Глава девятая
Вильно. 1944 год, август
Капитан Конин стоял у стены, недалеко от ярко освещенной сцены, рассматривая публику в зале. В оркестровой яме заметил пустующий стул. К нему сиротливо привалился контрабас – хозяина инструмента все еще не было на месте.
А между тем старик-контрабасист, покинувший с заметным удовольствием свой громоздкий инструмент, пробирался по переходам, которые образовывали за главной сценой оперного театра целый лабиринт. Он шел прямиком к служебному входу. И уже добрался до него, когда услышал голоса. Тонкий мальчишеский тенорок никак не соглашался пропустить кого-то в театр
Остановившись в начале крутой лесенки, которая сбегала в вестибюль служебного подъезда, старик увидел, что тенорок принадлежал младшему лейтенанту. По его приказу трое автоматчиков держали на прицеле трех офицеров. Судя по форме – музыкантов из ансамбля песни и пляски. У одного из них была папка с нотами, у другого – длинный футляр с каким-то духовым инструментом. Третий, с узким волчьим лицом и черными горящими глазами, рябоватый и очень загорелый, вероятно, был среди них самым старшим. Держался он так, словно привык отдавать команды – гордо и независимо.
Этому гордецу младший лейтенант криком и пытался растолковать, по слогам: никаких опоздавших к началу концерта он в помещение театра не пустит. Все равно ему – пусть явились они хоть с тромбоном, хоть с бадминтоном, хоть с всем Союзом композиторов и консерваторией в придачу. Приказ есть приказ.
Рябой только молчал, спокойно слушал младшего лейтенанта и не двигался.
Когда лейтенант исчерпал весь свой запас слов и терпения, и уже готов был приказать своим автоматчикам арестовать троих музыкантов за недисциплинированность, старик вытер красные влажные губы ладонью и засеменил с лестницы.
– Да кто вы такие, чтобы не подчиняться?! – кипятился лейтенант.
– Мои это, мои ребятки! – закричал с лестницы контрабасист. – Из нашего оркестра.
И сразу набросился на музыкантов.
– Ну, куда вы запропастились. Товарищ дирижер уже с ног сбился. Из Главпура звонили. Какая же игра без тромбона? Концерт уже начался. Давайте за мной! Быстрее!
Старик бойко растолкал опешивших автоматчиков, подскочил к рябому и потащил его с собой через вестибюль.
– Стоять! – заорал младший лейтенант.
Старик замер, согнувшись. Повернулся к лейтенанту вполоборота.
– Пропуска!
– Что?
– Имеются? Пропуска?
Осклабившись и обнажив при этом черную дыру вместо передних резцов, старик хлопнул себя пятерней полбу.
– Ну, конечно, конечно! У меня, у меня они! Все здесь!
И засунул руку за пазуху. Музыканты переглянулись. Рябой и бровью не повел, когда в ловких узловатых пальцах старика блеснула контрабасная струна.
Одним движением старик захлестнул струной шею юного лейтенанта, дернул на себя – лейтенант засучил ногами, забился в предсмертной судороге.
Ножи, внезапно оказавшиеся в руках музыкантов, дружно ударили автоматчиков. Через секунду с охраной вестибюля было покончено.
– На галерею, быстро. Седьмая ложа, – деловито скомандовал старик рябому.
Музыканты направились к лестнице.
Старик остался. Он разглядывал три трупа, сматывал струну. Вдруг усмехнулся – из-под массивного двухтумбового стола торчала женская ступня в простом крестьянском, подшитом кожей валенке – подрагивала, мелко.
Старик заглянул за стол – маленькая женщина, простоволосая, с размазанной помадой на синих губах, таращила на него полные слез и ужаса глаза. На ее спецовке был нашит черный прямоугольник с надписью белым – «Вахтер».
Старик вздохнул и стал быстро разматывать струну.
Сабатеев шел, покуривая, по коридору, который вел к буфетному залу. Ни он, ни его люди нигде не могли отыскать Джан. Не было ее и здесь, возле буфета. У поворота длинного и полутемного коридора он услышал шаги. Понял: шли военные – по паркету стучали подкованные каблуки армейских сапог.
Он пошел на стук. И чуть не столкнулся лицом к лицу с худым, рябоватым офицером-музыкантом. Сабатеев забыл о папиросе.
– Ребята, вы девушку в темном платье, с шалью красивой такой… серебристой… не видели? Стрижка короткая…
Офицеры холодно глядели Сабатееву прямо в глаза. Молчали. Словно не понимали вопроса.
– Ну, глаза овальные, карие…
– Нет, – ответил рябой музыкант, украдкой посмотрел на футляр с тромбоном.
Сабатеев перехватил его быстрый взгляд.
На руке музыканта с футляром вздулись прожилки. Значит, весит инструмент немало – автоматически решил Сабатеев, не отдавая себе отчета, зачем ему эта информация.
– Разрешите следовать дальше, товарищ капитан? У нас мало времени, – сказал медленно, будто с трудом подбирая слова, рябой.
– Музыканты? – спросил Сабатеев, не понимая, что, возможно, задает глупый вопрос. Ему почему-то не хотелось отпускать этих офицеров с тромбоном.
Рябой бесстрастно кивнул.
– Так точно. Музыканты. Нам приказали срочно доставить тромбон.
– Понятно, – рассеянно процедил Сабатеев, соображая, стоит ли ему приказать музыкантам немедленно предъявить документы. Что-то беспокоило его в них, но что именно – неясно…
Ему некогда было заниматься этими троими – командующий приказал найти Джан. Сабатеев должен был поскорее выполнить приказ командарма.
– Она на втором ярусе, в седьмую ложу прошла… – крикнула Сабатееву светловолосая официантка, мелькнув в коридоре с подносом, полным грязной посуды.
– Еще есть вопросы? – спросил рябой.
– Нет.
Сабатеев шагнул в сторону, освобождая музыкантам путь.
Офицеры прошли мимо Сабатеева, мрачно смотря перед собой, скрылись в полумраке.
Сабатеев проводил их взглядом, отправился на галерею.
Яхонтов превосходил самого себя. Он ревел, как океанский шторм, сокрушающий прибрежные скалы. Под куполом театрального зала от могучего яхонтовского рыка раскачивалась и позванивала тысячами блистающих стразов стопудовая люстра, некогда изготовленная в Париже по заказу дирекции Российских императорских театров.
– О, дайте, дайте мне свободу! Я свой позор сумею искупить… Я Русь от недруга спасу! – гремел Яхонтов, обнажив мохнатую грудь и раскинув в стороны руки.
Конин скользнул взглядом по изумленным лицам слушателей, и вышел из зала.
Тромбонист и сопровождавшие его музыканты поднялись на галерею, из которой начинались входы в ложи второго яруса главного зала оперного театра.
Они не прошли и двух десятков шагов, как были остановлены нарядом автоматчиков. На требование предъявить документы – музыканты пустили в ход ножи.
Диверсантам не потребовалось много времени, чтобы уничтожить весь наряд.
На шум из ложи выскочил лейтенант Шилов.
– Что такое? Кто их? – Шилов не сразу догадался, что происходит. Он видел тела мертвых автоматчиков и склонившихся над ними людей в форме советских офицеров. Он не сообразил, что эти трое и есть убийцы.
Музыканты медленно и молча двинулись на лейтенанта.
Блеснули ножи.
Шилов понял, что попал в переплет.
– Так вы гады, голубчики? – пробормотал Шилов и рванул из кобуры пистолет. Но один из нападавших сделал выпад и выбил у него из руки оружие. Второй ударил лейтенанта финкой в бок. Шилов упал, ударился головой о стену. Падая, сбил фонарь. Стало темно.
В полной темноте Шилов отполз за дверь. Затих.
Он слышал, как напавшие на него диверсанты искали его с полминуты, но не могли найти. А потом быстро побежали по коридору.
Шилов пощупал бок – саднило. Бок быстро стал набухать чем-то мокрым, хлюпким. Лейтенант попытался встать. Но в голове вспыхнул желтый блиц, и Шилов понял, что летит в бездонную яму, из глубины которой к нему, как вагонетки, одна за другой мчались грохочущие лохматые звезды.