Глава 3
Как и у всех, ну, почти у всех девушек ее возраста, у Лили Стасовой была своя тайна. Девичьи тайны бывают маленькими, большими или страшными. Лилина тайна была вовсе и не страшной, а маленькой и даже немножко смешной, но она все равно была и выступала в роли далеко не последнего аргумента в момент напряженных раздумий на тему: быть ли напуганной убийством студентки с соседнего потока и сидеть дома или все-таки ходить в институт на занятия.
У тайны не было имени, но было условное название «Этот в костюме». Лиля была девушкой наблюдательной и давно уже заметила, что мужчины в хорошо сшитых и ладно сидящих костюмах встречаются в метро крайне редко, даже можно сказать, что и не встречаются вовсе. Они ездят на машинах. А те, которые в метро и троллейбусе, те все больше в джемперах и куртках, а если в костюмах, то в каких-то не таких. Этот же, ставший ее маленькой тайной, был не просто в костюме, а еще и в роскошном кашемировом пальто, расстегнутом и позволяющем обозреть не только шелковый шарф от Кензо, но и ослепительную сорочку, и галстук от Версаче, и жилет. Конечно, о том, как сидит на его фигуре костюм-тройка, можно было только догадываться, но судя по идеально отглаженным брюкам, сверкающим ботинкам и безупречной стрижке, на таком мужчине костюм не мог сидеть плохо просто по определению.
Тайна появилась у Лили примерно неделю назад, когда она, ожидая поезда, впервые заметила мужчину в кашемировом пальто на платформе метро. Наверное, она не смогла скрыть свой заинтересованный взгляд, и мужчина его перехватил, потому что слегка улыбнулся. Ей стало неловко, она прошла дальше вдоль платформы и отвернулась, ругая себя за несдержанность. Лиле казалось, что она отошла от мужчины достаточно далеко, поэтому девушка страшно удивилась, когда села в поезд и через несколько секунд увидела его в том же вагоне. Он стоял неподалеку и читал какие-то бумаги.
На «Чистых Прудах» ей нужно было делать пересадку. Лиля стала протискиваться к выходу, и кто знает, сознательно или нет, но выбрала она именно ту дверь, путь к которой лежал мимо того мужчины. Когда она поравнялась с ним, он не оторвал глаз от своих бумаг, однако же в тот момент, когда двери открылись и пассажиры стали вываливаться из вагона, она быстро обернулась и поймала его взгляд и ту же едва заметную улыбку. Он все-таки посмотрел на нее. Или ей вслед?
Лилю охватило смущение, которое, впрочем, прошло уже минут через пять, а еще через пятнадцать она и думать забыла о красивом пассажире в дорогом пальто. А на следующее утро снова увидела его на платформе в метро. Она замедлила шаг и постаралась рассмотреть незнакомца как можно подробнее. Вот тогда и отметила она и отутюженные брюки, и сверкающие ботинки, и стрижку, и лицо, которое ей ужасно понравилось, и даже цвет глаз. Самый, надо сказать, обыкновенный цвет, серо-голубой, ничего выдающегося. Лиля снова прошла мимо него. А он снова улыбнулся ей и легонько кивнул, словно приветствовал старую знакомую. Девушка решила не выпендриваться и улыбнулась в ответ. И снова они ехали в одном вагоне, и он читал свои бумаги, а Лиля – конспект по истории, и снова она обернулась при выходе на платформу, и снова поймала его улыбку и взгляд. Она приподняла руку и сделала едва заметное движение пальцами, мол, пока, до завтра. А он еще раз улыбнулся и кивнул.
Назавтра все повторилось. Они по-прежнему не разговаривали друг с другом, мужчина не делал ни малейшей попытки познакомиться с ней, но улыбался и кивал, а Лиля в ответ тоже улыбалась и махала пальчиками. И было в этом что-то невероятно волнующее и пронзительное, такое, от чего дух захватывало куда больше, чем от поцелуев с однокурсником, в которого Лиля влюбилась перед самым Новым годом, а через месяц остыла.
А потом случились выходные. Мужчина в пальто и костюме не выходил у Лили из головы, и больше всего на свете на протяжении двух суток ее интересовал вопрос, появится он в понедельник в метро или нет? Она была девушкой рассудительной и понимала, что такой мужчина не может ездить в метро всегда. Скорее всего, у него машина в ремонте, или водитель внезапно заболел, или ему по каким-то причинам нужно успеть доехать, минуя утренние пробки, а всем известно, что на метро получается куда быстрее. Или еще какие-то обстоятельства сложились таким образом, что он не ездит на машине. Но это временно, и весь вопрос в том, насколько долгим окажется этот «временный» период. Иными словами, сколько еще раз сможет Лиля пережить эти необыкновенные мгновения, позволяющие ей почувствовать себя героиней романтического кино и дающие почву для стыдливых, робких, а порой и отчаянно смелых мечтаний. Ну так, совсем чуть-чуть, пять минуточек перед сном. Она же взрослая рассудительная девушка, к тому же правильно воспитанная мамой и папой, и прекрасно понимает, что между ней, юной студенткой, и этим дорогим и очень деловым мужчиной, к тому же порядочно старше ее, не может быть ничего общего. Сколько ему лет? Наверное, тридцать пять или около того. И конечно же, есть жена и дети. Просто невозможно представить, чтобы у такого мужчины не было жены или хотя бы постоянной женщины. Он весь воплощенная серьезность и добропорядочность. Успешный бизнесмен и отличный семьянин. И своей случайной молоденькой попутчице он улыбается исключительно из вежливости, как это принято, например, в Европе: улыбаются всем подряд, а уж тем, кого однажды видел, – обязательно.
Самые худшие ожидания оправдались, в понедельник его не было. Лиля пропустила один поезд, потом второй, третий, надеясь, что он все-таки появится. Но он не появился, зато она опоздала на первую пару и получила нагоняй от куратора курса. Как назло, именно в тот день злыдня-кураторша стояла у дверей в лекционный зал и отлавливала опоздавших. Однако долго расстраиваться девушке не пришлось: в понедельник весь институт только и говорил об убийстве студентки с первого потока, Наташи Кузиной. И точно так же, как совсем недавно Лилин отец, все вспоминали громкое барнаульское дело и пересказывали друг другу, кто что помнил из газетных публикаций, додумывая на ходу и расцвечивая собственные воспоминания жуткими подробностями. В институт приехала милиция, кого-то то и дело вызывали с занятий, вероятно, искали тех, с кем так или иначе общалась погибшая девушка. О мужчине в пальто, или, как Лиля называла его про себя, об «этом в костюме», она на некоторое время позабыла, пытаясь решить, стоит ли рассказывать милиционерам об инциденте в кафе. С одной стороны, очень похоже, что тот псих и был убийцей, во всяком случае, вид у него был какой-то патологический. Но с другой стороны, никто ее не вызывает и не спрашивает… Может быть, оперативники уже и так знают достаточно, а она со своими добровольными показаниями вызовет у них только смех. И потом, кто-то из милиционеров может оказаться папиным знакомым, и тогда папа уже через пять минут будет знать о ее приключении и запретит ходить в институт и вообще выходить из дому. А как же «этот в костюме»? Может быть, тот факт, что его сегодня не было в метро, еще ни о чем не говорит, и завтра или через несколько дней он снова появится? А Лили не будет… И тогда он решит, что она больше не ездит в это время по этой ветке и он потерял ее навсегда. Может быть, он действительно всего один раз был вынужден поехать на метро, но, увидев девушку, стал ездить каждый день, чтобы встретиться с ней… Глупо, конечно, но чего в жизни не бывает. И если она долго не будет появляться, он тоже перестанет ездить. Фу, как в дешевом сериале! Лиля изо всех сил уговаривала себя не впадать в сопливый романтизм, опомниться и перестать мечтать о несбыточном. Так только в плохом кино бывает, чтобы красавец-миллионер случайно оказался в гуще простого народа и вдруг нашел среди толпы свою избранницу и начал предпринимать шаги, чтобы познакомиться с ней. В жизни так не бывает, это во-первых. И во-вторых, даже если и бывает, то уж она никак не тянет на долгожданную избранницу такого мужчины. И лицо не так чтобы очень, и фигурой не вышла. Во всяком случае, именно это ей всю жизнь внушала мама. Но те секунды безмолвного общения, обмена взглядами и улыбками были так томительно сладки, что отказаться от них невозможно…
За этими раздумьями день пролетел незаметно. На следующее утро, во вторник, шестого апреля, Лиля взяла себя в руки и, спускаясь по лестнице в метро на станции «Сокольники», твердо сказала себе, что, если «этого в костюме» снова не окажется на платформе, она не станет ждать ни одной минуты, не пропустит ни одного поезда, а поедет в институт. Не нужны ей ни опоздания, ни разборки с куратором курса. И «этот в костюме» ей тоже не нужен. Надо выбросить его из головы и забыть.
Сказано – сделано. Незнакомца на платформе, конечно же, не оказалось, и Лиля мужественно села в первый же поезд. И в тот момент, когда двери закрылись и вагон качнулся, собираясь набрать скорость и нырнуть в тоннель, она увидела, как «этот в костюме» быстро спускается по лестнице. Сердечко Лилино замерло, потом подпрыгнуло куда-то в горло, потом упало вниз, а щеки запылали. Значит, он не исчез, он по-прежнему ездит в метро! Ну почему, почему она такая дура, почему дала себе это идиотское слово не пропускать поезд?! И не просто дала, но еще и выполнила.
На всякий случай Лиля вышла на «Красносельской» с намерением сесть в следующий поезд, в котором наверняка будет ехать «этот в костюме». Народу, конечно, много, утреннее время, и вряд ли ей удастся увидеть, в каком он вагоне, но можно рассчитывать на то, что он сядет, как и в предыдущие дни, в четвертый вагон. Поезд подошел, Лиля вошла в вагон, но его не увидела. То ли он стоял так, что его заслонял кто-то из пассажиров, то ли сел в другой вагон. Девушку охватило отчаяние.
Следующая станция – «Комсомольская», три вокзала и пересадка на Кольцевую линию, много народу выйдет, но еще больше войдет, и тогда отыскать незнакомца не останется никаких шансов. После «Комсомольской» вагоны будут забиты битком. Одно дело точно знать, где стоит интересующий тебя человек, и совсем другое – искать его в час пик по всему составу. Затея бесперспективная и бессмысленная.
«А вдруг он вообще не едет в этом поезде? – мелькнула мысль. – Может, он, так же, как я вчера, стоит на платформе на «Сокольниках» и ждет меня?»
Но подобные глупости Лиля тут же в головке своей пресекла. Да, он мне нравится, с присущим ей хладнокровием констатировала девушка, но это совершенно не означает, что я нравлюсь ему и что он вообще обо мне помнит. Завтра она поступит умнее. Завтра у нее первая пара – семинар по немецкому, она сегодня подойдет на кафедру иностранных языков, разыщет преподавателя и договорится с ним. Либо он разрешит ей опоздать, либо вообще согласится, чтобы Лиля сдала тему в другое время, может быть, даже сегодня, она готова, язык она знает хорошо. В любом случае, она сегодня сделает все необходимое, чтобы завтра прийти чуть раньше и иметь возможность стоять на платформе до тех пор, пока не появится «этот в костюме».
Вот такая маленькая смешная тайна была у Лили Стасовой, и тайна эта никак не позволяла ей отсиживаться дома, пока милиционеры будут искать маньяка, убивающего студенток. Однако же Лиля была не только дочерью сотрудника милиции, пусть и бывшего, но и постоянно общалась с женой отца и их друзьями, которые почти сплошь были следователями или оперативниками, поэтому отдавала себе отчет в том, что ее недавняя история с неприятным типом в кафе может иметь отношение к чему-то более серьезному. Ведь случилась она всего за несколько часов до того, как была убита Наташа Кузина с первого потока, и в том же районе, и главное – тоже оказалась привязанной к ночному клубу. Конечно, связи никакой может и не быть, и тот псих хотел повести ее в какой-то другой клуб, и вовсе он не собирался никого убивать, он обыкновенный наркоман, который всего-навсего вознамерился «раскрутить на бабки» девицу, имеющую денежки. Может быть, и так. Но ведь может быть и не так. И нужно, наверное, все-таки рассказать об этом эпизоде следователю. Или не рассказывать? И как сделать так, чтобы папа не узнал и не запер ее дома? Тетя Настя Каменская сказала, что есть психи, которые убирают свидетелей. А тот тип из кафе видел, что она читает учебник, и вполне может догадаться, что Лиля учится где-то неподалеку. А неподалеку от кафе только один институт – ее. Она сама-то не боится, но папе ведь не объяснишь, прикажет сидеть дома, еще и охрану приставит, Лиля даже пикнуть не посмеет, ее воспитали в безусловном послушании родителям.
Уже заканчивалась третья пара – семинар по экономике, когда дверь аудитории распахнулась и вошла ненавистная кураторша в сопровождении двух мужчин. Лиля чуть не подпрыгнула: один из них был симпатичным стройным блондином в модной куртке, а другой – дядей Юрой Коротковым, папиным другом. Совсем недавно, пару месяцев назад, Лиля вместе с отцом и тетей Таней была на его свадьбе. Дядя Юра женился на Ирине Савенич, известной актрисе, про которую мама сказала, что это «девочка с большим потенциалом». И это мама, которая известна всему свету как самый язвительный кинокритик и от которой доброго слова не допросишься, во всяком случае, мало кому из актеров и режиссеров удавалось услышать из ее уст похвалу в свой адрес. Правда, мама тут же добавила, что Ирина совершает большую глупость, выходя замуж за милиционера, и собственная мамина жизнь, испорченная Лилиным отцом-оперативником, – яркий тому пример.
– Никто не расходится после звонка, – металлическим голосом начала вещать кураторша, – с вами хотят побеседовать сотрудники милиции по поводу убийства Кузиной. Все остаются на местах и отвечают на вопросы столько, сколько нужно.
Никто не возражал. Все-таки в аудитории сидели будущие юристы, они понимали, что дело серьезное. Старичок-доцент, проводивший семинарское занятие, засуетился, начал торопливо складывать в портфель свои бумажки и посеменил к двери. До звонка оставалось две минуты.
– Не буду вам мешать, – пробормотал он, обращаясь не то к кураторше, не то к милиционерам, – мы практически закончили.
Когда дверь за ним закрылась, Коротков выступил чуть вперед.
– Господа студенты! – начал он, откашлявшись. – Позвольте представиться. Меня зовут Юрием Викторовичем, фамилия моя Коротков, я работаю на Петровке в отделе по раскрытию убийств. Рядом со мной мой коллега Максим Иванович Заточный, он – старший оперуполномоченный из окружного управления внутренних дел. Все вы знаете о трагическом происшествии с вашей однокурсницей Наташей Кузиной. Она училась на другом потоке, и мы уже подробно поговорили со всеми, с кем она посещала лекции и семинары. Теперь нам нужно побеседовать с вами. Мы понимаем, что вы общались с ней меньше, может быть, многие из вас вообще не знали ее и даже не представляют, как она выглядит. Но тех, кто ее хоть немного знал, или видел в день убийства, или просто хотел бы что-то нам сообщить, я попрошу задержаться и ответить на наши вопросы. Есть среди вас такие?
Поднялось шесть или семь рук. Лиля тоже, поколебавшись, подняла руку. Наташу Кузину она не знала, но решила поговорить с Коротковым.
Впрочем, поговорить с симпатичным блондином по имени Максим Иванович она бы тоже не возражала. От отца и его друзей она частенько прежде слышала имя Ивана Алексеевича Заточного, и как-то в их разговоре мелькнула фраза о том, что его сын тоже работает в милиции. Скорее всего, этот блондин – его сын. Как бы угадать, с кем легче договориться, с дядей Юрой или с молодым Заточным?
Коротков медленно обвел глазами тех студентов, которые сидели с поднятыми руками, заметил Лилю, она поняла это по его чуть дрогнувшему лицу, но ничего не сказал.
– Спасибо. Все остальные могут быть свободны. Пока, – добавил он загадочное слово.
Полтора десятка студентов с шумом похватали портфели и сумки и покинули аудиторию. Семь человек остались.
– Ну что ж, – вздохнул Коротков, – начнем, помолясь. Работать будем так: я займу стол преподавателя, поставим сюда стульчик, один из вас сядет рядом со мной, и мы тихонько поговорим. Максим Иванович займет самый дальний стол, второй человек сядет к нему. Повторяю, разговариваем тихо и друг другу не мешаем. Остальные пятеро пока ждут и потом подходят к нам по очереди. Это может занять много времени, поэтому заранее приношу извинения. Пожалуйста, прошу вас, первые двое. Один человек ко мне, второй – к Максиму Ивановичу.
Лиля хотела было рвануть к симпатяге Заточному, потому что решила, что, во-первых, с молодым парнем договориться легче, он наверняка еще не забыл собственных проблем с родителями, а во-вторых, он слишком молод для того, чтобы папа знал его лично, поэтому опасность утечки информации к строгому родителю все-таки поменьше. Она уже встала и сделала шаг из-за стола, но ее опередила Светка Мигунова, обожавшая худощавых блондинов. Лиля решила подождать, но выглядела она как-то глупо, ведь встала уже, так что ж теперь, снова садиться? Она поймала приглашающий взгляд Короткова и нехотя двинулась в его сторону.
– Здравствуйте, дядя Юра.
– Привет, – улыбнулся он. – Я вообще-то знал, что ты здесь учишься, но не ожидал, что попаду именно в твою группу. Сейчас во всех группах работают наши сотрудники. Надо же, как мне повезло! Как дела-то у тебя?
– Все хорошо, дядя Юра. А у вас?
– Да спасибо, не жалуюсь. Ну, Елизавета Владиславовна, выкладывай, что знаешь.
– Дядя Юра, – она набрала в грудь побольше воздуха, – я могу вступить с вами в преступный сговор?
– Это в какой же?
– Я вам расскажу одну историю, которая может иметь отношение к делу, а может и не иметь. А вы за это не скажете папе.
– О чем не скажу? – не понял Коротков.
– Ни о чем. Ни о чем не скажете. Не скажете, что я к вам подходила. Что рассказывала эту историю. Вообще ничего. Можно так сделать?
– Слушай, – шепотом возмутился Коротков, – да ты никак торгуешься со мной?
Лиля округлила глаза и сделала невинное лицо.
– Да вы что, дядя Юра! Как можно? Я предлагаю товар. Вы или берете его, или нет. Если нет, я найду другого покупателя.
Коротков прищурился и посмотрел на нее с нескрываемым подозрением.
– Что-то больно знакомые слова ты произносишь. Где-то я их уже слышал.
– Ага, – подтвердила Лиля, – от тети Насти Каменской. Она часто так говорит. Я у нее научилась.
– Ты бы у тети Насти-то чему-нибудь хорошему поучилась, а не этой вот… торговле, с позволенья сказать, – строго прошипел он. – У тети Насти твоей масса достоинств, ты вот с них бы пример брала, а не с ее языка поганого. Мала еще со мной торговаться. Давай выкладывай.
– Нет, – твердо ответила она. – Пока не дадите слово, что папе не скажете, ничего выкладывать не буду.
– А куда ты денешься? – с любопытством спросил Коротков. – Я ведь теперь знаю, что у тебя есть для меня какие-то сведения, так куда ты от меня денешься?
– А я к Максиму Ивановичу пойду, – Лиля улыбнулась. – И с ним договорюсь.
– Ерунда. Он мне все расскажет.
– Не-а. Я так договорюсь, что он вам не расскажет.
– Лилька, запомни, ни одно честное слово, данное свидетелю, не перевешивает интересов дела. Особенно если это дело – поимка убийцы. Что бы ты ни наплела Заточному, как только мы выйдем из этой аудитории, я буду знать, что ты ему сказала. Поэтому не льсти себя глупыми надеждами. А если хочешь, чтобы я отнесся к твоей просьбе с пониманием, лучше объясни мне по-человечески, почему я не должен ничего говорить твоему отцу.
Лиля с горечью поняла, что все ее расчеты провалились. Ей-то казалось, что она сможет договориться, но то, что сказал дядя Юра, звучало так… взросло, что ли. Серьезно. «Ни одно честное слово, данное свидетелю, не перевешивает интересов дела». Ей это даже в голову не приходило. Почему-то представлялось, что все гораздо проще.
– Дядя Юра, вы же знаете папу. Он может запретить мне ходить в институт, пока преступника не поймают. А у меня личная жизнь. Понимаете?
– Понимаю, – очень серьезно кивнул Коротков. – И кто он? Сокурсник? Или на стороне нашла?
– Сокурсник, – соврала Лиля, не моргнув глазом, вовремя сообразив, что для встреч с сокурсником нужно посещать институт.
Она подробно поведала свою эпопею с настырным типом в кафе и поделилась своими соображениями и подозрениями. Коротков ничего не записывал, зато включил диктофон.
– Внешность запомнила? Сможешь описать?
– Запросто.
– Адрес кафе еще раз скажи, четко и чуть погромче. И перечисли приметы того парня как можно подробнее.
Лиля послушно повторила адрес и описала приставалу. Его лицо до сих пор стояло у нее перед глазами.
– Дядя Юра, – умоляюще произнесла она, когда диктофон выключили, – вы понимаете, что папа сделает, если узнает про эту историю? Он меня из дома не выпустит, я же могу быть свидетелем. А вдруг этот тип начнет меня искать?
– Так и в самом деле, а вдруг начнет? Лилька, я все понимаю насчет личной жизни, она у меня самого всегда была бурной, и я с уважением отношусь к чужим романам. Но к чужой безопасности я отношусь с еще большим уважением. Я, конечно, не трепло базарное, и отцу я ничего не скажу, раз уж ты так просишь. Но я бы тоже советовал тебе затаиться и рядом с институтом не мелькать. Любовь любовью, но жизнь – она, знаешь ли, как-то дороже.
– Дядя Юра, – пролепетала она, чувствуя, что сейчас расплачется.
Ничего не помогло, он все-таки расскажет папе и посоветует ему запереть дочь дома.
– Ну что «дядя Юра, дядя Юра»? Давай думать, как выходить из положения. То, что ты рассказала, может оказаться очень важным. И нужно позаботиться о твоей безопасности.
– Дядя Юра, я вам даю честное слово, что никуда от института дальше чем на десять метров не отойду. Из дома – сюда, отсюда – домой. Никаких кафе, никаких забегаловок. Я буду после занятий вызывать такси прямо к институту, и он не сможет меня выследить, даже если очень захочет.
– Такси – это хорошо. Но это не решение проблемы. А вдруг у него есть машина? Или он будет караулить тебя у выхода? Он ведь тоже может взять такси и сидеть в нем, пока ты не выйдешь. Поэтому было бы неплохо, если бы тебя твой парень провожал до самого дома. Прямо до квартиры. Ты сможешь с ним договориться?
– Смогу, – пообещала она, стараясь говорить как можно правдивее.
– И никаких случайных знакомств на улице, ты меня поняла?
– Конечно, дядя Юра. Я вообще на улице не знакомлюсь, вы же моего папу знаете, он меня с детства дрессировал.
– И никаких разговоров об этой истории. Ты, кстати, рассказывала кому-нибудь?
– Нет. Это же в пятницу вечером было, а в понедельник все узнали про Кузину, только про нее и говорили.
– Вот и ладно, вот и не рассказывай никому. И парню своему не говори. Даешь слово?
– Даю. А как же я ему объясню, почему меня надо провожать до самой квартиры? – Лиля решила играть до конца, хотя никакого парня на курсе у нее не было и объяснять она никому ничего не собиралась. Но хотелось быть достоверной.
– Да никак не объясняй. Просто скажи, что ты боишься, вот и все. У страха нет объяснений, он иррационален. Если по городу разгуливает маньяк, убивающий студенток, то нет ничего странного, если студентки боятся.
Из института Лиля ушла в тот день вполне успокоенной. Конечно, взрослым верить не особенно-то можно, особенно если это друзья родителей, девушка знала это по опыту. Обязательно «сдадут» при первом же удобном случае, ведь слово, данное ребенку, совершенно ничего не весит, а уж если сравнивать его с весомостью взрослой дружбы, то и вовсе говорить не о чем. Но, во-первых, дядя Юра, если и сдаст Лилю отцу, то сделает это, скорее всего, не сразу, и у нее есть в запасе хотя бы несколько дней, чтобы… Ну, короче, все понятно, зачем ей нужны эти несколько дней. И во-вторых, даже когда папа обо всем узнает, она сможет сослаться на Короткова, мол, он все знал и дал ей подробные инструкции, как себя вести, а в том, чтобы она сидела дома, никакой необходимости не видел. Вот так. Вы, родители с друзьями, считаете Лилю маленькой и глупенькой, ну и считайте себе на здоровье. А она все равно найдет способ сделать то, что ей хочется, не вступая в открытые конфликты и не отстаивая свои права с дурацкой демонстративностью.
Игра стоила свеч. В этом Лиля убедилась на следующий день, когда утром спустилась в метро. Незнакомец в распахнутом кашемировом пальто стоял на своем обычном месте. И ей даже показалось, что он смотрел на лестницу. Неужели ждал ее?
Запирая дверь и спускаясь по лестнице, Вера привычно порадовалась удаче, благодаря которой ей удалось купить эту квартиру. Если бы ее продавали предусмотрительные и расчетливые немцы, она стоила бы, пожалуй, раза в полтора дороже, а то и в два. Но продавали ее русские, у которых что-то не заладилось с бизнесом и срочно понадобились деньги, поэтому двухкомнатную квартирку в самом центре Баден-Бадена они выставили на продажу по просто-таки смехотворной цене. И опять же повезло, что Вера узнала об этом первой, от общих знакомых, быстренько подсуетилась и стала владелицей недвижимости, позволившей ей получить вид на жительство в Германии.
Выйдя на Леопольдплатц, Вера заглянула в газетный киоск, купила пару русскоязычных газет и направилась по Софиенштрассе в сторону бассейна, имевшего пышное название «Термы Каракаллы». Любителям плавания делать там было нечего, но Вера плавать и не любила, зато ей нравились термальные целебные воды, множество гидромассажных установок, бани и прочие водяные удовольствия. В бассейн она ходила три раза в неделю и непременно утром, прямо к открытию, пока народу совсем мало и есть свободные места на всех массажных устройствах.
На ресепшене она купила билет на пять часов пребывания, хотя сначала собиралась пробыть здесь всего три часа. Но когда она проснулась, за окном светило солнце, и Вера рассчитывала после бассейна погулять в свое удовольствие, подняться в гору, дойти до Розового сада, однако в восемь утра, когда она подходила к Термам, небо уже затянуло сизыми облаками, и стало понятно, что еще чуть-чуть – и пойдет дождь. Так что ну ее, прогулку эту, лучше в воде поплескаться да ароматным паром в банях подышать.
Девушка на ресепшене приветливо улыбнулась, постоянных посетителей здесь знали в лицо, и Вера улыбнулась ей в ответ. Настроение было превосходным. Она почти бегом поднялась по широкой лестнице, прошла через турникет, не забыв посмотреть на высветившееся на мониторе время, когда она должна покинуть бассейн: 13.08, ни минутой позже, иначе этот же самый турникет не выпустит ее обратно, пока она не заплатит дежурному за еще один час пребывания. Вера быстро разделась, натянула купальник и направилась в душ, а через десять минут она уже наслаждалась массажем в открытой части бассейна, лежа в теплой воде и подставив плечи и шею под мощную струю, бьющую из выложенной диким камнем стены. На лицо упали первые прохладные капли дождя, и она вдохнула полной грудью. Вот это она и любила больше всего: очень теплая вода, поднимающийся над ней пар, холодный воздух, которым так сладко дышать, и дождь.
Через два с лишним часа, пройдя все виды гидромассажа по нескольку раз, Вера взяла с лежака свое полотенце и поднялась по лестнице в бани. Сняла мокрый купальник, аккуратно сложила на полочку специального стеклянного стеллажа, обмоталась полотенцем и не спеша отправилась в витаминный бар. Взяла стакан травяного чая и собралась было сесть на шезлонг у окошка, когда чья-то рука осторожно прикоснулась к ее плечу.
– Ты меня избегаешь, или мне показалось?
На мгновение Вера испытала некое сложное чувство, состоящее в равных долях из неудовольствия, удовлетворения и испуга. Не выдержал все-таки, примчался! Задергался. Просто так? Или что-то заподозрил?
Или увидел то, чего не должен был видеть?
Но мгновение – оно и есть мгновение, и длится оно не час и даже не минуту, а куда меньше. И когда она обернулась к стоящему за спиной мужчине, впечатление было такое, что обернулась она сразу и никакого такого мгновения и не было.
– Валера! Ты меня напугал. Зачем ты приехал? Мы же не договаривались.
– Поэтому и приехал. Ты давно не звонила. Я соскучился.
Он наклонил голову с явным намерением поцеловать Веру, она послушно подставила губы и даже изобразила движение навстречу ему, словно хотела прижаться к его груди. Но не прижалась. Сразу после поцелуя поднесла стакан к губам и начала небольшими глоточками пить чай.
– Давай присядем за столик, – предложила она. – Ну, как ты, милый? Как у тебя дела?
– Это я должен спросить, как у тебя дела, – мягко возразил Валерий. – От тебя что-то ничего не слышно. Неужели до сих пор не нашла?
– Мне что-то не везет, – со вздохом пожаловалась Вера. – Наверное, полоса везенья закончилась.
В общем-то она была на сто процентов уверена в своих актерских способностях и в умении обмануть кого угодно и по любому поводу, но на всякий случай ловко спрятала глаза, отпивая чай. С Валерием Воркулем расслабляться не стоит, вся история их отношений показывала, что с ним Вере никогда не удавалось справиться так же легко, как со всеми прочими мужчинами в ее жизни, а было их ой как немало. Может быть, дело в том, что он не такой, как все, а может быть, в том, что его единственного она действительно любила. Когда-то. Много лет назад. Сейчас-то уже не любит. Но ведь любила же… И он уверен, что Вера любит его до сих пор.
– Ну ничего, – Валерий ободряюще улыбнулся, – уже апрель, вот-вот начнется сезон, народу прибавится. Но это неправильно, что ты пропадаешь, не звонишь мне, Веруня. Неудачи – не повод для молчания. Неудачи у каждого бывают, но мы же с тобой вместе. И должны быть вместе. И будем вместе.
– Да, конечно. – Она рассеянно обвела глазами помещение, на секунду задержала взгляд на молодой женщине, расстилающей полотенце на лежаке, и с удовлетворением отметила, что у той, несмотря на возраст, уже отвисает животик и грудь потеряла упругость. Нет, никаких комплексов в этих Термах у Веры никогда не возникало, особенно в банях, где все голые. Это на улице и в модной одежде женщина может выглядеть так, как ей хочется, а здесь вся правда на виду. И правда эта такова, что по-настоящему хороших тел не так уж много, что у мужиков, что у баб. Даже у молодых. Откроешь модный журнал, и сразу появляется ощущение, что весь мир состоит исключительно из красивых людей, и ты на их фоне выглядишь не то уродцем, не то непонятно кем, а придешь сюда, в бани, где ничто от глаз не скрыто, ни вислые животы и груди, ни дряблые руки, ни целлюлитные бедра, ни некрасивая форма ягодиц, и понимаешь, что «одетой» красоты в этом мире навалом, а вот натуральной – наищешься.
Так что Вера со своими аппетитными округлыми формами отнюдь не хуже других смотрится в свои сорок-то лет, а то и получше многих.
– И все-таки это неправильно, что ты здесь появился, – сказала она. – Это очень неосторожно. Нас не должны видеть вместе.
– Да глупости, солнышко, нас здесь никто и не увидит, – возразил Воркуль. – Мы же голые. И это бани. Здесь никто ни на кого не смотрит, никто никого не разглядывает, это не принято. Я потому и приехал именно сюда, а не к тебе домой, я же знаю, что ты бываешь в Термах три раза в неделю по утрам. Здесь абсолютно безопасно, поверь мне.
– Все равно ты не должен был приезжать без звонка, – упрямо повторила Вера. – Мало ли что… А вдруг я здесь… ну, не одна.
– А с кем? – удивился Валерий. – С этим твоим, как его… Ну, с этим, что ли?
– Да хотя бы и с ним, – сердито ответила она. – Мне совершенно не нужно, чтобы он ревновал.
– Не понимаю, чего ты за него цепляешься? Нашла сокровище.
– Не тебе судить, милый. Он по крайней мере рядом со мной всегда, когда мне нужно, а ты далеко, ты вообще в другой стране. Я же без языка здесь пропаду, ни один вопрос не решу. Знаю двадцать слов, но этого хватает только на то, чтобы делать покупки, да и то не все, а лишь самые простые.
– По-моему, проще выучить уже наконец немецкий, чем терпеть около себя всякую шваль. Тебе не приходило в голову, что я тоже могу ревновать?
– Ты умный, миленький, – Вера ласково улыбнулась, – для тебя выучить язык не проблема. А я глупая, мне языки не даются. Не сердись на меня. И потом, я знаю, ты не ревнив.
Она поставила на столик пустой стакан.
– Ну что, пойдем попаримся, раз уж я здесь? – предложил Валерий.
– Иди один. Не надо нам вместе…
– Вера, но я же объяснял тебе! – Он начал раздражаться.
– Я слышала. Но есть и другие соображения.
– Какие?
– Я работаю. Я делаю то, что должна. Ты ведь никогда не интересовался, как я это делаю.
– Так ты, что… здесь, что ли? – изумился он.
– И здесь тоже. А как ты думал, милый? Наш с тобой контингент обязательно приходит сюда, потому что сюда рано или поздно приходят все. Иногда они приходят в одиночестве, и тогда для меня это бессмысленно. Но иногда они приходят по двое, по трое, компаниями. И разговаривают. А у меня есть уши, и я слушаю. И если слышу то, что мне интересно, беру этого человека в работу.
Воркуль посмотрел на нее не то изучающе, не то с уважением, Вера толком не поняла. Ей никогда не удавалось правильно прочитывать его взгляды.
– Я думал почему-то, что ты только в казино…
Ну конечно, он думал. Он вообще ни о чем не думал, пока у Веры все получалось с завидной регулярностью. Примерно раз в два месяца ей удавалось найти то, что нужно, и Воркуля все устраивало. Раз в два месяца он получал деньги и был доволен и счастлив. А теперь вот уже пятый месяц пошел – и ничего. То есть это он так думает, что ничего. Вот и пусть думает, пусть считает, что у Веры наступила черная полоса. Не нужно ему знать правду. Если Вера до прошлой осени еще в чем-то сомневалась, то после поездки в Страсбург – всего сорок пять минут езды на машине от Баден-Бадена – все сомнения отпали. Теперь она будет играть по своим правилам.
Она протянула руку, погладила Воркуля по запястью.
– Иди, милый. И не подходи ко мне больше, хорошо? И не приезжай сюда, пока я сама не позову. У меня здесь налаженная жизнь, и если мой друг меня бросит, мне придется трудно. Женщина при мужчине – это одно, а одинокая женщина – это совсем другое. Это неправильное явление, которое вызывает пристальное внимание и всяческие пересуды. Русская диаспора здесь большая, и все друг друга знают.
– Но в гостиницу ко мне ты придешь? Я снял номер здесь неподалеку, прямо рядом с чешским рестораном.
– Валера, не искушай меня, – она улыбнулась печально и многозначительно. – Я тоже соскучилась по тебе, но дело есть дело. Иди попарься как следует, потом отдохни у себя в гостинице и уезжай.
– Вер, я люблю тебя…
– Я тоже тебя люблю. – Она мысленно поморщилась от фальши этих слов, потому что не только она его больше не любила, но и он ее тоже, и Вера об этом прекрасно знала. – Но все равно надо сделать так, как я говорю. Так будет лучше. Мы с тобой не в России, и наше русское «авось» здесь не срабатывает. Нам надо быть осторожными и предусмотрительными. Иди, милый.
Валерий поднялся вроде бы неохотно, но теперь Вера знала, что не может доверять собственным впечатлениям. Он актер ничуть не хуже ее самой. Высокий, все еще стройный, широкоплечий, хотя талия уже начала расплываться, да и брюшко наметилось. И волосы на груди седеют. Боже мой, как она его любила! Когда-то… А теперь что? Теперь он стоит перед ней почти совсем обнаженный, только полотенце вокруг бедер, а она ничего не чувствует, кроме брезгливого раздражения. Было время, когда такая картина не оставила бы ее равнодушной, но все ушло, все растворилось и превратилось даже не в свою противоположность, а в какую-то грязную вонючую лужу, в которую не то что босиком – в сапогах ступить противно. Мужчина, которого она так самозабвенно любила, уходил, а Вера с сожалением думала о том, что из пяти часов, которые она отвела себе на термально-банные удовольствия, полчаса оказались безвозвратно потерянными. Какая проза!
Восьмого апреля, в четверг, Настя Каменская вновь явилась на кафедру криминологии к своему научному руководителю профессору Городничему. Все произошло в точности так, как предсказывал Чистяков, и первый вариант обоснования темы диссертации и рабочей программы был разгромлен профессором в пух и прах. Особенно сурово бранил он Настю за то, что она неправильно определила цели и задачи исследования, его предмет и объект. Она молча терпела, сжавшись в комочек и сцепив пальцы, потому что насчет предмета и объекта все понимала, более того, дома, после нескольких часов мучений, сформулировала их совершенно по-другому, не так, как было написано в том варианте, что лежал сейчас перед Городничим. Сперва Лешка прочел ей краткую лекцию о том, чем отличается предмет исследования от объекта, а цели – от задач.
– Объект, Асенька, это круг изучаемых явлений, – говорил он, – а предмет – это связи и зависимости. Вот, к примеру, тема: «Влияние приливов и отливов в Черном море на рождаемость мышей». Объектом исследований будут приливы, отливы и численность популяции грызунов, а предметом – то, как состояние одних объектов зависит от состояния других.
Если переводить на понятный тебе язык математики, то объект – это значение показателя, а предмет – функция. Цель исследования – это конечный результат, задачи – это этапы, по которым ты движешься к цели, как по ступеням, поэтому задачи должны быть логически последовательны и необходимы для достижения цели. Именно необходимы, то есть лишних задач, которые либо не ведут к цели, либо дублируют другие задачи, быть не должно. Изящество научной работы состоит в том числе и в ее лаконичности, в ней не должно быть ненужного груза.
Настя сначала веселилась, потому что Черное море и мыши – это смешно, потом стала предлагать варианты формулировок, пока не пришла к таким определениям, которые устроили требовательного и поднаторевшего в научной работе Чистякова.
– Все это замечательно, – констатировал он, прочтя обоснование и рабочую программу, – но для первого раза не пойдет.
– Как это – не пойдет? – возмутилась Настя. – Ты же сказал, что замечательно.
– То, что замечательно, годится только для третьего раза, в самом крайнем случае – для второго. Для первого раза это не пойдет, я ведь объяснял тебе, что и как. Ты хочешь выстроить нормальные отношения с научным руководителем?
– Хочу, – послушно кивнула Настя. – Только я не хочу по аптекам и дачам ездить, я хочу диссертацию написать и защитить.
– Ну, насчет аптек и дач – тут я тебе ничем не могу помочь, это уж от тебя самой зависит, как ты себя подашь. А если хочешь нормально обсудиться на кафедре и выйти на защиту, не строй из себя слишком умную. Перепиши цели, задачи, предмет и объект, чтобы твоему профессору было за что тебя покритиковать, а когда он начнет тыкать тебя носом в твои ошибки, кивай, благодари и кланяйся, задавай вопросы, выслушивай его объяснения и обещай все исправить. А уж во второй раз принесешь ему вот это, – Алексей потряс листками, которые держал в руке. – Хотя лучше бы, конечно, не во второй раз, а в третий, но ты у меня девушка нежная, двух сеансов несправедливой критики, пожалуй, не выдержишь.
И вот теперь Настя сидела в кабинете Городничего и покорно слушала его нелицеприятные высказывания в адрес подготовленных ею документов. Поразительно, но Лешка предугадал не только развитие событий, но даже отдельные фразы и словесные обороты. Неужели научное сообщество до такой степени однородно? Ведь у Лешки окружение – математики, технари, а здесь – криминология, юриспруденция, одним словом, сплошная гуманитарщина. Чудеса какие-то! Ей было одновременно противно, немного обидно и очень смешно. Но улыбаться нельзя, надо быть серьезной и внимательной.
Аудиенция закончилась быстро, вероятно, профессор куда-то торопился. Следующий вариант обоснования и рабочей программы он велел принести в понедельник, потом посмотрел расписание, обнаружил, что в понедельник у него занятий нет и, стало быть, приходить на кафедру с утра не нужно, и назначил встречу на вторую половину дня. Время уходило, и Насте было жаль терять его на такие глупости. Она чуть было не сказала, что может все исправить уже к завтрашнему дню, но вовремя остановилась. Лешка этого не одобрит, а его надо слушаться, потому как он лучше понимает, как себя вести, чтобы нормально защититься. В конце концов, если она уверена в своей правоте, то что ей мешает начинать собирать материал, не дожидаясь, пока профессор одобрит формулировки?
Выйдя из помещения кафедры, Настя брела по длинным коридорам, стараясь на этот раз запомнить ориентиры, чтобы не плутать, как в прошлый раз. Откуда-то потянуло табачным дымом, и ей вдруг страшно захотелось закурить. Она пошла на запах, надеясь найти место для курения. Вот оно, на лестничной площадке, и табличка висит, и урна строит, а рядом с урной – невысокий пожилой мужчина в ладно сидящей форме с погонами полковника милиции. Он стоял спиной к Насте, но что-то в его фигуре и в посадке головы показалось ей давно знакомым. Особенно хорошо знакомой была «беломорина», зажатая в коричневых от никотина пальцах. Неужели?..
– Назар Захарович, – негромко окликнула она.
Мужчина повернулся, и Настя радостно кинулась к нему.
– Назар Захарович! Ой, как я рада! Вы меня помните?
– Настюха! Дочка! – задребезжал полковник Бычков своим неповторимым скрипучим голоском. – Это ж сколько лет я тебя не видел?
– Десять, – мгновенно ответила она. – Как с Петровки ушли, так мы с вами больше и не виделись. А вы теперь здесь?
– Угу, доцентом прикидываюсь, на кафедре оперативно-розыскной деятельности. А ты? Тоже сюда перебралась?
– Нет, я по-прежнему в конторе. А здесь в заочной адъюнктуре.
– У криминалистов?
– У криминологов.
– А чего так? – удивился Бычков. – Ты же розыскник, тебе самое место или на криминалистике, или у нас, на ОРД. Чего тебя на криминологию-то потянуло? Криминология – это для тех, кто пороху не нюхал и землю ногами не топтал, но ты-то не такая.
– Ой, Назар Захарович, долго рассказывать, – махнула рукой Настя. – У вас, наверное, времени нет меня слушать.
– Есть, – рассмеялся Назар Захарович, – вот чего-чего, а времени у меня навалом. Сама-то не торопишься?
– Я в отпуске.
– Тогда пойдем ко мне в кабинет, чайку попьем, ты мне все и расскажешь.
Кабинет у Бычкова был крохотным, но казался еще меньше, чем был на самом деле, из-за тесноты. Как на таком маленьком пространстве умещались два письменных стола, понять было невозможно, еще труднее было представить себе, как между столами и стеной может втиснуться человек, а ведь человек, судя по тому, что каждый стол имел еще и стул, все-таки здесь предполагался. И даже не один, а целых двое.
– Я сейчас здесь один, – приговаривал Назар Захарович, с немыслимой ловкостью протискиваясь за один из столов, – коллега уволился, на его место пока никого не взяли. Так что усаживайся за свободный стол, никто нам с тобой не помешает.
Он включил стоящий на подоконнике чайник и загремел чашками и блюдцами, доставая их из нижнего ящика стола.
– Слыхала, какие разговоры ходят? Якобы нас всех собираются разаттестовывать, а все учебные заведения отдадут Министерству образования. Так что ты подумай, дочка, может, не стоит тебе заводиться с диссертацией, только время зря потратишь, а погоны все одно не сохранишь, если придешь на преподавательскую работу, – сказал Бычков, выслушав первую часть Настиной баллады о том, почему она поступила в адъюнктуру. – Я бы на твоем месте подумал о том, как уйти на повышение.
– Я не хочу на повышение, Назар Захарович. Пока я ловлю преступников, я в играх не участвую, потому что моя работа – это работа на результат, на поимку конкретного человека, и если я даю результат, то больше никто с меня ничего потребовать не может. Как только я уйду хотя бы на ступень выше, начнутся аппаратные игры, я буду просто обязана в них участвовать. А я этого не хочу. Я не игрок. Да и не возьмет меня никто, именно потому, что я не игрок.
– А здесь, ты думаешь, что? Другое что-то? – он презрительно сморщил нос. – Те же игрища. Народ пачками увольняется, никто работать не хочет за такую зарплату, если не дают возможности подработать. У нормального начальника кафедры все преподаватели подрабатывают в коммерческих вузах, и он смотрит на это сквозь пальцы, не требует, чтобы они каждый день тут высиживали с девяти до шести. Так нормальных-то раз-два и обчелся. А остальные? Есть приказ начальника нашей академии: если носишь погоны, будь любезен нести службу ежедневно с девяти до восемнадцати независимо от того, есть у тебя занятия по расписанию или нет. И никакой возможности для подработок. Кому такое понравится? Вот и уходят. А когда на кафедре только половина – живые люди, а другая половина – вакансии, что прикажешь делать? Слушателей-то набрали, потоки и группы сформировали, а занятия вести некому. Получается повышенная нагрузка, идет грызня, кому за кого сколько часов отрабатывать, а зарплату-то не прибавляют, хоть ты в пяти группах занятия ведешь, хоть в десяти. Ну и дальше одно на другое накладывается, научную работу вести некому и некогда, потому что занятий выше головы, а с кафедры требуют научные выходы, и все стараются друг на друга перепихнуть… Короче, не мед у нас тут, дочка, далеко не мед. Так что ты подумай как следует. Особенно если это правда насчет того, что погоны могут снять.
– Но ученая степень ведь не помешает, правда? – разочарованно спросила Настя.
– Это нет, – твердо ответил Бычков. – Степень никогда не помешает. Только ты на нее особо не надейся в смысле продолжения службы. А в смысле продолжения карьеры – вещь очень даже полезная. Чего ты на погонах-то зациклилась? Да сними ты их, плюнь, разотри и живи дальше!
– Но вы же не снимаете, – заметила она.
– Я! Я – мужик, то есть бывший мальчик, понимать должна. Для меня погоны – элемент офицерства, а все, что связано с военной службой и войной, у мальчиков в крови. Это генетическое, ничем не вытравишь. А ты-то девочка!
– Я, Назар Захарович, конечно, бывшая девочка, – усмехнулась Настя, – но я за двадцать один год прошла весь путь от лейтенанта до подполковника, и каждое свое звание получала честно. Генералом я стать никогда не хотела, таких амбиций у меня не было, но дослужиться до полковника хочется. По-моему, это естественно: когда так долго служишь, хочется пройти весь путь до конца, до последнего возможного звания и до максимально возможного возраста. Разве нет?
– Наверное, – пожал плечами Бычков. – Я уж не знаю, как там у вас, у девочек, в голове устроено… Кстати, есть еще один слушок, насчет нового положения о прохождении службы. Может статься, сроки службы увеличат, и подполковники будут служить подольше, чем сейчас. Ты не думай, я не отговариваю тебя диссертацию писать, просто я тебя по старой памяти люблю, потому что помню еще сопливой девчонкой, которую Гордеев из райотдела на Петровку перетащил, поэтому хочу, чтобы у тебя было меньше разочарований. Министра у нас официально пока еще нет, и точно никто не может сказать, назначат ли того, кто сейчас исполняет обязанности, или другого кого поставят. И вообще состав правительства пока не утвержден, поэтому какая будет политика в отношении органов внутренних дел и наших учебных заведений, неизвестно. Завтра все может коренным образом перемениться. И ты должна быть к этому готова. Да не вешай ты нос, – засмеялся он, видя, как у Насти вытянулось лицо, – кандидат наук – он и в Африке кандидат, диплом лишним не будет. И вообще, не относись так серьезно к тому, что я говорю, ты же знаешь, я постращать люблю. Расскажи-ка мне лучше, что за тему ты себе придумала.
Насте пришлось пропеть вторую часть своей баллады. Назар Захарович слушал очень внимательно, ни разу не перебил ее, только кивал, но ей показалось, что кивал он одобрительно.
– Преступление – это зеркало ума и души преступника, – повторил он вслед за Настей, когда та замолчала. – Это ты верно подметила. Точнее будет сказать, что в каждом преступлении как в зеркале отражается личность преступника, и если отражения получаются разными, то у нас есть основания утверждать, что и объекты в этих зеркалах отражаются разные. Тут я с тобой полностью согласен. Ну, а материал как будешь собирать?
– Дела изучать, – Настя пожала плечами. – Анкету разработаю, буду заполнять на каждое изученное дело. Потом сравню параметры раскрытых и нераскрытых убийств. По преступлениям, где убийца установлен, проведу анализ характеристик его личности и попытаюсь связать их с особенностями преступления. А по преступлениям, где убийца не установлен, проделаю обратную работу, по особенностям преступления попытаюсь восстановить характеристики личности. И посмотрю, что получится.
– И уверена, что пойманные и непойманные убийцы окажутся совершенно разными?
– Абсолютно уверена.
– М-да, – протянул Бычков, – это хорошо.
Непонятно было, что именно хорошо, то, что Настя уверена, или то, что убийцы окажутся разными.
– А монографические исследования не планируешь? – спросил он.
– Хотелось бы, – вздохнула она, – но не знаю, получится ли. Допустим, психолога, который будет со мной ходить и разговаривать с людьми, я найду. Володю Ларцева помните, из нашего отдела?
– Это которого комиссовали по ранению? Помню, конечно.
– Он мне поможет, я с ним уже говорила. Но будут ли люди со мной разговаривать? Вот вопрос. Для родственников убийцы я – враг номер один, потому что я милиционер, то есть из рядов тех, кто отправил его срок мотать. Для родственников жертвы я враг хотя бы потому, что заставляю их вспоминать о горе. А уж если убийство осталось нераскрытым, то я тем более враг, потому что из рядов тех, кто не сумел поймать убийцу, и их горе осталось неотомщенным. И те и другие вряд ли с радостью пойдут на контакт со мной.
– Это верно, тут надо искать связи, знакомства, чтобы за тебя походатайствовали, попросили с тобой встретиться, иначе даже если они и будут разговаривать, то правды все равно не скажут. Особенно про потерпевших. Про покойников плохо говорить не принято, так что все жертвы у тебя окажутся одной краской выкрашены. Ты, наверное, не знаешь, но я ведь и сам… Короче, мою жену убили. Не знала?
– Нет, – растерялась Настя. – Я не знала. Давно?
– Кому как. Шесть лет назад. Да ты не бойся, я уже пережил это, могу спокойно говорить. Но если бы ты ко мне с расспросами пришла, я бы тебе тоже правды не сказал, хоть и знаю тебя много лет, и интерес твой понимаю. А все равно я бы тебе про нее только хорошее рассказывал. А кстати, – оживился внезапно Назар Захарович, – я, пожалуй, смогу тебе в одном случае помочь. У меня сын – врач, хирург, так вот пару лет назад в больнице, где он работал, убили медсестру из его отделения. Сейчас-то он в частной клинике людей режет, а тогда еще в горбольнице врачевал. Юрка, сын мой, хорошо убитую девушку знал, он сам может тебе многое про нее рассказать и с другими врачами и сестрами поговорит, чтобы они согласились с тобой побеседовать. Я думаю, он и с родителями ее сможет договориться, он с ними был знаком. Это ведь дело такое, дочка, главное – начать. Если все пройдет успешно и ты этих людей к себе расположишь, то дальше цепочка потянется. Знаешь ведь, как бывает? Ты, допустим, с врачом про эту медсестру разговариваешь, объясняешь, зачем тебе это нужно, а он говорит, что у него есть знакомый, у которого брата убили, или друга, или соседа. Главное, чтобы ты приходила не с улицы и не из милиции, а по рекомендации, тогда и отношение совсем другое.
– Спасибо, Назар Захарович, – от души поблагодарила Настя. – Я бы начала как можно быстрее, у меня отпуск всего два с половиной месяца, хотелось бы успеть побольше.
– Так я прямо сейчас Юрке позвоню. – Бычков потянулся к телефону.
Пока он звонил сыну, объяснял ему суть дела и излагал свою просьбу, Настя открыла лежащий на «ничейном» столе журнал «Милиция» и уткнулась в статью о передовых методах организации работы экспертно-криминалистических отделов. Статья была написана скучно, но фактура оказалась интересной.
– Слышь, дочка, – оторвал ее от статьи голос полковника, – если хочешь, Юрка с тобой готов прямо сегодня поговорить, он через час будет дома. Поедешь?
– Поеду.
– Она приедет, – сообщил Назар Захарович в трубку, – адрес я ей дам. А ты подумай пока, к кому из твоих бывших коллег ее можно направить. Ага, лады.
Он написал на бумажке адрес сына и подробно объяснил, где это находится и как проехать.
– Держи, – он протянул Насте сложенный пополам листок, – не потеряй. И вот еще что, дочка… Ты забыла, как раньше, когда я тебя уму-разуму учил, ты называла меня дядей Назаром?
– Помню, – улыбнулась Настя.
– А сейчас что же? Назар Захарович да Назар Захарович. А я ведь еще тогда предупреждал тебя, что терпеть этого не могу и что ты для меня на всю оставшуюся жизнь будешь дочкой, а я для тебя дядей Назаром. Забыла?
– Да нет, я помню, но мне неловко как-то. Тогда мне двадцать пять лет было, а сейчас почти сорок четыре.
– А мне плевать, ловко тебе или нет. Я живу так, как привык. И либо я буду тебе дядей Назаром, либо разговора не получится.
– Хорошо, дядя Назар, – рассмеялась Настя, – как скажете.
– Вот так и скажу, – сердито проворчал Бычков. – И еще у меня к тебе просьба будет. Деликатная. Ты, когда с Юркой моим разговаривать будешь… Одним словом, я случайно узнал, что та медсестра, которую убили, была ему… ну, невестой, что ли. Теперь ведь такие отношения, что не поймешь ни черта, не то невеста, не то гражданская жена, не то временная подружка. Короче, между ними что-то серьезное было. Но это я узнал уже потом и от других людей. А Юрка мне ни словом об этом не обмолвился. Просто сказал однажды, что в отделении переполох, одна из сестер не вышла на работу и вообще никто не знает, где она, а спустя несколько дней, когда позвонил мне, сказал, что ее убили. Мы ведь давно уже живем отдельно, общаемся только по телефону, да и то не каждый день. Вот я и не пойму, почему он мне не сказал, что убили не просто медсестру в его отделении, а его девушку. Неужели не переживал ни капельки? Ведь я даже по голосу его не почувствовал, что у него горе. Или он не горевал? Тогда почему? В общем, я спрашивать не стал, подумал, что не надо мне в это лезть, он взрослый мужчина, живет отдельно, у него своя жизнь, и если он не счел нужным меня во что-то посвятить, то это его право. Но осадок остался. И знать хочется.
– Я понимаю, – тихо сказала Настя. – А убийцу-то нашли?
– Насколько я знаю, нет, – медленно ответил Назар Захарович, не глядя на нее. – Ты, дочка, сейчас ничего не говори, все самое плохое я уже и так подумать успел. Ты просто узнай все, что можешь.
Назар Захарович Бычков был одним из первых Настиных учителей в розыскном деле, он вместе с Колобком-Гордеевым натаскивал ее, обучал мастерству, помогал анализировать ошибки и давал советы. И Настя искренне радовалась, что в академии нашелся человек, которого снова можно сделать своим учителем, спрашивать у него совета и просто плакаться в жилетку. Она давно уже не работала вместе с Бычковым, но никогда не забывала ни его самого, ни его уроки.
А вот встреча с сыном Бычкова, Юрием, ее озадачила. Он спокойно и добросовестно рассказывал ей о медсестре Танечке Шустовой, о ее характере, привычках, о том, какие мужчины ей нравились и каких подруг она выбирала, как относилась к работе, к коллегам и к больным, но не произнес ни одного слова, из которого можно было бы сделать вывод, что с Танечкой его связывало нечто большее, чем просто работа в одном хирургическом отделении. Может быть, Бычкову дали недостоверную информацию?
Пересказали какую-то сплетню, не имеющую ничего общего с действительностью, или просто ошиблись, или он что-то не так понял. Впрочем, если насчет Юрия и Танечки сведения верные, то узнать это совсем несложно, достаточно всего лишь взять в архиве дело и посмотреть, а можно и еще проще: поговорить с другими врачами и сестрами той больницы, наверняка кто-то что-то знает. Но если о связи доктора Бычкова и медсестры Шустовой знали хотя бы несколько человек, то какой смысл делать из этого секрет? Тем более теперь, когда прошло больше двух лет. И тем более скрывать это от отца.
Спрашивать Юрия в лоб Настя не решилась. Юрий при ней позвонил по нескольким телефонам и договорился со своими бывшими коллегами по отделению, которые согласились встретиться с Настей. Было еще не поздно, всего семь вечера, и доктор Аверина, жившая в том же районе, что и Настя, выразила готовность уделить Каменской немного времени. Она хорошо помнила погибшую медсестру.
Нина Семеновна Аверина оказалась высокой полной дамой с громоподобным голосом, выпуклыми глазами и торчащими во все стороны седеющими космами. Эдакая раскормленная Баба-яга, из которой энергия просто бьет ключом.
– Ужасная история, просто ужасная, – приговаривала она, усаживая Настю в маленькой, заставленной мебелью, но очень уютной комнате. – Юрий Назарович объяснил мне в общих чертах, что вас интересует, поэтому я не буду вам говорить, какая Таня была чудесная и как ее все любили. Это неправда. Она была очень сложным человеком, и в отделении ее не любили. Она со всеми конфликтовала. Но в том, что касалось больных, никаких претензий. Ни малейших! Блестящий профессионал, и больных жалела, и их родственников. А вот к коллегам была совершенно безжалостна, не прощала небрежности, промахов и ошибок, ни на что не закрывала глаза и из-за каждой мелочи поднимала скандал. Только один Юрий Назарович и мог с ней мириться.
– У них что, был роман? – осторожно спросила Настя.
– Ну разумеется. – Нина Семеновна пожала пышными плечами. – Об этом все знали. По-моему, они даже жили вместе. А что, Юрий Назарович вам этого не говорил?
– Нет.
– Странно, – покачала головой Аверина. – Чего тут скрывать? Он был не из тех врачей, которые стесняются связи с сестрами. И потом, у них все было серьезно, он даже был представлен Таниным родителям.
– Это точно? Вы не путаете?
– Да нет, что тут путать-то? Я хорошо помню, как однажды он с утра жаловался на головную боль и говорил, что накануне у Таниного отца был юбилей, не то сорок пять лет, не то пятьдесят, и он там немножко перебрал со спиртным. Нет, я это совершенно отчетливо помню.
Ну совсем интересно! А ведь когда Настя спросила Юрия, не может ли он устроить ее знакомство с родителями убитой девушки, он твердо заявил, что не знаком с ними и вряд ли его рекомендация будет иметь силу. Более того, он сказал, что ничего о них не знает, ни где они живут, ни чем занимаются, и вообще не знает, какая у Татьяны была семья.
Зачем же так бессмысленно врать? Ведь он должен был предположить, что если Настя начнет разговаривать с другими врачами и сестрами, то правда все равно вылезет. Или понадеялся на то, что никто не вспомнит, а если и вспомнит, то не сочтет важным и не скажет? Все равно глупо. Но даже у глупых поступков всегда есть причина, и причина эта вот уже два года является для Назара Захаровича поводом для беспокойства. Как он сказал? «Все самое плохое я уже и так подумать успел…» Неужели подозревает собственного сына в причастности к убийству? Да, наверное.
Тем более убийство-то не раскрыто. Подозревает, но точно знать не хочет. Или хочет, но боится узнать такую правду, которая ему не понравится. И хочется, и колется…
– И потом, – продолжала между тем Нина Семеновна, – я очень хорошо помню тот день, когда Таня не вышла на работу. Юрий Назарович ночью дежурил, я пришла как обычно в половине девятого, а к девяти – слышу, разговоры пошли, что Шустова опаздывает и та сестричка, которая всю ночь отдежурила, домой уйти не может. Ну, я вам уже говорила, Таню в отделении не любили, она ведь всегда шум поднимала, когда кто-то опаздывал, поэтому народ начал злорадствовать, мол, теперь и безупречную Шустову можно попинать за нарушение трудовой дисциплины. Так вот, я сама, своими ушами слышала, как Юрий Назарович звонил ее родителям. Оказывается, Таня накануне вечером была у них и часов около одиннадцати звонила Бычкову и сказала, что выезжает.
– Куда выезжает?
– Ну как куда, к Бычкову, надо полагать, она же у него жила. А тут как раз по «Скорой» доставили тяжелого больного с перитонитом, Юрий Назарович с ним до середины ночи провозился, поэтому больше с Таней не перезванивался. Дома у него трубку никто не брал, ну, все решили, что она просто проспала и поздно выехала, прождали еще час, но она так и не появилась. Тогда Юрий Назарович уехал домой, а потом позвонил в отделение и сказал, что Таня у него не ночевала. То есть от родителей она уехала, а к Бычкову так и не приехала. Тут уж мы поняли, что дело неладно, и стали звонить в милицию. Так что можете не сомневаться, и жили они вместе, и с родителями ее он был знаком. Странно все-таки, что он вам этого не сказал.
Конец ознакомительного фрагмента.