…Вот, скажем, упрямый мальчик Саша спорит со своей мамой по поводу необходимости ехать на праздники к бабушке.
– Бабушка кладет меня спать в девять часов! – оскорбленно говорит Саша. – И заставляет меня есть салат, и у нее в телевизоре мало программ, и ее соседка меня за щеки дергает!
– А ты зануда, и слишком много смотришь телевизор, и ешь одни котлеты, и не ценишь любовь незнакомых старушек! – говорит безжалостная мать, запихивая Сашины кроксы в рюкзак.
– А ты… А ты козявки к низу стола клеишь! – выпаливает Саша.
Сашина мать медленно оборачивается и недоуменно смотрит на сына.
– Прости, – вежливо говорит Саша. – В запале ссоры я склонен судить о людях по себе.
…Вот, скажем, женская компания заводит характерный разговор о том, какие ласкательные имена мужчины для них придумывали. Вспоминают «пусю», «чувиху», «лялю», «бэбика», «клушу» и другие ужасы.
– Последний мужчина, которого я любила, называл меня «выдра», – со вздохом говорит некоторая дама.
– Ну ладно тебе, – говорит поэт Идлис. – «Выдра» – это комплимент. Выдра долго не линяет.
…Вот, скажем, во время празднований Лаг-ба-омера (когда израильские дети с радостными воплями устраивают костры из всего, что попадется под руку, а израильские взрослые нервно визжат, отбивая у чада то семейный альбом, то поставец красного дерева, вывезенный из Черновиц в 1913 году с риском для жизни и разума, то полное собрание сочинений Станюковича), олдовый иерусалимский хиппи К. попытался научить своих и соседских детей прикостровой песне «Милая моя, солнышко лесное». Дети К., коренные израильтяне, по-русски говорили так себе, но культурные родители недаром чередовали русскую няню с английской и китайской, – худо-бедно «лесное солнышко» было освоено и отлично зазвучало в небольшом иерусалимском парке, возле уютного семейного костра. Постепенно к поющей компании стали подтягиваться другие дети, лишенные, к сожалению, счастья беседовать с русской няней два раза в неделю. Ласковый хиппи К. стал махать им большой бородатой головой – давайте, мол, подпевайте, как можете.
– Давайте, давайте! – закричали на иврите ласковые дети олдового хиппи К. – Это клевая песня! Это русская военная песня про десантника!
…Вот, скажем, литератор Л. сообщает литератору И., что вчера у него случилось просветление. Дело было так: литератор Л. с какой-то стати припомнил старый детский стишок:
– Где ты была сегодня, киска?
– У королевы у английской.
– Что ты видала при дворе?
– Видала мышку на ковре.
А припомнив с какой-то стати этот стишок, литератор Л. неожиданно сообразил, что всю свою жизнь полагал, будто мышки на ковре на самом деле, естественно, не было. Потому что откуда в королевском дворце мышки? А у кошки, как у настоящего мономаньяка, была галлюцинация.
– И только вчера я сообразил, – просветленно говорит тревожный литератор Л., – что этот стишок не про мономанию, а совсем даже про другое.
– Конечно, про другое, – отвечает несколько удивленный литератор И. – Он про невозможность полноценных коммуникаций. Он про то, что на ковре была мышка и кошка совершенно твердо это знает, а окружающие ей не верят, потому что считают, что она мономаньяк и у нее была галлюцинация.
Некоторое время литератор Л., литератор И. и кошка литератора И. молча разглядывают ковер.