских рыцарей и баронов в Италию по призыву папы Агапита. Получился взаимовыгодный альянс, – продолжал разбирать политическую обстановку Василий. – Этот варварский рекс не так глуп. Он использует христианских епископов, как узду для заносчивых и независимых баронов. Не изволите подчиняться – получите обвинение в ереси и отправляйтесь бегом на костер. Он строит сильное государство на западе. И поэтому становится потенциально опасен для Византии. – Ладно, ладно, уяснил, – отмахнулся Никифор. – Что ж навестим Октавиана с Агапитом. Пусть и дальше остаются вассалами Оттона и запугивают им Беренгара. Но пусть Каролинги не забывают, кто истинный хозяин во всей Западной Римской империи и на Аппенинах, в частности. Кстати, говорят, что бароны Оттона так боятся смерти, что покрывают железом не только себя, но и своего коня, – заметил Никифор.

– Не думаю, что боятся, – таким же ровным голосом возразил Василий. – И нельзя недооценивать фронтальный удар тяжелой рыцарской конницы. Покрытые тяжелыми доспехами рыцари-норманны составляют конкуренцию легковооруженным берберским наемникам из Африки. В Риме сейчас много этого сброда. Иногда там проходят состязания. Сможешь сам составить представление о западных рыцарях, если по пути туда не произойдет нечего непредвиденного. Ведь берберских пиратов полно и в море.

Но прошу тебя Никифор, помни, что басилевс нас послал не для того, чтобы ссориться с Каролингами. Они все-таки, какие никакие, а христиане. А вот подданные халифа Магриба, которых сейчас полно в Италии, действительно опасны. И с ними можешь не любезничать.

– Что может произойти в пути? И чем же это так опасны берберы? – Презрительно скривил губы Никифор. – Обычные пираты и грабители. В лучшем случае наемники.

– Я знаю! – Встрял в разговор Роман. – Мы проходили это на факультете, в разделе о сектантах, которые в Персии зовутся шиитами. У нас это Павликиане[103], в Багдаде – Исмаилиты и карматы, а в Африке – Фатимиды.

И те и другие грабят и убивают, прежде всего, своих же собратьев по вере, но инакомыслящих. В отместку сектантов травят, как бешенных собак.

– А твой отец еще говорит, что ты ничего не знаешь и учиться ленишься, – удивился Никифор. Роман засмущался от похвалы своего кумира.

– Юный цезарь прав, – поддержал Романа и паракимомен Василий. – С берегов Африки ползет карматская зараза. Воинственных берберов и туарегов нанимают в свои отряды князья Лангобардии на юге Аппенинского полуострова.

Вместе с наемниками на полуостров попадают и имамы Фатимидов. Они сеют смуту и вражду. Мы уже когда-то потеряли Сицилию и Крит. Если ничего не предпринимать, то на очереди наши южные провинции на Аппенинах, впрочем, как и наши союзники в мусульманской Испании. И если для противостояния Фатимидам нам надо будет заручиться поддержкой Каролингов, мы сделаем это. А опасаюсь плавания я потому, что мир миром, но именно в таком же безобидном путешествии, пять лет назад от рук берберских пиратов погибла юная Берта, дочь Гуго, графа Арля и жена цезаря Романа. Помнишь ее, Роман? – Василий с некоторым любопытством посмотрел на наследника. – Ты едва начал ходить, когда тебе ее сосватал басилевс Лакапин. Если бы не тот несчастный случай, быть бы тебе Роман законным цезарем Италии. И не маячил бы теперь Оттон «спаситель вдовиц» у ворот Рима.

– Что я могу помнить? Мне едва тогда минуло 10 лет, а она была уже взрослой девушкой. Иногда мы играли, но больше времени она проводила со своим братом епископом, – проворчал Роман.

– Что поделать Роман. Не зря ведь говорят, что любовь и скипетр дружбы не водят, – вздохнул Василий. – Но после той выходки пиратов басилевс Константин действительно вышел из себя. Не в силах больше сносить дерзость критян и их внезапные набеги, он снарядил большое число огненосных триер. Добавил к ним вспомогательный[104] флот федератов и отправил к Криту. В то время твой Багрянородный отец надеялся одним ударом овладеть всем островом. Но…

– И получилось бы, – в сердцах воскликнул Никифор и ударил кулаком по перилам ограждения. – Если бы не трусость жалкого бездельника Константина Гонгилы. Любимца твоей бабки Зои, матери Багрянородного. Тоже мне командующий военным флотом. Престарелый пафлагонский евнух, украшенный славным достоинством патрикия. Благодаря этой бездарности, все собранное войско было разбито и уничтожено пиратами, – возмущался Никифор. – Запомни, Роман, если бы командование флотом доверяли бы военным, а не дворцовым бюрократам и лизоблюдам, давно бы от пиратов не осталось бы и следа. И тому наглядный пример твой дядя Роман Лакапин, флотоводец, занявший высокий пост соправителя империи, благодаря своим воинским талантам.

– А ты, Никифор, справился бы с пиратами на море? – Спросил Роман.

– Несомненно, – не колеблясь, ответил Никифор.

– Позволь усомниться, – возразил Василий. – Ты, Никифор, великий стратег на земле, и неоднократно это доказывал. Но пираты, между прочим, искуснейшие моряки.

А для битвы на море нужно знать кораблевождение и много чего еще. Может быть, поэтому Багрянородный доверяет командование флотом Гонгиле, даже несмотря на его преклонный возраст. – Ха! – ответил Никифор. – Для кораблевождения есть капитаны и навархи. Умелые и отважные. Такие, как наш наварх Никита. Ну, а пиратов надо бить не только в море, но и на суше. И самое главное, если речь идет о Крите, отсечь пиратов от Ливийского, Египетского и Сирийского берегов, от баз снабжения и сбыта, а затем…

– Эк тебя занесло, – проворчал Василий. – Тут удержаться бы на азиатском берегу Босфора, а он про Магриб и Сирию.

– На горизонте дым! – Послышался крик впередсмотрящего с мачты. – Накаркали, – поникшим голосом заметил Василий.

– Что тут у нас впереди, Никита? – Спросил Никифор у наварха.

– Портовый город Гитио в Лаконии, – незамедлительно ответил тот. – Похоже на нападение пиратов.

– Что думаешь предпринять, наварх? – Снова полюбопытствовал Никифор.

Наварх Никита в жизни был добродушным и упитанным евнухом. Но в случае необходимости он мог придавать своему голосу твердость металла:

– Передать сигнал на корабли сопровождения: «построение в линию». Приготовить огнеметные орудия, – отдал он приказ. Потом обернулся к Никифору:

– Похоже, пираты еще в городе. Горизонт чист. – Возможно.

– Тогда я выйду из-за мыса и перекрою пиратским кораблям выход в море, ну, а всю славу наземного сражения предоставлю тебе стратиг, – ухмыляясь, сказал Никита.

– Приемлемо, – согласился Никифор и мгновенно собрался, как волкодав, почуявший волка. – Бодливые бараны! Вам бы только подраться. Вы, верно, забыли, что на корабле находится наследник престола? – возмутился Василий.

– Верно, заметил, паракимомен. – Никифор добродушно пропустил нелестный выпад в свою сторону и повернулся к юноше. – Роман, смотри на представление, но не высовывайся с корабля наварха Никиты, а то басилевс мне голову снесет. А ты, Василий, будь добр, присмотри за наследником…

– Ах, ладно, – махнул рукой Василий, который звону мечей предпочитал скрип стила по доске и подсчет прибыли. – Играйте в свою войну, детишки-переростки…

Город понемногу оживал. Голоса радости от встречи потерянных родных перемежались со стонами скорби по убиенным. По улицам ходили вооруженные отряды императорской гвардии и военных моряков, выискивая затаившихся пиратов. Внезапное появление боевых галер, высадивших десант и перекрывших путь в море, было для пиратов столь же обескураживающим, как для города появление самих пиратов.

Налетчики не успели собраться после разгульной ночи и отдельные очаги их сопротивления были безжалостно подавлены. Горстка уцелевших морских разбойников ушла в горы. За ними немедленно снарядили погоню. В погоне участвовали как гвардейцы, так и множество ополченцев из местных горожан.

В разгромленном здании курии Никифор расположил временный штаб. Возле него находились и Василий с Романом. Сюда прибегали посыльные с докладами от командиров отрядов, сюда же приходили уцелевшие городские чиновники, представители цехов и корпораций и разнообразные просители.

Нахмурив брови, Никифор выслушал доклад Демны, коменданта гарнизона обладавшего полицейской властью. Тот был жалок.

– Почему убили городского эпарха? Ведь он собрал требуемый выкуп, – недоумевал Никифор.

– Не могу знать, друнгарий[105], – виновато пожал плечами начальник равдухов. – Могу предположить, что его убили в гневе, когда стало известно, что в городской стычке погиб один из пиратских вожаков.

– А почему ты и твои бездельники не смогли защитить город? Даже при всей убогости ваших стен, их хватило бы на то, чтобы продержаться до прихода помощи из столицы провинции.

– Мой господин! У пиратов были пособники, которые прошли в город под видом торговцев. Стража у ворот была перебита сразу же, а по улицам города пиратов провели соглядатаи, – оправдывался Демна.

– Допустим, ворота в город вы прозевали. А где была, разрази вас гром, охрана эпарха, куда подевались равдухи с улиц?

Чиновник закатил глаза и развел руками.

– Христофор! – Обратился Никифор к одному из помощников. – Много пленных? Надо выпытать у них, кто из местных помогал разбойникам.

Тут вбежал один из посыльных.

– Друнгарий! Отряд Марка в порту обнаружил ящики с золотыми и серебряными монетами и много мешков с награбленным добром. Их складировали в портовом амбаре, перед тем как загрузить на корабли.

– Хвала Богу! – Тут же подал голос Василий и засуетился. – Вероятно это казна эпарха. Государственный налог не должен пострадать от этих беспорядков. Никифор, я оставляю Романа на твое попечение. А сам немедленно отправляюсь в порт!

– Как скажешь Василий. Играй с монетками, детка, – не преминул вернуть приятелю долг Никифор. Потом обратился к своему помощнику: – Христофор! Выделить отряд сопровождения для паракимомена Василия!

С гордым видом Василий степенно прошествовал к выходу, не обращая внимания на едва сдерживаемые ухмылки грубой солдатни. – Христофор! Ну, так что там с пленными? – Снова спросил Никифор помощника, как только за паракимоменом закрылась дверь.

– Друнгарий! Пленных не очень много, – доложил тот. – Пираты не хотели сдаваться, а наши воины не хотели брать их в плен. Задержано только несколько северных варваров, а в порту среди кораблей торговцев и пиратских галер, обнаружено судно норманнов Гаутингов. Возможно, это и есть пособники пиратов.

– Эфикл! – Никифор взглянул на другого своего помощника. – Это я поручаю тебе. Бери с собой этого горе-коменданта. Дальнейшую его судьбу пусть решает новый эпарх. А сейчас нужно провести тщательное расследование, опросить свидетелей. Собери равдухов. Пусть снова патрулируют улицы. Городу нужен закон и порядок. – Друнгарий! К тебе просится ректор Алан Каратер, – доложил стражник у двери.

– Пропусти. – Разрешил Никифор.

В зал совещаний вошел Алан в сопровождении варяга.

– Приветствую тебя, друнгарий Никифор. Воистину сам Бог направил ваши корабли к нашему берегу. – Обойдемся без лести, ректор, – прервал его Никифор. – У тебя есть ко мне что-то конкретное? И что за варвара ты привел с собой?

Собравшиеся в зале зашушукались, кое-где раздались смешки.

– Позволь представить тебе моего спутника, – сохраняя невозмутимое спокойствие, ответил Алан. – Это рих Эрман Рыжий, секонунг[106] морских казар из Таврии. У латинов он известен как рэкс Герман, у сарацин как эмир Есман, у норманнов как секонунг Эрик. Герб его отряда: «Желтая лодья на синем море». Больше никто не смеялся. Все знали грозную репутацию варягов или, как они себя называли викингов – вольных морских наемников, диких «гусей», сделавших войну своей профессией. – Так много имен у одного человека, – хмыкнул Никифор. – Рекс, значит, титул ты получил от Святого отца из Рима? – Спросил Никифор, сверля пронизывающим взглядом норманна. – Немного не так, друнгарий. – Видя, что Рыжий готов взорваться, Алан вступился за товарища. – Римские отцы торгуют этими титулами со времен риха Федора[107], земляка риха Эрмана. После того как, базилевс Зенон[108], сменил в Италии прежних, неугодных Византии наемников. Но всякие наемники нуждаются в звонкой монете. И должность римского наместника сама по себе не дает золота. Вот рих Федор и позволил архиепископу Рима торговать этим титулом, закрыв глаза на то, что тот является наследственным и передается по праву крови. А вот у риха Эрмана Рыжего на его родине в стране Дори, да и дальше к северу, этот титул по-прежнему передается по наследству. Пусть даже кроме титула из наследства больше и нет ничего. – И для чего же нужен титул, если в кармане нет ни единой монетки? – Усмехнулся Никифор. Обстановка разрядилась. В зале раздались смешки.

– Владеющий титулом имеет право набрать дружину, стать вождем и взять все, что ему необходимо, – просто ответил Алан. – Секонунг Эрман не имеет земельных владений и ведет странствующую жизнь наемника – варяга на своем корабле. И у него есть отряд преданных ему воинов. Он остановился в нашем порту, в качестве моего гостя, по дороге в Испанию. Во время зачистки города от пиратов, было арестовано несколько человек из его дружины. Я готов поручиться за него и его людей. Во время пиратского набега мы стояли плечом к плечу при защите городского храма. Это может подтвердить и местный священник.

– Твоего ручательства достаточно, ректор, – махнул рукой Никифор. – Но позволь тебе заметить, что земляк твоего гостя Детерих из Равенны поступил намного умнее и заработал намного больше, – снова поддел Рыжего Никифор. – Он позволил продавать римскому папе то, чего нет и что нельзя пощупать и попробовать. А папа, как фокусник, превратил пустой звук в звонкую монету. Любой, имеющий достаточно золота, теперь может называть себя рексом. И у него будет папский пергамент, который можно посмотреть и пощупать, с гербами и печатями удостоверяющими его. На западе это стало модно, а папе выгодно. Собравшиеся в зале стали переговариваться и шушукаться. Где-то послышались смешки.

– Ладно, оставим это, – Никифор видел, как викинг помрачнел и снова разрядил обстановку. – Да что там титул какого-то рекса[109]. Римский архиепископ не постеснялся в свое время продать Карлу франкскому даже несуществующий в то время титул священного императора Западной Римской империи. В зале снова раздались смешки. Выдавил из себя кривую ухмылку и Эрман. Разрядив обстановку, стратиг стал расспрашивать наемника серьезно:

– Сколько у тебя воинов, и по какому такому делу, рекс Эрман из Таврии, ты направляешься в Испанию?

– Со мной вместе сорок два воина. Говорят, халиф Кордовы нанимает норманнских викингов для войны с викингами африканскими, берберами. В наших краях сейчас холодно, а здесь уже не так жарко, – с акцентом, трудно подбирая слова, отвечал Эрман.

– А почему не к агарянам на Крит? У тамошнего эмира тоже есть твои соплеменники норманны. Или даже в гвардию халифа африканского?

– На Крит не пойду, потому, что там нужно будет поверить в Мессию Ифрикии. Гораздо больше наемников идут к халифу Абдурахману[110] из Кордовы[111]. У него тоже за службу платят золотом, но не требуют сменить свою веру. – Очень хорошо, викинг. Я понял, к чему ты клонишь. Тебе не надо искать службы у халифа Кордовы. Храбрые воины ценятся везде. Как стратиг Анатолии, я найму тебя и твоих людей. И в свою веру насильно тебя обращать не буду. – В Грецколани умеют ценить профессионалов. – Эрман почтительно склонил голову, выражая согласие.

– Пока что присоединишься к отряду кораблей наварха Никиты. Плата будет стандартная, двадцать золотых на душу и премия – доля с добычи. В Византии достаточно мест, где храбрецам найдется возможность завоевать славу, а заодно и пополнить кошелек. – Закончил разговор Никифор.

Алан нетерпеливо прочистил горло, вновь привлекая к себе внимание Никифора.

– Что-то еще ректор? – Никифор удивленно вздернул бровь.

– Да, есть еще просьба.

– Что еще? – Скривился Никифор. – Если по поводу золота, то это к паракимомену.

– Нет, нет. – Поспешно успокоил его Алан. – Это по поводу спектакля. – Видя заинтересованный взгляд Никифора, пояснил: – На завтра, на стадионе было запланировано выступление местной театральной труппы мимосов. Позволь не откладывать представление и провести его в честь победы византийского флота.

Никифор минуту размышлял. – Что ж, город приходит в себя после погрома. Людям надо отвлечься от его последствий. Что будут показывать?

– Вторую часть трилогии о похождениях хитроумного Одиссея. Первая часть, как известно – комедия, третья – трагедия. В данном случае они будут не к месту. Но третья часть, мелодрама, будет в самый раз.

– Неплохой выбор. – Одобрил Никифор. – Кстати, ректор, пленные в один голос утверждают, что в городе Лев Триполитанский охотился за группой мимосов. Не знаешь почему? – Не имею ни малейшего представления. – Развел руками Алан. – Но поскольку моя супруга, госпожа Цира возглавляет театр Гитио, позволь, друнгарий, считать тебя и твоих спутников моими гостями на этом представлении.

По площади пробежал глашатай, который во все горло расхваливал предстоящее представление и выступающих в Амфитеатре мимосов. Со всех концов города народ повалил к месту представления. Заплатив две медные монетки, люди проходили по крытым коридорам, ведущие к местам для зрителей, расположенных на склоне холма и полукругом охватывающих площадку сцены расположенной у его подножья. За сценой располагались помещения мимосов: гримерные и комнаты для реквизита. По установленному порядку нижние ряды занимали представители мужской половины. Женщины занимали огороженные верхние места театра, куда проходили по отдельному входу. Зрители занимали места, шумно обмениваясь последними городскими новостями и слухами. Человек не может долго грустить. Веселый гомон царил в Амфитеатре. Скамьи были переполнены.

В огороженной центральной ложе почетных гостей встречал ректор Алан и начальник равдухов Демна, который изо всех сил стараясь услужить высоким гостям. Словно не замечая Демны, Никифор на правах старого знакомого представил Алану своих спутников.

– Ректор, представляю тебе цезаря Романа, паракимомена Василия и наварха Никиту. – Мы слышали, что мимосы Гитио не уступают в мастерстве столичным мастерам. И теперь хотим в этом убедиться сами. – Несколько свысока, но вполне любезно добавил Василий.

Как только в ложе показались Никифор с сопровождающими, зрительские ряды взорвались криками:

– Хай[112] кайсар! Хай Никифор! Слава цезарю! Хвала Никифору! – Скандировали трибуны.

Слуги поднесли гостям молодое вино. Отпив глоток с видом знатока, Василий одобрительно хмыкнул: – Редкий букет. – Эту прекрасную молодую кровь виноградной лозы разливали на прошлой неделе. – Тут же с заискивающим видом заговорил Демна.

Ответ патрикия утонул в громе аплодисментов. На сцену вышли мимы.

Один из актеров показал, как засмотревшись на ложу гостей, оступился и чуть не упал. Это вызвало взрыв смеха на трибунах.

Представление началось.

– Кто эта милая дева, что играет Цирцею? – спросил Василий у ректора.

– Моя дочь Анастасия. Так же талантлива, как и ее мать, – ответил ректор и после небольшой паузы попросил: – В моем имении сегодня, после представления, будет устроен торжественный обед по случаю отражения пиратского нападения. На него приглашены местные землевладельцы и предводители цеховых объединений. Прошу тебя, паракимомен, оказать мне честь и быть со своими спутниками сегодня вечером моими гостями. Я представлю вам своих домочадцев.

Василий немного подумал и снисходительно кивнул:

– Я принимаю приглашение.

В греческих городках и поместьях редко придерживались строгого этикета поведения, принятого при дворе царя царей. В Спарте в ходу было более демократичное отношение между полами, чем на материковой части империи. Раздельные застолья обходили, сервируя столы в тенистых парках. Собравшиеся гости свободно общались, гуляя по аллеям, мимоходом утоляя голод и жажду возле столов, уставленных фруктами и прохладительными напитками.

– Роман, позволь представить, очаровательную Цирцею, дочь ректора Алана, несравненную Анастасию. – С этими словами паракимомен подвел девушку к Роману. У Романа округлились глаза и перехватило дыхание.

Девушка была небольшого роста, но словно выточена из слоновой кости. Постоянные танцевальные упражнения придавали ее движениям грациозность. Цвета темной меди волосы и синие глаза говорили о твердом, но романтичном характере.

– Анастасия, красивое имя, как и носящая его, – произнес Роман, едва справился со своим дыханием. – Речь его была вкрадчивой и обольстительной.

– Ты очень добр, цезарь, – скромно потупив глаза, отвечала Настя.

– Мне понравилось твоя игра. У кого ты училась мимическому мастерству? – Сколько себя помню, с самого рождения. Моя мама играла со мной. На самом деле так она учила играть меня.

Видя, что молодые люди вполне довольны общением друг с другом, Василий оставил их одних.

– Твоя мама хорошая актриса? Откуда она родом?

– О, моя мама родом из аланов народа куру[113] в Тароне, где и постигала древнее искусство гусанов[114] и танцев вардзак, посвященных богине любви и красоты Анахит[115].

– Она что, язычница?

– Да нет, что ты, моя мама истинно верующая в Мессию Иисуса, я тут говорю о танцах.

– Хм. Да? – Хмыкнул Роман. – И моя мама из народа куру, но с побережья Первой Армении.

– Ха! Так ты выходит из землепашцев реатов – с чувством превосходства воскликнула Анастасия.

– Мой отец из династии всадников, сауроманов[116] Аршакидов[117]. Да к тому же он является Владыкой вселенной. И титул этот со скипетром ему передал дед Василий, которого, в свое время, короновал государь Малой Армении, то есть коренного Арийстана – Ашот Железный. А он, между прочим, является законным местоблюстителем Владыки, – не преминул похвастаться Роман.

Анастасия повернулась и пошла по аллее, теребя в руках цветок розы. Роман последовал за нею.

– И кто это придумал разделить землю арменов на части и по номерам?

– Это случилось очень давно. Сначала персы завоевали нагорье, изобилующее абседиантом. И сделали одной из своих сатрапий. Во время войн с персами, ромеи овладели частью этой сатрапии, где в горных долинах среди садов жили виноградари и пахари, оседлая часть народа куру и реаты. От персов ромеи и переняли новое прозвище реатов, которых персы называли «арии Ману». Со временем, слово «арии Ману»[118], или попросту армяне, стало в империи нарицательным для всех крестьян-пахарей. А все плодородные провинции Азии стали называть Армениями. Но оказалось, что это не совсем удобно. Плоды земли – это основное богатство империи. Но как же взимать налоги? Или, например, где собирать ополчение при необходимости? Вот бюрократы и придумали поделить империю на префектуры. Префектуры на диоцезы. Диоцезы на провинции. Правда, сейчас заменили провинциальную систему диоцезов, войсковыми фемами. По принципу назначения центра лагерного сбора ополчения с ближайших поселений провинции. Вот и получилось, что названия остались прежние, но каждой провинции присвоен собственный номер. Теперь каждому бюрократу понятно, что налог Второй Армении надо брать с города Севастии[119] Понтийской, а налог Третьей Армении с города Мелитена[120] на правобережье Ефрата[121].

– А почему пропустил Армению Первую? – Тут же спросила Анастасия.

– С Первой Арменией немного сложнее, – подумав, ответил Роман. – Сначала налоги взимали с города Леонтополя в диоцезе Понт[122]. Но потом старую провинцию с таким названием раздробили. Область Себастополиса[123] отошла к царю абхазов, а область Спер[124] к иверским Багратидам[125]. То, что осталось, добавили ко Второй Армении. Теперь налог провинции Первая Армения взимается с Кесарии[126] Каппадокийской. А дальше на восток, за Ефратом, откуда родом твоя мать, это персидская часть Армянского нагорья. Сейчас это территория провинции Армянский эмират[127] в арабском халифате[128]. Этот эмират тоже разделили на четыре Армении. И теперь две из них – это владения Ширакского[129] царства Багратидов.

– Как-то это все однообразно, – вздохнула Настя. Мне больше нравятся древние названия. Страна народа Ур – Урарту или, как говорит мая мама – страна рек, Наири. Красиво и неповторимо звучание ее провинций: Айрарат, Цопк, Алдзник, Васпуракан…

– Ха! Страна рек. Знаешь сколько в мире рек? Твои древние названия только все путают. Например, тебе скажут: «Езжай в Иберию! Там открыли новый театр». Куда ты поедешь?

– Конечно же, морем до Петры[130], а оттуда по реке Чорох в горы, в крепость Артвин[131].

– Но почему в Петру, а почему не в Себастополис или Барсино[132]? Я не говорил, что тебе нужно попасть в Иберию в горах Армянского Тавра.

– А разве есть на свете другая страна иберов?

– Конечно! Иберы живут и на западе Европы и на востоке. Этих мест так же много, как гор Альп в мире. Потому и албаны живут и в европейских Альпах, и на Балканах, и на Кавказе, – продолжал веселиться юный цезарь. – Ну, а если тебя пригласят играть в театре Триполи[133]?

– Так это недалеко, в Аркадии, – уверенно ответила Анастасия.

– Но почему ты решила, что это в Греции, а не в Африке и не в Азии? – Улыбнулся Роман и продолжал подтрунивать: – Давай попробуем еще. Например, если тебя пригласят совершить паломничество к Святым реликвиям в Иерусалим[134]. Куда ты направишься?

– Конечно же, в Константинополь! А разве есть другие Иерусалимы? – Искренно удивилась Настя.

– Недавно так стали называть Иевус палестинский[135], где казнили Иисуса Мессию, а еще раньше так называли Киев на Кавказе[136], тот, что возле двуглавой вершины горы. Вот тебе и древние названия – сплошная путаница. – Откуда ты все это знаешь? – Насупившись, спросила Анастасия.

– Так я же в школе учусь, и не в простой, а в столичном университете, – горделиво, с чувством превосходства ответил цезарь. – И там ученые мужи Константинополя говорят, что если бы все эти земли вдруг стали ромейскими, то сразу столичные бюрократы навели бы порядок в названиях. Анастасия молчала, обрывая лепестки розы.

Почувствовав, что политика наскучила девушке. Роман немедленно перевел разговор на более приятную и понятную ей тему. – Я слышал о театрах Сирии и Васпуракана и женщинах поющих и танцующих в них. Гусаны, кажется, их называют? – Да нет, гусаны – это те, кто играет на музыкальных инструментах и поет, а вот вардзаки – это люди постигшие искусство танца и сценической игры. – Мгновенно ожила Настя, почувствовав себя в родной стихии. – Вот, например, хочешь я изображу патрикия Василия? Анастасия придала своему лицу неприступно-напыщенный вид и величавой походкой прошлась перед Романом.

– Ха-ха-ха. Похоже, даже очень, – оценил Роман. – По-моему, ты уже в достаточной мере переняла у матери мимическое искусство. То, что ты изображала на сцене – смотрелось волшебно.

– Кажется, ты мне льстишь, – довольная похвалой, зардела Анастасия.

– Послушай, Анастасия, давай с тобой дружить, – предложил Роман.

– С удовольствием, тем более, что это ненадолго.

– Анастасия, а можно я тебя буду называть Настя?

– Мы еще не так давно дружим…

– А меня зови просто Роман. Мне с тобой так легко, как будто я тебя знаю всю жизнь.

– Ну что ж, Роман, если тебе не хочется сидеть за столом…

– А что ты хочешь предложить? – Спросил Роман, с любопытством глядя на нее своими глазами-маслинами.

– Ты любишь смотреть на звезды? Я, например, обожаю. Если не боишься, то пойдем, поднимемся на крышу.

Стояла теплая южная ночь. Звезды яркими алмазами сверкали на небосводе. Казалось, они с высоты наблюдают за людьми. От их пронизывающего взгляда было немного жутковато. И лишь Луна – ночное светило разгоняла мрак.

– Ты знаешь историю о красавице Аделаиде и злом Беренгаре? – Спросила шепотом Анастасия.

– Аделаиде, которую в Риме зовут Адельгейде? В общих чертах, – усмехнулся Роман. Расскажи ее ты, мне очень интересно послушать.

Собравшись с мыслями, глядя на звезды, Анастасия начала рассказ. Роман зачарованный волшебной ночью и ее голосом слушал не перебивая.

– Когда старый цезарь умер, управлять страной стала его вдова – юная Аделаида. Множество претендентов из герцогов и баронов просили ее руки. Но всем отказывала гордая красавица, ибо не было никого, кто зажег бы ее сердце. Но вот сгустились над ее страной черные тучи. Из-за гор пришел с войском злой князь Беренгар. Он захватил страну и пленил Аделаиду. И не нашлось никого, кто бы смог изгнать его. Князь со своей злой супружницей стали править в стране. Подданные Аделаиды с надеждой уповали на нее. Но что она могла сделать, сама подвергаясь ежедневным насмешкам и унижениям? Чтобы лишить народ последней надежды, решил злой князь женить на молодой вдове своего старшего сына. А тот был отвратительным, грязным, с огромными руками и красными глазами – настоящее чудовище. Конечно же, красавица наотрез отказалась. И тогда злодеи одели ее в рубище и заточили в самую высокую башню, ожидая, что она передумает. Но Аделаида твердо решила, что лучше смерть от голода и холода, чем замуж за чудовище. Анастасия замолчала. Роман явственно представил страдания хрупкой пленницы. Между тем Анастасия продолжала:

– Долго ли, коротко ли длилось ее заточение, но проведал о том злодеянии храбрый рыцарь Оттон. Князь северный. Собрал он войско и пошел спасать красавицу. Три дня бился он с Беренгаром. И злой Беренгар запросил пощады. Белый рыцарь спас Аделаиду, и, конечно же, они сразу полюбили друг друга. Оттон упал на колени перед ней и попросил руки у спасенной пленницы. И Аделаида с радостью согласилась, отдав рыцарю и свое сердце, и свою страну. Сам патриарх римский обвенчал их.

Глядя на восторженное выражение лица девушки, Роман сам ощущал в душе романтический подъем. Сразу же захотелось стать этаким Белым рыцарем, низвергающим врагов.

– Признаться, твоя версия этого события выглядит более романтично, чем в изложении паракимомена Василия, – сделал неожиданный вывод Роман.

На следующий день в зале городской курии собрались городские чиновники. Их собрал патрикий Василий. Сюда же пригласили старшин цехов города и представителей местной аристократии – владельцев земельных поместий. Все напряженно ожидали каких-то новостей и новых назначений исходящих из рук главного бюрократа государства.

Пока зал наполнялся, те, кто пришли раньше собирались группами и негромко переговаривались.

Патрикий Василий прогуливался по центру зала, общаясь с прибывающими людьми в неформальной обстановке. Движением руки он поманил к себе Алана Каратера и негромко заговорил:

– Ректор! Я знаю о том, как ты организовали защиту храма и доблестно защищал скрывавшихся там женщин и детей, – ровным голосом сообщил Алану патрикий Василий. – Я навел справки и мне известно, что ты успешно управляешься и с хозяйством в своем имении и в принадлежащей тебе корчме. Похвально!

– Рассказы преувеличены, но мне приятны лестные слова. – Алан учтиво склонил голову. – Моя роль невелика. Во время нападения мне помогли варяги. А управляться с хозяйством мне помогает моя жена. Она постигала это искусство в школе при храме в горах Тарона.

– Да-да я слышал. Что ж, подбирать умелых помощников – это главное умение любого успешного руководителя, – сделал неожиданный вывод Василий. – А что это за щит «Журавля», под которым вы бились?

– На самом деле я не всегда был куриалом – владельцем земли и ректором, – стал объяснять Алан. – Как известно, «перелетные птицы» ходят под разными щитами. Свою воинскую выучку я получил среди боевого братства «Серых Журавлей». И думаю, эта выучка осталась у меня на всю жизнь.

Василий внимательно выслушал. Кивнул, думая о чем-то своем. Потом, оставив Алана, заговорил с кем-то другим. Когда зал приемов курии заполнился знатными людьми Гитиоа, патрикий прошел во главу помещения. На место, обычно занимаемое эпархом. Гул голосов стих и наступила полная тишина, когда паракимомен обвел надменным взглядом собравшихся.

– Прошу внимания! В виду последних, известных вам событий, город лишился государственного управляющего – эпарха. Порядок и Закон в городе восстановлены силами императорской гвардии! Прежде чем покинуть вас, властью, данной мне басилевсом басилеоном Константином Багрянородным, я, патрикий и паракимомен Византии Василий Ноф, назначаю новым эпархом города Гитио Алана Каратера, ректора из сословия всадников[137]. Необходимые документы мной заверены и отправлены наместнику фемы Пелопоннес в Никополь.

– Слава басилевсу! Слава Василию! Хай сар! Хай Василий!

Официальная часть завершилась и собравшиеся снова стали собираться группами, обсуждая неожиданное назначение.

– Паракимомен! Благодарю тебя, но это чересчур неожиданно, – сказал Алан, подойдя к Василию.

– Что, не справишься? – Хитро прищурившись, спросил Василий.

– Я этого не говорил. Просто не ожидал такого доверия со стороны столь высокопоставленной персоны.

– Дело не в доверии, а в трезвом расчете. Я просчитал, что человек, не растерявшийся перед лицом врага, сумеет руководить и городом. И не благодари меня. Казну, что собрали пираты, я забираю и засчитываю ее в качестве годового налога города, с издержками на оплату воинам, участвовавшим в его освобождении. Так что тебя ждут непростые времена на этом посту.

Алан непроизвольно поднял руку и ухватился за свою голову. Василий, как бы ни замечая реакции собеседника, продолжал:

– Но есть и хорошая новость. Всех пиратов попавших в плен оставляем в качестве рабов в твоем распоряжении. Цены на живой товар нынче велики. Можешь их продать или использовать на работах. К тому же, если учесть, что государство сэкономило на сборщиках налогов, а тебе придется вложить средства в отстройку защитных сооружений, то, пожалуй, на будущий год, я распоряжусь урезать налог города до половины. И не надо меня благодарить.

Василий прошествовал к выходу, а огорошенный Алан остался стоять, так и не решив радоваться неожиданному назначению или нет.

В тот же день, ближе к вечеру, в порту было не протолкнуться. Военные галеры Византии покидали порт Гитио.

– Никифор! А мы на обратном пути остановимся здесь? – Спросил Роман.

– Это вопрос к паракемомену Василию, а не ко мне. – Никифор отвесил неуклюжий поклон в сторону Василия. – Он возглавляет этот поход, а я лишь обеспечиваю его безопасность.

– Кажется, цезарю Роману понравилась постановка местного театра, – произнес задумчиво Василий, глядя на далекий горизонт.

Роман покрылся пунцовыми пятнами.

– А что, чувствуется школа, – попытался сгладить положение Никифор. – И в столице не часто увидишь такой класс игры.

– Ну что ж, я думаю, можно будет на обратном пути, остановиться на денек. Освежить запасы воды и набрать провизии, – таким же ровным голосом задумчиво глядя на горизонт продолжил Василий. – К тому же надо будет удостовериться, что в городе жизнь наладилась, и с выбором эпарха я не ошибся.

Глава 2. В Константинополь

Прошел месяц. Византийское посольство из Рима возвращалась в Константинополь. Для пополнения припасов сделали остановку в Гитио. После торжественной встречи в порту, затем торжественного собрания в курии, эпарх города пригласил высоких гостей к себе в поместье на обед. Как принято, гости расположились в тенистом саду, утоляя голод у сервированных пищей столов. Вскоре общество распалось по группам интересов. Мужчины обсуждали особенности тактики ведения боя на открытой местности, с применением тяжелой латной конницы. Рассуждали также о лошадях, об урожае и повышении цен на рабов. Патрикий Василий, в окружении дам местного общества, рассказывал о последних римских сплетнях, модах и мимических постановках.

Роман с Анастасией уединились на заднем дворе.

– Роман, ты любишь запах сена? Полезли на сеновал. Оттуда хорошо смотреть на небо днем. Наблюдать за проплывающими облаками. – Анастасия была счастлива. Она смеялась и шутила.

– Настя, ты не представляешь, как я скучал! – Роман неотрывно смотрел на девушку. Он любовался каждым ее движением. – Этот месяц был для меня бесконечным.

– Не надо преувеличивать. Скоро ты вернешься домой, и тебя будет окружать много прелестных девушек. И тогда ты забудешь Анастасию из провинциального городка.

– Это неправда, возмутился Роман. – Я тебя никогда не забуду. Кстати, я хочу пригласить тебя в гости, в Константинополь. Поедешь?

– А как отнесется к этому базилевс базилеон, твой отец?

– Ну, во-первых, у меня «своя половина» в Большом дворце. Там есть изолированные помещения, где, если захочешь, сможешь жить в качестве моей гостьи. Во-вторых, отец так любит меня, что закрывает глаза на некоторые поступки не вписывающийся в принятый этикет. Кроме того, у меня есть сестры, которые будут рады получить несколько уроков театрального мастерства. И я представлю тебя моей матери севасте Елене, – уговаривал Роман.

– Твои сестры не захотят говорить со мной, с простой провинциалкой. А севаста Елена даже не посмотрит в мою сторону.

– Ну и что? Зато я покажу тебе лучшие места Царского города, – продолжал уговаривать Роман. – Ты увидишь архонтов[138] окрестных народов. Мы пройдем по всем столичным театрам, побываем на ипподроме, съездим на царскую охоту и будем устраивать развлекательные морские прогулки.

– А что я скажу папе и маме? Они не отпустят меня просто так.

– Родителям скажешь, что хочешь учиться. Школы Константинополя являются центрами светского образования. Успешный выпускник может рассчитывать на получение должности в рядах чиновной бюрократии или даже при дворе царя царей.

– Я не уверена, что они найдут средства для моего обучения в столице, – ответила Настя.

– Неважно, – продолжал гнуть свое Роман. – Константин Багрянородный, мой отец, основал бесплатную школу при столичном университете для талантливых детей. Он отобрал для нее лучших наставников. Философию и латынь там преподает его личный мистик[139] Константин, риторику – отец Александр, митрополит Никеи[140], геометрию – патрикий Никифор, зять эпарха Константинополя Феофила Эротика, астрономию – Григорий. Все ученики состоят на государственном попечении. Мой Багрянородный отец часто сам делит с ними стол и пищу, а также беседует с учениками. Да я и сам там учусь, – добавил Роман.

– И девушки там учатся? – Поинтересовалась Настя.

– Часть школы как раз и отведена для обучения благородных девиц, хотя у них своя программа. Девушки больше постигают науку хозяйствования: экономику и торговлю. Есть факультеты садоводства и животноводства.

– А театральные факультеты там есть?

– При университете точно нет, но в Царском городе есть несколько студий, где за умеренную плату, желающие могут постигать искусство мимов.

– Я бы поехала, – колеблясь, начала сдаваться Настя. – Но сначала поговорю об этом с родителями. – Твердо заявила она.

– Чтобы облегчить тебе разговор с родителями, я упросил Никифора Фоку, поговорить с твоим отцом. – Роман, как ни в чем не бывало, рассматривал проплывающие мимо облака. – Кажется, он пользуется у него авторитетом, и отказать ему будет трудно.

– Ну, ты и жук!.. – Анастасия, прищурившись, взглянула на Романа и шутливо погрозила пальчиком. – Потом оба взорвались смехом и, взявшись за руки, побежали. В то же самое время, в другом конце поместья Никифор Фока пытался сдержать обещание, которое из него вытянул наследник престола.

– Что ж, эпарх, вижу, что за управление городом ты взялся круто и без проволочек, – начал Никифор свой разговор с Аланом Каратером немного издалека. – Кстати, хотел тебя спросить, откуда появился новый комендант гарнизона с такими длинными белыми усами и бритой головой? Старый комендант показал себя не с лучшей стороны, но и о новом я тоже ничего не слышал. Кон Сивас, кажется? Уверен ли ты в нем?

Алан Кратер улыбнулся.

– Ну, он не всегда был Кон Сивас. На самом деле в боевых братствах известен как Сивый Конь. Это известное имя среди вольных наемников. Его отец из народа казак, а мать из северного племени белоглазой чуди. Это от нее он унаследовал белые волосы. В Гитио попал случайно, охраняя по найму корабль греческого торговца. Лучшего профессионала для организации защиты города мне и не надо.

– А он христианин? Мне доложили, что этот Кон Сивас совершил обряд жертвоприношения, принимая какой-то языческий обет.

– Хм. Уже успели доложить доброжелатели, – хмыкнул Алан. – Да верно он сбрил свой чуб. У казар принято сбривать свои волосы на голове и жертвовать их Богу. По их поверьям, из этих волос строиться воздушный мост на Небо, к подножью Белого Бога. И это не противоречит канонам христианства. Они оставляют на голове лишь клок волос и считают, что за этот чуб Бог выдергивает душу воина из бренного тела после смерти. Лишиться чуба – значит лишиться возможности попасть на Небо. Срезать чуб у воина может лишь враг. Или срезает он сам, в случае, когда принимает обет, не выполнив который не имеет права умереть.

– ???

– Он принял обет, что будет честно исполнять обязанности коменданта порта, пока я не найду вместо него кого-нибудь получше. – Могли бы обойтись простым подписанием договора, – проворчал Никифор. – Волосы волосами, но мне сказали, что он зарезал барана и подвесил его на дереве в роще возле храма. И ты там тоже был! Разве Христос не запретил приносить в жертву животных?

– Пустое. Потому что и это жертвоприношение не противоречит основе византийского христианства – Святой Троице. – Как можно связать жертвоприношение и Троицу? – Искренне удивился Никифор.

– Триединство Всевышнего проявляется в Священном Древе Рода, которое имеет в себе три Уровня – Правь, Явь и Навь. – Стал объяснять Алан прописные истины его родины, изрядно позабытые в цивилизованной империи. – Коренья Священного Древа, его нижняя часть, находятся в Нави – непроявленном мире Первоначал и Первопричин рождения. Это «тот свет» или иной мир, где главенствует безладье и морок. Он может быть одухотворенным и радостным, но также жестоким, черным и злым. Сырая Мать Земля, как говорят в народе.

Мир Яви – это ствол и ветви Священного Древа. В нем соединены видимое и невидимое, духовное и материальное, свет и тьма. В мире Яви Всевышний Род «играет» сам с собой, рождает и разрушает и таким образом познает себя. В «этом свете» проходит жизнь человека и в нем объединяются душа и тело. Именно в нем видно влияние духа на материю, а материи на дух. Здесь, познав Веру и знание Веду, человек сам может стать Творцом. И наконец, Крона Священного Древа – это мир Прави, мир духовной жизни и Законов Природы, Световида. Эти Законы пронизывают все порожденное Родом, давая ему упорядоченность и лад. В кроне рождаются «желуди» – души миров, растений и животных, Богов и людей. Но качества душ разные. Чтобы вырасти и развиться все души сущности начинают свой путь снизу – в Нави и, вырастая из-под Камня Алатыря, жизнь за жизнью увеличиваясь в Яви и улучшаясь, в конечном итоге возвращаются в Правь.

Поэтому казары жертву свежуют на дереве[141], которое символизирует Священное Древо. Дух возвращают Прави. Смерть, кровь и следы разрушения – Нави. А себе в Явь забирают материальное тело – мясо и шкуру.

– Очень поэтично, но я сомневаюсь, что это имеет какое-то отношение к христианству. – Сказал Никифор, терпеливо выслушав собеседника. – И хотя в Византии снисходительно относятся к чужим верованиям, я все же удивлен, что монахи и священники не подняли против него народ. Кто стал бы тогда разбираться в этих теологических тонкостях?

– Формально, кровь жертвы не испачкала алтарь церкви. Значит, это не расценивается, как жертвоприношение. А если Кон решил зарезать барана и угостить шашлыком своих друзей, то это Христом не возбраняется. Тем более, что он совершил благодеяние, отдав шкуру и потроха монахам. – Умно. Но, впрочем, тебе лучше знать это. Ты – эпарх, тебе и решать. – Никифор внезапно сменил разговор и, слегка помявшись, перешел к теме волнующей наследника. – Тер Алан! Позволь теперь мне говорить без обиняков. У тебя здесь сложилась успешная карьера. Дом, прекрасная семья. И гостей ты встречаешь отменно. Но дети… Не оставаться же им провинциалами. Твоя дочь – чудесная актриса, талант которой нужно развивать. Например, в Царском городе можно выбрать хорошее учебное заведение для твоей Анастасии. Ее будет ждать блестящее будущее. В свое время и мальчиков, когда подрастут, можно будет определить в военную или юридическую школы. – Никифор посмотрел на Алана, ожидая ответа. К его удивлению Алан ничем не выдал своего удивления столь неожиданным предложением.

– Я сейчас загружен делами. – Тактично ответил Алан. – Может быть, на следующий год?

– Поскольку ты сейчас занят на новой должности, я с удовольствием доставлю твою жену и дочь под своей охраной в Константинополь, где они смогут пожить в моем доме в качестве гостей. – Никифор тоже не привык отступать.

– Право, друнгарий, вы столичные любите ставить неожиданные задачи. То патрикий Василий озадачил меня неожиданной должностью, теперь и ты вынуждаешь меня в раз сделать то, что требует основательной подготовки. – А что тянуть? Проехать в столицу в свите паракимомена и под охраной стратига Анатолика. Такая честь выпадает не каждый день и не всякому, – продолжал настаивать Никифор.

– Ну, что же, – уступил Алан. – Я не против учебы дочери, но надо спросить у Циры. Захочет ли она проехать в Царский город и оставить там дочь учиться?

– Ну, так пойдем и спросим!

Мужчины подошли к группе женщин, которые засыпали вопросами паракимомена. Найдя себе благодарных слушателей, Василий чувствовал себя, как рыба в воде. Он что-то показывал на платье и демонстрировал кружева. В ответ слышались «ахи» и «охи», которые приводили паракимомена в умиление.

Стараясь не нарушить эту гармонию, Алан поманил к себе Циру. Он не стал тянуть «козу за хвост», а изложил все прямо и без затей. Никифор с нейтральным видом прогуливался неподалеку, но с напряжением прислушиваясь к разговору.

– Дорогая! Никифор Фока предложил определить Анастасию в столичную школу. Для этого он предложил тебе и Анастасии, в качестве его гостей, отправиться в Константинополь. Что ты по этому поводу думаешь, дорогая? – Я тоже думала об этом, – удивив Алана, ответила Цира. – Осенние праздники завершились, мои ученики разъехались по домам. Думаю, это прекрасное время для поездки. Но ты сейчас занят в твоей новой должности. А провинциалам трудно в Царском городе без связей и покровительства. К тому же обучение требует средств…

Краем уха, услышав ответ, Никифор выпятил грудь и хотел что-то сказать, но его опередили. Незаметно, как это могут лишь дворцовые евнухи, к Цире приблизился Василий и заговорил своим ровным, но вкрадчивым голосом. – Ты во всем права, госпожа Цира! Но эти военные такие прямолинейные и все привыкли решать необдуманно, с наскока. Сегодня здесь, завтра там. Что они могут знать о приличие, моде и светском обществе? Конечно же, неприлично замужней даме и юной деве без сопровождения мужа и отца, быть гостями у вдового мужчины. Поэтому, позволь мне предоставить свой скромный кров, на время вашего пребывания в Царском городе. Это будет в рамках приличия и не вызовет пересудов. – Василий сделал паузу, дав и Цире, и Алану, и Никифору усвоить сказанное. – А еще я одобряю твое стремление дать дочери светское образование. Константинопольские школы и университет – это престиж. Это центр европейского образования. Выпускники этих школ могут рассчитывать на получение должностей при дворе и в рядах чиновной бюрократии. Это самое распространенное образование среди византийской знати. И хоть попасть туда непросто, Анастасию я устрою в дворцовую школу благородных девиц. Думаю, покровительства паракимомена Византии будет достаточно для поступления. К тому же иногородним ученикам этой школы предоставляются комнаты в Большом дворце. И студенты получают денежное содержание из казны.

– Что ж, благодарю благородный патрикий. Это подарок судьбы для того, кто думает о счастье дочери. Тем более, глупо отказываться от того, что само идет в руки. Наши сборы не займут много времени.

Цира оставила гостей и поспешила в дом заняться сборами.

Константин Багрянородный был высок ростом, широкоплеч, широколиц и розовощек. С молочно-белой кожей, орлиным носом и приятным взором. Был он доброго нрава и приветлив со всеми. Любил поесть, выпить вина в хорошей компании. Славился щедростью в дарах и вспомоществованиях. И, конечно же, Константин любил поговорить, пофилософствовать. Но не все темы и не со всеми приближенными можно было обсуждать. Поэтому откровенные разговоры проходили в кругу семьи. С людьми, имеющими право свободно говорить с государем. А таких благодарных слушателей его философствований было немного. Постоянными и внимательными его собеседниками были патриарх Феофилакт и паракимомен Василий. Первый, ввиду своего доброго нрава и положения священника. Второй как человек, чье положение первого министра обязывало быть внимательным к собеседнику.

По возвращению в Царский город высокого посольства басилевс Константин внимательно выслушал доклады Василия и Никифора. Он остался доволен его результатами. В их честь во дворце был устроен торжественный клиторий[142].

После шумного застолья, как это часто бывало, он уединился в своем кабинете со своим неизменным собеседником – архиепископом Константинополя, Вселенским патриархом Феофилактом. Как брат севасты Елены, патриарх входил в число близких родственников басилевса.

В Византии строго соблюдался принцип «двух Владык». Первый Владыка царствовал на Небе. Второй – Владыка, воплощенный Бог на земле, приемник Иисуса – это был сам басилевс. И у него обязательно должен был быть помощник, иерарх[143] Церкви, руководящий «духовными делами». «Народ не может жить без веры, а вера должна быть подконтрольна», – часто говаривал отец Феофилакта, базилевс Роман Лакапин. С его точки зрения, лучше всего, если пост Вселенского патриарха занял бы кто-то из правящей Семьи. И поэтому, с самого детства, его отец, талантливый военный, ставший соправителем Багрянородного, предопределил Феофилакту судьбу священнослужителя.

Хотя, по складу характера, Феофилакт был человеком более светским, чем духовным. Он любил лошадей и скачки. Его любимое развлечение требовало немалых средств. Поэтому патриарх по выражению монахов-аскетов не прекращал всяческие безобразия, «рукополагая архиереев за мзду и прочие глупости». Вместе с тем, как и задумывал его отец, Феофилакт был безоговорочно предан Семье. Пока были живы отец и братья, патриарх был уличен в заговорах против Константина Багрянородного. Но участие в заговорах не выходило из круга семейных ссор. Оба заговора были раскрыты. Рядовые участники заговоров сурово наказаны. А Феофилакт по-прежнему оставался на патриаршестве. Вино и фрукты, журчащий фонтан создали необходимую атмосферу, и полилась непринужденная беседа, переходящая в философствования.

– Я слышал, что Василий привез к себе гостей, – начал беседу Феофилакт. – Еще говорят, что юный цезарь только и говорит о самой молодой из них.

– Что же в этом удивительного, что молодой человек увлекается девушками? – Константин был в благодушном расположении духа.

– Само по себе вроде и ничего, но вот моя сестра беспокоится. Прилично ли цезарю общаться с дочерью простого трактирщика. Нехорошие слухи могут пойти по всей столице.

Константин сделал глоток вина и, не спеша, оценив его вкус, спросил:

– Как звучит имя ее отца?

– По моим сведениям, его зовут Алан Каратер, – коротко ответил Феофилакт.

– Ка-ра-тер. – Словно пробуя на вкус имя, раздельно произнес его Константин и начал рассуждать:

– Судя по фамилии – это не просто трактирщик, но заслуженный ветеран из Скифов[144]. Только у Скифов боевые ветераны имеют право начинать свое второе имя со слова «кара», одним из значений которого является цвет – «черный». Что же из этого следует? Недоуменный взгляд в ответ.

– А то, что он из касты профессиональных военных. – Феофилакт кивнул головой в знак того, что принимает это объяснение. Константин не спеша продолжал: – Рассмотрим вторую часть его имени. В Малой Армении, например, слово «тер» в своем имени могут носить только главы родов. Люди с благородной, «голубой» кровью. Выходит он не простолюдин. Далее, собственность он имеет в Спарте, а не в приграничье. Значит купил ее на собственные средства, а не получил от государства. Следовательно, это не государственный военный, а наемник «казос», составивший свой капитал на войне. А судя по имени Алан, он не из морских бродяг – викингов, и не лесных – тервингов. Значит, принадлежит к касте сауроманов, что полностью соответствует римскому сословию «всадников». Суммируя все вышеизложенное, можно с уверенностью сказать, что столичная спортивная партия «голубых» будет полностью на стороне дочери ветерана. Ну, а расположенность к юной пассии цезаря партии «зеленых» обеспечивает, как наличие у ее отца трактира, так и покровительство паракимомена Василия. И такая поддержка двух крупнейших димов[145] Царского города делают нашу гостью подходящей компанией для наследника. Никаких проблем и пересудов, кроме пустого беспокойства любящей матери Романа. Феофилакт некоторое время широко раскрытыми глазами глядел на Константина, переваривая слышанное.

– И все это ты смог узнать из одного только имени? – Недоверчиво спросил он.

– Ах, дорогой мой шурин. Что касается имен и названий, то люди в этом отношении, как правило, консервативны. На самом деле все просто, если знать основные народные обычаи и традиции, которые у людей в крови и не меняются веками. Особенно в горах и лесах, где люди живут в дикости, вдали от цивилизации. Куда очень медленно доходят новые веяния и политкорректность.

Вот и юная гостья Василия, хоть и дочь трактирщика, но гордится тем, что она из касты скотоводов, а не земледельцев. Хотя о тяжелой кочевой жизни перегонщиков скота знает только понаслышке.

– Откуда ты знаешь, что она этим горда, если ты ее даже не видел? – удивился патриарх.

– Все знать – это моя работа, – с пафосом произнес Константин, но получив удовольствие от вида округлившихся глаз шурина, рассмеялся и сказал примирительно:

– Не только мать беспокоиться, чем живет ее сын. Да и Роман успел мне многое рассказать. По его словам, ему, наследнику престола империи, пришлось доказывать ей, дочери трактирщика, что и он из «всадников», из благородной касты древних скотоводов.

– Что за чушь! Что еще за каста скотоводов? – Фыркнул Феофилакт.

– О, дорогой мой, эта тема стара как мир. Порой мы и не задумываемся даже, что истоки нашей сегодняшней жизни лежат далеко в нашем языческом прошлом.

В ответ на недоуменный взгляд шурина, Константин немного задумался и начал рассказ:

– Когда-то давным-давно люди делились[146] на касты пастухов-шванов и земледельцев-реатов или, если угодно по-славянски, Арий манов. Лишь только появлялась первая трава, пастушеские семьи начинали перегонять отары в горы на альпийские луга. Их не останавливали ни весенняя распутица, ни пронизывающий ветер, дождь или мокрый снег. К тому же шванам приходилось тащить на себе нехитрый скарб и неокрепших ягнят. А еще надо было отбиваться от хищных зверей и хищных соседей. Вот в этой среде и зарождалась среди пастухов, каста воинов – марьев[147].Поздней осенью шваны снова перегоняли отары на зимовья. Но уже вниз, в горные долины. Туда, где все лето, в тепле и уюте, жили земледельцы. Реаты сажали овощи и фруктовые деревья. Они выращивали злаки, заготавливали зерно для людей и сено для скота в будущем зимовье. И, конечно же, пастухи считали, что перенесенные лишения и страдания в горах делали их более значимыми. Поэтому все решения в племени принимали пастухи, и глава общины мог быть только из их касты. А интересы земледельцев в племени представлял совет старейшин. Если племя разрасталось, то умножались и отары овец. Им требовались новые пастбища. И их уже приходилось отбивать у соседей. Получались межродовые конфликты. Но реаты неохотно воевали, бросая свои дома и поля. Для принятия какого-либо решения главам общин приходилось долго спорить с советом старейшин-земледельцев. Вот в таких конфликтах марьи оттачивали свои боевые навыки.

Иначе было в случае военной интервенции или захвата новых территорий. Для защиты и нападения главы общин соседних племен избирали единого князя-шейха из касты марьев. В период военного положения шейхи обладали диктаторской властью.

Если такое положение сохранялось достаточно долго, то земледельцы и вовсе лишались права голоса. Под страхом смерти реат не мог ослушаться воина. Не мог заступиться за себя или своих близких. Даже если его оскорблял пастух, хотя бы и из другого племени.

– А как же города, ремесленники, цивилизация? Мне кажется, ты преувеличиваешь и сейчас говоришь о реатах, как о простых рабах, – покачал головой Феофилакт. – Да, в наше время подобная дикость встречается разве что у варваров в забытых Богом горах, где пастухов больше, чем земледельцев. Там реаты так и остались бессловесными рабами. Другое дело на равнине. Где хлеборобов было гораздо больше, чем шванов. Тут, со временем, зарождались новые отношения. Ведь мнение большинства людей в сообществе диктуют правила поведения и жизни. – Вероятно, тяжело было бесправным реатам добиться равноправия и уважения со стороны пастухов князей, – с долей иронии произнес Феофилакт.

– Напрасно иронизируешь. Реаты требовали, как минимум, равноправия. И, конечно, права голоса. Им претили кровавые жертвы, которые привычно приносили своим покровителям пастухи. Иногда реаты восставали и сбегали от своих угнетателей. Об этом рассказывается в мифах о легендарном Хайке, вожде ариев Ману. О том, как увел он на север восставших реатов от диктатора и тирана Бела Мардука в Курдских горах.

Земледельцы, освободившиеся от тирании, смогли развить ремесла и построить города. Появились торговцы, осуществляющие связь между городами. Объединенные города создали цивилизацию.

– А как же пастухи? Разве могут земледельцы существовать сами по себе, общинами, без скотоводов, без царей? – Феофилакт подумал, что загнал Константина в угол.

– В том то и суть, что и земледельцы и скотоводы зависят друг от друга и существовать по отдельности не могут, – как ни в чем не бывало, продолжал базилевс. – И речь идет лишь о равновесии. Если угодно – о равноправии в обществе.

Именно поэтому в этой бурлящей среде зародилась новая, третья ветвь власти. Каста Пирров-жрецов. Жрецы выражали волю богов, поэтому имели право выполнять судейские функции между двумя кастами. Это была хорошая узда как для тирании шейхов, так и для анархии реатов. Это уравновешивало власть. Но равновесие – состояние хрупкое и, если оно нарушается, наступает время, кровавого хаоса. Единство и противоборство трех каст продолжается и в наше время. Иногда, чтобы лучше понять день сегодняшний, надо непредвзято взглянуть на день вчерашний.

– Все, что ты рассказал, весьма занимательно, – заключил Феофилакт. – Ты долгое время уделял древним языческим рукописям. Но для христиан имеет значение лишь то, что написано в Библии. Отражено ли подтверждение твоих слов в Священном Писании?

Константин задумчиво взглянул на жизнерадостно журчащий фонтан.

– Разумеется. Наглядный пример такой борьбы донесло до нас и Писание. В записях о хеттском пастушке Хазарсифе и выведенной им из дельты Айгюптоса[148] общины земледельцев. Сам Хазарсиф был сыном хеттского шейха, следовательно, принадлежал к высшей пастушеской касте. Его приняли в семью фараона и первоначально называли по принадлежности к месту обитания его родного племени – Хазар. Так было принято во многих сообществах раньше, да и сейчас тоже. Позже, дочь фараона, воспитавшая его, придумала ему другое имя и стала называть его Моисеем. – Почему вообще семья фараона взяла на воспитание чужестранца с берегов Хазарского моря? Как ты думаешь? – Феофилакт с любопытством взглянул на Константина.

– Это объяснить просто, – терпеливо ответил тот. – Какие люди наиболее пригодны для войны? – Константин спросил и сам себе ответил: – Марьи из касты пастухов! А где фараон мог найти их? В двух местах: на западе – погонщики верблюдов из Ливийской пустыни и на востоке – колесничие народа куриалов, известных по Писанию как гиксы.

– Зачем фараону марьи? Разве у него недостаточно было своих воинов? – Недоверчиво поинтересовался патриарх.

– В спорах за территории недостаточно собственных людей умеющих сражаться. А обучать и содержать большую армию в мирное время и хлопотно и очень затратно. Но всякая война – это тяжелая работа. И побеждает в ней тот, кто имеет больше опытных воинов. Когда-то фараон из Фив Яхмес[149] сделал ставку на марьев из Ливийской пустыни[150]. Сначала их силу он опробовал на юге, в Нубии. А потом разбил государство гиксов в дельте Айгюптоса. Хотя перед этим ему еще пришлось вступить в союз с пиратами Крита[151]. Пираты блокировали побережье, а чернокожие наемники фараона с суши штурмовали и разрушили Аварис[152], столицу гиксов. Так как с обеих сторон сражались марьи, то бои были чрезвычайно ожесточенными. Пленных почти не брали. Желая обезопасить дельту реки от вторичного нашествия гиксов, Яхмес вторгся и в Палестину[153]. Его войска после трехлетней осады, взяли крепость Шарукин[154], последний оплот гиксов вблизи границ Айгюптоса.

Феофилакт, страстный поклонник лошадей, удовлетворенно кивнул:

– Это известная история. Гиксы привели с собой в дельту Айгюптоса лошадей из Нисейской[155] долины. И мы теперь имеем возможность наблюдать на скачках их потомков – прекрасных арабских скакунов.

– Нет худа, без добра. – Константин улыбнулся и продолжал:

– А во времена Моисея в Айгюптсе правил фараон Аменхотеп IV[156], Эхнатон, который сделал ставку на своих восточных, азиатских соседей. Фараон возродил связи с гиксами и объявил себя Верховным жрецом нового божества – Алого Солнца, Атона. Объединившись с шейхами[157] государства куриалов Миттани[158], он смог нейтрализовать влияние на трон шейхов Ливийской пустыни, подчинил олигархов из сената-булэ[159] и установил в Айгюптосе свою диктатуру. – Выйдя из-под влияния западных шейхов, Эхнатон автоматически попадал под влияние восточных. Разве не ты говорил, что надо опасаться приведших тебя к власти, ибо они могут потребовать слишком многого? Например, вернуть им Аварис!

– Это понимал и Эхнатон, – одобрил кивком вопрос патриарха Константин. – И поэтому не слишком полагался на шейхов из Миттани. Для осуществления своих целей он нанял профессионалов наемников, вольных «казос» – гусей, «кочевых птиц», сделавших войну своей работой. Тех, кто прибыл издалека и не имел интересов в Айгюптосе.

Шейхи куриалов, получив отпор от Яхмеса на юге, стали совершать походы на север, где стали известны под именем киммерийцев. В свою очередь на севере киммерийцы растревожили Скифов. Марьи, которые известны в Азии под именем хеттов, в свою очередь, стали совершать набеги на юг. Военным бандам нет смысла воевать друг с другом. Для этого есть богатые города с мирными обывателями и слабыми правительствами.

Поэтому шейхи с обеих сторон договорились и разграничили подконтрольные территории. Таким образом, военизированное государство хеттов в Каппадокии[160] вполне мирно уживалось с таким же государством Митанни в северной Месопотамии. Но все, же они были соперниками. И поэтому сын хеттского вождя у трона фараона стал сдерживающим фактором для гиксов.

– Теперь мне понятно, почему фараон принял в свою семью сына вождя не с Месопотамии, а с далекого Кавказа, – сделал вывод Феофилакт. – Но все, же наемники служат за золото и могут предать, если им посулят большую цену, – проворчал он.

– Друг мой, ты как обычно смотришь в корень вопроса, – похвалил Феофилакта Константин. – Но, во-первых, наемники дорожат своей честью. И, во-вторых, их вождей, так или иначе, привязывают к правящей династии. Хазарсиф[161], например, воспитывался при дворе фараона, его дочерью. По той же причине, Византия прибегает к услугам федератов наемников из далекой Скифии. И всячески приближает к правящей династии их вождей. Их используют в противовес обосновавшимся на наших границах разномастным Гаутингам. Поэтому, дабы укрепить наши северные рубежи, я стал крестным отцом мадьярскому хану Дьюлу[162].

– Вполне ясно. Но как был связан хетт Моисей с земледельцами-реатами Айгюптоса, детьми Сары[163]?

– А вот как. Как известно, благие намерения приводят к страшным последствиям. Война требует не только значительных усилий, но и дополнительных затрат. Земледельцев Айгюптоса стали душить налогами, для содержания воинов. В очередной раз, поставив их в положение бессловесных рабов. Воспитанник фараона Моисей, как представитель благородной касты, был, конечно же, возведен в княжеское достоинство. Для содержания его самого и его марьев, ему были пожалованы земли у дельты реки, населенные сынами Сары. Реатами, оставшихся бесхозными на Ниле, после того, как Яхмес уничтожил их курианских шейхов в Аварисе и Шарукине. Константин на мгновение задумался:

– Фараону Эхнатону нужен был богатейший порт в Абиссинии, контролирующий выход из Красного в Аравийское море. Ему нужно было контролировать весь путь из Средиземного моря в Индию, а также к берегам Восточной Африки. Поэтому долгих сорок лет любимец фараона Моисей возглавлял экспедиционный легион северных наемников. Он воевал в Нубии[164] и Абиссинии[165], собирая сведения о новых землях на юге. Пустыни, тропические леса и многочисленное воинственное население Африки делали войну там бесперспективной. Болезни подточили силы Моисея, и фараон отправил его в свое имение поправлять пошатнувшееся здоровье. А тем временем реформаторские идеи Эхнатона стали мешать торговцам. Война в Абиссинии положила конец их сделкам на юге. Прервался поток кофе и пряностей, сандалового дерева и слоновой кости, золота и самоцветов. Олигархи несли убытки и не жалели золота для смены неугодной власти.

Их усилия были не напрасны. В конце концов, трон в Айгюптосе захватил узурпатор Хоремхеб[166], умертвив наследника Эхнатона – юного Тутанхамона[167]. Хоремхеб объявил Эхнатона еретиком и начал преследование приверженцев культа Атона, бога князей и воинов. По приказу нового фараона беспощадному уничтожению подверглась и столица Эхнатона, Ахетатон. Были разрушены не только храм Атона, царские дворцы, но и особняки приближенных Эхнатона. Был подвергнут опале и Моисей. В таких условиях он стал подумывать об эмиграции. Но и становиться изгоем голодранцем на старости лет Моисей тоже не хотел. Ему помогли обстоятельства.

Константин замолчал и отпил вина. Феофилакт тоже молчал. Весь его вид говорил о том, что он очень заинтересован и ждет продолжения истории. И Константин не стал его разочаровывать.

– Незадолго до этого взрыв вулкана на острове Санторин[168] уничтожил многие прибрежные города Средиземноморья. Затем на побережье обрушилось то, что позже назвали «сорок казней»: пепел, красные отравленные воды, саранча. И последствия: голод, мор и т. д. Надо сказать, что у сарацинских родов был, хоть и находящийся под запретом, но законно избранный глава булэ, с правами Верховного жреца – кузнец Аарон[169]. Князь Моисей назвал Аарона своим побратимом[170] и описал прелести земли Обетованной. Ааронподнял голодающих реатов, сыновей Сары в Исход. В пути переселенцев должны были оберегать от разбойников марьи пастухов с гор Падана[171] под командой Хошеа Навина[172]. Которых пригласил шейх Итро[173], на службу к зятю Моисею.

Под благим предлогом Моисей и Аарон испросили разрешения у фараона вывести голодающий еврейский народ с разоренной дельты Айгюптоса на земли оазисов Синайского полуострова[174]. Фараон поначалу разрешил. Но сообразив, что его обманули, и Моисей собирается покинуть пределы его державы, отправился в погоню. Вполне естественно. Ни один царь не захочет терять людей, приносящих ему материальные блага. А тут уходил целый народ земледельцев.

– Значит, Моисей схитрил?

– Очевидно! Но что делать реатам, привыкшим возделывать землю у большой воды в тесных оазисах? Моисей знал о богатых абиссинских портах, куда свозили товары купеческие корабли из Африки, Персии и Индии. Почему бы реатам не сменить побережье Средиземного на побережье Аравийского моря[175], думал Моисей? – А как ты объяснишь всевозможные чудеса, которые сопровождали Исход? – спросил Феофилакт.

– Оставим чудеса для сказочников. Божественно приукрашивать события – это по их части. Уверен, что марьи Моисея придумывали какие-то военные хитрости по заметанию следов. А перейдя море и избавившись от преследования, Моисей повел реатов западным берегом Аравии[176], к ее южной оконечности. К землям, напротив Абессинии. Но только вот случилась незадача – те земли были уже заняты. Там жили родственные Сарацинам, племена сыновей Агари, Агаряне. Чтобы выжить Сарацинам пришлось батрачить на Агарян. Так минуло еще сорок лет. – Ошибся Моисей, – заключил Феофилакт. – Он ведь полагался на свои сведения о богатых землях по ту сторону пролива.

– Конечно, – согласился Константин. – Поэтому, в конце концов, Моисей стал подумывать о новом Исходе. Теперь уже на север, в земли средиземноморской Палестины. Но надо сказать, что большая волна после взрыва вулкана и «сорок казней» уничтожили не только дельту Айгюптоса, но и цветущие Заросли Палестины. После катаклизма, спаслись лишь пастухи, выпасающие овец высоко в горах. – Что еще за Заросли?

– Хм, – довольный, что может блеснуть знаниями, хмыкнул Багрянородный. – В то далекое время на юге Палестины, обитал богатый народ мадьян[177]. Смешанный из многих племен народ, потерявший свою веру и духовность. Ими владела всепоглощающая жадность. И наживали они свои богатства неправедно. Где обманом, где грабежами. Тем не менее, их обширные земли были покрыты великолепными садами и парками, которые назывались Заросли. Волю народа, якобы, выражало подобие Совета из глав всех родов, булэ. В него входили разбогатевшие на нечестной торговле олигархи. Которые, конечно же, заботились не о народе, а только о своих прибылях. Для защиты народа от врагов булэ назначал князя. В то время, это место занимал шейх и пир[178], князь и священник Итро. И, несмотря на свое высокое положение, все его воззвания к честности и благоразумию олигархов, пропадали втуне. Как видишь, в Зарослях процветали анархия и беззаконие.

Феофилакт кивнул, давая понять, что ему понятны эти обстоятельства. Константин продолжил рассказ:

– Как я уже говорил, Большая волна уничтожила цветущие Заросли. Прибрежные города еще пустовали, но жизнь там постепенно возрождалась. Моисей выбрал подходящий момент. На побережье Средиземного моря снова нужны были реаты выращивающие зерновые культуры и заготавливающие корма на зиму. Нужны были ремесленники, выделывающие шкуры овец. И даже торговцы обменивающие мясо скота на предметы необходимые в быту. В общем, без горожан и земледельцев местные пастухи чувствовали себя обездоленными. Вот почему и Итро сразу согласился, когда Моисей предложил привести с собой на Синайский полуостров реатов сарацинов, влачивших жалкое существование в Аравии. Феофилакт кивнул, соглашаясь с доводами рассказчика, а Багрянородный продолжал развивать свои мысли:

– Сказано – сделано. Достигнув границ Палестины, Моисей категорически запретил Сарацинам родниться с выжившими мадьянами, чтобы те не заразились их греховностью. Моисею пришлось долго ломать голову. Как заставить переселенцев безоговорочно подчиняться себе, при этом, не нарушая своих обещаний о райской жизни и свободе? Сарацины не хотели быть бессловесными рабами. Они хотели, чтобы с ними считались. Хотели возродить свои утраченные вольности, свой булэ. Некоторые даже, назло Моисею, стали родниться с мадьянами. И стали заражаться идеями анархии. Его ждало повторение судьбы Итро. Попав в затруднительное положение, Моисей уединился на горе, чтобы подумать и воззвать к Отцу Небесному.

Надо сказать, что Моисей продолжал быть приверженцем золотого Атона, которого хетты называли Конем Хорса, богом алого, осеннего Солнца и временем сбора налогов. Богом князей и воинов. А реаты Аарона, как все земледельцы, поклонялись серебряному Быку Амону, рога которого символизировали полумесяц. Потому, что это было лунное божество, покровительствовавшее земледелию, которого карфагеняне называли Ваалом, а греки – Блестящим Зевсом. Как можно было в этих условиях совместить две веры и, таким образом, утвердить власть?

– А что же Аарон, побратим Моисея? – спросил Феофилакт. – Ведь на правах Верховного жреца он должен был, как то помочь князю?

– Он и помог. В отсутствие шейха Аарон, на правах Пира, попытался объединить оба культа и выковал бога реатов в новом обличье – в образе Золотого Тельца. И назвал его Израиль[179].

– ???

– Ничего нового он не придумал, – улыбнулся Константин. – Если вспомнить, что у норманнов Тартарии[180] объединяющим символом служит живой белый, то бишь «Серебряный Конь». Где конь символизирует Хорса – солнечное божество язычников, а его серебряный цвет – лунный полумесяц. Позже эту же идею перенял и Соломон, сделав своей печатью изображение звезды в полумесяце. А в недалеком прошлом идею Аарона возродил и Мухаммед[181] в своем Аллахе, который можно перевести как «Золотой Полумесяц». Ведь древний корень «ал» лежит в основе слова «алый», обозначающий цвет червонного золота. И цвет осеннего солнца. Луну же египтяне и сейчас называют словом «Аах»[182]. Свое новое учение Мухаммед с успехом опробовал в Медине[183], когда, под своим Золотым Полумесяцем, примерил и объединил арабских пастухов кочевников и еврейских торговцев самаритян.

– А как же в христианстве? – И в христианстве все тоже! На щите Константина Великого два символа. И Солнце и Полумесяц. Хотя я предпочитаю серебряный равносторонний солярный крест с лучами, расширяющимися от центра к краю. Своеобразный символ маятника качающегося от созидания к разрушению. Ведь равновесие – состояние неустойчивое. В жизни гораздо важнее не оно само, а стремление к нему. – Действительно, этот символ показывает путь к равноправию и равновесию, – согласился Феофилакт и Константин и продолжил рассказ: – Но Моисей, к сожалению, увидел в образе идола Аарона лишь то, что Амона ставят выше Атона. Следовательно, заподозрил он, булэ будет над князем. Очевидно, Моисей не захотел закончить жизнь, как Итро. И тут ему помогли марьи Навина и их земляки левиты, предки которых тоже вышли из княжества Падан, что в горах Загроса. Те, которых позже назвали коленом Левия[184]. Чем это закончилось, ты знаешь.

– «И стал Моисей в воротах стана и сказал: кто Господень, ко мне. И собрались к нему все сыны Левины. И сказал он им: так говорит Бог: возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего. И сделали сыны Левины по слову Моисея: и пало в тот день из народа около трех тысяч человек»[185].– Просто прекрасно, Феофилакт. Меня всегда восхищала твоя способность говорить цитатами, – похвалил патриарха Константин.

– Это всего лишь зазубривание текстов. И ничто по сравнению с твоим незаурядным умом, – сделал ответный комплимент Феофилакт.

– Ну, вот и обменялись любезностями, – рассмеялся Константин.

– Что же, по-твоему, было дальше с Моисеем и переселенцами реатами? Наверное, Моисей нашел компромисс? – продолжал расспрашивать базилевса Феофилакт.

– Моисей вынужден был искать компромисс. Не мог же он поубивать всех мадьян и всех евреев. В том числе и своего брата. Если опустить пафос Писания, говоря простым языком, скрепя сердце, он согласился на равенство каст шванов и реатов. Он разрешил создать булэ от двенадцати родов. А позже даже государство им созданное стало называться в честь бога земледельцев – Израилем. Но все это при условии сохранения верховной и абсолютной власти князя. И это он отразил во вторых Скрижалях[186]. Дав людям Закон, изложенный письменно, Моисей под страхом смерти запретил всякое идолопоклонство и аллегории связанные с ними. Но и это еще не все.

– Этого было мало?

– Да, разумеется. – Константин неспешно отпил вина, смакуя и наслаждаясь его вкусом. – Заметив вопросительно-ожидающий взгляд собеседника, пояснил:

– Не только Эхнатон начинал реформы с узурпирования жреческой власти. Юстиниан также говорил о двух властях, управлять которыми должен стремиться каждый государь: священстве и царстве. Одной, из которых Создатель поручил заботиться о душах, а другой – управлять телами людей. К этому я бы только добавил, что для уравновешивания первых двух властей и для решения спорных вопросов между ними, существует третья власть, власть арбитра – судейская. – Константин немного подумал и продолжал: – В начале беседы я упоминал, что для сохранения равновесия между тиранией и анархией, для решения кастовых споров между пастухами и реатами, была создана третья сила – жреческий суд. Вопрос только в том: а судьи кто?

В народе Моисея жрецами были избранные народом главы общин! Такие, как Аарон. И значит, можно было предположить, что решения суда были бы на стороне общины, а не князя. А это совсем не нравилось Моисею. Решение ему подсказал тесть Итро.

И тогда Моисей узурпировал обе власти и лишил еврейский народ права выбирать себе судий. Он назначил себя Верховным жрецом вместо Аарона. И назначил жрецами и судьями над сарацинами все тех же левитов, повязанных с князем пролитой кровью израильтян. А во время раздела земли колену Левину, доказавшим свою преданность, отвели сорок восемь городов, из которых тринадцать были назначены для священников-судей. – «И сказал Господь Моисею, говоря: Приведи колено Левино, и поставь его перед Аароном[187]…», – процитировал патриарх. – Слава Богу, что в наше время священником можно стать по зову сердца, а не по назначению. Хотя и мой отец, будучи басилевсом, тут тоже немного схитрил. Обошел-таки и Синод[188] Константинополя и Эпинагогу – византийский свод законов, где прописано равноправие светской и духовной власти. И если Синод Царского города воспротивился воле базилевса и не стал возводить в епископский[189] сан шестилетнего мальчика, то синод Рима оказался намного сговорчивее. И отец возвел-таки меня в сан епископа при помощи продажных римских легатов[190], – засмеялся Феофилакт. – Это было нетрудно, если учитывать, что синод Рима «пел под дудку» Марозии. Развратной дочери римского консула Теофилакта, комита[191] Тускулума[192]. Обладая незаурядным умом, твой отец Роман Лакапин поступил так же, как и Моисей. И таким образом он сосредоточил обе половины власти в одних руках. И через тебя, он добился полного контроля над Церковью, – подтвердил Константин. – Хотя формально церковный и светский суды остались разделенными. Как символ независимости двух ветвей власти. – А я все же считаю, что духовный суд во все времена будет главенствовать над светским, царским судом. Потому что судит не по «букве закона», а Божьей вести, по совести. Закон слеп, а потому, не учитывая обстоятельств, может оправдать вселенское Зло. Слепое соблюдение «буквы закона», может привести к абсурдным решениям.

– И ты можешь обосновать это? – Константин откинулся в кресле, с интересом глядя на собеседника.

– Для этого достаточно обратить взор на Италию. Там где светская власть настолько сильна, что аристократы законом прикрывают свой разврат и грабежи. По прихоти высокородных шлюх духовными отцами народа назначаются их любовники или незаконнорожденные ублюдки. Впрочем, расскажу совсем недавний случай, – рьяно стал отстаивать свое мнение патриарх. – Недавно в храме Божьей мудрости – Святой Софии, разбирали дело одной бедной армянки. Богатый торговец бросил на обочине дороги подыхающего осла из своего каравана. Дети той женщины нашли его и выходили. Осел стал большим подспорьем в их нехитром хозяйстве. Однажды на базаре караванщик увидел этого осла, опознал по клейму и подал жалобу на женщину в светский суд. Судья вынес вердикт по закону. Осла – собственность торговца, вернуть хозяину. А на женщину наложили штраф за воровство. Несчастной грозили тюрьма и разорение. И тогда она обратилась в суд духовный, при храме.

– И какой же вердикт вынес суд духовный? – Поинтересовался Константин, а довольный патриарх ответил:

– Формально осел караванщика издох. Но лишь Божьим соизволением ожил, чтобы служить наградой богомольной семье. Женщине вернули осла, а на торговца был наложен штраф за клевету и месяц покаяния за то, что не разглядел промысел Божий. Решения по обоим судам были приняты противоположенные, поэтому запрос был направлен на Высочайшее Имя басилевса. Тебе, Константин, как Владыке Вселенной, придется выступить арбитром в этом деле.

– Хм, мой секретарь еще не докладывал мне о нем, – задумался Константин и через минуту сказал: – Вот для таких случаев и существует Верховный арбитр, сглаживающий острые противоречия в достижении равновесного баланса двух судов, – подчеркнул он. – Что касается этого конкретного казуса, то я склонен поддержать решение духовного суда. Торговец не обеднеет. А вот несчастная женщина и ее дети – это то, что собственно и составляет народ, охлос[193]. Уверен, что резонанс от этого дела будет работать на укрепление царской власти.

– Это доказывает, что ты наместник Бога на земле и судишь по совести, – заключил довольный Феофилакт. – Вот и получается, что божий суд, по сути, главенствует.

Константин встал, подошел к окну, выходящему на море. Задумчиво глядя на голубую гладь и скользящие по ней корабли, возразил:

– К сожалению, духовный суд не панацея. Я мог бы привести тебе сотню примеров, когда судились язычник и христианин. И решения жреческого суда принимались не в пользу язычника, на том простом основании, что он язычник. – А я слышал, что в Атиле для этого случая находится семь «духовных» судей, – привел пример Феофилакт. – Два кади для мусульман, которые судят по шариату. Два кади для иудеев, которые судят в соответствии с Торой. Два кади для христиан, которые ведут суд по Евангелию. И один для язычников, который судит согласно языческим обычаям, т. е. «по велениям разума».

– Профанация, – тут же возразил Константин. – А если спор возникнет между иудеем и язычником? Какой из кади будет их судить? – Феофилакт не нашел, что ответить и базилевс продолжал аргументировать: – В Хазарии не сложилось единое государственное право, поэтому там нет и светских судов. Малех Атиля по сути скопировал систему судопроизводства введенную Моисеем. Назначенные им судьи создают только видимость духовного суда. На самом же деле подгоняют свои решения под указания тирана.

– Это двойные стандарты тиранического суда, – упрямо буркнул патриарх. – Я же говорю о чистом духовном суде.

– Хорошо, – кивнул головой Константин. – Для примера, давай взглянем на страны Востока. На халифат мусульман. Где во главе государства изначально стояли религиозные лидеры – халифы. Пиры, ставшие шейхами. Праведные халифы были более светскими и могли находить компромиссы. И все бы ничего, но последнего из них убили. Как и следовало ожидать, в государстве началась междоусобица[194]. Основными лидерами противостояния стали военоначальники пророка: Али Талиб[195], занявший место халифа, и сирийский наместник Муавия[196].

– Я слышал, что Муавия обвинял Али Талиба в связях с убийцами последнего халифа. Его сторону приняла и жена пророка Айша[197].

– Это все «пища» для охлоса. На самом деле шла обычная борьба за власть, за право лидерства в религии между представителями арабского и неарабского происхождения.

– Какой прок от этого в самой вере в Бога? – Между борьбой за власть и самой религией нет ничего общего и никогда не было, – подтвердил Константин. – Надо отдать должное Али Талибу. Он встал на путь примирения между различными течениями мусульман, за что и был зарезан фанатиками. За этим последовали очередные экзекуции: сунниты[198], шииты[199] и хареджиты[200] поочередно стали вырезать друг друга. И чем дольше продолжалась междоусобица, тем больше выигрывали фанатики от религии. Шариат – совокупность морально-этических и религиозных норм ислама – подменил Закон, обязательный для представителей всех конфессий. Куда подевалась свобода выбора, совесть и Божья мудрость? Духовный суд исламистов, поставленный во главу государственного управления, привел к кровавым расправам и репрессиям.

Немусульмане стали покидать злосчастную страну, поделенную на эмираты[201]. В том числе и еврейские общины, прожившие в Персии одну тысячу двести лет. Разве такого хотел пророк Мухаммед объединивший когда-то арабов и евреев в Медине? И тут надо отдать должное персидским князьям, или, если угодно, султанам[202] Буидам[203]. Халиф при них занял свое место – место духовного лидера государства. Пира, имама. Через султанскую власть братья Буиды разделили светские и духовные суды в халифате. Теперь государственный закон гарантирует равные права всем гражданам. Независимо от вероисповедания. И тем самым они постепенно возвращают величие Персии. – На Западе все наоборот, – задумчиво сказал Феофилакт. – Там шейхи становятся Пирами и своими законами попирают все нравственные нормы. Похоже, что Рим проявляется в современном мире как продолжение Самарии[204], а халифат как продолжение Иудеи[205], после того, как Великий Израиль времен царей Давида[206] и Соломона[207] распался на два враждебных государства. – Очень похоже, – подтвердил Константин. – Если учесть, что первые свою неуемную алчность прикрывают духовным символом Креста, а вторые свою духовность прячут под маской алчного Полумесяца, сулящего неземные богатства. – И какова же тут роль Византии? – Византия сохраняет позицию вселенского центра. Уравновешивая маятник. Тот самый равносторонний крест Константина, с лучами, расширяющимися от центра.

Наша империя достигла процветания за счет богатств созидаемых реатами, ремесленниками и торговым людом. Им принадлежит «красная», третья по влиянию спортивная партия Византии. Поэтому и базилевс носит красную обувь, символизирующую землю и тех, кто трудится на ней. Но флаг государства «белый», символизирующий священство. И с «голубым» крестом, благодаря архонтам, не жалеющим жизни во славу величия державы. Поэтому базилевс, как вселенский арбитр, должен править не только с божественной справедливостью, но и в согласии с «буквой» Эпинагоги. Опираясь на общественное мнение и поддерживая равновесие. Если же император впадет в грех и превратиться в деспота, то станет ненавистен народу и должен быть свергнут, если на то будет воля Божья. Мы могли бы называться Новым Израилем, но наш бог – Иисус, а не Бык. Мы могли бы называться Новой Арменией, но не к лицу ромеям называться именем персидской сатрапии. Поэтому мы называемся Новым Римом – Византией, по имени маленького порта основанного сарацинскими купцами и ставшего новой столицей великой державы. И при всем нашем величии, мой наследник вынужден доказывать девчонке из захолустной дыры, что его прадеды – пастухи-кочевники, – спустился с облачных высот на землю Константин. Он криво усмехнулся.

– Пастухи, но из династий Великих царей Востока, – добавил Феофилакт. – А я все думал, почему твой дед Василий[208] так сильно хотел получить скипетр[209] власти Аршакидов?

Я подозреваю, что дело не просто в жалкой палке, полученной от архонта Багреванда[210]. Если мои подозрения верны, это было затеяно из-за парфянского наследства. Если бы Ашот[211] признал базилевса Василия приемником Великих царей Парфии[212], то Василий формально мог бы претендовать на всю территорию Малой и Передней Азии, захваченных войсками Багдадского халифа. И это сработало.

– Да ты прав. Но не совсем. Речь идет не только о парфянском наследстве. Это частность. Речь идет о Золотом троне Владыки Вселенной, Верховном судье над всеми царствами, созданными реатами Хайками[213] и о Золотом Руне народа куру. Позабытыми истоками.

– Это еще что такое? Я думал, что Золотое Руно – это один из греческих мифов.

– Это то, что привез вместе со скипетром и красными сапогами Владыки вселенной тагавор[214] Ашот. – Я понимаю, что золотой жезл – ценный дар. Но неужели под Золотым Руном ты имеешь ввиду рыжую шкуру барана, наброшенную на трон Соломона в Большом триклине[215] Магнавры Царского дворца[216]?

– Это не просто шкура. Как я уже говорил, по старым традициям солнцепоклонников, глава общины – это еще Пир, Верховный жрец. Поэтому он хранит руно золотистого барашка – «хьрка», которую в народе куриалов почитают, как символ божественной благодати Хварр – Солнца. И, конечно же, все цари стремились завладеть Руном, чтобы наглядно показать своим оппонентам, что они владеют не только царской властью, но и жреческой. – Опять языческая блевотина. Ересь. Тьфу, – сплюнул патриарх.

– Это я и имел в виду, когда говорил, что многовековые обычаи так сильно вошли в кровь и плоть людей, что порой трудно понять их истоки. Ты чаще, чем позволительно духовному лицу, посещаешь стадион. – Константин махнул рукой на попытавшегося протестовать Феофилакта. – Речь сейчас не об этом. – Как только Феофилакт угомонился, базилевс продолжил: – Наверняка, ты там наблюдал, как наши архонты братья Фока – Никифор и Лев, а с ними вместе и наследник Роман, частенько носятся верхом. И при этом стараются выхватить друг у друга шкуру барашка? А что происходит в горных поселках, аулах? То же самое. Молодые парни, соревнуясь между собой, бегают, как архары, от аула к аулу. С той же шкурой. Сейчас это игра. Но как часто мы задумываемся над ее древним смыслом? То, что сейчас игра, раньше оборачивалось в нешуточные войны. Со времен аргонавтов все претенденты на трон стремились похитить в горах, у пастухов солнцепоклонников из народа куру, шкуру золотистого барашка – Хварно, Золотое Руно. – Ну, с Руном более или менее понятно, – вздохнул патриарх. – Но не хочешь ли ты сказать, что и золотой жезл имеет свой скрытый смысл?

– Разумеется, – улыбнулся Константин. – Золотой жезл или скипетр – это подобие того оружия, которым владели потомки богов. Так же, как и красная обувь, символизирующая земледельческие общины, на которых держится Владыка. Все эти атрибуты власти придумали потомки легендарного Диметра[217], праотца земледельцев и его брата пастуха Гисанэя[218]. И владеющий ими обладал правом Верховного арбитра над всеми народами. С незапамятных времен ведется соревнование за обладание как Хварно, так и скипера Владыки, за право обладания и жреческой и судейской властью. А местоблюстителем, Владыки и поныне является тагавор Арийстана[219].– Но Ашот не был тагавором Арийстана, когда привез скипетр Василию, – хитро прищурился Феофилакт.

– Молодец, заметил, – похвалил Константин Феофилакта. – В этом и состоял план Василия. Еще задолго до того времени католикос[220] и князья из разных областей Армении организовали собрание и решили выйти из состава Арабского халифата. Они просили халифа Аль-Мутамида[221] признать Ашота независимым царём. Больше десяти лет тянулся этот вопрос.

И тогда Василий решил вмешаться и предложил Багратиду компромисс. Ашот должен был вручить ему скипетр Владыки Вселенной, а за это Василий обещал помочь ему стать тагавором возрожденного Арийстана. О том, что телега была впряжена впереди лошади, со временем никто бы и не вспомнил. – Хм, – хмыкнул Феофилакт.

– Для согласования действий к Ашоту отправился с дарами евнух Никита, – продолжал Константин. – И как видишь все получилось. Василий стал Владыкой Вселенной, а Ашот стал тагавором Ширакского царства в Карсе, т. е. возрожденного Арийстана. – А что же, этот самый Золотой трон Владыки Вселенной? Он где-то существует? – Феофилакт презрительно скривил губы. – Если бы существовал подобный, его давно бы приволокли в Константинополь.

– Незачем, – рассмеялся Константин. – Зачем тащить то, что и так есть в каждом храме?

– ??? – Константин прочитал недоумение на лице патриарха, что заставило его еще больше развеселиться. Когда он вдоволь насладился своим маленьким триумфом, то рассказал:

– Видишь ли, если вспомнить о древних языках, то, как я уже упоминал «ал» – это золотой, а «таш» на скифских языках обозначает камень. Таким образом, Золотой камень можно отождествить с Золотым троном. Что на языке Скифов звучит как алтарь. Согласись, что незачем тащить какой-то алтарь в Константинополь, если он и так есть в каждом храме Царского города.

– Да-а, я не думал об этом, – нисколько не обидевшись на Константина, задумчиво произнес патриарх.

– Если верить поэмам, еще легендарный богоборец Кей Кавус[222], стремился овладеть Алтарем Солнца. Но за дерзость Бог покарал его. По слухам, этот Золотой трон и сейчас стоит где-то в центре Кавказских Альп. Но это, скорее всего очередной символ. Потому что стратиг Мерван Глухой, ставший позже последним халифом Омейядов[223] из Дамаска, долго воевал с каганом[224] хазар за обладание этим артефактом. И, в конце концов, разбил хазар по обе стороны гор. Но Золотого трона он там так и не нашел.

– Наверняка, ему попадались алтари в языческих храмах. Только он, как и я, не увидел тождества между Золотым троном и обычным алтарем, – констатировал Феофилакт. – Ни это ли блестящее доказательство того, что Алтарь Солнца такой же блеф, как и вся прочая языческая ересь? – Может быть. Во всяком случае, мой дед не стал завоевывать горные твердыни ради всевластия. Тагавор всех армян и куриалов является местоблюстителем и хранителем скипетра владыки Вселенной. Именно в Арийстане, в ее области Тарон, когда-то стояли огромные идолы Деметра и Гисанэя. Так, что передав скипетр и руно моему деду, ишханац ишхан Ашот I Багратуниюридически закрепил за ним древнее право быть Владыкой и судьей над всеми царствами мира.

– Мне теперь становиться понятным старинное выражение: «Сломать свой скипетр – потерять трон», – усмехнувшись, заметил Феофилакт.

– Я еще не сломал скипетр, но трон подо мною уже зашатался, – пошутил и перевел разговор на более актуальную тему Константин. – Эмираты агарянского халифата сейчас в Арийстане, Каппадокии и Сирии. Там, где находится богатейшие порты и древние города, цветущие сады и плодородные земли. Лакомый кусок для любого царя. Наши кратковременные успехи в Азии закончились сокрушительным поражением от эмира[225] Хамвдана[226].

– Ты говоришь о сражении при Марате в Сирии? – Догадался Феофилакт. – Да ужасное поражение. Я навестил магистра[227] Варду[228] в его особняке. У него на лице страшная рана. Но еще страшней рана у него на сердце, ведь его старший сын Константин оказался в плену у агарян. Что ты намерен предпринять в этой ситуации?

Константин задумался и стал рассуждать:

– Магистр Варда Фока постарел. Ему уже тяжело командовать схолами[229]. Я, пожалуй, дам ему отставку. Пусть лечится и отдыхает дома. Но было бы неразумно лишать архонтов Азии права на месть. И тут интересы империи, и интересы семьи Фока совпадают. Его средний сын Никифор показал себя как амбициозный и умелый друнгарий, выдающийся стратиг фемы Анатолика. Что скажешь, Феофилакт?

– Я не видел его в сражении, но знаю, что он исправно ходит в церковь и причащается. К тому же он щедр на пожертвования монастырям.

– Богобоязненный военный, – резюмировал Константин. – То, что нужно. Из таких стратигов получаются самые лучшие доместики схол, главнокомандующие. Так как основное внимание в будущей компании надо уделить отвоеванию плодородных земель Азии, я назначу Никифора доместиком схол Византии вместо отца. И возведу его в магистры. А младшего сына Варды Льва поставлю на место стратига фемы Каппадокия[230].– Это разумно. Братья Никифор и Лев смогут на равных сойтись с эмиром Хамвданом.

– Да, военные силы в наших азиатских провинциях будут сбалансированы. Но вот чтобы добиться перевеса, надо будет искать себе новых союзников. Например, активней привлекать к союзу с Византией норманнов Тартарии. Твой отец, Роман, уже делал такую попытку. И не безуспешно, – заметил Константин.

– Это ты о чем? – Феофилакт приподнял бровь.

– О захвате Русами эмирата Барда[231] в Кавказской Албании[232], – напомнил Константин и стал рассказывать более обстоятельно. – Роман Лакапин в своей азиатской политике сделал ставку на другую семью местных архонтов – Куркуасов. Назначенный им доместиком схол Иоанн Куркуас Старый[233] с сыном Романом и двоюродным братом Феофилом, стратигом фемы Халдеи[234] передвинули границы Византии далеко на восток. За двадцать два года они отбили у халифата более тысячи городов и крепостей. Но Двин[235] взять не смогли. И дело не в том, что у них не хватило умения, а в том, что они тогда столкнулись с двойными стандартами в политике Ашота[236], сына тагавора Смбата[237]. А началось все с того, что два Ашота стали претендовать на царское место в Шираке. Ашот, сын Смбата и его двоюродный брат Ашот, сын Шапуха. Я тогда встал на сторону Ашота, сына Смбата, прозванному позже Железным. И даже отправил в 915 году друнгария Млеха, чтобы византийские отряды помогли, утвердиться ему царем Ширака в Карсе. Тогда же, по моей убедительной просьбе архонт Вирка[238] Аденарсе[239] возложил корону на голову Ашота. Ведь по древнему обычаю нахарары[240] Гугарка[241] являются местоблюстителями владык Арийстана. Наместник халифа в Закавказье, в Армянском эмирате арабов, находился тогда в городе Барда. И предпочитал войне торговлю. Поэтому, Ашот, сын Шапуха, заручился для себя поддержкой другого государя – Юсуфа[242], эмира эмиров и наместника Атрпатакана[243]. Но Юсуф не посмел развязать войну с Византией из-за Вирка и Ширака. Тогда он поставил второго Ашота царем в Двине, хотя тот юридически входил в эмират аль-Арминию, Закавказскую провинцию халифата.

Вот так и получилось, что один Ашот стал царем в Карсе, а другой в Двине. Практически все вернулось к границам, по которым еще в 4 веке от Рождества Христова царства Великой Армении поделили[244] между собой Римская и Персидская империи. Но когда базилевс Роман Лакапин, совершенно справедливо полагаясь на благодарность и союзническую помощь со стороны Ашота Железного, думал, что сможет провести ромейские войска через территорию восточной Армении к Гурганскому морю, его ожидало разочарование. Оба Ашота внезапно помирились и объединились. Они приняли приглашение эмира Сбука[245], который к тому времени сменил попавшего в опалу Юсуфа. Вот их объединенное войско и встало стеной на пути друнгария Куркуаса Старого возле Двина. – И ты знаешь, почему Ашот поступил так вероломно? – Феофилакт поджал губы. – Готов поспорить, что тут не обошлось без влияния еретических сект тондракийцев[246] и павликиан, ненавидящих христиан Византии.

– Конечно. Это очевидно. Но не только, – объяснил Константин[247]. – Ашот свои интересы поставил выше союзного договора с Византией. Благодаря своему предательству, он объединил царства Карса и Двина в единое. И вынудил халифа признать его властителем объединенных царств, с титулом «царь царей», шахиншах Ширака.

– И мой отец спустил это Ашоту с рук?

– Твой отец поступил так же, как в свое время фараон Эхнатон. Лакапин плюнул тогда на обоих Ашотов. Не было смысла договариваться с тондракийскими сепаратистами, которые предпочли союзу с христианами союз с мусульманами.

Он стал планировать восточную компанию севернее Армении. Через Кавказскую Албанию. Чтобы достичь победы в регионе, он привлек третью силу, которая не имела своего интереса в Закавказье. Базилевс, ни много ни мало, отправил войско наемников с севера захватить Барда – ключ к Закавказской провинции Арабского халифата. Города, где находилась резиденция самого наместника. И норманны прекрасно справились с поставленной задачей.

Тайное перемещение викингов по водным путям Закавказья обеспечивали византийские федераты: царь Вирка Ашот сын Аданарсе и царь Абхазии Константин из Кутатиси[248]. Сначала норманны поднялись на лодках по Фасису[249]. Потом перетащили лодки через перевал и спустились по Куре. Глубокой ночью миновали Тпхисский эмират[250] и под утро вошли в протоку, ведущую к городу. Затем внезапным налетом с воды, захватили столицу провинции.

По замыслу Романа, пока норманны удерживали Барда, к ним должно было подойти подкрепление с запада. По левобережью Куры – союзнические войска абхазов. По правобережью – объединенное войско ромеев и Картлов Вирка. – Да, если бы планам моего отца суждено было осуществиться! Если бы не дворцовый переворот в Константинополе, – мечтательно произнес патриарх. – Наши легионеры уже мыли бы ноги в Гирканском море. – Возможно, возможно… – согласился Константин. – К сожалению не все его сыновья обладали царскими достоинствами. Ни чета тебе и Василию. Но мы-то с тобой и паракимоменом, главой синклита, сможем продолжать осуществлять его планы. Я не могу пока задумывать боевые действия на востоке, в сторону Гирканского моря. Зато с такими друнгариями, как Никифор и Лев, мы сможем вернуть Византии юг Малой Азии, Сирию и, возможно даже, остров Кипр.

– Можешь всецело рассчитывать на меня и поддержку Церкви, – заверил Константина Феофилакт.

– Что ж, так тому и быть, – заключил Константин и хлопнул в ладоши, привлекая внимание палатина[251]. – Вызвать ко мне паракимомена, асикрита[252] и препозита[253] – распорядителя дворцовых церемоний.

Один из палатинов согнулся в поясном поклоне и, пятясь, удалился выполнять приказание базилевса.

По случаю нового назначения и скорого убытия в Амориум, центральный город фемы Анатолик, в доме принадлежащем фамилии Фока был устроен торжественный прием. В неформальной обстановке семья Фока придерживалась свободных греческих обычаев. Мужчины и женщины собирались для общения в парке и садах, окружающих поместье. Хотя позже, придерживаясь этикета, рассаживались за Пиршественные столы в разных палатах, по отдельности. Собралось много гостей. Дворец и парковая территория были освещены тысячью свечей. Огни сверкали, отражаясь в каплях фонтанов и драгоценных камнях, в украшениях присутствующих женщин. Да и многие из присутствующих мужчин не пренебрегали массивными кольцами на пальцах, золотыми цепями на груди и вышивкой жемчугами. Гости ходили кучками, общались. Повсюду стояли столики с прохладительными напитками, восточными сладостями и фруктами. Обслуживающие их слуги следили, чтобы бокалы гостей были наполнены. В портике играли музыканты.

Слышались приглушенные смешки и взрывы хохота.

– Говорят, в Андалузии сарацины построили фабрику для производства бумаги? – Спрашивал один.

– Шелк и кожа надежнее, а папирус дешевле, – отвечал другой. – Думаю, у бумаги нет будущего.

– Никифор! Расскажи, как ты проткнул эрманского рыцаря, – выкрикнул кто-то.

– Расскажи, расскажи! – раздались еще выкрики. Магистра обступили любопытные.

Никифор слегка смутился.

– Да ничего особенного. Во дворе у герцога я случайно наступил на ногу одному швабскому хлыщу. И он тут же вознамерился дать мне пощечину. – Да ну? И что же ты? – Загалдели слушатели.

– Мне показалось все это нелепым. Просто какой-то гибрид баронской спеси с Кодексом чести нарта.

– Да не про это. Что с пощечиной? Он ударил тебя? И ты стерпел это? Расскажи! Расскажи! – Стали уговаривать его со всех сторон.

– Я же сказал, что он только вознамерился… – Никифор посмотрел на затаивших дыхание слушателей. – Но не успел. Я сломал ему руку.

Дамы шумно выдохнули: – Ах! Ох! Следом за ними мужская половина загоготала и зашумела. – Но ты же с кем-то сражался! Неужели с тем, кому сломал руку? – Допытывался какой-то любопытный.

– Нет, того я больше не видел, небрежно, – с ленцой в голосе ответил Никифор. – Его товарищ прислал мне секунданта. Так сказать, вызвал меня на рыцарский поединок по всем их правилам.

– Ну и что? Тяжко тебе пришлось? Говорят, они одеваются в железо с ног до головы!

– Да нет. Ничего сложного, – махнул рукой Никифор. – Когда этот шут напялил на себя все свое железо, я заметил, что ему двигаться в нем было весьма затруднительно. – Никифор хитро сощурился и сделал паузу, давая слушателям подумать над этим. – И вот мы понеслись навстречу друг другу. А когда мы поравнялись, я слегка отклонил корпус, пропуская его копье мимо себя. Одновременно я привстал на стременах и ударил его копьем поверх щита. Мне даже не пришлось сильно бить. Он сам нанизался на него, как перепелка на шампур.

– Браво магистру Никифору! – Гости поднимали заздравные бокалы в честь Никифора. – Слава доместику схол Востока! Да пребудут с тобой твои победы! На приеме был и двоюродный брат Никифора со стороны матери, несносный Ван из семейства Куркуасов. За свой маленький рост прозванный Цимисхием, что в переводе с армянского звучало, как Туфелька. Семейство Куркуасов – род земельных магнатов, живших возле Трабзона[254] в Цанике, дало государству немало выдающихся полководцев. Выходцы из этого рода традиционно занимали место стратигов в прибрежных фемах Армениак и Халдия. Его дядя магистр и доместик схол после свержения Романа Лакапина попал в опалу, но стараниями Варды Фоки, отца Никифора, Куркуасы вновь заняли подобающее место при дворе басилевса Константина Багрянородного. Не склоняющийся ни перед какими авторитетами, агрессивный, импульсивный Цимисхий уже выказал себя как блестящий военачальник. Он в свои тридцать был назначен стратигом Халдии. Его геройская душа была бесстрашна и отличалась поразительной для такого маленького тела отвагой. Лицо он имел белое, здорового цвета, глаза голубые, взгляд острый, нос тонкий, соразмерный. Борода была вверху рыжая, правильной формы и не подстриженная. Он был роста малого, но с широкой грудью и спиной. В нем таилась гигантская сила, руки обладали ловкостью и непреодолимой мощью. Он один без боязни нападал на целый отряд и, перебив множество врагов, с быстротой птицы возвращался к своему войску, целый и невредимый. Недостатком его была привычка сверх меры напиваться на пирах. Жадный до телесных наслаждений он не оставался надолго ни с одной женщиной. За ним струился шлейф из разбитых дамских сердец и мужских могил.

– Ной, тебе давно пора жениться, племянник, – увещевал Цимисхия Никифор. – Настоящая женщина вдвое уменьшает печаль. И вдвое увеличивает радость. – Никифору казалось, что он рассказывает о поэзии глухому.

– Наоборот! Если тебя интересует мое мнение, я скажу тебе, что женщины увеличивают горе в два раза и разбивают радость пополам. Да и зачем покупать овцу, если тебе нужна от нее только шерсть? – Парировал несносный Ван.

Прожженный ловелас, Цимисхий сразу же выделил в толпе новые, незнакомые лица. Женщины из провинции показались ему легкой добычей. Видя, что наследник Роман не отходит от девицы Анастасии, Цимисхий решил быстрым напором, сорвать победу над другой провинциалкой, ее матерью, которая, впрочем, выглядела ненамного старше своей дочери. – Ба, так это и есть госпожа Цира, о которой мне столько рассказывал Никифор? – Ван устремился в атаку. – Позволь представиться, Иоанн Куркуас. Говорят, что ты чудно играешь на сцене? Твоя красота достойна поклонения царей. А твой муж, кажется, трактирщик? Неужели ты целыми днями помогаешь ему по кухне. Но вот, наконец, ты вырвалась на волю. Такой цветок нельзя держать в трактире. Я тебе покажу, как развлекаются в столице. Мы с тобой посетим ювелирные ряды. Какие украшения ты предпочитаешь? Сапфиры или жемчуг? Нет, я думаю изумруды. Они такие же зеленые как твои глаза…

И так болтая без умолку, не давая ошеломленной собеседнице вставить слово, Ван мимоходом обхватив Циру за талию, непринужденно повел ее в затемненный угол парка.

– Роман, кто этот господин? И куда он повел Циру? – Настя заметила, как Цимисхий бесцеремонно повел куда-то ее мать.

– Не беспокойся, Анастасе. Это Ван Цимисхий, родственник Никифора. Ничего плохого он твоей матери не сделает. Да и она достаточно взрослая женщина, что бы постоять за себя.

– У него неприятный взгляд. Наглый и бесцеремонный, – вынесла вердикт Настя.

Заведя Циру в уединенную беседку, Цимисхий, не переставая говорить, перешел от слов к делу и начал задирать юбки. Внезапно речь его прервалась, глаза остекленели. Он застыл не в силах пошевелиться. Это Цира быстро надавила Цимисхию на известные ей точки на его теле. Потом Цира склонилась над обездвиженным Цимисхием и, глядя ему в глаза, тихо и внятно заговорила:

– Ван, я давно не юная дева, а ты не дикий Мусафарид. Но поскольку в твоих жилах течет кровь куриалов, ты поймешь меня быстрее. Там где я выросла, многие девочки хайков и сейчас учатся при храмах Анахит и Сандарапет[255]. Получая и передавая древние ведические знания. Вспомни и ты Великую Мать Зимы и Вечного Сна. Она не только дает жизнь, но и отнимает. И отправляет души в преисподнюю, в царство Змея Ажи-Дахаки. А теперь слушай меня и внимай! Я, дочь Великой матери, предрекаю тебе: отправляйся с Никифором в Анатолик. Там тебя ждет военная слава. Если же ослушаешься – умрешь без славы и с позором, что для тебя хуже смерти. Сейчас я уйду, а ты посидишь, а через некоторое время вернешься в зал и объявишь о своем решении, – с этими словами Цира снова надавила на невидимые точки на теле Цимисхия, потом выпрямилась, резко развернулась и, не оглядываясь, ушла.

– Ну, вот видишь, цела и невредима, – сказал Роман Насте, показывая на Циру, которая, как ни в чем не бывало присоединилась к группе судачащих дам.

Через некоторое время в зал вошел и Цимисхий. Он был бледен. Не глядя по сторонам, он подошел прямо к Никифору.

– Уважаемый магистр! А не найдется ли местечка в твоем легионе и для меня? – Слегка ерничая, обратился он к Никифору.

– Ван! Ты меня изумляешь! – Никифор был несколько озадачен. – Когда я предлагал тебе ехать со мной, ты категорически отнекивался, не желая покидать Царский город. Теперь ты сам просишься! А как же твои актрисы и светские дамы, которые не переживут разлуки с тобой? – Теперь усмехался Никифор. – В городе станет скучно без твоих скандальных похождений.

– Что-то засиделся я в городе, Никифор. Душа жаждет славы на полях сражений! Кстати, говорят, что в провинциях, актрисы гораздо талантливее. – Цимисхий бросил косой взгляд в сторону Циры.

На следующий день Никифор и Цимисхий отправились в Амориум.

Прошла неделя. Анастасия была зачислена в дворцовую школу, как и обещал патрикий Василий. Цира засобиралась домой.

– Анастасия, неспокойно мне. По-моему, ты думаешь не об учебе, а больше об увеселительных заведениях большого города. Ты как мотылек, вьющийся над пламенем. Да еще и наследник Роман таскается за тобой.

– Мама, мы с Романом дружим. И с ним интересно. Все цари и вельможи рады принять его в своем доме. В театрах и на ипподроме – у него везде свои ложи. Мне не приходится ни за что платить. Имея таких друзей, как Роман, не говоря о Василии и Никифоре, в столице можно добиться многого. И у меня есть неплохие шансы сделать карьеру в Царском городе.

– Кого ты обманываешь? Плата может оказаться слишком велика, – продолжала настаивать Цира. – Я же вижу, что ты и наследник каждый день ищете повод встретиться и уединится. У вас ничего не получится. Слишком большая пропасть разделяет вас.

– Мама! Мне уже 13 лет! Я уже взрослая и это моя жизнь. И я хочу прожить ее по-своему! А может я влюблена? Мне от него ничего не надо, – сбивчиво оправдывалась Настя. – И нам никто не нужен. Константинополь – город огромных возможностей. А вокруг столько интересного. И жизнь здесь кипит. – Сейчас ничего не нужно! А когда добившись своего, он выбросит тебя, как ненужную вещь, куда ты придешь? К отцу с матерью. А если в подоле принесешь ребенка? Кто тебя возьмет порченную?

– Да лучше мне сразу умереть, но и как прежде жить я не в силах, – разрыдалась Настя.

Цира обняла дочь за плечи. – Что ж, каждый волен пройти тот путь, какой выбирает, – стала успокаивать дочь Цира. – Это твой выбор. И я не стану более тебя вразумлять. Доводы разума бессильны, там, где дала всходы первая любовь да еще, сияя, манят огни большого города. Я уезжаю, оставляя тебя наедине с твоей судьбой. Но в день разлуки, я должна поведать тебе, дочь моя, тайну твоего рождения. – Цира замолчала, как будто что-то припоминая. Потом решившись, твердо сказала: – Знай же, что Алан не родной отец тебе.

– Как? – Глаза Насти стали круглыми и слезы мгновенно просохли на ее лице.

– Конечно, Алан любит тебя, как свою родную дочь. И может даже больше, чем родных сыновей. Но все-таки твой родной отец – сын шаха Дайлама[256] Марзубан Мусафарид[257], – печально сказала Цира. Ее глаза затуманились и в их уголках сверкнули слезы. – Это произошло случайно, когда я с группой танцовщиц-вардзак и музыкантов-гусанов зарабатывали представлениями. В тот день мы выступали в столичном городе Барда, что на реке Тертер[258] в Карабахской долине. Столица закавказской провинции халифата этот богатый город уступал ну разве, что Табризу[259]. Основа его богатства – производимый тут шелк, который не уступал по качеству, ввозимому из Чины[260]. Барда сверкал первой жемчужиной во всем северо-восточном Иране. Марзубан был в гостях у эмира Барда, наместника закавказской провинции багдадского халифата. Вероятно, уговаривал того примкнуть к союзу дейлемитов[261]. Наместник халифа, чтобы ублажить грозного гостя, позвал танцовщиц-вардзак с гусанами. Но не учел эмир, что дейлемит – воин, взращенный в суровых горах, который за свою жизнь мало сталкивался с высоким искусством вардзак. Я играла сцену «страсть Шамирам», из пьесы Арам и Шамирам. Видя мое выступление, он как будто взбесился. Всепоглощающая похоть заслонила его разум. Он грубо схватил меня в охапку и разбросал всех, кто пытался его остановить. Рыча, как дикий зверь, он заперся в башне и овладел мной, пока я была в беспамятстве. Когда разум вновь вернулся к нему, он трезво взглянул на то, что сделал. И осознал, что совершил поступок недостойный, позорный. Стыд охватил его. Не говоря ни слова, он вскочил на коня и умчался в Дайлам. Наместник постарался щедрой платой мне сгладить этот казус. Через положенный срок родилась ты. Пастушья семья в горах, недалеко от города, была добра ко мне. За небольшую плату я оставляла тебя у них под присмотром. Сама же продолжала выступать в городе. Ведь теперь мне надо было прокормить нас двоих. И так продолжалось, пока эмир Марзубан не захватил всю Карабахскую долину. – Цира замолчала, вспоминая те далекие, тревожные дни. Анастасия слушала с широко раскрытыми глазами и не перебивала. – А почему дядя Кахраман не помог? – Спросила Анастасия.

– У мужчин свои дела. Брат долгое время ничего не знал обо мне. Он был в походе где-то далеко, в России[262]. В составе братовщины из вольной Хоранты. Но мы договорились встретиться в окрестностях Барда. И я ожидала его возвращения. – Цира снова замолчала. Анастасия видела, как тяжело матери вспоминать о тех далеких днях.

– А тем временем арабский наместник раскрыл ворота столицы провинции, перед дейлемитами без боя, – продолжила свой рассказ Цира. – Сразу же люди Мусафарида стали разыскивать меня. Ведь я была его позором. Живым напоминанием о его слабости, недостойной великого завоевателя. Что мне оставалось делать? Только бежать и скрыться. Но уйти из города не удалось. Стражники выследили меня, схватили и бросили в тюремную камеру. На мое счастье, в то время Марзубана не было в городе. Мне оставалось только молиться и уповать на волю Божью. И Бог услышал мои молитвы. На город внезапно нагрянули ромейские наемники – казары. Среди них был и Кахраман. Казары прихлопнули дейлемитов, чувствующих себя хозяевами в завоеванном городе, как мух. Они сразу же освободили всех пленников. Так я и познакомилась со своим будущим мужем – отцом моих сыновей. Братство Журавлей, так называли себя воины отряда, в котором находился Алан. – Цира улыбнулась. В уголках ее глаз блеснула влага.

– А что же эмир Марзубан? Разве он не пытался отвоевать город? – Марзубан несколько раз пытался выбить казар из города, но тщетно. Горстка воинов удерживала Барда, насмехаясь над ним. Представляешь, в каком он был бешенстве? Потом все пошло наперекосяк. Сначала ромеи предали и бросили казар на произвол судьбы. Потом, в результате подлого предательства, зерно из которого казары варили кашу, было заражено грибами красной спорыньи[263]. В крепости началась эпидемия. Я догадалась и предупредила Алана, но было слишком поздно. Многие воины уже умерли. Не было больше смысла оборонять никому не нужный, мертвый город. Оставшиеся в живых ночью покинули Барда и ушли на ладьях, в сторону Хоранты. Туда, где расположились передовые отряды абхазов и кахов, отвоевавших половину Эрети у арабского халифата. И тут на берегу реки оставшиеся в живых казары сожгли свои корабли. Враги не осмелились преследовать их на левобережье Куры. Казар, в том числе и воинов из отряда Алана, укрыли у себя аланы-кахи из Гогарены. Там многие из них долгое время лечились.

А потом пути казар разошлись. Некоторые из них так и остались жить в верховьях Алазанской долины[264]. А некоторые отправились через Ворота Аланов[265] в город Белого Дива[266], поклониться могилам Великих царей древности[267] и вознести молитвы Небу по случаю благополучного завершения похода. Тогда же твой фактический отец Алан, ради меня оставил братство Журавлей. Мы решили обосноваться здесь, в сердце Византии. Подальше от Марзубана и халифата. На то, что нам удалось собрать, мы приобрели землю и обустроились. Алан стал примерным семьянином и заботился обо мне и детях.

Но все хорошее когда-нибудь кончается. Марзубан за это время стал уже владетелем Атропатены[268], но не забыл обо мне. Его ищейки нашли меня и в Спарте. Это по его поручению Пираты напали на Гитио. Он хочет вернуть себе то, что, по его мнению, ему принадлежит: меня и свою незаконнорожденную дочь – тебя. Ну, а остальное ты сама знаешь. – Почему ты не рассказывала это мне раньше, мама?

– Потому что сейчас ты покидаешь родительское гнездо и отправляешься в самостоятельную жизнь. И сейчас я этому даже рада. Но впереди тебя ждут большие испытания. А ты должна знать, с какой стороны можно ожидать неприятности. Ведь Марзубан знает о тебе. И кто знает, что может прийти в голову этого бешеного волка. Так будь же счастлива, как сможешь. Только любовь поможет тебе справиться с грядущими испытаниями. Помни дочь, жизнь – это театр. И все люди в нем – актеры. Играй свою роль достойно. Но все же помни, что дверь отчего дома для тебя всегда открыта. А если понадобиться помощь – дай только знать. Мы все: и я, и твой отец, и твои братья, и Кахраман – мы все придем тебе на помощь. – Как только Цира закончила говорить, Анастасия бросилась на шею матери. Они долго стояли, молча прижавшись к друг другу, и казалось, что никакая злая сила не сможет навредить им.

Глава 3. Дела семейные

Прошла зима и наступила долгожданная весна. Природа сбрасывала оковы оцепенения. В садах и на полях закипела работа.

Басилевс Константин, прозванный в народе Багрянородным, сделал много усовершенствований в управлении государством. По своему обыкновению он старался лично вникать во все государственные вопросы. Ежедневно просматривал письма, которые ему слали стратиги, царские чиновники и должностные лица. Кроме того, читал послания, которые приходили от соседних государей. Константин с быстротой птицы сразу схватывал их смысл и определял, как поступить. При этом, он еще принимал послов, отправлял послания чиновникам, отменял опрометчиво сделанные нововведения. С особенным тщанием базилевс заботился о процветании наук и искусств, да и сам был великим знатоком многих ремесел. Он был одновременно и советчиком, и радетелем, и стратигом, и простым воином. Как-то, во дворце «царя царей» состоялся серьезный разговор между Багрянородным отцом и сыном.

– Роман! Мне не нравиться, что ты все время занят увеселениями. Кому я оставлю государство, если ты не хочешь постигать тонкости государственной политики? Твои сестры проявляют больше усердия в постижении наук. А Агафа, так та вообще помогает мне в государственных делах, в отсутствие мистика Константина. Пиры, театры, охота, скачки, морские прогулки с девицами, о которых шепчутся во всех углах Царского города. Я ничего не упустил? Ах, да, твоя новая пассия Анастасе. Как долго ты собираешься с ней встречаться?

– Отец! Не говори так об Анастасии, – угрюмо возражал отцу Роман. – Я ее люблю и прошу твоего дозволения жениться на ней.

– Признаться, у меня на твой счет были иные планы. Вокруг полно девиц высокородных, из аристократических семей. Надо думать о династическом браке, во благо государства.

– Один раз я уже был женат во благо государства, – иронично скривил губы Роман. – Хотя, насколько я помню, похотливый кобель Гуго Арльский[269], именующий себя королем Верхней Италии, не был высокородным. Но так старался стать цезарем, что, не пугаясь кровосмешения, женился на вдове своего брата, безнравственной Марозии[270]. Да и чего ему было бояться? Если Марозия возвела на папский престол своего сына от папы Сергия[271], Иоанна XI[272] и стала полной хозяйкой Рима и Западной Церкви. А потом Гуго, куда только мог, стал распихивать свое потомство. И мне, наследнику Владыки Вселенной, досталась его внебрачная дочурка Берта, – эмоционально закончил Роман. – Хм. Вижу, поездка в Рим не прошла для тебя впустую. Ты многое успел узнать, – удовлетворенно заметил Константин. – На тот момент это была неплохая партия. Породнившись тогда с Гуго и поддержав его в качестве римского цезаря, мы бы не увидели сегодня появления Оттона у наших западных границ. А Римское королевство стало бы приданым твоей супруги.

Ах, если бы не полоумные младшие сыновья моего тестя Романа, возжаждавшие власти. Дворцовый переворот в Константинополе свел на нет все его старания.

– Чего сожалеть о том, чего нет, – прервал отца Роман. – На сегодняшний день у Оттона есть сын от Адельгейды – наследник Ломбардского королевства. Говорить о кандидатках в мои супруги на Западе бессмысленно. Поэтому я снова повторяю тебе, что хочу жениться на Анастасии.

– Это верно, сын, – как бы ни замечая эмоций Романа, спокойно продолжал рассуждать Константин. – Похоже, Ломбардия перешла в руки восточных франков надолго. Что ж, в крайнем случае, я смогу женить на наследнике Восточно-Франкского королевства твою младшую сестру и этим браком укреплю западную границу Византии. Кстати, сын Адельгейды такой же рыжий, как и твоя Анастасия, – заметил Константин. – Но, кроме Запада, есть еще три стороны света, где можно поискать тебе выгодную партию. Что тебе мешает жить с твоей пассией, как с любовницей?

– Отец! – Возмутился Роман. – Мы живем в столице христианского мира, а не в безнравственном Риме. Или ты хочешь, чтобы я походил на своего сверстника Октавиана Тусколо? Ах, да он теперь зовется папой Иоанном XII! Хотя это не помешало ему превратить и Ватиканский двор в вертеп продажных женщин. Ты предлагаешь мне стать таким же прелюбодеем? Я этого не хочу! Все должно быть по божьим законам, – твердо закончил свою эмоциональную речь Роман.

– Это она тебя надоумила? – Константин иронично усмехнулся. – Умница, мамина дочка.

– Отец!

– Хорошо, хорошо. Ступай! Я подумаю, – закончил разговор с сыном Константин. Лето пролетело незаметно. Наступила осень. Время сбора урожая и время войн.

Константин проследовал на женскую половину дворца к своей супруге севасте Елене. Сюда же он вызвал и паракимомена Василия Нофа.

– Начну без обиняков, – с озабоченным видом начал разговор Константин. – Меня беспокоит поведение Романа. Мало того, что он проводит жизнь в развлечениях, он еще и хочет жениться на твоей подопечной из провинции, Василий. Хочу выслушать ваше мнение.

После непродолжительного молчания, первой заговорила Елена.

– Я надеялась, что мимолетный романчик с провинциалкой скоро закончится. Но он продолжается до сих пор. Когда же я попыталась поговорить с Романом об этом, он просто стал избегать меня. Тебе, как отцу, следует предостеречь его от непродуманных поступков.

– Что скажешь ты, Василий? – Константин в упор взглянул на паракимомена.

– Мой, господин! – Василий услужливо склонил голову. – Мне стало известно, что Анастасия в положении. Отец ее будущего ребенка – наследник Роман.

На некоторое время в комнате зависла тишина.

– Браво! Умеешь ты удивить, Василий, – первым нарушил тишину базилевс. – Стало быть, у меня скоро будет внук.

– Или внучка, – поправил Василий.

– Незаконнорожденная! – Добавила Елена.

– Только не надо мне говорить о девочках! – Константин бросил недовольный взгляд на недавно разрешившуюся от бремени Елену. – У меня самого их уже четыре.

– Девочки, при нужде, вполне справятся с управлением государства! – Елена встала на защиту своих дочерей. – Разве Агафа наглядно не доказывает это? А дочь трактирщика Роману не пара! Я смогу подобрать ему более достойную партию из аристократических фамилий Византии.

– Откуда такой снобизм, дорогая? – Вступился за любовницу Романа Константин. – Между прочим, севаста Феодора[273], супруга императора Юстиниана I, родилась в семье служителя константинопольского цирка зверей. И это не помешало ей стать великой государыней, причисленной к ликам Святых. А разве твой дед не пахал землю?

Елена не нашла что ответить и обиженно поджала губы.

– Мне известно из достоверных источников, – вкрадчиво начал Василий, – что девица Анастасия – внебрачная дочь эмира Ардабиля[274] и шаха[275] всей Атропатены Марзубана Мусафирида. Того, который был пленен Хасаном Буидом[276], но недавно бежал из плена. – А вот это действительно интересно, – встрепенулся Константин. – Эту партию можно использовать на востоке, в наших интересах. Дейлемиты помешаны на идее возрождения Великой Персии. Вспомни-ка, как вначале горцы из Дайлама помогали друг другу. Мусафариды помогли Буидам захватить Багдад[277]. Но потом вдруг все изменилось. Мусафариды объединились с курдами Раввадидами[278] и вместе обрушились на Буидов.

А сунниты Сирии[279] вдруг вспомнили, что с шиитами им не по пути. Как считаешь Василий, почему?

– Очевидно, это выгодно сирийским Хамданидам[280], – подумав, отвечал Василий. – Транзитная дорога в Сирию проходит через Ворота Албанов[281], потом по территории Мусафаридов и далее через земли шейхов Раввадидов и тагавора Ширака Ашота Милостивого[282]. А Дамаск[283] – центр транзитной торговли восточных стран в порты Средиземного моря. Пока идет междоусобица в Персии, рынки Багдада пустеют, зато сирийские наоборот – богатеют. Но Багдад – центр мировой транзитной торговли Передней Азии, – продолжал развивать свой доклад Василий. – И рахдониты не намерены мириться с его потерей. Ведь работорговцы Атиля терпят огромные убытки. Видимо поэтому малех Иосиф[284] хочет загнать вольнодумных Буидов и их сторонников обратно в горы и сделать торговые пути Персии безопасными. Пока все складывается для них удачно, – закончил доклад Василий.

– Верно! – Константин одобрил выводы Василия. – Но то, что хорошо для Иосифа, то плохо для Византии. – Константин немного подумал и стал излагать свои мысли: – Торговых путей в Западные страны всего четыре. Первый – через Дамаск, второй – через Константинополь. Третья дорога на запад проходит севернее. Через болгар, по Данубию, где беспредельничают шайки турок[285] мадьяр и германских баронов. Наконец четвертая дорога проходит еще севернее, через Венедское море[286]. Но и там небезопасно из-за морских разбойников, викингов. – Выходит надежных путей всего два. Один принадлежит нам, другой – Хамданидам, – подытожил Василий. – И это верно! – Еще раз одобрил вывод Василия Константин. – Если нам удастся примерить кланы дейлемитов, они вплотную займутся западными соседями. И тогда ослабленную Сирию можно будет брать голыми руками.

– Оба безопасных пути будут принадлежать Византии и рахдонитам придется платить немалые пошлины в нашу казну за эту безопасность! – Мечтательно произнес Василий, перед глазами которого уже замаячили золотые горы.

– Таким образом, – подытожил базилевс, – женитьба наследника на пусть незаконной, но дочери Марзубана покажет Наше расположение персидским шиитам. И станет первым шагом для примирения Мусафаридов с Буидами. Для создания коалиции против Хамданидов. Так насколько, по-твоему, правдивы сведения о родственных связях этой девицы? – Я готов представить свидетельства наших шпионов с востока, подтверждающих это, – с поклоном в сторону басилевса произнес Василий.

– Как я понимаю, решение уже принято, и мое мнение уже никого не интересует, – возмутилась Елена, о присутствии которой увлекшиеся политикой собеседники позабыли.

– Дорогая моя! – Константин, чтобы загладить неловкость, поцеловал севасте руку. – Ну, конечно же, интересует. И я всегда благодарю тебя за твои советы. Но и ты подумай! Если уж наш мальчик так привязан к этой девочке, мы сможем поставить Роману любое условие. Возможно, так удастся привлечь его к делам государственным. Во всяком случае, пока еще есть время все взвесить и обдумать, – воодушевленно убеждал Елену басилевс. – А чтобы ты не сомневалась, как я дорожу твоим мнением, я бы хотел обсудить с тобой положение наших дел на западных рубежах. Подавленная таким напором Елена промолчала. Приняв ее молчание за прощение, Константин обернулся к Василию.

– Наша политика на дунайской низменности весьма успешна. Николай Торнике[287], стратиг фемы Македония[288] прислал мне доклад, где сообщает, что мой крестник, мадьярский хан Дьюла, вторгся в Баварию[289] и взял в осаду город Аугсбург[290]. Сын и зять Оттона, немецкие герцоги Людольф[291] Швабский и Конрад[292] Лотарингский подняли мятеж против своего сюзерена. К ним присоединились ополченцы северных язычников, полабских[293] славян. Определенно скоро Оттону станет не до Италии. Не пора ли нам укрепить свои позиции на Аппенинском полуострове? – Спросил басилевс. – Я давно не получал докладов от Пасхалия[294], стратига Калабрии[295]. В последнем письме он докладывал о неспокойной обстановке в старой столице герцогства Реджо[296].

– Это так, государь. Обстановка на полуострове критична, – подтвердил Василий. – Жители Реджо, отрекшись от покорности Христу, согласились служить халифу Ифрикии и открыто обратились к мятежу. Очень скоро карматская зараза перекинулась и на других синьоров Лангобардии[297], – подробно докладывал паракимомен Василий. – А началось все с Неаполя[298]. Там моряки и портовые рабочие первыми отреклись от Иисуса и стали членами мусульманской секты, наслушавшись рассказов от морских разбойников Магриба и Сицилии. Пасхалий пригрозил расправой герцогу Неаполя Иоанну, если тот не уймет своих подданных. Но кто бы стал слушать византийского стратига, если тот не в состоянии подавить мятежников даже в собственных владениях? И все же герцог Иоанн[299] не посмел открыто встать на сторону горожан. Но зато не стал и препятствовать их бесчинствам. Пока Пасхалий ждал решения синклита на проведение мобилизации фемного ополчения, мятеж охватил всю Лангобардию. Глядя на попустительство со стороны Византии, и герцоги Беневенто[300] заключили союз с эмиром Сицилии Ахмадом[301]. Мятежники настолько уверовали в свою безнаказанность, что мечом и огнем принялись опустошать ближайшие города и села в провинции Апулия[302]. Герцог Рима Октавиан Тусколо, верный нашим недавним договоренностям, собирает объединенную армию римлян, тосканцев и сполетанцев против синьоров Беневенто: Ландульфа II[303], Пандульфа[304] и их африканских союзников.

– Что ты думаешь по этому поводу дорогая? – Спросил Константин у супруги.

– У нас мирный договор с эмиром Сицилии, – подумав, ответила Елена. – С открытием военных действий в наших итальянских провинциях все морские разбойники Средиземного моря: Магриба, Крита, Сицилии, Тарса[305] и Триполи сирийского обрушатся на наши прибрежные города. Сможет ли имперский флот противостоять им? А герцог Тусколо, как архиепископ Рима, вполне может справиться с мятежными соседями, объявив в Италии Священную войну за веру. – А что думает по этому поводу управляющий синклитом? – Спросил Константин у Василия.

– Я согласен с севастой Еленой. – Василий сделал почтительный поклон в сторону Елены. – Синклит не выделит денег на эту войну, потому что папа Иоанн XII способен самостоятельно справиться с герцогами Беневенто. Ну, а стратигу Пасхалию следует объединиться с князем Гизульфом[306], который твердой рукой правит в Солерно[307]. Вместе они смогут подавить восстание в Реджо и призовут к порядку герцога Неаполя.

– Может быть, может быть… Но давайте подумаем, к чему это приведет, – возразил басилевс и стал рассуждать: – Октавиан, сын Альбериха Сполетского, возглавит объединенные войска и захватит Беневенто. Ландульфа с Пандульфом он бросит в тюрьму, а их земли присоединит к папской области. Потом неизбежно молодой развратник получит признание от народа, как папа – «Защитник христианской веры». А этого не должно произойти, ведь Октавиан – это позор Ватикана, да и всей западной Церкви. Далее, – продолжал аргументировать Константин. – Герцог Иоанн уже не раз изменял своему слову. Где гарантия, что он послушает Пасхалия, если за его спиной будет поддержка эмира Ахмада? Кроме того, подавление мятежа в Резо все равно спровоцирует войну с Сицилией. И мы будем втянуты в эту войну, так или иначе. Нет, тут нужен такой ход, чтобы разом и надолго отбить охоту у Фатимидов соваться на полуостров. И заставить вернуться Иоанна XII к его любимым куртизанкам в Рим. При этом, не испортив наших взаимоотношений. Константин встал и подошел к окну. Пока он обдумывал, Елена с Василием терпеливо ждали, не прерывая полет мысли басилевса. Наконец он что-то для себя решил и обернулся к собеседникам.

– Василий! – Константин начал отдавать распоряжения паракимомену. – Патрикия и комита конюшни Мариана[308] Аргира надлежит назначить стратигом Лангобардии. Ему следует передать всю военную власть в регионе.

Далее. Объявить мобилизацию в фемах Калабрия и Македония.

– Но синклит… – начал было Василий.

– Убедить синклит выделить средства на войну и объявить мобилизацию стратиотов в этих фемах – это твоя забота Василий, – не терпящим возражения голосом прервал его Константин и продолжал отдавать распоряжения: – После проведения мобилизации, стратигу Калабрии Пасхалию следует выступить в сторону города Реджо. Захватить его и подавить мятеж.

Одновременно с ним стратигам фемы Македония, братьям Льву и Николаю Торнике надлежит высадиться в порту Неаполя, захватить город и уничтожить мятежников.

Командующий флотом Константин Гонгила должен будет обеспечить переброску македонцев и фракийцев с материка на полуостров. После переброски легиона, ему следует разделить флот. Одна его часть должна будет занять позиции возле мыса, напротив сицилийского порта Мессина[309]. На случай, если эмир Сицилии захочет вмешаться в наши дела. Вторую половину флота надлежит расположить возле полуострова Пелопоннес. Их задачей будет препятствовать проходу пиратских кораблей со стороны Крита и Тарса. – Константин закончил отдавать распоряжения. – Как вам мой план?

– Неаполь и Реджо – богатые города. Средств от контрибуции[310] должно хватить на погашение всех издержек войны, – нейтрально заметил Василий.

– Я не услышала, как ты намерен вернуть Октавиана в Рим? – Елена могла позволить себе говорить более прямолинейно. – Или ты все же хочешь позволить ему захватить Беневенто? К тому же ты забыл про флот Ифрикии! Кто остановит африканцев?

– Умница! – Похвалил супругу Константин. – Ты напомнила мне о самых главных деталях предстоящей компании. И в этом мы положимся на наших друзей и союзников.

Надо будет, после взятия Неаполя, отправить князя Гизульфа послом в Беневето. Захват портового города будет весомым аргументом в его руках. На этом этапе, я думаю, можно так же привлечь грамотных епископов и миссионеров из ведомства патриарха Феофилакта. Думаю, Ландульф с Пандульфом предпочтут отречься от агарянской ереси без вмешательства военной силы извне. Вернув мятежников в лоно Церкви Христа, Гизульф тем самым выбьет опору из-под ног так называемого Папы Римского. И у того не будет больше повода вести войска в Беневенто.

И наконец! Василий, пошли посольство в Геную, к Беренгару. В отсутствие Оттона в нем надо поддерживать стремление к утраченной короне Северной Италии. Он заставит герцога Октавиана Тусколо занервничать и больше беспокоиться о сохранении своих западных владений, чем о приобретении новых на востоке.

А что же касается пиратов Магриба, то для решения этой проблемы мне надо будет встретиться с послом халифа Кордовы и через него убедить Абдеррахмана блокировать порты Ифрикии. Халиф стал подлинным хозяином на Иберийском полуострове[311], рассуждал Константин. – Он смог объединить под своей властью не только агарянские эмираты, включая Толедо[312], но даже Каролингов из Леона[313] и Наварры[314]. Ему уже принадлежит Сеута[315] на северном побережье Африки. Мне кажется, он будет рад в союзе с Византией лишний раз поквитаться с берберскими пиратами и отвоевать у Фатимидов часть Магриба. Вот это будет реальная помощь флоту Гонгилы.

– Слушаюсь, мой государь. – Василий согнулся в почтительном поклоне. – Разреши мне покинуть тебя, чтобы как можно скорее начать выполнять твои распоряжения.

В тот же день, после трапезы, басилевс уединился с патриархом Феофилактом.

Только вот разговор получался не очень веселым. Вероятно из-за черной меланхолии накатившей вдруг на всесильного басилевса. Ему опять нездоровилось. Константин любил вкусно поесть, но его чрево перестало переваривать[316] обильную пищу. Поэтому он вынужден был поститься. – Перестань хмуриться, – утешал его Феофилакт. – «И это пройдет», как говаривал царь Соломон. Пост еще никому не вредил. Лучше расскажи, отчего плодятся сектанства? И распространяется эта зараза в экзархатах, католикосатах и прочих епископатах, оторванных от Вселенской Церкви Константинополя.

– В религии, как и в организме человека, непременно должно поддерживаться равновесие. А в христианстве – его центральная, официально принятая версия от Константина Великого. И для этого следует рассылать монахов миссионеров, чтобы они проповедовали истину и опровергали ереси, – неохотно ответил базилевс.

– Как ты думаешь, Константин, почему мы никак не можем договориться с римской Церковью? Где кроются истоки непримиримой вражды кафедр Святого Петра[317] и Святого Андрея[318]?

Под убаюкивающее журчание фонтана Константин стал, неспешно философствовать. Снова «сев на своего конька», он на время забыл о своем недуге. Чего собственно и добивался патриарх. – Чтобы это понять, надо снова заглянуть в наше прошлое, – вздохнул Константин. – Что ты знаешь о раннем христианстве? – Я знаю только то, что принято знать официально, – ответил Феофилакт. – Но ты, как обычно, знаешь не только это, но гораздо больше. Расскажи мне свою версию.

Константин вздохнул и начал рассказ:

– Раннее христианство было небольшой сектой иудаизма[319]. У раннего христианства отсутствовал канон, то есть свой обряд! А если и был, то отличался крайней упрощенностью. Сначала сектанты находили себе приверженцев в Палестине. Потом за отказ от участия в Иудейской войне 66–73 годов иудеи выгнали христиан в Малую Азию. Оттуда часть их перекочевала и обосновалась в Риме. Поэтому Рим и считается колыбелью христианства в Европе. Но какого христианства? Гонимых сектантов. Или, как говорили в древности, – Шика-Муна[320]. Так называли часть людей отделившихся от одного народа, но не ставшими частью другого. И не разросшимися до приобретения собственного имени. Поэтому их, первых христиан, и прозвали жидовствующими[321]. Например, в трехсоттысячном Риме насчитали бы от силы несколько десятков христиан, живущих своей замкнутой общиной. Все их знали и сторонились, полагая, будто те совершают ритуальные детоубийства. Находились даже свидетели, видевшие, как христиане ели плоть и пили кровь человеческую. А их знаменитые «вечери любви» горожане называли оргиями, складывая о них легенды. Религиозным обрядом все это можно назвать с очень большой натяжкой…

Людей восстанавливало против ранних христиан и то, что они отрицали существование богов и отвергали любую мораль! Христианские сектанты называли себя атеистами, прятались в катакомбах, их считали дном общества…

– Если вспомнить, что апостол[322] Петр[323] возглавлял общину зелотов[324] у учеников Христа[325], могу предположить, что первые христиане пытались развалить Рим изнутри. Продажные женщины-сектантки, становились любовницами патрициев и через них незаметно влияли на политику Рима. Только этим можно объяснить их богопротивное и аморальное поведение в столице империи.

– Возможно, ты и прав, – поддержал Феофилакта Константин. – Во всяком случае, к ним, к жидовствующим христианам, обратился со своим «Посланием к римлянам» апостол Павел. В далеком Риме он увидел заблудших единоверцев, дурная «слава» которых распространилась по самым дальним окраинам империи. – Естественно, ведь сторонники Святого Павла, при всех своих недостатках, до сих пор придерживаются открытой борьбы, – добавил Феофилакт. – Им претят тайное вредительство и лицемерие. Пусть даже во благо. Не зря Павел осудил жидовствующих «римлян», которые своим поведением опорочили саму идею христианства. – Да, согласен, – подтвердил Константин. – Так вот, четвертая глава этого «Послания» посвящена обрезанию, обязательному для христиан. Там есть, например, такие слова: «И знак обрезания он получил как печать праведную через веру». Или: «Блаженство это относится к обрезанию». На восьмой день от рождения совершался сей священный обряд, через который прошел сам Христос. Обрезание, которое переняли евреи у жителей Айгюптоса, в то время считалось обрядом приобщения к христианству, как к одной из сект иудейства. Все это доказывает, что ни креста, ни крестного знамения у сектантов не было и в помине. И символом христианства была рыба! – Константин сделал паузу, давая Феофилакту время поразмыслить. – Рим терпел безбожников, устраивая порой на них гонения. И такое безобразие продолжалось до IV века. Пока на Кавказе не появился князь Бож, которого некоторые звездочеты считают вторым сошествием Мессии, Утешителем и Духом Истины, пришедшего через 400 лет после Христа.

– Второе сошествие Христа? – Усмехнулся патриарх. – Многие называют себя вторым воплощением Мессии, в том числе и халиф Ифрикии. А про Божа Христа я что-то не слышал.

– Так и должно быть в наше время, – заверил патриарха Константин. – Но в год казни Божа придворный поэт и воспитатель сына цезаря Децилл Магн Авзоний написал такие стихи:

«Между скифскими скалами

Стоял для птиц сухой крест, С которого из тела Прометеева

Сочилась кровавая роса…»

Язычники латиняне видели в князе Боже распятого титана Прометея, а христиане ссылались на свидетельство Библии: – Константин раскрыл том Святого Писания на сделанной им закладке. – «Ибо откроется Сын Мой Иисус с теми. Которые с ним, и оставшиеся будут наслаждаться четыреста лет. А после этих лет умрет Сын мой Христос[326]…». Да и сам Иисус говорил своим ученикам: «И Я умоляю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа Истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его, а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет. Не оставлю вас сиротами, приду к вам»[327]. – Константин прочитал цитату и закрыл книгу. – Все произошло, как предсказывал Иисус. Божа мир не видел. Про него забыли, хотя то, что он сделал для христианства при жизни, трудно переоценить, – базилевс сделал паузу. – Сначала, он побывал в Малой Азии и увидел, во что превратили учение Иисуса Христа, жидовствующие сектанты. Надо было срочно что-то менять. И тогда Бож соединил христианское учение с древними знаниями скифов. И то, что получилось, сделал одной из общепринятых религий в своей стране. Потом, по его просьбе, его отец Владыка Вселенной, помог Константину Великому занять место одного из цезарей в Римской империи. Вот, что об этом пишет Иордан[328]. – Константин подошел к стеллажу и взял один из свитков. Потом не спеша развернул его и прочитал: – Именно помощь скифов, «…была использована для того, чтобы [Константин] смог основать знаменитейший в честь своего имени город, который был бы соперником Риму: они заключили с императором союз и привели ему для борьбы против разных племен сорок тысяч своих [воинов]. До настоящего времени в империи остается их войско; зовутся же они и до сего дня федератами». Эту цепочку исторических событий нельзя не заметить. В 312 году Вечный город капитулировал перед цезарем Констанином и его скифскими союзниками. Тогда у своих стен римские граждане впервые услышали молитву «Отче наш…» из уст федератов. Заканчивая молитву, солдаты крестились и произносили «амин», показывая и жестом, и звуком, что душа их принадлежит Богу. С тех пор солдатский язык северных варваров стал общим в империи, как и их молитва. Константин ввел в обиход равносторонний крест и сделал его символом Нового христианства.

Центр Европы из Рима переместился в торговый порт Византий, будущий Константинополь. А сами римляне в духовной жизни Европы отошли как бы на второй план, получив пренебрежительное прозвище «католики», что по-скифски означало «присоединившиеся». Так, стараниями Мессии Божа, при поддержке мечей и золота скифов, христианство стало подниматься с уровня иудейской секты на вселенский уровень самостоятельного религиозного учения! И после всего этого Бож был забыт, хотя продолжалось начатое им дело. – Константин замолчал, о чем-то размышляя. – И что же римские епископы жидовствующих христиан вот так просто отказались от своих убеждений, по воле очередного цезаря? – Нарушил его раздумья патриарх.

– Разумеется, нет, – ответил Константин. – Религия – часть идеологии, а идеология – элемент политики. Ну, а политика – это составляющая власти, которая у людей утверждалась и утверждается только силой. Эту силу представляют золото и меч, и поэтому они всегда рядом… – Твои слова попахивают богохульством, – насупился патриарх. – Но что же все-таки произошло в Риме? – А произошли там кровавые столкновения, которые стали едва ли не повседневными, – ответил Константин. – Кто-то заинтересованно начал подпитывать Новую христианскую Церковь золотом и оружием. И даже войском… Новизна к первым христианам приходила не сама собой. Перелом произошел после того, как глава Новой христианской общины понтифик Дамасий[329] силой захватил кафедру святого Петра, предварительно убив более ста шестидесяти своих жидовствующих противников. Потом он начал внедрять качественно иной обряд в христианские общины, который до того дня те и не знали. Он первым из римских жрецов понтификов назвал себя на скифский манер – «отцом». На латинском языке – «папой». По сути, с него в Риме началось Новое христианство. Оно росло и крепло день ото дня, с большим трудом пробивая себе дорогу в патрицианском обществе. Но, в конце концов, и приверженец староримского языческого «митраизма»[330] цезарь Феодосий[331] вынужденно признал папу Дамасия главой христианского общества Рима. А за это папа Дамасий сдвинул Священный день первых христиан шаббат – субботу, в сторону почитаемого митраистами Дня Солнца – воскресенья. – Я знаю о первом Римском папе Дамасии I, – заметил Феофилакт. – Иерарх достойный восхищения. Из его окружения вышли священники, прекрасно знавшие церковные обряды. Позднее они сами стали учителями Церкви: Василий, Григорий Назианзин, Иоанн Златоуст, Иероним, Амвросий, Августин и многие другие.

– Да-да, – добавил Константин. – Отец Дамасий собственноручно составил перечень книг Священного писания. Именно он повелел церковному писателю Иерониму «поработать» с текстами Нового завета, которых к тому времени насчитывалось более сотни. Его стараниями, из-под перьев римских и византийских писателей вышли и другие библейские книги. А еще, по подобию скифских духовных обителей, в империи стали строить христианские монастыри.

– Выходит при папе Дамасии, во всей империи возобладало Новое христианство?

– Остатки жидовствующего сектантства Рима, или как их теперь называют мессианства, не искоренили, – возразил Константин. – Их адепты в то время перебрались в Византий и стали подтачивать основы Церкви Константина изнутри, в его столице.

– А что я тебе говорил! – Феофилакт торжествующе поднял указательный палец. – Типичное поведение тех, кто считает себя последователями Святого Петра.

– В то же время отец Лев I[332] на римской кафедре продолжал дело отца Дамасия, – продолжал рассказывать Константин. – Он перенял у скифов понятие о единой Троице и удачно провел его на Халкидонском соборе[333]. Даже название не стал менять, оставив прежнее, принятое в Тартарии – православие. И это был единственный правильный путь, для сохранения истинности вероучения.

– Халкидонский собор внес очередной раскол в христианство, – заметил Феофилакт. – Соперников не помирил, а бывших союзников сделал врагами. Армянская Поместная Церковь не приняла решения Халкидонского собора. – Собор лишь углубил противоречия между христианскими вероучениями. Появились новые сектанты. Жидовствующие ортодоксы[334] епархий Александрии[335] и Антиохии[336] при содействии «подпольных» сектантов Константинополя попытались физически уничтожить римского иерарха. Дождавшись удивленно вопросительного взгляда патриарха, Константин объяснил – В то время Аттила[337], предводитель гуннов претендовал на звание Владыки Вселенной. Он добивался этого давно и своими набегами в Арийстан пытался заставить местоблюстителя передать ему скипетр всевластия. Поддержка цезаря восточной части империи и его влияние на царя Арийстана ему была бы очень кстати. Но цезарь Константинополя отказал ему в помощи, сославшись на раскол между Церквями Византии и Арийстана, который якобы провоцирует архиепископ Лев I из Рима.

Вот тогда и развернул Аттила свои армии на запад, под благовидным предлогом «спасения чести женщины».

– Вот оно что! – хлопнул себя по лбу Феофилакт. – А я все никак не мог взять в толк, почему Гонория Римская искала справедливости у неведомого варвара. Теперь я понимаю, что она обратилась к Атилле как к Владыке Вселенной, надеясь на его суд.

Константин кивнул головой и продолжил рассказ:

– Вскоре, по официальной версии «разгромленный» на Каталаунской равнине Аттила, прошел по городам Северной Италии, оставляя на их месте дымящиеся руины. На подступах к Риму Аттилу поджидала депутация цезаря Запада. Они вытолкнули впереди себя отца Льва I. Римляне были готовы на все, чтобы не видеть нового погрома в своем городе. Готовы были безоговорочно признать Аттилу Владыкой Вселенной, выполнить прихоть Гонории и даже пожертвовать своим иерархом, – сказал Константин презрительно. – Отец Лев стоял коленопреклоненный на пути «злобного» гуннского войска. Он в мольбе смотрел в небо, подняв над собой равносторонний крест, который мессиане прозвали «знаком зверя». Такой же крест, какой был и на знаменах Аттилы. Ведь согласно восточным верованиям Крест, или Хач, или Ваджра – это символ оружия Верховного божества Неба, защищающий от нечисти.

Чтобы ни наговаривали на воинов из Скифии, одно неоспоримо. Все они, от вождей и до последних оборванцев, очень уважительно относятся к божьим служителям, жрецам. Каких бы верований те не придерживались. Поэтому наступающая армия остановилась перед коленопреклоненным священником. Оказывая уважение жрецу, Аттила сошел с коня и поднял отца Льва с земли. После этого вождь и патриарх уединились для беседы.

– О чем говорил папа Лев с Аттилой, никто не знает, – заметил Феофилакт. – Зато все знают, что он дал Аттиле прозвище «бич Божий».

– Не знают или не хотят об этом говорить? – Возразил Константин. – Впрочем, догадаться не трудно. Вера в единство Троицы была присуща северным варварам изначально. Не надо забывать, что и сам Аттила был скифин. Поэтому отец Лев доказал Аттиле чистоту своих убеждений и устремлений, а вождь гуннов убедился, что его руками пытались свершить неправое дело. И совсем не зря отец Лев назвал вождя гуннов стоящего на позиции защиты православия – карающим орудием Бога. В устах патриарха – высшим достоинством. На страх жидовствующим христианам!

Вот так вечный город был спасен от разорения. Ссылаясь на поддержку Аттилы и свой заслуженно возросший авторитет, отец Лев I, выдвинул идею о верховенстве римского патриарха над другими христианскими епископами. И благодаря этому он смог, наконец, навсегда заставить граждан империи отказаться от символов первых христиан: обрезания и рыбы. Обновленными символами принадлежности к христианству стали после этого омовение от Иоанна Предтечи[338] и равносторонний крест предложенный Константином Великим.

– И это было последним вмешательством извне в дела Церкви? – Спросил Феофилакт.

– Как бы ни так, – возразил Багрянородный. – Ведь Аттила «внезапно» умер. Так и не наказав провокаторов из Константинополя. А мессиане вскоре опять стали в силе. И вот почему.

В конце VII и начале VIII веков, Восточная Церковь уже владела громадными земельными богатствами, которыми владело духовенство. И это было объектом зависти цезарей Византии. – Константин[339] не спеша выпил чистой воды. Феофилакт терпеливо ожидал продолжения и базилевс не заставил себя ждать. – Как известно степные народы предпочитают молиться на открытом воздухе, считая Небо над головой божьим домом. И когда базилевс Константин V взял в жены дочь хазарского кагана Чичак[340], в крещении Ирина, то наверняка столкнулся с подобным отправлением культа.

Возможно, именно ее поведение и дало толчок к зарождению иконоборчества. В то время кто-то из мессиан невзначай напомнил цезарю, что когда-то и Моисей запретил израильтянам молиться на изваяния Быка Аписа и прочих идолов. Ведь, как истинный скифин, Моисей считал, что открытое Небо над головой – это и есть Бог.

Чем православная икона отличается от изваяния Быка? С точки зрения жидовствующих христиан – ничем. Начались жестокие гонения на православных. Императоры-иконоборцы VIII века, как известно, открыли настоящий поход против монастырей. Часть из них была закрыта, а их достояние конфисковано в казну.

К травле иконопочитателей присоединились и агаряне. Ведь среди адептов Мухаммеда было очень много жидовствующих ортодоксов. В малодоступных горах Афона искали спасения многие из преследуемых иконопочитателей. Или в других укромных местах, на задворках Вселенной. Например, у Леонидов[341] в Иверийском царстве. Или у митрополита Таны[342] в России.

– Вот, оказывается, откуда черпали силу фанатики-иконоборцы, возмущавшие покой империи, – сделал вывод патриарх. – Константин Копроним осуждал не только почитание икон, но и высказывался за запрещение почитания Богоматери и святых. От Ирины[343] до Ирины продолжался этот кошмар, – задумчиво продолжал Феофилакт. – Западное духовенство не обладало такими богатствами. Поэтому их никто так не травил, хотя они и оставались верны православию. Им никто не запрещал молиться кому на Богородицу, кому на Крест, а кому даже и на изображения овец.

– Да, конечно, – подтвердил Константин. – Опираясь на Римский экзархат[344], Ирина формально смогла восстановить иконопочитание в Византии на Вселенском соборе в Никее в 787 году. Правда, за свои услуги отец Адриан[345] потребовал от Ирины, чтобы впредь константинопольский иерарх не использовал больше титул «вселенский»[346]. Но тогда, не смотря ни на что, временно одержал верх курс на воссоединение Церкви.

И это не понравилось Карлу, которого позже прозвали Великим. Тот усмотрел в этом угрозу своим державным интересам. Недавно завоеванные герцогства на севере Италии, при поддержке подружившихся Византии и папства, могли успешно восстать против франкских завоевателей.

Не вынуждая Адриана I отречься от его решений, он собрал во Франкфурте свой собор и под своим председательством. Там Карл выступил против II Никейского собора, с чем выразили согласие и папские представители, легаты. Этим Адриану было объяснено, что дела христианского сообщества теперь вершат уже не епископы, а государи. И отец Адриан усвоил этот урок. Чтобы загладить свою вину, он вынудил Ирину формально передать титул «базилевс базилеон», на латыни – император, Карлу франкскому.

Вот тебе одна из причин, почему ты не можешь наладить диалог с папой. Прежде епископов, сначала должны договориться между собою государи! – Константин сделал паузу. – В то время Константинополь превратился из столицы христианского мира в незначительный город малоазийского царства, пределы которого были ограничены приграничными крепостями, где еще стояли гарнизоны верные Византии. А на ее территории набрали силу сектанты, которых поддерживали иконоборцы. И самые многочисленные из них – Павликиане. – Константин помолчал, потом вздохнув, продолжил: – Как это не прискорбно признавать, но только восстание наших скифских федератов послужило толчком для фактического возрождения державы.

– Ты имеешь в виду восстание Фомы Славянина[347]? – спросил патриарх.

– Именно! Начальник корпуса федератов, которых держали в Азии для обороны от агарян. Он отказался присягнуть «неправому» базилевсу, поддержавшему иконоборцев. Сначала мятеж поддержали легионы, расположенные в Малой Азии. Потом к ним примкнули жители провинций Армениак[348] и Восточного Понта[349]. Фома был провозглашен восставшими базилевсом и целый год осаждал Константинополь.

Но когда он переправился во Фракию, то был разбит правительственными войсками, взят в плен и казнен в 823 году. Но идеи восстания остались живы. Их поддерживал народ. И если идею социального равенства можно было как-то обойти, то главную из них, восстановление икон, игнорировать было никак нельзя.

– Могу представить, с какой радостью жители Анакопии[350] примкнули к восставшим, – усмехнулся Феофилакт. – Ведь поражение в битве[351] и поспешное бегство Мервана из Иверии произошло благодаря заступничеству Пресвятой Богородицы, явившей в ночь перед сражением свой нерукотворный образ – Анакопийской Божией Матери[352].

Благодарю Господа и низко кланяюсь безвестным монахам, которые в период иконоборства спасли и сохранили Влахе́рнскую икону Божией Матери[353], покровительнице Константинополя, – с чувством глубокой благодарности сказал патриарх.

– Присоединяюсь к твоим словам благодарности, – поддержал патриарха базилевс. – У иконопочитателей было немало сторонников и поэтому, как только Феодора[354] стала регентом, тут же собрала Собор[355], где и было установлено Торжество Православия[356]. На нем были осуждены жидовствующие сектанты: мессиане и павликиане.

– Пусть будет благословен род Мамиконянов, подаривших Армении прославленных спарапетов[357], Иверии – Святую Шушаник[358], а Византии – Блаженную Феодору! – снова благодарственно произнес патриарх.

– После Константинопольского собора в империи начался период обратной реакции, – между тем продолжал рассказ Константин. – В период регентства Феодоры начались преследования людей, отрицающих иконопочитание и истребление еретиков. По ее приказанию павликианам было предложено на выбор: обращение в православие или смерть. После отказа павликиан изменить религиозные убеждения в местность Малой Азии, населенную ими, были направлены карательные экспедиции. Тогда погибло около ста тысяч человек: «одних распяли на кресте, других обрекли мечу, третьих – морской пучине». Их имущество было конфисковано и доставлено в царскую казну.

Чтобы спастись от репрессий, мессиане стали искать убежища у Каролингов на западе, а павликиане вступили в военный союз с мусульманами Азии и совместно стали совершать набеги на византийские владения.

Сегодня Ватикан стал разменной монетой в междоусобицах патрициев Италии. В этой мутной воде стала возрождаться секта жидовствующих мессиан, которые хотят распространить свое влияние на весь Аппенинский полуостров. И они находятся под защитой Оттона Каролинга. Вот тебе еще одна причина непримиримой вражды кафедр Святого Петра и Святого Андрея. В этих двух основных причинах собственно и кроются наши сегодняшние разногласия и противоречия.

– Я согласен с тобой. Именно усилия Святых иерархов православия подняли христианство до уровня Универсальной Церкви, где воссоединилось все лучшее, взятое из разных верований. И это не противоречит основной заповеди Иисуса: «Возлюби Бога, как самого себя». Но именно это нам и вменяют в вину оппоненты ислама. Шариаты Моисея и Иисуса, якобы искажены людьми. И лишь шариат Мухаммеда последний не искаженный! Что тут можно возразить на это? – Задал вопрос Феофилакт.

– Ха-ха-ха, – улыбнулся Константин. – Как бы ни так! На примере развала изначального халифата арабской нации можно увидеть, как из, казалось бы, невинных сектанств, вычленяются все более изощренные общества отщепенцев, искажающих сам смысл «последнего» шариата.

Багрянородный отпил из чаши вина, ненадолго задумался и стал излагать свои мысли:

– Подобно Константину Великому, шейх Мухаммед унифицировал свою Церковь. Он взял все лучшее из учений Отцов иудаизма и христианства и изложил постулаты веры для примитивных кочевников бедуинов, на языке доступном их пониманию. И первый его значимый успех в том, что в своей религиозной общине в Медине он примерил враждовавших сыновей Сары и Агари, назвав их народом муслинов или мусульман, т. е. преданных единому Богу и себе – его пророку.

Богатейшие купцы Мекки вскоре оценили возможности нового учения и стали вкладывать в нее свои финансы. С помощью религии можно было обуздать и использовать себе во благо шайки аравийских разбойников терроризирующие торговые караваны. Не зря его последователи носят символ Полумесяца символизирующие Рога Аписа. Как известно, Рог Изобилия – это символ земного богатства. И цвет их знамени зеленый. Традиционный цвет дима прасинов Византии. Спортивной партии, которую финансируют бюрократы и олигархи, сколотившие состояние на торговле.

Казалось бы, ну вот и все: достигнуто равновесие. Как бы ни так. Равновесие – это как вершина горы: тратишь много сил на ее достижение. А после достижения вершины неминуемо следует спуск, который порой гораздо опаснее и страшнее подъема.

Раскол произошел, когда часть мусульманских лидеров сформулировала концепцию, согласно которой власть передаётся решением общины самому уважаемому мусульманину из племени курайшитов, к которому принадлежал пророк Мухаммед. Другая часть лидеров мусульман заявили, что признают только семью пророка и его прямых потомков единственными законными наследниками и духовными преемниками.

– Принцип выборности первых мне больше по душе, хотя я не одобряю ограничение кандидатов внутриплеменными рамками, – стал рассуждать Феофилакт. – И преемственность по признаку семейственности можно рассматривать, как способ преодолеть эти рамки. Поле деятельности тут широкое. Ведь помимо прямых родственников у пророка было 11 жен[359] из разных племен.

– Так и было, – подтвердил предположения патриарха Константин. – Правда, после преодоления внутриплеменных рамок, те стали забывать и про выборность. Сначала от «зеленых» отделились «белые» – сторонники потомков зятя и двоюродного брата Мухаммеда, халифа Али Талиба. Потом «черные» – сторонники Аббаса Мутталиба[360], дяди пророка Мухаммеда.

– Почему «черные»? Этого цвета нет в традиционных цветах византийских партий.

– Движение родилось на границе Персии и Скифии. А у скифинов черный цвет особо почитаемый. Цвет богини Смерти и мудрого Ворона. В Скифии носят черные шапки и угощают почетных гостей мясом черного барана.

– Ага, – кивнул головой Феофилакт. – Тогда понятно. А что же стали делать «черные» мусульмане?

– Да все то же самое, – махнул рукой Константин. – Все это разноцветное сообщество стало яростно истреблять друг друга.

– По мне, так и Слава Богу! – Проворчал Феофилакт. – А как же понять твои дружеские отношения с халифом Абдеррахманом из Кордовы, которому ты предпочитаешь сближение с христианами Каролингами? Мусульмане Испании и Ифрикии, в конце концов, перестанут истреблять друг друга и объединяться против нас.

– Это вряд ли. Сектанты мусульман ненавидят единоверцев даже больше, чем христиан. И примером тому все те же павликиане, которые предпочитают миру с единоверцами союз с мусульманами. Как говориться: «Ворон ворону глаз не выклюет…». А подданные халифа Кордовы – это те же жители бывшей империи, хотя сейчас и исповедуют ислам. И цвет знамени у кордовских суннитов традиционно зеленый, как у бюрократов Константинополя. С Кордовой нас связывает общее прошлое: и культура, и просвещение, и философия, и многое другое.

Имамы же из Кайруана[361], навербовав себе сторонников среди самых диких кочевников пустыни, разрушают культурное наследие в бывшей Римской провинции Африка, – Константин сделал паузу и закончил с усмешкой: – Ради достижения светлого будущего: «Мы старый мир разрушим до основания, а затем…».

– Краснознаменные фанатики! – Согласился Феофилакт. – До меня доходили слухи, что варвары разрушили дома и дворцы, бани и акведуки римского Карфагена, предпочитая цивилизованной жизни влачить нищенское существование под куском ткани в пустыне.

– Не совсем так, – возразил Константин. – «Красные» – это общинники хареджиты, сторонники равноправия. Когда-то они откололись от «белых». А «красные» потому, что это цвет земли. И у нас, и в халифате. И по цвету, они сродни нашей спортивной партии, объединяющей земледельческие общины империи. Из этих общин собирается народное ополчение, слепое в своей ярости, – поправил Феофилакта базилевс. – Эту ярость либо используют, и тогда на дымящихся развалинах ополченцы провозглашают своего вождя новым царем. Либо жестоко подавляют, чтобы остаться у власти. В случае с Карфагеном «красных» подняли на разрушение «черно-белые». И после того, как «красные» по своей душевной простоте вырезали «зеленых», «черно-белые», как и ожидалось, ткнули их «мордой в пыль».

– «Черно-белые»? Это еще кто? – Удивился Феофилакт.

– Ну как тебе сказать? – Базилевс собрался с мыслями. – Вместе с движением павликианства в христианстве, которых выжигал огнем еще базилевс Юстиниан, в бывшей римской провинции Азия объявились новые пророки и в мусульманстве. Пока «черные» резали «белых», там зародилась секта Исмаилитов, которые объявили врагами всех кто не с ними. У них все было упрощено до безобразия: плати долю самопровозглашенному имаму, и смело грабь, убивай всех, кто не с ними. Видишь, Феофилакт, какие интересные параллели? – Константин с горечью усмехнулся. – А «черно-белые» сектанты Африки – это сторонники сарацина Убейдуллы. Одного из гонимых имамов, который используя право на ложь, даваемое высокой степенью карматского посвящения, объявил себя одним из потомков Исмаила по линии дочери пророка Мухаммеда Фатимы[362] и Али Талиба. В короткие сроки он сумел создать у берберов Африки обширную Исмаилитскую общину и стал ее первым халифом. Само имя Исмаилит, опороченное бесчинствами в мусульманских общинах Азии, имам сменил на новое – Фатимид. «Черно-белые» Фатимиды – противники любой власти, кроме власти своего воплощенного божества на земле – нового Мессии халифа Ифрикии и его наследников.

– Что ж, первый разбойный Карфаген, Римская республика стерла с лица земли. Последний вандальский Карфаген уничтожил Юстиниан. Но очевидно, что его мятежный дух неистребим в Магрибе. И нынче он возродился в Кайруане, – заметил патриарх. – Мне рассказывали о флагах с такими цветами на кораблях берберских пиратов: на черном фоне белые буквы, похожие на кости. По-моему, омерзительно! Война с Фатимидами, мне кажется, будет жестокой и бескомпромиссной. – Полностью с тобой согласен, – снова поддержал патриарха базилевс. – По преданию, о расколе исламской общины сообщал ещё пророк Мухаммед. Как гласит один хадис, пророк сказал: «Раскололись иудеи на 71 секту. И раскололись христиане на 72 секты. И расколется моя умма, то есть сообщество верующих, на 73 секты»[363]. Вот тут бы я и спросил у исламистов, насмехающимися над христианами: «Так какой шариат из его 73 вариантов считать последним и неискаженным людьми?» – иронично подвел итог Константин.

– Да, дела…, – протянул Феофилакт.

– Я считаю, что для Византии гораздо важнее политические союзы, чем теологические споры с мусульманами, – продолжал разговор Константин. – Потеряв провинцию Африка, мы потеряли и свое главенство на Средиземном море. На Сицилии и Крите, стараниями берберских пиратов, уже признали власть халифа ал-Муизза[364] из Кайруана. На очереди наши владения на юге Аппенинского полуострова, куда я уже распорядился отправить Гонгилу и Мариана Аргира. Но там останется немало работы и для твоих миссионеров Феофилакт, – подчеркнул Константин.

– Не беспокойся. Я об этом позабочусь, – заверил базилевса патриарх.

– В востановлении мира на Средиземном море нам так же помогут и наши союзники: «черные» шииты Айгюптоса и «зеленые» сунниты Кордовы, – продолжал разговор Константин. – Разбойников и пиратов не жалуют ни те, ни другие. А ведь враг моего врага – мой друг. И если Айгюптос – это хлеб, то Кордова – это флот. И этот тройственный союз нам очень выгоден, несмотря на наши некоторые расхождения в понимании сущности Бога. Сейчас очень важно восстановить свое присутствие в Средиземном море, пусть даже в союзе с мусульманами.

– Помнится, ты всегда говорил, что нельзя держать все яйца в одной корзине. Что если политика на Средиземном море вдруг изменится? – Спросил патриарх. – Я слышал от Василия Нофа, что ему стало известно о переписке малеха Иосифа из Атиля с сарацином Шапрутом, визирем при дворе Кордовского халифа Абдеррахмана. А малех, как тебе известно, стоит на древнейшей позиции: «Разделяй и властвуй». Всячески поощряя раскольников: и христианских и мусульманских. Поддерживать духовные разногласия, переходящие в кровавые стычки весьма прибыльно. С этой «мутной воды» работорговцы имеют баснословную прибыль, на торговле людьми. Христиан продают в страны халифата, а мусульман – в христианские города. Что общего может быть у Кордовы и Хазарии, так далеко расположенных друг от друга?

– Не так уж и далеко, – поправил базилевс. – Ты забыл, что иберийские мореходы Западного Кавказа ходили на тот полуостров, позже названный их именем, еще до возникновения Римского государства? К тому же сам вопрос поставлен неправильно. Если ты спросишь, что общего между халифом Кордовы и малехом Атиля, я отвечу – ничего. Но если ты поставишь вопрос чуть иначе. Что общего между двумя министрами бюрократами? Я отвечу – налоги и прибыль, товары и власть, охраняющая торговцев. В Кордове много строят – там нужны рабы ремесленники и мастеровые. И еще нужно пополнять отдельный корпус халифа в 10–15 тысяч человек, состоящий из купленных рабов и вольнонаемных, так называемых гулямов[365] «славян». А еще роскошь, для украшения дворцов. Меха Тартарии и шелк Восточной Азии. Кордова нуждается в поставщиках и того и другого, а рахдониты готовы все это поставлять. Но как? – Задал вопрос Константин и сам же ответил: – Через Константинополь или через сирийское Триполи.

Но Константинополь – «Око мира» и Иерусалим христианства, ни за что не позволит провозить через пролив в неволю братьев по вере. Остается Триполи в Азии. И рахдониты активно пользуются этим путем.

– А берберские пираты?

– Пиратам нужно золото, – ответил базилевс. – И их не интересуют от кого и за что. Корабли под флагами Атиля без опаски останавливаются в любых портах контролируемых сторонниками «черно-белых». По поводу Сирии у меня уже есть кое-какие мысли, которые мы с паракимоменом Василием прорабатываем. Если караванная дорога через Триполи будет под нашим контролем, что останется рахдонитам?

– Есть еще путь через море Евксинское или, как его еще называют, Черное, минуя Константинополь, – заметил Феофилакт. – Путь по Истру, через Болгарию, лояльную к рахдонитам, и дальше по землям мадьяр и эрманцев[366].

– Согласен, – кивнул головой Константин. – Истр уже давно облюбовали деятели Всемирной торговой организации. Прошли времена, когда болгары были кочевниками и грабили караваны. Теперь базилевс болгар жирует в своей столице Преславе[367] на берегу моря. Оттуда начинается великая водная дорога на запад. И если с Константинополем рахдониты договориться не могут, то с Преславой уже смогли. Как обычно, представители Всемирной торговой организации скупили земли и вдоль дорог на западной окраине Болгарии. Их караван-сараи – своеобразный плацдарм, где кормят «сладкими подачками» мадьярских ханов иэрманских баронов. Видимо приручают, а заодно ищут лидера в верховьях Всемирной реки, который смог бы дать рахдонитам защиту и обеспечить безопасность караванных путей.

И, похоже, такого лидера они уже нашли. Иначе откуда у рекса Оттона столько золота? – Продолжал размышлять вслух Константин. – Одеть себя и коня в броню удовольствие дорогое. Это могли позволить себе лишь ханы степных кочевий и бароны городов. Даже цари могут так экипировать только самую малую часть личных телохранителей. Но, по вассальному договору, заключенному с Оттоном, поместные бароны, обязаны 41 день в году служить в его свите. Из баронской свиты, усилив ее дорогостоящими вольнонаемными латниками, предводитель восточных франков создал тяжелую рыцарскую конницу. И их службу он использует с пользой в полной мере. Женившись на Аделаиде, вдове цезаря Италии Лотаря, он стал юридически господином северной части полуострова. И это стало для нас проблемой.

– Стражем христианства на Западе стоит кафедра Святого Петра в Риме, – заявил патриарх. – Христианские епископы не позволят торговать братьями по вере!

– Не стоит полагаться на латинян, – заметил Константин. – Не в первый раз западных епископов ослепляет блеск золота. Да так, что они готовы закрыть глаза и не видеть в братьях по вере всех, кто не держится латинских канонов. Впору снова вспомнить о нашем старом противостоянии с мессианами. Для них православные христиане стоят в одном ряду с язычниками, которыми не зазорно торговать. Даже молятся они лицом на Запад, а мы на Восток, в сторону восходящего солнца.

Нет, нет! Чтобы контролировать торговые пути по Иструнам, следует полагаться только на мадьярского Дьюлу. И еще на наших союзников с восточного побережья Черного моря.

– А как же западная Европа? Мы откажемся от влияния на нее? – Уточнил Феофилакт.

– Земли западной Европы важны для нас, но не настолько. Запад покрыт густыми лесами. Скудные почвы дают жалкий урожай. В пустых горах нет Хварно. Там собрались изгои. Вожди наемников, большинство из которых до войны возглавляли банды разбойных «турци», жившими грабежами горожан и селян. После развала Западной империи варварских рексов стали называть баронами, хозяевами римских городов. Но по сути своей они по-прежнему остаются примитивнейшими преступными шайками, постоянно конфликтующими друг с другом за размер добычи, за симпатичных наложниц, за лишний кусок территории. Шайками, где главари купаются в роскоши, а рядовые бойцы гибнут при сборе податей с населения или при охране границ. Стычки между бандами не прекращаются, по сей день. Тела погибших никто не хоронит, ими интересуются лишь звери и птицы. В результате повсеместно вспыхивают эпидемии. Бароны довели цивилизованный народ ромеев до звериного состояния. Люди настолько одичали, что забыли своих божественных предков и думают, что произошли от человекообразных обезьян.

Так что давай предоставим Запад латинянам. Просвещая и укрощая баронство, пусть мессиане хоть что-нибудь сделают во благо людей.

А мы же пока будем полагаться на греческие полисы на берегах Черного моря. Например, поставки зерна из Херсонеса Таврического вполне сопоставимы с африканскими. Очень предусмотрительно на Халкедонским соборе вывели епископа этого города из экзархата Боспора[368] и переподчинили напрямую Константинопольскому патриарху.

– Не смотря на то, что экзархаты России на Танаисе и Алании у северных Ворот Кавказа, находятся на территории Хазарии, они остаются опорами христианства на северо-востоке. Как и Иверийский католикосат в Песонке[369]. От него идут миссионеры в Кавказские горы, которые успешно противостоят шиитству, ползущему на север из арабских эмиратов Закавказья. – Твердо заявил патриарх.

– Согласен, – кивнул головой Константин. – Опора христианства на восточных берегах Черного моря – абхазский царь Лев Аносид[370]. Ему в противовес эмираты дейлемитов Атропатены, мусульман шиитов с западного побережья Гурганского моря. А между ними два нейтральных государственных объединения. Это, прежде всего, Союз кахов, которые проводят политику города-храма Белого Дива. Придерживаясь языческого христианства, кахепископ терпимо относится к любым вероисповеданиям. Вероятно, поэтому все арабские эмираты суннитского толка к югу от Аланских и Албанских ворот Кавказа вошли в их Союз. Но по этой же причине они остаются вне поля нашего влияния.

Правда абхазский царь под знаменем Богородицы понемногу теснит кахов[371] вдоль левобережья Куры. По моим сведениям, он уже достиг области Эрети[372]. А она находится уже за Тпхисским эмиратом. Значит, выход из Аланских ворот скоро будет контролироваться нашими федератами.

Хорошо бы перекрыть и караванную дорогу, идущую из Албанских ворот к Триполи сирийскому. Но тут наши надежды, связанные с тагавором Армении, не оправдались. И это второе государственное объединение занимающее нейтральную позицию. И делает он это под давлением тондракийцев. Ашот Милостивый, старший из клана Багратидов, пытается при покровительстве Багдадского халифа из Союза Армянских эмиратов воссоздать былую империю. Я могу понять его. Пока, что халиф закрепил за Ашотом титул шахиншаха аль-Арминии. По сути, поставил наместником Армянского эмирата арабов, после разорения наместничества в Барда.

Так что наша опора в приграничной области Ширакского царства – это клисура[373] Тайк[374] в староримской провинции Иверия. Нынешнее бдешхство[375] Тао-Кларджети[376] – владения Багратидов. Бдешх Смбат Ивирский[377] твердо стоит на позициях сближения с нами. Это надо поощрять. Помнишь, как в прошлом году, несмотря на то, что формально царство Смбата входит в Ширакское шахиншахство, я подписал с ним федеративный договор с присвоением ему высокого звания курапалата[378] Византии? – спросил Константин у Феофилакта.

– Конечно, помню, – ответил Феофиакт. – И это правильно. Даже если сейчас формально Смбат союзник Ашота. Тут нужно учитывать, что половина телохранителей из личной императорской гвардии это горцы федераты из Армянского Тавра.

Тогда же, в прошлом году, Смбат приходил ко мне подавать прошение о переподчинении архиепископа Мцхета кафедре Святого Андрея в Константинополе.

– Мцхета?

– Да, город Мцхета, который расположен на торговом речном пути по Фасису и Куре из моря Евксинского в море Гирканское. Там находится базилика Животворящего столпа – Светицховели[379], построенная на месте захоронения ризы Христовой[380].

– А сейчас, иерарх Мцхета, какой епархии? – Поинтересовался Константин.

– Видишь ли, Константин. Там все довольно запутано, – подумав, ответил патриарх. – После Халкидонского собора мцхетский архиепископ вышел из состава Албанской патриархии, на месте которой сейчас Армянский католикосат в Двине.

При Юстиниане архиепископство Мцхета, было признано автокефальным[381] по канонам Константинопольской патриархии. Но вскоре после нашествия мусульман в Закавказье оказался в составе католикосата Иверия, иерархически подчиненного патриарху Азии с кафедрой в Антиохии.

А во время восстания Фомы Славянина, Мцхетский архиепископ не поддержал восставших, в отличие от каталикоса Иверийского. Поэтому формально обособился. Сейчас архиепископ в Мцхета назначается из Константинополя, хотя территориально располагался сначала в эмирате Тпхиса, а сейчас в царстве Абхазии. Его паства находится на федеральных землях Византии в Армянской Иверии, а миро[382] по-прежнему освещают у католикоса в Песонке. – Обстоятельно рассказал патриарх. – То есть территориально Мцхета принадлежит Аносинам, а епископы подчиненные мцхетскому иерарху находятся на территории Багратидов из Тао-Кларджети.

Константин внимательно выслушал патриарха.

– Выходит, архиепископство Мцхета входит в католикосат Кавказской Иверии на правах экзархата. Но они хотят большего. Хотят разделения. – Немного подумал. Потом начал рассуждать:

– То, что архиепископ Мцхета отказался поддержать восставших иконопочитателей, говорит о том, что епархии Тайка и Гугарка были изначально подвержены ересям павликианства.

Сегодня, хоть и формально, но Тао-Кларджети родственно входит в состав Ширакского царства Ашота. И только он может закреплять за бдешхом титул «царя Картлов». Нельзя недооценивать клановые связи, впрочем, как и влияние армянской секты тондракийцев.

Переподчинив архиепископство Мцхета Византии, мы дадим ненавидящим нас павликианам, повод к сближению с тондракийцами. Сможет ли Константинополь противостоять им, находясь от Мцхета гораздо дальше, чем Двин?

– Я тоже не приветствую раскол и склонен к сохранению единства Иверского католикосата. Опыт показывает, что иерарх Песонки успешно может противостоять влиянию и павликиан и тондракийцев, – согласился патриарх.

– Кроме того, вмешательство Византии может «обидеть» наших союзников из Кутатиси и спровоцировать ненужные беспорядки в Абхазском царстве. А война между Багратидами и Аносинами не послужит нам во благо, – добавил Константин. Фиофилакт кивнул головой, давая базилевсу понять, что понимает и разделяет его озабоченность.

– Что ж с южными торговыми путями мы разобрались, – наконец-то улыбнулся Константин, позабыв о своем недомогании. – Давай теперь подумаем о северных дорогах. По морю вдоль полуострова Таврия и по берегу Черного моря. В перспективе и по Венедскому морю, вокруг Европы.

– Что ты думаешь по этому поводу? – Полюбопытствовал Феофилакт.

– Пока ханы мадьяр и эрманские вожди саксов и славян воюют с Оттоном, у рахдонитов там нет шансов провести свои караваны в Испанию. Но все это временно. Золото работорговцев и мечи Оттона, в конце концов, установят в Западной Европе нужное им равновесие. В этой ситуации нам следует обратить внимание на Восточную Европу.

– Что же нам следует предпринять в этой ситуации? – Спросил патриарх.

– Нам надо восстановить союзнические отношения с архонтами племен, живущих между Истром и Танаисом. Варваров обитающих вдоль Борисфена. Если верить Геродоту[383], его истоки находятся далеко к северу. Как раз между Болгарией и Хазарией. Если это действительно так, мы бы при помощи дружественных норманнов могли бы перекрыть оба пути. И речной по Истру и северный морской торговый путь. – Меланхолия была забыта. Константин в возбуждении энергично потер ладони. – Начнем с Таврии! Сейчас полуостров расколот враждой. Готы постоянно воюют с Русами. А хазарские скифы и боспорцы нападают и на тех и на других. Во времена базилевса Михаила[384] стратиг Херсонеса Таврического[385] Дир Эллинский[386] смог отбить у хазар и Дорос, и Керстень. Но скифы Неаполя Скифского[387] по-прежнему считают кагана Хазарии своим сюзереном.

Мы начнем с усиления фемы Херсон[388], – продолжал развивать свои замыслы Константин. – Со времен базилевса Феофила[389] эта фема опустилась постепенно до разряда пограничной клисуры. Но я прикажу Василию восстановить на юге Таврии полноценную византийскую фему. Херсонес Таврический должен стать главной базой в дипломатической деятельности Византии на северо-востоке.

В Готии, на месте разрушенного Дороса, хазарами выстроена крепость Мангуп. Эта крепость расположена в области компактного проживания Гаутингов, которые называют ее страной Дори. Теперь Мангуп наш. Его необходимо заново укрепить и отстроить. Я придам этой Готской области статус пограничной клисуры. И назову ее Феодоро. В этом статусе ее воинственные обитатели будут платить налоги государству в виде воинской повинности. И у стратига Херсонеса всегда будет под рукой боеспособное войско.

А тебе, Феофилакт, надо будет отрядить толковых монахов для усиления просветительской деятельности в тех землях. Надо придать епископу Херсонеса особый статус.

Эх, жаль, нет с нами архонта Андрея[390] из рода Балтов[391]. Варвар по рождению, возвеличенный моим дедом, он дослужился до звания византийского патрикия, когда во главе азиатских легионов дошел до Тарса. И даже смещенный интриганами, он и в своем киевском изгнании, верой и правдой служил моему деду. Был оплотом Византии в Восточной Европе. Не давая спуску ни кагану болгар на Западе, а кагану хазар на Востоке – Константин мечтательно вздохнул.

– На полуострове Таврия, помимо епархии Херсонеса состоящей из местных епископатов греческих портовых городов есть еще две: Готский округ[392] тервингов и Сугдейский[393] округ аланов. Епископа Херсонеса я возведу в ранг архиепископа, переподчинив ему все эти епархии…, – начал говорить патриарх, но вдруг остановился что-то припоминая. Потом, вдруг вспомнив, торопливо добавил:

– Конечно, очень жаль, стратига Андрея убитого язычниками. Но сейчас в Константинополе находится вдова норманнского князя из Киева. Регентша, со сложным именем. Что-то вроде Хельга или Эльга[394]. Думаю, она ищет сильных союзников или покровителя, чтобы утвердиться во власти. Поговаривают, что ее посольства побывали и в Болгарии и в Хазарии. – Да я знаю. Она давно просит аудиенции. Вполне предсказуемо. Русские архонты своенравны. Они никому не хотят платить налоги. Тем более женщине, которая назвалась наместницей. И купцы их хотят иметь беспошлинный выход к морю.

Сама регентша вынуждена разрываться между своими вассалами. Ведь одни, склоняют ее к союзу с нами, другие тянут ее во Всемирный торговый союз рахдонитов. При этом ей еще надо отбиваться от ростовщиков Атиля, которые пытаются выбить с нее долги мужа. И еще она умудряется воевать с рексами тервингов за старшинство.

– Тяжелое наследство ей досталось, – покачал головой Феофилакт.

– Но это не оправдывает ее жестокость к нашим союзникам, – заметил Константин. – Ведь это она уничтожила несколько тысяч гревтунгов из Дороса и сожгла Керстень!

– Так это она сожгла христианский город Готской епархии? – Возмутился Феофилакт. – И как осмелилась она после этого появиться в Константинополе?

– Успокойся, Феофилакт. Своим невниманием я ее уже достаточно наказал, – успокоил патриарха базилевс. – А мой прославленный тесть Лакапин наглядно показал, что с Русью можно договориться. Попробуй пока с ней пообщаться ты. Вероятно она язычница. Поэтому, расскажи ей о вере Иисуса. Но без давления. Как я уже говорил, на варваров хорошо действуют аргументы, сдобренные чудесами. Дай ей понять, что союз с Византией возможен только после ее крещения, – наставлял патриарха Константин.

– В том то и дело, что она христианка, – буркнул Феофилакт. – Она приняла крещение в Тане. И ней прибыл ее духовник. Монах Григорий, приставленный к ней митрополитом России. Это и ввело меня в заблуждение. Я не мог даже подумать, что христианка способна сжечь город единоверцев.

Но, ради высшей цели, я не буду придавать ее анафеме[395], – продолжал рассуждать вслух патриарх. – Церкви Боспора присущ аскетизм. И хотя христианство в горы Алании принес еще Святой апостол Андрей Первозванный, тут явно видно влияние и Святого папы Иоанна Златоуста[396], объединивший отдельные округа Боспора в митрополию[397] России.

Отсюда и склонность этой Церкви к восточным ересям. Тем более, что их ближайший сосед на юго-востоке – это католикос Иверии, который, как и епископ кахов, первое рукоположение принял от патриарха Антиохии, где до сих пор процветает ересь единобожия – ислам.

– Стоп! – остановил Феофилакта Константин. – Не надо объяснять ей тонкости наших духовных разногласий. Это еще рано. Покажи лучше ей наши храмы, церковные обряды и службы. Женщины любят красивые одежды, приятные ароматы и пышные церемонии. После аскетизма проповедуемого митрополитом в Тане, яркие театрализованные обряды Константинополя должны поразить ее воображение.

Она знает, что я являюсь законным Владыкой Вселенной. И все же развязала войну с тервингами самовольно, не полагаясь на мой суд. Если она готова признать свою вину, что ж, пожалуй, прощу ее. Я приму ее посольство, и она получит испрашиваемую помощь. Но на моих условиях.

Глава 4. Патриарх и Ольга

Вселенский патриарх Феофилакт жил в северной части Константинополя, на территории Великого храма Святой Софии. Многие приезжающие, не будучи верующими, восхищались великолепием этого святилища. Шпили Великого храма, завершенные золотыми шарами, были видны из любой точки города, но дорога к нему вела через немыслимый лабиринт узеньких улиц. Храм стоял в гордом одиночестве посреди большой площади. Эта площадь была главным местом собраний городского охлоса. Когда возникала необходимость, отцы церкви менее высокого ранга могли говорить с народом перед стенами храма, в то время, как патриарх обращал свою речь к немногочисленной группе избранных в самой Святой Софии.

Патриарший дворец[398] находилась прямо за храмом. Вот сюда-то и пригласил Феофилакт гостью из Киева на Днепре. Это был комплекс зданий, включавший как резиденцию патриарха и его канцелярию, так и его конюшни. Не секрет, что Феофилакт был страстным любителем лошадей и скачек. Это его страсть служила темой многочисленных пересудов монашествующей братии. Горожане же знавшие об этой слабости первосвященника, относились к этому снисходительно. Как к некоей индивидуальной черте, присущей только их любимому патриарху. Возможно, что многие зажиточные купцы возводили себе куда более просторные виллы. Но этот дворцовый комплекс производил впечатление стабильности и уверенности.

Точное время не было оговорено, поэтому Ольга подошла к двери патриаршего дома во второй половине дня. Слишком раннее посещение было бы расценено, как признак нетерпения, слабости. Встреча была неофициальной, поэтому ее сопровождал только начальник личной охраны Мстислав Лютый[399] и несколько его дружинников. Дверь перед ними неожиданно открылась, и круглолицый монах подвел к выходу знатного горожанина, одетого в льняные штаны и тунику из зеленого шелка.

– Я надеюсь, Святой отец[400] сможет помочь вам, господин Маркопулос? – Вежливо поинтересовался монах.

– Я тоже надеюсь, – ответил тот, но его лицо, темное, с густыми бровями, осталось суровым и озабоченным: – Пожертвование на свечи, – сказал посетитель и вложил в руку монаха увесистый мешочек.

Затем Маркопулос прошел мимо Ольги и ее сопровождающих, даже не заметив их. Монах долго и задумчиво смотрел ему в след и лишь спустя какое-то время его рассеянный взгляд случайно коснулся новых посетителей.

– Могу ли я чем-нибудь быть вам полезен? – Спросил он, но в голосе его слышалось сомнение: перед ним были совершенно зверского вида воины с длинными усами, заплетенными в косы и в рогатых шлемах. Явные язычники. Норманны. На их фоне совершенно потерялась скромно, но опрятно одетая женщина с русыми волосами и невзрачный монах в черном одеянии. Для круглолицего монаха было очевидно, что у этих людей не могло быть веской причины нанести визит одному из глав Церкви. Даже когда Ольга спросила, может ли она поговорить с Вселенским патриархом, он не шевельнулся.

– Вы, наверно, знаете, что Святой отец очень занят, – монах сделал ударение на словах «Святой отец». – Возможно, завтра, или еще лучше послезавтра…, – монах не отрывал взгляда от телохранителей Ольги. «Уходите и не возвращайтесь, вот что он хотел сказать», – поняла Ольга.

– Кто это, Амброзий? – Послышался голос патриарха, и через минуту он появился перед ними в сопровождении еще одного, аскетического вида монаха. Он был одет по-домашнему. Вместо своих обычных пышных одежд патриарх сегодня надел простое белое монашеское одеяние. Увидев, кто стоит перед дверью, он удовлетворенно хмыкнул.

– Так, так. Кого же нам Бог послал, а Полиевкт[401]? Наместница Хельга! Ты говоришь по-гречески, дочь моя? – Спросил Феофилакт. Увидев утвердительный кивок, он оттолкнул в сторону недовольного Амброзия и взмахом руки пригласил их войти:

– Входи же, прошу тебя. Или ты хочешь, чтобы я обращался к тебе на Вы, как это принято у латинов?

– Ты – это свет, Вы – это тьма. Я бы никогда не осмелилась обращаться к тебе, как к врагу, отец мой, – ответила Ольга.

– Но Владыка! Через пятнадцать минут ты должен встретиться с… – запротестовал сопровождающий его монах Полиевкт, но патриарх оборвал его:

– Кто бы это ни был, пусть обождет. Я занят. Возможно, наши гости захотят принять нашу веру. Это будет большой победой Иисуса, не так ли?

Или, возможно, я обращусь в их ересь – вот будет скандал, а? – Пошутил Феофилакт.

Полиевкт кисло взглянул на Феофилакта. Шутка показалась ему весьма сомнительной, хотя он знал, какое наслаждение доставляет патриарху иногда шокировать людей своим невероятным поведением. Ольга и сопровождающие, не веря своим ушам, ошеломленно уставилась на него.

Видя реакцию гостей, патриарх весело улыбнулся.

– Наместница, прошу тебя в мои покои. Надеюсь, мы обойдемся без переводчика. На каких языках ты разговариваешь?

– Я говорю на языке кипчаков[402] и свеев. Немного по-гречески и на языке парсов, Святой отец, – ответила Ольга.

– Замечательно. Кроме трех «священных языков»[403] я владею и солдатским языком. Языком, вобравшим в себя и персидский, и тюркский. Который давно стал общим для греков и славян. Нам не понадобиться переводчик. А твоим доблестным воинам будет уютно в хозяйственной части дома. Полиевкт, займи гостей и предложи им прохладительные напитки. Кстати с отцом Григорием у вас есть много общих тем для беседы.

– Но… – поняв, что спорить бесполезно, Полиевкт удрученно кивнул. Монах с сомнением взглянул на варваров, как будто ему предложили покормить с руки лесных хищников.

– Пойдем, брат мой во Христе, расскажешь о новостях из Афона, – успокоил монаха отец Григорий.

Взяв себя в руки, Полиевкт повел гостей в общую столовую, а Ольга проследовала за патриархом в его комнату для приема посетителей.

– Полиевкт – моя цепная собака, мой надсмотрщик и мой синкел[404], первое после меня духовное лицо в Константинополе, – рассказывал Феофилакт по пути в свой кабинет. – Синод епископов посадил мне его нашею, чтобы он присматривал за мной. Полиевкт – ученик блаженного Андрея, монашествующий с детского возраста, прославился аскетической жизнью. Он мало интересуется светской жизнью, от которой совершенно отошел, заботясь единственно о предписаниях и интересах Церкви. Чтобы как-то перенаправить его усердие я рукоположил его в пресвитеры[405] и возложил на него обязанность проповедовать Слово Божие в храме. Многие считают его по красноречию вторым Иоанном Златоустом.

Приемная Феофилакта была забита книгами. Тома лежали на полках, столах и даже диванах, не оставляя места, чтобы сесть. Среди этого кажущегося беспорядка, у свободного стола стояли два свободных кресла. На столе стояло блюдо с фруктами и кувшин с прохладительным напитком. Именно сюда и подвел патриарх гостью.

– И, кроме того тебя, Святой отец, наверно, забавляет этот монах с плохим чувством юмора, которого можно дразнить, – предположила Ольга, изучающе посмотрев в лицо Феофилакта. Она думала найти в нем черты той фанатичности, которую она немало повидала у других жрецов. Но ее не было. Она заметила только мудрость и присутствие чувства юмора. Карие глаза священника были ясными и твердыми. Казалось, что, не смотря на завесу из шутливых слов, глазами патриарх обозревает ее душу.

– Да действительно меня это забавляет. – Феофилакт убедился, что его собеседница умна и проницательна. – Но меня удивляет, почему ты и твои люди были столь терпеливы.

Я знаю немало людей вспыливших при первых же словах моего привратника.

– Среди потомков Даждьбога[406] дураков нет, Святой отец, – отвечала Ольга. Увидев недоуменный взгляд патриарха, пояснила:

– Божественный предок Нахуша из Лунной династии был проклят и превращен в Змея Иджика[407] на тысячи лет за то, что посмел ударить вол. С тех пор Иджик вселяется и отравляет злобой слабые сердца, а люди умирают от укусов его детей, ползучих гадов. Пример весьма наглядный для прочих потомков.

– Называй меня просто «папа» или если тебе привычней по-славянски «отец», но без приставки «святой». Моя жизнь отнюдь не идеал подвижничества, чтобы носить титул «святого». А те, кто меня так называют, либо заискивают, либо делают это, чтобы подчеркнуть почетность моего положения, – сказал с улыбкой Феофилакт. – Я слышал об этом старинном культе Змея и обереге от него: «И сказал Господь Моисею: сделай себе змея и выставь его на знамя, и ужаленный, взглянув на него, останется жив. И сделал Моисей медного змея Нехуштана и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на него, остался жив»[408], – процитировал Феофилакт. – Еще я знаю, что ты христианка. Но как ты веруешь в Иисуса Мессию дочь моя?

– Да, верно, отец мой, с недавнего времени Иисус, очередное снисхождение Вышня, стал и моим Спасителем, – ответила Ольга.

– Снисхождение Вышня?

– Разумеется. Разве отец мой не знает, что для того чтобы показывать людям Путь и Божьи Законы Вышний использует посланцев и пророков, – удивилась Ольга. – Иногда это происходит, когда Дух Вышня рождается в теле человека. Как это было в старину с Джиной Махавирой[409] и Будаем Гаутамой[410]. Через триста лет это повторилось с Иисусом Христом, а еще через триста лет с Будаем Бусом. Иногда люди получают наставления, взятые на Небо при жизни, и возвращаются на землю Его посланниками. Как это было в случае с пророком Мухаммедом.

– Разумеется, знаю, – постарался скрыть свое изумление Феофилакт. – Но это является темой теологических споров многих ученых монахов. И я не ожидал, что такими познаниями обладает регентша Русов. Очевидно, Анахарсис[411] и Замолксис[412] – не единственные мудрецы, которые родились в Скифии.

Патриарх о чем-то задумался. Ольга не смела прерывать его раздумья.

– Ты упомянула, что между появлением Гаутамы и Иисуса прошло триста лет. Но около шести сотен лет пролегло между появлением Иисуса и вознесением пророка Мухаммеда. Значит ли это, что в ближайшем будущем нам снова придется увидеть Его посланника?

Ведь мусульмане говорят, что пророк Мухаммед последний в ряду пророков и Его законы, ниспосланные через него, будут действовать до самого Судного Дня. А в православном богословии есть мнение, что перед Судным Днем будут возвращены на землю пророки Енох[413] и Илия[414], взятые живыми на Небо.

– Чего гадать? Для этого существуют волхвы[415], смотрящие на звезды и читающие Его послания. Это даже в вашем Священном Писании рассказано. Именно волхвы предрекли Его снисхождение в этот мир в теле родившегося Иисуса. Со всей Вселенной они шли вслед за Звездой и сошлись у хижины Марии, чтобы лично засвидетельствовать появление на свет младенца Иисуса, очередное воплощение Вышня на Земле.

Об этом поет и Боян: «как во глуби Сварги[416] Чегирь-звезда[417] поднималась, сияя Светом Зеленым». Звезда, появившаяся в чертоге Белого Барса, Небесного Дома Вышня-Даждьбога. Это по ее следу пришли сорок волхвов поклониться родившемуся Иисусу.

– «Когда Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода. Пришли в Иерусалим волхвы с востока, и говорят: Где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его на востоке, и пришли поклониться Ему»[418], – снова процитировал Феофилакт. – Похоже ты права.

– Волхвы пришли, чтобы приветствовать Его и при рождении Утешителя Буса Белояра.

– Утешителя Буса? Я слышал, что Бож – князь реформатор. Но не думаю, что он является одним из пророков, – усомнился Феофилакт.

– Ведь написано в Писании, что после Спасителя придет Утешитель. Это и был Будай Бус Белояр. Спаситель показал путь Любви, ведущий к Богу, смертью смерть поправ. А Утешитель, не убоявшись смерти, принес себя в жертву накануне наступления Ночи Сварога. Своим поступком он утешил людей и дал надежду увидеть грядущий светлый День.

– И когда же он настанет? – Иронично улыбнулся патриарх.

– Нескоро Владыка. Медленно вращается Колесо Сварги. Вычисляет продолжительность эпох и длительность Дней, бог времени и звездочетов Числобог, – ответила Ольга и продекламировала:

– Так сколько же будет длиться эта Ночь, Дочь моя? – Настаивал на точном ответе патриарх.

– Две тысячи сто шестьдесят лет, Владыка, – чуть подумав, ответила Ольга. – «Вращается Колесо Сварги вокруг Седава звезды. Его движет сам Перун[419] Сварожич. Числобог говорит ему числа, а люди молят Перуна, чтобы он не переставал следить за миропорядком, за вращением Звездных Колес»[420].

– Если верить греческим философам, то Сотворение Мира произошло в 5500 году до рождества Христова. А если поверить в твои числа, то Мир существует чуть больше Суток. Это противоречит Святому Писанию, где сказано, что от Сотворения Мира прошло восемь дней, – выразил сомнение Феофилакт.

– Святое Писание не противоречит ведичеству[421], отец мой. Просто иудейские жрецы саму суть Писания не удосужились объяснить грекам. А греки, не разобравшись, как обычно все напутали. Покажи мне книгу Бытия, отец мой, и я покажу тебе ошибку.

С этими словами Ольга подошла к столу, заваленному книгами. Патриарх, все еще сомневаясь, извлек из стопки потрепанный фолиант.

– Это один из самых ранних переводов книги Бытия. С иудейского на греческий, – сказал он и положил книгу на свободный стол.

Ольга подошла и осторожно раскрыла его на первой странице. Она стала читать, водя пальцем по словам.

– Посмотри, отец мой, здесь написано: «…в первый День Бог сотворил небо и землю …в шестой День мужчину и женщину …на восьмой День Господь создал землю и небо, а потом мужчину из праха земного…»

– Пока я не вижу ничего нового, – снова усмехнулся патриарх.

– Но разве ты не видишь, что в первый День творил Бог, а на восьмой создавал Господь?

– А разве есть разница?

– В Саньтиях Перуна сказано, что чары-буквицы создают Слово. Каждое Слово имеет свой Смысл, который может изменяться только от ударения, когда одну из буквиц делают старшей.

Вполне очевидно, что написание слов Бог и Господь имеют разные буквицы, значит, подразумевают и разный Смысл.

– Ты воспринимаешь Саньтии так буквально?

– Между словом и предметом, его обозначающим, существует изначальная и нерасторжимая связь. Соединение слов и вещей не зависит от причуд человеческого ума. А коль скоро это так, то и Веды[422], состоящие из слов, заключают в себе абсолютную истину.

– Очень хорошо. Это напоминает принципы христианских протестантов. И было бы просто замечательно, если бы некоторые недостойные потомки Ноя[423] действительно держались бы этих добрых старых традиций. Не плодились бы тогда в мире всевозможные еретические секты.

Чем же отличается, по-твоему, смысл в этих двух словах? – Спросил патриарх. – И в одном, и во втором случае имеется в виду Бог.

– Не Бог, а Боги, – поправила Ольга. – В первом случае – Род[424], а во втором Сварог, – объяснила она. – День или Ночь Сварога – это земная эра, которая длится около 2160 лет. Две эры составляют Сутки Сварога или Небесный Круг, по которому движется Ярило-Солнце, проходя через шестнадцать Небесных Чертогов. Этот путь занимает 4320 земных лет. Поэтому правду говорят греческие звездочеты, когда утверждают, что наступили от создания Мира вторые Сутки Сварога[425]. Но, правда и по Писанию – на восьмой День Рода.

– День Рода? – Переспросил немного ошарашенный Феофилакт.

– Днем Рода[426] считается Время, за которое Ярило-Солце трижды проходит по Кругу Млечного Пути. И длится оно семьдесят пять Звездных Воронов[427]. Поэтому между творениями шестого Дня и созданиями восьмого прошло не менее пятнадцати Небесных Колод.

– Звездные Вороны? Сколько это? – Спросил вконец запутавшийся во времени и цифрах Феофилакт.

– В одном Звездном Вороне умещаются две тысячи Сварожьих Суток, а десять Воронов – это одна Колода, – ответила Ольга.

– Это огромное время, дочь моя, которое трудно вообразить и осмыслить! – Покачал головой Феофилакт.

– Это так, отец мой. Восемь Дней созидания Рода – это невообразимо долгое время. А ведь волхвы утверждают, что Род находился в Золотом Яйце восемнадцать Дней еще до начала созидания.

Феофилакт некоторое время переваривал в голове услышанное. То что, так запросто, рассказала архонтесса, заставляло переосмыслить многое. Стали простыми и очевидными вопросы, над которыми долгое время дискутировали греческие и латинские богословы.

– А что вообще говорят мудрецы в ваших землях о сотворении Мира? – Видно было, что патриарх увлекся занимательными рассказами гостьи.

– Волхвы, – поправила Ольга. Потом, взглянув на Феофилакта, уточнила:

– У нас ведунов называют волхвами.

– Что ж пусть будут волхвы, дочь моя, – согласился патриарх и Ольга начала рассказ:

– В начале времен мир пребывал во Тьме. Но Всевышний явил Золотое Яйцо, в котором был заключен Род – Родитель всего сущего. Род родил Любовь – Ладу-матушку и, силою Любви разрушив свою темницу, породил бесчисленное множество звездных миров, а также наш земной мир. Так Род породил все, что мы видим вокруг. Потому все, что при Роде, мы зовем Природой.

Род стал Небесным Родником и породил воды Великого Океана. Из пены вод Океана явилась Мировая Уточка, породившая многих богов и Великого Черного Змея. Род родил Корову Земун и Козу Седунь. Из их сосцов разлилось молоко и стало Млечным Путем. Потом он создал камень Алатырь, коим принялся сбивать это Молоко. Из полученного после пахтанья масла была сотворена Мать Сыра Земля. Бог Солнца Ра, вышедший из лица Рода, был утвержден в золотой лодочке, а Месяц – в серебряной.

Потом Род испустил из своих уст Дух Божий – птицу Матерь Сва. Духом Божьим Род родил Сварога – Небесного Отца. Сварог закончил миротворение. Он стал хозяином земного Мира, владыкой Божьего Царства. Сварог утвердил шестнадцать столпов, подпирающих небосвод. Они соответствуют небесным Чертогам.

Потом Сварог разделил Время на День и Ночь, а Вселенную на Свет и Тьму. Они с Семарглом[428] ухватили раскаленными клещами язык Черного Змея[429], укротили его и впрягли в плуг. И этим плугом разделили Землю на царство Яви и царство Нави. В Яви стали править Сварог и Семаргл, а в Нави – Черный Змей.

Когда Сварог ударял по Алатырю своим волшебным молотом, из искр рождались боги и Герои. На горе Алатырь был построен полуконем Китоврасом храм Всевышнего. Потому сам Алатырь – это камень-жертвенник Всевышнему. На нем Всевышний Сам приносит в жертву Себя и обращается в камень Алатырь.

– Христос тоже принес себя в жертву и, можно сказать, что превратился в Алтарь – место поклонения верующих. Алтарь, который занимает центральное место в каждом храме, – стал рассуждать Феофилакт, внимательно выслушав Ольгу. – Все это весьма занимательно и в целом не противоречит Святому Писанию. Ну, а если говорить попроще и о конкретных днях указанных в Бытие?

– Если говорить по Священному Писанию, то на шестой День Родом сотворен был первый человек-полубог Ман[430], по Писанию – Адам, который был исполинского роста. А еще Святогор[431], дабы охранять путь к столбу, который поддерживает Небесный свод.

А на седьмой День, когда Бог отдыхал, а Великие Воды покрывали большую часть Земли, Святогор женился на морской царице Пленке[432]. У Святогора и Пленки родилось много дочерей Пленкинь, ставших родоначальницами человеческих племен и многих существ, родственных человеку. Это и потомки Лины Святогоровны и Ильма Морского – древние царские роды русалок и русалов, живущих в воде. А так же дети Алины Святогоровны и Ильма Сварожича – древнейшие царские роды гмуров, альвов и друдов, которых греки называют гномами, эльфами и дриадами.

Рождены эти древние народы были вместе с животными и людьми, и потому подчиняются богу Яриле[433] и его отцу – Велесу[434].

Тогда же бог Велес Гвидон взял в жены полубогиню Асю Святогоровну в Тавриде, а их дочь русалка[435] Рось на реке Дон родила Даждьбога, – рассказывала Ольга. – Отцом Даждьбога стал сам Перун Сварожич. А через мать Даждьбог стал правнуком Святогора.

– Как я понял речь идет о Плеядах[436], дочерях Атланта, поддерживающего Небесный свод, – догадался патриарх. – Выходит, правы мусульманские теологи, когда говорят о том, что Адам был создан ростом в 60 локтей[437] и с тех пор его потомки постоянно уменьшаются. Хотя и они наверно не заметили разницу между Богами шестого и восьмого Дня, – удовлетворенно подметил Феофилакт.

– У большинства потомков Святогора волосы на теле были рыжие, как у его жены Пленки, – продолжала рассказ Ольга. – Потому и называют потомков Святогора бурыми[438]. Ведь «Ур» – это древней корень, обозначающий все оттенки рыжего цвета.

А вот уже у его правнуков, детей праматери Роси, волосы были поблекшие, словно потерявшие яркость рыжего цвета в проточной воде. Поэтому ее потомков по цвету волос, называют русыми. От древнего корня «Ру», обозначающего желтый цвет. А место у реки, где жила прамать Рось, позже стали называть коренной Россией.

– Похожие легенды о Малороссии рассказывают и греческие мореплаватели. Только по их рассказам Ираклий древний, то есть Геракл, во время своих странствий вступил в связь с полуженщиной полузмеей где-то в Малой Скифии.

– Я поражаюсь, отец мой, как греки, утеряв корни, потеряли и знания. Они наводят тень на плетень, – не могла сдержать улыбки Ольга. – Геракл или по нашему Заря действительно был женат на принцессе из страны Иньской[439], принадлежащей Дому Огненного Дракона. Но это случилось гораздо позже.

– Что же с точки зрения волхвов произошло на восьмой день? – Восьмой День Рода, начался с Ночи Сварога. Стараниями Черного Змея Даждьбог преобразился и покинул Явь. И на земле настал Великий Холод. Льды покрыли землю. Тогда многие древние существа покинули землю. И это был Великий исход. Говорят, что где-то в океане есть волшебный остров, куда переселились альвы, но туда нет дороги для людей. На этом острове среди вечно цветущих садов стоят их замки. Здесь альвов никто не беспокоит, они питаются фруктами, поют песни и никогда не старятся.

После похолодания, дети Мана ушли с Севера. Они мигрировали на юг и шли через степи, горы и леса. По тем местам, где обитали остатки древних существ, некогда населявших землю. Иногда образуя брачные союзы, иногда воюя с аборигенами, люди перемешивались с водными, подземными и лесными жителями.

Сказано в Ведах Велеса, что у Дажьбога и Марены[440] был сын Богумир[441]. Богумир и его жена Славуня родили дочерей – Древу, Полеву и Скреву. И сказал на седьмой День Богумир Славуне: «Мы должны выдать своих дочерей замуж…» И привел из степи дочерям трех конных мужей из краснокожих потомков Сомы[442].

– Об этом вроде есть упоминание и в Священном писании, где говорится, что Ной благословил двух своих сыновей: «да распространит Бог Иафета, и да вселится он в шатрах Симовых»[443], – неуверенно сказал Феофилакт.

– В те далекие времена росаланы пришли в Эвлисию – Блаженную Лебединую страну близ Алатырской горы, последнее убежище горских альвов. Ведь горы – это убежище для многих варов-поселений людей, да и нелюдей тоже. Одним из последних волшебных народов подвергнувшихся ассимиляции стали амазонки – дочери Владычицы морской. Их правнуки живут теперь на нашей земле.

– Это тоже не противоречит Книге Бытия, где говориться, что создал Господь «мужчину из праха земного». И в мусульманские хадисы[444] вторят, что человек создан из воды, глины и земли, – заметил Феофилакт. – И где же находится эта страна Лебедия?

– Лебедия – там, где Пятигорье в Берендеевом царстве. У подножья Белой Алатырской[445] горы, вершина которой раздвоилась от ударов молота Сварога. И где напротив Белой горы возвышается Ледяная гора[446], – объяснила Ольга.

– Не то ли это место, где находится горный Иерусалим, Ирийский город, в котором побывал Святой Андрей Первозванный?

– Да, да, отец мой, – обрадовалась Ольга. – Это Киев Алатырский в Пятигорье. По преданию апостол Андрей поднялся на эти горы и благословил их.

– Самое интересное случилось потом, – пошутил Феофилакт. – Когда из Киева апостол спустился в Новгород Таврический, где немало удивлялся тому, что местные жители любят, «моясь в банях, бить себя «молодыми прутьями», обливаться квасом и студёною водой».

Вместе с патриархом заулыбалась и Ольга.

– Русская баня всем по душе.

– Ну а как же Великий потоп, Ной и Араратские горы, дочь моя? – снова полюбопытствовал патриарх.

– Великий потоп случился позже, отец мой. На восьмой День Рода и в наступивший День Сварога. Но после того, как хитрец Ван, человек, посватался к самому Святогору, чтобы попросить у полубога руки его дочери Мери.

– Дочь моя, ты сейчас говоришь о патриархе Ное и Меропе[447], дочери Атланта?

– Именно так, Отец мой. По сказаниям «Звездной книги Коляды», Ван был первым из людей, кто женился на полубогине.

Хотя поговаривают, что и сам он был сыном Деваны и внуком Перуна, а по линии бабки Дивы-Додолы приходился правнуком богу ночного неба Дыю[448] и богине луны Ливии. И потому потомки Вана унаследовали темные черты характера и страсть к разрушению от своего прадеда Дыя. Зато от Мери Святогоровны им достались рыжие волосы. Поэтому Ванов в то время и прозвали «бурыми». Хотя сейчас это прозвище на Руси стало нарицательным. Его уже применяют ко всем людям с агрессивным характером, – добавила Ольга.

– А что происходило потом?

– Много лет спустя Ван пережил Потоп, который был вызван ударом Перуна по Черному камню, который принес Велес. Ван спасся на корабле, который построил его сын Садко Древний. Там же он спас и свою семью. А еще он взял на корабль животных и семена растений, чтобы сохранилась жизнь на земле.

– Что ж, и это в целом не противоречит истории из древнееврейских текстов. Басилевс Константин Багрянородный большой знаток и ценитель подобных историй, – патриарх улыбнулся, вспомнив свои долгие беседы с Константином. – Из твоих слов выходит, что грехопадение Адама и Евы началось, когда они и их потомки стали совокупляться с нелюдями?

– Люди, как и нелюди – это дети и слуги Светлых и Темных богов, – возразила Ольга. – Когда Семаргл вступил в борьбу с Великим Черным Змеем и его воинством, померкло Алое Солнце и кровью покрылась Матушка Земля. Черный Змей затопил мглой всю Землю. Тогда Сварог с Семарглом ухватили раскаленными клещами язык Черного Змея, укротили его и впрягли в плуг. И разрезали они Матушку Землю, и она поглотила кровь. Потом боги разделили Землю этим плугом на царство Яви и царство Нави. В Яви стали править Сварог и Семаргл, а в Нави – Черный Змей.

Перун в своих Саньтиях учил потомков Святогора, дабы они сохраняли Правый Путь. А чтобы слышать голос Отца Небесного нельзя смешивать свою кровь с теми, кто принадлежит Черному Змею.

– Это очень интересно. В Писании тоже рассказывается о соблазнении Евы Змеем. После грехопадения, Адама и Еву изгнали из Рая. – Если бы наши предки исполняли все предписания Перуна, они не потеряли бы свою жизнь в Ирии. Перун запрещал родниться потомкам Даждьбога со змееголовыми и их слугами: серыми и черными. Но переселенцы ослушались его и стали брать в жены дочерей Мрака.

– Что ты имеешь в виду?

– Нарты, повинуясь чувству долга, следят за миропорядком, как Перун. Но боги капризны. Дый, например, иногда хорошо поливает землю, иногда нет. А после засухи идет падеж скота, наступает голод. В этом случае князья уводят свой народ в новые земли. Тех, кто принадлежит Черному Змею, истребляют, расчищая место для своих поселенцев. А с потомками Светлых богов мирно сосуществуют.

А манушья, напротив, пытаются разорвать рамки дозволенного миропорядка. Черный Змей сулит несметные богатства. Став его адептами, торговцы в неуемном желании богатеть, проникают во все уголки Вселенной. Там без причин либо стравливают народы, либо берут в жены ради приданного. На этом наживаются. А князей поддерживающих порядок свергают руками наемников. Вот так же однажды, торговцы, живущие у подножья Большого Камня[449], ради корысти, наняли диких гетов. Те пошли на юг и разрушили княжий город Трою, открыв торговцам беспошлинный путь в море Средиземное. Волхвы говорят, что тогда бог Дый оставил у Камня свою жену и детей, а там, на юге женился на другой – черной дочери Мрака, породившей злобных тварей.

– Как тут не вспомнить о том, как предостерегал князь Моисей от смешивания крови евреев с кровью нечестивых жителей Палестины, – покачал головой патриарх. – Я слышал рассказы и о падении Трои, которую латины называют Илионом. По греческим мифам после разрушения этой митрополии, северные варвары разрушили и Минойское царство на Крите. Там, согласно мифам, и родился греческий бог Зевс. Потом он женился на богине Гере, хозяйке местных земель, которая действительно породила множество жутких чудовищ.

Если верить всем этим мифам, то бог Зевс не отличался высокоморальным поведением.

Он обращался, то в Белого быка, то в золотой дождь. Будучи женатым, любил грешить и с земными молодицами. Все языческие правители любили надевать на головы рогатые короны, которые символизировали Рога изобилия Белого Быка Зевса.

– И все же, благодаря Иисусу, ромеи Византии выбрали Правый путь и запретили поклонение Дыю. Я видела, как сжигают падших на площади Царьграда в чреве Быка[450]!

И видела головной обруч у государя – символ духовности. Своеобразный Солнечный ореол, олицетворяющий Вселенское равновесие.

– Сказать по правде, уже никто не помнит, что олицетворяет эта печь. Когда-то в Карфагене сжигали в ней жертвы предназначенные Ваалу, то есть Быку. А после победы Рима, вывезенную из Карфагена печь, у нас приспособили для сжигания государственных преступников.

– Многое позабыто и извращено, отец мой.

– Верно дочь моя, – согласился патриарх. – Но вот перед нами Бытие. Тут описано расселение народа куриалов или, как ты говоришь, Ванов. Как на земле чернокожих аборигенов появились светлокожие поселенцы: «Хуш родил также светловолосого Нимрода: сей начал быть силен на земле… Царство его вначале составляли: Вавилон. Шумер[451] и Аккад…»[452] – прочитал патриарх. – Можно сказать, Богу все едино: что дети светлых богов, что дети Мрака. Еще во время грехопадения Евы божественная кровь смешалась со змеиной. С тех пор люди уже несут в себе частицы и Зла и Добра. Исходя из этого, дочь моя, надо пересмотреть устаревшие предписания твоего Перуна.

Потому, что Бог не против смешений с другими народами. Тут важно лишь сохранить духовную дорогу, ведущую к Нему. А это зависит от каждого человека в отдельности.

– Роду действительно все едино, что Белые боги, что Темные, отец мой. Все они при Роде, – согласилась с патриархом Ольга. – Но Сварог разделил Природу. И мы – дети Даждьбожьи, внуки Сварожьи принадлежим жизни и Свету. Нам ненавистны холод и Мрак. И чтобы не сбиться с Пути нам следует исполнять Сантьи Перуна, отец мой, – почтительно ответила Ольга.

Патриарх кивнул и продолжал развивать свою мысль:

– Поначалу запреты твоего Перуна и строки из Бытия говорили об одном и том же. И это как раз понятно. Немногочисленные отряды северян и куриалов боялись раствориться без следа, в чужеродной среде в период Великой белой миграции, – стал обосновывать свою теорию патриарх. – Например, Ной проклял сына Хама и его потомков за проявленное непочтение. Могу предположить, что Хам пренебрег запретами, за что и был отлучен отцом. Принимая во внимания твои слова можно сказать, что белокожие потомки Иафета, взяв в союзники скотоводов из краснокожих детей Сима, стали с боем вытеснять чернокожих потомков Хама с их привычных мест обитания. Или, проще говоря, просто истреблять.

Следовавшим такому стереотипу поведения есть масса исторических примеров. И самые ранние свидетельства об этом содержатся в Бытие. Но вот наступило время жизни и деятельности шейха Авраама[453]. И в то время Господь остановил ненужное кровопролитие. Что ты скажешь об этом, дочь моя? Знаешь ли ты эту историю?

Ольга кивнула и стала пересказывать Бытие, но на свой лад:

– Как и многие другие Ваны, бек[454] Авраам перегонял отары своих овец на новые пастбища вслед заходящему солнцу. По дороге к нему примкнули некоторые переселенцы-землепашцы славян. Одна из них, по имени Сара стала у него хозяйкой «большого Дома». В земле Ханаана[455] он столкнулся с передовыми отрядами гетов[456]. Их цели совпадали, и они стали действовать сообща. Авраам снабжал гетов бараниной. Они за это отдавали ему захваченные пастбища.

Собирая сведения о соседних царствах, Авраам под видом торговца не раз ходил разведывать Черные земли в дельте Нила[457].

Потом в Ханаане случилась засуха. Начался падеж скота и наступил голод. Братства гетов и марьит-овцеводов объединились[458] в войско Манда[459]. Они пошли войной на землю чернокожего царя и завладели плодородными землями Нила.

Там осуществилась их мечта. Каждый получил что хотел: ружане – воду и землю, овцеводы – заросшие сочной травой пастбища, а холостые геты – женщин. Но германцы построили свои княжества среди местного чернокожего населения. Беря в жены дочерей Чернобога, завоеватели стали забывать Истоки Веры и сами становились язычниками. Это путь, ведущий во Тьму, – закончила рассказ Ольга.

– Именно! – поднял палец Феофилакт. – Вот поэтому, во избежание подобного Аввраам и сделал своей женой пира племени Сару[460]. Не отказываясь в то же время крутить шашни и с темнокожей Агарью[461], служанкой Сары.

– Сара хранила Истоки веры и традиции, – подтвердила Ольга. – На плодородных землях в дельте реки, поселились земледельцы, которых стали называть «сынами Сары», Сарацинами. Чуть позже они образовали общину Священный Союз 12 колен Иакова.

– Да-да это древнее священное число 12, вроде Священного Союза 12 городов Этрурии, 12 младших богов Юпитера или 12 учениках Иисуса, – размышлял вслух патриарх. – А потомков Авраама и Сары еще называют евреями, то есть «заречниками», ибо и сам Авраам и дети его внука Иакова считали своей родиной горы Месопотамии, к востоку от Евфрата.

– В Ветхом Завете написано, что живя на земле Обетованной, потомки Авраама и Сары, все же, возвращались в Месопотамию за женами, – сказала Ольга. – Очевидно, таким образом, они старались сохранить Истоки веры. И, исполняя Саньтии Перуна, предпочитали не родниться с «испорченными» дочерьми гетов.

– У народа куриалов, как и у северных племен, женщины являлись пирами, иногда стоящими даже выше шейхов. В хеттском государстве династия вообще передавалась по женской линии, – согласился патриарх. – Поэтому, ради сохранения веры посылались потомки шейха Авраама за женами в Месопотамию. Сначала это был Исаак, потом Иаков. – Феофилакт принялся цитировать: – «И сказала Ревека Исааку: надоела мне жизнь из-за дочерей хеттов! Если Иаков возьмет жену из дочерей хеттов, из дочерей этой страны, – на что мне жить?»[462]. И действительно Иаков, патриарх и родоначальник народа Израилева, сын Ревеки, получив благословление Исаака «не бери себе в жены из дочерей Ханаанских; встань, пойди в Падан-Арам Месопотамский, в дом Вафуила, отца матери твоей, и возьми себе жену оттуда, из дочерей Лавана, брата матери твоей»[463].

И отправился Иаков, по желанию своей матери, в земли народа куриалов, к дяде Лавану. Иаков служил у него пастухом 7 лет, затем женился на старшей дочери Лии, затем еще через 7 лет на младшей Рахили.

– Получается, что все родоначальники Священного Союза двенадцать племен Израилевых родились в семье Иакова на земле потомков Вана. И невестки Сары точно следовали предписаниям Перуна, – торжествующе заключила Ольга.

Патриарх посмотрел на довольную собой Ольгу и покачал головой.

– Тогда скажи мне, дочь моя, каким же богам, светлым или темным, принадлежал Исав зверолов, внук шейха Авраама, первый сын Исаака и Ревеки Месопотамской? – Феофилакт с удовлетворением посмотрел на слегка обескураженную Ольгу и продолжал:

– Очевидно, что физическим отцом Исава стало какое-нибудь существо с заснеженных гор Тавра. Не из потомков Ноя, и даже не из потомков Адама. Может, скажешь, какого цвета была его кожа, или точнее шкура покрытая шерстью? «Господь сказал ей: два племени в чреве твоем, и два различных народа пойдут из утробы твоей… Первый вышел красный весь, как кожа косматый и нарекли ему имя: Исав»[464]. И взял тот Исав в жены дочерей хеттов: «… Иегудифу, дочь Беэра Хеттеянина и Васемафу, дочь Елона Хеттеянина»[465], – сыпал цитатами патриарх. – И дал ему Бог: «От пустыни и Ливана сего до реки великой Евфрат всю землю хеттеев; и до великого моря к западу будут пределы ваши»[466]. И пошли от Исава люди хурриты-матиены[467], обитающие ныне среди многих народов.

Как ты объяснишь такие противоречивые действия Ревеки в отношении двух своих сыновей?

– Я думаю, что женив первым Исава, Ревека слишком много сил и времени уделила его «испорченным» женам, утратившим Исток веры. Поэтому она, как духовный лидер, и отправила второго сына за «правильными» женами в горы Падана, – ответила Ольга.

– Принимаю твое объяснение, – добродушно улыбнулся патриарх. – Ведь и Исаак был лишь второй сын Авраама!

Согласно записям в Бытие, брак шейха Аврама с Сарой долгое время оставался бесплодным. И Сара, являвшаяся пиром племени, сама отдала мужу для продолжения рода свою рабыню, чернокожую египтянку Агарь. После этого, у Аврама от Агари родился первенец Измаил. «И сказал ей Ангел Господень: умножая, умножу потомство твоё, так что нельзя будет и счесть его от множества…»[468]. Народ «египтянки Агари» или Агаряне образовали другую общину – Священный Союз двенадцать родов Исмаила, создав арабскую нацию. И сегодня мы видим, как арабы построили свой халифат протяженностью от полуострова Иберия до Индии.

– Обычай отдавать мужу для продолжения рода наложницу ведом мне. Я тоже отдала своему мужу свою наложницу, в то время как у нас с Игорем не было детей. Но, не смотря на то, что Агарь разделила с Авраамом ложе, духовным лидером племени оставалась все же Сара!

– Хорошо, – согласился патриарх. – Но и Исмаил, и Исаак были первыми сыновьями от разных жен. И дважды шейх пытался принести первенцев в жертву, как того требовал обычай. Первый раз его остановила Сара, отправив Агарь с сыном от греха подальше в пустыню. А во второй, как сказано в Писании, сам Господь удержал руку Авраама с жертвенным ножом: «…не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня»[469]. Вместо Исмаила, а потом и Исаака, в жертву тогда были принесены бараны.

– Сказано в Саньтиях Перуна, что «…люди с кожей цвета Мрака приносят жертвы страшные, кровавые, своей богине Черной Матери и Змеям-Драконам из Мира Нави». Значит, первенцы должны были быть умерщвлены и принесены в жертву. Они были подобны «отрезанным ломтям» от единого хлебного каравая. Авраам жил среди детей Мрака и перенял их традиции. Для него первенцы были все равно, что мертвые. Хорошо, что духовным лидером была Сара, – повторилась Ольга.

– Тут я соглашусь с тобой. Апостолом веры был не шейх Авраам, а пир Сара. В этом вопросе у нас с тобой верное понимание текстов Священного Писания, в отличие от иудеев и коллег с кафедры Святого Петра, – не преминул бросить «камень в огород» латинян Феофилакт. – Но почему же Сара вступилась за Агарь? Она спасла Исмаила, отправив его мать в изгнание. Хотя та была, как ты говоришь, дочерью Мрака!

– Белобог учит ценить любую жизнь, – объяснила Ольга. – К тому же, мне кажется, Сара смогла наставить Агарь на путь истины. – Вот! – Феофилакт поднял палец, заостряя внимание Ольги. – Не только Агарь, но и самого шейха, в конце концов, Сара смогла убедить отринуть темные обычаи. И это деяние Сары было угодно Господу! – Патриарх сделал эффектную паузу. – Авраам – потомок Сима имел детей от разных женщин: и от рыжеволосой Сары, и от чернокожей Агари, и от своей второй жены – русоволосой Хетусы. Но все его потомки шли к Всевышнему, по пути Света.

И Господь исполнил обещание данное шейху Аврааму. «…И произведу от тебя народы… и дам тебе и потомкам твоим после тебя, всю землю Ханаанскую, во владение вечное; и буду им Богом»[470],– опять процитировал патриарх. – Следовательно, неважен цвет кожи или волос человека, а важно лишь его служение. В эпоху Авраама было отвергнута изоляция людей по расам. На земле появились духовные лидеры. А роль духовника – направлять общину в направлении к Господу.

Поначалу ведь и Моисей запрещал своему народу смешивать кровь с мадьянами, темными душой. У которых не было совести, потому, что они не могли слышать Господа. Но это привело лишь к истреблению[471] народа мадьян, а затем и к кровопролитию среди самих евреев. И Моисей сломал первые Скрижали[472]. Вероятное подобие Саньтьев твоего Перуна. Поднявшись второй раз на гору, Моисей опять обратился к Всевышнему с мольбой о вразумлении. И тогда, спустившись с горы, он дал людям, выбитые на вторых Скрижалях Закон, обязательный для тех, кто не слышит Господа. И поставил судей, следящих за его исполнением. Таким своеобразным образом, Моисей отказался от разделения людей по религиозным убеждениям и установил жесткие рамки Закона, указывающего на путь ведущий к Свету.

Правы были мудрецы, когда говорили, что «не идти вперед, значит отступать назад». Пора и тебе пересмотреть некоторые устаревшие запреты Перуна.

Ольга почтительно склонила голову.

– В наше время Бог решил, что настала пора сделать следующий шаг, – приняв ее молчание за согласие, продолжал говорить патриарх. – Наступила эпоха Иисуса, отринувшего различие по происхождению и по кастам. Принявший Его веру теперь имеет свободу выбора! Всякий человек может стать гражданином Византии, не зависимо от места рождения. И всякий человек может достичь в государстве высокого положения, благодаря своим талантам и труду. Позабыв про кастовые или сословные различия.

– Да, отец мой, я знаю, как искренне в Византии почитают Иисуса, ставшего ипостасью триединого Бога. Который принес Новый Завет Вышня людям, еще до Бусова Завета[473]. Солярный крест, что носят в Византии, доказывает крепость их веры.

Иисус предлагает людям Спасение от бесконечной цепи перерождений. И для этого не надо совершать жертвоприношений ни людьми, ни животными. Надо лишь возлюбить Его, как себя самого.

– Говоришь ты правильно, – похвалил Ольгу патриарх. – Но почему ты считаешь себя христианкой? Монах Полиевкт назвал бы тебя закоренелой язычницей. Так как ты постоянно упоминаешь множество других богов. В хитросплетениях их взаимоотношений простому человеку разобраться непросто.

– Разве Бог христиан, Бог мусульман, Бог иудеев и иные – суть множество? Бог един и многолик. Бог во всем. Бог создал все. Бог создал человека.

Даже одна река у разных народов называется по-разному. Чего уж говорить о Всевышнем. Только истинно верующие понимают, что оскорбляя «чужого» Бога, они поносят «своего».

Волхвы учат: «Есть также заблуждающиеся, которые пересчитывают богов, тем разделяя Сваргу, – продолжала говорить Ольга. – Они будут отвергнуты Родом, так как не вняли богам». Пусть никто не разделяет того множества, и не говорит, что мы имеем многих богов. Ведь Бог – и един, и множествен.

– Я понимаю тебя, дочь моя. В целом это не противоречит учению о едином Боге, за которое так ратуют иерархи Восточных патриархий и мусульман, – вздохнул патриарх. – К сожалению истинно верующих не так много. Большинство составляют либо ослепленные фанатики, либо те, кто, прикрываясь верой, творит свои подлые делишки. Но есть еще и язычники. Те, кто обожествляет своих вождей и пророков.

– Язычники, отец мой – это те, кто отрицает все, что было с начала времен. Их вера шаткая. Готы возносят молитвы гетману Одину, мусульмане – Магомету, греки – Иисусу, индусы – Гаутаме. И многие из них не хотят ведать того, что их пророки всего лишь ветви на Древе Жизни.

А ведь нужно понимать, что младшие боги и Его посланцы – суть лики Всевышнего, Сыновья в Троице. Суть различных вероисповеданий – это выбор пути к Всевышнему. Есть путь Перуна, есть и путь Иисуса. Пути различны – цель едина.

– Ты упомянула Сыновей в Троице, – обратил внимание патриарх. – А это как раз и является камнем нашего преткновения и многочисленных споров. Одни утверждают, что Христос это и есть Бог, но родившийся на земле. А так как он сам Бог, то не может быть сыном. Другие утверждают, что Бог всегда на Небе, а на земле появляются только его пророки.

– Вся путаница от того что Святые отцы выхватывают из Вед только отдельные знания. Девятка цифра Бога. В ней – три раза по три, здесь и коренится образ божественной Троицы, единой в трех лицах, – объяснила Ольга. – Всевышний Бог – единый, и многопроявный. Триединство Бога в триединстве Яви, Нави и Прави. Явь – это Отец, Навь – Сын, Правь – Дух. Явь становится Навью, когда Отец умирает в Сыне, а Навь становится Явью, когда Дух Отца нисходит на Сына. И в этом нисхождении Духа – Правь. Дух Святой или точнее Света Дива – это непроявленное женское начало Бога. В нашем мире, в мире Яви, она проявлена у христиан в образе Богородицы. Так учат Веды.

– Это сложно для восприятия, дочь моя. Нельзя ли изложить суть этого в более простой и понятной форме?

Ольга подумала и кивнула:

– Да конечно, отец мой. Род содержит в себе проявленную и непроявленную форму – взаимосвязанные мужское и женское начала. Их сочетание рождает третью силу.

Например, Сварог и Лада рождают Вселенную, которая является Их Детищем. Сочетание единства и различия двух противоположностей Рода являет собой Священный Триглав. Следовательно, весь мир – трехсущностен и триедин.

Три силы – Отец, Мать и Дитя порождают Мироздание и управляют им. Как три цвета: желтый, синий и красный создают все разнообразие всевозможных цветовых сочетаний.

Будай Бус завещал своим потомкам следовать путем Прави, ведущей к Свету. У разных народов – разное время и путь может быть разный. Но тот путь Правый, истинный, который не отвергает Отца и Духа. Иные дороги ведут во Тьму.

– Если все пути ведут к Богу, то отчего так много заблудившихся? Может к Богу ведет все же только один путь. Вот и Матфей передал потомкам, что Иисус говорил о двух дорогах. «Входите через, узкие ворота, потому что широка и просторна дорога, ведущая к гибели, и многие идут ею». И еще: «…тогда как узки ворота и тесна дорога, ведущая к жизни, и немногие находят ее»[474].

Ольга была поражена, уже в который раз, с какой легкостью патриарх цитировал строки Писания.

– Все так, отец мой, – вздохнув, неохотно возразила она. – Здесь нет противоречия. Тут под двумя дорогами подразумеваются две ипостаси Вышня: Светлая и Темная стороны. В их единстве тоже рождается противостояние. И у Сварога, властелина Светлого Неба и духовного Мира есть соперник Дый – бог Темного Неба и материального Мира. Противостоят друг другу их дети, и дети их детей. И у каждого из них свой путь.

Как понять Добро, не познав Зла? И в борьбе со Злом, Добро неминуемо порождает Зло. А Зло, столкнувшись с Добром, само становиться Добром. Это и есть еще одно проявление Священного Триглава. Бесконечна та борьба, и смысл ее не в победе, а в самой борьбе.

Множество людей гибнет, доказывая исключительность своих богов. Хотя само противопоставление богов – глупость. А ведение войн под их знаменами – это, прежде всего, следствие земных причин и шаткости людской веры.

В своем земном воплощении Велес тоже губил множество людей поклонявшимся темным богам. Но когда пришла ему пора преображаться, Велес очистился и покаялся перед Богом.

– Кажется, я понимаю тебя, дочь моя. Ты говоришь о единстве и борьбе противоположностей, которой учил греческих философов Анахарсис. О том, что каждый человек грешен. Идя своим путем, он обязательно совершает и добрые и злые дела. И только через покаяние открывается душе ворота в Царство Небесное.

Вероятно, это и имел в виду Иисус, когда говорил, что уверовав в Бога, самый последний из преступников обретет жизнь вечную.

Ольга кивнула, соглашаясь с патриархом.

– Но, если в твоем народе знают о различных путях к Богу, почему же гибнут тогда апостолы-проповедники, миссионеры несущие Слово Иисуса в дальние края? Как же тогда понимать твои заверения о свободе выбора?

– Свобода одного заканчивается, когда сталкивается со свободой другого. Тогда начинается взаимоуважение. А свобода одного за счет другого называется диктатом. – Объяснила Ольга. – Мирных проповедников не трогают, помня о Нахуше. Но разве можно поносить чужую веру? Или обращать в свою насильно? Можно простить оскорбления в свою сторону, но нельзя прощать тех, кто оскорбляет богов. Они подобны взбесившемуся псу кусающему себя.

В Провещании Буса сказано: «Не воздавайте никому зла в отместку за себя, а воздавайте только за поругание веры, ибо враг веры – суть враг Божий».

Недостойных жрецов и их подручных, отправляют к Радогосту[475] на Суд. И делают это по справедливости, руками Варуны[476]. Например, спустив под воду.

– А так же сжигают. Или я ошибаюсь?

– Исчезнуть в очистительном огне почетно, – согласилась Ольга. – Огонь Семаргла – связующее звено между людьми и богами. Как сказано в Ведах: «Тело человека рождается из огня и в него же возвращается, когда его сжигают».

Посредством жертвоприношения человек приобщается к Небу. В данном случае приобщаются к Небу оба – и сгорающая жертва и тот, кто поджег ее.

– Жаль только, что этой радости не разделяют преступники, которых сжигают в чреве Быка на площади нашей столицы или еретики, сжигаемые на кострах в баронствах Каролингов, – кисло пошутил патриарх. – Вероятно, не очень возрадовались и христиане, сгоревшие в Керстне. – Феофилакт не мог не вспомнить сожженный по приказу наместницы город.

– Я исполняла свой долг, отец мой, – твердо ответила Ольга.

– Выполняла долг? Спалив город вместе с жителями? Это как понимать? – Недоуменно переспросил патриарх.

Из речи Ольги было понятно, что она нисколько не сожалеет о содеянном.

– Князья из рода яра[477] Руса, чтут заветы Сварога. Они, идут дорогой «нара»[478] и принадлежат к сообществу нартов, которые думают о подвигах во имя народа и матери Славы. А некоторые бояре, как настоящие торговцы думают, прежде всего, о приплоде, урожае и доходах. Поэтому чаще славят Дыя и принадлежат к человеческому типу «манушья»[479]. Им не ведомо чувство чести и долга!

Вот древлянский боярин Нискиня Мал и поддался на уговоры торговцев из Атиля. Он сам захотел стать Великим князем голуни и привести царства Гардарики[480] к кагану Хазарии. Его поддержали горожане Искоростеня. Он даже убедил в этом некоторых князей из других городов. Нискиня сулил людям «золотые горы» и «кисельные берега», но я то прекрасно осознавала, что этот путь приведет наше царство в атильское рабство.

Малы, как все Готы, имеют веру шаткую. Разве не хватило нам Дира с Аскольдом? – сказала, как обрезала, Ольга.

– А почему ты думаешь, что только князья из династии Руса исполняют заветы Белого бога?

– Потому, что Владыка Рус был Хранителем Алатыря в Горусии[481], которая находится в Чертоге Медведя.

– Чертог Медведя – это что?

– Это небесное созвездие, которое поддерживается невидимым столбом с определенного места земли, объяснила Ольга.

– Ага, – обрадовался Феофилакт. – Теперь я понял, почему некоторые путешественники сравнивают царство Русов с этим косолапым зверем!

– Да, мы потомки Великого яра Руса и живем по Сварожьим заветам. Потому нам присущ его медвежий Дух.

– Значит, законы Сварога предписывают вам следовать долгу чести и жить в бедности?

– Заветы – это не строгие предписания закона, а скорее общие правила, парировала Ольга. И не в бедности, а довольствоваться тем, что есть. Духовное богатство ставить выше земного. «Избегать Кривды, и во всем следовать Правде». И это главный Завет Сварога, который не устареет никогда, пока жива Русь. – Понимаю, – согласился патриарх. – Иисус учит тому же. Ограничивая себя в желаниях и при этом терпеливо снося страдания. Через страдания тела, спасая душу. Духовность человека Иисус тоже ставит выше роскоши и богатства.

– А еще Иисус учил прощать врагов своих, – тут же добавила Ольга. – Поэтому в своем милосердии я простила Нискиню Мала и жителей Искоростеня. Воевода Свенельд[482] предал бунтовщиков Священному огню, дав им возможность очиститься и вновь возродиться. Но безгрешные дети были тогда выведены из обреченного города. И подтверждением тому дети Нискини, которые растут на моем дворе.

– Так ли уж бескорыстны князья Русов, как ты рассказываешь? – Покачал головой Феофилакт.

– Нарты не святые, о которых Сердаст[483] говорил как о сверхчеловеке, а Библия как о рожденных свыше. И паршивые овцы есть в каждом стаде, – вздохнув, ответила Ольга. – И казненные князья изменники тому пример. Предательство – самый большой грех для нартов! Потому их души я отправила прямо к Черному Змею!

К тому же я говорю не об отсутствии корысти как таковой, а о преобладании чувства долга, над прочими страстями. Например, как жена князя, я должна была последовать на погребальный[484] костер вместе с мужем. Но долг перед династией перевесил. Я осталась наместницей, регентшей при малолетнем сыне.

– Вот мы и дошли в нашей беседе к пониманию того, что «людское стадо» нуждается в постоянном присмотре и руководстве. Эту ношу, ты возлагаешь на правителей ведущих род от неких мифических предков. Но мы выяснили, что такие предводители тоже не безгрешны!

И если человечество разбавило свою божественную кровь, то великая миссия Церкви Христа в том, чтобы помочь людям сделать правильный выбор между добром и злом. И привести их к покаянию.

В Скифии женщины до сих пор являются религиозными лидерами. Поэтому в свое время и отправляла Мария Назаретянка[485] туда дев, своих учениц, под присмотром Святых апостолов Симона Зелота[486] и Андрея Первозванного.

Я убедился, дочь моя, что ты сознательно выбрала Иисуса своим Спасителем. Но это только первый шаг.

Теперь ты должна сделать второй шаг и стать настоящим духовным лидером своей страны. Только с Иисусом ты сможешь привести свое государство к процветанию.

Об этом свидетельствует величие Византии. Где определяющим фактором является общность веры.

– Как христианка Ярославна, в девичестве Эвлисия – жена Буса Белояра?

– Это только подтверждает правило, – подтвердил Феофилакт, а потом его вдруг осенило: – Так значит, христианка Эвлисия стояла за всеми преобразованиями Божа?

– Об этом волхвы умалчивают, – сказала Ольга. – Зато всем известно, что по прошествии некоторого времени Бус сошел с Небес, чтобы забрать ее с собой живою на Небо.

Феофилакт округлил глаза, не зная, что сказать.

– Бояре стоят во главе поместных общин, – продолжала печально Ольга. – Многие из них не признают меня законной наместницей. Как я смогу, стать духовным лидером, если мне приходится постоянно подавлять боярские мятежи?

– А как сейчас у вас определяют законность государя? – Спросил Феофилакт, опустив вопрос о вознесении Эвлисии.

– Князем может быть только избранник по рождению. Ведущий свой род от Белого бога. По династическому праву старшинства.

– Все мы, от простого селянина до царя, дети Всевышнего, – заметил патриарх. – Как говорит Багрянородный, все династические споры – это всего лишь земные споры за власть, связанные с престолонаследованием. У вас, вероятно, избранность князя определяют олигархи?

– Нет, отец мой, волхвы и звездочеты. Но в промежутках между всенародным Вече[487] в городах правит им избранный Совет господ-бояр, который и решает какого князя позвать править, а кого назначить тысяцким. Вот за ними и остается последнее слово. А бояре говорят, что женщина не может занимать место князя.

– А чем они это обосновывают, дочь моя?

– Мои противники говорят, что женщины занимаются хозяйством и, следовательно, торговлей. А тот, кто торгует, не может быть нартом. И в доказательство этого указывают на то, что я не последовала в костер вместе с мужем.

– Ты пыталась что-нибудь делать?

– Пыталась, – созналась Ольга. – Не так давно ко мне попал отец Адальберт[488], монах миссионер латинской церкви на службе у риха Оттона. Он проповедовал у ляхов и чехов. Но бежал от Готов, которые хотели сжечь его заживо. Монах случайно попал на мои рубежи, когда некоторые из его спутников были уже убиты. Мои дружинники вступились за него и доставили ко двору.

Так вот этот монах предложил мне купить патент Римского отца на королевство!

– Почему же не купила? Слишком дорого? – Поинтересовался Феофилакт.

– Не в этом дело. – Ольга взглянула на патриарха. – Как ты думаешь, отец мой. Что сказали бы мне волхвы и бояре, князья и конунги, когда бы я показала им пергамент с незнакомыми письменами от неведомого жреца из далекого города. И на его основании потребовала бы их безоговорочного подчинения себе?

– Понимаю, – усмехнулся патриарх. – Они рассмеялись бы тебе в лицо.

– И это в лучшем случае, – буркнула Ольга, отведя взгляд.

– Ну что же, дочь моя. Есть другой способ узаконить тебя в качестве правящей наместницы, – жизнерадостно подбодрил Ольгу Феофилакт. – Ты знаешь, что базилевс Византии является законным Владыкой Вселенной. Он избранный наместник Бога на земле! Его избранность показывается всей Вселенной на церемонии помазания на царство. Наместник Бога на земле может награждать людей по достоинству. Благодаря Иисусу, ни пол, ни родословная не имеет тут никакого значения.

– Это удобно, – заметила Ольга. – Возвышать людей верных, княжьих и избавляться от именитых, но зловредных бояр. – Ольга быстро оценила новые возможности.

– Тогда прими таинство крещения по византийскому обычаю. Базилевс над басилевсами признает тебя законной государыней и наградит символом архонтов – царской стеммой. Ты покажешь всем законность своей власти, и олигархи не посмеют воспротивиться воле Владыки Вселенной.

– Но я уже прошла обряд крещения и получила благословение митрополита России.

– Видишь ли, дочь моя, епископ церкви Боспора хоть и был поставлен еще Иоанном Златоустом, сейчас находится на территории подконтрольной хазарскому кагану. Поэтому является экзархатом, зарубежной Церковью.

– Как я могу стать духовным лидером, если после Фотиева[489] и Аскольдова крещения, к греческой церкви у нас относятся с подозрением, – продолжала сомневаться Ольга. – Хотя в Кийгарде есть две улицы прихожан Готской церкви и иудейских сектантов, но варяги из Игоревой дружины христиан не жалуют. Особенно после того, как воеводы франков мечом и огнем стали крестить их родичей на берегах Венедского моря.

– Времена патриарха Фотия давно минули. И к насильственному крещению полабских славян греческая Церковь не имеет никакого отношения, – парировал патриарх. – А вот паства Готского округа Таврии, наверняка, воспринимает тебя как еретичку. Памятуя о Керстне.

Чтобы опровергнуть эти подозрения ты и должна принять таинство крещения в патриаршей церкви Константинополя.

– Я подумаю, отец мой. – В глубине своей души Ольга еще колебалась и раздумывала.

– А я не тороплю тебя, дочь моя. Подумай. Но только так ты заручишься покровительством Владыки и сможешь возвышать слуг преданных тебе.

Патриарший прием был завершен. Ольга поблагодарила Феофилакта за предоставленную беседу и в пояс поклонилась первосвященнику. Тот осенил ее крестным знамением и проводил к выходу.

Глава 5. Весь мир – театр

Дворцовые постройки «царя царей» поражали своей роскошью. Багрянородный, будучи и сам знатоком многих ремесел, собрал у себя поистине редкие предметы искусства, живописи и скульптуры. Резные украшения и лепнины, мозаика и витражи на окнах – все привлекало взгляд.

По приказу Константина обновили и привели в порядок царские одеяния и попорченные временем короны и венцы. Великую гавань[490] украсили привезенными из разных мест статуями и устроили там великолепный пруд с золотыми рыбами.

Любуясь из окна Вуколеона[491] этой красотой, Константин, по обыкновению вел неторопливую беседу с патриархом Феофилактом:

– Полюбуйся, Феофилакт, на дворцовую гавань и статую Вуколеон. Как это символично! Лев сражается с Быком. Солнце с Луной. Рим с Карфагеном. Иисус с Сатаной. Они вечно противостоят друг другу, но в этом противостоянии обречены, быть в Единстве. И рождается из этой бесконечной войны – Божественное Равновесие. Стоит лишь одной из сил, на короткий миг одержать верх – все, крах, разрушение, смерть. В этом и состоит ответ на извечный вопрос: «Почему Всевышний так редко вмешивается и не наказывает Зло?».

– Я понимаю тебя. Зло одних людей является добром для других! И ты утверждаешь, что своим бездействием Всевышний поддерживает равновесие?

– Абсолютно верно! Бог не может быть на чьей-то стороне. Он сохраняет общее равновесие жизни. И вмешивается в дела людские, только если преобладает одна из сил. Как во время Потопа. Это и есть пример для подражания. В этом и есть смысл нашей политики.

– Патриарх Болгарский жалуется на агрессивность богомильских[492] общин в своей епархии, – стал рассказывать патриарх о проблемах у северных соседей. – Это неудивительно, если вспомнить, что первый епископ у болгар был учеником апостола Павла. Не успели мы покончить с ересью павликиан в Тефрике, а она уже проявилась в Болгарии. Патриарх ждет моего совета. Что ответить ему, Константин? Может жестче карать инакомыслящих? Как мы в Калабрии и Неаполе?

Константин немного подумал, разглядывая галеры и рыбачьи лодки, движущиеся по водной глади мимо дворцовой гавани.

– Это срабатывает не всегда. Надо точно знать, когда и против кого применить жесткие меры. Карательные меры, применяемые огульно и массово, лишь ненадолго устраняют проблему. За малой «кровью» приходит большое кровопролитие. А всякая война – это разорение земледельческих общин, разрушение караванных путей и торговых связей.

В халифате не было бы «черно-белого» кошмара, избери «зеленые» путь диалога. Небольшими компромиссами сектантов надо было поставить на путь служения власти, а не ее разрушения. Надо было набраться мудрости, чтобы управлять их главарями. Это путь более длительный, но в конечном итоге более результативный.

Отпиши письмо патриарху болгар, и посоветуй ему начать диалог с епископами сектантов. Но остереги пока от казней и кровавых столкновений. Пусть пока выявляет вождей. Через них он найдет «щедрую руку» снабжающую сектантов золотом. Тогда настанет время жестких карательных мер – Константин усмехнулся – Наверняка и тут замешана Всемирная торговая организация. Морской центр средиземноморской транзитной торговли проходит через Византий. А он не подвластен малеху Атиля.

Поэтому рахдониты ищут альтернативные пути на запад. И один из них проходит через Болгарское царство. Сейчас оно слишком крепкое и независимое. Для того чтобы слепить там послушный рахдонитам режим, Болгарское царство надо сначала разрушить.

– Я понимаю, – кивнул головой патриарх.

– А наши «друзья» рахдониты весьма преуспели в деле свержения неугодных правительств, – продолжал объяснять Константин. – Например, при Омейядах халифат процветал. Но только до тех пор, пока не вторгся на территорию хазар, нарушив налаженные торговые пути из Атиля, центра транзитной торговли Скифии.

Вот тогда они сошлись в жестокой схватке. В войне мечей Омейады делали ставку на мусульманскую веру, а рахдониты на золото. И золото без веры тогда победило веру без золота, – скаламбурил Константин.

– О чем ты говоришь? – Не понял Феофилакт.

– О том, как просто и незатейливо, друг мой Феофилакт, были свергнуты Омейады, – улыбнувшись, ответил Константин. – В то время Маслама[493] разбил хазар на Кавказе, а Мерван Глухой дошел до Атиля и заставил кагана Хазарии принять ислам. Ну а председатель Всемирной торговой организации, всего лишь профинансировал сектантское движение Абу-Муслима[494] в Хорасане[495].

– ???

– Этот бывший раб, с подсказки невесть откуда взявшегося имама, извлек из рукава на свет Божий иных родственников пророка Мухаммеда. Потомков его дяди Аббаса[496]. Что ж, в очередной раз грязный поступок был оправдан тезисом «ложь во благо». Под черными знаменами разбойничьих объединений различных этнических племен Хорасана собрались гонимые «белые» и, разумеется, всегда недовольные «красные»: крестьяне и кочевники. И даже рабы не мусульмане. «Черные» разрушили единую империю и утопили в крови всех, кто не с ними. Они ударили в самое сердце халифата в Дамаске. Единая империя «зеленых» распалась на отдельные халифатики, а торговые пути рахдонитов были восстановлены.

Когда прошла эйфория победы, первый халиф от «черных» ас-Саффах под давлением богатых торговцев жестоко расправился с нищей «красной» беднотой и «белыми» анархистами. А его приемник аль-Мансур[497] казнил всех «туркур», немусульманских вождей из Хорасана, кто привел его клан к власти, не исключая и самого Абу Муслима. Теперь единого халифата Омейядов уже нет, а на месте когда-то разрушенной столицы персов, выстроена новая столица халифата Багдад. Он и стал новым центром мировой транзитной торговли в Азии, на радость Всемирной организации рахдонитов. Вот это я и имел в виду, когда говорил, что в тот раз золото победило веру.

– Постараюсь убедить патриарха болгар внимательней присмотреться к сектантам и тем, кто их поддерживает, – решил Феофилакт. – А что же Атиль? Тебя не беспокоят наши конкуренты на мировое влияние?

– Рахдониты… – задумчиво протянул Константин. – Основатели древнего Карфагена и сегодняшнего Атиля. Люди без родины. Пауки, опутавшие своими сетями весь мир. Они называли себя и Всемировым торговым сообществом, и Советом торговых общин и тайным Орденом. Но суть всегда оставалась прежней. Во главу угла поставлено не равновесие, а нажива.

Во многих странах, царь, князь или иной вождь традиционно выбирается народом. Обычно на престол садится предводитель, одержавший победу в войне над врагами, опираясь на мечи ополчения, т. е. на самую активную часть народа. В мирное время царь обязан заботиться о своих избирателях. Он гарант защиты и справедливости. В противном случае, царь не оправдывая чаяния народа, может быть свергнут.

В Атиле все наоборот. Там правит не военный вождь, а премьер министр, председатель Всемирной торговой организации. Избранный хазарским народом каган – марионетка малеха рахдонитов. Каган лишь кукла, выставленная на показ. И это очень удобно! Например, когда народ недоволен государем. Что? – Константин изобразил народное возмущение. – Каган не заботиться о своем народе? Ах, он негодяй! Долой его! Пожалуйста. И кагана показательно удушают. А на его место народу предлагают избрать нового кагана.

Но что от этого меняется? Народ продолжает нищенствовать. Не развиваются искусства, чахнут ремесла. Учебные заведения становятся привилегией для детей богачей. Строятся не города, а склады и караван сараи. А почему? Потому что вся власть остается не у вождя хазар, а у его первого министра. А он не зависит от народного волеизъявления. А раз не зависит, следовательно, и не думает о том, чтобы дать что-нибудь своему народу взамен.

На первом месте у главы рахдонитов благо для себя и себе подобных, «избранных». И если для этого надо будет превратить весь народ в рабов, он, не колеблясь, сделает это. Хорошо чувствуют себя в Атоле только профессиональные наемники, чье умение владеть мечами щедро оплачивают эти самые, так называемые избранные.

– Мне рассказывали, что атильские алларисии увешаны золотыми изделиями с ног до головы, – вспомнил Феофилакт.

– Вот-вот. Поэтому, друг мой Феофилакт, нельзя допускать, чтобы реальная власть попадала в руки тех, кто не зависит от народного волеизъявления. Кто посвятил свою жизнь добыче сверхприбыли.

– Значит, война с Атилем неизбежна? – Спросил Феофилакт. – Не потому ли в Боспорской епархии алларисии всячески угнетают наших союзников, хазарских христиан.

– Атильское государство победить несложно, и Маслама это доказал наглядно, – подумав, ответил Константин. – Но в этой войне мало смысла. Сколько не руби Гидре голов, на месте одной вырастают две. Поэтому я предпочитаю Гидру укротить и держать на коротком поводке.

– Понимаю, – согласился с базилевсом Феофилакт. – Только поводок должен быть крепкий. А то Гидра быстро сожрет зазевавшегося хозяина, – пошутил он.

– Это точно, – улыбнулся вместе с патриархом и базиевс. – Ну а как прошла твоя беседа с нашей северной гостьей Хельгой? – Поинтересовался Константин, когда снова стал серьезен. – Что ты скажешь о регентше Русов? Ее держава тоже находиться на «шелковом» пути рахдонитов, как и Болгарское царство.

Теперь ненадолго задумался Феофилакт.

– Она очень умна и образованна, Константин, – серьезно ответил он. – И разговаривать с ней нужно серьезно. Давить на нее бессмысленно. Нужно аргументированно убеждать. Если она станет другом, то не за блестящие побрякушки или продавшись за золотые монетки. Пустыми обещаниями о красивой жизни ее тоже не купить.

– Хм. Вижу, она произвела на тебя глубокое впечатление, – хмыкнул Константин. – А как она объяснила сожжение целого города своих подданных?

– Как я понял, это как то связано с пропагандой Атиля. Подкупленные олигархи спровоцировали народные беспорядки. Вдова вынуждена была поступить жестко, что бы сохранить государство для своего малолетнего сына.

– И это было правильное решение, – одобрил Константин. – Полумеры там не спасли бы ее. Как я уже упоминал, «белые» олигархи и «красное» простонародье – ужасная смесь, легко свергающая царей и разрушающая государства.

Ну что же, если ты отпустил ее грех, на который она решилась ради своего отпрыска, я приму ее посольство.

– Когда? – Полюбопытствовал Феофилакт.

– Марианн Аргир навел порядок в Неаполе и Калабрии, очистив Лангобардию от карматской заразы. Победа объединенного флота Византии и испанских арабов над флотом Фатимидского халифата у Сицилии завершила блестящую компанию этого года, рассуждал Константин. – Как только закончиться триумфальная[498] встреча и чествование победителей на ипподроме, тебе Феофилакт предстоит готовиться к свадебным торжествам. После свадебных торжеств я приму посольство Хельги. А до тех пор, распоряжусь, чтобы паракимомен Василий обеспечил наместницу и ее людей почетными местами в ложах ипподрома, ну и всем необходимым. Русам полезно будет увидеть мощь и славу Византии.

– Константин, я что-то не успеваю за твоими мыслями. Возможно, я что-то упустил. О какой свадьбе ты говоришь? Ты что собираешься женить наследника Романа? На ком?

– Роман хочет взять в жены девицу из провинции, – объяснил Константин. – Впрочем, ты знаешь о ней.

– Да, об этом уже шепчутся даже лошади у меня в конюшне. Но она же, мимическая актриса, хоть и из касты скотоводов, – сыронизировал патриарх.

– Во-первых, ты сам говорил, что Иисус стер различия между сословиями и кастами. Во-вторых, она внебрачная дочь шаха Марзубана Мусафарида, правителя Ардабагана. Дейлемиты ныне весьма сильны в Персиде и влияют на политику Багдада. К тому же, они не любят Атиль. А вот наш, так называемый друг Ашот Милостивый вероятно снюхался с рахдонитами из Всемирной торговой организации. Он вместе с Раввадидами[499] постепенно вытесняет Буидов из Атропатены. Анастасия – неплохой козырь в нашей восточной политике, если правильно разыграть эту партию.

И последнее. Она в положении. И возможно это будет мой долгожданный внук. Поэтому свадьбу наследника необходимо провести до срока родов. К тому же это лишний повод показать непоколебимость империи. Укрепить дух подданных поводом для веселья, поразить богатством союзников, а мощью устрашить врагов.

– Да, видел я ее, – неодобрительно высказался патриарх. – Прошлой зимой она выступала с группой мимов на рыночной площади, где перемывали кости, в том числе и мне, на глазах у всего города. А еще выступает в амфитеатрах, где ставятся пьески короткие, но очень насмешливые и исключительно непристойные. Сразу вспоминается Златоуст, который вопрошал: «Откуда чародеи? Не из театров ли они выходят, чтобы возмущать праздный народ и доставлять случай пляшущим пользоваться выгодами многих смятений и блудных жен ставить преградою для целомудрия?..»

– Да брось ты, – отмахнулся басилевс. – Она молода и своей игрой завоевывает поклонников. А в Царском городе мимы везде играют одинаково в день Зимнего солнцестояния. Потому что раз в году все равны. И исключений ни для кого не делают, ни для священников, ни для царской семьи. А время, когда на подмостках выступали одни мужчины, давно минуло. Кстати, паракимомен Василий рассказывал мне, что ее мать Цира тоже весьма талантливая актриса. Она сумела поставить театр Гитио на службу церкви. Почему бы тебе не подумать о том же и не перенести этот полезный опыт в столицу? Вместо того чтобы обвинять в непристойности. Но это второе. Скажи мне главное. Как она показалась тебе?

– Ну, играла, на мой взгляд, весьма недурно, потешая мирское простонародье, – подумав, ответил Феофилакт. – Да и внешне красива. И полна соблазнов. Прости Господи! – Патриарх перекрестился. – А как к этому относится севаста, моя сестра?

– Моя супруга занята больше благотворительностью, чем театром. Впрочем, она согласится со мной, – уверенно ответил базилевс, но патриарх в сомнении покачал головой.

– Наша святая обязанность, нести слово Божье народам, искореняя язычество, мессианство и прочую ересь. И в этом мне помогут Святые реликвии и артефакты, а не театральные представления.

– Мне кажется, ты недооцениваешь роль постановочных сцен и переоцениваешь роль артефактов.

– Эту роль невозможно переоценить, – горячо возразил патриарх. – Царский город благодаря им стал главным духовным центром Новой веры, подлинным Иерусалимом. Пусть патриархии Александрии и Антиохии древнее. Зато по количеству Святых реликвий ни один престол не сравнится с Константинополем. И гвоздь и титла INRI[500] и наконечник копья Гая Кассия[501] и даже Крест Животворящий. А чем может похвастать кафедра Рима? Копьем[502], сделанным из ржавого гвоздя и подаренным Карлу Великому?

– А тебе не кажется странным, Феофилакт, что все эти артефакты были обретены после того, как Константин Великий послал свою мать Елену в Иерусалим палестинский. Ее путешествие было предпринято не столько с целью паломничества, как больше целенаправленно для поиска Святых христианских реликвий.

Вместе с Крестом Господним Еленой тогда были обретены четыре гвоздя, титла и наконечник копья предводителя римского отряда. После этого Константин стал награждать своих единомышленников некоторыми из этих артефактов.

Так и получилось, что один гвоздь попал в Рим, а оттуда к Карлу франкскому, как символ так называемой Западной империи, вместе с ключами Святого Петра.

Теперь этот гвоздь, вделанный в копье, принадлежит Оттону, – заметил Константин. – Но и у нас, и в сиятельной Александрии, и в провинциальной Мцхета[503] также есть Священные гвозди.

Да что говорить, в каждом захудалом городишке своя Святая реликвия, свой артефакт! И что, все они могут претендовать на свою исключительность?

– Зато у нас хранится наконечник Копья Судьбы и часть Животворящего Креста, на котором был распят Иисус, – благоговейно сказал патриарх.

– В Иевусе утверждают, что подлинный наконечник остался у них, следовательно, Елена вывезла копию. А католикос всех армян говорит, что и в Иевусе, и у нас лишь жалкие копии. Подлинный же наконечник[504] принесен в Армению апостолом Фаддеем, где он и хранится, по сей день.

А практика отделения частиц от обретенного Креста началась уже при севасте Елене – по дороге в Константинополь она оставляла его частицы[505] в основанных ею монастырях.

Очень хороший почин для укрепления веры, – заметил Константин. – Почему бы и нам не последовать ее примеру?

– Что ты имеешь в виду?

– При царской сокровищнице можно открыть хранилище[506] и мастерскую под твоим началом. Частицы Животворящего Креста можно будет помещать в этом реликварии и дарить от моего и твоего имени по всему миру, укрепляя веру. – Где взять столько частиц Креста? – Хмуро усомнился Феофилакт.

– Пустое. Мир и так пропитан ложью, – успокоил его Константин. – Пока персы владели Иевусом, огнепоклонники, возложив кучу бревен, сожгли часть Гроба и остатки Креста. Но принято считать, что христиане скрыли его, из-за чего многие из них были убиты. А потом Крест, разрезав, разделили на много частей и по церквам распределили… В Константинополе, кроме креста от Елены, есть оттуда три частицы креста. На Кипре – два, на Крите – один, в Антиохии – три, в Иевусе – четыре. И еще один в Эдессе, один в Александрии, один в Аскалоне, один в Дамаске, один в Мцхета. Если собрать все частицы воедино, получиться не одно дерево…

А в этом случае опять сработал принцип: «Ложь во благо». Раввины иудеев сделали вид, что сохранили Святую реликвию. Ираклий сделал вид, что поверил им. Ведь священен не сам предмет. Гораздо важнее вера в него людей. Именно эта вера и делает ржавый гвоздь чудодейственным артефактом. И тот, кто им обладает, считается отмеченным Богом и ведомый рукой Судьбы.

– Как наша держава, ибо только мы обладаем не только наибольшим количеством Священных реликвий, но и останками вселенских учителей и Отцов Церкви. И я благодарен тебе Константин, что, несмотря на твои предубеждения, ты все-таки распорядился перенести мощи Григория Богослова[507] из Назианза[508] в церковь Святых Апостолов в Константинополе. Теперь город Константина находится под его опекой, как и под покровительством Святого папы Иоанна Златоуста. Что может быть лучше, для величия Царского города? – Удовлетворенно заметил патриарх.

– В сборе артефактов должна быть мера, – поморщился Константин. – Например, я одобряю возврат в Константинополь честную главу Иоанна Крестителя после ее Третьего[509] обретения в Команах[510]. И это справедливо, так как там ее только временно прятали в период иконоборческих гонений. Но я не одобряю перенос мощей Иоанна Златоуста из тех же Коман в Константинополь во времена Феодосия. Мощи святителей, по моему убеждению, должны находиться в местах их упокоения, и способствовать укреплению веры в тех землях, о которых они радели при жизни.

Ну а что касается самих артефактов, то люди всегда будут искать предметы, через посредничество которых они будут говорить с богами. И в этом отношении иконы православных занимают тоже место, что и Ковчег Завета[511], Скрижали, посох Аарона для иудеев, а Черный Камень[512] и вещи Мухаммеда для мусульман. И смысл целования этих предметов в том, что верующий учится полностью подчиняться своему Господу, а в предписанных Им законах и ритуалах есть мудрость и благо.

Безвозвратно прошли времена Скифов и то, чему учил один из них, Моисей. Бог – это Небо над головой, а огонь костра – посредник между миром людей и миром богов.

Патриарх не успел ничего сказать в ответ.

– Его Высочество, Роман, – объявил дворцовый слуга-евнух и в покои, скорым шагом вошел наследник престола.

– Что случилось отец? Я смотрел скачки на ипподроме. Гнедая Мели должна была финишировать первой, и я выиграл бы приличный куш. А тут меня срочно вызывают к тебе. Что за спешка? – Недовольным голосом спросил Роман.

Ложа басилевса на ипподроме была соединена галереей с Большим Дворцом, поэтому Роман был еще под впечатлением проводимых скачек.

– Гнедая Мели «голубых» не придет первой, это исключено, – воскликнул патриарх, не меньший любитель скачек. – Сынок, ты потерял свою ставку. Вороной Васпур «белых» – вот фаворит скачек.

Роман хотел было возразить, но Багрянородный встал и поднял руку.

– Ша! Я призвал тебя не для того, чтобы полюбоваться на твои спортивные баталии с Феофилактом. Пора бы тебе уже образумиться и заняться делами государственными! Бери пример со своих сестер, – строго призвал Романа к порядку базилевс.

– Мой дорогой отец, сто лет тебе жизни, – пошел на попятную Роман. – Пока ты с нами, не о чем беспокоиться. А сестрам нечего делать, кроме благотворительности. Вот они и крутятся среди чиновников Василия, присматривая себе женихов. Я, например, изучаю политику с практиками, настоящими стратигами и братьями Фока, когда они бывают в столице.

– Политика делается не на полях сражений, а в тиши кабинетов. И уж тем более не на пирушках и скачках! – Константин сделал многозначительную паузу. – Ну да я тебя не за этим вызвал, – сказал он более мягким тоном. – Скажи мне прямо, ты еще хочешь жениться на актрисе Анастасе?

– Да, отец! Больше всего на свете. Скажи, что я должен для этого сделать? – Встрепенулся Роман.

Константин переглянулся с патриархом.

– Есть два условия сын, начал неторопливо Константин. – Во-первых, ты должен будешь половину своего времени проводить со мной, присутствуя на всех официальных торжествах и приемах, в том числе сопровождая меня в поездках по стране.

– Согласен! – Взвился от радости Роман.

– Не перебивай, государя, – с ухмылкой глядя на радость любимого сына продолжил Константин. – И второе. До дня свадьбы, Анастасия должна будет провести в резиденции у патриарха. – Твердо сказал Константин. – Никаких выступлений, никаких театров. Только молитвы, покаяние и изучение законов Божьих.

– Есть у меня благочестивейший монах Полиевкт, на которого я возложил обязанность проповедовать Слово Божие в храме Святой Софии. Обычно дважды в неделю, а иногда ежедневно, он проповедует, при стечении народа потрясая сердца слушателей. Вот ему-то я и поручу взять мою гостью на попечение, – с умильной улыбкой сказал Феофилакт, радуясь в душе, что хоть ненадолго избавиться от своего Цербера. – Это будет полезно им обоим.

Я наслышан о представлениях, исполняемых в деревенских церквах Сирии, Верхней Армении[513] и даже в курдских горах[514]. Там, где священников видят реже, чем мимосов. Посмотрим, так ли талантлива дочь в постановках литургических представлений, как и ее мать. Со своей стороны Полиевкт преподаст ей наставления о церковном уставе, о молитве, посте, милостыне, о сохранении чистоты душевной и телесной.

– Все это на твое усмотрение, Феофилакт, – одобрил патриарха Константин. – Главное, что ты Роман не должен видеться с ней до проведения обряда венчания.

– Согласен, – с унылым видом ответил Роман.

…

Минул месяц. В Вербное воскресенье Царский город потрясла литургическая драма, разыгранная в храме Святой Софии. После вечерней службы там было разыгран страшный, или как говорили в простонародье, последний суд.

Просцениум-амвон служил в храме местом сцены, которое изображал «грешную землю», а алтарь за закрытым занавесом – рай на небе.

Действующими лицами этой литургической драмы выступали: Христос, роль которого исполнил пресвитер Полиевкт, и народ, который изображался хором дьячков со священником во главе. Священник исполнял роль корифея хора.

Сотни верующих собрались на площади возле храма. Некоторым посчастливилось попасть внутрь. А те, которым не посчастливилось, жадно ловили слова добровольных рассказчиков, описывающих происходящее в храме.

Гомон на площади стих, когда священник в полном облачении, с серебряным крестом в руке, на просцениуме преклонил колена перед закрытым занавесом и стал «молить с плачем». Он обращался к богу, слезно-молящим голосом взывая: «Милосердия двери отверзи нам!». В благоговейной тишине священник несколько раз ударил серебряным крестом по деревянному помосту, как бы стуча в двери рая.

В ответ второй исполнитель сольной партии литургической драмы, пресвитер Полиевкт, стоящий в алтаре за закрытым занавесом, грозно спросил: «Кто стучит во врата рая? Через врата господни проходят только праведники».

Священник с просцениума стал громко возражать, что не только праведники могут войти в рай, но и грешники, если они исповедались, причастились, замолили свои грехи и тем самым, мол, заслужили прощение.

Так они препирались и обменивались репликами некоторое время, пока в действие не вступил хор дьячков. Своим пением они изображали «мольбу народа о милосердии божьем».

Тогда в ответ из-за занавеса снова возвестил Полиевкт, что «трубы грозного бога громогласно взывают: се грядет жених, спешите ему навстречу!». Священник с просцениума слезно отвечал, что он и его «дети, которых дал господь», «жаждут лицезреть Христа и услышать благостный голос его».

Зрители внутри храма присоединились к мольбам священника: «Милосердия двери отверзи нам!». Эти слова подхватили на площади и вскоре все собравшиеся в едином порыве скандировали эту мольбу.

Вся эта тщательно разученная и гладко разыгранная сцена рассчитана была на то, чтобы подготовить аудиторию к дальнейшему театрально-эффектному зрелищу. Произносимые «слезножалобными голосами» мольбы оказались услышанными на небе. На просцениуме занавес раскрылся, и перед собравшимися в храме предстало яркое зрелище «рая», озаренного светом бесчисленных свечей, украшенного переливающимися в огнях драгоценными камнями, золотом и серебром. Святая София наполнилась благоуханием ладана, так же как в свое время античные театры наполнялись ароматами воскуриваемых благовоний.

Постановка имела в столице громкий успех. Феофилакт навестив Багрянородного базилевса в царском дворце не мог сдержать похвальных слов.

– Государь! Ты не ошибся! Эта девочка действительно талантлива. Представление имело огромный успех. Площадь перед Святой Софией не могла вместить всех желающих. Слух о чудесном представлении разлетелся мгновенно по всем окрестностям. Посмотреть на воссозданный «рай на земле» стремились и городской охлос, и жители предместий и гости из других земель, – восторженно рассказывал патриарх басилевсу. – Следующий шаг – это постановка Пасхальных мистерий, успешно исполняемых в Гитио.

– Ну что ж, мы не ошиблись в ней. Прекрасная пара для наследника, – усмехнулся довольный Константин. В конце лета в порту Гитио пришвартовался царский дромон. Служащий порта из ведомства эпарха, растерянно заикаясь, приветствовал именитого гостя на борту галеры. Как же. Сам магистр Никифор Фока прибыл в городок. Прибыл один, и, кажется, с неофициальным визитом. Его сопровождала только личная охрана. Посыльные со всех ног помчались оповестить коменданта гарнизона и эпарха города.

Магистр не спеша, собрался и сошел с корабля. На берегу высокого гостя первым приветствовал комендант Кон Сивас. Портовые равдухи выстроились в шеренгу за начальником. Они выпячивали грудь и надували щеки, стараясь показать свою молодцеватость.

Магистр молча выслушал доклад Сиваса и сухо его поприветствовал. После этого вся делегация отправилась во дворец эпарха.

Эпарх и его служащие встретили магистра у входа в здание курии и, обменявшись приветствиями, прошли внутрь. Там Никифор попросил Алана пропустить официальную часть и отпустить собравшихся чиновников восвояси.

Оставшись с глазу на глаз, Никифор сказал эпарху:

– Царь царей Константин Багрянородный одобрил выбор наследника и назначил время свадьбы царевича Романа и его избранницы. Торжественная церемония пройдет осенью в Царском городе. Ты ничего не слышал об этом, эпарх?

– До нас столичные новости доходят не так быстро, – пожал плечами Алан.

– А тебя не удивил мой внезапный приезд? – Продолжал тянуть время Никифор.

– Что? – Теперь встревожился Алан. – Что-нибудь случилось с Анастасией?

– Ты необычайно проницателен, – расплылся широкой улыбкой Никифор. – Твоя дочь избрана невестой Романа.

Алан выглядел несколько ошарашенным, но как воин ветеран смог быстро взять себя в руки.

– Не буду скрывать. Это очень неожиданное сообщение, – засуетился он. – Надо немедленно сообщить Цире!

– Что ж, поехали, – поддержал его Никифор. – Только прошу тебя, без лишнего обоза. Надеюсь, у тебя найдется в конюшне десяток лошадей для меня и моих телохранителей. Вполне достаточная свита. И распорядись, чтобы остальных моих людей разместили в городских казармах и поставили на довольствие, – наставлял Никифор слегка потерявшего голову эпарха.

Алан быстрым шагом пошел к выходу.

– Седлать 12 коней – отдал он распоряжение служке, стоящему возле дверей. Как видно некоторые слухи все же стали достоянием горожан. Когда эпарх закончил с распоряжениями для своих служащих, его перехватил Сивый. – Это правда?

– Да, друг, – Алан не скрывал своей радости. – Наследник престола венчается с Анастасией. Я отправляюсь в имение, чтобы обрадовать Циру. Прошу тебя рассели воинов сопровождающих магистра в казармах и поставь их на довольствие. Удвой городскую охрану во избежание неприятностей. Они сейчас нам ни к чему. Оповести аристократические дома и старшин цехов. Тебя и остальных гостей я жду сегодня вечером на клиторий у себя в усадьбе.

– Не беспокойся за город, – заверил Алана Сивый Конь. – Я все устрою. Поезжай.

Не теряя больше времени на разговоры, кавалькада[515] отправилась в путь.

Завидев пыль на дороге, поднимающейся из-под копыт приближающихся всадников, домочадцы немедленно оповестили об этом хозяйку поместья. Сердце Циры забилось от тревожных предчувствий. Но когда Алан с Никифором, едва соскочив с лошадей и стряхнув дорожную пыль, предстали перед Цирой, она уже была готова к любому повороту событий.

Цира стоя ожидала мужа с гостем в центре большой залы поместья. За ее правым плечом, сзади и чуть в стороне, стоял на всякий случай вооруженный Кахраман.

Алан и Никифор остановились в десяти шагах от нее. Обычаи не позволяли Алану проявлять свои чувства к жене на людях.

– Дорогая жена! – Начал торжественно Алан. – Магистр Фока оказал нам честь. Он привез весть от царя царей. Наследник престола сделал свой выбор. Роман предложил нашей дочери стать его супругой и матерью их детей. Анастасия ответила согласием. Прославленный магистр прибыл в Гитио, чтобы пригласить нас в Царский город на венчание.

– Уважаемая Цира! – Добавил Никифор. – По обычаю, как всякая мать, ты должна перед венчанием благословить дочь на этот союз. А отец – сопроводить дочь к алтарю.

Цира побледнела, у нее ослабли ноги. Внезапная весть огорошила ее. Кахраман подхватил ее за локоть, подвел к ближайшему стулу и осторожно усадил. Затем так же молча, отступил и встал за ее спиной.

– Как же мальчики, поместье, театр? – Бормотала она, пытаясь привести мысли в порядок. – У нас нет дома в Константинополе. Где мы будем принимать царевича Романа?

Вперед снова выступил Никифор.

– Достопочтенная Цира. Прошу, выслушай меня, – начал неторопливо говорить Никифор, давая время присутствующим усвоить информацию. – Я сам упросил Багрянородного отправить меня с радостной вестью к вам, чтобы здесь на месте разрешить все вопросы, связанные с предстоящей свадьбой.

Алан с Цирой переглянулись.

– По нашим древним обычаям, после венчания невеста должна находиться в доме родителей мужа, принимая поздравления и подарки многочисленных гостей. А жених, оказывая уважение родителям невесты, должен быть в их доме. До той поры, пока молодые, воссоединившись, не войдут в опочивальню собственного дома[516].

– Это так, – подтвердил Алан.

– Я вижу твоего брата, уважаемая Цира, который с честью исполняет обычаи предков. Он служит верной опорой дома Алана и воспитывает ваших сыновей, – магистр указал на Кахрамана. – К сожалению, у севасты Елены осталось только два брата: один священник, другой бюрократ. Поэтому Роман набожен и образован, но в воинском искусстве имеет подготовку слабую. Рано или поздно, но Анастасия подарит ему наследника. По обычаю, его воспитателем и крестным восприемником от святой купели должен стать брат Анастасии. Но что делать, если ее родные братья еще сами малы?

– К чему ты клонишь, магистр? – высказал общий вопрос Алан.

– В твоем доме эпарх уважают обычаи предков. В противном случае мое предложение не имело бы смысла. Я хочу стать крестным отцом и восприемником Романа для детей Анастасии. Своей семьей я не обременен – моя жена умерла вскоре после рождения единственного сына. Я бы воспитывал будущих детей Анастасии, как своего собственного. Для этого прошу тебя Алан оказать мне честь и принять в свой род. А к достопочтенной Цире я обращаюсь со смиреной просьбой об усыновлении[517].

Алан и Кахраман переглянулись. Цира даже глазом не моргнула. Невозмутимая, она сидела, гордо выпрямив спину, похожая на античную статую.

– Если вы окажите мне честь и согласитесь, то прошу провести обряд сегодня же вечером. В присутствии гостей, которые съедутся на клиторий.

После проведения обряда, вы с домочадцами, на законном основании сможете останавливаться в доме своего сына в Константинополе. А я, клянусь честью, стану любящим братом для Анастасии и достойным воспитателем царских детей.

– Твоя репутация магистр известна. И я почту за честь породниться с тобой, – сказал эпарх магистру после некоторого молчания. – Не боишься, что церковники воспримут старинный обряд, как проявление язычества?

– Старинные обычаи народа – это не язычество, – возразил Никифор. – Священники их не одобряют, но и не препятствуют им. Запрещать их – это все равно, что плевать против ветра.

– Не надо ссориться с церковью, – внезапно сказала Цира. – Я что-нибудь придумаю.

Алан и Кахраман снова переглянулись. Мужчины поняли, что она согласилась выполнить просьбу магистра.

…

Вечером к усадьбе эпарха потянулись экипажи и отдельные верховые. Собирались гости. Алан и Цира встречали вновь прибывших гостей возле входа в центральный зал усадьбы, принимая поздравления. Из дальнего угла раздавались чарующие звуки арфы.

Когда зал наполнился, перекрывая голоса, раздался зычный голос Никифора, призывающий к тишине.

– Внимание! Прошу тишины и внимания!

Когда установилась тишина, Никифор подошел к Цире.

– Достопочтимая госпожа! Перед лицом твоих гостей и домочадцев смиренно прошу тебя об усыновлении. И пусть присутствующий здесь служитель Божий и собравшийся народ будут свидетелями в искренности моей просьбы.

С этими словами прославленный полководец опустился на колено и склонил голову.

Наступила гробовая тишина. Собравшиеся стали расступаться, собираясь возле стен и освобождая центр помещения.

Сивый Конь вынес и поставил в центре зала резной стул. Цира, прекрасная актриса, медленно обвела взглядом присутствующих и села на стул, грациозно развернувшись чуть влево. К ней подошел священник и встал за ее спиной, символизируя Всевышнего.

В зал вошли вооруженные Алан и Кахраман, сияя надраенными до блеска чешуйчатыми доспехами и ножнами, украшенными каменьями Они подошли с двух сторон к Никифору и, ухватив за локти, помогли подняться. Не отпуская рук, подвели Никифора к Цире и помогли опуститься на колени возле ее правой ноги. Потом мужчины встали по бокам. Они развернулись лицом к собравшимся гостям и обнажили кинжалы. Так они частично заслонили участвующих в ритуальном таинстве. Одновременно они символизировали собой защитников рода и зарождающейся жизни.

Как только защитники заняли свои позиции, Цира не торопясь, и даже как-то обыденно обнажила свою правую грудь. Никифор обхватил ее сосок своими губами.

Священник возвел очи и забормотал молитву Отцу небесному.

– Благослови Боже сие таинство! Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь. – Закончил молитву священник. Цира убрала под платье свою грудь.

– Встань сын мой! – Сказала она, поцеловав коленопреклоненного Никифора в голову. Никифор приподнялся и, пятясь, отступил назад на пару шагов. Там он остановился и выпрямился во весь рост. Алан с Кахраманом вложили кинжалы в ножны и первыми поприветствовали нового родича.

Наварх Василий Гэксамилит со своей эскадрой базировался у побережья Пелопонесса. В его задачу входило не допустить проход пиратских кораблей Крита и сирийско-киликийского побережья Азии в сторону Сицилии или к греческим портам. Пока что он только вел наблюдение за перемещениями редких галер противника, совершая дозорные ходки вдоль побережья Византии. Молодой и горячий, он жаждал подвигов и славы. На острове Эвбея, в портовых корчмах коротали время моряки имперского дромона, вспомогательных галер флота и кораблей федератов.

В углу, за столом сидел мрачный капитан рих Эрман Рыжий. К нему подсел конунг Хильд Большой Топор с кувшином вина и разлил его в чарки.

– Скажи мне свей, почему тебе не сидится на Руси? – Угрюмо спросил Эрман у Хильда, осушив чарку до дна. – Династические войны в Приднепровье закончились в пользу Рюриковичей. Теперь при дворе вдовы Игоря варяги живут как сыр в масле. Чего тебе еще надо?

– Вот потому и не сидится, – усмехнулся Хильд. – Скучно.

– А тут весело… – криво усмехнулся Эрман.

– Не спорю. Сейчас и тут скучно, – мотнул косматой головой Хильд. – Ну, а ты почему такой мрачный, Херман? Или пряное вино ромеев тебя не веселит уже, или соскучился по родной медовухе? – Как все свеи, Хильд произносил слова с ужасным акцентом. – О, я догадываюсь! Ходят слухи о скорой свадьбе наследника Романа. Кажется, ты говорил, что знаком с его невестой?

– Я говорил, что ее отец – мой боевой товарищ, – поправил Хильда Эрман. – Тут другое. Послушай, Хильд. Ночью мне приснился Перкунас. Он сверкал глазами и манил за собой. Видимо мой путь под этими звездами близится к концу.

– Все мы рано или поздно попадем в Вальхаллу[518], – философски спокойно ответил Хильд. – Боги любят храбрецов. Покажи-ка тот медальон, что подарил тебе твой товарищ, отец невесты наследника.

Эрман вытащил из-за пазухи золотой медальон с изображением головы Горгоны Медузы. Змеи вокруг головы с раскосыми глазами образовали пышный ореол. Свет, преломлявшийся от изумрудов и рубинов, впаянных по краям медальона, делал изображение живым. Казалось, что змеи шевелились. Вот-вот, казалось, послышится их шипение.

– Брр. Она напоминает мне кошмарные видения после похмелья, – сказал Хильд, отводя взгляд. – Неужели где-то подобное чудовище существует?

– Ха! – Наконец-то криво усмехнулся Эрман. – Это мать драконов Мидии, к тому же весьма почитаемая в Скифии. Злые духи без оглядки убегают от одного только ее изображения.

– Я очень понимаю «злых духов», – загоготал Хильд.

В корчму вбежал посыльный моряк. Увидев капитанов, протиснулся к их столу, в приветствии ударив кулаком по груди.

– Капитанов срочно созывает стратиг Василий на своем дромоне, – отчеканил он, и, повернувшись в зал, прокричал: – Приказ наварха стратига! Всем морякам немедленно вернуться на корабли.

– Что за спешка? – Угрюмо пробурчал Эрман, цепляя к поясу тяжелый тесак.

– Не могу знать, – отчеканил посыльный, и, бросив взгляд в сторону, полушепотом добавил – только что к причалу подошла галера с юга.

В каюте наварха стратига под капитанским мостиком, собирались капитаны кораблей. Дежурный матрос у входа, докладывал стратигу о прибывающих.

– Комиты федератов Германариг и Гильдериг. – Резкие звуки в именах северян были невыговариваемы для ромейского горла.

В адмиральской каюте дромона собрались пять капитанов с ладей федератов и еще двенадцать капитанов с греческой вспомогательной флотилии. Они шумно приветствовали друг друга и наварха Василия.

Дав капитанам кораблей, время чтобы разместиться за столом, Василий обвел взглядом собравшихся и поднял руку, призывая к молчанию. Когда гомон в каюте утих, Василий заговорил.

– По сведениям доставленных рыбаками, азиатский флот эмира Тарса, усиленный кораблями Кипра и Триполи сирийского, идут на Константинополь. Сейчас они зашли на Крит. Можно не сомневаться, что к ним примкнут и пиратские корабли этого острова. Их цель ясна – помешать, а в худшем случае омрачить триумф по случаю празднования победы в Лангобардии. В столице сейчас собрались и архонты Византии, и посланники других стран. Как дружественных, так и не очень. С заверениями «вечного» мира прибыли послы даже от эмира Сицилии.

– Рыбак рыбака видит издалека, – подшутил кто-то из капитанов. – А насколько верны эти сведения?

– Кентарх[519] Георг сам видел пиратский флот. По его мнению, нам их следует ожидать не позднее полудня следующего дня. Расскажи собранию, что ты видел, – повернулся к Георгу Василий.

– Их очень много, – доложил Георг. – Они шли к Криту ордером в линию. Я насчитал 24 корабля на горизонте. Да еще с десяток галер стоит на Крите.

Капитаны зашумели. Некоторые вскочили, судорожно хватаясь за рукояти тесаков.

– Тридцать против наших восемнадцати с дромоном и прибывшей галерой. Верная смерть.

– Молчать! – Василий ударил по столу. Кувшин с вином опрокинулся, залив стол красным вином. Все тупо уставились на это красное пятно, как на предзнаменование. Наступила тишина.

– А как же победа объединённого флота Византии и иберийских арабов Кордовы над флотом Фатимидского халифата у Сицилии? Разве там пиратов было меньше? – Вспылил Василий.

– У мыса Мазары флоту Гонгилы помог внезапно налетевший шторм, – проворчал один из капитанов. – А кто поможет нам?

– Может быть, подождем фемный флот Кивирреот[520] из Антальи[521]? – Предложил другой.

– Ждать мы не можем и отступить мы не можем, – возразил Василий. – В свете сложившихся обстоятельств я вынужден раскрыть сведения государственной важности, не подлежащие разглашению.

В Гитио находится магистр Фока. Он прибыл с неофициальной миссией для приглашения родителей невесты на обряд венчания в Константинополь. И это мероприятие произойдет вскоре после триумфа победителей из Лангобардии.

В каюте повисла гробовая тишина.

– Теперь вы понимаете, что отступать нам некуда, – усталым голосом продолжал Василий. – Если что-либо омрачит радость царского венчания, виновных ждет позор и казнь. Отступим – смерть, останемся – смерть. Но, оставшись, ценой наших жизней мы сможем задержать флот агарян. Еще можем отправить посыльных в Гитио и Константинополь. – По мере того как Василий говорил, речь его становилась все громче и тверже. – Дадим базилевсу и византийским стратигам время на подготовку к встрече врага. А сами умрем, но зато со славой! – Вскочил Василий, подняв руку с обнаженным тесаком.

Капитаны снова зашумели.

– Разреши мне сказать, наварх, – начал Эрман.

– Говори, Германариг, – Василий устало опустился на стул.

– Отправить посыльных конечно надо. Но мать Слава предпочитает победителей, а не побежденных. Давай посмотрим, что мы имеем? – Эрман начал раскладывать на столе предметы. Гомон затих. Все уставились на стол.

– Вот дромон, – он поставил кувшин с вином в центр стола.

– Вот наши галеры и ладьи, – он поставил впереди кувшина три кружки.

– А вот это флот азиатских арабов. – Он сгреб остальные кружки в другой конец стола и выстроил друг за другом – «змеей».

– В каждой ладье в среднем по пятьдесят воинов, на каждой галере около сотни человек гребцов[522] и морских пехотинцев[523], не считая флагмана. У противника и галер больше, и воинов. Следовательно, в абордажной сцепке нас задавят.

Капитаны загалдели – это и так ясно. На каждый корабль по два пиратских. Эрман ударил по столу так, что кружки подпрыгнули.

– Тише! Я не все сказал. – Он обвел тяжелым взглядом присутствующих. После того как галдеж прекратился, продолжал:

– А сказал я, что в абордажную схватку нам вступать не стоит. Но теперь подумайте, чего у нас есть, а у них нет? Чего боятся Агаряне? – Спросил Эрман и сам себе ответил: – Сифонафор с мидийским огнем!

– Да, но таковыми оборудован лишь флагманский дромон, – теперь живо заинтересовался и Василий.

Все уставились на кувшин, как на Мессию. И снова загалдели.

– Тишина! – снова проревел Эрман голосом, который перекрывал рев бури на море. Галдеж стих, и он снова продолжал спокойным голосом:

– Допустим, что дромон нападет здесь, на голову «змеи». – Он поставил кувшин перед тремя кружками.

– Я успею сжечь пару кораблей, – ответил Василий. – Остальные либо возьмут меня на абордаж, либо обойдут стороной.

– И такое же произойдет, напади дромон в любом месте этой «змеи». Значит, такой план нам тоже не подходит, – рассуждал Эрман.

– Как только агаряне завидят наш флот, они тут же перестроятся из походной колонны в атакующую стену, – предположил Василий. – Наверняка они тоже осведомлены о количестве наших судов. Поэтому, чтобы использовать свое количественное преимущество они построятся в двойную стену.

Василий расставил три кружки и кувшин в один ряд, а оставшиеся кружки выстроил, напротив, в два ряда.

– Таким образом, они пройдут по нам, как гребень по волосам, – подытожил Василий. – Конечно, пираты перестроятся из «змеи» в двойную «стену», – подтвердил один из капитанов.

– «Стенка» на «стенку»?! Когда две противоположенные «стены» сойдутся, каждый из наших кораблей окажется между двух вражеских галер. А те, кто попытается вырваться вперед из абордажного кольца, попадет во вторую «стену» пиратов, – добавил другой.

– В первой «стене» Агаряне будут только обстреливать, стараясь нанести нам урон. А на абордаж возьмут наши корабли во второй «стене». Во всяком случае, я бы так сделал, – заметил конунг Хильд.

– Хоть так, хоть эдак. Все равно это чистое самоубийство! – Загомонили остальные.

– Да, если мы не переиграем их! – Эрман обвел тяжелым взглядом присутствующих капитанов.

– Не тяни коня за хвост, – не выдержал Хильд.

– Флагману надлежит встать здесь! – Эрман поставил кувшин за крайней из трех кружек. – Когда мы попадем под перекрестный огонь первой «стены», будет жарко. Но все корабли при этом сбросят ход. Пока мы будем отбиваться, дромон должен будет сделать маневр, развернувшись на одном из флангов. Встав на курс параллельно меж двух «стен». – Эрман поставил кувшин с краю, между двумя рядами «вражеских» кружек. – Заняв исходную позицию с адмиральской галеры должны подать громкий сигнал. По этому сигналу все корабли, сражающиеся с противником в первой «стене», делают то, что от них и ожидает враг. Они вырываются из-под обстрела галер первой вражеской «стены» и входят под обстрел второй. Вот тут вступает в действие и наш «бегун». Дромон на максимальной скорости проходит между вражескими кораблями выстроившихся в два ряда, поливая их огнем из сифонафор.

Наступила тишина. Какое-то время каждый из капитанов обдумывал необычный план предложенный федератом.

– Галеры арабов тяжелее и медленнее. Передний ряд пиратских кораблей не успеет набрать ход, чтобы уйти из-под огня. А второй будет скован перестрелкой с нашими галерами, – у Василия начали загораться глаза. – Придумано толково, может получиться.

Его шумно поддержали другие капитаны. Как только смолк гвалт, снова заговорил Василий, обращаясь к капитанам:

– Решено! Мои трубачи протрубят дважды. Первый раз, когда я буду выходить к исходной позиции. И второй раз, перед тем как я начну поливать их огнем. Постарайтесь набрать ход и уйти с линии обстрела.

– Это значит, что для свободы маневра ни в коем случае нельзя позволять арабам сцепляться для абордажа, – добавил Хильд. – А это неизбежно произойдет, если наварх задержится с исполнением своего маневра.

– Галеры врага выше. Стрел и камней будет много, поэтому чтобы прикрыть гребцов и стрелков надо будет соорудить навесы вдоль бортов и короб для кормчего, – добавил другой.

Капитаны снова зашумели.

– Если все сказано, утверждаю это решение, – подвел итог Василий – Завтра с утра выходим в море. Я на флагмане первый, за мной по старшинству. При обнаружении врага занимаем оговоренную боевую диспозицию. Совещание закончено. По кораблям.

…

Лазурное море. Легкий ласковый ветерок. Солнце и чайки. Мирная картина в пастельных тонах. На горизонте показались вражеские корабли. Один, два, три, десять… дальше не сосчитать.

Варяги встали на молитву:

– Отче наш небесный!.. – Начал Эрман, и все на ладье вторили ему. Завершив молитву, он обратился к своим воинам:

– Товарищи мои! Чем страшнее враг, тем почетней победа! Не посрамим памяти Гаута! Перкунас благословит наше оружие! Вперед Гаутинги! Слава героям! Смерть врагу!

Смерть! Смерть! Смерть! – Повторяли воины в такт ударов мечей о щиты.

И вот сошлись два флота. Закружилась смертельная карусель. Вопящая, изрыгающая тучи стрел и камней схватка галер. Оглушительный треск поломанных весел и проломленных бортов. И тут внезапно в самой гуще скопления кораблей появился «царский бегун», изрыгая огненные струи с обоих бортов. Жидкое пламя полилось на вражеские корабли. Попав на палубу, мидийский огонь[524] быстро разгорался. Его нельзя было потушить водой. Крики радости пиратов, от предвкушения победы, сменились воплями ужаса. Достигнутая, казалась, победа, мгновенно сменилась поражением. В считанные минуты весь пиратский флот был объят негасимым пламенем. В отчаянии морские разбойники бросались в воду.

Капитаны, судам которых посчастливилось не попасть под огонь, в спешке разворачивали свои галеры, торопясь покинуть место морского пожара. Но их настигали византийцы и брали на абордаж. После схватки, оставшихся в живых моряков вылавливали из воды… И своих и чужих.

В порт острова Эвбеи вошли изрядно потрепанные триумфаторы. Трем ладьям варягов и четырем малым ромейским триерам не суждено было вернуться в порт.

В каюте наварха на флагмане Хильд передавал Василию последнюю волю Эрмана.

– И когда все закончилось, я подошел к его горящей ладье, – рассказывал Хильд. – Даже затрудняюсь с чем-то сравнить ее. То ли с ежом, то ли с решетом. Живых я взял к себе на борт. Херман же не пожелал покинуть свою ладью, наполненную мертвыми телами. Он отправился с ними к своим предкам в Вальхаллу. Я просил его передать мое приветствие Одину и поклон предкам. Славная, хорошая смерть!

– Я не вмешиваюсь в ваши обычаи, но я видел, как вы привязывали женщину к мачте горящей ладьи. Зачем?

– Это была одна из корабельных шлюх Агарян. Мои товарищи выловили ее из воды. Очень кстати. Негоже было такому вождю, как Эрман отправляться в долгий путь на Небо без женщины.

– Его подвиг не забудут в Византии. Я позабочусь, чтобы причитающееся ему жалование было передано тебе. Ну а ты распорядись им по своему усмотрению согласно вашим обычаям.

Пропустив мимо ушей риторику Василия, Хильд протянул вперед свою ручищу и разжал кулак. На ладони лежал золотой медальон, с отвратительной Горгоной, изображенной на нем.

– Ты будешь в Константинополе на триумфе. Наверняка, тебя пригласят и на свадебные торжества. Секонунг дал мне это, и попросил, чтобы ты передал его невесте царевича Романа со словами: «Это подарок на свадьбу от риха Хермана Рыжего».

Флот азиатских арабов потерпел сокрушительный разгром. В ближайшее время можно было не ожидать пиратских набегов на прибрежные города Византии.

Отправив потрепанные ладьи и галеры в центральный порт фемы Пелопоннес[525] Коринф[526], Василий на флагманском дромоне поспешил с докладом в Константинополь. Он вез с собой пленных предводителей пиратов, посаженных на время перехода за весла, вместо византийских гребцов.

Глава 6. Свадьба

Наступил день свадебных церемоний[527]. Почти все собравшиеся сегодня в палате Романа были преимущественно бюрократического сословия. Возглавлял свиту цезаря паракимомен Васили Ноф. Пестрая одежда, но с преобладанием зеленых цветов, придавала компании Романа оживленный вид. Присутствие в одеждах зеленого цвета, подчеркивало их партийную принадлежность. Непримиримые сословия бюрократов и военных, даже на свадебной церемонии неосознанно кучковались возле своих лидеров.

Палатин[528] заглянул в зал:

– Прошу занять места, господа, если вас это не затруднит. Церемония начинается.

Роман отправился на свое место в первом ряду и чуть не споткнулся. Его церемониальный халат был ничуть не легче доспехов и к тому же был менее удобным. Бархат вишневого цвета весь топорщился золотыми вышивками. Жемчуг с драгоценными камнями, в изобилии красовавшиеся на груди, воротнике и по рукавам делало одежды просто неподъемными. А широкий золотой пояс, усыпанный рубинами, сапфирами, аметистами, инкрустированный искусной эмалью, весил куда больше, чем солдатский пояс с мечом, ножнами и кинжалом. На голове его сияла стемма[529] цезаря – обруч чистого золота, украшенный драгоценными камнями и эмалями.

Бронзовые двери палаты бесшумно отворились. Первым в открытые двери вышел палатин, задача которого состояла в том, чтобы указывать – кому и куда идти. Плотный, расшитый золотом бархат халата противно шуршал и поскрипывал, когда Роман медленно двинулся за евнухом. Но едва только процессия вышла из здания. Роман порадовался тяжести своего одеяния. Их встретил холодный осенний ветер. Романа подвели к огненно рыжему жеребцу, символизирующего своим окрасом алый цвет осеннего солнца. Василий и остальные сопровождающие из свиты Романа сели верхом на коней вороной масти. Это символизировало их бесконечную преданность цезарю.

Когда верховые заняли свои места, конная колонна шагом выступила из дворцового комплекса по направлению к Собору Юстиниана Ринотмета[530], иначе называемый Собором Святой Софии. От самого дворца вдоль дороги цепью стояла императорская гвардия, сдерживающая толпы плебса, которые вышли поглазеть на церемонию и поприветствовать Романа. За толпой, в тени улочек можно было заметить городских стражников равдухов, готовых в случае надобности пресечь беспорядки.

Перед гвардейцами через небольшие интервалы стояли палатины с мешками наполненными фигами и орехами. При приближении колонны они начинали забрасывать содержимым из мешков горожан стоящих за цепью гвардейцев.

В это же время с другого конца города из ворот дворцового комплекса семейства Фока выдвинулась другая кавалькада. Впереди в парадной военной форме на вороном коне ехал сам магистр Никифор. На правах брата он сопровождал невесту к месту венчания. Рядом с ним на белой лошади, символизирующей серебристый цвет луны, ехала Анастасия. Просторные церемониальные одеяния еще скрывали ее состояние. Платье Анастасии, сшитое из мягкого белого шелка, пронизанное серебряными нитями, украшенное белоснежными кружевами у запястий, казалось, было соткано из лунного, света. Серебряная стемма архонтессы на голове подчеркивала ее красивые каштановые волосы.

Дочери Константина Зоя, Феодора и Агафа не посчитали возможным для себя быть среди подруг невесты, поэтому «подруг» пришлось спешно собирать среди дочерей вельмож. Среди них Анастасия выделила Марию Склирину, дочь архонта Фотиноса, которому принадлежали обширные земельные владения на восточных окраинах Малой Азии. Девушки сразу же подружилась. И Мария стала во главе «подруг», которые тоже ехали на белых лошадях и сразу за Анастасией. Замыкали колонну Никифора военные идинаты – представители землевладельческой знати. Тут были и одетый более светски, чем его брат Лев Фока, и Варда Склир, брат Марии Склирины.

Иоанн Куркуас, по прозвищу Цимисхий, одел поверх шелковых одеяний свою горящую на солнце кирасу. Никакого головного убора он не носил, открывая на обозрение копну длинных, пышных рыжих волос. Ван намывал их лимонной водой, пока они не встопорщились, как львиная грива.

Здесь были и архонты Багратиды из провинции Тао-Кларджети, иначе называемой Верхней Иверией. Возглавлял их Смбат курапалат и царь Картлов из Артануджи. Хотя титул начальника охраны царского дворца был скорее данью традиции, чем его непосредственной обязанностью. Все потому, что храбрые горцы из Тайка[531] и Гугарка по-прежнему составляли большинство гвардейцев дворцовой стражи. Смбат был одет в персидский шелковый халат. Голову его венчал тюрбан, какой носили в халифате.

Рядом по-родственному ехали представители рода Торников. И выросшие в Византии братья Лев с Николаеми ишхан[532] Тарона танутер[533] Ашот.

В одежде свиты невесты преобладали синие и голубые тона, что подчеркивало принадлежность сопровождающих к партии военных. Под ними были гнедые кони. Первой на храмовую площадь вышла кавалькада жениха. По команде препозита[534] Роман и его свита спешились. Подбежавшие палатины перехватили коней под узду и быстро увели их с площади в сторону конюшен располагавшиеся позади храма.

Удостоверившись, что все стоят на своих местах, препозит Иосиф протрубил в дудку. Евнух палатин величаво и торжественно поплыл вперед, задавая скорость остальным. Под приветственные крики толпы жених и его свита направились в сторону распахнутых ворот Святой Софии.

Великолепные барельефы этих ворот были свидетелями бесчисленных торжеств. Венчания на царство и свадебные церемонии. Такой неуклюжий снаружи, храм был настолько светлым, изящным и пропорциональным внутри, что выглядел почти невесомым. Он поражал воображение. Внутри храм по случаю торжества был освещен тысячью свечей. Роман бывал здесь не раз. Но торжественная обстановка, сотни глаз следящих за каждым его движением заворожили его так, что он на миг остановился.

В центре размещалась круглая площадка для молящихся, над ней невесомо парил купол, а вокруг, как в амфитеатре, стояли скамьи. Сразу бросалось в глаза, что мастера имперской столицы обладали куда большими возможностями, по сравнению с провинциалами, чтобы украсить свое творение. Невозможно было даже представить, какие суммы были затрачены на создание этого чуда.

Скамьи Великого храма делались не из прочного, но скромного орехового дерева, а из светлого дуба. Навощенные и отполированные до блеска, они были инкрустированы черным деревом, слоновой костью, сандалом, самоцветами и жемчугом. Позолота и серебро отражались в полированном дереве и металле, отблески драгоценностей мелькали в самых дальних его уголках.

Перед центральным алтарем стояла кафедра патриарха, облицованная искусно вырезанными целыми панелями слоновой кости. Детали рельефа были столь искусно вырезаны, что казались чудом.

Несмотря на обилие сокровищ, собранных в храме, главным его чудом все-таки оставалось умелое архитектурное решение. Колонны, облицованные чудесным моховым агатом, были просто изумительны по своей красоте. Стены храма воссоздавали небеса, подражая краскам восхода и заката на востоке и западе. Иллюзия эта достигалась использованием красного камня разных оттенков, который постепенно сливался с белым мрамором и бирюзой, покрывавшими северную и южную стены до самого основания.

Колонны, стены, арки, малые купола – все это вело взгляд к одному – к великому куполу, который сам по себе казался чем-то волшебным. Казалось, он лежит лишь на ярких столбах солнечного света, струившегося из больших окон храма. Мягкий поток солнечного света струился сквозь мозаичные витражи арочных окон, делавшие сам купол почти невесомым. Казалось, он парит в воздухе над Собором. Свет отражался от золотой и серебряной фольги, сверкал на плитах пола, покрытых мозаикой и золотом. С трудом верилось и в то, что великолепный купол имеет невероятный вес. Его легче было бы представлять в виде некоего большого мыльного пузыря, так деликатно соединенного с храмом, что легкий ветерок мог унести его и оставить святыню открытой. Игра света в куполе создавалась мириадами покрытых золотом стекол. Это был символ Солнца в его полной силе. Небесного светила достигшего зенита. Это подвижное, переливающееся золотое поле окружало громадное изображение Христа, который смотрел с высоты на свою паству. Удлиненное бородатое лицо со спокойным, но строгим взглядом, он точно пронзал собравшихся внизу. Эти всевидящие глаза, казалось, заглядывали прямо в глубину души.

Стоя под этим божественным взором, человек ощущал всю тленность бытия. Все человеческие деяния были записаны в «книзе животней», которую Христос держал в левой руке. «Великий судия. Будет ли он милосерден ко мне?» – так думал всякий находящийся в Соборе.

На полпути к восточной стене находилась большая ниша – ложа, куда имела доступ только императорская семья. Чудесный занавес из ткани, похожей на газ и расшитый тонким бисером, позволял базилевсу и его окружению видеть все, оставаясь невидимыми для посторонних глаз. Но сейчас занавес был отброшен. Все могли лицезреть Багрянородного царя царей и его августейшую супругу.

Константин Багрянородный был облачен в желтый, шитый золотом шелковый халат, еще более великолепный, чем у Романа. Только острые носки пурпурных сапог выглядывали из-под покрытой драгоценностями оторочки. На голове сверкала золотая императорская стемма, украшенная драгоценными камнями и эмалями, надетая на шапку с тульей, и увенчанная крестом наверху. По бокам стеммы свисали жемчужные подвески. Дополняя это великолепие, на поясе базилевса висела сабля в разукрашенных каменьями ножнах. Навершие сабли украшал большой рубин.

Слева от императора сидела севаста Елена. У нее была смуглая кожа и черные, как смоль, волосы. Однако круглое лицо василиссы[535] сохраняло доброе выражение. На ней было голубое шелковое платье, расшитое серебром. Жемчуг с драгоценными камнями в изобилии украшал грудь, воротник и рукава севасты. Голову ее украшала серебряная стемма императрицы, украшенная драгоценными камнями и эмалями. По бокам которой свисали жемчужные подвески. Красивые темно-синие глаза Елены излучали покой.

Романне глядя по сторонам проследовал к алтарю. Его сопровождающие заняли скамьи справа от алтаря. Места с левой стороны по традиции занимали женщины.

Едва жених занял свое место, со стороны площади донесся гул. Это подошла кавалькада невесты. Все повторилось по уже отработанному сценарию. Палатины быстро увели лошадей. Спешившиеся под суровым взором препозита Иосифа начали выстраиваться в колонну. Палатин евнух подойдя к Анастасии негромко, но внятно произнес:

– Сюда, пожалуйста. Делайте, как на репетиции, и все пойдет как по маслу, – добавил он ободряюще. Анастасия кивнула в ответ. Хорошая актриса – она и здесь играла свою роль.

– И тут театр, – проворчал Никифор.

– Вся жизнь – игра, – вторил ему Цимисхий.

Препозит огляделся, желая убедиться, что вся компания заняла надлежащие места и протрубил. Палатин величаво начал движение вперед, задавая скорость остальным.

Войдя в храм, колонна распалась. Подруги невесты заняли отведенные места слева, а сопровождающие ее мужчины справа.

– Эти бюрократы даже в постель к девчонке затащат скуку, – взглянув на уже сидящих чиновников, произнес Цимисхий. Шутка разрядила обстановку, вокруг заулыбались.

Магистр Никифор подвел невесту к алтарю и, оставив ее там, присоединился к мужской половине сопровождения. Заняв место рядом с Василием Нофом.

Направляясь к Роману, Анастасия улыбнулась и подняла руку, показав браслет с изумрудами, который он когда-то ей подарил. Роман улыбнулся ей в ответ. С того самого дня, как, исполняя волю басилевса, ее закрыли в резиденции патриарха, они не виделись. Анастасия была слегка бледна, но по-прежнему прекрасна.

«Осуждать невозможно»[536], – шепнул Константин Елене, сравнивая Анастасию с прославленной красавицей древности.

Канторы[537] запели:

«Святый Господи, помилуй жениха и невесту! Святой Дух, помилуй их близких! Свят, Трижды Свят, помилуй спутников невесты!»

Неистощимый на выдумки Цимисхий был не в состоянии усидеть на месте больше минуты. Он дерзко разглядывал подруг невесты, посылая в сторону приглянувшихся воздушные поцелуи.

Легкий шепот в храме утих, как только хор монахов-канторов, одетых в черно-белые одеяния появился у алтаря. Звеня колокольчиками, они пели гимн, славящий Христа, подхваченный присутствующими. Толстые стены Великого храма приглушали гул толпы, собравшейся снаружи. Как только последние слова гимна угасли, патриарх Феофилакт, сопровождаемый двумя служками, вошел в храм. Его светлая улыбка разбросала по лицу лучики тонких морщин. При появлении патриарха все встали. Даже император отдал дань уважения духовному Владыке Вселенной.

Патриарх обладал куда более сложным характером, чем могло показаться на первый взгляд. Заняв свое место, Феофилакт как бы отдалился от людей и, казалось, вырос прямо на глазах. Он поднял руки к всемогущему Господу над своей головой и начал молитву, которую повторяли все вокруг:

– Мы благодарим тебя, Христос, Повелитель Правды и Добра, наш великий защитник и покровитель, простирающий свою длань над головами людей и глядящий на них с милосердием. Ты следишь за тем, чтобы Добро всегда побеждало. Пусть же вечно будет длиться твое могущество.

Потом патриарх шагнул вперед, приветствуя жениха и невесту:

– Да благословит этот союз Христос, подобно тому, как Солнце благословляет теплом и светом весь мир, – сказал он. – Присутствующие в храме перекрестились. Патриарх повернулся и повел молодых к алтарю.

Как было отрепетировано заранее, Роман взял правую руку Анастасии в свою левую ладонь, и они коснулись руками алтаря. Полированное серебро под пальцами было холодным. Улыбнувшись, Анастасия сжала руку Романа, и он ответил ей нежным пожатием.

– Помнишь ту ночь и звездное небо в Гитио? – Спросила шепотом Анастасия.

– Я даже помню выступление Цирцеи на представлении, где впервые увидел тебя, – тоже шепотом ответил Роман.

По завершению молитвы присутствующие сели на свои места, чтобы насладиться зрелищем. Началось таинство венчания.

Глашатаи за стенами храма комментировали собравшимся горожанам происходящее внутри. Толпившиеся внимательно слушали, иногда выражая свое одобрение многоголосым гулом.

Все когда-нибудь кончается. Даже самые сокровенные и возвышенные моменты. По завершению таинства молодожены держась за руки, вышли из храма и остановились в его воротах. Голову Анастасии теперь венчала стемма цесарицы – серебряная, но украшенная каменьями и эмалями. Став женой наследника престола, Анастасия получила другое, тронное имя Феофано. Это означало, что она была «Богом явлена и им избрана».

На площади все изменилось, будто по волшебству. Если бы не двойной ряд гвардейцев, отгораживающий дорогу для процессии, по площади было бы просто невозможно пройти. Вокруг бурлило людское море. Глашатаи, обладавшие могучими легкими, громко закричали:

– Радуйтесь! Празднуйте свадьбу цесарицы Феофано и цезаря Романа! Радуйтесь! Радуйтесь!

Радостные клики стали еще громче. Со всех сторон неслись грубовато-непристойные возгласы и советы, подобные тем, что раздавались на всех без исключения свадьбах, включая и такую церемониальную. Человеческая натура везде одна и та же.

Под их приветствия процессия сошла на площадь. Палатины стали бросать в толпу пригоршни серебряных монет. Традиция требовала, чтобы они опустошили денежные мешочки. Наиболее смекалистые жители столицы хорошо знали это и толпились там, где легче всего было собрать хороший урожай монет. Люди бросились подбирать монеты – давление на гвардейцев убавилось. Минутным замешательством воспользовались и палатины, которые сумели вывести из конюшен на площадь лошадей. Всадники заняли свои места, и кавалькада направилась в сторону ипподрома.

Один из палатинов вложил Роману в руки маленький, но тяжелый мешочек, золотые монеты из которого следовало бросать в толпу. Такой же кошель вложил в руки Феофано другой палатин. Бросали монеты в толпу и слуги, расставленные вдоль всего пути, но в их мешочках было серебро, а не золото.

Тротуары Срединной улицы Константинополя были забиты народом. Кавалькада двигалась медленно. Вокруг выкрикивали приветствия и поздравления. Столичные жители, непостоянные и капризные, аплодировали любому зрелищу. Свадьба принцессы была грандиозным спектаклем, на котором к тому же зрители могли получить золотую или серебряную монету.

– Радуйтесь! Радуйтесь! Радуйтесь! – Выкрикивали глашатаи.

Неспешным шагом процессия миновала трехэтажное здание из красного гранита, в котором размещались правительственные учреждения. Сопровождающие Романа воители дружно отвернулись в другую сторону. Даже от здания, где обитали чиновники, веяло скукой.

– Радуйтесь!

Когда процессия свернула со Срединной улицы, толпа стала редеть. С каждым шагом вырастали на фоне неба стены амфитеатра Ипподрома, и вскоре кавалькада через триумфальные ворота въехала внутрь. Ипподром, который кишел зрителями, взорвался аплодисментами и приветственным гулом. Музыканты с кимвалами добавили ритм в общий шум.

Кавалькада торжественным шагом подъехала к мраморному царскому балкону на Ипподроме, соединенному крытым переходом с Большим дворцом. Феофано и ее подруги спешились, а Роман и остальные сопровождающие остались верхом. Здесь молодым супругам предстояло расстаться. По византийскому обычаю, перенятому у персов, Феофано должна была принимать поздравления от представителей народа и зарубежных гостей в доме родителей мужа. А Роман должен был отправиться в дом невесты, чтобы выразить свою благодарность ее родителям.

…

Две соперничающие партии, бюрократов и военных, разместили собственные органы по обе стороны ложа. Возле органов собрались полухория канторов. Органы заиграли. Гул толпы сошел на нет.

Оба полухория возгласили:

– Прекрасен приход твой, раба благочестия.

Народ на трибунах трижды повторил: «Прекрасен приход твой!». – Прекрасен приход твой, предвестница милосердия! – Снова возвестили два полухория.

Народ на трибунах снова трижды вторил: «Прекрасен приход твой!».

– Ступайте торжественно и мягко, – наставлял палатин, опекавший Феофано и ее подруг.

Под аккомпанемент органов канторы запели:

– Собрала я цветы в поле и поспешила в свадебный чертог. Видела я солнце на золотом брачном ложе; все благословляет желанный союз. Пусть радость будет союзником их ослепительной красоты, пусть они видят розы и красоту, подобную розам. Пусть радость сияет над золотой четой!

Под их пение Феофано и ее подруги вошли в императорскую ложу. Как только они повернулись в сторону ипподрома, пение и музыка смолкли.

Музыканты с кимвалами забарабанили торжественный марш. Роман отсалютовал Феофано, и его кавалькада, под приветственные крики трибун покинула ипподром. Они направились к Фоке, который на правах брата предоставил свой дворец, символизирующий дом невесты. Там на женской половине во главе пиршественного стола восседала мать Анастасии Цира, а на мужской – ее отец Алан Каратер.

Между тем на ипподроме вновь зазвучали органы. Первыми в ворота стали въезжать кавалькады столичных вельмож. За ними шли колонны слуг несущих дары. За византийскими вельможами следовали вельможи зарубежных делегаций. А уже за вельможами выстраивались в очередь колонны с дарами от многочисленных делегаций ремесленных цехов и торговых объединений.

Пройдя под приветственные крики трибун весь ипподром, делегация останавливалась возле ложи Феофано. Перед молодой цесарицей, еще не родившей наследника престола, праскинесис[538] делать было не положено. Поэтому приветствовавшие Феофано ограничивались преклонением[539] в виде простого поклона.

В ее сторону произносились поздравления и под трибуной слуги складывали дары.

После этого дворцовые палатины, как неутомимые муравьи, отрабатывали все по заранее отрепетированному сценарию. Часть из них принимала дары и уносила их в отведенное место. Другие отводили гостей через переход соединяющий ипподром во дворцовый комплекс императорской семьи. Там в Скилах, башне перехода между дворцом Юстинана и ипподромом, гостей разделяли. Женщин провожали в триклин[540] Юстиниана, где их принимала вассилиса Елена. Мужчин провожали в триклин Вуколеона, где усаживали за пиршественный стол, во главе которого восседал базилевс Константин Багрянородный. В Византии все церковные торжества и церемонии сопровождались пиршествами. Пьянство в Константинополе было широко распространено.

…Одной из первых иностранных делегаций Феофано поздравили посланцы эмира Ардебиля Марзубана Мусафарида. Возглавлял делегацию младший сын эмира Ибрахим. Светловолосый и голубоглазый красавец, как и его отец. Он подарил новобрачным гнедого коня нисейской породы и белых кобылиц.

– Луноликая Феофано, да явит всемогущий Аллах свою милость тебе и твоему потомству. Позволь с братской любовью преподнести тебе шкатулку самоцветов, которые меркнут по сравнению с твоей красотой. И этих великолепных коней из горной долины, достойных тебя и твоего избранника. И еще от имени эмира Ардебиля Марзубана позволь передать нижайший поклон твоей несравненной матушке, которая сумела вырастить такой цветок неземной красоты. Пусть она живет в радости и спокойствии, позабыв былые обиды, – завершил свою речь Ибрахим, приложив руку ко лбу, устам и сердцу.

То что окружающие придворные приняли за восточное славословие, имело для Анастасии вполне определенный смысл. Ибрахим знал, что она его сестра по отцу. И, что самое главное, Марзубан не станет больше посылать наемников, чтобы силой вернуть себе ее мать.

Через некоторое время к ложе, где Феофано принимала поздравления, подъехал наварх Василий Гексамилит. Его остановили на установленном церемониалом расстоянии. Он спешился. По его знаку слуги вынесли и поставили перед трибуной золотую и серебряную утварь в сундуках, а также ларцы с дорогими украшениями.

После ритуальных славословий патрикий Василий сказал:

– Прекрасная Феофано, разреши исполнить обещание, данное павшему воину. – С этими словами он вынул и протянул на ладони медальон с изображением Медузы Горгоны.

– Капитан одного вспомогательного судна федератов, очень храбрый человек, просил перед смертью вручить тебе этот свадебный подарок.

По знаку Анастасии палатин принял медальон из руки Василия, уложил подарок на серебряный поднос, поднялся в ложу и с поклоном поднес к ней.

– Странный подарок, – зашептали подруги, взглянув на ужасную Горгону.

– Как звали этого храбреца? – Спросила Анастасия.

– Германарик, – ответил Василий.

– Не припоминаю… – Анастасия пристальней взглянула на медальон, и вдруг, словно озарение нашло на нее. Дом, отец, испуганная девочка прячется в церкви и пираты… Два года назад. Как давно это было.

– Рыжий Эрман, – вспомнила Анастасия и грустно улыбнулась. Она без боязни взяла медальон и повесила себе на грудь. – Благодарю тебя Василий. Вечная слава конунгу Эрману. Пиршественный стол ломился от яств. Стольник, смотритель царского стола, внимательно следил, чтобы у гостей были полные тарелки и не иссякали кубки. Некоторые гости разбавляли вино ключевой водой, а некоторые вину предпочитали подслащенную воду или свежий фруктовый сок.

Периодически палатины вводили в пиршественный зал и усаживали за столы новых гостей. Заздравные тосты и славословия следовали один за другим.

– Слава басилевсу над базилевсами! Слава «царю царей» Константину!

К базилевсу подошел паракимомен Василий и что-то зашептал ему на ухо.

Выслушав его, Константин поднял руку, призывая присутствующих к тишине.

– Не менее ценный подарок новобрачным преподнес, патрикий и наварх императорского флота Василий Гексамелит. Пока мы готовились к свадьбе, он умудрился сжечь большой флот эмира Тарса. Послушаем его рассказ.

Собравшиеся сначала загалдели, затем все умолкли, и взоры сошлись на слегка смутившемся Василии, которого палатины ввели в Триклин. Оглядев собравшихся и увидев любопытные взоры, Василий поклонился в сторону базилевса и начал свой рассказ о морском сражении.

Новость действительно была неожиданная и поражающая воображение, это было видно по напряженным позам послов.

– А захваченных в сражении кади[541] и других пиратских начальников, я привез на суд в Царский город, – закончил Василий. Палата взорвалась аплодисментами и выкриками: «Браво! Слава! Молодец!». Когда накал эмоции спал, Константин снова призвал к тишине:

– Триумфальное шествие и чествование победителей проведем после свадебных гуляний на ипподроме, а пока патрикий Василий прими мою благодарность и приглашение присоединиться к свадебным гуляниям, – с этими словами Багрянородного, стольник преподнес Василию серебряный кубок, наполненный вином. Под подбадривающие крики собравшихся Василий осушил кубок до дна и поднял его над собой. Зал взорвался одобрительным гулом. Палатины отвели патрикия на отведенное ему место, и, когда гул стих, Багрянородный снова призвал присутствующих ко вниманию.

– Теперь моя очередь добавить подарок к тем, что лежат там! – Константин махнул рукой в сторону ипподрома.

Раздались вежливые хлопки в ладоши и несколько буйных выкриков гостей, которые были уже изрядно навеселе. Константин дождался тишины.

– Я объявляю цезаря Романа своим соправителем и басилевсом Византии!

Зал взорвался шумными аплодисментами и криками.

– Слава басилевсам! Слава «царю царей» Константину! Слава царю Роману и царице Феофано!

Как только в зале восстановилась тишина, продолжил:

– Кроме трудов и обязанностей в качестве сопровителя, – Константин сделал паузу давая собравшимся оценить его дар. – Я дарю новобрачным дворец, который начал возводить от основания палаты Романа. Его здания и украшения будут строить и украшать лучшие зодчие Византии. По красоте, количеству украшений и золотых статуй, дворец будет достоин этой прекрасной пары.

– Слава «царю царей» Константину!

На мужской половине дворца Фоки веселье вошло в неуправляемую стадию, когда переставали зубоскалить о женщинах. Гости, кто еще стоял на ногах, стали собираться кучками по интересам, возвращаясь к обсуждению наболевших вопросов и текущих дел.

Курапалат Ивир Смбат Багратуни из Артвина и хозяин дома магистр Никифор Фока беседовали на семитском диалекте, в котором почти отсутствовали гласные. Их говор резал слух тем, кто привык к мягкой греческой речи.

Смбат жаловался Никифору:

– Никифор, дорогой, скажи свое слово базилевсу. Он тебя уважает и потому послушает.

– Хм. А что тебя беспокоит, друг мой Смбат? – Никифор произносил его имя, в свойственной ему манере.

– Меня волнует мой северный сосед, – пожаловался Смбат.

– Который именно? Абхазы или цанары[542]?

– Я говорю о Георгии[543] и его сыне соправителе Льве[544] третьем.

– А так ты о Леонидах!

– Конечно. С тех пор как второй из Леонидов женился на хазаринке, они смогли при помощи наемных алан распространить свое влияние не только на Колхидские княжества: Абазгию[545], Санигию[546], Апсилию[547] и Мисиминию[548]. А его потомки наплевали на границы между царствами и княжествами, установленные византийским Владыкой и царем Гургистана[549] Вахтангом Горгасланом[550]. Абхазы вторгаются на территории царя Картлов и царя цанаров.

Это недопустимо!

– Ты какую границу имеешь в виду? – Уточнил Никифор. – Ту, что по договору между Римом и Персией? По которой княжества Закавказья были разделены на примыкающие к Черному морю и примыкающие к Гирканскому морю. А раздел проходил по реке Арагви[551] в Иверии. – Нет, – скривил лицо Смбат. – Горгаслан стер ту границу. Сначала убедил шахиншаха отдать ему, а не наместнику царство Кавказской Албании. Потом под покровительством персов разгромил иронов на Арагви Овсетской[552] и разорил их союзников в Пачаникети[553] и Джикети[554]. На обратном пути прошел по Абхазской дороге[555] к Черному морю. И пока базилевс Лев Макелла[556] воевал на западе, забрал у него все крепости Абхазии, восстановив свое царство до моря. Шах персидский отдал ему за это в жены дочь свою по имени Балендухт. А в качестве ее пожизненного приданного – персидскую часть Албании до Гурганского моря и часть Армении – Сомхити[557]. Вскоре после этого, Вахтанг отправился в поход на ромеев. За три месяца он осадил Трабзон и подступил к самому Константинополю. Чтобы избежать разгрома, базилевс обещал отдать ему в жены свою третью дочь Елену. А в качестве ее пожизненного приданного земли римской провинции Армения: Спери и Кларджети. Там он и построил крепость Артануджи. На короткий промежуток времени Вахтанг смог восстановить под своим господством границы Великой Албании от моря до моря.

– Да, я слышал о тех временах, когда ромеи были вынуждены были пересмотреть границы провинции Арменикон, в пользу царя иберов. – На сей раз скривил лицо Никифор.

– Но я сейчас имею в виду другую границу. По рекам Кура и Риони[558], о которой договорились позже дети Горгаслана: Ваче[559] Сасанид и Митридат Аршакид[560]. По этому договору старшему сыну стали принадлежать земли Иверии[561], Имерети[562] и Одиши[563], т. е. по левобережью Куры, а младший получил взамен земли правобережья. Таким образом дети Горгаслана восстановили границы Гургистана и Арийстана.

– Понимаю. Ты ставишь под сомнение права Леонидов на Кутатиси и другие земли левобережья? – Спросил вкрадчиво Никифор. – Но разве не обезглавил и не потопил в крови все Закавказье арабские полководцы Маслама и Мерван?

– Это так, – согласился Смбат. – А перед этим арабы смогли захватить Албанские и Аланские Ворота и земли до Лихского хребта[564]. Арагветские[565] князья Давид и Константин Мхеидзе[566] мужественно встретили передовые отряды Мурвана и одержали было над ним победу. Но Мурван двинул на них все свои силы. Разве можно было одолеть 120 тысяч арабов? После той битвы отважные князья были взяты в плен, подвергнуты жестоким пыткам и сброшены со скалы в реку Риони.

– Замечу, – усмехнулся Никифор. – В войске Мервана были не только арабы, но и вспомогательные отряды армянских ишханов. И Багратуни в их числе. Единственный, кто смог противостоять Мервану, был простой архонт крепости Анакопия[567], князь абазгов Леонид I Аносин[568].

Если не ошибаюсь, стены Анакопийской крепости тогда сокрыли от рук Мервана не только абазгов и беженцев из Имеретии и Иверии, но и царя Гогарены Арчила[569] и его брата Мира, бежавших из своих опустошенных резиденций на востоке.

– Не принижай наш род. Некоторые из Багратуни тоже дали отпор врагу. Например, Гуарамсын Степанэ. В то время, когда Мерван Глухой разорял все земли Кларджети[570], Шавшети[571], Тао и Джавахети[572], он нанес его войску большой урон, а сам отошел в горы Кларджети безвредно. И Гуарама за его доблесть базилевс пожаловал в курапалаты и даровал земли, которыми владел с самого начала его дед.

А Льву абхазскому помогла кровавая холера. Тогда за одну ночь скончалось тридцать пять тысяч воинов Мервана.

– После раздела Великой Армениии, Кларджети находился под протекторатом[573] Византии, хоть и был уступлен в качестве приданного Горгаслану, царю иберов. – Возражал Никифор. – Но не стоит забывать, что эти земли у иберов в пользовании пока их архонт является федератом Византии.

Степанэ Багратид воевал против нас и погиб. Вполне уместно, что за заслуги его сына Гурама[574] в войне с арабами, за ним восстановили графство, назначив еще и пограничным клисуархом. И еще… – Никифор поднял палец, заостряя внимание собеседника. – Его отряд был скомплектован из гарнизонных легионеров. В том числе и из воинов византийского федерата Григора Мамиконяна[575], бдешха Тайка и Тарона и наследственного командующего войсками Армении. А Леониду, я думаю, помогла не холера, а чудо. Поражение в битве и поспешное удаление арабов из Абхазии произошло благодаря заступничеству Пресвятой Анакопийской Богородицы, которая явила в ночь перед сражением свой нерукотворный образ.

Не будет преувеличением, если это Анакопийское сражение мы сравним со знаменитым сражением Карла Мартелла[576] с арабами при Пуатье. Тогда, в тридцатых годах восьмого века была предотвращена опасность дальнейшего продвижения арабов на север Европы. А под Анакопией было остановлено их продвижение на северный Кавказ.

– Только давлением обстоятельств можно объяснить, что царь разоренного Гургистана Арчил, отдал за Леонида дочь своего престарелого брата Мира. А с ней в пожизненное приданное всю Имеретию и Иверию вместе с Одиши.

– Зато потом, когда Мерван ушел, сам женился на дочери Гурама из Кларджети. И отдал за нее Гураму в откуп свой Джавахети, – усмехнулся Никифор. – Арчил мог позволить себе такую щедрость и к Аносинам, и к Багратидам, потому как уже фактически утерял эти области. К тому времени в Тпхисе Мерван посадил своего наместника эмира и все окрестные земли Гогарены, вместе с выжившими аристократами отдал ему в подчинение.

– Хорошо, – согласился Смбат. – Допустим, Георгий имеет право отобрать у эмира Тпхиса область Мтианети[577], что расположена по берегу Куры и западнее Арагвы. Но на эту часть Иверии претендуют и хорепископ[578] Квирике[579], и я.

– А Картлы тут причем? – Удивился Никифор и добавил ехидно: – Насколько я помню, Картлоса[580] похоронили на южном берегу Куры. Он так и не смог перейти эту реку. А Мтианети принадлежала Гогарене, то есть кахам, пока не вошла в состав Тпхиского эмирата. Если не ошибаюсь, там даже находилась ее старая столица и духовный центр Уплисцихе[581].

– Зато сын Картлоса построил город Мцхета в междуречье при слиянии Мтквари и Арагви, – проворчал Смбат, пропустив шпильку Никифора мимо ушей. – Даже поэты слагают стихи про то место: «Там, где сливаются, словно две сестры, струи Арагвы и Мтквари».

А Ашот Курапалат[582] убедительно доказал, что если река Мтквари протекает по территории Картли-Кларджети, а Мцхета построена в месте ее слияния с рекой иберов Арагви, то значит и область этого города распространяется на территорию Нижней Иверии. То есть фактически являются продолжением Картли.

И тогда он разбил войско эмира Тпхиса и отобрал у него земли левобережья до реки Ксани[583]. Теперь область Мцхета-Мтианети именуют у нас не иначе, как Внешняя Картли.

– Не знаю, насколько убедительным был Ашот, но эмир Тпхиса расценил его вторжение на свою территорию, как наглое и бесцеремонное. – Заметил Никифор. – Недолго арабы позволили Ашоту владеть этими землями. И если мне не изменяет память, эта бесцеремонность в конечном итоге стоила Ашоту жизни.

Оба немного посопели и выпили вина. Потом Смбат продолжил:

– После великомученика Арчила единой страны оставшейся от Вахтанга Горгаслана больше нет. Сегодня она поделена на три части. Столица абхазов в Кутатиси. Столица цанар – в Телави[584]. Наша в Артануджи. А Мцхета и Уплисцихе, древняя твердыня и культовый центр Гургистана остались в центре земель, как камень преткновения.

Сейчас земли Мцхета-Мтианети принадлежат Аносинам. Но там кафедра нашего архиепископа, который старается сохранить веру христианскую у ее жителей. И он ближе всего к Уплисцихе. Кому как не нам владеть Внешней Картли?

– Выходит империя Вахтанга Горгаслана распалась так же, как и подобная ей эфемерная империя Карла Великого на западе, – усмехнулся Никифор. – Я слышал, что цанары стали отрекаться от веры «сирийских[585] отцов» и стали разрушать христианские храмы и монастыри. Тут явно видна политика Тпхиского эмира и наместника Арминии из Барда.

– Да нет же, – возразил Смбат. – Они ничего не разрушают, хотя и не строят. Мтиулы цанары вернулись к старому язычеству Владыки гор[586] из Сирака. А наместник арабского эмирата Арминия теперь находится не в Барда, а в Карсе.

– Какая разница, – махнул рукой Никифор. – Пока вы только стараетесь сохранить веру христианскую, Георгий Аносин уже принес икону Богородицы в землю Мтианети, снова отбив ее у эмира Тпхиса. Так почему же он не может владеть ею по праву победителя?

И к тому же, если я не ошибаюсь, архиепископ Мцхета входит в епархию каталикоса из Питиунта?

– Только формально, – тотчас возразил Смбат. – Во время гонений на иконопочитателей, жители Иверии были недовольны официальной доктриной Константинополя. И тогда вспомнили о патриархе Сирии возглавлявшем оппозицию. Арагветский князь Давид послал в Антиохию большую делегацию для того, чтобы поставить в областях Иверия и Имеретия автокефального католикоса. Большая часть участников посольства погибла по дороге от рук арабов и разбойников. До Антиохии дошли только двое. На Соборе Антиохийской Церкви[587], было решено рукоположить одного из них в самостоятельного католикоса, а другого – в епископа. Но когда, первый католикос Иоанн вернулся, то обнаружил, что все Закавказье, занято арабами и что кафедра архиепископа Мцхета на территории Тпхиского эмирата. Тогда, по приглашению герцога Льва Аносина, он своей кафедрой избрал Питиунт в Абазгии. Рядом с Себастополисом[588] в Апсилии, где находилась кафедра Константинопольского архиепископа. Но название – Иверский католикосат все же сохранилось. Отныне Иверская церковь имела право избирать и рукополагать католикоса Собором местных епископов и не зависеть от патриархии Константинополя, объявившей гонения на иконопочитателей.

Этим воспользовался и Лев Аносин, чтобы вывести свое герцогство из протектората Византии и создать независимое царство.

– Пусть так, – согласился Никифор. – Патриархии разные, зато вера одна. И абхазские цари сохранили эту веру даже в период гонений на иконопочитателей.

– Как же сохранили, – едко заметил Смбат. – Пригрели у себя гонимых со всех земель. Установили у себя культ Богородицы и несут свою ересь соседям.

А разве не наши епископы, во главе с архиепископом Мцхета сохранили преданность Константинополю, даже когда вся Азия встала на сторону Фомы Славянина?

– Я бы не стал этим гордиться, – возразил Никифор. – Такая позиция скорее была на руку халифату и сектантам павликианам, которые травили иконопочитателей.

– Каталикос, под предлогом того, что до Константинополя путь неблизкий, всех окрестных епископов рукополагает в Питиунте, – продолжал жаловаться Смбат. – И, конечно же, эти епископы выбираются из священнослужителей лояльных Леонидам. Это ведет к расширению Абхазского царства. Лазское[589] и Одишское епископства давно в составе Иверской церкви. Архиепископ Мцхета, хоть и рукополагается в Константинополе со времен Горгаслана, тоже освещает миро в Питиунте. А теперь еще к абхазам примкнула и Гурийская область[590], к югу от реки Чорохи[591], народ которой внезапно изгнал эристава[592] от Багратидов и призвал эристава от Леонидов. Под предлогом того, что их не устраивает епископ, назначенный из Мцхета. Это уже прямое посягательство на нашу территорию. Между прочим, за ней на запад вдоль побережья уже Чанети – земля византийской провинции Халдия. Разве тебя, как византийского магистра это не беспокоит?

– Почему это должно меня волновать? Георгий освобождает побережье от ставленников халифата. Он очистил Одиши и Лазику от арабов. Им уже закрыт выход к Черному морю. А что делали Багратуни из Тао-Кларджети, когда Византия изнемогала от войн с мусульманами? – В свою очередь переспросил Никифор. – Двойная позиция Багратидов и привела к тому, что не жалуют Картлов ни в Гурии, ни в Лазике, ни в Иверии. Горские народы еще помнят, как пес Аббасидов Буга[593], прошелся огнем и мечем по Закавказью. И еще помнят, как князь Баграт[594] из Самцхе[595] помогал Буге зверствовать.

А Аносины обстраивают и возобновляют города и храмы. Укрепляют и строят крепости и монастыри. Патриарх Константинопольский Феофилакт высоко оценил заслугу Гиоргия за сохранение и распространение христианства в Кавказских горах и послал царю благодарственное письмо. Давай выпьем за веру христианскую! – Никифор жестом подозвал виночерпия, который наполнил чаши вином.

– А как бы ты поступил, если бы твоих сыновей вместе с их семьями держали в заложниках? – Заступился Смбат за деда Баграта, осушив чашу.

– А зачем он отдал их в заложники? – Парировал Никифор. – Мог бы сражаться с арабами, как Мамиконяны.

– Наши деды и прадеды иногда вынуждены были служить халифу, чтобы сохранить свой род и народ, – возразил Смбат. – И сохранили! А род Мамиконянов истребили.

– И двуличные Багратуни из Кларджети тотчас воспользовались этим, чтобы присоединить к себе их вотчину, провинцию Тайк, а вместе с ней и наследственную должность армянских спарапетов, – тотчас добавил ехидно Никифор. Рука Смбата непроизвольно потянулась к рукояти кинжала. – Неужели я тебя так обидел, что ты нарушишь законы гостеприимства и обнажишь кинжал на хозяина? – Усмехнулся Никифор, заметив это. – А где инстинкт самосохранения, присущий Багратуни?

Кровь ударила Смбату в голову, и он потянул кинжал из ножен. Но Никифор перехватил его руку и, надавив сверху, с силой вернул кинжал в ножны.

– Ладно, ладно, остынь! Будем считать, что я погорячился, – примеряющее сказал Никифор. – Давай не будем портить праздник царевичу Роману.

– Баграт стал арабским наместником в Гугаркеи тем самым сохранил его население от истребления, – проворчал Смбат, взяв себя в руки. – Это, между прочим, оценил и базилевс. Когда Буга ушел из страны, он закрепил за Багратом наместничество в соседней с Гугарком провинцией Тао, присвоив ему высокое звание курапалата.

– Ну и хорошо, – удивительно быстро согласился Никифор. – Базилевсу, видней кому и что присваивать. Некоторым, иногда удается усидеть на двух стульях сразу.

– А разве не варварством можно назвать то, как поступил Георгий со своим сыном Константином? – Снова стал обвинять своего северного соседа Смбат. – Когда он занял Мцхета-Мтианети и север Джавахети до Триалетского хребта[596], то назначил эриставом в Уплисцихе своего старшего сына Константина.

Трагическая картина разворачивалась у нас на глазах. Я, например, тоже не люблю иверийцев и цанар. Но что с того, что молодой эристави подружился с мцхетскими азнаурами[597]? Стал часто бывать на совместных пирушках. Может он и перестал слушать своего престарелого отца, но разве можно было за это убивать? Гиоргий сначала выжег ему глаза, а потом оскопил, от чего тот вскоре умер. А своим приемником и эриставом Уплисцихе Георгий теперь назначил своего второго сына Левана.

– Тебя это волнует или то, что Леон занял север Джавахети? – спросил Никифор и не дожидаясь ответа добавил. – Георгий поступил жестко, но правильно. Смерть от яда гуманнее, но в этом случае теряется воспитательный момент для других.

И еще я слышал, что не только иверийцы подстрекали Константина против отца. Иверия граничит с Имерети. И иверийцы имеют на это моральное право, ведь Уплисцихе ее старая столица, которую они хотят вернуть. Раздвинув свое царство так далеко на восток, Георгий вторгся в пределы Гогарены и Отены. Он стал представлять опасность не только для иверийцев и цанар, но и для ишханов Армении. Не потому ли Константина поддержали тбетцы, жители Васпуракана[598]? – Никифор исподлобья взглянул на Смбата.

– Тбетцы были из Нахчевана, – поправил Никифора Смбат. – Еще Смбат Мученик передал Нахчеван провинции Сюник[599]. Нахарару Сюни была поручена охрана прохода из Ворот Албанов. Сейчас ишханы Сюника и Арцаха[600] объединились с цанарами в Союз кахов.

– Все равно, – махнул рукой Никифор. – Если бы Роман Лакапин поступил бы так же со своим старшим сыном, то до сих пор бы царствовал.

Что если бы твой сын поднял бы на тебя меч, послушавшись твоих недругов? Что бы ты сделал? Молчишь? Предательства нельзя прощать, друг мой Смбат, ни своим, ни чужим. Предатели губят царства. Давай, друг мой выпьем за Лакапина. Царствие ему небесное!

Приятели наполнили чаши и выпили.

– А как относится эмир Тпхиса к расширению царства Леонидов на своей территории? – Спросил, закусывая Никифор.

– Эмир предпочитает отсиживаться за стенами неприступной крепости Нарткала и не воюет с Леонидами, считая пограничной реку Куру разделяющую их. Он хоть номинально, но входит в Армянский эмират халифата, наместником которого сейчас поставлен Ашот Милостивый. Эмир рассчитывает на его поддержку и защиту.

– А что на севере? Как цанары Гогарены ладят с эмиром и абхазами?

– Цанары? – Переспросил Смбат и хмыкнул. – Ваче, сын Горгаслана отказался от престола своей части Кавказской Албании в пользу персов. Потом персидская держава вошла в состав арабского халифата. Абхазское царство отразило нашествие арабов и теперь, считая себя правопреемником Горгаслана, постепенно отвоевывает у них территории, которые принадлежали персам. И все бы было неплохо, если бы на пути абхазов не встали азнауры цанаров. Хмурые горцы, подстрекаемые «царем сакалиба», которого еще называют Владыкой гор, постепенно заняли всю Алазанскую долину и, опередив абхазов, стали возрождать персидскую часть Гургистана до моря.

– А горному Владыке что надо?

– Ну, это как раз просто, – объяснил Смбат. – Густонаселенный город в горах требует много пищи и товаров, которые трудно вырастить в высокогорных долинах. Раньше поток караванов и паломников к горным святыням шел через Аланию. Теперь аланский царь принял иудейство, а простые аланы стали мусульманами. Количество караванов с пищей и товарами резко сократилось. Чтобы избежать голода «царю сакалиба» прошлось искать новые пути снабжения пищей жителей своей твердыни. И самым оптимальным решением было восстановить ее поставку с другой стороны гор. Из плодородной Алазанской долины.

– Но это не может стать причиной, по которой цанары не могут договориться с абхазами. Скорее наоборот. Ведь абхазы воюют, прежде всего, с арабскими эмирами? – Рассуждал Никифор.

– Да, действительно, – подтвердил Смбат. – Тем более, что абхазы отбили у эмира Тпхиса не только Мтианети, но и все северное побережье вдоль Куры, включая нижнее Эрети.

Тут дело в другом. Аносины хотят, чтобы цанары вошли в состав их царства на правах вассалов. А цанары, сами выбирают своих правителей. И предлагают абхазским царям равноправный Союз, как было в старину. Может быть, поэтому остатки саджитских[601] эмиратов Отены, включая крепость Нахчеван, так легко вошли в Албанский Союз цанар. Горцы не вмешиваются во внутреннюю жизнь эмира Албанских Ворот у Гурганского моря и других эмиратов, включая и эмира Тпхиса. Им все едино, что христиане, что мусульмане. Зато из эмиратов, как в старину, продолжают свободно идти караваны с продовольствием и товарами к ущелью Арагвы. Потом, через Аланские Воротав сторону горной твердыни Сирака в сопровождении овсов – гвардейцев Владыки гор.

А недавно азнауры гардабанские[602], те, что живут между Тпхисом и Барда начали сговариваться с царем Георгием. Они отложились от Квирике и захотели, чтобы христиане абхазы поставили им эристава, какгурийцам.

Хотел Квирике наказать гардабанцев, но Георгий выступил в поход и разбил цанар. Самого Квирике сын Георгия Леван взял в плен. Видя это, брат хорепископа Шурта примкнул к царю Георгию и поднес ему свою крепость Уджарму[603], а сын Квирике, Фадла сдал абхазам крепость Нахчеван[604].

Овладев страной, Георгий повелел восстановить там христианские церкви и установить царскую власть. И Гогарену стал называть по-гречески – Кахетия. Чтобы показать свое великодушие, царь абхазов оставил у себя заложником Давида, младшего сына хорепископа. А самого Квирике отпустил зимовать в крепость Бочорму[605].

– Молодец Георгий, – похвалил Аносина Никифор. – Усмирил цанаров и охватил эмира Тпхиса в полукольцо с севера.

А что же дальше? – Спросил Смбат у Никифора. – Ждать, когда Георгий вторгнется в Арийстан, замкнув кольцо с юга? Тем более, что начало положено, после взятия абхазами северного Джавахети. На очереди мое Самцхе. А потом Георгий продолжит замыкать круг, захватив гавары вассалов Ашота Милостивого на востоке – Дзорапор[606], Колбопор, Цобопор и Кангарк?

– Не преувеличивай, гавар Самцхе останется при тебе, – отмахнулся Никифор. – Бдешхство Тао-Кларджети расположена на границах Византии и находится под ее покровительством. Но нельзя долго сидеть на двух конях одновременно. Рано или поздно рискуешь свалиться под их копыта. И тебе Смбат надо будет определиться, с кем ты будешь заодно, когда вокруг эмира Тпхиса начнется сжиматься кольцо. С Ашотом, тондракийцами и арабами или же с Георгием и византийцами.

– Да, конечно. Провинция Тайк – это протекторат Византии. У меня с базилевсом подписан федеральный договор. И наши воины служат в охране дворца. А наши эристави участвуют во всех войнах Византии. Но реальной помощи от Византии я давно не получал, – проворчал Смбати пожевал свой ус. – Покровительство Византии создало Картлам больше проблем, чем можно представить. Ведь шахиншах Ашот Милостивый признанный глава Союза объединенных Армянских эмиратов.

Византия дала мне титул куропалата и денежное содержание. А венец «царя Картлов»[607] и бдешха, начиная со Смбата Мученика, по-прежнему возлагает тагавор Арийстана, хоть он и считается арабским эмиром эмиров. И Ашот считает мой договор с Византией покушением на свое главенство в роду Багратуни. И многие ишханы и азнауры Картлов не хотят ломать сложившиеся веками традиции и поддерживают его, – неохотно добавил Смбат. – А еще Ашот хочет возродить былой Арийстан – Великую Армению. И собирает войско в Карсе, благо вокруг полно живущих в этой местности воинственных алан и курдов.

– И он хочет сделать это, находясь в халифате? – Удивился Никифор. – Арийстан – неотъемлемая часть наследства Аршакидов, а значит, его глава должен признавать старшинство базилевса Византии. Еще Ашот Железный, публично признал право базилевса на наследство Аршакидов, когда вручал скипетр владыки Вселенной деду Багрянородного, – твердо сказал Никифор и поинтересовался: – А что же Мушег[608], его брат? Крепость Карс не мала для двоих? Насколько я помню, он всегда был сторонником сближения с Византией.

– Если бы мог, Мушег Багратуни давно бы примкнул к Константинополю. Но Ашот держит его при себе, как своего главнокомандующего. И обещает ему в случае повиновения корону бдешха.

– Зато тебя никто не держит, бдешх Смбат, – ткнул пальцем в грудь Смбата Никифор. – Ашоту хватает проблем с арабскими шейхами, которые спят и видят, как бы отхватить очередной город у иноверцев. Ему сейчас не до тебя, – усмехнулся Никифор и полюбопытствовал: – А что Ашоту не мешает то, что он христианский царь и наместник в мусульманском халифате?

– Каталикос из Двина придерживается единобожия. Это не противоречит исламу мусульман. Существует же, в конце концов, кафедра патриарха Антиохии в сирийском эмирате Хамвада из Алеппо.

– Кафедра существует. Да, – подтвердил Никифор. – Только сам Хамвад не христианин. Стать сильным царем в халифате можно, лишь сменив веру. Рано или поздно Ашоту и его ишханам придется сделать это. Вот персидские Буиды это поняли давно. Поэтому их султан сегодня хозяин в Багдаде. Халиф ал-Мути[609] лишь предводитель верующих при нем. Как патриарх при базилевсе.

Пускай церкви Константинополя и Двина пошли разными путями после Халкидонского собора, но все же их объединяет вера в Мессию Иисуса, а не в учение пророка Мухаммеда. Когда встретишься с Ашотом, подскажи ему, что Великую Армению легче построить и удержать, будучи союзником Константинополя, а не Багдада.

– Ладно. С Ашотом я поговорю. И, думаю, он меня выслушает. Для войны с Мусафаридами и Раввадидами ему нужна будет помощь картлийских эристави. А как быть с царем Гиоргием? Никифор задумчиво потер ухо:

– А вот с Леонидами, думаю тебе не надо ссориться. То, что твой архиепископ в составе католикосата не Двина, а Питиунта – это хорошо. Это дает тебе моральное право проводить политику независимую от политики главы Армянских эмиратов.

Конечно, в идеале, твоему архиепископу надо бы выйти из католикосата подчиненного патриархии Антиохии и напрямую войти в состав патриархата Константинополя. Ты говорил об этом с Феофилактом?

– Да что там «говорил»! Он лучше меня знает о наших проблемах. Но патриарх даже слышать не хочет о том, чтобы вывести архиепископство Мцхета из Иверского католикосата.

– Ну, вероятно еще не время, – подумав, сказал Никифор. – Послушай, Смбат. Если тебе мерещиться опасность со стороны Георгия, укрепляй свои границы с ним династическими браками.

– И то верно, – хлопнул себя по лбу Смбат. – Будем поступать как сами Леониды. Вернем наши утраченные земли в качестве приданного. У Георгия есть двухлетняя дочь Гурандухт. И у его сына Левана тоже есть дочь. А у меня есть сын и еще полно малолетних племянников. Никифор, прошу тебя, устрой им сватовство.

– Чего ты хочешь? – Переспросил Никифор.

– Меня устроит любой расклад. Лишь бы с приданным, – настаивал Смбат.

– Правду говорят: «Не выдвигай идей. А то самому и придется их исполнять», – изумился Никифор. – Мне быть сватом? Как ты себе это представляешь?

– Очень просто, – сказал воодушевленный Смбат. – Я знаю, что митрополит Какарский[610] из рода византийских архонтов Куркуасов. И даже Ноя Цимисхия грамоте обучал. Поговори с Куркуасом. Он же тебе родня. Может митрополит намекнет каталикосу Питиунта. А тот, как-то повлияет на обоих Леонидов.

– Хорошо, попробую, – согласился Никифор. – Цимисхий давно зовет меня в гости. Навещу поместье Куркуасов. Заодно загляну в Какары и Никопсию, поклонюсь мощам Святого апостола Симона Канонита. Там и поговорю с обоими епископами.

– По рукам! – Обрадовался Смбат. – За наш обоюдный договор надо обязательно выпить!

Слегка покачиваясь, приятели побрели к столу с яствами.

Глава 7. Константин и Полевкт

Торжества и гуляния длились целый месяц. Сначала свадебные, затем триумфальные, по случаю победы над флотом эмира Тарса.

Внезапно, после безудержного веселья на город опустился траур. Под воздействием вина патриарх Феофилакт решил объездить скакуна, приобретенного накануне. То, что было бы просто для человека трезвого, для человека в подпитии оказалось смерти подобно. Феофилакт упал с коня и разбился насмерть.

Нелепая смерть патриарха поразила город. В свои пятнадцать лет, назначенный на патриарший престол Константинополя, Феофилакт за двадцать четыре года служения, стал неотъемлемой частью столицы. В городе его очень любили – и не без причины. Если в светских делах архиепископ проявлял гибкость и терпимость, то с еретиками был суров и непреклонен. Злопыхатели и монахи-аскеты называли его беспутным из-за его увлечения лошадьми. Но все же отдавали ему должное, видя, как Феофилакт твердой рукой вел свою паству к благоденствию. Патриарх принимал у себя в резиденции даже еретиков и язычников, способствуя распространению истинной веры среди заблудших.

К сожалению, у Багрянородного был всего один сын, и он не мог по примеру своего тестя предложить приемника из своей семьи. Поэтому, после времени положенного на траур, поместный Синод епископов выдвинул пресвитера Полиевкта[611] на вакантное место архиепископа Константинополя и Вселенского патриарха. Полиевкт был синкелом – советником патриарха и являлся как бы его духовным наследником. Кроме того он был учеником блаженного Андрея[612], который сподобился узреть Пресвятую Богородицу. В Полиевкте поместные епископы надеялись увидеть патриарха, величием подобному Святому отцу Иоанну Златоусту.

– Отец! Ты уже слышал? – Спросил Роман во время трапезы с Багрянородным базилевсом.

– Синод выдвинул синкела Полиевкта на место патриарха. Ты одобришь его кандидатуру? – А что ты думаешь по этому поводу? Все-таки тебе продолжать мое дело и царствовать вместе с этим главой Церкви.

– Я плохо его знаю, но Анастасия узнала его лучше. Ведь он был ее духовным наставником перед замужеством. Она уверяет, что лучшего патриарха на кафедру Святого Андрея не найти и просит за него, – ответил Роман.

– Вот это то, что я называю полноценная семья, – рассмеялся Константин. – Или, как говорят славяне: «Куда шея, туда и голова». Не успели пожениться, как ты стал принимать государственные решения по совету своей супруги.

– Что в этом плохого? И разве ты не советуешься с севастой? – Обиделся Роман.

– Плохого в этом действительно ничего нет, – уже более серьезно ответил Константин. – И слушать советы нужно не только в постели у жены. Надо выслушивать мнения и других советников. А вот принимать решения надо самостоятельно, обдумав все советы и взяв за основу рациональность. В этом, сын мой, и заключается тонкая грань между самостоятельностью и зависимостью от кого бы то ни – Да понял я, понял, – поспешил согласиться Роман, которого раздражали постоянные нравоучения отца. – А что же ты решишь с Полиевктом?

– Хм! Полиевкт монах добродетельный, но суровый. Он монашествует с детства, и прославился аскетической жизнью. Кроме того он упрям и яростно отстаивает доктрину независимости духовной власти. Но это желание не крамольное. Поэтому я склонен, учитывая ходатайство моей невестки Феофано, утвердить решение Синода, – снова добродушно сказал Константин.

– Благодарю тебя, отец! – Воскликнул Роман, который захотел немедленно обрадовать Анастасию хорошей новостью.

– Но в дальнейшем, тебе придется внимательно следить, чтобы патриарх Полиевкт не превратил государство в один большой монастырь, – с долей юмора внушал сыну Константин, но видя его нетерпение, снисходительно ухмыльнулся и позволил тому удалиться.

По случаю утверждения постановления поместного Синода, в резиденции царя царей состоялась встреча с Константина Багрянородного с Полиевктом. После официального представления, в соответствии с дворцовым церемониалом, базилевс и новый патриарх уединились для приватной беседы. В личной резиденции Вуколеона, больше напоминавшей кабинет ученого, пошел разговор, не предназначенный для посторонних ушей. Политика и религия, как обычно, всегда сплетались в причудливый клубок.

– Наша политика на севере принесла блестящие плоды – говорил Константин, по обыкновению философствуя. – Окрестив одного из вождей маджар[613], я приобрел вместо разбойного народа отличных союзников. Царская корона для Дьюлу – небольшая цена по сравнению с выгодой такого союза. И хорошая дубина для франкских рексов.

К сожалению, Оттон оказался талантливым стратигом. Сначала, он подавил мятеж герцогов и их союзников, в Лотарингии[614] и Баварии[615]. Затем прямым ударом закованной в броню конницы, обратил в бегство венгров в битве при Лехе[616].

Потом расколол Союз ободритов[617]. Он привлек на свою сторону изменников – вождей славянского племени руян[618]. И возле Регнице[619] разбил ополчение вендов – полабских славян. С пленными Оттон поступал сурово. Венграм, тех, кого оставил в живых, отрезал носы и уши. Славянам незатейливо рубил головы, оставляя в живых только молодых женщин и маленьких детей.

Но меня поражает не то, с какой жестокостью он карает врагов. Нет. Хоть не ненадолго, но эти меры дают результат. Меня восхищает, как Оттон мудро использует церковников, устраняя независимость баронов. А это уже надолго.

Местные предводители, по старинке, служат интересам племенной знати. Но интересы отдельных племен и городов редко совпадают с интересом Верховного рекса. Поэтому епископы Оттона строптивых и неугодных баронов обвиняют в ереси и казнят, либо замещают.

Хочу обратить твое внимание на то, как Римский понтифик служит интересам Оттона Каролинга. Он рукополагает священников не за заслуги перед Церковью, а за верность рексу. Вполне в духе Моисея. Герцоги и бароны становятся епископами, совмещая светскую и духовную власть. При малейшем несогласии с волей Оттона строптивые объявляются еретиками и сгорают на кострах.

Вот наглядные примеры. Чтобы привести в покорность Баварию, архиепископом рукоположен побочный сын от славянской наложницы Оттона, Вильгельм[620]. А в Лотарингии, вместо мятежного зятя Конрада Рыжего, Оттон поставил герцогом, кёльнского архиепископа Бруно[621]. Своего брата, и первого советника. Священники – воины! Как шейхи в халифате. Удобно.

Например, Аугсбург, до подхода войска Оттона, защищал от венгров князь-епископ Ульрих[622] с ополчением, возглавляемым городской знатью. Очевидно, смерть на костре епископа страшила жителей больше, чем венгры-разбойники или мятежные бароны.

– Укреплять светскую власть при помощи духовной – не ново, – возразил Полиевкт. – Но вместо непокорных феодалов назначать воинствующих священников. Это ересь! Богу – богово… Духовники не должны брать в руки оружие.

Басилевс посмотрел на Полиевкта, что-то обдумывая.

– Ты упомянул про ересь. Спорный вопрос. Если и ересь, то согласись, что весьма результативная. Давай припомним, как все начиналось. Как зарождалась наша вера, – Константин отпил из чаши, чтобы смочить горло. – Языческая вера этрусков, ставшая на долгие века официальной римской, все вопросы решала с помощью жертвоприношений. Древний герой Геракл и шейх Авраам боролись с теми, кто приносил жертвы людьми. Князь Моисей дал людям Законы единые для всех. Но равенство перед судом Моисея распространялось только для сынов Сары. Юриспруденция не распространялась на детей Авраама от Агари и Хеттуры. В то же время и язычники Римской Республики считали иудеев чужими и всячески угнетали их. При всем кажущемся различии этих религий, у них было нечто общее. Их изоляция от внешнего мира и строгая внутренняя кастовость. Реат должен был пахать и сеять, скотовод пасти свои стада, торговец – продавать, воин – воевать, а общение между Богом и человеком оставалось в жестких руках жреческой касты. Простолюдин не мог и мечтать, чтобы стать священником. И жрецы строго следили, чтобы никто чужой не смог проникнуть в тайны ритуальной науки. Даже заказать жреческий обряд мог только человек, принадлежащий к трем высшим кастам. Это был порочный круг, где все для всех предопределено!

– Может, это было и хорошо? Крестьяне трудились на земле, воины воевали, священники занимались проповедями и обрядами. У каждого было свое место в этой жизни, – одобрил старые традиции Полиевкт.

– Ха-ха-ха. Тогда мой дед не стал бы базилевсом, – рассмеялся Константин. – А как же многочисленные аборигены покоренных земель, кто не был гражданином Рима? Они усваивали нормы новой цивилизации, новую религию, при этом оставаясь людьми второго сорта. Человечество зашло в тупик! В обществе назревал взрыв. И он случился.

Очень вовремя, далеко на востоке, в Индии зародилось учение «неверных». Отбросив священный язык жрецов – санскрит, они стали проповедовать на местных разговорных языках. Сущность нового учения была в равенстве всех народов и всех сословий перед лицом Бога. Каждый человек должен отвечать за свои поступки и его посмертная участь целиком и полностью зависела от него самого. Поэтому для человека не должно быть ничего важнее, чем улучшение качества своей души при жизни. Они называли свое учение джайнизмом[623].

Последователи джайнизма подвергали себя настоящим истязаниям. Умерщвление плоти они считали универсальным средством очищения души. А идеалом считалась смерть от голода. После такой кончины душа, по их мнению, становилась святой и не перерождалась.

Отвергая старые ритуалы, джайны считали недопустимым принесение в жертву вообще любых живых существ. «Не причини вреда живому», – был их жизненным принципом.

Идеалом для подражания стал аскетический подвиг отшельника Махавира, против которого ополчился весь мир. Лесные хищники преследовали его, ядовитые змеи кусали, сластолюбивые женщины пытались соблазнить его, жители деревень травили собаками. Но ничто не мешало Махавире предаваться аскезе. Достигнув просветления, Махавира проповедовал свое учение около тридцати лет. Его ученики понесли учение в мир, скитаясь и терпя разнообразные лишения, вполне в духе джайнизма. За четыре века скитаний ученики растеряли все свои священные книги. Учение перестало быть единым – каждый из учеников привносил что-то свое, но суть оставалась прежней.

– Я что-то не улавливаю связи религии далекого Востока с нашей верой. Хотя есть нечто схожее – это возникновение множества ересей из единого учения! – Въедливо заметил Полиевкт.

– Браво, Полиевкт! Ты уловил общую тенденцию разобщения, без единого управляющего и направляющего центра, – похвалил нового патриарха Константин. – А связь с нашей религией находится перед глазами, хотя и старательно замалчивается. Давай теперь вместе взглянем на то, что проповедовали джайны. – Константин сделал паузу, давая собеседнику собраться с мыслями. – Конечно же, отмену всех каст и свободу выбора. Бог может быть добрым и строгим, спасающим и карающим. Он все видит, а дальше судьба человека зависит только от самого человека, каковы его мысли и поступки – таким и будет к нему Бог. А разве не учит нас Христос: «Что посеешь, то и пожнешь»?

Далее, запрет на употребление мяса, – продолжал перечислять Константин. – С этим постулатом у христианства тоже нет особых противоречий. Потом общая для обеих религий всеобщая справедливость. Законом жизни должно было стать не присвоение чужого. Есть еще пункт, что верующий, а тем паче апостол, должен быть целомудренным и должен воздерживаться от суетных привязанностей. Для очищения души последователям учения предлагалось умерщвлять плоть. Ну и наконец: адептам джайнизма предписывалось проповедовать на родном языке племени, в котором они находились. Разве все это тебе не знакомо, Полиевкт? – Константин перевел дух, отпил из бокала и, снисходительно посмотрев на новоизбранного патриарха, продолжал:

– Согласно некоторым старым манускриптам, скопированным в Александрийской библиотеке[624], во время своего путешествия в Тибет, Иисус познакомился с джайнами и стал их учеником. Это было время, о котором умалчивается в Новом Завете. Через какое-то время и Иисус стал апостолом джайнизма. Искры пожара возникшего на далеком востоке пятьсот лет назад, сын плотника, Иисус принес в Палестину, где и стал Мессией-Христом новой веры.

Сначала он стал проповедовать среди своих друзей, моряков в портовых кабаках. Затем со своими соратниками пошел в град Давида, где принял смерть, во славу Господа. Но ростки новой веры быстро распространились сначала по всей Иудее[625], а затем стараниями апостолов Христа и по всей империи.

– Не сходится, – буркнул Полиевкт. – Ведь ты сам говорил, что сын плотника мог стать только плотником. Так как же сын плотника смог стать моряком и совершить морское путешествие на край Вселенной? Не сходится, – покачал головой Полиевкт. Он был доволен, потому, что смог уличить Константина в неточности.

– Хм, – ухмыльнулся Константин. – Ты, кажется, забыл, что символом Иисуса и первых христиан была рыба? А думал ли ты о том, что ни одно судно не может обойтись без корабельного плотника? К тому же рыбаки и мореходы – очень взрывоопасная смесь, легко впитывающая крамольные идеи. И если проанализировать зарождение современных сектантских учений, большинство их находило первоначальную поддержку именно в кабаках, среди пьяной матросни.

– Допустим, это не противоречит двойственности Иисуса. Он и человек и Бог. И вовсе не важно, где он достиг просветления, – набычился патриарх. – Но какая же тут связь с ересью епископов Оттона?

– Я разве не упомянул, что для защиты своего аскетического образа жизни джайнам разрешалось применять оружие? – Константин сделал удивленное лицо. – Проповедуя, Иисус не забыл и этот их постулат. Вспомни сикариев[626] и убийство цезаря Юлиана Отступника[627]. А фанатичные самосожжения первохристиан во имя веры? Добровольные истязания, причинения страдания плоти, наконец, смерть во имя Иисуса. Именно эти качества иудейских сектантов так понравились Константину Великому. Идеальные легионеры! Стоит ли после этого обвинять Оттона, что он ставит епископов на самые высокие посты в государстве. А монахов, за то, что они берут в руки оружие?

– Сикарии – убийцы и террористы сохранились лишь среди фанатиков. Они были хороши для запугивания богатых патрициев. Но простой народ скорее отвращают от веры. Не могут и не должны духовные наставники и монахи прибегать к насилию. Для этого есть военные, люди чести. Не потому лис начала времен духовная и светская власти разделены между пирами и шейхами. Не подобает Вселенскому патриарху опускаться до ересей Рима и Багдада, – сказал твердо Полиевкт. – Иисус учил любить Бога! И священство должно продолжать это, а не учить, как лить кровь ради веры.

– Возможно, ты прав. Но разве Светлый бог сражается с силами Тьмы? – Возразил Константин. – Иисус и его апостолы так и осталось бы иудейскими сектантами, скатившимися до терроризма и безудержного прелюбодеяния, если бы не Константин Великий. Именно его можно назвать Отцом христианства в римской империи. Он реформировал Церковь, собрав первый Собор на правах Верховного понтифика[628] римских язычников. На нем была принята унифицированная версия христианства. Удачная попытка привести в равновесие симбиоз всех учений, чтобы объединить народы, населяющие земли Великой империи.

Во главу веры было поставлен Отец Небесный, Высший Судья. Он Бог созерцающий, защищающий и карающий в одном лице. Он един, но проявляет себя по-разному. Люди знали, что Бог все видит и слышит. А защитит или покарает, зависело от дел человека.

Эту идею Константин Великий первоначально перенял у легионеров в Британии. Потомки степных кочевников, ставшие римскими легионерами и идущие на смерть ради бога Вечного Неба. Они принесли с собой в Британию и сохранили не только свою веру в Отца Небесного, но и Кодекс рыцарский чести. Небесный Дракон, карающее воплощение Неба, стал символом легиона. Наемники подняли Константина на щитах и провозгласили августом императором. Император начал проводить реформы. – Константин на минуту задумался. – Нельзя было отдавать право судить только Богу. Кто имеет право карать или миловать – тот и правит! От иудеев Константин перенял жреческий суд для всех сословий, установленный Моисеем. От сарматов – беззаветную преданность правителю. От секты первых христиан учение Иисуса – отмену каст и свободу выбора. И оставил зрелищные церемонии с празднованием дня Солнца в воскресенье, так почитаемые митраистами[629]. А двадцать пятого декабря, когда в долгой и очень трудной борьбе день побеждал ночь и солнце, чуть дольше прежнего оставалось над землей, ромеи традиционно благодарили Митру[630] за возвращенное солнце. Поэтому Константин повелел в этот день зимнего равноденствия праздновать рождение Христа, день Богоявления.

Новые христиане нуждались и в новом символе веры. Волей императора им стал равносторонний крест, который индусы называют «ваджра», степняки – «аджи», а армяне – «хач».

Чтобы все это работало, Константин объявил дуализм Христа. Отныне Иисус объявлялся не только наследником царского венца Давида, но, прежде всего воплощенным сыном Отца Небесного. Так Иисус превратился из смертного пророка в божество, вне мира людей, чья власть над ними вечна и незыблема. И спасение души надо было искать через один, официально утвержденный канал – Церковь Нового Рима. Бог Отец правит на небе, а единосущный Бог Сын и его наместник басилевс – на земле. Таким образом, было достигнуто мировое равновесие, а жалкий городишко торгашей превратился в Новый Рим, Иерусалим, «всевидящее Око» нового Мира, новую великую столицу ромейской державы.

– Я сам небезгрешен, но твой рассказ, государь, подрывает сами основы веры, – мрачно сказал Полиевкт.

– Мои знания ничего не подрывают, поскольку останутся в этих стенах и предназначены они лишь для твоих ушей, – раздраженно возразил Константин. – Кстати, для того, чтобы люди быстрее забыли старых богов, а так же для противников своих идей, Константин сделал наглядную страшилку. Велел приспособить печь в виде железного Быка, когда-то вывезенную из Карфагена. Для сжигания государственных преступников. Но кто теперь вспоминает об истоках? Теперь Быком-Дьяволом пугают детей.

Полиевкт некоторое время молча сопел. Он понял прозрачный намек базилевса.

– Выходит, что Константина должно считать вторым сошествием Христа? – Через какое-то время, как ни в чем не бывало, продолжал дискуссию Полиевкт.

– Друг мой, – улыбнулся Константин. – У каждого народа во все времена был свой Мессия-Христос. У греков – Геракл, у индусов – Махавира, у израильтян – Иисус. У Агарян – Мухаммед, у Сарацин – Моисей. И у сарматов есть свой Христос – Беж, и у норманнов – Один. Эти имена знают во всех уголках Вселенной. В Коране названы имена двадцати восьми из более ста тысяч пророков. Хотя некоторые и отрицают их божественное происхождение. Последовательно сохраняя незыблемость постулата «Бог един», южане объявили их только пророками, излагающим волю Бога. По схожей причине и Константин велел величать себя не Христом, а только его пророком и наместником. Дабы подчеркнуть божественность Иисуса. А вот Убейдаллах в Магрибе наоборот велел называть себя Христом, чтобы возвыситься над прочими пророками.

– Понимаю, – сказал Полиевкт.

– Но мало кто знает, что Константин начал свои реформы не на пустом месте ни с того, ни сего. В своем новаторстве он опирался не только на мечи сарматов и золото Божа, но и на неоценимый опыт папы Григориса[631], первого пастыря Алванка[632] и внука Григория Просветителя. Его паства обитала далеко за окраиной империи. На территории контролируемой аланами, гуннами и персами. Албанцы и армяне искали у сарматов духовный союз, который укрепил бы союз военный. А сарматский Владыка Бож, впервые попытался создать там симбиоз на основе древней религии. Чтобы вывести фанатичных, озлобленных на весь мир сектантов, на иной уровень.

Именно с проповедей монаха Григориса началось духовное общение «западной» и «восточной» культур, которое и привело к созданию нового, сейчас уже традиционного, христианства. Грандиозное событие. И оно не прошло бесследно. В начале IV века, видимо, появился первый вариант легенды о святом Георгии. В ней мифологическая интерпретация легла на строгую историческую основу.

– Я слышал рассказы о папе Григорисе принявшем мученический венец от персидских наемников, гуннов. За его выдающийся подвиг Константин поставил ему храм. Это храм Св. Георгия. Некоторые монахи склонны отождествлять эти два имени, – раздумчиво произнес Полиевкт.

– «Григорис» – мирское имя Святого Георгия. И церковное житие святого Георгия абсолютно не согласуется с исторической реальностью. В нем все придумано, а события вопиюще противоречивы. Что, однако, имеет свое объяснение. В 494 году на Первом Римском соборе отец Геласий[633] запретил упоминать имя и деяние этого святого. Поэтому и неизвестно, что святой Георгий первым принял Бога Небесного и познакомил с Ним и Европу, и Переднюю Азию. Несмотря на запреты, Георгий единственный святой, которого признают и христиане, и мусульмане. Хызри, Джирджис, Хызр-Ильяс – под таким именем известен он у арабов.

– Но почему отец Григорис? Ведь побывали в свое время в Киевских горах Кавказа Святой апостол Андрей, а у южных Скифов армянский епископ Кардост. Возглавляемое им посольство из семи священников прожили у них 14 лет, выпустили «писание на гуннском языке». Потом епископа Кардоста сменил епископ Макар. И теперь в Дербенте[634] постоянно живет представитель Армянской Церкви.

– Раннее христианство в Армении, как известно, существует с 301 года. Чуть позже образовались Армянские, Албанские и Иверийские церковные округа, находившиеся в подчинении архиепископа Дербента, где и находился патриарший престол католикоса Албании, первого в мировой христианской истории[635].

После мученической смерти отца Георгия и нашествия персов в Закавказье Албанский церковный округ сошел на нет. А после Халкидонского собора откололся и Иверийский округ. Оставшийся Армянский церковный округ и стал преемником Албанского католикосата. Только стал называться теперь Армянским католикосатом с кафедрой патриарха в Двине. Вместе с тем мегаполис Византий стал приобщаться к христианству в 311–312 годах, а Рим – много позже. Но для современного общества эти сведения крайне опасны. Ибо в них – правда о Владыке Боже и восточной культуре. Это бросает тень на саму Церковь. А это, как ты говоришь, подрывает основы веры. Поэтому и запретили в христианстве даже упоминать имя и деяния Святого Георгия-Григориса, который, побывав в Киевских горах Кавказа у князя Божа, открыл западному миру познание божественной Истины. В более поздних легендах о Святом Георгии отчетливо просматриваются исторические реалии, ведь Змей или Дракон олицетворял в старой Европе именно гуннов.

– Мне кажется, государь, ты преувеличиваешь влияние Армении на нашу Церковь.

– Ничуть. Я могу напомнить, что Арийстан, или, как сейчас принято говорить, Великая Армения утратила свою независимость, которой она обладала более шестисот лет, в 387 году. Западные области этой империи были захвачены Римом, а восточная часть отошла к Ирану. Но этот «кусок» оказался столь богат и обширен, что всего через 7 лет, в 395 году Римская империя сама разделилась на две части – Западную и Восточную.

А оторванная от Вселенского христианского центра, Армянская церковь в Персии стала экзархатом. Но она сохранила основы нового христианства, ставшие к тому времени уже анахронизмами. И это безусловный подвиг его духовенства. Но Армянская церковь застыла в своем развитии. И эта черта присуща всем высокогорным цивилизациям. Она выступает в защиту незыблемости светлейшего образа Бога Небесного, отрицая его присутствия во всем, что окружает нас. Отрицая его многоликость. Персидские армяне одни из немногих, кто противился сильнейшему нажиму Византийских соборов, и кто не приравнял Христа к Богу! В этом заключаются наши сегодняшние противоречия.

Но при этом они остаются и теми, кто стоял у истоков нашей Церкви. Кто сохранил черты и традиции начального симбиоза двух учений. И потому, тебе, как Вселенскому патриарху, не следует накалять страсти между двумя Церквями, а искать пути для их сближения.

– Что же такого они переняли у язычников, чего не знали первые христиане? – С сомнением в голосе спросил Полиевкт.

– Христиане албанцы многое тогда переняли у киевских алан. Эти признаки в чистом виде остались в канонах современного Армянского католикосата. – Объяснил Константин. – Они, например, до сих пор крестятся, складывая два перста – большой и безымянный. На Востоке – это знак умиротворения. Глава Армянской апостольской церкви пронес через века сарматский жезл, украшенный двумя змейками. И даже титул, которым когда-то наградили первого епископа в Дербенте. Католикос, без греческого окончания «ос», разумеется, переводится с как «союзник», «присоединившийся». Увы, это тоже забытая история.

– Всего-то? – Скривился Полиевкт.

– Почему же, – усмехнулся Константин. – Далее, хоругвь и крестный ход. Хоруг – по-скифски означает «знак защиты». В мольбе о защите – смысл крестного хода с хоругвями, который есть и у солнцепоклонников, и у буддистов, а теперь и у христиан.

Потом, «икона» – это абсолютно не христианское изобретение. Оно переводится со скифского языка, как «открой душу», «говори истинно». Именно за эту уникальную способность икона вошла в I веке в буддийский обряд, стала священным произведением искусства Востока. Между прочим, до Трульского собора, то есть до конца VII века, христиане вместо Христа на иконах изображали агнца, т. е. овцу, и ей поклонялись. Лишь принятое на этом Соборе 82-е правило впервые повелело изображать «вместо ветхого агнца, Христа в человеческом облике».

Наконец, житель Скифии, закончив молитву, крестился и говорил: «Амин», связывая себя с крестом и Отцом Небесным. Произнося «амин», он показывал и жестом, и звуком, что душа его принадлежит Богу. Случайное совпадение? Нет.

И папа Георгий-Григорис был первым епископом, который, заканчивая молитву, рисовал в воздухе перстами крест и говорил: «Амин». И он был первым из христиан, который был крещен водой.

– Но почему ты приписываешь ему первое крещение водой? – Возмутился Полиевкт. – Разве не Иоанн Креститель был тем пророком, который окрестил Иисуса в водах реки Иордан[636]?

– Вот только не надо путать, мой дорогой Полиевкт, ритуальное очищение водой, принятой у иудеев, со скифским ритуалом приобщения к Богу Небесному. Скифы иногда даже изображают крест на лбу либо краской, либо татуировкой. После Григориса рисовать на лбу водою крест стали и христиане: после причастия священник на лбу прихожанина кисточкой изображает равносторонний крест.

Впрочем, у Новых христиан эти два ритуала совместили. Сначала очищают, затем приобщают. Как я уже и говорил, элементы ритуалов, и некоторые обряды старых религий были объединены в Новом христианстве.

Да и сам крест собственно. Можно десять раз перечитать Библию, однако там нет и слова о том, чтобы кто-то из христиан осенил себя крестным знамением. Даже Христос. Ни креста, ни крестного знамения у них не было! – Константин снял со стеллажа свиток и развернул его. – Вот, например, что пишет христианский автор III века Феликс Минуций: «Что касается крестов, то мы их совсем не почитаем, нам не нужны они, нам, христианам. Это вы, язычники, вы, для которых священны деревянные идолы, вы почитаете деревянные кресты, быть может, как части ваших божеств, и ваши знамена, стяги, военные значки, что другое из себя представляют, как не кресты, золоченные и изукрашенные?». И он не единственный, кто так думал. – Константин отложил свиток и взглянул на Полиевкта. – Григорис первым из христиан принял и Бога Небесного и его равносторонний крест «хач», который европейцы в то время называли «знаком зверя». Скифы же называли его «аджи», а индусы «ваджра». Крест был оружием Верхнего божества, сияющие лучи благодати которого расходились из Единого центра. Твердый, как алмаз, чистый, как солнце, крест защищает от нечисти, которая боится света. Отсюда происходит традиция – золотить «аджи», украшать их драгоценными камнями, потому что они – знаки Небесной, Солнечной природы. «Животворящий крест», точнее и не скажешь. Христиане переняли крест и традицию его почитания у обитателей Скифии слепо, не задумываясь над глубоким философским смыслом креста.

А одежда монахов, – после небольшой паузы продолжал Константин. – Ты когда-нибудь думал, откуда взялся этот покрой? Откуда черный халат и колпак? – Полиевкт отрицательно покачал головой.

– Халат назывался кафтаном, он был обязателен у жителей Скифии при священнодействии, – объяснял Константин. – За плечами любого северного кочевника висел башлык – шерстяной остроконечный капюшон. Христианские монахи соединили кафтан и башлык. Так появилась знакомая тебе одежда. Сильно отличается от белых хламид и накидок у жрецов средиземноморских. Не так ли?

– О том, на что похоже их одеяние, никогда не задумывались монахи в монастырях, – чуть иронично сказал Полиевкт.

– А задумывались ли они тогда, откуда вообще появились в Европе монахи и монастыри? – Спросил Константин и сам же ответил. – Скажу сразу, идея монастырей и монашества не скифская. Скифы переняли ее у тибетцев[637], и через них, позже, эта идея попала в Европу.

Попасть в далекий Тибет в Индии и подняться под Крышу Мира мечтал каждый. Это был центр мирового паломничества, где побывал и Иисус. Люди жили на берегу священного озера Манас[638] и смотрели на священную гору Кайлас[639], читали молитвы, вели философские беседы. Так там родилась идея монашества.

Основатель самого первого монастыря на Западе Пахомий Великий[640] служил в армии Константина, костяк которой, как известно, составляли скифо-сарматы. Пахомий не был богословом и потому просто перенял у жрецов Скифии устав для своего монастыря. Так вошли в обиход европейских монахов слова «аббат», равно как и «монастырь».

За Пахомием их повторил Бенедикт Нурсийский[641], основатель Бенедиктинского ордена. В своем Ордене он снова повторил устав жрецов Скифии, по которому монашество имело две формы – отшельничество и служение. Именно эти две формы и получили права в христианстве. Кем был по происхождению Бенедикт Нурсийский неизвестно. Но он вырос среди степняков, перешедших на сторону Рима и, видимо, считавших себя римлянами.

Конечно, минули века, обрядовая сторона службы изменилась, а следы – нет, они остались. Они как узоры на коже человека, их нельзя смыть, от них нельзя освободиться.

– Для чего ты мне все это рассказываешь, государь? – Спросил Полиект, набычившись.

– А для того чтобы, несмотря на все официальные замалчивания и предвзятость, ты знал и понимал, что жители Скифии – это не просто язычники.

В Атильском царстве иудеев, христиан и мусульман судят по их законам и только язычников по совести. Как ты думаешь почему? – Полиевкт пожал плечами, и Константин продолжал развивать мысли: – Потому, что совесть, переводится с древнего языка, как «божья весть». Это тонкая материя, которая лежит в основе любой религии. Но, к сожалению, в цивилизованном обществе люди перестали слышать «божью весть», т. е. утеряли совесть. Поэтому для них были изобретены жесткие рамки Закона. Вспомни мои слова, если тебе придется когда-нибудь разбирать дела между северными варварами и нашими гражданами.

Кроме того, обитатели Скифии были и остаются нашими ближайшими союзниками, – объяснил Константин. – В городе находиться делегация наместницы из их царства. Патриарх Феофилакт, царствие ему небесное, активно помогал мне в переговорах. Я намереваюсь вскоре встретиться с нею, чтобы заключить союзный договор. Надеюсь на твою активную позицию в этом вопросе.

– Можешь рассчитывать на меня, государь, – поклонившись Владыке, ответил Полиевкт. Потом, немного посопев, задал вопрос о язычниках – Я слышал, что Иерусалим раньше находился на Белой горе с раздвоенной вершиной на Кавказе.

Константин добродушно махнул рукой:

– Забавно! На каждой Белой горе Европы есть алтари богов. И в Альпах Кавказа, и в Альпах Италии, и в Альпах Греции. Я уже даже не говорю про горы Загроса[642] или Армянское нагорье в Азии. Но только Кавказские жрецы умудрились разделить свои горы на Солнечную и Лунную стороны. А их обычай определять мировоззрение по цвету шапок – вообще бесподобен! – С иронией сказал Константин. – Это объясняет, например, почему сторонники Моисея и сильной царской власти носят черные шапки, в отличие от прочих израильтян. Которые, как сторонники демократии предпочитают белый цвет.

Конец ознакомительного фрагмента.