Времена и нравы (сборник). Времена и нравы ( Коллектив авторов)

Отец Го Юня, Го Жуйжэнь, собирался отвезти прах сына в холщовом мешке домой, в деревеньку Хуанбаобао в уезде Наюн, что в провинции Гуйчжоу. Его разум переполняли сомнения; внутри многоэтажки голова шла кругом, Го Жуйжэнь потерялся – как это здание вообще возвели таким высоким? За те четыре дня, что он в своей новехонькой желтой фуражке и поношенных армейских ботинках бродил по улицам Гуанчжоу, не удалось увидеть и лоскута полноценного неба.

Месяц назад Го Юнь вернулся отсюда в Хуанбаобао, он хотел построить в родной деревне дом, всего-то в один этаж, но даже на единственный этаж и то не хватило денег, накопленных с заработков за шесть лет. Ради дома пришлось снова поехать в Гуанчжоу работать.

Отец и сын прибыли в Гуанчжоу с разницей всего в семь дней. Семь дней назад Го Жуйжэнь посадил сына на пассажирский автобус дальнего следования до административного центра Гуйян, и они договорились, что сын вернется на Праздник весны. Неделю назад Го Жуйжэню знакомы были лишь только названия Гуанчжоу и Шэньчжэня, он время от времени фантазировал, как выглядят эти места, но Го Жуйжэнь, двадцать, а то и тридцать лет не покидавший родной деревни, и подумать не мог, что сам побывает в этих городах. В Гуанчжоу его привело известие о смерти сына.

Го Жуйжэнь бродил по улицам Гуанчжоу, но не мог отыскать следов сына. Как сын мог навеки сгинуть в этом незнакомом месте? Он и правда никогда уже не вернется? И уж совсем не получалось принять тот факт, что сын – убийца!

Второго сентября в начале седьмого утра Го Юнь сошел с поезда № 1320 на вокзале Гуанчжоу. А в половине одиннадцатого случилась трагедия. После того как третьего сентября в прессе появилась заметка на эту тему, Гуанчжоу потрясла страшная новость, многомиллионный город усомнился: нормальный человек, зачем он кого-то убил, да еще и с собой покончил?

В жизни невозможно предсказать удачи и несчастья – вряд ли перед смертью Го Юнь задумывался над этой фразой. Казалось, ничто не предвещало несчастья, хотя от беды и гибели его отделяло всего три часа.

1

Го Юнь вернулся домой. Стояла такая тишина, что аж в ушах легонько шуршало. Привыкшие к городскому шуму уши сразу даже не могли приспособиться к деревне. В поле зрения – ни одного движущегося объекта, только множество горных пиков. Известняковые горы тянулись вверх, совсем как в детстве, хотя этот мир претерпевал бесконечное число перемен, но словно бы никогда и не менялся. Вот только Го Юню стало казаться, что мир стал куда ниже, чем раньше. Знакомые с детства вещи, когда вырастаешь, – а особенно если уезжаешь в дальние края, а потом возвращаешься, – кажутся намного ниже. Когда он сидел на пороге родного дома и смотрел вдаль на эти горные пики, его отец Го Жуйжэнь вошел в ворота, неся на спине большую плетеную корзину с картофелем. Го Юнь так и просидел на пороге все утро. А на камфорных деревьях жарко стрекотали цикады, то громче, то тише.

Но по сравнению с высотками в Шэньчжэне эти горы просто сущая ерунда. Го Юнь вспомнил, как впервые приехал в Шэньчжэнь: стоило выйти из автобуса, как черная тень небоскреба полностью накрыла его, а ведь небоскреб был от него очень далеко, на другой стороне большой площади. Тень от небоскреба поднималась над землей, отчего бетонная площадка светилась мрачным голубоватым светом. Го Юнь поднял голову, а в мозгу смутно всплывали образы гор в родном краю. Какая из тех известняковых гор выше небоскреба? Го Юнь стоял в его тени, ожидая Ван Футяня, с которым вместе учился в средней школе.

Ван Футянь – такой же сельский житель, как и Го Юнь, но, не пробыв в городе и пары дней, стал презирать деревенских. Го Юнь изначально тоже мечтал стать городским, но, проработав в городе пару-тройку лет, понял, что с его способностями городским и вовек не стать. Он признал, что в душе он деревенский, а город – всего лишь временная среда обитания; он, словно птица, строит гнездо в родном лесу, а в город прилетает лишь в поисках пропитания. Ищет пищу, а сам ежечасно думает о своем гнезде. На чужбине его обижают, кормят никуда не годной едой, но он все стерпит, потому что стоит вспомнить об уютном гнездышке, и окружающая действительность воспринимается как нечто временное – перетерпишь, и все пройдет. В его воображении детство становилось все лучше и лучше, а гнездышко в Хуанбаобао – все прекраснее и прекраснее. Он постоянно выискивал плюсы в деревенской жизни и минусы в городской, и на душе становилось так хорошо.

Этим утром он вырвался из бетонных джунглей Шэньчжэня и вернулся в свое гнездо, но почему-то не перестает думать о городе.

При мысли о Шэньчжэне Го Юнь тревожился. Он приехал домой десятого августа, а сегодня какое число? Он крикнул:

– Пап, сегодня какое число?

Никто не ответил, и Го Юнь крикнул еще раз. Из комнаты донеслось:

– Откуда мне знать?! Вроде бы двадцать шестое по лунному календарю.

Зря только спросил. Разве ж Го Юнь разбирался в лунном календаре? Тогда он решил спросить у своей девушки, открыл мобильник-раскладушку, позвонил на ее номер с тарифом «М-зона». В трубке раздалось три гудка, а потом зазвучал приятный голос его подружки Ян Пин, которая спросила, как у него дела. Из-за этого вопроса Го Юнь еще сильнее занервничал. Уставившись перед собой, он спросил, какое сегодня число, а Ян Пин ответила вопросом на вопрос:

– Почему ты спрашиваешь, какое число? Ты уехал девять дней назад. Место под дом присмотрел?

Го Юнь замешкался с ответом, но тут его мать, Лун Шанъин, позвала обедать, и он буркнул:

– Готова планировка участка, сейчас ищем выходы. Будут новости – сообщу. – Договорив, он со щелчком закрыл телефон.

Го Юнь понимал, что дом возвести не получится. Мало того что с участком под строительство ничего пока не вышло, так и на строительство недостает нескольких тысяч юаней. Он-то думал, что денег, заработанных тяжким трудом вдали от родной деревни, хватит, чтобы построить одноэтажный домик, но даже не подозревал, что, пока он был на заработках, цены успели вырасти в два раза. Когда Го Юнь услыхал озвученную каменщиком смету, то словно из жаркого полдня мигом рухнул в ледяной погреб. Го Юнь смотрел на этого каменщика с реденькими усиками; когда он вошел в помещение, то смотрел на каменщика свысока, сейчас же Го Юнь словно бы уменьшился в размерах, и казалось, что, лишь подобострастно глядя снизу вверх, он сможет добиться своего. Он услышал свои слова:

– А можно еще чуть подешевле?

Голос был тоненьким и слабым, да и дыхание стало прерывистым. Каменщик приходился семейству Го дальним родственником. Его тоненькие усики затрепетали, но рот долго-долго не открывался. Го Юнь пристально смотрел на реденькие усики и ждал, когда же каменщик откроет рот.

– И так уже дешевле некуда. Чтобы снизить цену, можно разве что не белить стены и не заливать бетонный пол.

Каменщик снова посчитал, поднял голову и озвучил цифру. Настал черед Го Юня считать – ему нравилось делать это с закрытыми глазами, – а когда он открыл глаза, то сумма была готова: как ни крути, а все равно не хватает четырех-пяти тысяч юаней.

Низенький дом из красного кирпича, в котором обитала семья Го, давно обветшал до ужаса. Даже хуже, чем времянки, в которых жили городские бродяги. Когда на улице дул сильный ветер, то и в комнатах гулял ветерок, а когда лил сильный дождь, то и в комнатах накрапывал дождик. Кирпичам словно бы тошно было рядом друг с другом, они расползались, образуя щели толщиной с большой палец. Когда Го Юнь смотрел на красные кирпичи, почерневшие от прикосновения бесчисленного количества рук, у него на сердце кошки скребли. Девушка дала зарок, что, пока Го Юнь не отстроит дом, она сюда не приедет. Пока не будет дома, она за него замуж не пойдет. Он бросил работу в надежде спокойно вести нормальную семейную жизнь. Но от мечты его отгородили несколько тысяч юаней.

Только-только вернувшись домой, он оживленно общался с Ян Пин, обмен эсэмэсками не прекращался ни на минуту. Го Юнь скучал по девушке, иногда он уходил на кукурузное поле на краю деревни и звонил ей, говорил всякие слезливые глупости. Хотя баланс на телефоне сложно было поддерживать, но Го Юнь целыми днями словно бы ошалевал, как наркоман в ломке. Иногда любовь – это своего рода болезнь; когда он слышал голос Ян Пин, становилось лучше, сердце успокаивалось.

Прошло всего несколько дней, но Го Юню казалось, что он вернулся уже давным-давно. В деревне Хуанбаобао остались только старики и дети, вся молодежь разъехалась на заработки, собаки лаяли при виде Го Юня; он свистел, махал им рукой, но злые псы не покупались на уловки и признавали в нем чужака. А ведь раньше Го Юнь кормил собак, и какая псина в деревне тогда не виляла хвостом при его приближении. Он вернулся в деревню уже несколько дней назад, но псы по-прежнему считали, что от него исходит опасность, и проявляли все ту же бдительность в отношении него. Го Юнь разозлился, поднял камень и швырнул; собачья свора с лаем убежала, но не то чтоб далеко, всего на пару десятков метров, и, вскоре вернувшись, продолжила облаивать его громче прежнего.

Выходил кто-то из стариков или детей, видел, что это Го Юнь, прикрикивал на собак, и те послушно убегали по своим делам, а Го Юню было очень неловко.

Он проходил мимо чужого двора, там курица разгребала лапой землю в поисках пищи; скорость, с которой Го Юнь мчался, так ее напугала, что она раскудахталась и, размахивая крыльями, унеслась в сторону. Го Юнь понял, что его взмыленный вид слишком уж отличается от неспешных передвижений деревенских жителей. Он ощутил, что и впрямь изменился, так изменился, что потерял даже интерес к тому, чтобы переброситься парой фраз с родными тетками-дядьками. Если человек его сам спрашивал о жизни на чужбине, Го Юнь отвечал предельно коротко и от дальнейших разговоров уклонялся. Разговор – это ведь своего рода душевное состояние, клеится только тогда, когда у обоих собеседников одинаковые намерения. Не то чтобы Го Юню не хотелось поболтать, когда встречался подходящий человек, он с радостью и болтал, и смеялся, но почему в деревне даже поговорить было не с кем?! Раньше в деревне его все радовало, он не чувствовал себя чужаком! Но почему, вернувшись, он испытывает такое одиночество? Вроде как сам себя сделал чужаком, постоянно смотрит на все глазами стороннего наблюдателя. Го Юню это очень не нравилось, городские всегда поглядывали на деревенских свысока, с чувством собственного превосходства, почему же он и сам стал так смотреть на собственных односельчан? Вдали от родного края Го Юню нравились хиты, в которых пелось о тоске по родине, он пел эти песни, а потом словно бы и тоска уже не так сильно изводила, но, вернувшись домой, он по-прежнему ощущал «тоску по родине», вот только другого толка, он и сам не мог описать это чувство.

Ян Пин по телефону сказала Го Юню, что уже готова уволиться, и как только установят несущую балку, так она мигом приедет, но после разговора с каменщиком их «горячая линия» потихоньку остыла. Иногда Го Юнь ходил в поле помогать отцу копать картошку и оставлял мобильник дома, не хотел брать с собой. Словно бы так огорчения становились от него чуть дальше.

В полдень мать приготовила картошку со свининой, аромат разносился от дома на большое расстояние, даже собаки и те поняли, что сегодня на обед мясо. Го Юнь почуял аромат, и на душе стало тепло. В детстве каждый раз, когда он улавливал этот запах, то понимал, что наступает какой-то праздник. Но какой же праздник без мяса? Если уж на то пошло, то после его возвращения миновало несколько праздников, и мясо они ели чуть ли не через день. Родители кормились с собственного поля в несколько му[2] тощей земли, им едва хватало на пропитание, а деньги на масло и соль наскребали уже с трудом. Мясо ели лишь раз в месяц. Это родители в виде исключения баловали сына, а он мучился угрызениями совести, что не может хоть чуть-чуть облегчить старикам жизнь, считал себя бестолковым. Когда вернулся, то с порога сунул матери три тысячи юаней. За те шесть лет, что жил на юге, Го Юнь не слишком-то хорошо исполнял свой сыновний долг, каждый раз, когда приезжал, родители брали у него сотню-две юаней, все ворчали, чтобы он накопил денег да женился. По деревенским меркам считалось, что в его возрасте давно уже пора обзавестись семьей. В этот раз он не поехал на заработки и разово отдал родителям внушительную сумму, чтобы тратили потихоньку и им не приходилось больше думать о самых насущных тратах. Го Юнь хотел, чтобы они удивились, сколько зарабатывает их сын. Хотел во что бы то ни стало проявить сыновью любовь.

А еще он купил матери красный жакет, пару красных пластиковых шлепанцев, вдобавок в Гуйяне приобрел большую упаковку стирального порошка, а двум племянникам купил фруктовое печенье и учебные принадлежности. Добравшись до столицы уезда Наюн, вспомнил, что ничего не приготовил отцу, завернул с полдороги на рынок и выбрал желтую военную фуражку и желтые армейские ботинки.

Го Юнь редко приезжал домой, всего раз в два-три года, жалко было тратить деньги на дорогу, обычно гостил пару дней и обратно, чтобы пораньше вернуться на работу и побольше заработать. У родителей за него болело сердце. В первый же день мать зарезала курицу. В этот момент Лун Шанъин позвала его погромче:

– Сына, сына, кушать иди! И брата позови!

Старший брат Го И жил по соседству. Го Юню лень было двигаться, и он заорал во всю глотку:

– Братишка! Мама тебя обедать зовет!

С той стороны забора никто не ответил. Брат еще не вернулся с поля.

Го Юнь-то думал, что он шесть лет пахал, скопил денег, и когда вернется в Хуанбаобао, то, наверное, не будет влачить нищенское существование, как раньше. Он ведь даже в средней школе не доучился, поскольку не потянуть было плату за обучение, а потом родители наскребли денег, и Го Юнь заканчивал школу с ребятами, которые были младше него на два года. Без денег старшая школа тебе не светит. Го Юнь вернулся домой помогать отцу в поле. А сейчас он отработал шесть лет, а все равно не может начать новую жизнь. Любимая женщина, вероятно, бросит его из-за этого. Она так надеялась обзавестись собственным домом, а у Го Юня ничего не получилось. Может, сказать ей правду? Нет! Нужно в последний раз приложить усилия. Он не готов ее потерять.

2

Го Жуйжэнь увидел сына – тот лежал в стеклянном ящике, с лица давно схлынули все краски, тело окоченело. Сперва на койке никого не было, работник морга нажал переключатель, и только тогда выехал Го Юнь, покрытый белой простыней.

В зале № 1 словно бы всегда царила тишина, за которой скрывалось ожидание – ожидание плача. Необъятная тишина – огромный кровожадный зверь, а «кровь», которой он питается, – это, несомненно, рыдания, внезапно извергающиеся в этой большой и пустой комнате. Хотя в зале ярко горело искусственное освещение, но Го Жуйжэня не покидало ощущение полумрака.

Как только Лун Шанъин увидела сына, ноги ее обмякли, женщина рухнула на колени на твердую, холодную керамическую плитку и завыла в голос. Ее плач кружился по залу; пустой, одинокий, внезапный и неприкаянный, он метался внутри, словно буйвол, оказавшийся в городе. Это тихое место отродясь не сталкивалось с такими разнузданными рыданиями. Лу Шанъин всхлипывала и кричала, звук напоминал хлынувшую лавину воды, не поддающуюся контролю. Женщина протягивала руки, хотела дотронуться до тела сына, но ладонь наталкивалась на твердое ледяное стекло.

– Сыночка! Мама пришла на тебя посмотреть! Проснись! Посмотри на маму!

Твердое ледяное стекло не пропускало ее плач.

Го Жуйжэнь нахмурился так, что складка между бровями напоминала гору, глаза моментально стали как у дряхлого старика. Сначала он пристально посмотрел на лицо Го Юня, потом взгляд медленно скользнул по трупу, и Го Жуйжэнь пробормотал себе под нос:

– Да, это мой сынок Юнь, у него зубы вот такие, левый верхний клык торчит.

Затем Го Жуйжэнь рухнул на пол, не в состоянии больше стоять…

Это не сон. Через неделю после отъезда Го Юня из родной деревни Хуанбаобао родители отправились следом в Гуанчжоу, чтобы в местном морге увидеть мертвого сына.

В тот день сгустился туман, шелестел дождь, природа нахмурилась. Они проснулись спозаранку. Лун Шанъин надела серую куртку. Муж старшей сестры Го Юня, Чжан Тун, Лун Шанъин и сам Го Жуйжэнь знали, что им предстоит отправиться в морг на опознание.

Проснувшись, они не разговаривали, завтракать никто не стал. Сначала они поехали в полицейский участок Тяньхэ[3]. Чжан Туну очень быстро удалось получить документы на опознание – Го Юня разрешалось увидеть только на основании этой бумажки. Чжан Тун сунул ее во внутренний карман рубашки.

Всю дорогу они молчали. За окном машины свистел ветер. Шум множества автомобилей на оживленной улице склеился в единое целое, словно жвачка, и уже не разлеплялся. Лун Шанъин подняла стекло и обессиленно прижалась к нему головой. Го Жуйжэнь сидел рядом, зажмурившись. Звук по-прежнему жужжал в салоне, занимая все пространство.

Здание морга располагалось на пустыре, нужно было миновать большую зеленую лужайку, а за ней тянулось серое круглое здание, войдя в которое попадаешь в похоронное бюро, а рядом магазин погребальных товаров, заваленный венками, траурными одеяниями и урнами. Чжан Тун оформил все, что требовалось, и они перешли в зал номер № 1, причем стариков вели под руки десять ступенек наверх.

Все работники морга ушли на обед. Они просидели на скамейке перед входом двадцать минут, после чего массивная дверь со скрипом открылась, и изнутри раздался голос:

– Родные Го Юня!

Го Жуйжэнь и Лун Шанъин поспешно вскочили, им и в страшном сне не могло привидеться, что встреча с сыном состоится в стенах этого заведения. В доселе невиданном огромном сером помещении были лишь три их одинокие фигуры, пустота и тишина зала тут же поглотила их. Они словно бы попали в сокровенное царство снов.

3

Го Юнь впервые увидел Ян Пин у нее в общежитии. Одноклассник Ван Футянь встретил его на автовокзале и отвел на завод компьютерной техники в районе Наньшань[4]. Ян Пин тоже там работала. Оказалось, что они земляки, приехали из гуйчжоуского уезда Наюн. Два года назад Го Юнь на Новый год вернулся домой и встретил Ван Футяня, который тоже приехал на праздники. Го Юнь к тому моменту уже четыре года в Кайпине[5] каждый месяц получал несколько сот юаней, а вот Ван Футянь получал в Шэньчжэне больше тысячи. Решено было, что после Нового года Го Юнь в Кайпин не вернется, а переедет в Шэньчжэнь.

В тот день он вышел из автобуса и стоял в тени небоскреба, и тут кто-то толкнул его сзади. Го Юнь узнал Ван Футяня, обрадовался и хотел было схватить одноклассника за предплечье, но тот аккуратно увернулся. Поднятая рука Го Юня зависла в пустоте, а через некоторое время он согнул руку и поправил волосы, потом улыбнулся Ван Футяню:

– Спасибо.

Ван Футянь протянул правую руку и схватил холщовый мешок за одну ручку, а Го Юнь взялся за другую и зашагал вслед за Ван Футянем в глубину тени от небоскреба.

Ему хотелось задать Ван Футяню кучу вопросов, но тот явно был не слишком настроен разговаривать, поэтому Го Юнь шел за ним молча. Ван Футянь вывел его к пешеходному переходу, перешел дорогу по зебре, а потом повел на надземный пешеходный переход.

Черный небоскреб маячил сбоку, меняясь внешне, одна сторона его казалась выпуклой, а вторая – вогнутой. Рядом без конца шли люди, выражения их лиц были тусклыми, непонятно, то ли они радовались, то ли грустили, и мало кто разговаривал. Слышен был только гул проезжающих автомобилей да скрип тормозов, когда переключался светофор. Клаксоны тоже онемели. Все вместе двигались, вместе останавливались, но никто не гудел.

Го Юню показалось, что Шэньчжэнь все-таки отличается от всех остальных виденных им мест – на улицах чистота, и небоскребы один выше другого. Темные высотки стояли вплотную друг к другу – и промежутка не найдешь, и вдруг перед Го Юнем возникло еще более высокое белое здание. Го Юнь оторопел от восторга, но, глядя на ничего не выражающее лицо Ван Футяня, тоже напустил на себя равнодушный вид.

Среди этой роскошно одетой толпы Го Юнь ощутил, что его одежда слишком грязная, да еще и помялась за время поездки в автобусе; на холщовый мешок, который он носил уже года два или три, столько раз наступали, что он стал неряшливее, чем содержимое местных мусорных урн, которые попадались по пути.

Небоскребы практически загородили собой небо, внутри сверкали искусственные лампы. Люди, шедшие навстречу, шарахались в сторону, Го Юнь только сейчас понял, что они вовсе не уступали ему дорогу из вежливости, им не нравилось, что Го Юнь грязный, прохожие боялись испачкаться об него. Го Юнь тут же осознал, что ворвался в другой мир, незнакомый и богатый, а он такой маленький и ничтожный, и почувствовал, как внутри в такт дыханию растекается смутный ужас.

Наконец они добрались до автобусной остановки и сели на автобус до Наньшаня. На улице стемнело. Одновременно зажглись уличные фонари.

А за ужином он познакомился с Ян Пин. Она показала Ван Футяню и Го Юню, где перекусить. Когда Го Юнь добрался до завода, тот уже закрылся, и столовая тоже. А Ян Пин ждала их у входа в общежитие.

4

Го Жуйжэнь слышал, как журналист говорил, что у Го Юня была девушка, но сын никогда при нем не упоминал о ней. Отец оцепенел, полдня думал: как же так, сын каждый день торчал под боком, почему же он не в курсе его дел? Однажды Го Жуйжэнь видел, как сын в огороде звонит по телефону, но тот стоял спиной, а когда вернулся на веранду, то в глазах блестели слезы. Отец тогда встревожился. А потом еще раз на кукурузном поле, когда шел пасти коров, отец увидел, как сын на меже с кем-то говорит по телефону. Го Жуйжэнь окликнул его, но тот не слышал, отец снова позвал сына – Го Юнь уже повесил трубку и спросил, куда отец пойдет пасти коров. Го Жуйжэнь ответил, что идет к обрыву впереди. Го Юнь сообщил, что ему нужно в уездный город встретиться с одноклассником. Го Жуйжэнь тогда решил, что и телефонный звонок был от одноклассника. Он прикрикнул на вола, велел сыну пораньше возвращаться вечером и двинулся дальше.

Почему он не рассказал родным о девушке? Ведь Го Жуйжэнь спрашивал несколько раз. Его племянница, Го Цзин, зашла в гости и сказала, что у дяди появилась девушка. Лун Шанъин спросила, откуда такие слухи, на что Го Цзин ответила, что рассказали земляки, работающие на юге. После ужина мать отозвала сына в сторонку и спросила:

– Сына, Го Цзин говорит, что у тебя девушка появилась. Почему не расскажешь маме?

На это Го Юнь ответил:

– Мам, не слушай ты эту ерунду, денег у меня нет жениться, где уж мне подружек заводить?!

Лун Шанъин вздохнула:

– Я знаю, что тебе трудно. Если появится девушка, ты от мамы не скрывай. Расскажи нам.

Этот разговор краем уха услышал Го Жуйжэнь.

Сидя в гуанчжоуской гостинице, Го Жуйжэнь, закрыв глаза, размышлял; размышлял и кое-что припоминал. В мозгу всплывала новая деталь. В тот день вечером он вышел на улицу по нужде и услышал, как Го Юнь разговаривает во сне. Сначала отец не придал этому значения, лег обратно в постель, но сын говорил все более порывисто: «Пин, Пин, Пин… не уходи… я не могу без тебя… жить… Пин, Пин, не уходи». Сын расплакался. Го Жуйжэнь окликнул его. Го Юнь замолчал, видимо проснулся. Го Жуйжэнь решил, что сыну приснился кошмар. Он слишком сильно устал за день, так что вскоре уснул, хотел на следующее утро спросить, что снилось Го Юню, но забыл.

Го Жуйжэнь горестно вздохнул про себя. Что ж он такой невнимательный? Он вспомнил события другой ночи. Его тогда разбудил какой-то шорох. Он открыл глаза и увидел, как какой-то человек открыл входную дверь и вышел. В Хуанбаобао отродясь не было воров. Го Жуйжэнь решил, что сын пошел в туалет. Ночь была ясная, очертания гор видны как на ладони. Го Жуйжэнь провалился в сон и не слышал, вернулся сын или нет. А когда снова скрипнула дверь, то он даже не понял, как долго сын отсутствовал.

На следующий день все повторилось. Когда Го Юнь вышел, то Го Жуйжэнь увидел лунный свет, пробивавшийся через дверную щель. Но в этот раз он проснулся. Сына долго не было. Го Жуйжэнь встал. На веранде никого. Кругом такая тишина, что аж жутко. Лишь время от времени доносится издалека собачий лай. Го Жуйжэнь позвал сына. Ответа не последовало. Он прошел вдоль водосточной канавы с одной стороны дома и вроде как услышал чей-то плач, но звук быстро стих. Он был даосом и верил в существование потустороннего мира, а потому быстро прочитал мантру. Затем снова поднял голову, увидел, что на мостике впереди кто-то сидит, и позвал:

– Сынок!

Человек отозвался. И впрямь оказалось, что это Юнь. Го Жуйжэнь тогда удивился, спросил, почему сын не спит и выбежал на улицу. Го Юнь отвечал, что в доме слишком жарко, а на улице прохладно, он вышел остудиться. В тот день и правда стояла удушливая жара, так что Го Жуйжэнь поверил. Они перебросились еще парой фраз, а потом Го Жуйжэнь поторопил сына, чтоб тот шел домой, но Го Юнь не согласился, хотел еще немного проветриться в одиночестве. Го Жуйжэнь велел не задерживаться, а сам вернулся домой.

Неужели тогда Го Юнь так тихо, но горько плакал?!

5

Отношения между Го Юнем и Ян Пин были самыми заурядными. Сначала Го Юнь был непарной пташкой, одинокой, подавленной, да еще и напуганной. Ян Пин относилась к нему теплее остальных земляков. По вечерам с готовностью болтала с ним, а иногда они выходили прогуляться. Го Юнь разбирался в компьютерах и водил девушку в компьютерный клуб, учил ее выходить в Интернет, печатать иероглифы в системе «Уби»[6]. Потом на заводе, чтобы как-то скрасить будни сотрудников, тоже открыли свой мини-компьютерный клуб, где можно было выходить в Интернет, и они переместились туда.

На площади в Наньшане каждый вечер собирался народ: люди танцевали прямо под открытым небом, участвовали в караоке-боях, здесь же расставляли лотки с различными книгами и прессой, за вход нужно было заплатить три юаня. А на краю площади поставили телевизор и музыкальный центр, там за три юаня можно было спеть песню. Го Юнь пару раз водил туда Ян Пин, а еще они ходили в европейский ресторан пить кофе и вместе учились кататься на коньках.

Только когда Го Юнь перешел на другой завод, Ян Пин обнаружила, что не может без него. Го Юнь каждый день к ней наведывался. Тогда их отношения окончательно оформились. Го Юнь полушутя-полусерьезно спросил, выйдет ли она за него. Ян Пин без особых раздумий кивнула и промычала «угу». В тот вечер они пошли в парк, там на траве Го Юнь сгреб девушку в охапку, его руки шарили по ее спине, а дыхание стало тяжелым. Он уловил странный аромат. Тело словно было под напряжением, все кровеносные сосуды налились кровью. Его рука, дрожа, скользнула ей в вырез. Ян Пин закрыла глаза, пара заек отдались на милость охотнику, рука которого, словно факел, воспламенила ее, и все тело девушки охватил пожар, она ощутила удушливый жар, ей хотелось стонать. И в этом бушующем огне Ян Пин принесла себя в дар.

Два одиноких беспомощных человека только и могли, что греться друг о друга. Го Юнь, обнимая ее, почувствовал: то место, где он сидел, теперь принадлежало ему, в этом городе оно стало его «уголком». Ощущение неприкаянности перестало быть таким сильным. Он глубоко вдохнул благоухание травы и листвы и впервые почувствовал вкус близости. Это было счастливое переживание.

За полгода в Шэньчжэне у него ни разу не было ощущения, что какая-то вещь ему принадлежит. Даже маленький гвоздь на обочине и тот не имел к нему отношения, на всем было выгравировано незнакомое название «Шэньчжэнь». А Го Юнь словно бы постоянно сопротивлялся – сопротивлялся всему, что его окружало, вплоть до того, что сам себя изолировал. Он видел, как другие люди едят в залитых светом ресторанах, как они мчатся на такси, как они, одетые по моде, поспешно проходят мимо, и аромат духов разносится по ветру; он чувствовал, что живет в другом, далеком от их жизни мире. Он пошел в магазин; любой флакон туалетной воды стоит, как его месячная зарплата, если один раз поесть в ресторане и заказать при этом четыре-пять блюд, то ему потом придется вообще не есть и не пить двадцать дней, чтобы отбить эти деньги. Когда на улице от голода начинал бурчать живот, Го Юнь все равно не шел в бистро; когда горло пересыхало от жажды, он не покупал себе бутылку минералки – жалко было денег. Пускай в кармане и лежали деньги, но Го Юнь постоянно ощущал себя нищим. Таким нищим, что даже страшно. Он мертвой хваткой сжимал деньги в кармане, словно утопающий соломинку. Он всего лишь праздно шатающаяся в этом огромном городе тень, никто не смотрит ему в глаза, он лишний, этот мир давно уже его отверг. Только сжимая деньги, Го Юнь чувствовал, что у него есть силы идти, только так понимал, где он. Каждая сэкономленная сумма – плюс к его безопасности и утешению. Он тратил деньги только с Ян Пин, не мог позволить, чтобы девушка смотрела на него свысока. Но каждый раз, когда он тратил деньги, то напрягался так, словно из него выходил холодный воздух, словно из него выкачивали кровь.

Ян Пин заботилась о нем, любила его, с готовностью слушала рассказы о доме, сама рассказывала о детстве. Она была его благодетельницей, рядом с Ян Пин он становился нормальным, мог ощутить, что значит быть мужчиной. Чувство ужаса отступало, зато, словно пивная пена, на поверхность его мира всплывали другие вещи.

В тот вечер он крепко прижимал к себе девушку и дрожал всем телом. Вдалеке на улице Шэньнань в темноте скользил свет автомобильных фар, проехала одна машина, потом вторая, без остановки, чертя холодным белыми лучами линии. На строительной площадке с шумом заколачивали сваи, земля сотрясалась, а лампы накаливания заливали площадку ярким светом. И никто не знал, что в сердце темноты парень и девушка, приехавшие из глубинки, поддерживают друг друга, прильнув друг к другу. Этот мир, быстро двигающийся вперед широкими шагами, отказался от них, но заставил их плотнее прижаться друг к другу, смотреть на стремительные перемены вокруг, но при этом все сильнее удаляться от него. Они постоянно ощущали, что попали в чужой город, вспоминали о том, как жили в родной деревне без гроша в кармане, о потерянном тамошнем спокойствии. Деревня перестала быть материнской утробой для городов, непонятно в какой момент она превратилась в прислугу. Райская пора потерпела крах, подошла к концу, и прямо сейчас рождалась новая мировая история.

В тот вечер они почувствовали, что нуждаются друг в друге, оба жаждут тепла. Перед лицом этого города-колосса все вдруг превратилось в сон. Они обнимались крепче, глубже проникая в тела друг друга, а два сердца сжимались так сильно, что тяжело стало дышать.

С этой ночи их чувства стремительно накалялись, они доверились друг другу, обсуждали, как вернутся домой, говорили о будущем, как построят свой дом и заживут бедно, но безмятежно. Город перестал существовать, эта махина тихонько отступила, в мире остались лишь они вдвоем да ночной сад. Ян Пин и Го Юнь стали друг для друга гнездом – уютным любовным гнездышком.

6

Сегодня Го Жуйжэню и Лун Шанъин предстояла встреча с родителями той малышки – Жэнь Чуанем и Пэн Сяохуэй. Какая-то мистическая сила подталкивала Го Жуйжэня к действиям, после того как он получил известие о трагической гибели сына, Го Жуйжэнь просто не мог делать что-то осознанно, по собственной воле. Он отказывался верить, что сын, уехавший из дома всего пару дней назад, покончил с собой. И уж тем более не мог поверить, что сын мог сбросить чью-то дочку с моста. Он знал своего ребенка и понимал, зачем сын в этот раз покинул родную деревню. Го Юнь всегда был покладистым, отродясь ни с кем не ссорился, характер как у девчонки. Но из Гуанчжоу примчалась орда журналистов, они привезли в Хуанбаобао газету. Го Юнь прочел отчет…

Газетный заголовок был напечатан огромными черными иероглифами, словно дацзыбао[7] в прошлом: «Злодей украл трехлетнюю малышку и сбросил ее с пешеходного моста». А сам текст такой: «Как выяснила наша газета, девочка трех лет и девяти месяцев от роду вместе с матерью приехала из провинции Хунань в Гуанчжоу, где воссоединилась с работавшим здесь отцом. Позавчера она впервые пошла в детский садик в Гуанчжоу, а вчера незнакомый мужчина, шедший навстречу, схватил ребенка и скинул с пешеходного моста. Девочка до сих пор в больнице между жизнью и смертью…

Как сообщила женщина по фамилии Чжоу, ожидавшая автобус на остановке, вчера в половине одиннадцатого утра она услышала какой-то шум, доносившийся с пешеходного моста, а следом увидела, как оттуда скинули некий предмет: "Я до сих пор не могу поверить, что скинули ребенка!" Малышка упала головой вниз между двумя автобусами. Затем гражданка Чжоу наблюдала, как мужчина спрыгнул с пешеходного моста и расшиб в кровь голову. Вскоре прибежала с криками о помощи и вся в слезах мать ребенка.

Прохожие, оказавшиеся свидетелями этой сцены, помогли убитой горем матери позвонить в службу спасения и попробовали поймать такси. Поскольку такси не было, то прохожие тормознули частный джип. Владелец машины, узнав о случившемся, загрузил в салон умирающего ребенка и несчастную мать и повез их в ближайшую третью больницу при университете имени Сунь Ятсена.

Врачи отделения "скорой помощи" сообщили журналисту, что, когда девочку доставили к ним, она уже впала в кому, на левой стороне черепа девочки образовалась глубокая вмятина, а когда привезли мужчину, спрыгнувшего с моста, то зрачки его уже не реагировали на свет, а дыхание и сердце остановились.

Журналист немедленно отправился на место происшествия, на мостовой виднелись две лужи крови и валялись детские сандалики. Очевидец трагедии, господин Ма, рассказал, что в момент трагедии он на пешеходном мосту раскладывал товары на лотке. Поскольку погода сравнительно жаркая, на мосту было мало народу, не считая нескольких лоточников, и особое внимание привлекли мать с девочкой. Господин Ма сообщил: "Мать шла впереди и одной рукой везла детский велосипед, а во второй несла овощи. Девочка весело прыгала за ней, то и дело глядя с пешеходного моста на поток машин внизу". Спустя несколько минут господин Ма внезапно услышал громкий крик: "Что вы делаете?! Немедленно отдайте мне моего ребенка!" Он поднял голову и увидел, что парень в клетчатой рубашке с короткими рукавами и в джинсах стоит рядом с ограждением, прижимая к себе ребенка. "Тот человек был от меня в нескольких метрах, он перегнулся через перила, крепко прижимая к себе девочку, и, услышав крики матери, сказал лишь: «Сестрица, ты уж прости меня!» А потом он внезапно бросил девочку с моста!" Господин Ма хотел в тот момент подскочить и вырвать из рук злоумышленника ребенка, но не успел. "Я не успел пробежать и нескольких шагов, а тот парень внезапно сиганул с моста. Мать девочки бросила велосипед и покупки и как сумасшедшая помчалась по ступенькам вниз…"»

Го Жуйжэнь читал эти строки, словно бы сквозь сон. Ему казалось, что это, разумеется, какая-то ошибка. Тот парень, возможно, нашел или украл документы Го Юня, возможно, все было не так, газеты все переврали, может быть, Го Юня в поезде или в гостинице чем-то опоили, его одурманили, в противном случае он не сотворил бы подобного. Может быть, это всего лишь кошмар, а завтра все снова встанет на свои места.

Лун Шанъин, услышав новости, разрыдалась; плакала без остановки, не могла ни есть, ни пить, а когда немного успокоилась, то спросила у журналистов, что такое пешеходный мост. Когда ей объяснили, что это надземный пешеходный переход, снова спросила: «А вы видели мясо с перцем, которое вез с собой Го Юнь, оно на мосту осталось?» Мясо с перцем было любимым блюдом сына, и перед отъездом мать собственноручно приготовила его ему в дорогу.

Го Юнь был надеждой всей семьи. Лун Шанъин родила пятерых детей, один сын умер в младенчестве, две дочери вышли замуж, старший сын Го И живет под боком, весь больной-пребольной. Услышав страшную весть, Го И свалился в обморок прямо в поле.

Журналист одного гуанчжоуского издания увидел, что семья Го действительно нищая, у них нет денег даже на поездку в Гуанчжоу, и связался со своим руководством, после чего редакция решила оплатить Го Жуйжэню и Лун Шанъин поездку, чтобы те увидели сына в последний раз. Когда показали труп Го Юня, сомнений не осталось: погибший и впрямь их сын. Го Жуйжэнь опознал сына, однако не мог принять трагических событий. Вторым делом он решил встретиться с родителями той девчушки и попросить прощения. Они безо всякой на то причины лишились дочери, сын перед их семьей очень провинился, Го Жуйжэнь не мог не пойти и не извиниться за сына. Но он не имел ни малейшего понятия, как попросить прощения и как отреагируют родители девочки.

7

Го Юнь сегодня пошел с отцом на поле копать картошку. Он впереди работал мотыгой, переворачивал комья земли так, что корни оказывались наверху, а ботва внизу и в земле проглядывали клубни. Когда он еще раз ударял мотыгой, то старался не попасть по клубням – от сильного удара комья земли отделялись от клубней. Го Юнь копал, а отец позади него собирал урожай, через какое-то время плетеная бамбуковая корзина наполнилась целиком. Мать принесла еще одну и тоже присела на корточки и принялась собирать картошку. Некоторые клубни засели глубоко под землей, Го Жуйжэнь глубже вскапывал землю маленькой мотыгой. Клубни и земля близки по цвету, поэтому картошку внутри больших комьев земли можно обнаружить, только если разбить эти комья.

Го Жуйжэнь спросил у сына: если он и впрямь раздумал ехать на заработки, то на что жить собирается?

Го Юнь ответил:

– Я над этим думал. Отсюда недалеко до уездного города. Я там арендую ларек и займусь ремонтом. Я, пока работал на заводе в Кайпине, научился ремонтировать музыкальные центры, DVD-плееры, телевизоры, причем довольно хорошо.

Го Жуйжэнь сказал:

– Я верю, что у тебя все получится.

Го Юнь представил отцу подробные расчеты; пока считал, перестал копать, прикрыл глаза и выпрямился.

На самом деле он давно уже посчитал; через три дня после возвращения съездил в уездный город и все разузнал, вернулся домой и подсчитал. Хотя он планировал вернуться и жить в родной деревне, но ведь и умение, приобретенное вдали от дома, может пригодится. Нужно было сейчас обсудить все с отцом, озвучить ему сумму, чтобы старик понял, что он задумал, и одобрил его выбор. Го Юнь отчитался, сколько будет стоить аренда ларька и сколько придется платить налогов, они с отцом еще раз все подсчитали, сначала расходы, а потом доходы, прикинули: когда дело пойдет, сколько в день можно чинить музыкальных центров, телевизоров и DVD-плееров, сколько составит ежемесячная выручка, сколько останется после всех расходов. Это и будет их прибыль.

Остаток у них получался разный. У Го Жуйжэня оставалось всего двести юаней, а у Го Юня – четыреста-пятьсот, а все из-за того, что они по-разному считали количество техники, которую можно чинить за день. Прогнозы Го Юня были довольно оптимистичными, а вот у Го Жуйжэня получалось, что технику понесут ремонтировать только во время новогодних праздников. В обычное время все эти вещи стояли в домах просто для красоты, сломались так сломались. Во-первых, не было денег на ремонт, некоторым на масло и соль-то не хватало – тяжело, а во-вторых, лень было куда-то тащиться. На новогодние праздники собиралась вся семья, хотелось какого-то оживления, и тогда сломанную технику несли ремонтировать, пусть денег и не хватало, но на этом экономить нельзя.

Го Юнь сказал, что это в Хуанбаобао так, а в городе иначе, разве ж можно сравнить количество людей при деньгах в деревнях и в городах? Десять, а то и сотня деревень не сравнится с одной улицей. С этим Го Жуйжэнь согласился, но деньги, пока они в руки не попали, не подсчитаешь, временная работа – совсем другое: каждый месяц приходишь, а тебе в условленное время выдают тысячу юаней, если вычесть все расходы, то останется пять сотен, стабильная сумма безо всяких рисков.

Го Юнь подумал про себя: «Ты даже не представляешь, как я экономил обычно, в Шэньчжэне чуть расслабишься – и тысяча, а то и две-три улетят в мгновение ока». Он чуть было не сказал, что у него появилась девушка и теперь от той тысячи почти ничего и не остается. Но он не мог признаться в этом отцу, поскольку дал обещание.

Отец услышал, что сын лишь молча вздыхает.

Го Юнь не отвечал, но понимал, что внутри что-то разбилось. Что конкретно, он и сам сразу не понял, лишь чувствовал, что его точка зрения внезапно поменялась. Он вдруг осознал, что все места для него временные. В родном гнезде в деревне Хуанбаобао он проводил времени меньше, чем на чужбине. А вероятность вернуться сюда таяла с каждым днем. Так где же его пристанище? Или он всю жизнь так и будет скитаться по свету? На глазах выступили слезы, он тайком смахнул их, но слезы показались вновь, вот ведь позор.

Чтобы построить дом, нужно снова куда-то ехать. Как минимум на полгода. И вернуться он сможет только тогда, когда заработает недостающую сумму.

Он вспомнил, что когда только-только вернулся домой, то был очень доволен, а через пару дней приуныл. Почему его поколению невозможно быть просто крестьянами? Такое впечатление, что есть лишь один выход – ехать куда-то на заработки. Молодежь из деревень почти вся уехала, все рванули в Гуандун. В район дельты реки Чжуцзян[8] хлынул людской поток, получился настоящий муравейник. Порой Го Юнь и себя ощущал муравьишкой. Среди городских многоэтажек люди казались такими крошечными, а их будущее – таким туманным. Некоторые бешено скупали лотерейные билеты. Го Юнь тоже попробовал пару раз, но потом отказался от этой идеи. Он вовсе не жаждал разбогатеть, просто хотел обрести тихое пристанище и вести нормальную жизнь.

Как раз в тот момент, когда отец и сын молчали, поспешно прибежала Лун Шанъин. Ее затрудненное дыхание было слышно издалека. Го Юнь перестал копать и смотрел, как мать размахивает руками. Поскольку она растолстела, то при беге всегда сильно размахивала руками – левой-правой, левой-правой. Го Жуйжэнь увидел, как жена карабкается на холм, и закричал:

– Что случилось? Куда несешься?

Лун Шанъин страдала от гипертонии, если в шестьдесят один год так мчится, значит, что-то случилось. Отец и сын, глядя на нее, забеспокоились.

Оказалось, что скончался двоюродный третий дедушка Го Юня, приходившийся Го Жуйжэню дядей. Утром он испустил дух, и вот пришла скорбная весть. Услышав, что Лун Шанъин, задыхаясь, тараторит, что дядя умер, Го Жуйжэнь вздрогнул, он уже и думать не мог о том, чтобы копать картошку. Они вскинули мотыги на плечо, взвалили корзины и поспешили домой.

Мимо пролетела черная птица, небо только-только нахмурилось и еще пропускало жидкие солнечные лучи, которые освещали их кислые лица. На холме, где отродясь не росла трава, на поверхности известняка выступил белый свет. А вдалеке виднелись хаотично расположенные домики Хуанбаобао: черная черепица, серые бетонные стены, красные необожженные кирпичи, бурые деревянные стены сливались с зелеными деревьями и серой землей, словно путаные мысли, никакого порядка. Узкая глинистая дорожка вилась по холму, все трое задыхались от быстрой ходьбы. У Лун Шанъин куртка промокла насквозь; Го Юнь снял с себя клетчатую рубашку, остался с голым торсом, а рубашку повязал на пояс, и она подпрыгивала в такт его шагам.

Третий дедушка Го Юня умер от инсульта, но не сразу – одиннадцать дней пролежал и только потом испустил дух. Когда Го Юнь с родителями пришли в дом дедушки, того уже одели, на пол насыпали песок, сверху кинули бамбуковую циновку, постелили хлопчатобумажную простыню, на которую уложили на спину покойника. Лицо его накрыли носовым платком, под голову положили петуха, сделанного из ткани, черные полотняные сапоги, острые концы которых торчат вверх, казались огромными и были сшиты между собой красной нитью. Тело старика накрыли черным саваном долголетия с вышитыми на нем разноцветными шелковыми нитями чудовищами, ликами людей и причудливыми цветами.

Хотя родные и знали, что старик при смерти, и уже подготовились, но, когда все произошло, начался хаос. Туда-сюда сновали люди, причем сплошь пожилые. Старика в последний путь провожали такие же, как он, старики, и все наперебой охали. Старший сын, уже отметивший пятидесятилетие, не успел переодеться в холщовое траурное одеяние, он присел в ногах у старика и начал класть земные поклоны. Го Юнь вошел в комнату и тоже трижды поклонился покойному. Также поклонившись, Го Жуйжэнь приподнял платок на лице покойного, чтобы в последний раз взглянуть на дядюшку. Вздохнув, он помог зажечь лампады, воскурить фимиам и накрыть на стол. На маленьком квадратном столике расставили мясные блюда и чай и передвинули его в ноги к покойному. Го Жуйжэнь на листе белой бумаги написал имя покойного, затем воткнул две ароматические палочки в редьку, которую поставил перед маленьким столиком. Он исповедовал даосизм, а в тридцать лет даже учился, как проводить заупокойную службу, и умел молитвой избавлять умершего от мучений в потустороннем мире.

Поскольку старик уже справил семидесятилетие, то в деревне это считалось «радостными проводами»[9]. Дочерей у старика не было, поэтому несколько его невесток поголосили немного и успокоились. Во время заупокойной службы им еще придется поплакать. Есть кому плакать или нет – это не такой уж важный вопрос, важнее всего, что в день похорон некому было выносить гроб. Гроб заполняли известью, чтобы поднять его, требовалось шестнадцать молодых крепких парней. Но все парни уехали на заработки, в деревне остались только старики и дети. Семья покойного пригласила несколько парнишек возраста внуков старика, но по правилам они могли лишь оплакивать умершего, а гроб носить им не полагалось. Если и впрямь не получится найти подходящих людей, то придется нанимать на стороне.

Целое поколение деревенских парней разъехалось, даже гроб нести некому, приходится нанимать посторонних носильщиков за деньги, вот ведь позор!

Го Юнь приходился покойному внучатым племянником и вообще-то тоже должен был оплакивать старика, но раз гроб нести некому, то придется ему. Роста он был невысокого, да и не слишком сильный, а нужно такой тяжеленный гроб тащить до кладбища – настоящее испытание для него.

Во время похорон обычно спокойная деревня Хуанбаобао оживлялась: играли на сона[10], били в барабаны, запускали петарды и обустраивали погребальный зал, где выставляли гроб с покойником. Особенно старались даосы: они, облачившись в черные даосские одеяния, окружали гроб и совершали заупокойную службу, размахивали мухогонками, распевали песни, дарующие душе утешение. Только что человек был в мире живых – и вот он уже в мире мертвых. Пели-пели, и тут у одного молодого даоса зазвонил мобильник, он отошел в сторонку ответить. Еще кто-то умер, привалила работенка, их пригласили пойти отслужить заупокойную.

Проститься в основном пришли старики; когда видишь, как одни старики провожают в последний путь другого старика, то становится грустно. Даос спел: «Огонь не может полностью сжечь траву, весенние ветры снова дают ей жизнь»[11]; «Утренним дождем в Вэйчэне чуть пыльца увлажнена. Зелены у дома тени, свежесть ив обновлена»[12]. Танские стихи превратились здесь в скорбные траурные песни.

Го Юнь встретил много родственников. С младшей двоюродной сестрой Го Цзин они вместе росли, Го Юнь был ее старше, но поскольку пришлось на два года бросить школу, то они доучивались в средней школе вместе. Они оба хотели поступить в профтехучилище, но провалились на экзаменах. Го Цзин как увидела его, так сразу прицепилась:

– Говорят, у тебя там девушка появилась?

Го Юнь отнекивался, но Го Цзин не отставала:

– А я слышала, что появилась. Почему не привез ее сюда познакомиться?

Го Юнь глянул на сестру и понял, что она хитростью выманивает ответ, но не рискнул проговориться, а потому упрямо твердил, что никакой девушки нет. Сестренка увидела, что он не особо расположен к разговорам, повернулась и ушла по другим делам. Она тоже заработала на юге кое-какие деньги. Да, женщины тоже могут подзаработать, только деньги эти почти всегда «грязные». Однако в деревне уже привыкли и не осуждают, как говорится: «Только в развитии непреложная истина»[13]; и в деревне считали, что самое главное – вернуться домой с деньгами, а остальное уже неважно.

Один двоюродный брат, увидев, что приехало столько родственников, решил воспользоваться этой возможностью для постройки дома, а то потом все разъедутся, трудно будет найти помощников. Он решил класть фундамент на следующий день после похорон третьего дедушки. Го Юня тоже позвали. Брат сказал, мол, если ты не торопишься уехать, то помоги мне пару дней, когда сам будешь строить дом, я тебе тоже помогу. Го Юнь, разумеется, согласился. Хотя погода стояла жаркая, ранний рис уже давно собрали, поздний рис поспевал, и наступил перерыв в сельскохозяйственных работах. Самое время строить дом. В деревне строительство дома – большое событие, не просто близкие родственники приходили помогать и поздравлять, но и все дальние тоже, если на важное событие собирается мало людей, то это плохое предзнаменование.

Во время трапезы зрелище было грандиозное: под временным бамбуковым навесом обустроили глиняный очаг, на который поставили такой огромный котел, что в нем можно было целиком сварить свинью. Дрова из корней дерева горели багряным цветом, легкий дымок вился в воздухе над деревней, а над котлом пар поднимался, словно облако, и быстро рассеивался под навесом. Родня расставила больше десяти узких столов, которые ломились от угощений, без конца запускали петарды, постоянно прибывали все новые и новые дальние родственники, которые тоже отбивали поклоны перед гробом. Похороны действительно чем-то напоминали свадьбу[14].

8

Го Жуйжэнь, Лун Шанъин и Чжан Тун отправились в Гуанчжоу, и все расходы на поездку целиком взяла на себя редакция газеты.

В дальний путь старики оделись поофициальнее, Го Жуйжэнь поменял бессменную старую фуражку на новую, которую привез Го Юнь, а брюки из грубой ткани подпоясал красной веревкой. Лун Шанъин скинула старые пластиковые шлепанцы и надела новые армейские ботинки, а на пояс повязала белое полотенце. На самом деле ничего нового они не нашли, красный жакет, купленный Го Юнем, матери было жалко, и они оделись с ног до головы в старую холщовую одежду.

Го Жуйжэнь отыскал домовую книгу, вытащил из кармана старую ручку, дрожа поднес ее ко рту, послюнил стержень, а потом дрожащей рукой вывел: «Несчастный сыночек мой Юнь, папа с мамой приехали, покойся с миром». Иероглифы получились кривыми, почти неразборчивыми. Когда старик дописал иероглифы, слезы ручьем хлынул из глаз. Он спрятал домовую книгу, сложил в клетчатый баул кое-какую старую одежду и позвал благоверную.

Их троих пришли проводить несколько односельчан и, утешая, проводили аж до края деревни. Когда они проходили мимо чужих дворов, старики выходили, прощались, желали доброго пути.

Дорожка, которая вела из деревни, сплошь грязь да колдобины. Го Жуйжэнь ходил не слишком твердо и за километр пути, постоянно проваливаясь в грязь, испачкал штанины.

Семь дней назад солнце освещало все вокруг. Го Жуйжэнь и Лун Шанъин по этой же дорожке провожали сына в дальние края на заработки, на их глазах сын сел тогда в рейсовый автобус до Гуйяна; автобус поднял облачко пыли и умчался прочь. А теперь, спустя семь дней, свинцовые тучи затянули небо, все та же дорога, все тот же автобус, только едут они на похороны сына. Двадцать с лишним лет назад Го Жуйжэнь и сам ездил в Ханчжоу на заработки и проходил по этой же дорожке, а через два года вернулся домой, чтобы заботиться о новорожденном Го Юне, после чего уже никогда не покидал родную деревню. Эта дорожка связывала с далеким и незнакомым миром. Но что это за дорога для крестьян, которые уезжали из Хуанбаобао?

Лун Шанъин вообще никуда из деревни не выезжала. Она вспоминала, когда в последний раз касалась лица сына, его рук и ног. Нужно пойти попросить прощения у той семьи. А Го Жуйжэнь, будучи даосом, хотел зазвать дух умершего сына обратно в Хуанбаобао, чтобы душа сына не скиталась в одиночестве на чужбине.

Вечером того дня, когда они добрались до Гуанчжоу, журналист повез их троих под тот самый пешеходный мост. Автомобиль только остановился, а Го Жуйжэнь и Лун Шанъин уже открыли двери. Лун Шанъин смахнула бесконечные слезы с давно уже мокрого лица и задрала голову, глядя на пешеходный мост, тот самый, о котором впервые услышала, который столько раз представляла и рисовала в своем воображении. Высокий, крепкий, горделивый, этот образ причинял ей сильную боль, заставлял плакать, в ее глазах плескалось непонимание и замешательство. Она ахнула и заголосила:

– Сыночка, мама к тебе приехала! Ты зачем прыгнул с этого моста?

Она все рыдала и задирала голову, глядя на перила моста, словно бы ее сынок все еще стоял там и никуда не прыгал, словно бы ничего еще не случилось и она могла предотвратить трагедию.

Го Жуйжэнь вышел из такси, и ноги его подкосились, он оперся на Чжан Туна и нетвердой походкой добрел до моста. До нужного места вроде как всего ничего, буквально один шаг, вот только сделать этот шаг Го Жуйжэнь не мог. Сердце глухо колотилось, выскакивая из груди, его мучила одышка, несколько раз старик чуть было не упал. Журналист показал им точное место, куда спрыгнул Го Юнь, Го Жуйжэнь остановился там, велел Чжан Туну достать фимиам и ритуальные деньги, а сам принялся шарить по карманам и через какое-то время вытащил зажигалку; потом внезапно упал на колени, заливаясь слезами, и дрожащей рукой стал по одной банкноте поджигать ритуальные деньги. Он молча смотрел, как бумага в огне танцует, извивается, словно какое-то потустороннее осмысленное существо, которое внезапно показало свой истинный лик. В языках пламени бумага быстро из желтой превращалась в черную, рассыпалась в пепел, чудесным образом становясь такой легкой, что ее подхватывал ветер. Это был обряд призыва души. Затем Го Жуйжэнь начал еще один ритуал. Он достал белый траурный флажок и встал перед горящими ритуальными деньгами, слегка согнув колени, и чуть было не упал. Журналист, стоявший рядом, тут же подхватил его под локоть, старик удержался на ногах, а потом с белым траурным флажком в руках принялся ходить кругами вокруг костра, распевая песню, в которой излил всю свою тоску; мотив ее был трогательным и печальным. Лун Шанъин встала на колени рядом с костром и запричитала:

– Сына, мама приехала повидать тебя… мама отвезет тебя домой.

Она достала белое полотенце и стала вытирать слезы, не переставая при этом плакать, и в конце концов обмякла и уселась прямо на землю.

Го Жуйжэнь перестал ходить кругами, остановился в том же месте, где только что стоял на коленях, и снова плюхнулся на колени, сложив руки в приветственном жесте. Зять Чжан Тун тоже опустился на колени. Го Жуйжэнь громко сказал:

– Сына, мы с мамой заберем тебя домой.

Многочисленные прохожие стали на них коситься. Трое деревенских жителей, один подпоясанный красной веревкой, другая с белым полотенцем на талии, одетые как капуста, кричат что-то странное, да еще и плачут. Некоторые прохожие озадаченно останавливались, но большинство не удивлялись этой странности и, не замедляя шаг, проходили мимо с каменными лицами.

Они снова сели в такси. Го Жуйжэнь и Лун Шанъин опустили окна, повернули головы и глазели на пешеходный мост, пока тот не скрылся из виду. Теперь неоновые огни, заполонившие улицу, ярко освещали дома, машины и прохожих, а мрачный силуэт пешеходного моста растворился в потоке света, словно тень. Слезы стариков тоже поблескивали в ночи, как жемчужины, переливаясь разными красками в ярких огнях.

9

Го Юнь все сильнее ощущал, что не может торчать в Хуанбаобао, он здесь лишний, да еще и ненормальный. Все чем-то заняты, молодежь уезжает все дальше и дальше от дома, словно бы чем дальше, тем больше денег заработаешь. Часто доносили слухи, мол, такой-то в таком-то месте разбогател, стал директором и начальником, продвинулся. Все это пустые мечты односельчан, их выдумки. В действительности было очень мало тех, кто продвигался по карьерной лестнице. Те, кто уезжал на заработки, по возвращении из тщеславия рассказывали о том, как им хорошо живется, и никогда о том, что плохо. В поле теперь работали только старики, а молодежь прохлаждалась по домам, вызывая лишь странные взгляды.

Го Юня уже спрашивали, мол, когда поедешь, скоро ли отправишься на заработки? Раньше он и правда на праздниках гостил недолго, все грезил о деньгах, поживет пару дней – и обратно, но в этот раз все было не так. Он ведь решил уволиться и вернуться домой, построить дом и больше никуда не ездить. Но Го Юнь впервые ощутил, что родная деревня не может его принять, словно бы он нарушил какое-то правило, поплыл против течения. Он почувствовал, что уже не всецело принадлежит Хуанбаобао, старики считают его гостем из дальних мест, который приезжает, лишь чтобы повидаться с родными.

Го Юнь испытывал все более сильный стресс. Он не мог больше противостоять расспросам Ян Пин, но и дома не мог оставаться. Снова ехать работать? До нового года еще шесть месяцев, можно заработать три тысячи юаней и вернуться построить дом. Но если вернется в Шэньчжэнь, то с Ян Пин особо ничего не скопит. А если поехать в другое место, то он будет ужасно скучать по ней. Что же делать? У Го Юня даже к старшему брату не было настроения сходить; после возвращения братья толком и не поговорили.

Судьба, похоже, полна загадок. Сам-то Го Юнь считал, что уже сделал выбор и вернулся в родную деревню. Но загадочная сила в тот момент отталкивала, и он в итоге принял решение уехать. В этот момент он подумал о Гуанчжоу.

Гуанчжоу не был незнакомым местом для Го Юня. Когда он ехал на заработки в Кайпин, то ссаживался с поезда в Гуанчжоу, так что проездом он в Гуанчжоу уже бывал.

Когда Го Юнь в первый раз возвращался домой на Новый год, то вместе с толпой других таких же желающих добрался до вокзала в Гуанчжоу. На площади перед вокзалом люди теснились, словно пельмени в котле, все они постоянно перемещались, кое-где головы превращались в сплошной черный поток; некоторые люди топтались на месте, некоторые бесцельно слонялись, словно безголовые мухи тыкаясь из стороны в сторону, некоторые внезапно начинали бежать, суетились, в мгновение ока растворялись в толпе…

Го Юнь лишь на короткое время влился в людской поток, ему еще нужно было купить билет до дома. Он был одной из безголовых мух.

В кассах билеты кончились еще несколько дней назад. Го Юнь вышел из кассового зала удрученный и расстроенный. За ним по пятам следовал спекулянт, который спросил, куда Го Юню нужно, и, получив ответ, извлек из пачки билет до Гуйяна. Го Юнь был поражен. Он дотронулся до билета; спекулянт отставил мизинец и большой палец в разные стороны, согнув остальные три пальца[15]. Го Юнь сначала не понял, что тот имел в виду. Спекулянт пояснил: «Шестьсот юаней, без торга». В три раза дороже официальной цены. Го Юню и за месяц тяжелого труда таких деньжищ не заработать. Он с горечью покачал головой.

Он был в людском потоке безголовой мухой, тыкался то в одну сторону, то в другую, не обращая внимания на то, что живот урчит от голода, на то, что сгущаются сумерки и ветер становится все холоднее и холоднее.

Го Юнь уже совершенно выбился из сил, желание вернуться домой придавало сил, он искал билет до дома, словно иголку в стоге сена. Только когда перед глазами все поплыло, он обнаружил, что наступила глухая ночь. Нужно было найти место, где передохнуть и где перекусить. Тут он вспомнил о людях, настойчиво предлагавших место в общежитии. Они поднимали вверх таблички, на которых было написано, что койко-место стоит десять юаней и общежитие в пяти минутах от вокзала, а некоторые даже заявляли, что могут помочь забронировать билет.

Го Юнь буквально ощупью нашел табличку, рекламирующую маленькую гостиницу при воинской части. Держала ее в руках круглолицая девушка, которая показалась ему довольно надежной, поэтому он сам подошел и спросил, сколько стоит койко-место. Девушка тут же ответила, что их гостиница с радостью принимает рабочих, стоимость для всех одинаковая – десять юаней, и можно заказать билет на поезд. Лицо Го Юня озарилось от радости. Только сейчас он ощутил, что кожа на лице за день буквально одеревенела, теперь же выражение лица сменилось и мышцы расслабились.

Го Юнь знал, что развелось слишком много обманщиков, и с опаской спросил, далеко ли гостиница от вокзала. Девушка затараторила:

– Да мы ближе всех, за десять минут можно добраться. Есть развозка.

Го Юнь окончательно выдохнул и, взвалив на спину плетеный мешок, встал рядом с девушкой. Спустя две-три минуты вокруг девушки собралось еще четверо или пятеро работяг. Девушка подняла табличку повыше и повела их в сторону площади.

На краю площади ждал старенький микроавтобус. Они сели в него. Микроавтобус уже был забит под завязку. Го Юнь сел в самый конец, и вскоре автобус тронулся, развернулся на площади, потом доехал до перекрестка, повернул налево и двинулся на север.

Ехали они долго. Десять минут прошли уже давным-давно. Машин на дороге становилось все меньше, освещение делалось все более тусклым. Го Юнь начал тревожиться. Через сорок минут они оказались на почти не освещенной дороге с редкими уличными фонарями; микроавтобус повернул в темноте и внезапно оказался перед воротами, а на стене большими позолоченными иероглифами был выведен номер военной части. Тревога в душе Го Юня вновь стихла.

Микроавтобус проехал в ворота, снова резко развернулся и въехал в небольшой проулок. Во время разворота Го Юнь увидел впереди еще одни ворота – это и был настоящий въезд на территорию воинской части.

Пока он пребывал в нерешительности, микроавтобус снова повернул, резко затормозил и остановился.

Двери микроавтобуса еще не открылись, а его уже взяли в кольцо мужики в камуфляже. Когда пассажиры стали высаживаться из микроавтобуса, эти мужики разделились на две шеренги и направили пассажиров сквозь строй, приветствуя их, при этом практически насильственно забирали багаж, который понесли в одноэтажный барак. Когда Го Юнь увидел происходящее, то и ему пришлось отдать свои вещи какому-то здоровенному парню.

Пассажиры автобуса вслед за своим багажом тоже направились в барак, правда, двое или трое решили, что им происходящее не нравится, и с вещами стояли во дворе, тогда парни в камуфляже окружили их и потребовали, чтобы те зашли и зарегистрировались. Кто-то не согласился, и тогда парни в камуфляже насильно отняли багаж и после короткой перебранки, осыпая ударами кулаков, затолкали работяг в барак.

Бородатый мужик средних лет объявил:

– Вы наши гости, побыстрее регистрируйтесь. С каждого сорок юаней за ночь.

Кто-то запротестовал:

– Говорили же, десять!

Мужик скосил глаза:

– Это кто вам такое сказал? А проезд бесплатный, что ли? А наши услуги? Поменьше нойте, побыстрее платите. А те, кому нужны билеты, – раскошеливайтесь, а то не достанется. – Он ткнул пальцем в возмущавшегося рабочего: – А персонально для тебя пятьдесят юаней. Не хочешь – ночуй в другом месте.

Тот взял вещи и собрался было выйти, как на него, словно рой ос, налетела толпа парней в камуфляже, которые принялись избивать его руками и ногами.

Никто даже не пискнул. Го Юнь и все остальные послушно отдали деньги. Тем, кому нужно было заказать билет, пришлось заплатить за три-четыре ночи, а к цене билета еще приплюсовали и сервисный сбор. Го Юнь не рискнул бронировать билет. Он размышлял лишь о том, как бы побыстрее слинять отсюда.

Вечером микроавтобус привозил все новых и новых молодых работяг. Го Юнь слышал в бараке звуки потасовки, громкую ругань, истошные вопли. Один парень выскочил из барака и выбежал в проулок, за ним бросились в погоню четверо или пятеро военных, он моментально оказался у ворот, но тут вверх взвилась черная тень и беглеца ударили по затылку каким-то предметом, похожим на палку; он тут же рухнул на землю и больше не издавал ни звука…

Тот случай глубоко запечатлелся в памяти Го Юня. Он испытывал инстинктивный ужас перед Гуанчжоу.

Во второй раз он попал в Гуанчжоу, когда решил уехать из Кайпина и поискать в большом городе возможностей для роста. В Кайпине он прочел в одной газете объявление о найме, позвонил, расспросил, как и что, его пригласили работать в Гуанчжоу, обещали зарплату больше тысячи юаней. Го Юнь с этой газетой приехал в Гуанчжоу, нашел по указанному в объявлении адресу агентство по найму; девушка-менеджер узнала цель визита, посмотрела документы и сказала, что одна фабрика как раз набирает рабочих, зарплата тысяча двести юаней, но есть испытательный срок. Го Юнь воспринял случившееся как манну небесную; девушка куда-то позвонила, продиктовала его имя, на том конце провода согласились взять его на испытательный срок и велели срочно приступать к работе. Девушка, согласно правилам агентства, взяла с него шестьсот юаней за устройство на работу, но сказала: если после испытательного срока его не возьмут, то вернут триста юаней.

Го Юнь нашел фабрику. Она располагалась в маленьком здании, где его тепло встретили два каких-то мужика. Опять же, согласно правилам, они потребовали для начала выложить шестьсот юаней – триста в залог, триста в качестве оплаты за обучение, паспорт тоже нужно было отдать в залог. Увидев, что Го Юнь засомневался, они рассказали, что это центр повышения квалификации при фабрике, а сама фабрика очень большая. Го Юнь в одной комнате вместе с группой парней вспарывал швы, а в другой комнате группа девушек снова их сшивала так, чтобы получился мешок. Через три дня Го Юня уволили, объяснив, что он слишком медлительный и не подходит для такой работы. Он получил залог – правда, в размере ста юаней – вместе с паспортом и в расстроенных чувствах уехал.

Го Юнь пошел в агентство по найму и попросил вернуть деньги, но девушка-менеджер объяснила, что деньги не вернут, она может поискать ему другую работу, но если его уволят, то с агентства взятки гладки. Го Юнь расстроился, на глазах выступили слезы, у него обманом выманили все деньги, что были при нем. В тот момент он ощутил, что зашел в жизненный тупик, он беспомощен и одинок. Двое громил стояли у дверей, глядя, как он оглядывается на каждом шагу, их свирепые взгляды хлестали его, словно плеть. Го Юнь шел по асфальту на мягких ватных ногах. Он словно бы превратился в бумажный кораблик, который вышвырнуло в необъятный океан. В этом мире безопасно лишь в родной деревне Хуанбаобао, только там его гнездо. Но где это гнездо сейчас? В реальном мире оно такое крошечное и такое далекое.

Еще раз ехать в Гуанчжоу на заработки Го Юню совершенно не хотелось, его начали мучать болезненные воспоминания. Каждую ночь он ворочался с боку на бок, не в силах уснуть. Он никак не мог взять в толк: ведь те люди, что его обидели, на самом деле, как и он, занимают самую низкую ступеньку общества, все они приехали на заработки, как же у них рука поднялась обидеть себе подобного? Го Юнь не хотел рассказывать о неприятном опыте домашним, чтобы их не пугать.

10

Го Жуйжэнь и Лун Шанъин внезапно стали чьими-то врагами. Семью своих «врагов» они не знали. Го Жуйжэнь не мог себе представить, какую ненависть к нему испытывают эти люди и как ему с ней справится. Его мозг одеревенел, ни одной мысли, лишь пустота. Но, по совести, нужно было отправиться к родным девочки извиниться. Почему сын такое сотворил? Го Жуйжэнь не мог найти рационального объяснения, придумал множество причин, но ни одной убедительной. С таким сложным вопросом его семья несколько поколений не сталкивалась.

Они уехали от злополучного пешеходного моста, а в одиннадцать вечера такси остановилось в жилом районе Хуаган. Лун Шанъин вытерла слезы и вслед за мужем вылезла из машины.

Семья девочки жила здесь. Ее родители, Жэнь Чуань и Пэн Сяохуэй, сняли двухкомнатную квартирку. Журналист и Чжан Тун помогли старикам подняться, и журналист позвонил в дверь. Внутри раздался голос Жэнь Чуаня. После некоторой заминки дверь со скрипом открылась. Отец малышки высунул голову, на его лице по-прежнему застыло скорбное выражение. Он недоверчиво уставился на них. Го Жуйжэнь и Лун Шанъин тут же вышли вперед:

– Мы пришли извиниться перед вами!

Жэнь Чуань сначала растерялся, а потом понял, что перед ним родители того самого убийцы Го Юня, который лишил жизни его девочку. Внезапно он заорал громким голосом:

– Извиниться? Я не приму ваши извинения!

Го Жуйжэнь, Лун Шанъин и Чжан Тун разом плюхнулись на колени перед ним. Старики не знали, что сказать, и хором твердили «простите, простите». Жэнь Чуань мигом выскочил из квартиры, и они вместе с журналистом подняли Го Жуйжэня. Когда они помогали подняться Лун Шанъин, она ни в какую не хотела вставать, причитала «простите, простите» и рыдала так, что сорвала голос.

Жэнь Чуань не мог больше сдерживать чувств:

– Моя девочка-а-а-а… зачем он убил мою девочку… Мы даже не знакомы! Она только что приехала в Гуанчжоу! Ей было всего три годика! Я даже не успел с ней толком погулять и сейчас еще не успел ее оплакать. И она вот так умерла. – Жэнь Чуань рыдал, потеряв над собой контроль. – Ей нравились мягкие игрушки, но она их только гладила, нам ведь не жалко было ей купить, а она все понимала, знала, что денег нет, гладила игрушки и уходила. А в тот день расшумелась, что хочет надеть новое платьице и пойти со мной на работу. Я и подумать не мог, что больше не увижу доченьку. Это слишком жестоко! Я купил ей новые сандалики, а ножки так опухли, что сандалики не налезли. Извините?! Извините?!!!! – Жэнь Чуань размахивал руками, все сильнее впадая в неистовство: – Я тоже приехал на заработки. Я один кормлю всю семью на две с лишним тысячи юаней. Если действительно хотите извиниться, так для начала верните мне деньги за лечение. Я потратил несколько десятков тысяч!

Старики твердили «простите», не зная, что и делать. Го Жуйжэнь забормотал:

– Мы и подумать не могли, что наш сыночек приедет в Гуанчжоу на заработки и совершит тут преступление… а денег у нас нет.

Жэнь Чуань от скорби перешел к ненависти:

– Так вы сына воспитали? То есть на вас, как на родителях, нет ответственности? Почему вашему сыну-мерзавцу понадобилось убивать трехлетнего ребенка?!

Лун Шанъин захлебывалась от слез:

– Наш сыночек тоже погиб… Простите… простите…

В дверях показались обе бабушки и тетя девочки. Одна из бабушек взволнованно сказала:

– Мы же все уже старики, должны понимать, что это такое.

Мать малышки горевала безмерно, она больше пятидесяти часов просидела под дверями палаты интенсивной терапии, несколько раз падала в обморок в больничном коридоре. Она, давно выплакавшая все слезы, поднялась с постели, обессиленно прислонилась к дверному косяку, хотела что-то сказать старикам, но не могла уже вымолвить ни слова.

Жэнь Чуань, видя, что Лун Шанъин все еще стоит на коленях, протянул руку помочь ей подняться со словами:

– Я вас не ненавижу. Правда. Я вас не виню. Поднимайтесь быстрее!

Журналист хотел что-то сказать, сунул в руку Жэнь Чуаню лилии и фрукты, но тот не взял:

– Нам не нужно, отдайте им. – Он добавил: – У вас несколько детей, а у меня была только моя доченька. Я тоже приехал на заработки, на всем экономил, чтобы вырастить ребенка, если вы искренне хотите извиниться, то возместите мне тридцать тысяч юаней, потраченных на лечение. А иначе увидимся в суде. – С этими словами он с силой захлопнул дверь.

11

В последний день августа Го Жуйжэнь и Лун Шанъин встали спозаранку. Лун Шанъин, как обычно, открыла курятник и выгнала кур, чтобы те поклевали что-нибудь, затем подмела в доме, выдернула несколько морковок и сорвала пару стручков перца чили. Мясо с перцем – любимое блюдо Го Юня. Вчера Го Юнь ездил в уездный город и привез оттуда целых двадцать килограмм свинины. Он знал, что после отъезда родители пожалеют денег на мясо, лучше уж сразу закупиться, тогда придется съесть. Лун Шанъин с утра пораньше тайком порубила пять килограмм мяса и пожарила с перцем, чтобы сын взял в дорогу. Го Юнь купил еще и сотовые угольные брикеты, двести сорок семь штук, если жечь понемногу, то хватит на несколько месяцев, а еще привез отцу десять цзиней[16] рисовой водки. Приготовив мясо, Лун Шанъин пожарила заодно пять килограмм каштанов, пять килограмм перца чили, сварила пятнадцать яиц и упаковала все это в плетеный мешок Го Юня.

Сынок опять уезжает в дальние края. Лун Шанъин в последний раз приготовила ему завтрак: порезала постное мясо, выбрала лучшие куски и нажарила большую плошку, затем поджарила яичницу из двух яиц до золотистой корочки. Она изо всех сил старалась придумать завтрак посытнее. Пока она хлопотала на кухне, звеня посудой, в уголках глаз вдруг навернулись слезы. Лун Шанъин смахнула их тыльной стороной руки и пошла за водой.

Го Жуйжэнь привык с утра пораньше пройтись по полю, что-то поделать по мере надобности, глядя, как над их домом поднимается, а потом рассеивается дым от готовки. В этот момент солнце встает на востоке и освещает вдалеке место слияния трех рек, и тогда Го Жуйжэнь вскидывает мотыгу на плечо и идет домой завтракать. Утром можно размяться, воздух прохладный и свежий, да и настроение прекрасное, утро – самое радостное время суток. Если дел нет, то все равно нужно поглядеть, как там посевы, а еще посмотреть на горные пики, вечно стоящие на страже на краю деревни, тогда Го Жуйжэнь испытывал чувство удовлетворения и спокойствия. Все жители Хуанбаобао привыкли рано вставать и рано ложиться, как говорится, с восходом – вставай, после заката – отдыхай, испокон веков и поныне деревня живет по такому обычаю. Вернувшиеся с заработков односельчане живут не так. Они не поднимут свой зад с кровати, пока солнце не будет палить вовсю, а вечером тоже не хотят так рано ложиться – смотрят телевизор, ищут себе компанию для игры в мацзян и играют на деньги. Чем больше играешь, тем больше окружающие тебя уважают. В ходе игры каждый ведет себя как важная шишка, один другого жестче.

Го Жуйжэнь сегодня намеренно не пошел на поле. Сегодня он, словно бездельник, праздно смотрел по сторонам, ждал, когда Го Юнь проснется. Он не хотел его будить, поскольку знал, что сыну еще предстоит несколько сотен километров трястись в автобусе дальнего следования, потом посреди ночи пересаживаться в Гуйяне на поезд, не спать до утра, поскольку иногда народу так много, что даже присесть некуда и приходится ехать стоя. Те, у кого со здоровьем не очень, такое и не сдюжат. Эх, нелегко даются деньги на чужбине!

Когда сын возвращается, то в доме бурлит жизнь, а когда он уезжает, то дом пустеет. Старикам только и осталось, что бесконечно ждать. Иногда Го Юнь приезжал только раз за два-три года – жалко было тратить деньги на дорогу. Внутри застывали мысли и тревоги, нагромождавшиеся день ото дня. Когда человек стареет, то надеется, что дети будут рядом. Хорошо хоть в этот раз Го Юнь перед отъездом обещал вернуться на Новый год. Но у Го Жуйжэня на сердце было неспокойно, плач сына, который он слышал в тот вечер, вызывал дурные предчувствия, которые занимали ум, и невозможно было от них избавиться.

Как-то утром старик побродил по полю, а потом на цыпочках прокрался в дом взглянуть на спящего сына. Тот спал безмятежно, совсем как в детстве, и у отца от любви защемило сердце. Когда это его сердце стало таким нежным? В старости вспоминаешь детство своих детей. Человек стареет и начинает ностальгировать по прошлому.

Го Юнь проснулся, прополоскал рот, умылся, еще раз проверил, все ли взял. Обнаружил в кармане три тысячи юаней. Это те самые деньги, что он дал родителям. Го Юнь взял деньги и пошел к матери. Мать уже приготовила завтрак и накрывала на стол. Когда она увидела деньги в руках сына, то сразу поняла, что он задумал, и, поставив чашку, сказала:

– Ты должен взять эти деньги с собой. Мы-то истратим. Но и без них проживем, за столько лет уже привыкли, разницы никакой, а тебе на строительство дома нужны деньги, так что забирай. Если оставишь дома, то случись что, и истратим.

Го Юнь возразил:

– Случись что-то чрезвычайное, авось и пригодятся. Если не истратите, то я вернусь и заберу, а с собой возить небезопасно.

Мать ответила не терпящим возражений тоном:

– Дома мы их не сохраним. У родственников или друзей беда какая – вот и нет денег.

Го Юнь понял, что ему мать не переспорить, вытащил из пачки две сотенные купюры и вложил матери в руку со словами:

– Это на домашние расходы, а то дома нет ни копейки. Счетчики вон не установлены.

Поколебавшись немного, Лун Шанъин деньги все же взяла, а потом сходила в спальню и сунула их в одежду, лежащую на дне деревянного сундука.

Легкая утренняя дымка рассеялась, накануне осени на Юньнань-Гуйчжоуском нагорье стало хоть чуточку прохладнее. Только что взошедшее солнце закрыли облака, выплеснувшиеся из горной долины. Родители и сын покинули Хуанбаобао и направились в сторону уездного города. Деревенские собаки запомнили Го Юня, больше не лаяли, а виляли хвостом и пробежали за ним часть пути.

В деревне жило много их однофамильцев. Деревенские только что позавтракали и, стоя в воротах, здоровались с Го Юнем:

– На заработки?

На это Го Юнь отвечал односложно:

– Ага.

Такую картину в Хуанбаобао можно увидеть чаще других. Несколько десятков лет назад деревенские редко куда уезжали, а если уезжали, то либо в армию, либо учиться, либо проведать родственников. Вечером перед отъездом почти вся деревня заглядывала попрощаться, уезжающему желали счастливого пути, обсуждали обычаи того края, куда он отправлялся. В те времена это было значимым событием для всей деревни, а теперь стало обыденным делом, окликнут тебя – и на этом все. Только у Лун Шанъин глаза были на мокром месте, она то и дело вытирала их полотенцем. Го Жуйжэнь сердился, что жена вообще пошла провожать сына.

Они потихоньку прошли первый километр. Го Юнь с огромным плетеным мешком за спиной шагал впереди, Лун Шанъин несла маленькое красное пластиковое ведерко, в которое сложила мясо с перцем, пожаренное с утра. Всю дорогу она без конца давала советы, Го Юнь отвечал лишь «ага, ага». Го Жуйжэнь с дорожной сумкой молча плелся сзади. Они проводили сына до автовокзала, родители помогли загрузить багаж в автобус, еще раз попросили в дороге быть поосторожнее и на Новый год возвращаться домой.

Автобус тронулся. Го Юнь махнул родителям рукой:

– Возвращайтесь. Со мной все в порядке.

Автобус свернул и поехал по улице. Солнце уже светило так ярко, что резало глаза, а здания отбрасывали на улицу тени, нагромождавшиеся друг на друга. Автобус удалялся, а потом стал таким маленьким, что уже и не разглядеть, и его загородили другие машины. Только тогда Лун Шанъин вытерла слезы с лица и побрела вслед за мужем в Хуанбаобао.

12

Журналист поселил стариков в отеле. Это была высотка с лифтами. Го Жуйжэнь, когда сел в лифт, не понял, зачем вообще было заходить в этот металлический ящик, а когда двери закрылись, немного напрягся. Журналист объяснил, что это лифт, так можно подняться на седьмой этаж, где они живут. Когда лифт поехал вверх, старик так перепугался, что уперся обеими руками в стенки, думал, что упадет. Лун Шанъин не поняла, почему у нее закружилась голова, а когда лифт приехал на седьмой этаж, она была уверена, что они все еще на первом, двери открылись, но вестибюль исчез, вместо него тянулся коридор, и Лун Шанъин перепугалась.

В номере они не знали, как пользоваться туалетом. Они привыкли сидеть на корточках, и, сидя на унитазе, ничего не получалось, пришлось садиться на корточки прямо на унитаз. Старики снова перепугались, что свалятся оттуда. Напротив гостинцы высилось двадцатипятиэтажное жилое здание. Как тут все высоко! У Лун Шанъин даже на кровати ужасно кружилась голова, и она пару раз едва не скатилась с нее.

Журналист принес им несколько местных газет за последние дни, среди них и «Вечерняя газета Янчэн», и «Новая газета», и «Гуанчжоуская ежедневная газета», и «Новости южной столицы», и во всех изданиях каждый день освещали кровавую драму. Чжан Тун нашел несколько репортажей и зачитал старикам. После пары статей Го Жуйжэнь снова поднялся, нацепил очки для чтения и сам внимательно перечитал несколько раз. Ему хотелось понять, почему родной сын совершил такой поступок. В статьях горожане тоже задавались этим вопросом. Полиция уже начала предварительное расследование и жаждала докопаться до истины. Несколько редакций опубликовали телефоны, по которым могли позвонить все, кто владеет хоть какой-то информацией, чтобы пролить свет на произошедшее.

Самой первой в газету позвонила одна девушка по фамилии Вань. Она сообщила, что видела Го Юня в день трагедии в половине девятого утра неподалеку от мемориальной арки. Он лежал навзничь на земле. Несколько пуговиц на одежде были расстегнуты. Го Юнь шевелил ногами и руками, а при виде прохожих закричал, чтобы те вызвали полицию, но его долгое время все игнорировали. Внезапно парень поднялся и заревел: «Я и после смерти вам спуску не дам!»

«В тот момент многие из зевак, увидев его состояние, вытащили телефоны, я решила, что они вызывают полицию, поскольку торопилась на работу, то сама звонить не стала. Если бы тогда ему помогли, возможно, этого ужаса и не случилось бы».

На этом месте Го Жуйжэнь вскочил с криком:

– Ах! Ну почему эти городские такие бесчувственные! У нас в Хуанбаобао пусть народу и не так много, но даже один бы и тот помог, а когда ты не протягиваешь руку человеку в беде, значит, совесть твою псы сожрали!

Чжан Тун продолжил читать. Еще один читатель позвонил в редакцию газеты и сообщил, что утром второго сентября подвозил Го Юня в Танся. На часах было десять минут седьмого. По цене сошлись на пятидесяти юанях. По прибытии Го Юнь бросился в комитет по охране правопорядка и даже денег не заплатил. Этот читатель, пожелавший остаться неизвестным, упомянул, что, пока они ехали на мотоцикле, Го Юнь расспрашивал, где можно купить взрывчатку, обещал заплатить тысячу юаней, если тот его отвезет. Он собирался купить взрывчатку, чтобы «отомстить обществу и самому погибнуть».

В этот раз Го Жуйжэнь не издал ни звука. Он понимал, что сын неспроста такого возжелал.

Дальше шел репортаж с места происшествия: «Репортер выехал в Танся по адресу, указанному в телефонном звонке, на поиски очевидцев. Он нашел одну женщину по фамилии Кан, которая мыла машины на обочине. Второго сентября около семи часов она тоже вышла на работу. Она сообщила журналисту, что не прошло и двух минут, как к воротам фармацевтической компании "Дагуан" со стороны мемориальной арки подъехал мотоцикл, на котором в качестве пассажира сидел какой-то парень. Мотоцикл еще толком не остановился, как он уже спрыгнул, не взяв даже плетеный мешок, и помчался в дежурку комитета по охране правопорядка с криками: "За мной гонится убийца!" Один из сотрудников вышел посмотреть, но больше-то никого не было, не похоже, чтобы за ним гнались и хотели убить. В итоге сотрудник комитета по охране правопорядка не стал разбираться, в чем дело. Парень очень рассердился. Он два раза стукнулся головой о стену, да так, что кровь потекла, а потом выбежал на дорогу, надрывно крича: "Убивают! Вызовите полицию!"

Мотоциклист, наверное, решил, что парень того, положил плетеный мешок рядом с мусорным баком и уехал, не дожидаясь оплаты. Одна дворничиха сказала, что плетеный мешок был набит каким-то старым тряпьем. Мусорщик хотел было забрать мешок, но она не дала. Собралась целая толпа зевак, и она не обратила внимания, кто в итоге забрал тот мешок. А тот парень катался по земле и просил вызвать милицию. Потом он еще сходил в магазинчик, купил себе бутылку минералки, показал зевакам свой паспорт и сказал, что он не сумасшедший и правда на его глазах один человек убил другого.

Хозяин магазинчика сообщил, что видел, как парень достал из кошелька деньги и стал совать какой-то девушке, чтобы та помогла вызвать полицию, но он не рассмотрел, сколько в кошельке было денег.

Журналист нашел и других очевидцев, которые рассказали, что, пока Го Юнь валялся на земле около амбулаторного отделения Наньго, с ним рядом постоянно торчал какой-то парень, то и дело разговаривавший с Го Юнем, – на вид около тридцати лет, голый по пояс, рост около метра семидесяти, худой, в руках черный зонтик, говорил он на плохом путунхуа[17]. Он вышел с рынка, в ближайшей булочной купил хлеб, а еще в газетном киоске приобрел газету».

Лун Шанъин спросила:

– Этот парень и есть тот мерзавец, что хотел убить сыночку? Почему же люди не помогли и не схватили его?

Все молчали. Го Жуйжэнь уточнил:

– Это все?

Чжан Тун покивал. Го Жуйжэнь взял газету и попросил Чжан Туна показать ему статью. Он увидел, что рядом с заметкой был еще один жирный подзаголовок: «Просим связаться с редакцией мотоциклиста и "парня с зонтиком"». Текст такой: «Откуда Го Юнь приехал на мотоцикле? С вокзала? Что ему понадобилось в районе Танся? Мы боимся, что на этот вопрос дать ответ сможет только мотоциклист, подвозивший в тот день Го Юня. Надеемся, что этот мотоциклист сможет связаться с нашей редакцией, а также надеемся, что нам позвонит и парень с черным зонтиком, который разговаривал с Го Юнем». Далее следовал телефон горячей линии редакции.

Го Жуйжэнь сказал жене:

– Тут есть телефон. Мотоциклист прочитает и позвонит в редакцию. Скоро мы узнаем, почему Юнь сошел с ума. С него будут сняты подозрения.

В глазах Лун Шанъин появилась надежда. Она нашла еще одну газету и спросила у Чжан Туна, есть ли там что, после чего дала ему прочесть.

Еще одна газета опубликовала сообщение читательницы. В редакцию позвонила преподавательница университета и рассказала, что в тот день Го Юня, который валялся на земле и вел себя очень странно, обступила целая толпа. Взрослый парень и так горько плачет, наверняка что-то тут не чисто. «Я спросила: "У вас что-то случилось?" Он тут же повернулся и поклонился мне до земли со словами: "Я сегодня утром сошел с поезда. За мной гонятся и хотят убить. Их трое. Они меня преследуют. У меня даже билет еще с собой!" Затем он вытащил из кошелька билет. Я тогда толком не рассмотрела, а спросила, кто его преследует. Он развернулся и ткнул пальцем в парня, стоявшего за ним: "Вот он!"

Я посмотрела в том направлении, куда он показывал. Там стоял парень, но вроде бы с бесстрастным лицом. На вид около тридцати, стрижка ежиком, рост до ста семидесяти, одет в серую куртку и брюки, в руках он ничего не держал.

Когда я хотела снова обратиться к Го Юню, то внезапно какой-то мужчина ткнул мне в бок антенной от рации со словами: "Проваливай!" Он был голый по пояс, в черных брюках. Я тогда очень испугалась и тут же ушла, а потом позвонила в полицию. Я уверена, что Го Юнь не сумасшедший, он выглядел как нормальный человек, вот только во рту была кровь…»

На этом месте Лун Шанъин разрыдалась:

– Бедный мой сыночек! Говорила я, не уезжай, плохо тебе одному мыкаться! Какой же бессовестный мерзавец тебя обидел?! Ты ведь никому ничего плохого не сделал! Почему они хотели тебе причинить вред?

Го Жуйжэнь пробормотал себе под нос:

– Да, хорошо было бы, если бы рядом кто-то был. Вот ведь горькая судьба у сыночка. Один на улице перед целой толпой плакал и кричал, а ему никто не захотел помочь! Куда катится мир?

На глаза старика навернулись слезы, а душа заболела так, что он нахмурил брови.

Журналист этой газеты тоже отправился в район Танся разобраться, что к чему. Хозяин ларька рядом с рынком рассказал, что в тот день Го Юнь приехал на мотоцикле, мотоцикл остановился перед дежуркой комитета по охране общественного порядка. В тот момент Го Юнь еще держал в руках полосатый мешок, а как слез с мотоцикла, так бросил мешок на землю, а сам побежал в дежурку. Лицо его было бледным, вид – испуганным.

В дежурке он с порога сообщил, что его хотят убить, и попросил немедленно сообщить в полицию. Сотрудники комитета по охране правопорядка выскочили на улицу, но никто так и не спросил у Го Юня, что же случилось. Он подождал в дежурке несколько минут и тоже вышел.

А потом непонятно, что случилось; Го Юнь постоял немного на пороге дежурки, а после вдруг два раза ударился головой о стену. Стоявший рядом сотрудник комитета по охране безопасности не успел его остановить. Го Юнь так ударился, что отлетел. После этого он выбежал на середину дороги, сначала он свистнул, а потом рухнул на землю и громко закричал: «Я из Гуйчжоу! Меня подставили! Меня хотят убить! Братья, сестры! Помогите мне! Поскорее сообщите в полицию! Спасите меня!» Он кричал посреди дороги целый час, потом лег на землю и задрыгал руками и ногами.

Дальше уже хозяин ларька смотреть не стал. Газета опубликовала также комментарий профессора центра психологической помощи Университета имени Сунь Ятсена, по мнению которого, поведение Го Юня свидетельствует о том, что после сильного потрясения у него начались галлюцинации, говоря научным языком, «мания преследования».

Почему же Го Юнь, совершая убийство, выбрал объектом маленькую хунаньскую девочку? Профессор сказал, что людям, страдающим манией преследования, нужно на кого-то излить злобу, а потом скрыться, при этом в качестве жертвы они выбирают человека слабее себя. Исходя из собственного опыта, профессор сказал, что причиной поступка Го Юня стал гнев, который он долгое время подавлял, и ему уже сложно было контролировать этот выплеск, при этом его слова «Сестрица, ты уж прости меня!» свидетельствуют о том, что в тот момент он соображал как нормальный человек.

Репортер отправился на вокзал, нашел поезд № 1320, который прибыл второго сентября в Гуанчжоу, и сотрудники поездной бригады сказали, что поскольку у студентов начиналась учеба, то народу в поезде в тот раз ехало немало. Некоторые стоя. В поезде нет кондиционеров, это самые простецкие пассажирские вагоны. Симптомы всяких психических расстройств в поездах можно увидеть довольно часто, особенно во время наплыва пассажиров, когда крестьяне возвращаются домой. Основная причина в том, что они везут при себе большие суммы наличкой и чрезвычайно по этому поводу переживают, или просто от скопления людей случается нервный срыв, а бывает и такое, что в поезде у человека обманом выманят все деньги и ценности, и он сильно убивается. Однако полицейский, сопровождавший поезд № 1320, заявил, что в тот день нарушений правопорядка не было и он не заметил ничего необычного в поведении кого-то из пассажиров.

13

Родные Го Юня отправились в полицейский участок. Они не верили, что сын мог такое сотворить, и хотели докопаться до истины. Почему их добряк-сын внезапно стал убийцей? Уголовная полиция вела расследование обстоятельств гибели Го Юня. Полиция отправила сотрудников в уезд Наюн посмотреть, как жил Го Юнь. Провели вскрытие трупов Го Юня и девочки. Ход расследования держали в строжайшей тайне.

Лун Шанъин по ночам то и дело просыпалась и зачастую спросонок не понимала, где находится. У Го Жуйжэня постоянно болело сердце, и он спал по чуть-чуть. Ему хотелось отправиться в те места, где видели Го Юня. Чжан Тун боялся, что старик слишком распереживается и здоровье не выдержит, а потому без конца уговаривал не делать этого.

Спустя два дня вечером в редакцию снова позвонили. Газета напечатала запись телефонного разговора, не указывая фамилию звонившего:

«Я на все сто процентов гарантирую, что все, что расскажу, – правда, если захотите, то могу даже еще раз провести вас по этим местам.

Второго сентября в шестом часу утра Го Юнь – я уже потом в газете прочитал, что его зовут Го Юнь, – вышел из здания вокзала, в руках он нес плетеный мешок, дорожную сумку и красное пластиковое ведро, судя по всему, довольно тяжелые. Он потоптался у входа в метро D3 буквально пару минут, где с ним заговорили двое зазывал, но Го Юнь не отреагировал. Он направился к пешеходному мосту, чтобы добраться до автовокзала. На пешеходном мосту Го Юнь повстречал какого-то парня, у которого на груди висела табличка "Координатор пассажирских перевозок автовокзала" (сотрудники автовокзала сказали, что в их организации нет такой должности. – Примечание редактора), еще при нем было удостоверение с печатью, видимо, Го Юнь решил, что перед ним действительно сотрудник автовокзала. Я так понял, что эти ребята заодно и все они хэнаньцы. Они рядом с вокзалом зазывают клиентов как минимум лет пять-шесть. Тот парень посадил Го Юня в автобус № 269. А двое других зазывал зашли следом. Они втроем буквально сели Го Юню на хвост.

Примерно в десять минут седьмого я провожал одного пассажира, только что сошедшего с поезда, до перекрестка Чэбэй, чтобы посадить на автобус до Шэньчжэня, и оказался в одном автобусе с Го Юнем, мы с ним сидели друг за другом. Я учуял, что от вещей Го Юня исходил сильный аромат съестного, и спросил, что там. Го Юнь ответил, что везет гостинец из дома, местный деликатес. Я поинтересовался, откуда он, и он ответил, что из Гуйчжоу. А еще он добавил, что никогда не сталкивался с дурными людьми и не боится их. Мне он тогда показался обычным парнем, правда много повидавшим. А та троица за всю дорогу не проронила ни слова.

Примерно в половине седьмого Го Юнь вышел на остановке "Перекресток Чэбэй", и его преследователи тоже. В том месте останавливается очень много нелегальных автобусов, особенно рано утром, можно добраться до любого города в дельте реки Чжуцзян. Но в тот момент прохожих было мало, зато рядом болтался мотоциклист. Троица хэнаньцев усадила Го Юня в желтый нелегальный автобус, который следовал по маршруту до Дуньгуаня, в автобусе уже сидели двое других пассажиров.

По нашей внутренней договоренности, когда я привожу клиента водителю, он мне платит тридцать юаней. После того как Го Юнь сел в автобус, я услышал перепалку. Впоследствии оказалось, что эта троица разменивала деньги Го Юню и подсунула одну фальшивую купюру. Го Юнь – человек очень бдительный, он тут же обнаружил обман и потребовал, чтобы ему вернули деньги, громко заявив, что обратится в полицию. Зазывалы разозлились: «Ах, в полицию пойдешь! Тогда мы тебя прирежем!" Они все втроем накинулись на него, били руками и ногами. Го Юнь сопротивлялся, и тут один из парней вытащил нож, и тогда Го Юнь что есть мочи рванул прочь из автобуса, а эти трое его преследовали. Го Юнь прихватил только плетеный мешок, а остальные вещи так и остались в багажнике нелегального автобуса, их никак было не взять. Го Юнь тащил на спине плетеный мешок, и один из зазывал догнал его, свалил с ног и пнул со всей силы, затем подоспел и его напарник с ножом, но Го Юнь поднялся и побежал что было сил… Он поймал мотоциклиста, который ехал в сторону Танся. А что было дальше, вы уже знаете».

Чжан Тун прочел эту статью и засомневался, зачитывать ли ее старикам. Ему было горько понимать, что они очень ждут этих подробностей, но как старикам вынести этот ужасный рассказ и кровавые подробности?! Сердце затрепетало и заболело так, что и словами не выразить. Он припрятал газету, решил дождаться подходящего случая.

В тот день Го Жуйжэнь как раз спрашивал, нет ли в газете новостей о сыне. Звонил ли тот мотоциклист? Лун Шанъин спросила, выяснили ли, что то был за парень с зонтиком. Чжан Тун покачал головой и ответил, что ничего нового нет. Го Жуйжэнь добавил, что хочет попросить Ян Фули отвезти его в Тянся. Ян Фули – его второй зять, он на заработках в Кайпине. Он спозаранку выехал из Кайпина в Гуанчжоу, а когда Го Юнь погиб, именно Ян Фули первым опознал тело и пришел в полицейский участок заполнять необходимые бумаги.

Ян Фули приехал в одиннадцать. Они вчетвером сходили в ресторан пообедать. Лун Шанъин не хотела есть, попросила завернуть с собой. Когда вернулись в номер, она тут же легла. Вся эта суета и скорбь последних дней совершенно лишили ее сил. Го Жуйжэнь не стал подниматься и попросил Ян Фули отвезти его в Танся.

В автобусе № 224 было чисто, работал кондиционер. В полдень народу было не много, можно было устроиться поудобнее. По обеим сторонам от улицы Дафэнлу высились дома. Го Жуйжэнь сидел у окошка. В огромное окно автобуса было видно все по обе стороны дороги. Железобетонные высотки вырастали одна за другой, тридцатиэтажки и сорокоэтажки жались друг к другу – некоторые стеклянные, некоторые облицованы темно-красным мрамором, некоторые гладкие и сияющие, словно листовая сталь, белые-пребелые, белоснежные. Го Жуйжэнь не понимал, из чего они сделаны. От долгого разглядывания закружилась голова.

А некоторые дома только строились, они были затянуты огромной зеленой сеткой, рабочих внутри было не разглядеть, звуков Го Жуйжэнь тоже не слышал, но понимал, сколько приехавших из деревни парней прячутся там за сеткой и трудятся в поте лица. Некоторые односельчане из Хуанбаобао работали на стройках в Гуандуне. Все эти высотки построили крестьяне!

И тогда Го Жуйжэнь снова вспомнил о желании сына построить дом. Всей семьей целый год они трудятся не покладая рук, а даже одноэтажный домик себе позволить не могут. Почему же, когда приезжаешь в город, эти высотки растут как на дрожжах, яблоку негде упасть – сплошь многоэтажки, одна выше и элитнее другой, и вырастают словно бы без денег? Высотки тоже презирают бедных и предпочитают богатых!

Автобус въехал на круговую автомобильную развязку. Надо же, в этом городе даже дороги на уровне крыш, это сколько же денег нужно потратить! У них в Хуанбаобао все дороги сообща прорыли мотыгами и лопатами в желтоземе совершенно бесплатно. В последние годы все молодые крепкие парни из деревни поуезжали, дорога раскисла, даже нескольких человек, чтобы отремонтировать, и то не сыскать. Старикам и детям приходилось ходить по этой ухабистой дороге на базар и в школу, в дождливый день по уши в грязи, в ясный – с ног до головы в пыли. Однако кто же из тех, кто жалел денег, чтобы вернуться в Хуанбаобао, сам разбогател? Го Жуйжэнь не знал. Международный рынок заполонили продукты с низкой себестоимостью, которые производили в городах с опорой на дешевую рабочую силу, хозяева фирм считали прибыль, а братья-крестьяне терпели невзгоды.

Когда сынок поехал в город на заработки, то сначала испытывал радостное возбуждение, искал в городе карьерного развития, раз в два-три месяца звонил по телефону и не забывал рассказывать о будущих планах. Сын хотел найти свое место в городе. Он упорно осваивал технические знания, повсюду искал работу, хотел расти профессионально, возможно, даже перевезти родителей в город, чтобы и они попользовались городскими благами. Но это все мечты, в городе у человека душа ожесточается, ты посреди широченной улицы ползаешь и плачешь, а окружающие не обращают на тебя внимания. Если бы все это происходило в Хуанбаобао, разве были бы люди такими жестокими?

С одной развязки автобус снова съехал на другую, а потом спустился с высот на землю и оказался на улице Тяньхэлу. От этих поворотов у Го Жуйжэня голова пошла кругом. Он испугался: город такой огромный, и человек в нем пустое место. Внезапно он затосковал по родному дому. Он понял, почему сыну не хотелось обратно в город. Пусть Хуанбаобао и нищая деревня, но там дом, если у односельчан, независимо от возраста, что-то случается, то ему всегда придут на помощь. А в городе к кому обратишься? Сердце Го Жуйжэня исступленно колотилось. Два дня Го Жуйжэнь повсюду ходил за журналистом, не осмеливался ни слова сказать, ни шагу самостоятельно ступить. Этот город словно безграничное море – чуть зазеваешься и утонул.

Автобус остановился перед торговым центром «Тяньхэчэн», вышло много народу, но и зашло тоже много. На площади повсюду были люди, они копошились, как муравьи, занятые своими делами. Старик обратил внимание на фонтан, бивший вверх, а окружающие туда даже не смотрели.

Го Жуйжэнь вспомнил, что в первый вечер они тут уже проезжали. Если бы они были в деревне, то с наступлением темноты дома и не разглядишь. Как и горные пики, спокойно высившиеся за деревней, от них оставались лишь тени, а иногда тьма сгущалась так сильно, что и теней не видно. Вот что называется «вечер», вот что называется «темнота». А в Гуанчжоу вечер и белый день – одно и то же, в здании кругом огни, на улице красные и зеленые огоньки, словно нарисованные, а в воздухе, как туман, висит светящаяся пыль, да и стены тоже освещены. А еще ведь были и прожектора, которые озаряли лишь облака в небе. В Хуанбаобао тоже проведено электричество, вот только всем жалко им пользоваться, свет пораньше выключают и ложатся спать. Неудивительно, что сейчас повсеместно строят гидроэлектростанции, даже поля под них затапливают, перебрасывают электроэнергию с запада на восток[18], а этой самой электроэнергией в городе народ освещает стены и облака. Жалко затопленных полей, ведь ту землю крестьяне унаследовали от предков!

Двадцать лет назад Го Жуйжэнь ездил в Ханчжоу, в те времена город был совсем не таким, на один фонарь больше по сравнению с деревней, не было такого расточительства, да и горожане не так явно отличались от деревенских жителей. И впрямь времена поменялись.

14

Они приехали в Танся. Вот и мемориальная арка. Вот та самая улица, по которой ползал Го Юнь: немного неровная, на углу гостиница. Движение в обе стороны, все кругом застроено, балкон на балконе, расстояние между ними меньше одного чи[19]. Это дешевое жилье, которое крестьяне построили, а теперь сдавали в аренду, – фактически деревня в черте города. Город бешено разрастается, несколько лет назад тут была настоящая деревня, а теперь ее со всех сторон обступили высотки. У крестьян не осталось полей для посева, приходится жить за счет сдачи жилья. Зато появилась масса свободного времени, заняться нечем, и они коротали дни, играя в карты на деньги. Эти домики – тесные, темные, влажные, грязные, и сдают их исключительно приезжим работягам, а еще здесь обитают проститутки, преступники в бегах и всякий сброд, занимающийся нелегальной деятельностью. Азартные игры, грабежи, убийства, наркотики и проституция – все это процветает в темноте. А по улице снуют туда-сюда люди, словно бы ничего и не происходит, а о том, что случилось вчера, сегодня уже забывают.

Го Жуйжэнь нашел дежурку рядом с рынком, хотел лично расспросить сотрудников отдела по охране правопорядка о случившемся. Коротко стриженный молодой парень спросил, кто ему нужен, на что Го Жуйжэнь ответил, что он отец Го Юня и хотел поговорить о событиях второго сентября. Парень переспросил:

– Го Юнь? А кто это? Я такого не знаю.

Он уточнил у другого сотрудника в сине-черной форме, а тот целых две минуты смотрел в упор на старика и ничего не сказал. Го Жуйжэнь не намерен был отступать, он спросил еще одного проходившего мимо сотрудника. Тот оказался весьма любезен:

– Простите, я не знаю отца Го Юня, не знаком с ним.

Го Жуйжэнь пояснил:

– Я и есть отец Го Юня.

Сотрудник смерил его взглядом:

– Кто может подтвердить это?

Вопрос поставил Го Жуйжэня в тупик. А ведь и правда, кто может подтвердить, что он – это он? В деревне Хуанбаобао если представляешься, то никто не сомневается. А сейчас кто он? Го Жуйжэнь подумал про домовую книгу, но не привык постоянно носить ее с собой. Он не понимал, что город отличается от деревни. В городе люди подтверждают свою личность документами. Нет документов – и ты никто. Го Жуйжэнь ткнул пальцем в Ян Фули, сказал, что это его зять, он и может подтвердить. Сотрудник отдела по охране правопорядка терял терпение:

– А я откуда знаю, что он ваш зять? Все, хватит вопросов. Уходите!

Го Жуйжэнь в толпе людей, заходивших и выходивших из рынка, внезапно ощутил себя ужасно странно. Ему никогда не приходилось испытывать подобного одиночества в толпе. Ноги обмякли, но он отправился на поиски упомянутого в статье «ларька». Он подумал, что, наверное, речь шла о лавочке. Раз Го Юнь покупал там минералку, то точно лавочка. Лавочек кругом было превеликое множество, и он не знал, какая нужна, поэтому подошел к первой попавшейся, где продавали минералку, потоптался перед прилавком, кашлянул, а потом важно спросил у женщины средних лет, торчавшей в лавке:

– Скажите, несколько дней назад вы видели человека, который вон там звал на помощь?

Женщина как раз обслуживала покупателя и проигнорировала Го Жуйжэня. Он снова набрался смелости и повторил вопрос. Женщина отсчитала сдачу, а потом повернулась к нему:

– Что хотите купить?

Го Жуйжэнь ответил:

– Хотел кое о чем узнать. Несколько дней назад вы видели человека, который вон там звал на помощь?

Женщина переспросила:

– На помощь звал? Да тут куча народу на помощь зовет. Я продаю товары, а если ничего не хотите покупать, так ступайте в другое место.

Го Жуйжэнь задержался еще немного, хотел было сказать, что речь про молодого человека, который скинул с моста девочку, но язык не поворачивался такое вымолвить. В глубине души он надеялся, что это сделал кто-то другой. Пока он мялся, женщина начала обслуживать очередного покупателя.

Го Жуйжэнь смотрел на грубый асфальт улицы и словно бы видел сыночка Юня, который с трудом, шаг за шагом двигается вперед. Он плачет, вся спина в синяках от побоев, кровь капает на твердый и холодный асфальт, он ужасно напуган, ему очень больно, он одинок, а люди на улице, как и сейчас, движутся сплошным потоком, словно ни в чем не бывало, занятые только собой, бегут куда-то и торопятся по делам. Он впадает в истерику, и чем дальше, тем больше люди считают его безумцем и избегают, боятся навлечь на себя неприятности. Рядом с рынком много кто ползает на карачках, плачет и просит денег, все давно уже привыкли. А сын в исступлении кричит: «Я и после смерти вам спуску не дам!»

Го Жуйжэнь мысленно увидел растерянный, безумный, горящий огнем взгляд сына. В нем читались зависть, гнев и ненависть. Го Жуйжэнь горестно закрыл глаза. Сыну в конце концов приходится сделать тот шаг, он пытается перебороть себя, дрожит всем телом… денег нет, надежды создать семью и начать свое дело растаяли, жизнь висит на волоске, а на оживленной улице никто не протянул руку помощи, перед сыном предстал безумный мир – мир, живущий по принципу «или ты, или тебя», одинокий мир, который тебя губит… Го Жуйжэнь тоже невольно задрожал всем телом, он медленно брел по той дороге, где полз его сын, боялся идти быстро, поскольку хотел вместе с сыном преодолеть этот самый трудный и утомительный в его жизни путь. Двести метров, а сын плакал тут и кричал больше часа! Он вспомнил, как вернулся из Ханчжоу и двухлетний сын с перепачканными глиной ручонками бросился к нему, споткнулся по неосторожности о порог и упал. Го Жуйжэнь тут же заключил его в объятия, гладил и успокаивал: «Сыночек, сыночек», а сердце сжималось от боли. Тогда вся семья жила вместе, пусть и трудно им было, зато как уютно. А теперь истекающий кровью сын ползал по грязному шершавому асфальту, жалобно рыдал, словно был один в горном диком краю, никто не спас его, и Го Жуйжэнь тоже не смог спасти. Он был дома, он стар, он не понимал, что да как тут в городе. Старческие слезы текли по лицу. Он понял, почему сын выбрал такой диковинный способ – лечь на спину на землю, лицом к людской толпе, и ползти на спине, отталкиваясь локтями и ладонями. Парень отчаялся, потерял всякую опору, его никто не мог защитить, и Го Юнь чувствовал себя в безопасности, лишь прижавшись спиной к земле; только так никто не мог ударить его в спину, лишь на землю можно опереться. Слишком часто он видел, как удар наносят исподтишка. Он лег, чтобы на него обратили внимание. Гнавшиеся за ним мерзавцы не смогут действовать под пристальными взглядами толпы, а он понимал, что уже не в состоянии сопротивляться этим злодеям. Го Юнь кричал, надеясь, что его спасут. Он чувствовал, что преступники наблюдают за ним, стоя неподалеку, ухмыляются, выжидают… После часа плача кровавыми слезами и криков он полностью отчаялся, потерял надежду на собственную жизнь, разочаровался в обществе. А от отчаяния сделал шаг к гневу и бешенству, причем настолько сильному, что он уже не мог сдерживаться, и это состояние довело его до крайности…

Го Жуйжэню хотелось бы уговорить сына не трогать девочку, у малышки даже собственных игрушек не было, приходя в магазин, она каждый раз лишь гладила игрушки на прилавке – такой же несчастный ребенок!

Го Жуйжэнь с мокрым от слез лицом медленно брел, как серьезно больной человек, уставившись себе под ноги. Шаги стали тяжелыми, будто ноги налились свинцом. Прохожие с любопытством поглядывали на старика, возможно, некоторые принимали его за сумасшедшего, другие – за больного, третьи, видя его несчастный вид, наверное, думали, что у старика случилась какая-то беда… Но никто, ни один человек не замедлил шаг. Проявить заботу о незнакомце в городской суете весьма опрометчиво.

Старик медленно брел, слегка прихрамывая, он чувствовал, что этот отрезок пути принадлежит им обоим, отцу и сыну, он представлял те муки, что испытывал сынок, ползком преодолевая каждый сантиметр и хотел разделить эту ношу. Он в большом долгу перед сыном и таким способом оплакивает его и высвобождает душевную боль.

15

На другой день Чжан Тун нашел газету, где целый разворот посвятили репортажу с похорон хунаньской девочки. «На похороны по собственной инициативе пришло большое количество горожан, чтобы проводить бедняжку в последний путь; один человек принес плюшевого мишку, и работники морга положили игрушку рядом с девочкой. Еще один горожанин подарил две тряпичные куколки-талисмана. Многие хотели сделать пожертвование родителям малышки. Девочка успела один день сходить в детский сад, воспитательница вместе с родителями и коллегами собрали тысячу юаней, чтобы хоть так выразить сочувствие, и, подарив деньги родителям девочки, женщина не выдержала и за стенами зала для прощаний горько разрыдалась. Некоторые родители принесли венки. На похороны привели одну четырехлетнюю девочку, родители которой тоже приехали на заработки в Гуанчжоу. Пришел восьмидесятиоднолетний дедушка по фамилии Чжан, страдающий от рака, но и он хотел пожертвовать деньги. А раньше всех пришел один сокращенный работник, проживавший в районе Чиган. Всего более сотни человек, и среди них много тех, кто приехал на заработки, что очень тронуло семью Жэнь.

Девочка лежала в стеклянном гробу, одетая в розовый костюмчик. Это отец купил любимой доченьке последний в ее жизни наряд. Лицо малышки припудрили розовой пудрой, а в ножки положили большой букет хризантем. На фотографии девочка была одета в маечку в цветочек и розовые брючки, в руках малышка держала цветок и ослепительно улыбалась в лучах летнего солнца.

Родители девочки, обе бабушки и тетка рыдали в голос. Жэнь Чуань причитал: "Девочка моя, очнись! Ты знаешь, как папа тебя любит?! Ты в тот день поцеловала маму, а папу почему не поцеловала?! Знаешь, как сильно папа тебя любит? Почему ты не откроешь глазки и не посмотришь на папу? Папа правда тебя любит! Если бы в тот день папа не пошел на работу, а отвел бы тебя гулять, как обещал, то с тобой бы ничего не случилось!"

Девочку воспитывала в хунаньской деревушке ее бабушка по материнской линии. Бабушка перед гробом спела хунаньскую песню и прочла молитву об упокоении души. Пожилая женщина запиналась после каждого слова, мелодия была очень грустной, и она пела так, что прямо сердце разрывалось…»

Когда Чжан Тун дочитал репортаж с похорон, то тоже залился слезами. Они не смогли решить, нужно ли их семье пойти на похороны малышки. Им хотелось проводить бедняжку в последний путь, но они боялись, что родители девочки сорвутся и может произойти невесть что. Однако семья девочки очень удивилась, что из семьи Го на похороны не пришел ни один человек, и еще сильнее их возненавидела.

Чжан Тун нашел на другом развороте еще одну статью, имеющую отношение к Го Юню. Один журналист связался с тем самым зазывалой, что звонил в редакцию, и вместе с ним еще раз проехался по маршруту Го Юня. А после было напечатано мнение читателя, который сомневался в достоверности сведений, предоставленных свидетелем, ведь за такую информацию редакция платила деньги, кроме того, свидетель подставлял себя и коллег по цеху.

Дальше шло объяснение самого зазывалы. Он сказал, что зазывает пассажиров на вокзале уже много-много лет, но всего лишь берет долю у водителей нелегальных автобусов, отродясь не сделал никому ничего худого и всегда поступал по совести. Го Юнь совсем молоденький, приехал в Гуандун на заработки, а в итоге лишился жизни, очень и очень жалко. Промолчать – это пойти против совести. Только потому он и разоблачил своих же коллег, которые в погоне за деньгами сгубили чужую жизнь.

Чжан Туну показалось, что этому человеку нельзя до конца верить, сейчас народ запросто истории сочиняет. Но полиция никак не отреагировала, а ведь это какая-никакая зацепка. Остается придумать, как рассказать старикам. Страшновато, хотя их тревога уже бесполезна, сына-то не вернешь, но они все равно будут горевать. Нужно поразмыслить, как им преподнести.

16

Наконец появилась и девушка Го Юня. Один журналист, уроженец Гуйчжоу, через земляков как-то утром добрался до нее, и она согласилась на интервью.

«Я сейчас в расстроенных чувствах, не хочу ничего с вами обсуждать».

После гибели Го Юня Ян Пин два дня не могла поверить, что это правда, пока в газете не опубликовали фото. Да, это его крупная голова, его чуткие и умные глаза, которые почти каждый день смотрели в ее глаза, и девушка читала мысли и ощущала сильную и искреннюю любовь, которая светилась в его взгляде. Она тогда начала рыдать прямо с газетой в руке.

«Я проводила его на поезд до дома и думала, что он скоро вернется. Представить не могла, что он умрет!»

Девушка сказала, что они с Го Юнем земляки, из одного уезда, познакомились на работе в Шэньчжэне. Завод, на котором трудилась Ян Пин, располагался в шести-семи остановках от завода, где работал Го Юнь. Как только у парня появлялось свободное время, он садился на автобус и ехал к ней, стоял у ворот и ждал, когда она закончит работу. Он водил ее гулять, покупал всякие вкусности, веселил ее.

Го Юнь каждый месяц зарабатывал больше тысячи юаней, а Ян Пин – всего несколько сотен. Они встречались два года и планировали пожениться. Ян Пин очень сожалела, что они так и не съездили в гости домой к Го Юню и она не знакома ни с кем из его родных. Журналист предложил приехать к ней домой, на что Ян Пин закричала: «Ни в коем случае! Меня убьют!» Дело в том, что ее родные не в курсе, что у нее роман с Го Юнем. Судя по тому, как девушка взволнованно бормотала, журналист пришел к выводу, что она беременна и носит под сердцем плоть от плоти Го Юня.

Ян Пин сказала, что Го Юнь был очень бережливый и работящий. Он в основном не тратил ни копейки из заработанных денег, разве что приглашал друзей поесть.

«По жизни он относился ко мне, как к младшей сестренке. Он на меня полагался, я была смыслом его жизни. Он все мне отдавал, и мы мечтали о будущем вместе. Он всей душой хотел построить дом и взять меня замуж. Мы были опорой друг для друга…

В эти дни я прокручиваю то, что мы пережили вместе, словно кинопленку в голове, скучаю по нему, хожу в те места, где мы вместе бывали… и каждый день плачу…

Я планирую уволиться и вернуться домой, хочу спокойно пожить хоть какое-то время. Номер телефона тоже поменяю. Мне хочется одного – вернуться под крылышко к маме с папой. Поеду ли я потом снова на заработки, сложно сказать. Родные меня опекают, называют Ласточкой. Мне хочется вернуться в спокойную деревеньку, погулять, посмотреть, послушать добрые слова из уст родителей, возможно, тогда я смогу забыть все свои беды. Но Го Юня я до конца жизни не забуду… Я его люблю, но… но его больше нет… он меня оставил одну-одинешеньку-у-у…»

Дальше интервью продолжить не удалось, поскольку Ян Пин разрыдалась, а потом и вовсе повесила трубку и больше уже не брала.

Чжан Тун рассказал об этом старикам. Их лица приобрели серьезное выражение. Лун Шанъин тяжело вздохнула. Го Жуйжэнь ругал себя за невнимательность. Он слишком мало заботился о сыне. Сынок не мог построить дом и очень переживал. Отец вспомнил плач в тот вечер, это точно плакал Го Юнь, но притворился, что ничего не случилось, не хотел, чтобы родители переживали. У Го Жуйжэня при мысли об этом защемило сердце. Оказывается, у сыночка были планы, он хотел жениться, завести ребенка, жить с любимой девушкой, но этим мечтам не суждено сбыться. Сынок сам должен был стать отцом, но не было жилья, не было официальной работы. Подружка, забеременев, потеряет работу, они вернутся в деревню – и на что жить? Сыночку в этом году исполнилось двадцать восемь лет… Лун Шанъин вспомнила, как Го Юнь, вернувшись, все выходил из дома позвонить, сейчас она поняла, почему он так переживал.

Про их с Го Жуйжэнем мытарства тоже написали в газете. Читатели сочувствовали им. Некоторые даже передавали двум несчастным старикам деньги. Многих читателей заботило, смогут ли примириться семьи Го и Жэнь. Они ведь хорошие люди, которым пришлось несладко. Когда между хорошими людьми возникает вражда, а один хороший человек убивает другого, это сильно огорчает. Читатели надеялись, что хорошие люди смогут простить друг друга и помириться.

Стариков пригласили в редакцию гуанчжоуской газеты в том числе и за этим. И тут в редакции раздался звонок от директора развлекательного центра по фамилии У, который выразил желание финансово помочь обеим обездоленным семьям. Утром он отправился в крематорий и нашел там Жэнь Чуаня, который забирал прах дочери, чтобы отвезти на родину, в Сянтань[20]. Директор У хотел помочь двум семьям, взяв на себя расходы на лечение девочки и оплату похорон как девочки, так и Го Юня. Если семьи захотят, то он может подобрать им работу по силам в своем развлекательном центре. По его словам, когда он читал в последние дни газетные статьи, то ощущал атмосферу подавленности, он надеется, что участники этой трагедии смогут преодолеть вражду.

Жэнь Чуань поблагодарил директора У и крепко пожал ему руку. Тот выдал ему две тысячи юаней наличными, чтобы для начала покрыть расходы на дорогу. «Сегодня с собой только эта сумма, но если впредь возникнут какие-то трудности, то обращайтесь. Вы с супругой можете вместе у меня работать. Когда происходит такая трагедия, то нужно держаться друг за друга…»

В тот же день вечером родители девочки, а еще младший брат Жэнь Чуаня и их добрая подруга по фамилии Цзян явились в приемную редакции газеты. Когда туда же вошли нетвердой походкой старик Го и его жена, поддерживаемые журналистом, воздух в помещении как будто бы застыл. Все представители семьи Жэнь с ничего не выражающими лицами уставились на родителей Го Юня, из опухших красных глаз Жэнь Чуаня словно бы готово было извергнуться пламя. Го Жуйжэнь глянул на Жэней и тут же опустил голову и принялся рассматривать свои армейские ботинки. Лун Шанъин вся скрючилась и остолбенело смотрела на стакан воды, который поднес ей журналист. Все молчали, воцарилась гробовая тишина.

Журналист решил разрядить обстановку:

– Пусть господин У скажет пару слов.

Господин У заговорил:

– Я надеюсь по мере сил помочь обеим семьям справиться с трудностями. Сейчас все общество озабочено этой ситуацией. После случившегося атмосфера очень гнетущая. Но это не должно стать лейтмотивом общественной жизни. Мы надеемся, что умершие обретут вечный покой, а живые не станут питать ненависть, нужно освободиться от вражды и от скорби.

После его слов обстановка слегка разрядилась. Го Жуйжэнь поднял голову и посмотрел на Жэней, стоявших напротив. Цзян поблагодарила господина У, она тоже теперь смотрела на семью Го, и ее взгляд слегка потеплел.

Внезапно Го Жуйжэнь потянул супругу, чтобы та встала, оба зятя при виде этого тоже поднялись с места. Го Жуйжэнь сказал:

– Я перед вами извинился, и извинился я искренне.

Услышав слова старика, представители семьи Жэнь не могли и дальше сидеть и по очереди поднялись. Теперь все в приемной стояли.

– Наш сынок Юнь дома всегда был послушным, никогда ничего плохого не делал, был хорошим мальчиком. Он приехал на заработки – и все ради семьи, – продолжил старик. – Я и подумать не мог, что в Гуанчжоу он станет таким! И представить не мог!

– Простите! Простите! – зарыдала Лун Шанъин, сложив ладони и кланяясь. – Простите!

Го Жуйжэнь оперся на край стола, медленно, шаг за шагом он подошел и встал перед Жэнь Чуанем.

– Простите! – Он схватил Жэнь Чуаня за левую руку. – Простите!

Лун Шанъин тоже подошла и со слезами схватила отца девочки за правую руку. Жэнь Чуань растерялся, на его глаза навернулись слезы.

Лун Шанъин плюхнулась на колени:

– Я перед вами извиняюсь.

Жэнь Чуань тут же наклонился и подал ей руку. Цзян тоже подскочила помочь старухе подняться:

– Тетушка, тетушка, не надо так, тетушка. Мы вас не виним, правда не виним.

В этот момент заговорил Чжан Тун:

– Старики все время считали, что провинились перед вами. Юнь – их отпрыск, их опора, после его смерти я постоянно боялся, что они не выдержат. Но нам помогло столько народу, никто не отвернулся из-за того, что Юнь убил человека, и эти чувства словами не опишешь. – Чжан Тун говорил на путунхуа медленно, и четверо представителей семьи Жэнь внимательно слушали. – Раз столько людей нам помогали, то и старики непременно найдут в себе силы жить. Как они только что сказали, на все воля неба, пожалуйста, проявите снисхождение, не таите обиды, и впредь мы будем как одна семья. – Он сделал паузу, поднял голову, глядя на Жэней. – Если вы сможете приехать в нашу деревню, наша семья примет вас как родных.

Тут заговорила Цзян:

– Последние дни я все время говорила Жэнь Чуаню, что нам все общество дарит столько заботы и любви, почему и мы не можем одарить стариков заботой и любовью? Жэнь Чуань это тоже понимает, но слова прощения порой трудно произнести. Мы никогда не винили вас, мы понимаем, что Го Юнь – хороший парень. Прошу, не надо терзаться угрызениями совести, поберегите здоровье, хорошо? – Она остановилась, а потом продолжила: – В связи с произошедшим открыто уголовное дело, и мы будем действовать по закону.

Журналист попросил всех присесть, принес воды. Посидев немного, старики поднялись и стали прощаться. Представители семьи Жэнь тоже поднялись. Журналист под локоть вывел стариков из приемной, а Го Жуйжэнь тихонько сказал:

– Спасибо. Спасибо всем.

Чжан Тун подошел к каждому из семьи Жэнь, пожал руку, без конца благодарил и желал им крепкого здоровья.

17

Церемония прощания с Го Юнем была безлюдной, кроме четырех родственников пришел только один друг Го Юня. Чжан Тун на стойке регистрации заполнил все бумаги для кремации, заплатил ни больше ни меньше, как две тысячи четыреста шестьдесят девять юаней. Го Жуйжэнь выбрал для сына самый дешевый костюм за двести двадцать пять юаней, а еще хотел купить урну для праха. Это будет жилищем сына в мире мертвых, его последним пристанищем. Го Юню больше не придется скитаться с места на место. Старик посмотрел все урны, которые продавались в крематории. Дорогие стоили несколько тысяч, но и за самые дешевые просили больше шести сотен. Старик вздохнул:

– Не нужно, повезем домой в обычном бауле.

В зале для прощаний Лун Шанъин обошла стеклянный гроб, ее поддерживал под локоть Чжан Тун. Го Жуйжэнь надел очки и обошел гроб трижды, ему хотелось рассмотреть каждый сантиметр кожи сына, каждый шрамик.

Будучи даосом, Го Жуйжэнь даже во сне не мог себе представить, что в их семье «седой будет хоронить темноволосого» и ему придется призывать душу сына. Он один встал в ногах сына, вытащил из кармана траурный флажок и помахал им. Помахав флажком, он развернул ладонь тыльной стороной к гробу и словно бы поманил к себе покойного, без конца повторяя нараспев:

– Вставай, вставай, вставай.

После этого, обходя гроб с телом покойного, он начал призывать душу, спев:

– Подземное царство бескрайне и туманно, никто не определит, где тут юг, а где север, а путь в страну мертвых покрыт тайной, лошадь лишь знает, где закоулки, а где главный тракт[21]. А нынче, поскольку Го Юнь преставился, припадаем перед божествами пяти сторон, чтобы всесторонне дело рассмотрели.

Допев этот отрывок, старый даос помахал белым платком и продолжил:

– Вернись, душа, вернись, на востоке нельзя оставаться, Тайхао[22] оседлает гром, покинет восточные пределы, и на восходе все зверье начнет совокупляться, так как же можно Синему владыке доверяться? Иди обратно, о, иди, на востоке нельзя оставаться. Вернись, душа, вернись, и на юге нельзя оставаться, Чжужун[23] на целый день покинет южные пределы, звери с птицами облысеют, на Красного владыку не стоит полагаться, вернись, душа, вернись, на юге нельзя оставаться…

Допев, он трижды поклонился гробу, а потом сказал:

– Покойся с миром! Я отвезу тебя домой, обещаю. При жизни не смог для тебя построить дом, после смерти непременно куплю тебе гроб и по-нормальному похороню. Тебе не придется больше скитаться по свету. Твой дом в уезде Наюн.

Тринадцатого числа в четыре часа дня Го Жуйжэнь и Лун Шанъин после четырех дней в Гуанчжоу сели на поезд К192. Добрые люди помогли им купить билеты до Гуйяна в плацкартный вагон. Они собирались в свою глухую и захолустную деревушку Хуанбаобао, везя прах погибшего в городе сына. А по другой дороге Жэнь Чуань вместе семьей уже ехали на поезде всю ночь, и, когда забрезжил рассвет, Жэнь Чуань, прижимая к себе урну с прахом любимой дочери, вернулся домой, в деревеньку в уезде Сянтань в Хунани. По традиции прах девочки запрещалось заносить в дом, с рассветом нужно было предать его земле, и спозаранку семья матери девочки похоронила ее рядом с могилой дедушки на склоне холма, густо поросшего чайными кустами.

Прах Го Юня положили в обычный клетчатый баул, который Го Жуйжэнь поставил на свою среднюю[24] полку в купе. Он хотел спать в обнимку с сыном. После того как они сели в поезд, Го Жуйжэнь занял нижнюю полку как раз под сумкой. Он размышлял: а села ли душа сына вместе с ними в поезд? Старик боялся, что сынок все еще привязан к городу и не может решиться. Он тихонько прочитал несколько строк из канона и услышал, как в сумке что-то щелкнуло раз, а потом еще один. Он понял, что душа Го Юня рядом, и больше не сомневался. В крематории он призывал его душу, читал заклинания, а сыночек всегда был послушным, всегда делал, как велит отец. Го Жуйжэнь почувствовал поступь сына, забиравшегося на полку, – Го Юнь хотел вернуться с родными в Хуанбаобао. Там его дом, пусть и старый, но теплый, там растет рис и кукуруза, там раскинулись леса и цветут цветы, а еще там на деревьях птичьи гнезда и по лесу вольно гуляют всякие зверушки. Там место, где он родился и вырос. Сын просто не мог не вернуться с отцом, он не станет неприкаянным духом.

Всю дорогу Го Жуйжэнь без конца звал душу сына. Он верил, что сынок не собьется с пути.

25 ноября 2006 года