Временные неприятности (сборник). По краешку абсурда (Дмитрий Иванов, 2015)

По утрам его заедала тоска. После бегства шута Бал а’Киряефф в сортире по утрам никто уже не пел, а самому Киртепу голосить на весь замок не полагалось по штатному расписанию. Да и откуда голосу взяться с этой привязчивой, как безродная сука инфлюэнцей. Не голос, а сопение невнятное. Уже которую неделю.

Россефорп присел на парковую скамейку, прикованную к капитальной стене толстыми цепями, обладающими невероятно-густым тягучим басом, будто иерихонъ луженой глотки регента герцогского народного хора Михатурецкого уезда Залежаловской волости герцогства Олд-Бания. Вот вам и цепи, как говорится – кому металл дурной, да почище струн Эоловых, если с умом-то да воображением недетским.

Россефорп Киртеп служил водяным у герцога Альбы, а потому неотлучно проживал в резиденции сюзерена – замке Албена Рифеншталь, названного так в честь матушки владельца. Замок торчал посреди Олбани Приштины, столицы его, Киртепа, многострадальной Родины. Вздыбившимся пупом торчал – укором неаккуратно сработавшей акушерке-природе.

Пару веков назад столицей герцогства считался острог Лесополосово. Это в переводе со старо-фламандского, а на самом деле название звучало немного иначе. Где Пьежтам Льеж – примерно так. Однако участившиеся набеги голландских нетрадиционалистов, заканчивающиеся, как правило, резким падением нравов и напряжения в сети переменного тока, заставили тогдашнего правителя переехать подальше от границы – туда, где кедровый бамбук щедро одаривал болотистые берега лесных озёр перезревшими плодами и кургузой листвой, осыпающейся будто перхоть при частых грозовых явлениях.

Здесь тоже не было полного спокойствия. Нередко серый вервольф смятенный гулял близ старой резиденции герцога Альбы с папиросой «Дукат» в желтоватых клыках. Ему не спалось и страстно желалось парного мясца не забеременевших покуда овец. Но стада давно дремали по охраняемым овинам, мерно мурцуя во сне травяную жвачку и отрыгая горьковатым насыщенным амбре полыни и мелиссы. А что ж вы хотели – мята этим летам удалась, росла и вверх, и вширь, и вбок… и даже завивалась кокетливой спиралью.

Тоже – не лучший образчик верноподданности. И всё же родной альбанский оборотень куда как более по душе, нежели не всегда верно ориентированный голландский хрен… или, там, турнепс.

Многие спросят, отчего, де, герцогство Олд-Бания названо автором многострадальным. Отчего вдруг, и откуда у автора этого, с позволения сказать, такая недостаточно расхожая (в общепринятом смысле) информация?

Отвечу, не стану томить – жить в одном государстве с семейством Альба – страдать от недостатка информации, тыквенных семечек и желудочного сока, который откачивался в качестве налога для нужд армии безработных оглоедов, проживающих в клинических апартаментах на полном государственном обеспечении – разве этого мало, чтобы считаться не совсем благополучной державой на фоне передовых монархий и даже отсталых доминионов, вроде Рэд Хот Калифорникэйшена? Вот и я том же.

Водяной – должность придворная, уважаемая, денежная. И всё бы хорошо, да не везло Киртепу по женской части. Вернее, не так: сначала (по молодости) везло, а потом перестало, будто он лимит какой-то раньше времени выбрал.

Была у него жена, супруга, супружница, подруга, шкура, тварь подзаборная, звёздочка зимняя, мышь пескоструйная… Она всегда говорила, что не любит супруга, а он отвечал ей взаимностью по мере своих далеко не бесконечных сил. А развестись – никак! В герцогстве по законам, тянущимся ещё со старика Ноя, никаких разводов (кроме карточных и при игре в кости) не полагалось. Опостыли супруги друг другу до горьких соплей, а жить всё едино – вместе приходится. Закон такой.

Любовницы оттого и заводились легко, будто блохи на немытом теле, что конституцию Альбании никто менять не желал, а на внебрачные игрища все смотрели сквозь пальцы. Но Россефорпу всё мало было. Девицы неблагородного лёгкого поведения давно перестали занимать его усталое от разврата воображение. В изобретательство водяной ударился. То колесо на водяную мельницу приладит с ременным приводом к генератору случайных чисел, то подводный дом-студию примется строить, а то… Впрочем, о том речь впереди.

Парк на территории замка выглядел вполне державно и пристойно, хотя и был невелик размерами. Начинался он от стены главной башни, занимал весь внутренний двор с восточной стороны и обрывался практически у самых ворот. Вековые дубы-колдуны, платаны-великаны, сосны корабельные, кусты можжевеловые оплетались плющом лиановидным и виноградным дичком иссиня-радикальной расцветки в пору интенсивного ночного свечения. Киртеп любил гулять в этом почти лесу, полном белок, дятлов и дрессированных гномов-лаборантов, занимающихся аэрологическими очистительными процедурами на основании личного опыта и предсказаний герцогской службы телепатической метеорологии.

Вот и сегодня – чуть свет, и Россефорп уже в парке. Нынче не спалось. Не удивительно. Надобно обдумать, как представить Альбе своё изобретение, внедрение коего в неспешную жизнь герцогства сулило небывалые барыши, невиданные перспективы и неслыханные преференции.

Когда-то давно, ещё в эпоху Выразительных Красных Пиджаков, Макроэкономики – Предвестницы Нанобайтологии и Сказочных Прогнозов, Киртеп учился с герцогом в одном церковно-приходском лицее имени великого Карнеги. Казалось бы, это обстоятельство должно давать водяному «прекрасные виды на урожай», как сказал бы садовник герцогский Мич Урин, если бы не лишился языка в пору перехода от социальной материальности к материальному диалекту финансового обретения.

Теперь бывший садовник разводит кактусы на границе с Салотонатом Незалэжных Сябров и помалкивает, будто гуталину «момент» наелся от всей своей широченной, как распахнутая форточка, души. Никому ничего не присоветует; ни плохого, ни хорошего. Да и вы бы не стали, если б вам перспективы без права переписки и обжалования также весло обозначили трое демонов-кентавров в бронированном пальто.

Да-а… совета задарма нынче никто не даст – всеобщий рынок, понимаешь. А в нём, совете, Россефорп сейчас нуждался, как никогда раньше. Почти дружеские (в юности) отношения с Альбой позволяли ему обратиться к герцогу как к приятелю. Но этот путь лишь на первый взгляд был хорош совершенно, то есть во всех отношениях. Тут – как угадаешь: герцог мог встать не с той ноги, и тогда все надежды на быстрейшее разрешение вопроса полетели бы коню в подгузник.

Киртеп раскачивался на скамейке, а оковы, её держащие, будто исполняли знаменитый шлягер недалёкого, но такого самоуверенного прошлого.

– Эти глаза напро-о-о-тив… особенно – правый глаз, – подпел Россефорп в цепной тональности и представил свою возможную беседу с герцогом, украшенную яркими гротесковыми тонами.

«– Ну, ты, графская развалина!

– Напоминаю, Киртеп, я не граф, а герцог!

– А с развалиной, значит, согласен?

– Хотел-то чего?

– А вот изобрёл я одну штуковину…»

Нет, определённо, лучше в лоб не действовать, используя давние связи. Да, дружили в молодости с герцогом Альбой, можно сказать, при одном дворе выросли. Давненько это всё было… давнее самых давных давн… … быльём, правда, не поросло, только (и исключительно!) бельмами. Раньше, случалось, Альба, выделяясь ироничным складом ума, и сам шутил, и чужим шуткам любил посмеяться. Нынче же герцог стал более прагматичен, ворчлив. Ирония переродилась в сарказм, а сам сюзерен превратился в брюзгливого и непредсказуемого сатрапа с теми самыми бельмами вместо лучистых, как «три источника и три составные части» роговиц во впадинах глаз.

Хм…

Нет, неправильный зачин у сказочки. Надобно иначе как-то речь повести, традиции да старинности соблюдаючи. Вот этак, например…

За тремя иксами, за тридевятью горами, да лесами фигурно-патриотическими жил да был один герцог. Вернее, жил не один, а с герцогиней, двумя любовницами и псарём глухонемым (чтоб молчал, собака, о герцогских предпочтениях). О садовнике и утрате оным устной речи уже упоминалось выше. Поясним лишь, каким образом, и при каких обстоятельствах случилось сие страшное событие.

Садовник Мич Урин считал себя семи пядей во лбу, семи футов под килем и дитём у семи нянек, поскольку получил образование ещё в давние времена, когда университеты назывались рабfuck-ами, где он, собственно, и лишился одного глаза в пылу диспута о методике выращивания гигантских бонсаев в парковой зоне Нечерноземья.

Невоздержан был садовник на язык до самого синего моря, как говорится. Мысли ему покоя не давали, мысли мудрые да развесистые. Всем он советы давал, главным образом, хорошие, а не абы что. И для дураков тоже исключений не делал. А дураки, известное дело, обижались жутко… просто до крайности обижались, с жалобами по инстанциям начинали передвигаться мелкими идиотскими перебежками. Да-а-а… Перебежки-то мелкие, а гадости порой крупные от тех телодвижений проистекали.

Вот и в тот раз посоветовал Мич Урин одному господину с очень Старой площади – да-да, из бывших – не очень своими прошлыми подвигами гордиться… при нынешнем-то демократическом Аль-банстве. А тот разъярился, пришёл в неистовство и по старым связям обратился. Вот тут и возникли коне-люди из нынешних, жеребцы ещё те… но не по дамской части, а исключительно по финансовой. Про таких говорят, мол, за ломаный пфенниг удавку на родную бабушку накинут, а за евро-дайм и вовсе во все тяжкие ударятся, как Финист Ясный Перец оземь.

Кстати, забыл прояснить ещё одно обстоятельство: отчего герцогство то Олд-Банией названо в тексте, то Аль-Банией. Нет, это не оговорка, даже не надейтесь. На самом деле, старинное самоназвание герцогства звучит, собственно, так – Олд-Бания. Оно и звучало много веков – почти до дней нынешних. Но когда династия сменилась, и на трон угнездился прадедушка нынешнего Альбы, он возжелал, чтобы и державу называли теперь Аль-Банией, а лучше – Альбанией. Указ был издан, только народ в своём электоральном невежественном упрямстве так и продолжал пользоваться старым привычным именем – в живых беседах разговорного свойства, разве что при виде официальных лиц проявлял верноподданность в вопросах топонимики. После смерти Альбы-пращура, почившего от свинцовой горошины, похожей на дробь «четыре нуля»[18] и угодившей в дыхательное горло, всё вернулось на круги своя. Но иногда имя «Альбания» появлялось-таки в жизни державы как атавизм переходной модели общества.

Однако вернёмся к герцогу. Добавим вот ещё что: был вышеназванный сатрап старинного аристократического рода, рода Альба, ещё и большой охотник до поселянок вольных, что обитали обильно в его герцогском уделе. Поселянки эти обильно же и ловились на пудру, румяна и другие мелочи косметического монплезира.

Детей у теперешнего герцога Альба отродясь не водилось, даже в детстве. Не успел на свет божий младенец появиться, гляди-ка – оглянуться не успеешь, уже дворянин с кружевными манжетами и кругами под глазами от ночных излишеств и карточной игры в штос.

В молодости Альба учился, как и все в герцогском роду. Без образования же нельзя, даже если ты сатрап и мудрый правитель местных народов и народностей. Учился он в колледже имени своего батюшки, это уже после Карнеги-school. Или же Карнеги – SC Hall? Не скажу точно. Здесь-то Киртеп и сошёлся с герцогом совсем близко: за одной партой сидел, за одними барышнями приударял во времена горячих майских ночей и весёлых порнографических приключений в загородном доме. И то сказать: бывало, брали приятели по паре дев томных, дебелых, да отправлялись чудить в ночь Иоганна Купальника на старую мельницу. Отсюда их обычно и развозили по домам верные слуги Альбы-старшего, который после ругаться, не ругался, но и особо не хвалил за подвиги приапские, а только кряхтел с завистью, видимо, молодость вспоминая.

Хорошо помнит его зловещее кряхтенье Киртеп, неверно принимая на свой счёт горение монарших глаз-сурикенов, готовых поразить на расстоянии птичьего полёта. Или всё-таки верно? Нет, об этом теперь никак не узнать. Слухи, конечно, ходили разные, но молву к делу не подошьёшь, а дневников или записок старый Альба не оставил. Да и стоит ли узнавать и пугаться потом нарочито, дескать, «а ведь он меня мог бы… того», если всё, о чём предполагал Киртеп в наше время естественным считается. Естественная противоестественность. Как-то так. А к чему это привести могло, возьми хоть Содом с Гоморрой, хоть утонувшую в разврате империю Римскую? Думать о таком исходе не хотелось.

После окончания учёбы Россефорп начинал трудовую деятельность с должности бета-тестера жевательной резинки. Жвачку для профессионалов «Обдирол-экспертов» ему первое время жевать не доверяли. Но карьерный рост шёл быстро, Киртеп и сам не заметил, как был назначен сначала менеджером поп-топа, а потом – водяным в замок герцога. Но с той поры видел своего приятеля по альма-матер чаще издали, вблизи натыкаясь на свинцовый блеск равнодушных глаз Альбы или на его спину, которую иногда массировал по древней маньчжурской методе «лохматая лапа тигра».

Впрочем, оставим дела минувшие, устремив свои взгляды на день нынешний. От былой юношеской дружбы осталось кое-что, разумеется, но более всего – одни служебные отношения. Отношения между монархом и не слишком-то искушённым в дворцово-замковых интригах придворного – это давно навязло в зубах банальной оскоминой, и не станем о том рассуждать.

Остановлюсь, однако, на одном факте, не рассказать о котором будет просто невежливо по отношению к профессиональным качествам Киртепа. Водяной открыл герцогу секрет русской бани, оттого ходил Альба лицом румян, телом чист, помыслами коварен изрядно. И ни одного насекомого, хотя никакого парфюма. На дух эти французские штучки от господина Жана-Батиста Гренуя His Highness не переносил.

И пусть любознательные и гордые летописцы твердят, что герцог умер за два века до рождения Гренуя (или наоборот), мы-то с вами точно знаем – Гренуй Греную вовсе не Гренуй. У того тоже предки были. И вообще нашего Гренуя называют Не Жан-Батист, а Жак-Ив… да-да, как Кусто. Что вы говорите – я как раз поминал Жана-Батиста, но его моль ела… или моль ерЪ. Вот память, Нотр Дама мама! Опять запамятовал, о каком парфюмере речь вёл.

От размышлений Россефорпа отвлёк какой-то странный для раннего утра шум. Ага, это придворные мастера изобразительных искусств покрывали однотонным колером забор, отгораживающий герцогский парк от городских построек. Во главе команды Киртеп заметил экзальтированного мужчину. Перед водяным был главный художник герцогства – Хейникен Ван Бир.

Стагнация, предшествующая кризисным явлениям, сотрясающим весь мир, существовала, будто бы сама по себе, приводя в трепет вольных каменщиков, невольных маляров и фривольных комедиантов. Но сие экономическое действо касалось лишь людишек негосударственных. Работники же герцога могли чувствовать себя вполне комфортно. Это и доказывали нынешние утренние экзерциции на пленэре.

– Направим помыслы и дела наши на пользу герцогу Альбе, да продлятся его годы! – обратился водяной с обычным приветствием к Ван Биру.

– Воистину так! – не стал возражать визави, расправляя стрелки усов в сторону светлого будущего.

– Красите? – поинтересовался Киртеп из вежливости.

– Мелом помалу! – не то ответил, не то скомандовал своему воинству главный художник герцога. А потом добавил: – А усы не крашу, это крахмал.

– Офренительный эффект! – вежливо улыбнулся Рассефорп, когда маляры закончили красить ограду. Но имел он в виду именно усы, а никакой не штакетник. Что значит, не бывает чугунного штакетника? В Олд-Бании такого добра, будто самосадного тютюна у думкопфа – самовывозом не повывезешь; так и говорите, если кто спросит.

Если кто спросит? А кто спросит-то, если нет свободного доступа в герцогский сад, он же – парк? Но с другой стороны – не бывает идеальных оград – так ещё один знаменитый восточный эзотерик говорил. Мол, всё, что мыслимо, то и осуществимо. Дескать, летящего иноходца – только русская баба, да и то в пылающей избе. Это что же у нас получается такое? Ага, следует поискать прореху в чугунине.

Так-так, красят наёмные валахи забор, а нужду ходят овеществлять наружу… значит, в заборе – дыры… То есть, имеется возможность проникнуть… именно! Через дыру в заборе! Решено, не стоит действовать в лоб, если можно выйти на герцога через его брата.

Как известно, герцогство Альбания славилось на всю честную Зелебобу своими музыкантами-скальдами. Самым известным из этой братии был Dr. Альба, двоюродный брат герцога по линии сексуальных излишеств папаши Альбы старшего, ныне покойного. Поговаривают, что Dr. Альба, практикующий сакральный симфо бит else – стиль музыки – в качестве основополагающего, не любил заниматься концертной деятельностью в границах Родины, записывал музыку чаще всего в Мудублине на студии «Трепанг рекордз». Там же и ночевал с отдельными представительницами пахучего мудублинского дна, пока находился в процессе творческого поиска.

Чаще всего, искал носовые платки, носки, заброшенные под диван и ключи от самобеглой кареты системы «Чевролёт», которые имели обыкновение выпадать из кармана в какую-нибудь глухую провинцию студии, туда, где даже тараканы отказывались жить по причине стабильных неурожаев сложноцветных и сезонных разливов плавиковой кислоты.

Если попробовать через него – через этого горлуха царя небесного – выйти на герцога? Мысль основательная и вполне себе удачная. Одно плохо, Dr. Альба увлекается поисками несъедобных грибов с тем, чтобы сделать их съедобными. По этой причине говорить с ним не всегда просто. Но ради будущего Олд-Бании можно и пострадать.

Киртеп и не заметил за раздумьями, как оказался на берегу пруда, славящегося своим непредсказуемым нравом: заиленное дно затягивало неосторожных купальщиков и не спешило выплюнуть, чтобы жертву могли потом похоронить по человеческим законам.

– Надо будет запретить гулять по берегу в нетрезвом виде образа… – задумчиво протянул Россефорп, неожиданно заговорив сам с собой. Это, видно, профессионализм через край проистёк.

– Пей, не пей… а всё едино – дно усеяно гульденами и охотниками за ними… – не менее неожиданно ответствовало ему пространство из-за плеча.

Киртеп вздрогнул, представив себе, что увязался за ним какой-то менеджер – проводник тайных намерений герцога. Ходят те менеджеры, плёточкой о пяточку на сапожке постукивая, глазом зыркая, зубом цыкая; кого и куда за неблагонадёжность определить решают. Так и хрен бы им навстречу… Но никак нельзя в подобной транскрипции вести себя, чтобы на гнев державный не нарваться случайно. А то нарвёшься – потом щепки полетят, которых не собрать будет. Тут пруд, считай. Под самыми ногами – шаг ступил – и в воде, а водяному-то как раз и надлежит отвечать за все водные источники, а вовсе в них не тонуть.

Отвечал Россефорп за все источники и первоисточники. Вы говорите, мол, и за составные части отвечал? Нет, ошибаетесь, не он отвечал – за составные части у герцога был подписан Тиль, вроде, Шпигель. А вот пеявки да легушки – как раз дело Киртепа. Нет-нет, тут нет никакой оговорки – от мёртвого Lego ушки в виду имею да явки шпионские. И ещё – Россефорп вино пробовал, чтоб не траванули. И североамериканские провинции территорий герцога от токсичности спасал. И воду лил на нужные мельницы. И благородного писуна герцога – Альбу jr. (племянника родного) от водянки лечил. И лечо водой разбавлял для нужд государственных.

«Коварный Россефорп опять везде поспел» – так частенько высказывались аграрии о бурном росте сорняков, намекая на скверный характер водяного. Но Киртеп был вовсе ни при чём. Наоборот, радел он о государстве изо всех сил. Так воспитан был с детства, нахлебавшись генно-модифицированного киселя с мантуями среднепафосными. Городовой альгуазил DJМорда – папаша Киртепа – служил верой и правдой ещё Альбиному дедушке, получал к празднику орденок или медаль какую-никакую (всякий раз новую), оттого и сына приобщил к любви династической, да и от народа отворачиваться не советовал.

Тюфу-тьфу-тьфу… гнать от себя плохие мысли! Не станешь о плохом думать, оно к тебе и не подкрадётся. Так, вроде, люди говорят. Впрочем, это лишь идефикс касаемо, а не обычных явлений… Всё, стоп! Хватит бояться, пора заглянуть правде в лицо. Правде? Правде или тому, кто следил за тобой? Нет, довольно… Чу! Так можно сойти с ума. А чё – чу? Да ничё! У нас переучёт!

Киртеп обернулся и потерял дар речи. На ловца и зверь бежит, помяни чёрта, он уже тут как тут… В голове Россефорпа пословицы роились бабочками, кишели мотылём, трепетали листом опавшим, тревожили атмосферу площадным мерцанием газов болотных. Но и в самом-то деле – перед Киртепом стоял Dr. Альба, о котором водяной только что думал, намереваясь добиться благосклонности герцога в вопросах продвижения своего изобретения. Чудо? Материализация духов методом опосредованного самовнушения? Да полно вам – так, всего только совпадение, не более того. А и впрямь, будь всё наоборот, любой представитель социума становился бы ярким представителем тонкого мира, населённого экстрасенсами, пифиями и прочими тёмными личностями. Вам это нужно?

Ошибки быть не могло – Dr. Альба выглядел точно так же, как и на известной на всё герцогство афише. И… Россефорп вдруг понял, этот человек невероятно внешне походит на своего венценосного кузена. Вплоть до третьего спиралевидного завитка в ушной раковине.

– Пей, не пей… а всё едино – дно угажено уриной… хах… Неплохой текст для зонга, не находишь? – Dr. Альба смотрелся довольно странно в своём облачении шотландского стрелка: кожаных доспехах и клетчатом килте немаркой серо-зелёной расцветки.

– Извините, недопонял. О чём речь?

– О! А я тебя узнал – ты водяной моего кузена и местного сатрапа. Человек, как я понимаю, прагматического склада. Потому, наверное, и не догадался, о чём речь. Я здесь с утра за вдохновением охочусь. Вот и строчка родилась, благодаря твоим размышлениям вслух. Так что, теперь я вроде должника здесь, а ты – мой кредитор, хех…

Мысли Киртепа обрели наконец форму, взлетели потревоженными сквозняком листками отрывного календаря и следом рассыпались по самым дальним заулкам души, набравшие вес неожиданной удачи. Сердце забилось в режиме «бодибилдер перед выходом в полуфинал». Это надо же – вот повезло!

– Ваше высочество, да как можно…

– Ладно тебе, Киртеп! Не стесняйся, давай на «ты» перейдём. Проси; что в моих силах, исполню. И можешь меня один на один называть запросто – Доком или Доктором. Идёт?

– Пос-стараюсь…

– Постараюсь, Док, угу?

– Угу, Док!

– Молодец. Могёшь, если захочешь, не будь я лучшим рок-менестрель-рэпером герцогства и его окрестностей!

Пока Россефорп обдумывал, как бы изложить свою просьбу – деликатно и убедительно, собеседник с криком «ой, грибок!» бросился в кусты, а потом вышел оттуда с набитым ртом, напевая старинную песню верноподданных эльфов-переростков:

– Понимаешь, всё ещё бубен. В шесть узлов заплетает реки, неспокоен обманутый регент. Не беда, если в прикупе буби…

Потом он трагически и очень страшно хихикнул и углубился в себя минут на пять.

– Не желаешь расслабиться? – спросил Док откуда-то из собственных недр и снова неестественно засмеялся.

– Я и не напрягался, – соврал Киртеп.

– Может, тогда покуришь?

– Нет.

– Хреновый из тебя собеседник, Бася, – в голосе менестреля с монаршими корнями сквозь смешливые интонации начинало чувствоваться раздражение. – Поддержи тему, если хочешь быть в теме.

– Э-э-… хорошо. А что Вы что курите, любезный? То есть… что ты куришь, Док?

– Сегодня Авачинскую сопку…

– С фи-фи… с фильтром?

– С фильтром!

– С ватным?

– Нет, с гейзерным…

– Хороший выбор!

– Ха-ха-ха… Не держи стойку, Киря! Всё пучком… волоконнооптическим, ха-ха-ха… – Двоюродного музыканта, похоже, крепко вштырило, и он, в чём был, в том и полез в воду.

– Только фаберже не застудите, то есть – не застуди… когда будешь из воды выходить, перепад температурных отправлений, знаешь ли… И дно там ненадёжное, засосать может.

– Отправление транспорта у нас исключительно по расписанию; впрочем, прибытие тоже, как в Швейцарии. Мой брательник толк в этом знает, флокстерьер, а сбоку – фуга. Кстати, и на дне я уже давно, ниже падать некуда. Богема, чтоб ей!..

Dr. Альба окунулся с головой, а вынырнув, встал в позу чтеца-декламатора, насколько это возможно находясь по грудь в грязноватой застоявшейся воде, из которой таращились любопытные головастики. Он исполнился пафоса, приподнял подбородок чуть влево и вверх и почти пропел:

– «Сходитесь!» – сказал тогда Киплинг, но Запад и Восток не спешили делать первый шаг. Так и не сошлись. А ведь немало с тех пор вод из Темзы и подобных ей речек в Атлантику утекло. Страшно не то, что подумать, но представить, что подумать страшно.

«Чёрт, до чего же он всё-таки на герцога похож!» – подумал Киртеп, немного нервничая от странных слов купальщика.

Через минуту-другую славный соловей герцогского рода Альба вылез из пруда и разделся донага, продемонстрировав Киртепу свои венценосные конечности с распухшими от злоупотреблений лимфатическими узлами. Россефорпу сделалось невыносимо неловко наблюдать за обнажённым телом Дока, он отвернулся и, чтобы не дать вставить двоюродному братцу правителя какой-нибудь колкости или насмешки, ударился в теоретические рассуждения о судьбах человечества. Голос его был высок и звонок, как у ярких представителей скаут-югенда некогда Великой Олд-Бании.

– Знаете, Док, вот вы… вернее, ты – яркий представитель династии Альба. Обычный, вполне вменяемый человек. С вами… с тобой и поговорить можно на самые разные темы. И герцог тоже, а окружение у вашего… твоего кузена такое… Совершенно дурацкие мечты о Великом Альбанском Эмирате, бредни о каком-то стародавнем величии, вбитые в голову малограмотными кликушами. Придворная камарилья только этим и живёт.

И странное дело… никто ничего не помнит из давних, почти легендарных времён… но почему-то считает себя настолько эрудированным и знающим, что пытается научить очевидцев тому, чему сам свидетелем не был… О, великолепная бездарная наивность, даже не пытающаяся подкрепить своё дремучее невежество каким-нибудь телодвижением в сторону библиотеки!

Возьмёшься с таким дискутировать, напустит на себя петушиного гонору. А как дело до обсуждений доходит, всё – нету его, скис, испарился, is absent в полынной зелени медного чернения ночи. Тиснение герцогской фамильной вязи воровал бы без стеснения, на свои бумаги клеймами сеял, да кишка тонка, – витийствовал Киртеп, в то время как Док пытался синхронизировать зубовный тремор, повизгивая от утренней свежести и подпрыгивая то на одной, то на другой ноге. Россефорп полагал, что его случайный собеседник достаточно охладился и сделался адекватен, потому и ораторствовал со всею возможной пылкостью, на какую был способен.

– Не егози, водяной! Не по тебе этот клифт. Выбираешь себе ношу, как на Хуана шляпу!

– На дона Хуана?

– Не на донью же…

– Что?

– Не по Хуану шляпа!

– По Педро?

– Альмо до вару…

– Salve Торо!

– Хорошо, водяной! А грибок? Не желаешь закрепить нашу дружбу?

– Не хочу навязываться, Ваше… извини, Док… не хочу пользоваться твоей минутной слабостью.

– Что ж, тебе видней.

Доктор отжал мокрую одежду и спросил:

– Слушай, Киртеп, ты будешь что-то просить, в конце концов? Я же могу передумать.

– Хорошо, Док. У меня одно желание. Мне нужно попасть к герцогу на беседу в неформальной обстановке по делу государственной важности.

– Ого! Да ты, брат, герцога и сам знаешь… Зачем тебе моё посредничество?

– Тут нельзя в лоб… или официальным путём. Дело очень щекотливое.

– Не стану с расспросами приставать. Верю, что важно. Тебя позовут в замок, обещаю. А я приглашаю прямо сейчас – на наш концерт рок-менестрелей «Второе металлическое пришествие». Буду рад! Скажешь, что от Дока, тебя проведут в первый ряд.

Россефорп Киртеп открыл рот для благодарности, но на свободу вырвались совсем не те слова, какими он хотел одарить Dr-a. Альбу:

– Скажи, Док, а тебе никто не говорил, что ты на герц…

– Тс-с-с, не нужно ничего вслух. Может быть, я и есть герцог, а? – Dr. Альба подмигнул и скрылся в кустах.

– Час от часу не легче… – вздохнул герцог.

– А если от двух, то всё-таки легче… и значительно, – осторожно начал Киртеп, опасаясь высказать свою просьбу, что называется – в лоб.

– Как у Нюрки после бани, – ответствовал герцог фразой, возможно, услышанной когда-то от не совсем трезвого водопроводчика, меняющего чугунный стояк на трубы из поливинилхлорида в герцогской опочивальне со всеми water-удобствами, включая ведро, бидон и биде. Да, раньше герцог не отличался такой вопиющей неразборчивостью в построении речевых оборотов.

– Ваша светлость, пфуй! Не совестно вам поганить свой рот прибаутками простолюдинов? – взвилась герцогиня Альфа. – Доколе?! Доколе вы, Ваша Светлость, будете вести себя, будто какой-нибудь простой олигарх из бывших? Вы же потомственный дворянин на всю голову, простихосподя!

– Моя светлость не до вашего неразвитого ума, сударыня. Имею удовольствие испытывать животное счастие от собственной низости, так никакой мне указ – не указ, и сам чёрт мне не брат и не судеб вершитель, понимаете, о чём речь веду? Шли бы вы себе, ваша светлость, подобру… покуда здоровы.

Башенные часы замка Албена Рифеншталь взялись отбивать полдень, да спохватились, что переход на летнее время уже случился, поэтому одного удара оказалось достаточно.

Сидели в трапезной. Полдничали. Обстановка почти интимная, как того Россефорпу и хотелось. Только герцог, его супруга и ещё один господин.

Вольцер Михневич-Гризл числился у герцога Альбы в басманных первачах. За столом по правую руку сидел, вино на предмет ядов вкушал. В самом деле, не на место же этого дегустатора знатного господина сажать – должность-то опаснее некуда. Уже пятый на памяти Россефорпа сменился. И не то, чтобы вино отравленное было, так – от затяжного перманентного запоя, спровоцированного тяготами и лишениями службы при дворе его герцогского высочества. А тут и другая беда – не было у бедняг, бывших дегустаторов, наследников в результате того, что беспробудное пьянство брало вверх над половыми излишествами.

– Ваша светлость, изобрёл я устройство для очистки вод всяческих: болотно-стоячих, прямо на север текущих, а также сточных, приточно-заточных и вина-бормотуха.

– И по этакой мелочи ты смел меня оторвать от деяний государственной важности? – Герцог буквально кипел от недосказанного гнева. Но досказывать ему, в общем-то, было нечего, ибо на сиятельном лице Альбы отчётливо отпечатался недосмотренный послеобеденный сон, из-за чего, собственно, и происходило высочайшее раздражение, могшее привести неопытного придворного в состояние бледной немочи и активной перманентной диареи.

Но не таков Рассефорп. Знает он, что почём, оттого и служит водяным, а не каким-нибудь полотёрным или подтирочным при дворе.

Расшаркался Киртеп на всю длину своих красивых, как струя лазоревой глазури (в соответствующего цвета чулках), ног и скромно протянул герцогу взятку, завёрнутую в чертежи. Щенок оказался не только борзым, но и борзым. Он выскочил на стол, за которым располагался Альба, тявкнул и наделал лужу прямо в менажницу с первыми Бундасбургскими томатами.

– Каков шельмец! – изумился герцог. – Этакий бутуз! Э-э-… так что ты там говоришь о приборе? Жидкости сможешь очищать? Любые?

– Любые, батюшка герцог, не извольте беспокоиться!

– И что – их потом пить будет можно, после твоей очистки?

– Безо всякого сомнения…

– Хорошо, а вот это выпьешь? – самый толстый и самый красивый из указательных пальцев Альбы, украшенный перстнем-печаткой с изображением Каннско-Полтавского сражения в Филях, брезгливо указывал на лужицу, оставленную игривым щенком.

– Отчего ж, нет-то? – в сомнении пожевал губами водяной, а потом выпалил: – Выпью! Потом… после обработки.

– Любопытно было бы взглянуть… Хм, что ж тебе надо для построения такой машины, о которой говоришь?

– Вот, извольте полюбопытствовать, месье-батюшка, здесь всё изложено, – водяной раскатал перед герцогом пергамент из воловьей шкуры, доставшийся ему в наследство от дедушки Маркса, торговавшего скотом на рынках приотдалённого Зарубежья и пописывающего «Капитал» дубовым угольком на белых вытянутых страницах воловьей кожи.

На пятнистой («Не мог будто я бы что-то поприличней унаследовать?!» – с гневом рассудил Киртеп) поверхности пергамента кровью мускусной крысы было написано всё, что необходимо для Великого Очистителя Жидкость Для, сокращённо – ВОЖДЬ.

– А вот британские учёные утверждают, милый Россефорп, будто нельзя ничего подобного… Не подлог ли? Не шарлатан ли ты, случаем?

– Как мог бы я к Вам явиться, будь я шарлатаном, Ваша Светлость? Помилуйте, перед Вами добропорядочный гражданин, а не самоубийца! Так не станем же кивать на британских учёных, превратившихся в символ непроходимой популярности в любой области. Тем более – британские учёные совсем недавно доказали, что британских учёных не существует.

– В самом деле? Надо будет запомнить. Иди пока, Киртеп. Подумаю, о своём решении тебя известят, – герцог приподнял подбородок чуть влево и вверх, как бы давая понять Россефорпу, что аудиенция закончена.

«Какой интересный и благородный изгиб шеи, – подумал водяной, поворачиваясь на каблуках, – видно, что-то семейное. Раньше я его у Альбы не замечал».

– Бутылка текилы, полбанана. Бутылка текилы, полбанана, – распевал Россефорп Киртеп, находясь под утренним чайфом ещё со вчерашней презентации, так любил называть оргии в «замке до небес» герцог Альба. Вероятно, наслушался заезжего куафюра из городу Парижу о жизни тамошней богемной плутократии. Герцогу только дай чего-нибудь новенького на своих вассалах испробовать.

Хорошо, в этот раз хоть не до смерти – побились только до первой вечерней крови на «розочках» из-под «малаги» урожая прошлой пятилетки, на том дело и сладилось: пошли по дамам с тихим повизгиванием последних, пощипываемых галантными кавалерами за гузку.

Впрочем, не о поножовщине речь, накануне состоялась именно презентация. А за два дня до этого массивный, будто сундук с драгоценностями, фельдъегерь доставил почту из замка Албена Рифеншталь. Герцогская служба «Холидэй рисэпшн» извещала Россефорпа Киртепа, что он приглашён на приём знатных особ из древнейших фамилий государства по поводу церемонии научного мракосочетания ночного светила с его же светила новолунием. И «буде возможно в научно-познавательном смысле водяному герцога надлежит продемонстрировать своё изобретение лучшим умам столицы».

Вот Россефорп и демонстрировал вместе с ассистентами необузданным в наивном неистовстве гостям опытный образец своего изобретения. Заливали болотную жижу, выпивали очищенную воду; закачивали прокисший позавчерашний компот, пили; даже вином агрегат заправляли, на выходе текла ключевая водица с лёгким запахом алкоголя и торфа.

– Это мой нанофильтр так устроен, – объяснял Киртеп, но его пояснения никто не принимал всерьёз да, собственно, и слушать не хотел. Больше того, приглашённые Альбой аристократы и аристократки также довольно быстро потеряли интерес и к другому предмету презентации: на лунное затмение в подзорную трубу смотреть не спешили. Гораздо увлекательней было поглощать деликатесы, запивая оные столетним манжурским. Лягушек сменяли улитки, улиток – миноги, миног – пахнущие чересчур пикантным сыром речные мидии и устрицы из Фискальского залива, завезённые по случаю нанайскими негоциантами. Целых три тонны льда растопили по дороге, чтоб сохранить товар свежим – путь-то неблизкий.

Уже на входе услужливый мажордом-администратор предлагал откушать чёрствой водки, поскольку оная не в пример полезней, нежели свежая. А далее – гости увлекались по интересам.

Среди приглашённых блистал ветхой одёжкой в стиле «секс уно-дуо» голландский классик моды ван Гоголь.

– Ваша претензия на презентацию, уважаемый, плевка ломаного не стоит, – говорил светило от кутюр. – Моё слово высшей пробы, поверьте!

– Как пробы-то на вас ставить, если негде? – обиделся водяной и попытался найти себе собеседника расположенного более благосклонно. Но таковых не находилось – всяк был занят если не обжорством, то тисканьем охочих до ласк на грани талии дам второй рвотной волны.

Водяной сначала обиделся на господ дворян за их невнимательность к собственной персоне и более того – к аппарату, из-за которого все они и собрались в замке герцога. Но потом пришло осознание – не ругают, и то – хорошо. Теперь бы соизволение на массовое производство от Альбы получить, и вот вам богатство – на блюдечке. В Альбании не принято было отказывать, если сюзерен просил о какой-нибудь мелкой услуге. А в крупном – так и подавно. Вот бы водяному такую власть… страшно представить – всё народонаселение пило бы исключительно воду из аппарата Киртепа. Но ничего-ничего, придёт и на улицу Роффесорпа праздник в бархатных нарядных подштанниках из кожи лемуровидной белочки.

Киртеп без особого энтузиазма ковырял туповатой во всех отношениях ложкой полуфамильного серебра в чреве кальмара, фаршированного мясом рачков с Адескага Привоза. Что до манжурского такой невероятной выдержки, которое отыскалось в подвалах замка Албена Рифеншталь, то Россефорпу оно и вовсе не нравилось – очень густое: если только что из погреба, то можно ножом нарезать, пока от тепла не растечётся по тарелке. А из тарелки пить – удовольствие невеликое, почитай, почти – как чай из блюдца на варварский славянский манер.

– Вах, ты хочэш этат манжуйский вино пробыват? Зачэм? На тибе, дарагой, вино ыз мой родословный подвал-келлар… Ты его попробывай… а того нэ пей. Раншэ все иго лубили пит, патом я свой вино привёз. А то так и стаит в углу пылитыся. Э, панимаишь? – старательно составлял слова из непослушных звуков какой-то незнакомый господин в костюме лягушки, нарядившейся Арлекином.

– Знаете, я бы предпочёл, чтобы вы взглянули на моё изобретение, месье… э-э-э…

– Зави мэня Док, дарагой!

– Как? – Киртеп был в растерянности. – То есть, как это – Док? Вы же не хотите сказать, что вы двоюродный брат герцога?

– Слюшай, я тибе замечу вот такой: никто ни знаит, кто чэй брат-кузэн-музэн, паймы миня правильна.

– Так вы посмотрите агрегат, который я имел честь разработать?

– Агрегат-шмагрегат, э… Зачэм празднык портыш? Будит врема, придот такой, сам к тибе навэщус, – незнакомец повёл подбородком чуть влево и вверх, потом будто прыснул смехом – под маской не разобрать – и удалился в танцевальную половину. Водяной бросился следом, но «арлекина» уже и след простыл.

В разгар альбазурки на середину бальной залы румяным колобком выкатился Жульен Шпинат, шеф-повар герцогства, бесцеремонно расталкивая танцующих, и пригласил гостей в соседний – банкетный – зал:

– Медам ээр мусьё, просьим заходите на новый блюдо эспешиалли эксклюзив – мульё импаза мантуи! Се ест а ля паризьен стиле. Боно аппетито!

Повар герцога играл на Альбе, как на альте, вводя господина в состояние неслыханного сибаритства. Он плохо понимал язык Сервантеса от Сааведры и ещё хуже говорил на нём. Именно по этой причине Киртеп частенько не мог сообразить, о чём идёт речь, коли уж шевалье Шпинат начинал объяснять концепцию устройства системы пищеварения, препарируя зазевавшихся лягушек, камердинеров и горничных; первых острозаточенным ножом, всех иных – остротой «хумор де френч».

– Сперции и пьяности – вот есть секрет гладкий кожа на графски животный дух. Мелко мели пармезьён на духовой мелниця… Се вальенс, жё па си жу!

Пока суть да дело, столы начали пустеть вслед за конференц-залой (надоумил же Господь Альбу придумать такое дикое название, чем ему банкетный-то зал не нравился?!) – гости разбивались на небольшие группы и расходились изучать спальные помещения замка Албена Рифеншталь. Водяной упустил момент начала конца, но это его не уберегло от греха.

Киртепу досталась ведьма полей и огородов, дама, прекрасная во всех отношениях, если не считать дефекта речи (барышня совершенно не могла произносить букву «л», что придавало её акценту восточный шарм страны древних мудрецов. Величали ведьму не то Псения Вобщак, не то Эс Кей Тина Канделябри. Россефорп много выпил, потому и не запомнил.

– Рюбрю, рюбрю… – шептала белокрылая Жужу (так называли всех придворных дам по старинной альбанской традиции – чтоб не путаться с именами) Киртепу в ухо настолько настойчиво, вязко и приторно сладко, что его очень быстро стошнило. Но нет худа без добра, как говорится – на следующее утро он чувствовал себя превосходно. Даже овсянку ел с удовольствием: напоролся так, что весь день потом мучился желудочно. Не зря в Олд-Бании говорят, что все неприятности приходят от тебя самого, и только армагеддец – из МВФ (мировые виртуальные финансы).

Услуги, которые оказывал почтовый департамент герцогства, были самыми разнообразными. В прейскуранте значились не менее двух десятков пунктов. От «переслать письмо/копию письма» до «переспать с автором/родственником автора письма». Россефорп воспользовался тем, что в связи со служебной инструкцией ему полагалось в месяц сто пятьдесят конвертов с оплаченной услугой отправления, и разослал краткое описание своего детища по инстанциям и частным компаниям.

Ответ был получен только один, да и тот, скорее всего, по ошибке. А герцог после удачной, казалось бы, презентации молчал третью неделю. Будет ли государственная поддержка, Киртеп не знал, потому и развил бурную деятельность во всех возможных направлениях.

Раз уж появилась насущная необходимость во что бы то ни стало переламывать ситуацию, то Киртеп решил обратиться к важнейшему, как утверждал пока ещё ныне не покойный Альба-старший, из искусств.

Синематограф – штука удивительная. Тут тебе и юмор такой, что обхохочешься, здесь же и трагедия слезодавильная. Россефорп Киртеп хорошо помнит, как впервые с синема столкнулся. «Фантомаса» до дыр засмотрел – так, что у героя вместо уха чёрное отверстие на идеальном поле белой простыни оказалось. Это вам не сухарики тайком на сеновале хрумкать, здесь серьёзная история телекинеза, настоянного на Пиросмании.

Собрал Россефорп все сбережения и заказал клип-фильму рекламного свойства о своём чудо-аппарате. Мастер постановочных сцен оказался не очень жадным. Взял он ровно всё и ни пфеннига больше. По-божески поступил, что и говорить. Вошёл в положение и вышел из него без особого труда.

Остался Киртеп без средств к существованию да бытию, которое определяет сознание. Так что теперь сознание стало определять нечем, а посему Россефорп начал вести бессознательный образ жизни, надеясь лишь на олдбанский авось да на милости герцогские.

А рекламный клип-фильма был размножен и направлен для всеобщего пользования в адрес народных менестрелей-продюсеров. И привела сия промоушн-акция к неожиданному результату – на очередных торгах Приштинской товарно-сырьевой биржи поползли вверх цены на дюралевые змеевики и ёмкости из нержавеющей олдбанской стали.

Но на этот факт тогда мало кто из аналитиков обратил внимание. То ли дело оказалось в том, что капитал капиталу – Карл, Маркс, Энгельс, Прудон и Абрамович в одном неподкупном лице адепта от финансовых влияний; то ли брокеры биржевые и каталы консалтингово-фьючерсные спешить с выводами не рискнули.

Но, тс-с-с, не станем и мы забегать вперёд Шумахера, как говорили ещё недавно механикусы конюшни маркиза Феррари. Маркиз большой шутник. Оттого-то он и конюхов своих механикусами называет, как недавно казнённого за ересь и казнокрадство гранд-техника Его Высочества Треандофила Пятиримского. А Шумахер – это самый быстрый рысак мессира Феррари откуда-то из германских земель, вроде бы, из Хюрт-Хермольхайма, не к ночи он будет помянут. Самый быстрый до недавнешних шпор, теперь же – улёгся спать на лавровую подстилку. Почивает. Правда, его ещё иногда выводят из конюшни, задают корму и заставляют кружить по двору замка на потеху ребятне из предместий Вёрджина, Катэрхема и Катьюши. Но это совсем не то, согласитесь.

Здоровье Киртепа в процессе борьбы за внедрение изобретения сильно пошатнулось. Нервы стали ни к чёрту. е, что он мог себе позволить, это два ведра настоящего кислородного голодания. После процедуры нестерпимо хотелось спать, независимо от времени суток. А сны начинали сниться цветные, красочные и, как утверждал лечащий врач, вещие. А ещё он говорил так:

– Сны по своей сути – то, что происходит в параллельном пространстве. Просто нужно знать, как туда попасть и каким образом донести информацию до тамошних обитателей, а потом ещё и вынести. Впрочем, пёс с ним – «попасть», главное – как донести и вынести! А то начнёшь их загрязнением окружающей среды пугать – дескать, скоро питьевой воды на планете не останется – не поверят сначала! Потом пошлют куда подальше. Такое вынести трудно. Не пробовали?

– Но унывать никогда не следует, – говорил доктор, – нужно всякий раз стараться быть веским в своих увещеваниях, каких бы витаминов тебе это ни стоило.

Правда ли, нет ли, но однажды в таком вот лечебном сне Россефорп угодил к герцогу в гости, только не в замок Албена Рифеншталь, а на какой-то экзотический остров в океане, боли, моя рана – Бали. Но что, спрашивается, взять с параллельного пространства, являемого в полудрёме терапевтических камланий?

С лазоревых небес замечательного тропического наддува лилась песня «Моск овский кокон, негасимый свет…» Альбанский, старо-олд-банский? Непохоже… И тут вопрос, который встал неожиданно:

– О чём поёшь, любезный? На латыни?

– Нет, на церетели…

– Что за язык?

– Что за язык! – подхватил обескураженный Киртеп. – Вся Иверия знает, а Вы, Ваша Светлость, герцог, не в курсе?

– Но-но, осади! Балуй мне, холоп… тьфу, не холоп… илот…

– Не илот, батюшко, а вассал ваш верноподданный…

– То-то же! Знай своё место!

– Знаю, знаю. На нём и сижу.

– А если добавить щепотку дрожжей, оле-оле-ле, г’оворят получится прекрасный раствор для хранения ампутированного мозга. – Это ещё откуда? Что за бред загробный?

– Эй, любезный, не путай епитимью с эпитафией. К тебе, Dr. Альба, обращаюсь – прими к сведению.

Киртеп не успел ничего ответить, а поспешил затаиться в ближайшем овраге, поскольку где-то рядом начали палить из винтовок. Тут даже не дробь «четыре нуля», а нечто более дробное после запятой – 7,62, и не процентом меньше!

Стреляли долго, не перезаряжая оружия. Совсем как в Голливуд Хилле, северной окраине герцогства. Стреляли, пока батарейки не кончииась… Ну, да… разумеется – не кончились, а разрядились.

«А он мятежно ищет бурю в тумане моря… голубей», – не успел водяной так подумать, как явились ему былинные гей-витязи прекрасные и принялись к сожительству склонять. Да не склонили, как ни старались. Хотя сами успели по разу – как минимум – друг с другом этот фокус проделать. Слабохарактерные, что с них взять!

И тут же сменилась подложка на огромном экране широкоформатного неба. Public net “Public Morozoff”, ЖэЖэ, жужжу, твиттер-подлоггеры на ресурсе «Бураки не волки».

А внизу, у горизонта сиял баннер банка «Сотрудничество и согласие», из содержания которого Киртепу стало ясно – скоро праздник:

«С Новым финансовым годом всех сотрудников – нынешних, будущих, бывших! Обиженных и простуженных, осуждённых и насаждённых, молодок и молодиц, Гогу и Магогу, хрен и редьку, турнепс и турникет, фонограмму и Дениса Фонвизина, Аршавина и перевод его фамилии с немецкого, пиво и раков, луков и чесноков, Харе и Раму, Шиву и Кришну, крышу и плинтус, зельц и сельтерскую, сель и сход, сходняк и общак, общество и удел, удел и надел, нательный крест и крестовый тельник, корову стельную и степь кровавую, Менделя и Мендельсона и обеденный стол на две персоны».

Далее со стороны заката прямиком на восход тянулась бегущая строка.

«…нож был аккуратно заточен старьёвщиком-передвижником и позднее подброшен пред светлые очи жандармского цирика… во всей своей кровавой красе… это не о жандарме, речь, разумеется… цирик наш только с виду – кровь с молоком, а так – тютя тютей… Просто на ноже кровь засохла затейливым вензелем. По всему выходило – литератору Многоземцову торить кандальную стезю ажник до самого Тобольского городка пешим манером по этапу… За что? Так за убийство писателя… в себе. Недоношенного изверг прирезал, предварительно кизлярки стакана три приняв… Это первый удар тяжек, а после – как по маслу, успевай только поворачиваться…»

Конец ознакомительного фрагмента.