Сонька из Сибири
Неделя прошла напряжённо.
Депутаты, вызванные из отпусков, стекались в первопрестольную к пятнице, на которую было назначено внеочередное заседание, и кровожадно потирали руки.
Правительство лихорадило в поисках выхода из критической ситуации, а народ, безмолвствуя, скупал валюту и продукты.
Газеты продолжали нагнетать массовый психоз: «Валютного рынка в стране больше нет»… «Правительством и Центробанком приняты беспрецедентные меры»… «Общество чистых прилавков»… «Борис, где наши деньги?»…
Сергей Кириченко, предчувствуя последние деньки премьерства, держал хвост пистолетом, бил себя кулаком в грудь и порол правду-матку: «Да, плохо, будет еще хуже. Мы только вступили в полосу кризиса».
Ситуация в стране становилась похожей на конец девяносто первого года. «На колу мочало – начинай сначала» советовал один из газетных заголовков.
А в это время президентская администрация во главе с Юнашевым возилась с сибирским умельцем. Тайно, суля большие деньги, выискивала оставшихся башковитых по совместным фирмам и разрабатывала план переигрывания ситуации, когда страна перенесётся в девяносто шестой.
Глобальная мысль, засевшая в государственном мозгу Ёлкина, потихоньку зрела и пускала корни.
Комфортнее всех на фоне всеобщей лихорадки чувствовал себя Гений Иванович Безмозглый.
Обследовав номер «люкс», куда его поместили по приезде, он обнаружил полный бар всевозможных спиртных напитков и быстренько его оприходовал. Оставил он только шампанское, которое терпеть не мог. Жил он все эти дни, как у Христа за пазухой, ел-пил, что душеньке угодно, и даже такое ел-пил, о чём его душенька прежде понятия не имела. Потом он выдул весь технический спирт, предоставленный в его распоряжение. Потом он смутно помнил каких-то дамочек в белых халатах, возившихся с ним. Такая женская забота ему была крайне приятна: уже несколько лет он жил бобылем.
В пятницу 21 августа состоялось внеочередное заседание Госдумы. Депутаты требовали для расправы президента, но Елкина им не привезли.
– Отставка президента не только назрела, но и десять раз перезрела! – ораторствовал Геннадий Зюзюкин.
Явленский заявил, что ответственность за кризис несут предыдущее правительство, нынешнее, президент и вообще все, кроме «Яблока». Что «Яблоко» вообще никому не доверяет, кроме себя, и готово требовать отставки всех и назначить себя.
Владимир Вольфович Жигулёвский винил во всем ЦРУ.
В результате двести сорок восемь депутатов – против тридцати двух – потребовали добровольной отставки Ёлкина.
– Забыли, что в стране ещё есть президент! – стукнул кулаком по столу Борис Николаевич в своём Завидове, когда ему сообщили о демаршах Госдумы.
Вечером того же дня он позвонил Валентину Юнашеву.
– Как там наш Гений поживает? – поинтересовался он.
– Приводим в себя, Борис Николаевич, – отрапортовал Юнашев. – Со всей страны собраны лучшие специалисты по ведущим областям науки: химии, физики, космонавтики и даже паранормальным явлениям, но никто ничего не понимает в этой «Соньке», Борис Николаевич. Все только ахают и разводят руками. Ну и… не верят, конечно.
– Я сам с ним говорить хочу! – возжелал Ёлкин. – Значит так: в воскресенье я возвращаюсь в Кремль. Подготовьте мне умельца этого с его машиной.
– Хорошо, Борис Николаевич, – сказал Юнашев. – К вашему приезду всё будет готово.
В выходные из магазинов вымели оставшиеся продукты. Прилавки сияли девственной чистотой.
На павильонах мелкооптовых рынков повисли жизнеутверждающие таблички: «Закрыто до лучших времен», «Мы ждем перемен!»
Самое распространённое объявление взывало к совестливости покупателей: «В связи с падением курса рубля, к ценам на импортные товары просим прибавлять 40 %».
В воскресенье 23 августа Борис Николаевич Ёлкин был доставлен в Москву. Его тут же отвезли в секретную кремлёвскую лабораторию, где находилась машина, и на очи его был представлен протрезвевший и приведённый в божеский вид сибирский умелец Гений Иванович Безмозглый.
Агрегат занимал добрую часть лаборатории и состоял из бидонов, запаянных кубов всевозможных калибров, змеевиков, трубочек, краников, ещё чёрт знает каких ёмкостей и измерительных приборов. По верхним стоящим в ряд шести бидонам синей краской огромными буквами было выведено: SОНЬКА. На одном из кубов той же краской был намалёван знак качества, проставлявшийся в своё время на советских товарах, а по периметру его шла надпись: Made in Sibiria.
Борис Николаевич внимательно и с пристрастием осмотрел агрегат, расплылся в улыбке и оборотил свои очи к представленному ему неказистому мужичонке в затертом пиджачке.
– Вот, Борис Николаевич, наш самородок, умелец из Сибири, – Владимир Паутин подтолкнул оробевшего мужичка к Ёлкину. – Гений Иванович Безмозглый.
– Да чего там, – засмущался вдруг мужичок, – зовите меня просто Генькой. Меня все так зовут.
– У тебя тут прямо музей самогоноварения, понимаешь, – пошутил Ёлкин.
– Народные промыслы, – осклабился Генька.
– Сибиряк, значит? – поднял брови Борис Николаевич.
– Ага.
– «Прирастать талантами земля наша будет Сибирью», – процитировал вдруг Ёлкин. – Кто это сказал?
– Михаил Ломоносов, Борис Николаевич, – послушно ответил директор ФСБ.
«Умён», – снова отметил про себя президент, в который раз одобряя свой удачный выбор. И обратился к Геньке:
– Ну давай, рассказывай, Кулигин ты наш.
– Кулибин, папа, – деликатно поправила отца Татьяна. – Кулигин – это у Островского.
«И эта умна, – подумал Борис Николаевич. – Вся в меня. Но могла бы и промолчать».
– Ну ты, ладно, того… – пробурчал он. – Кулигин – Кулибин… понимаешь. Рассказывай! – приказал он Геньке.
– Да чё рассказывать-то? – совсем оробел Гений Иванович. – Вот… как в восемьдесят пятом году вышел указ Гробачёва… Мы его тогда «минеральным» секретарём прозвали, – снова осклабился Генька, но тут же испугался: может, у них это оскорбление личности считается? И сбивчиво продолжал: – Ну вот… штрафы, значит, за самогоноварение пошли бешеные. А у кого аппарат найдут – так и засадить могли. И стали люди свои аппараты выбрасывать. Я тогда лесником работал… Идёшь, бывало, по тайге – а под кустами аппараты валяются. И такие все хорошие, на совесть сделанные: для себя ж делали… Ну просто сердце кровью обливается: такое добро пропадает! Стал я их подбирать, да к себе в сарай стаскивать. Изба моя лесничья в тайге стояла, да ещё кобель злой был у меня тогда – Маркедон назывался. Так ко мне никто и не сунулся. Почти целый сарай насобирал я этих аппаратов. Ну сидел я с ними, собирал, чего-то кумекал. А потом… когда в конце девяносто первого Гардай этот объявил, что цены с нового года отпустит… Ну, тут началось, сами знаете: все стали в магазинах всё скупать, будь оно неладное. Сонька, жена моя, за макаронами в сельпо стояла. Давка такая была… Трёх человек толпа задавила тогда… Ну… и… Соньку мою… тоже. Да пропади они пропадом, эти макароны! Я их с тех пор видеть не могу!
Генька умолк, сделал паузу и продолжал:
– Сначала-то я запил, конечно. Года три не просыхал. Благо, аппаратов было навалом: бери любой, да гони. А потом надоело мне это дело. Стал я снова кумекать да колдовать в своём сарайчике. И вот – скумекал! – Гений Иванович горделиво посмотрел на свою SОНЬКУ. – Пока она у меня только на три года назад возвращает. А я хочу, чтобы снова в девяносто первый вернуться, да жёнку свою за макаронами этими проклятыми не пустить. Тоскую я по ней…
– И ты что же, испытывал машину-то свою? – спросил Борис Николаевич. – Возвращался на сколько-нибудь назад?
– Да я уж раза два в девяносто пятый гонял, – сказал Гений Иванович. – Один раз недавно вот с его сотрудниками, – указал Генька на Паутина.
– Было такое, – подавя довольную улыбку, согласился директор ФСБ.
– Ну!? – удивленно поднял брови Ёлкин. – И как оно там?
– А так, как было в девяносто пятом, Борис Николаевич. Доллар четыре тысячи, то есть, по-нынешнему, четыре рубля стоил, – улыбаясь, сказал Паутин. – Был, так сказать, краткосрочный эксперимент в целях проверки.
– Машина моя ещё не усовершенствованная, – продолжал Генька. – И с норовом. Однажды меня аж в девяносто третий занесла. Я Маркедона с собой взял. А он там любовь закрутил с соседской Ангарой. Вернулся я обратно без Маркедона. Пытался несколько раз снова туда попасть – нет, не получается пока.
– Борис Николаевич, возможно! – воскликнул Валентин Юнашев. – Видите, он с псом в девяносто третий перебросился, а вернулся без него. Значит, изменять события возможно!
Ёлкин довольно крякнул.
– А на чём она у тебя работает? – спросил он.
– Тут у меня схема такая, – оживился Генька. – Ежели заливаешь её брагой и перегоняешь в самогон, получается прямой процесс – переносишься вперед. А ежели наоборот – самогон перегонять в первоначальную стадию браги, пойдет обратный процесс – возвращаешься назад. У меня там закрытая циркуляция.
– Гений Иванович, – обратился к умельцу до того молчавший и внимательно всё слушавший один из приглашённых башковитых, – вы не могли бы нам объяснить принцип работы вашей… так сказать… машины времени? Мы с коллегами вот уже несколько дней пытаемся разобраться в её схеме… и, простите, ничего не понимаем.
– А я и сам не понимаю, как она работает, – развёл руками Генька. – Вот сюда заливаешь, вот тут открываешь, вот тут рвёшь рубильник на себя и – процесс пошел, как говорил наш «минеральный».
– Гений Иванович, – спросила Татьяна, – а в будущее вы когда-нибудь перемещались?
– Не-а, – почесал в затылке Генька. – А чего там делать-то? Дорожает всё. Чёрт-те знает, какие цены будут годика через два. Я когда в девяносто третий гонял, глядь – водка копейки стоит по нашим-то ценам! Хотел взять ящик, так деньги тогда другие были. Облизнулся только.
– А чё это, Гений Иванович, имя-то у тебя такое? – перешел на неофициальную часть беседы Борис Николаевич. – И фамилия… Прозвище, что ли?
– Не-а, – снова осклабился Генька. – Мы завсегда Безмозглыми были. Ну, папаше надоело это, он решил: пусть хоть один умный будет, в гениях походит. Вот и назвал меня.
В лаборатории на несколько минут воцарилось всеобщее веселье, постепенно сменившееся тишиной: заметили, что Борис Николаевич снова призадумался. Вдруг он резко поднял голову и торжественно обратился к Геньке:
– Значит так, Гений ты наш Иванович! Задание тебе такое будет: верни ты нашу страну… меня то есть, в… осень девяносто шестого года. Только раньше этого не надо! Это когда я, значит, из больницы вышел уже… и того, к делам приступил. Сможешь?
– Сбацаем, Борис Николаевич! – совсем освоился Генька.
– Сколько времени тебе нужно на подготовку?
– А чего нам, хоть сейчас! Машина моя на ходу.
– Ну тогда не будем откладывать. Сегодня у нас воскресенье, давай-ка на завтра и назначим.
– Понедельник – день тяжелый, Борис Николаевич, – суеверно сказал Юнашев. – Может, лучше во вторник?
– Ну ладно, в понедельник не надо, – согласился Ёлкин. – Назначаю день: вторник… Какое число-то у нас будет?
– Двадцать пятое, Борис Николаевич, – подсказал Паутин.
– Значит, двадцать пятого августа, вторник… Стартуем, понимаешь! – И Ёлкин победоносно глянул на окружающих, словно автором SОНЬКИ был он.