Глава восьмая
Вильно. 1944 год, август
Конин шел по галерее – двери на балкон были широко раскрыты, из зала доносился мерный, как рокот моря, шум голосов.
– Далеко собрался, капитан?
У входа на балкон щурился, заложив руки за спину, уже знакомый Конину бдительный лейтенант Шилов.
– В чем дело?
Шилов раскрыл кулак. На его ладони, как по волшебству, появилась красная книжечка.
– Лейтенант Шилов, Владимир Петрович, контрразведка, – прочел вслух Конин.
– Майор Агапов.
Конин повернул голову – смуглый майор прожигал взглядом спину.
– Позвольте с вами побеседовать, товарищ капитан. Пройдемте.
Шилов и Агапов, словно под конвоем, повели Конина с галереи.
Нет, это была не борода, а просто кусок какой-то пакли. Вот в Большом – там бороды так бороды. Чесаные, гладкие, шелковистые. Мазнешь клеем по подбородку, положишь на него такую замечательную бороду – и хоть в костромской лес поляков за нос водить, не то что на сцену. Ивана Сусанина в такой бороде легко представлять. Чувствуешь душу народную всю ширь да мощь, да удаль русского характера. А с этой бороденкой – дрянь. Никакого подкрепления для творчества. Талантом только и спасайся.
Оперный бас Яхонтов отшвырнул бутафорскую бороду. Дунул под нос, засопел. С усами – тоже никакого порядка. Один отклеился. Яхонтов увидел в зеркале испуганное лицо пожилой гримерши.
– Сейчас поправим, пан Яхонтов, – с сильным польским акцентом пропищала гримерша, но бас величественно отстранил ее могучей рукой, пророкотал, скорбя.
– Изыди. В таком виде бессмертного князя Игоря представлю!
И придвинул к себе литровый графинчик.
– Нет! – завопил за спиной баса плешивый администратор, – Юрий Дормидонтович, умоляю, скорее, публика горит!
– А у меня душа пылает! Фарисеи! – торжественно пропел Яхонтов и опрокинул в бездонное горло рюмашку.
– Убиваете вы меня, Юрий Дормидонтович, поедом едите, – застонал администратор, а Яхонтов, сделав страшное лицо, оскалился в зеркало. Дьявольски захохотал.
Хохот маститого певца, больше похожий на рык атласского льва, услышал лейтенант Шилов. Отворив дверь в гримерку, он нерешительно уставился на хохочущего певца, посмотрел на Агапова. Яхонтов заметил вошедших и, приняв их за своих поклонников, не обернулся, но самодовольно спросил, напрашиваясь на комплимент.
– Недурно, а… мороз по коже… Шикарную ноту взял… Вам нравится, товарищи?
Шилов политично кашлянул в кулак, сказал строго.
– Извините, товарищ Яхонтов, нам тут с товарищем поговорить бы надо…
Администратор одарил Шилова благодарным преданным взглядом, захлопотал.
– Юрий Дормидонтович. Пора. Пора на сцену…
Яхонтов величественно поднялся. Царственным жестом подбросил гримерше убогую бороду. Обвел комнату дланью.
– Располагайтесь, доблестные сыны Отчизны. Все ваше.
Шилов пропустил в гримерку Конина и Агапова. Чекисты и капитан подождали, пока деятели культуры покинут помещение. Но едва дверь за ними закрылась – сразу посмотрели друг на друга.
Молчали.
Конин ждал. Разглядывал контрразведчиков.
Чекисты смотрели на Конина. Суровели лица, тянулось безмолвие. Напряжение росло.
Наконец Агапов протянул к Конину руку и сухо приказал.
– Документы, капитан?
Конин вскинул ладонь к нагрудному карману…
…медленно расстегнул пуговицу…
…подал документы Агапову…
Майор дотошно изучал документы Конина, читал.
– Полковая разведка?
– Так точно…
Шилов подошел к зеркалу, примерил бороду, хмыкнул.
Агапов выдержал профессиональную паузу.
– В городе что забыл? Почему не на фронте?
– Врачи не пускают. Говорят, опасно для здоровья. Согласно предписания, товарищ майор, зачислен в штат местного военного училища – инструктором. (кивнул на пачку документов в руках у Агапова) Там все указано.
Агапов передал документы Шилову…
Шилов отложил бороду, быстро вытащил из пачки документов бумажку.
– У него тут… выписка из госпитальной истории имеется. Товарищ Агапов…
– Тяжелое ранение? – Агапов заметил на гимнастерке Конина две нашивки.
– Так точно.
– В госпитале, в Шатске, лечили? – не спросил, а скорее уточнил Агапов.
Шилов блаженно улыбнулся Агапову.
– А, знаю… У меня там друг лежал. (Конину) Как говоришь, лечащего врача звали? Антон Степанович?
– Нет. Клавдия Михайловна. И госпиталь – в Новодворске, – отрезал Конин.
Лейтенант мгновенно посерьезнел.
Агапов вскинул на Конина темные глаза.
– Ну, а тут, в Оперном, что делаешь?
– Давно в театре не был, товарищ майор. Воевал. А я оперу с детства люблю… Мама у меня в Большом пела. Между прочим, однажды Яхонтов чуть не сделал ей предложение.
– Что же помешало их счастью? – осведомился Шилов.
– А вы у Яхонтова и спросите.
Агапов отчеканил.
– Надо будет – спросим. (задумчиво) Так ты, москвич, стало быть?
– Да.
– Вот откуда у него папиросы «Герцеговина»… Я сразу его приметил. Столичных за версту чую.
В коридоре пронзительно зазвенело.
– Третий звонок, – значительно подсказал Агапову Шилов. – Концерт уже начинается…
И засунул в планшетку пачку документов Конина.
– Я что, арестован?
– Нет. Но до конца концерта тут посидишь, – направился к выходу Агапов.
– На всякий случай. – добавил Шилов.
– Ищете кого? Вижу! Сам три года в разведке, – в спину майору крикнул Конин.
Агапов остановился и веско заметил.
– Не твоего ума дело. Ты в разведке, мы в контрразведке.
Конин пожал плечами. Чекисты вышли, плотно притворив за собой двери.
В коридоре Шилов указал на дверь гримерки сержанту Сидорчуку.
– Под твою ответственность, Сидорчук. Глаз с этого капитана не спускать Случится что – трибунал.
И, уже шагая по полуосвещенному коридору в оперный зал, обратился майору Агапову.
– Что скажете, товарищ майор? Интересная штучка?
– Посмотрим, Володя. Какой-то он… непростой… этот капитан. И, кажется, с сюрпризом. Но не диверсант.
– Это почему же? – огорчился Шилов.
– Дерзок слишком.
Конин присел на край стола и повертел в руках бутафорскую бороду, огляделся. Комната – крошечная, не больше пяти квадратных метров. Он посмотрел на белые высокие стены, потолок. Окон нет – узкая вентиляционная отдушина под потолком не в счет. Как в мешке. Каменном.
Конин прислушался. Что-то зашуршало тяжелое, грузное под самой дверью. А дверь тихонько скрипнула и отошла.
Скользнув к стене, Конин смог увидеть, что там, а темной полоской пространства, ставшего видным в приоткрытую дверь. Он увидел рослого здоровяка, с погонами сержанта на плечах. Здоровяк сидел на полу, откинув в сторону автомат и, казалось, дремал.
Миг – и Конин оказался в коридоре. Он пробежал по галерее, повернул за угол, и оказался в фойе. Остановился. Прямо перед ним драила стол светловолосая официантка.
Она подняла красивую голову и вопросительно посмотрела на Конина.
– Буфет закрыт. До конца концерта, – сказала она.
– А девушка? Та, что здесь была? С генералом… Где она?
– А я к ней не приставлена… Идите в зал, все уже давно там, – напомнила Конину блондинка. Конин, круто повернувшись на каблуках, зашагал к зрительному залу.
– Концерт по случаю освобождения города от немецко-фашистских захватчиков разрешите считать открытым, – генерал Демидов поднял руку, приглашая поднять занавес.
– Да здравствует героическая Советская Армия! Товарищу Демидову – полководцу-освободителю – ура! – прокричал кто-то восторженно из зала. И зал дружно подхватил.
– Ура! Ура! Ура!
А потом грянул шквал аплодисментов. Люди аплодировали стоя – горячо, шумно, азартно. Так, словно они стосковались по вот такому вечеру, когда можно будет вложить в этот гром приветствий, летевших на сцену, где стоял, окруженный своими сподвижниками, знаменитый командарм, всю силу души, всю радость освобождения. Победы, добытой безумно дорогой ценой.
Демидов поклонился тем, кто был в зале – офицерам-фронтовикам, подпольщикам, активистам-рабочим, всем, кто себя не жалел в борьбе с врагом. Но аплодисменты не стихали.
Демидов смущенно обернулся к офицерам, окружавшим его плотной стеной. Аплодисменты только усилились.
– Спасибо, спасибо, товарищи, – крикнул Демидов, – Будем считать ваши горячие приветствия не благодарностью лично мне. Но всем нашим героическим войскам – пехотинцам, танкистам, артиллеристам, летчикам! Спасибо. дорогие товарищи! А теперь… все-таки концерт!
Демидов бегом спустился со сцены. За ним последовали и его офицеры.
Фонари на трех ярусах, опоясывавших громадный зал оперного театра, светили уже не так ярко. Раздвинулся занавес. На сцене бравый морячок развернул во всю ширь гармонь. Кубарем пронеслись в зажигательном танце парни в бескозырках из ансамбля песни и пляски Советской Армии. Гремела медь оркестра. Матросское «яблочко» сменял украинский гопак.
В бельэтаже генерал Демидов нетерпеливо барабанил пальцами по бархату парапета. У генеральского кресла Эйфелевой башней возвышался долговязый Сабатеев.
Барон де Луазон тщательно протер носовым платком линзы полевого бинокля, направил его на сцену. Мощная цейсовская оптика тут же показала Бертрану во всей красе, как головокружительно, выше своего гренадерского роста умеют прыгать солисты советского армейского ансамбля. Де Луазон тяжело вздохнул, наклонился к плечу командарма.
– Мой генерал, хочу сказать – у вас прелестная спутница. Очаровательная, обворожительная…
– Не вздумайте за ней приударить, Бертран. Я вас, французов, знаю, – погрозил пальцем летчику Демидов.
Инин прошептал.
– Бертрану, нравятся все русские девушки, товарищ Демидов.
Барон смутился.
– Оставьте, Инин… При чем тут… Я просто… заинтригован… Когда же мы услышим чудесное пение Джан?
– Когда? – взглянул на Сабатеева генерал.
Полковник развернул блокнотик, сверился.
– После половецких плясок, товарищ командующий. Ария Доницетти… Вот в программе указано. Выступление дуэта. Джан Бергер и солист Большого театра СССР, народный артист-орденоносец Яхонтов. Я уточнял в политуправлении. Данные точные.
Демидов поджал сухие губы.
– Затянутая программа. Слишком затянутая.
– Прикажете сократить?
– Отставить. Но чтоб в следующий раз мне…
– Уяснил, товарищ командующий. Больше не повторится, – вытянулся над генеральским креслом Сабатеев и черкнул карандашом в блокнотике.
Генерал сидел, скучал, барабанил пальцами по парапету. Поглядывал, на публику в зале, и хмуро – на сцену: там все еще плясали неугомонные половцы.
– Сабатеев! – окликнул Демидов своего начальника охраны.
– Я!
– А зачем столько охраны в зале? Тебе что, людей больше занять нечем?
– Виноват, товарищ командарм. Но я тут при чем? Это все этот, московский майор, армянин, распоряжается. Как у себя дома. Понаедут, и давай порядки наводить. Будто без них и дела никто не делает. Им бы, товарищ командующий, только звездочки на погоны цеплять. А пороху толком и не нюхают. Это майор сказал, что, мол, по его мнению, следует принять чрезвычайные меры безопасности…
– Для чего?
– Для вашей охраны.
Демидов удивленно посмотрел на Сабатеева.
– А ты у меня на что?
– Вот и я о том же.
Демидов усмехнулся.
– Звездочки, говоришь… Ты, Сабатеев, передай этому майору… из Москвы… От моего имени. Пусть впредь свое мнение держит при себе.
– Передам, товарищ командующий… Лично я безопасность вам гарантирую, у меня все под контролем.
Половцы схлестнулись кривыми саблями в последний раз. Исчезли за кулисами. Ведущий приблизился к краю рампы. Выдержал томительно долгую паузу. И наконец бодро выкрикнул в зал.
– Народный артист Советского Союза Юрий Дормидонтович Яхонтов. Ария из оперы «Князь Игорь»!
Голос ведущего потонул в буре аплодисментов.
Демидов привстал с места, гневно глянул на Сабатеева.
– Сабатеев! Это что еще?
– Ария! Ваша любимая!
– Где Джан, Сабатеев? Я спрашиваю!
– Не могу знать. Должна была петь в дуэте… Вот, в программе…
– Что ты мне эту программу тычешь…
– Прикажете найти Джан?
– Немедленно.
Сабатеев поспешно покинул генеральскую ложу.