Вы здесь

Восьмая жизнь Сильвестра (сборник). Восьмая жизнь Сильвестра (А. В. Сивинских, 2016)

Восьмая жизнь Сильвестра

Похоронив под приметной рябинкой своего человека, Сильвестр запил горькую.

В дело шло всё. «Красная шапочка» на боярышнике или перце; стекломой «Хрусталик» из пластиковых канистр; метиловая до синевы «тормозуха» с ближайшего птицедрома, где техником служил одномышник Сильвестра Цыган; остатки человеческого «Гленфиддика» – торфяного, как Гримпенская трясина… и, конечно же, валериана на перваче. Последняя – в таких количествах, что впору словить бесконечный, под завязку заполненный мартовскими драками, любовными томлениями, покражей телячьей печени и медитативным лизанием пылающих колоколец глюк. Благое, пусть и воображённое избавление от кошмара внезапной потери.

Но глюк не ловился.

Зато поймалась тяжесть в правом боку под рёбрами – там, где печень. Своя, не телячья.

Тоска тоской, да только и разменивать восьмую, предпоследнюю жизнь на цирроз Сильвестру как-то не мурлыкалось. Собрав оставшиеся ёмкости с алкоголем в котомочку, он отправился к заветной рябинке да и вылил всё богатство у западной стороны аккуратного холмика, приговаривая: «Тебе-то уже не повредит».

Человек под холмиком лежал покойно, не бранился, не ворочался. Видать, и впрямь не вредило ему спиртное. Сильвестр постоял ещё немного, вывел когтями на нежной рябиновой коре глиф «хвосттрубой» (вышло кривовато, но под холмиком и на это не осерчали) да и двинул прямым ходом в больничку.

В больничке подвизался другой его одномышник, Кузьма. Мордатый, вальяжный и хоть полностью беспородный, но с габитусом коренного сибиряка. Специализировался на окоте и сопровождении беременности – всегда был падок до бабьих нежных мест.

Сидеть в компании с круглопузыми кошечками, ожидая приёма, Сильвестр стеснялся, поэтому упросил хорошенькую полосатую ветсестричку вызвать Кузьму в когтилку. Обошлось это в пакетик сушек со вкусом ягнёнка и минут десять ожидания.

Кузьма влетел в когтилку как молоденький, начисто забыв о солидности. Сгрёб Сильвестра в крепкие объятия, начал мять и гулко колотить по хребту – так, что в больной печени откликалось. Сильвестр не отставал: знай наших, интеллигенция! Набаловавшись, друзья расцепились и повисли на обмотанных пеньковым шнуром столбах. Будто в детстве.

– Ну, рассказывай, отец, зачем пожаловал? – спросил Кузьма. – Решили-таки с Буськой котяток завести?

– Нет, – коротко мотнул головой Сильвестр. – Я по другому вопросу. Ливер у меня того… Кажись, серьёзно.

Диагнозы он мог ставить и без докторской помощи. Образование получал там же, где Кузьма, только после выпуска пошёл не по женской части, а по военной. Впрочем, недолго врачевал он солдатиков: яростная идиосинкразия к подчинению быстро сделала его врагом начальства. Да таким, что главный тогдашний супостат, полярные лисы – и те могли позавидовать.

– Ясно. – Кузьма враз сделался деловит. – Жизней много осталось?

– Две. Считая эту.

– Экий ты, отец, расточительный, – укорил друга бабский дохтур. – Ну да ладно, для современной ветеринарии нет ничего невозможного. Сколько денег наскребёшь?

Сильвестр прикинул, сказал. Усы у Кузьмы поникли.

– Негусто, отец, негусто. За такую сумму мы тебя только кастрировать сможем. Да и то без наркоза. – Он невесело хохотнул. – А если дом продать?

– Дом дедовский. Не продам! – зашипел Сильвестр.

– Ладно, ладно. Тогда другой вариант. Совершенно бесплатный, но не вполне безопасный.

– На халяву и вискас – стерлядь. Предлагай.

– Всегда ты был рисковым, отец, – не то похвалил, не то упрекнул друга Кузьма. Спрыгнул со столба и принялся расхаживать по комнате, подёргивая кончиком хвоста. Волновался. – В общем, так. Есть одна конторка. По документам частная, а на деле государственная. Занимается всякими интересными да перспективными, но сомнительными с точки зрения морали и законности проектами. Одно из направлений – полное возвращение потраченных жизней.

Сильвестр от неожиданности аж присвистнул: у человека своего, покойничка, научился.

– Ох ты ж, в пёсью конуру! С господом богом решили поспорить?

Кузьма развёл лапами.

– Решили, ага. Так вот, им нужны добровольцы.

– Ну, это понятно. Я буду первым?

– Разогнался! Нет, конечно. На мышах, на собачках да на помойных бродяжках больше года тренировались.

О результатах тренировок Сильвестр предпочёл не спрашивать, спросил о другом:

– Ты-то каким боком к этому делу притёрся?

– Конкретно к этому – никаким. Только у них ведь и другие проекты имеются. В аккурат по моему профилю.

– И этот кот называет меня рисковым! – восхитился Сильвестр, поневоле припомнив, что злые языки врали, будто Кузьма за хорошую мзду может не только принять роды, но и утопить нежелательных слепышей. – Куда идти-то?

– Никуда. За тобой заедут, – сказал Кузьма. Он вдруг заторопился. – Бывай, отец. Пора мне. Девочки ждут. А в их положении терпеливость – далеко не главное достоинство.

– Бывай, – сказал Сильвестр. – Девочкам привет.

Кузьма несильно ткнул его лапой в плечо и ушёл, лупя себя хвостом по бокам. Понять его было можно. Не каждый день друга на опыты сдаёшь.

* * *

Заехали за Сильвестром ввечеру. Он подрёмывал, прижимая лапы к ноющему правому боку, когда в дверь забарабанили, будто не замечая звонка. Сильвестр встал, наскоро протёр усы и уголки глаз, открыл круглое окошечко в двери. На крыльце приплясывал в нетерпении рыжий, будто дикий лисовин, котяра. На голове у него возвышался блестящий антрацитом шапокляк с лазоревой лентой, залихватски сдвинутый к левому уху. Кожаная жилетка распахнута, яловые сапоги в гармошку. Типичный ухарь с Бездушного Конца. Встретившись взглядом с Сильвестром, рыжий ухмыльнулся, продемонстрировав железные коронки на клыках.

– Что, барин, извозчика на тот свет вызывали? – поинтересовался он голосом, которым только «Атас, братва!» кричать.

Сильвестр открыл дверь и выработанным за армейскую карьеру тоном проскрежетал:

– Прекрати кривляться, боец. Доложись по команде.

Морда у рыжего стала кислой. Он поправил цилиндр и сказал:

– Господин Сильвестр? Приказано доставить вас. Куда следует.

Заключительная фраза, понятно, была призвана отыграть ситуацию в пользу ухаря, но Сильвестр и вибриссой не повёл. Пугал один такой…

– Поехали, – сказал он сухо.

На улице их ждала пролётка, запряжённая парой механических дроф. Птицы были новейшей служебной модели – компактное крепко сбитое тело, укороченная шея, клювастая башка с яркими глазами-прожекторами и главное украшение – голенастые ноги полированной стали с могучими шишками суставов и огромными когтистыми лапами. Рыжий взлетел на облучок, Сильвестр с куда меньшим проворством вскарабкался в пассажирскую люльку.

Свистнул хлыст, дрофы сорвались с места.

Скорость у пролётки оказалась запредельной. Пневматические клапаны оглушительно хлопали, блестящие смазкой сочленения двигались во всё возрастающем темпе. Стальные когти выбивали из брусчатки длинные искры. Флогистоновые котлы в животах дроф издавали почти орлиный клёкот, перья под набегающим воздухом пели торжествующий гимн стремительности. Ухарь вертелся на облучке вьюном, а хлыстом выписывал такие петли, что Мёбиус с Эйлером свихнулись бы, возьмись переводить их в математические формулы. Поразительное дело, шапокляк с лазоревой лентой не свалился во время этой дикой гонки! Так и сидел на рыжей башке, будто приклеенный.

Они обогнули центр города, махнув через кварталы смешанного заселения, где слышалось потявкивание енотов да уханье сов и филинов, затем миновали собачье гетто, где густой псовый дух поневоле заставлял шерсть вставать дыбом, а когти нестерпимо чесались от желания располосовать чью-нибудь плоть. И ведь не был Сильвестр расистом, а поди ж ты! Природа, брат.

Потом город кончился. Пролётка понеслась ещё быстрее, хоть и казалось ещё недавно, что быстрее просто некуда.

Солнце закатилось, окрасив горизонт сперва в нежный цвет голубиной крови, а потом – в цвет бычьей, запёкшейся. Быстро потемневшее небо внезапно брызнуло влагой. Вдалеке расцвела зарница, другая. Докатился гром, сперва обманчиво мурлыча, как дорогая гризетка, потом ахнув как осадная мортира. Возница от избытка чувств засвистел по-разбойничьи, а Сильвестр натянул на грудь кожаный полог.

К высоким воротам подъехали уже в полной тьме, под проливным дождём. Дрофы, казалось, не по дороге бежали, а плыли, раздвигая мускулистыми грудями струи ливня, как выдры – водную толщу. От ворот влево и вправо уходили литые чугунные копья ограды, сквозь которые протягивала наружу лохматые ветви какая-то зелень. Точно на волю из тюрьмы просилась. Рыжий привстал на цыпочки, взмахнул хлыстом. Кончик угодил по невидимому из глубокой люльки колоколу.

Ворота открылись, когда протяжный чистый звук ещё не успел затихнуть.

По подъездной дорожке пролётка ехала медленно, степенно даже, а остановилась перед домом, который выглядел скорее загородной усадьбой миллионщика, чем научным центром. Возница спрыгнул с облучка, раскрыл невесть откуда взявшийся большой зонт. Под его прикрытием Сильвестр взошёл на крыльцо.

Возле двери уже ждали.

Сильвестр рассмотрел встречающего и от недоумения сипло мяукнул.

* * *

Она была чистейшей абиссинкой, с неповторимо изящным и в то же время сильным телом, безупречно вырезанной мордочкой и остроконечными ушами такой формы и размера, от одного взгляда на которые рот Сильвестра немедленно наполнился вкусом и запахом шерсти с женского загривка. Её шерсти.

– Здравствуй, Ада, – сказал он.

– Здраствуй, Сильва, – ответила она. – Неважно выглядишь.

– Зато ты красивее прежнего.

Она улыбнулась – так быстро, что другой нипочём не заметил бы. Но Сильвестр знал её лучше, чем любую из множества кошек, которым кусал загривок в любовных играх. Да и как не знать – из-за расставания с Адой он потерял вторую жизнь. Самую цветущую, юную и насыщенную. Самую короткую. Однако ж, повторись их недолгий роман снова и снова оборвись как тогда, – без размышлений разменял бы ещё одну.

– Что ты тут делаешь? – спросил он, войдя вслед за нею в хорошо освещённую и просторную, как общественная когтилка в торговом центре, парадную.

– Руковожу отделом возвращения, – ответила Ада.

– Возвращения куда? – словно персонаж скверно переведённой лисьей синема, удивился Сильвестр.

– Не куда, а чего, – поправила абиссинка. – Мой отдел возвращает утраченные жизни. Разве ты не за этим сюда приехал?

– Да-да, прости. Я слегка взволнован.

– Понимаю. Любой на твоём месте волновался бы.

Ему захотелось возразить, встряхнуть её, крикнуть, что любой другой волновался бы из-за пёс её раздери, операции, а он – из-за близости Ады, её запаха, её тепла, поступи её лап и изгиба её шеи, но это выглядело бы как нытьё слабака. А ему сейчас меньше всего хотелось выглядеть слабаком.

– В чём заключается операция? – спросил Сильвестр. – Впрочем, дай-ка угадаю. Вы упрячете меня в машину времени и зашвырнёте в прошлое. Учти, первую жизнь я просадил ещё котёнком, и двигать меня придётся чуть ли не в младенчество.

Шутка, судя по всему, не удалась. Ада без улыбки кивнула:

– Ты всегда был проницательным, Сильва. Мы действительно работаем со временем. Только не с прошлым или будущим. Даже не с настоящим. С промежуточным.

Они уже давно покинули парадную. Длинным коридором со множеством тяжёлых деревянных дверей дошли до винтовой лестницы, ведущей вниз. Радиус лестничной спирали был велик, как и всё в этом здании. На стенах висели картины, изображающие то алхимиков прошлого, то кровавые сражения, а то и совершенно неподходящие для столь величественного места весёленькие пейзажики с играющими человеческими детишками. Закончилась лестница тоже не самым ожидаемым предметом – полукруглой литой дверью, похожей на печную заслонку высотой и шириной в три кошачьих роста. Сплошь покрывающие «заслонку» барельефы изображали геометрические кривые – столь же сложные, как те петли, что давеча описывал кнут рыжего возницы.

Ада с видимым усилием провернула колесо запорной кремальеры, потянула дверь и предложила:

– Входи.

Сильвестр вошёл. Тут же вспыхнул слепящий свет ртутных фонарей. Помещение практически целиком занимал глубокий бассейн. Под неестественно синей поверхностью воды – или не воды? – виднелись угловатые абрисы странных агрегатов. Настолько отличных один от другого, что их скопление казалось скорее свалкой механического лома, чем лабораторным оборудованием. Одни агрегаты походили на военные машины, другие – на качели и карусели, созданные инженером-кубистом, третьи – на медицинское оборудование. Были там устройства, подобные выпотрошенной мебели, и подобные выпотрошенным живым существам. Большие и малые, блестящие и матовые. Между ними совершало сложные эволюции сдвоенное колесо с парой опорных катков – точь-в-точь искорёженный зарядом шрапнели детский велосипед. Один из рогов руля был непропорционально длинен и задирался высоко вверх, до самой поверхности бассейна, повторяя безумную траекторию «велосипеда», как перископ разведывательной субмарины – её путь в приполярных фьордах. Пахло озоном, металлом и почему-то водорослями.

У Сильвестра вдруг с неожиданной силой разболелось в правом боку. Он задохнулся и всадил когти в собственные подушечки – чтобы не заорать. Ада заметила, подхватила его под лапу и усадила куда-то. Поднесла чашку с напитком, чуть ли не с силой влила в рот. Он проглотил жидкость, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Почти сразу полегчало.

– Рассказывай дальше, – пробормотал он. – Что за промежуточное, пёс его дери, время? Между чем и чем?

– Между любыми мгновениями, – сказала Ада, тревожно всматриваясь в его зрачки. Увиденное её успокоило, она откинулась на спинку жестковатой кушетки. – Как думаешь, откуда берутся лишние дни, которые добавляются в високосные годы? Или откуда, например, взялась разница в тринадцать дней между нашим календарём и Трезорианским календарём псов-схизматиков?

– Сутки несколько длиннее двадцати четырёх часов. Погрешность накапливается.

– Никакой погрешности нет, Сильва. Есть промежуточное время, которое мы не умеем замечать. Называют его также избыточным. Терминология до сих пор не устоялась, однако факт наличия этого времени безусловен. Представь две одинаковые книги, одну новую, другую читанную. Которая из них толще?

– Читанная, конечно. Страницы треплются, между ними попадают пылинки, где-то закладка останется или загнутый уголок.

– Ну вот. Ты практически дал научно-популярное объяснение промежуточному времени. Страницы – это наши часы и минуты. Соринки и морщинки бумаги – кванты избыточного времени. Только, в отличие от вполне материальных соринок, лишнего времени мы не видим. Ощутить его невозможно. То есть было невозможно, пока не появилось это. – Ада кивнула на бассейн.

Сильвестр бросил взгляд на синюю гладь. «Перископ» рисовал вытянутые восьмёрки неподалеку от них. В глубине, над башенкой массивной хреновины вроде танка набухали серебряные пузыри, отрывались, плыли вверх и вдруг исчезали, не достигнув поверхности.

– Интересно. Но какое отношение весь этот междустраничный сор имеет к моей печени?

– Я помещу тебя туда, в один из таких промежутков. Теоретически, оставшись без связи с нашей реальностью, твой организм откатит все параметры к нулю. К началу шкалы. В том числе, растраченные жизни.

– Теоретически, – ехидно повторил Сильвестр.

– Да, именно так. Обманывать не стану, практики у нас крайне мало. Мыши, крысы. Два приговорённых к смерти преступника. Не коты, енотовидные собаки.

– И как результаты?

– Удовлетворительные. Мышей и крыс удалось вернуть, причём все излечились от весьма опасных болезней. Включая чуму.

– А еноты?

– Енотовидные собаки, – машинально поправила Ада. – Мы не смогли извлечь их обратно.

– Погибли?

– Вряд ли. Я думаю, они просто не захотели возвращаться. Здесь они в любом случае остались бы изгоями, вдобавок объектами постоянного наблюдения. А там… может быть, там рай. Мы до сих пор не знаем. Синемографы, закреплённые на крысах, не сняли ничего. Поэтому-то нам и нужен доброволец. Отчаянно нужен, Сильва!

«Который, вдобавок ко всему, будет стремиться обратно, надеясь на благосклонность прекрасного экспериментатора», – подумал Сильвестр.

– Хорошо, я готов, – сказал он.

Ада поднялась с кушетки и повелительно взмахнула лапой.

* * *

Его наскоро обследовали – давление, пульс, нервные реакции, – усадили в неудобную металлическую корзину и крепко притянули к прутьям ремнями. Ада самолично, не доверяя никому, сделала Сильвестру полдюжины болезненных инъекций, залепила уши воском и наложила на морду мягкую латексную маску с крошечным дыхательным баллончиком. Воздуха в нём было на пять-шесть минут. После того, как кислород закончится, сработает реле, ремни отстегнутся, а крышка корзины откроется. Сильвестр к тому времени уже будет «между страницами». Чтобы вернуться, ему потребуется влезть обратно в корзину и повернуть два рычага. Вот и вот. Пока что они будут прикрыты предохранительными колпачками.

Сильвестр поинтересовался, нельзя ли обойтись без этой опасной сбруи, которая по закону подлости возьмёт, да не расстегнётся. Ему терпеливо объяснили, что без сбруи – нельзя. Организм погружённого в бассейн кота рефлекторно будет рваться наружу. Этого не победить ни напряжением воли, ни тренировками. На которые, к слову, совершенно нет времени. А волнуется он напрасно, механизм открывания надёжный, отлаженный и проверенный сотнями испытаний.

Корзину со съёжившимся Сильвестром подвесили над центром бассейна. Свет приглушили. Монотонный голос, похожий на щелчки взводимых курков, начал обратный отсчёт. От шестидесяти.

Зачем так долго, мучители вы драные?! – захотелось спросить Сильвестру, но в этот момент, на счёте сорок три, зацепы разъединились, и корзина бултыхнулась в воду.

Он сразу понял, зачем нужны ремни. Ледяная вода прохватила до самых костей и вогнала его в такой тёмный, хтонический ужас, какого он не испытывал даже на войне, под артиллерийским обстрелом. Он не мог думать ни о чём, кроме одного: наверх, к воздуху! Он извивался, выл в маску, бессильно выпускал и втягивал когти, а холодная жуть вокруг него лишь уплотнялась. К нему сдвигались агрегаты, протягивали рычаги, вращали зубчатками, щёлкали храповиками, открывали и закрывали похожие на беззубые пасти крышки люков и лючков. Это, собственно и было одним из предназначений подводных агрегатов – напугать до усрачки. Вторым – расшатать структуру времени, чтобы рехнувшийся от страха подопытный ринулся в открывшуюся прореху, не задумываясь о том, что она такое.

Сильвестр почти агонизировал. Вода с силой вдавливала воск в уши, обжигала глаза, которые никто не догадался защитить.

Потом кончился воздух.

Ремни отстегнулись.

Никакого рая не возникло.

Никакого, пёсья кровь, рая! Совсем!

Возникло бесконечное холодное пространство, заполненное сыростью, страхом, омерзительными запахами, каменными плоскостями до неба и движущимися тенями. Сильвестр вымахнул из корзины и шмыгнул в какую-то щель. Там валялась грязная тряпка. Словно издёвки ради, она имела форму раскинутых ангельских крыл. Под тряпкой что-то копошилось.

Сильвестр зашипел и попятился.

Кто-то чудовищно огромный и сильный подхватил его и вознёс высоко вверх. Сильвестра омыл знакомый, но многократно усиленный запах.

Пахло его покойным человеком. То есть, очень даже живым.

– Ох, мокренький-то какой, – прогремело над ухом. – И в уши чего-то натолкали. Руки бы оторвать уродам.

– Это не уроды, – пробормотал ошарашенный Сильвестр, – это Ада. Чтобы вода не попала.

– Ну-ну, не плачь. Всё закончилось. – Человек погладил его по спине и бережно упрятал куда-то, в тепло и сухость. Голос его звучал с той же нежностью, какую сам Сильвестр испытывал когда-то к нему. Ещё до появления холмика под приметной рябинкой. – Сейчас придём домой. Там тебя накормят и будут любить. И не кастрируют, нет-нет! Я обещаю.

– Но мне нужно вернуться, – без уверенности в голосе проговорил Сильвестр. – Меня ждут. Результаты эксперимента…

С каждым словом он говорил всё тише, осознав вдруг, что плевать ему на эксперимент, – и даже на Аду, в общем-то, плевать. Что возвращаться из этого междувремени ему нисколько не хочется.

Он свернулся клубочком и закрыл глаза. Только от идеи замурлыкать, поразмыслив, отказался. Может быть, позже. Если человек заслужит.

Печень совсем не болела.