Глава 3
Георгий пробудился от мучившей его жажды. Он открыл глаза и, ощутив дикое похмелье, стал судорожно соображать, где сейчас находится. Голова Жоркина страшно болела, но, не смотря на это, он всё же смог повернуть её на бок и увидел рядом с собою спящую пухлую девицу со спутанными чёрными волосами и размалёванной физиономией. «Понятно! – осознал, наконец, Жорж – В борделе мадам Левандовской». « И как же меня сюда опять занесло?» – задал ему наивный вопрос его внутренний голос, а вновь вернувшаяся память начала постепенно восстанавливать нелицеприятные картины, события и образы дня ушедшего. Сначала утреннюю ссору Георгия с отцом, затем бегство с друзьями в губернскую столицу, ну и в конечном итоге безумный кутёж всей честной компании в ресторане, да борделе…
Жорж застонал от ужасного своего состояния и, с трудом поднявшись со скрипучего ложа, проследовал, качаясь, к графину с водой на каминной стойке. Налил себе полный стакан спасительной жидкости, хлебнул её и тут же, сморщившись, выплюнул на пол. В графине была водка.
– Чтоб тебя – выругался молодой барин, выливая трясущимися руками огненную прямо в горшок с геранью.
Затем он наполнил гранёный шампанским из ополовиненной бутылки, опрокинул в себя залпом кислое содержимое и вернулся обратно в постель. Однако все его попытки вновь забыться оказались тщетны. Георгий снова отчётливо представил образ отца.
– Будешь делать, как я тебе велю, сучий ты потрох! – орал тот на сына во всё горло – Весь в мать непокорную стерву, выродок дворянский!!! Дочерью золотопромышленника он брезгует, гадёныш! Всё Мотьку свою Колесникову забыть не можешь?! Так она сбежала от тебя! К холопу сбежала! Хочь с чёртом, лишь ба не с тобой! Ужо пузатая вторым! А ты всё, тряпка, сопли жуёшь! Не женишься на Ольге, наследства лишу! Попомнишь меня ещё, сучонок!
Жорка зажмурился и заткнул уши руками, чтобы никогда не слышать больше этого ненавистного лая. Он вновь вспомнил мать.
«Мама, маменька, как же ты могла оставить меня одного с этим чудовищем?»
По щеке Георгия покатилась слеза, и перед ним, как и прежде в детстве, снова предстал светлый лик княжны Софьи, наследницы большого состояния, которая когда-то вышла замуж по недоразумению за Мартынова старшего.
– Маменька – уже вслух произнёс Жорж.
В это время что – то большое и грузное зашевелилось на другой половине кровати и подало голос:
– Георгий Кондратьич, ты спишь? – спросила проститутка Нюрка игриво и плюхнулась на него своей большой грудью.
Он открыл глаза.
– Нюр, принеси водицы или рассолу… – попросил её жалобно Жорка – В горле что – то пересохло.
– Сейчас, душа моя, Жорушка! – бойко подскочила ещё пьяная девица, накидывая на себя шёлковый пеньюар, – Сейчас, родимый мой, принесу!
И она, сшибая углы, скрылась за тёмно зелёной парчовой занавеской.
В соседних комнатах послышалось шевеление. Справа подал голос дружок Георгия Проша, который не далее как вчерась, одетый в женское платье, ловко выплясывал канкан на сцене с двумя мамзельками и с ними же впоследствии отбыл в номера. Слева вознёс свою молитву к богу местный батюшка, потешивший вдоволь накануне свои телеса с юной обитательницей здешнего заведения, почти ещё ребёнком Агафею.
Услышав заутренюю в публичном доме, Георгий не сдержавшись, начал хохотать. До того всё это было ему нелепо, противно и скверно.
В дверях появилась Нюрка с ковшом в руках. Она увидела истерику барина и бегом подсела к нему.
– Жорушка, штой с тобою? На вота хлебни рассольчику. Сразу на душе то полегчает – стала успокаивать его проститутка.
Георгий как-то в раз перестал смеяться, посмотрел на неё и с грустью произнёс:
– Хорошая ты, Нюр. Добрая.
– Не хорошая я, а пропащая! – возразила ему девица, глубоко вздохнув, – Хорошая я была до пятнадцати годков, покуда отец с матерью мои живы были… Царствие им небесное.
Она замолчала, глянула на уже просветлевшее небо за окном и продолжила:
– Жениться тебе надоть, голуба ты моя, детишков родить. А прошлое из головы вон выкинуть. А то оно снутри тебя всего сгрызёт и живого места не оставит. Слышишь ты меня? – заглянула Нюрка Георгию прямо в глаза.
Но он, вновь всецело погрузившись в свои мысли, её уже не слышал. Девушка тихо поставила ковш на прикроватный столик рядом с ним и, зевнув во весь рот, отправилась дальше спать, ведь через несколько часов в бордель должны были пожаловать новые гости…
***
– Моть! Мооть, подь суды! – звал свою невестку Тимофей с крыльца.
– Что, тять? – откликнулась на зов Матрёна.
Она вышла из сарая раскрасневшаяся, простоволосая и, придерживая свой огромный живот, посмотрела на свёкра.
– Сходи поводу, мать просила огурцам на засол.
– Щас, принесу – улыбнулась Мотя, надела на голову платок, повесила себе на плечи коромысло с вёдрами и босая отправилась к деревенскому колодцу.
– Как поживаешь, Мотюшка? – спросила её бабуля, сидевшая на завалинке соседнего дома.
– Хорошо, баба Кать.
– Ну, и слава Богу – перекрестилась беззубая старушонка и облегчённо вздохнула.
А Матрёна проследовала дальше, вспоминая последние годы жизни своей.
Она и вправду жила хорошо. У добрых то людей чего не жить? Костя любит её, надышаться не может. Сынок у них подрастает Васенька, скоро уж второй ребёночек появится. Трудно ей было конечно поначалу то. Дома у отца что, в лавке торгуй, да так дела кой какие… А здесь всё ж таки хозяйство – и за скотиной прибрать, и грядки прополоть, и одёжу пошить, и пряжи напрясть…. Ну ничего, справилась.
Мотя уже спустилась под горку, оставив позади и деревенские огороды, и поскотину, как вдруг услышала голоса.
– Ой, глядите, бабы, купчиха! – судачили односельчанки у колодца – Расфуфырилась вся, не идёт, а пишет! – звонко засмеялись они.
Любимое место сбора местных кумушек никогда не пустовало. Замужние и девицы, старые и молодые, повидавшие жизнь во всей красе и не испытавшие лиха вовсе, являлись сюда по большей части для того, чтобы языки почесать, да посплетничать.
«Что я им, кость в горле что ля? – обиделась на хохотушек Мотя – Чего они меня всё чипляют то?», а вслух сказала:
– Добрый денёчек, бабоньки.
– Добрый, добрый – язвительно поприветствовала её, стоявшая с вёдрами в руках Лизовета Емельянова и добавила – Как вы, Матрёна Мотвевна, ни хвораете?
– Ничего, здоровая с божьей помощью.
– А муженёк вашенский?
Мотя глянула на собеседницу пристально.
– А что это ты, Лизовета, так об муже моём печёшься? – спросила она недовольно.
– Да вот, узнать приспичило, не окочурился ли ишо с такой-то женой? – продолжила нахально улыбаться Лизка.
– Как видишь, нет – встала в позу Матрёна – Проживает со мною в согласии – погладила она свой хорошо округлившийся живот. – А ты б, Лизовета, за своим мужем пьяницей лучше доглядывала, а то бегат по всей деревне за кажной юбкой, не равён час кака молодуха приберёт.
То, что Лексей кабель первостатейный, было известно в починке каждому.
Побагровев от злости, Лизка бросила на землю свои бадьи.
– Ах ты, купчиха недоделанна! – кинулась она с кулаками на Мотю – Я тебе щас зенки то повыцарапываю!
Матрёна успела отпрыгнуть в сторону, а бабы принялись держать взбешённую Лизавету.
Тут, рядом с ними, возникла Тонька, жена Егоршина, босая и в рубахи навыпуск.
– Да вы что, соседки, ополаумили чё ля?! – крикнула она, закрыв собою сношенницу – Сколько вы её кусать то будите ишо? А ты, тёть Глаш, куды смотришь? – обратилась она к Глафире Карповой, бабе вроде рассудительной.
– Да я что, я ни что…. – стала оправдываться пожилая дородная крестьянка.
Тонька ещё раз глянула на всех сердито.
– Пошли, Моть, – сказала она решительно – у ключа воды наберём. Ну, их.
И молодые женщины не спеша отправились к роднику за водою.
***
Будучи простым деревенским парнем, Костя совершенно не боялся города: незнакомых улиц, высоких зданий, диковинных экипажей и разношерстной публики, снующей повсюду.
Вот и сегодня он вновь был здесь. Разжился кой каким инвентарём в хозяйство. Заехал в банк, отдать деньги, ссуженные на поправку коровника. После чего заглянул в местные лавки и набрал гостинцев всем своим домочадцам. Моте муж купил платье шёлковое, как носили модные барышни, лаковые туфли на каблучке и две атласные ленточки в цвет её зелёных глазок.
Сделав все свои дела, Константин поймал извозчика и поехал повидаться с Иваном. Тот жил недалеко от станции. Дома у брата Костю встретила его молодая жена Тася.
– Ой, а Вани нет – открыв дверь, сказала она. – Но, вы проходите, он скоро придёт.
Комната, в которой поселились новобрачные, располагалась на втором этаже двухэтажного деревянного здания, маленькая, но чистая и светлая. Посередине стоял круглый стол со скатертью. Над столом висел абажур.
– Да вы присаживайтесь. Сейчас чай пить будем – стала суетиться хозяйка у плиты.
Костя осмотрелся.
На стене в рамочке висела карточка его брата. Иван получился на ней хорош! Гладко зачёсанные на пробор чёрные волосы, чётко очерченные скулы, волевой подбородок, прямой нос, не полные губы, с тонкой ниткой, подкрученный вверх усов. Он очень изменился с тех самых пор, как уехал из дома. Из нерешительного отрока превратился в уверенного в себе молодого мужчину.
Гость перевёл взгляд на Тасю, которая заметив это, застеснялась. Она тоже была необычайно привлекательна. Круглое личико, большие голубые глаза, светло русая коса ниже пояса и румянец – и это ещё не все прелести юной барышни.
Константин улыбнулся и, чтобы не смущать невестку, продолжил смотреть по сторонам. Его внимание привлекло большое количество книг в комнате. Они стояли в шкафу, лежали на полу и на подоконнике. Костя прочёл авторов: Жюль Верн, Дж. Лондон, А. Радищев, К. Маркс… Фамилии писателей ему ни о чём не говорили. Парень хоть и грамотным был, но читал в основном только газеты, да и то редко.
– Ты меня, Тася, на вы то не величай – попросил он хозяйку дома. – Всё ж таки родственники мы с тобой теперя.
– Конечно, конечно – любезно согласилась девушка, и, поставив горячий чайник на стол, принялась разливать кипяток по чашкам.
Она пододвинула гостю сладости.
– Угощайся, пожалуйста – сказала Тася и, усевшись напротив родственника, о чём-то крепко задумалась. – Ты знаешь, Костя, – вдруг встревожено произнесла девушка – в последнее время я очень волнуюсь за Ивана. Он часто стал пропадать. Встречается с какими-то подозрительными людьми, у них там кружок на заводе – Таисья вздохнула. – Муж постоянно говорит о свободе и равенстве для всех, и о правах рабочих…. Я в этом ничего не понимаю, но мне кажется, что Ваня в очень большой опасности…
Константин удивлённо посмотрел на невестку. Недавно, он и сам слышал от мужиков на рынке, что бунтуют в Уфе людишки, недовольство своё кажут. Что, дескать, власть им негожа. А где её взять другую то? Из пакон веку царь с губернаторами правил, ну ни царя же заменивать?
– Ты не переживай, Тасенька, – попытался успокоить её Костя. – Ничего дурного в разговорах энтих нет. Просто Иван сочувствие имеет, сердцем за народ мается. Да и разумный он у нас, с плохими людьми дружить не станет…
– Что вы, что вы, Костя, ой «ты». Я не говорю что плохие. Просто мне думается, что они очень опасное дело затевают…
Костя гостил у брата ещё час, но Иван дома так и не объявился….
***
Это началось не вчера и не здесь, и закончиться грозило не завтра. Они вновь стояли плечо к плечу в едином пролетарском порыве. Раздавленные бесконечным произволом властей, бесправные, как могут быть бесправны лишь сосланные в далёкую Сибирь каторжане. Голодные, злые, потерянные…
– Управляющего сюда зови!!! Управляющего зови!!! – скандировала толпа рабочих у проходной железнодорожных мастерских всё громче и всё жёстче.
– Управляющего на месте нет. Он в отъезде, по делам в Петербурге – оправдывался его помощник Федяев, приземистый полноватый мужчина в смешно обтягивающем его сюртуке. – Прошу всех разойтись по местам!
Он сидел в коляске с извозчиком со всех сторон окружённый разгневанными людьми.
– Управляющего давай! Пусть не прячется! Не пойдём никуда, пока условия наши не выполните! – кричали возмущённые заводчане.
Один из них, протянул помощнику листок бумаги, уборно исписанный химическим карандашом.
Федяев глянул на него мельком.
– Требования? Господа, ну какие требования? К сожалению, я ничего не могу для вас сделать. Прошу, заканчивайте собрание! – вновь призвал он.
– Нам нужен восьмичасовой рабочий день! – стали слышны выкрики отовсюду.
– Повысьте заработную плату, детей кормить нечем!
– Сколько ещё вы будите над нами измываться?!!!
Чёрная туча недовольства повисла над собравшимися. Волнение рабочих всё нарастало и вот-вот грозило вылиться в новое неудержимое противостояние.
– Я буду вынужден вызвать жандармов! – перешёл к угрозам помощник, густо покрывшись испариной – Вы за это ответите! – заорал он испуганно, как только кольцо возле его коляски стало сжиматься.
Активисты стояли в первых рядах и предопределяли действия толпы. Их знали поимённо не только свои соратники, но и полицейские царской охранки. «Бунтари», как называли большевиков власти, устраивали еженедельные маёвки, печатали листовки и воззвания, периодически организовывали стачки и митинги трудящихся.
Среди прочих лидеров особо выделялся Иван. Молод, бескомпромиссен, умён. Его слушали, ему подчинялись, за подающим большие надежды парнем беспрекословно шли. Вот и сегодня первое слово было за ним.
– Хорошо, мы разойдёмся! – громко произнёс он – Но работать будем восемь часов! Понятно?!
Федяев округлил свои маленькие, бегающие глазки.
– Вы сами не ведаете, что творите! – срывающимся голосом воскликнул помощник – Это неслыханная дерзость!
Но люди уже проследовали в цеха…
В губернской столице вновь нарастали протестные движения. В конце 1905 года повсеместно прошли забастовки на всех промышленных предприятий города. Железнодорожники и служащие прекращали работу. Трудящиеся под руководством большевиков освободили политзаключённых. Все готовились к решающим боям. И они не заставили себя ждать…
***
Холодным декабрьским днём на массовом митинге в сборочном цехе железнодорожных мастерских людские волны бурлили как пена. Всюду висели красные флаги, плакаты и транспаранты. Рабочие общались друг с другом, спорили, поочерёдно выступали на импровизированной сцене и пели революционные песни. Но далее медлить было нельзя.
– Товарищи! – наконец, обратился к собравшимся большевик Якунин, избранный накануне председателем Совета рабочих депутатов. – Нужно выставить посты вокруг здания!
И из цеха немедленно вышло несколько вооружённых дружинников.
Оратор проводил их взглядом.
Этот невысокого роста, щуплый на вид человек, возвышающийся сейчас на ящике из-под гаек, всегда вызывал особый трепет у слушателей. Высококлассный слесарь, доморощенный интеллигент, он заразился идеями всеобщего равенства давно и преподносил их всем страждущим как-то по-особенному, доступно.
Председатель, посмотрел на десятки, устремлённых на него глаз, и продолжил:
– Позавчера, в знак солидарности с московским пролетариатом, трудящиеся нашего города, объявили всеобщую бессрочную забастовку! Нами были прекращены все перевозки по железной дороге, созданы отряды рабочей милиции, выдвинуты очередные требования к властям. Но сильные мира сего остаются глухи к чаяниям народа. Так больше продолжаться не может! – подытожил Якунин – И мы предпримем другие, более решительные, шаги к достижению поставленных целей! Предлагаю начать вооружённое восстание! Кто «за», прошу голосовать!
Председатель одобрительно взглянул на лес взлетевших вверх рук.
– Единогласно – спокойно произнёс он и добавил. – А теперь следует арестовать начальника станции.
– Арестовать!!! Арестовать эту сволочь!!! – возликовали собравшиеся.
И уже через мгновение, отделившаяся от общей массы группа активистов, возглавляемая Иваном, ринулась к апартаментам начальства. Преодолев пешком заводской двор, она вошла в здание напротив. Громкий топот сапог по коридору, заставил «приговорённого» немало понервничать.
– Как вы смеете!!! – заорал возмущённый такой наглостью черни, одутловатый мужчина средних лет, в чей кабинет ворвались бесцеремонно – Всех в Сибирь! На дыбу! Сгною! – срывал несчастный голос, в то время как ему и его гостям, жандарму и казачьему офицеру, рабочие связывали руки – Сгною!!! – повторял он вновь и вновь.
– Сгноишь. Сгноишь – говорил Иван, закрывая всех господ в одной комнате – А, попалась, птичка, стой, не уйдёшь из сети – улыбался он довольно. – Эх, шлёпнуть бы вас сейчас эксплуататоров – разочарованно выдал большевик сидельцам за дверью – Да видать уж в другой раз…
Он положил ключ от кабинета себе в карман и, незамедлительно, отправился вместе с остальными обратно в мастерские, где собрание митингующих перерастало уже в нечто большее.
– Товарищи, там солдаты! – выкрикнул кто-то из рабочих, показывая на улицу.
И забастовщики все как один кинулись к окнам.
К мастерским подтягивались войска. Серые шинели с винтовками наперевес выстраивались в стройную шеренгу. Из мешков с песком по всему периметру завода сооружались оборонительные укрепления.
– Началось – сказал Якунин, с тревогой в голосе. – Дадим вооружённый отпор властям! – воззвал он к своим соратникам – Покажем, на чьей стороне правда?!
– Покажем!!! – прогремел единодушный ответ, а следом и первый точный выстрел…
***
Словно в раю она взлетала к небу, и вновь, будто птица, парила вниз, туда, где всё благоухало и цвело…
– Шибче качай! Шибче! Ещё! Ещё! – кричала радостно Мотя, запрокидывая голову.
– Убьёшьси, шальная! – смеялся над нею Костя.
Он раскачивал Матрёну на качелях, а она «летала» то вверх к самым облакам, до которых можно было достать рукою, то вниз. Вверх и снова вниз.
– Ах, какая же я счастливая!
Женщина закрыла глаза.
– Кость, ты меня любишь? – и, не дождавшись ответа, сказала – А я тебя так люблю, что ажно сердце заходится. Дышать не могу без тебя! Слышишь?
Но счастливице никто не ответил. Мотя открыла глаза и глянула туда, где ещё недавно стоял её муж, но его на месте не оказалось.
– Любый мой, ты где? – окликнула Матрёна супруга ещё раз и стала смотреть по сторонам, ожидая, что Константин вот-вот объявится.
Качели продолжали летать с прежней силою, но уже не радовали её. Да и природа будто поменялась. Сочная зелень, сделалась серой, пожухла, увяла. Совсем перестали петь звонкие птицы. Тишина и покой воцарились кругом.
Мотя заволновалась:
– Костюшка, я хочу слезти! Где ты? Останови качелю, я боюсь!
Но Кости будто след простыл…
Женщина попыталась спрыгнуть сама, однако этот чёртов маятник не давал ей этого сделать. Он продолжал раскачивать её всё сильнее и сильнее, и сильнее… Матрёну охватил ужас. Сейчас она разобьётся! И тут, качели подняли наездницу в самый край, и она поняла, что срывается.
– Аааааа! – завизжала Мотя.
Проснулась. Села.
– Спи, Мотюшка. Спи, ягодка – обнял супругу Константин.
– Ой, чёй-то сон какой-то нехороший приснился.
У Матрёны защемило внутри.
– Ложись. Не думай о худом. Всё хорошо будет…
Женщина проверила люльку, в которой спала новорожденная Настёна, и снова легла. Закрыв глаза, ей показалось, что кто – то стучит.
– Кость, стучит ктой – то.
– Тебе померещилось.
– Я говорю стучит…
Костя проснулся, прислушался. И вправду стучат. Он встал, надел валенки, накинул телогрейку и вышел.
– Кто там? – спросил он негромко.
– Кость, это я Иван, открывай – услышал Константин голос брата.
Костя распахнул дверь в сенцах. На пороге действительно стоял Иван, но не один. С ним вместе была Тася и ещё какой-то парень.
– Здоров, братуха! – обрадовался Константин.
И родственники обнялись.
– Давайте проходите, а то студёно – пригласил гостей в дом Костя.
И те незамедлительно зашли внутрь. У порога Иван остановился.
– Познакомься, – сказал он Константину, показывая на своего спутника, высокого, как каланча, худого некрасивого парня – это Сергей Полищук, мы работаем вместе.
Костя протянул незнакомцу руку.
С печи, кряхтя, слезали родители.
– Ванечка, сыночек – кинулась мать на шею сына – А чего ж поздно так? И не сообщили дажно?
– Здравствуй, мамань – поцеловал уставший Иван родительницу. – Мне б с отцом переговорить. Тороплюсь я.
– Как? Ужо? – испуганно посмотрела пожилая женщина на отпрыска – Случилось чего?
– Нет, дела. Ты чайку нам поставь, Тася замёрзла очень…
Мать отправилась в сени разводить самовар. В это время в комнату вошла Мотя. Она увидела юную гостью и приблизилась к ней.
– Здравствуй, я Матрёна, жена Костина. А тебя как звать, величать?
– А я Тася.
– Ну, наконец-то Иван показал нам супругу свою, а то уж думали никогда не свидимси.
– Родная, согреть бы Тасю надобно – обратился к жене Константин.
Мотя посмотрела на озябшее создание.
– Ой, батюшки, а ты и впрямь как снегурка холоднющая. Дай ка я тебе шаль, да чулочки вязаны принесу – засуетилась она и скрылась за занавеской.
В это время мужчины расселись за стол на лавки. Иван повернулся к отцу.
– Тять, сказать чего хочу – опустил он отчего-то глаза в пол – Оставь у себя на время Тасю. Некуда мне её с собой брать пока.
– Дык, конечно сынок, об чём разговор, – подхватился Тимофей – а ты далече собралси то?
Иван немного помолчал, а после ответил.
– Ищут меня. Полиция ищет.
Отец замер.
– Ты чего натворил то, Ваня?
– Долгая история, тять.
– Нет уж сынок, всё выкладывай. Сказал «Аз», дык и «Буки» говори…
Иван задумался, погладил свою щетинистую щёку и вспомнил недавнюю стычку протестующих с блюстителями порядка.
Полицейские и военные окружили мастерские со всех сторон, оставив единственную лазейку, по которой ещё можно было унести ноги.
На требование властей сдаться, реакции не последовало. Рабочие отстреливались из окон, как могли, имеющимся у них арсеналом. Иван бросил в противника пару гранат, разметав тем самым обложивших завод солдат, и продырявил с десяток казённых шинелей. Рядом уже сложили головы его товарищи. Многие были ранены. Со стороны противника застрочил пулемёт, и силы противоборствующих стали не равны.
– Уходить надо! – крикнул Якунин, ткнув наганом в люк канализации.
– Согласен! – отозвался Иван – Полезайте, я вас прикрою!
Люди потихоньку начали спускаться вниз. Шальные пули продолжали лететь россыпью, и одна из них всё же достигла цели.
– Чтоб тебя! – выругался Иван, и, схватившись за раненое плечо, снова прицелился.
Истратив последний патрон, он приготовил финальный аккорд.
– Получайте, сволочи! – метнул он гранату в сторону служивых и, увидев, как двое упали на землю, с чувством удовлетворения покинул цех.
Соображая, посвящать отца в свои дела или нет, Иван всё же начал:
– Митинговали мы, восстание планировали. Власти узнали о том. Была перестрелка. Несколько человек погибло. Теперь нас разыскивают. Схорониться мне надо, пока всё не улеглось. А Тасю девать некуда.
В воздухе повисла гробовая тишина.
– А вот и я – вернулась Матрёна с ворохом одежды – Я тебе вещички тёплые принесла. Давай раздевайся. Греться будем – вновь обратилась она к Таисье.
Девушка сняла своё тоненькое пальтецо.
– Батюшки, да ты никак на сносях! Вот радость-то какая! – всплеснула руками Мотя – Сколь ходить то ишо осталося?
– Месяцев пять – ответила Тася.
– Ну и хорошо. Это с первым долгонько, а далее и времечко замечать не будешь – засмеялась Матрёна, лукаво посмотрев на мужа.
И тот улыбнулся супруге в ответ, а после снова взлянул на Тимофея.
Что в этот момент творилось в душе у отца, знал только Костя. Ругать Ивана? Да разве ж он мог? Тимофей давно доверял сыну, тот уж столь годов самостоятельно живёт. Ну уж, а если бунтовать затеял со товарищами, значится, припекло их.
Оставалось только переживать.
– Ну что ж! На том и сойдёмси – крякнул, наконец, хозяин дома, стукнув ладонью по столу – Тася покась остаётся у нас. Здесь ей худо не будет, сам знашь – посмотрел Тимофей на Ивана. – Ну, уж а ты побереги себя, сынок, мать за христа ради пожалей – прослезился отец.
И Иван ушёл в ночь.
***
Они сидели рядком на лавке перед непрошенными гостями.
От керосиновой лампы в комнате было светло. Мерно тикали на стене часы-ходики. В русской печке покойно потрескивали берёзовые дровишки.
Тимофей, поднявшись с места, подошёл к очагу. Взял в руки кочергу, всю в саже и стал не торопясь разбивать ею в топке тлеющие угольки, которые нет, нет, да и вываливались наружу.
Конец ознакомительного фрагмента.