Вы здесь

Восточный базар. Избранное. ИСФАХАН (М. Г. Довгаль)

ИСФАХАН

Если мельницу, баню, роскошный дворец

Получает в подарок дурак и подлец,

А достойный идет в кабалу из-за хлеба —

Мне плевать на Твою справедливость, Творец!

Омар Хайям.

– Ассаламу Алейкум* Омар Хайям. – Приветствует склоненного ученого тучный мужчина лет пятидесяти. Это визирь Низам ал-Мульк. Омар наслышан о нем: он первый человек в государстве. Султану 15 лет, поэтому все решает этот строгий и расчетливый придворный. Вся власть в его руках.

– Ва-алейкум ассалам*, о справедливейший из справедливых. – Разгибаясь, отвечает Хайям.

– Садись, – указав на место рядом с собой, Низам поднял ладони, обратив, друг к другу и начал молитву: «Во имя Аллаха милосердного и всепрощающего…

Сказанное визирем в конце «Аллаху акбар» повторяет Хайям. Эта обязательная церемония предшествует любому важному разговору.

– Я наслышан, ты преуспел в науках. Так ли это? – произносит Низам, после минуты молчания лукаво улыбаясь.

– Молва всегда опережает нас, как резвый конь и не всегда соответствует истине, величайший.

– Ты прав. Молве верить нельзя, но и дыма без огня не бывает. Ты скромен, как я погляжу, и не многословен. Это хорошо. Сейчас я изложу твои обязанности, которым необходимо следовать неукоснительно. Надим* это непросто придворный, это тайный: не показной друг государя. Дружить с кем бы то ни было, султану не подобает. Возникает тщеславие, панибратство, а это не допустимо. Поэтому ты здесь. Наш султан молод и вся надежда на тебя, твои знания, опыт. Он лицо государства, а государство сильно не только войском, не только казной, но и знаниями и науками. Большая ответственность ляжет на твои плечи. Будь с султаном не принужденным в общении. Веди разговоры всякие о добре и зле, веселые и серьезные, умей хранить тайны и не распускай слухи. Быть надимом нашего государства великая честь. Остроту наших сабель испытали враги и неверные, что отвратились от истинной веры. Знамя Аллаха высоко поднято нами. А теперь ступай. Устраивайся. Понравились ли тебе покои? – увидев кивок Омара, он продолжил. – Это хорошо. Я извещу тебя, когда придет время.

Исфахан располагался в долине защищенной горами с трех сторон, а дальше продолжалась степью. Город был большой, обнесен высокой стеной, множество базаров, караван сараев, ремесленных лавок и огромная пятничная мечеть в центре находились в нем. Окреп он, когда возник Шелковый путь и теперь стал столицей…

***

– Омар, почему Хайями – палаточник? Ты сам откуда?

– Нишапурец. – отвечает Омар.

Во рту он держит соломинку, а взор устремлен в небо. Он на охоте вместе с султаном и сейчас, полулежа на подушках на разостланном ковре, они ждут заслуженный обед. Поодаль расположились придворные, сопровождавшие правителя. Слуги суетливо разводят огонь и разделывают тушу убитого Малик-шахом оленя.

– Омар Нишапури звучнее и благороднее. – Продолжает султан. Он пьет вино из золотой чаши и усмехается. – Никакой-то палаточник.

– Я Хайям, потому что палаточник, потому что палаточник мой отец. Достойный человек. Стыдишься ли ты своего отца, Малик-шах?

– Мой отец султан! – повышает голос султан и бросает гневный взгляд в сторону надима.

– А мой палаточник. – Так же смотря в небо, отвечает Хайям. – Разве это меняет дело. Если бы мой отец был нищим – меня бы звали Омар нищий.

Султан осекся, переваривая услышанное. Взгляд его меняется по ходу осмысления: растерянность сменяется сожаление и досадой, которая слышится в голосе:

– Мы все поняли. Мы как-то не думали об этом. Давай выпьем вина, и почитай лучше стихи. Нам наскучили серьезные разговоры.

Омар задумался, будто вспоминая что-то:

Не одерживал смертный над небом побед,

Всех подряд пожирает земля-людоед.

Ты пока еще цел? И бахвалишься этим?

Погоди: попадешь муравьям на обед!

Султан громко рассмеялся.

– Люблю твои стихи, Омар. Все прощу только бы тебя слушать. Читай, еще.

Мне так небесный свод сказал: «О человек,

Я осужден судьбой на этот страшный бег.

Когда б я властен был над собственным вращеньем,

Его бы я давно остановил навек.

– Брось о серьезном, давай про любовь, Омар.

– Про любовь… – Омар досадно морщится, но помолчав, читает:

Дуновения вешней поры хороши,

Музыкальных созвучий хоры хороши,

Пенье птиц и ручей у горы хороши,…

Но лишь с милой все эти дары хороши!

Сердце его трепетно забилось. Он никак не может забыть свою драгоценную Лейлу. Трагедия, разбившая сердце мучает его ночами: Лейла приходит в сновидениях печальная, простоволосая, молчаливая…

Изначальней всего остального – любовь,

В песне юности первое слово – любовь.

О, несведущий в мире любви горемыка,

Знай, что всей нашей жизни основа – любовь!

– Читай Омар. Читай еще…


Начатый в Самарканде труд Омар закончил в Бухаре. Шамс не обманул: все условия, требуемые для выполнения задач, были предоставлены. В Исфахан он привез пять завершенных трактатов:

«Трудности арифметики».

«Алгебра» где он дал определение алгебры как науки, утверждая: алгебра – это наука об определении неизвестных величин, состоящих в некоторых отношениях с величинами известными, причём такое определение осуществляется с помощью составления и решения уравнений.

«Трактат о доказательствах задач алгебры и алмукабалы», в котором даётся классификация уравнений и излагается решение уравнений 1-й, 2-й и 3-й степени. В последних, к сожалению, разобраться до конца не удалось и в конце трактата Хайям высказал надежду, что явное решение будет найдено в будущем.

«Комментарии к трудностям во введениях книги Евклида», где он, разбирая евклидовы теоремы и постулаты, усовершенствовал доказательства и заменил на более простые и оригинальные трактовки.

«Весы Мудростей». Об искусстве определения количества золота и серебра в состоящем из них тела, где он продолжил труд Архимеда, усложнив задачу: определяя золото, серебро в украшениях имеющих драгоценные камни: в перстнях, серьгах и шкатулках.

Вспоминая то время, Омар скучал в обществе молодого помешанного на оружии, сражениях и охоте султана. Вечерами он отдыхает душой: пишет трактаты и берется за изучение книг ал Беруни «Книга вразумления начаткам науки звёзд» и «Канон по астрономии и звёздам». По мере освоения Омар загорается идеей создания нового календаря: имеющийся солнечный зороастрийский порядком отставал, а пришедший с арабами лунный не годился для сезонных полевых работ. Им только пользовалось духовенство. Крестьянам же требовался календарь, который бы соответствовал точным сменам природных сезонов. О своих идеях Омар доложил визирю и тот как человек грамотный и практичный поддержал ученого. Омар ожил. Работа с раннего утра и до поздней ночи нисколько не утомляла его. Ему 30, он полон сил. Он занят интересной работой. Музафар ал-Асфизари и Абдурахман ал-Хазини искусные механики и физики приглашены Хайямом для совместной работы. Первым делом надо рассчитать совершенное место будущей обсерватории, которое оказалось в недалеком пригороде Исфахана, а затем заняться строительством, изготовлением необходимого измерительного инструмента. День, когда ученый наблюдал движение солнца через отверстие в куполе, был наисчастливейшим. Все на свете забывал он, занимаясь расчетами.…

– Ну что еще? Я же просил меня не беспокоить, – сердясь, говорит Омар пришедшему в обсерваторию секретарю визиря.

– Султан, да хранит его Аллах, пожелал праздник. Созвал мудрейших и ждет поединка. Велено вам быть.

Пиршество было в разгаре, когда явился Омар. Султан и придворные были уже сыты, а устроенный поединок шел своим чередом. Но прибытие ученого было замечено.

– Омар ты считаешь себя выше нас? Ты считаешь можно ослушаться своего повелителя? Ты заслуживаешь, что бы тебе отрубили голову. – С вызовом чеканит слова султан. Он зол.

– Извини, владыка земли и защитник ислама, задержали расчеты, нельзя было бросить, не завершив их.

– Что ж извиним. Мы ждем тебя, все ждут тебя, как царя. – Малик-шах громко засмеялся своей шутке. – У нас благочестивый гость: мавлана* ибн Ахмад ал Газали, брат наимудрейшего хаджи* Ахмеда ал Газали. Еще Санайи наш дорогой придворный поэт оказал честь нам своим присутствием. Они показали свои способности. Мы хотим, что бы и ты порадовал своими – тогда будешь помилован.

– Буду рад, наисветлейший, участию в поединке. – Ответил Хайям, усаживаясь на указанное ему место. Зная любовь султана к любовной тематике, он прочитал:

Цвет рубину уста подарили твои,

Ты ушла – я в печали, и сердце в крови.

Кто в ковчеге укрылся как Ной от потопа,

Он один не утонет в пучине любви.

Теперь очередь Ахмада. Ахмад суфий*. Поэтому он в халате с потертыми рукавами и подолом, но в тщательно обернутой вокруг головы чалме.

И ночь темна, а день еще темней,

Разбила жизнь мою разлука с ней.

Рыдаю день и ночь, но люди глухи,

И нет им дела до тоски моей.

Следующим выступил Санайи, он одет в богатый шитый серебряной нитью халат:

Иди дорогою любви – пусть вся душа в крови,

Не изменяй любви своей, другую не зови.

И ад забудь, и рай забудь. Не должен ни о чем

На свете помнить, кто идет дорогою любви.

Теперь слово было за Хайямом:

Рай здесь нашел, за чашею вина, я

Средь роз, близ милой от любви сгорая.

Что слушать толки нам про ад и рай!

Кто видел ад? Вернулся кто из рая?

Вельможи продолжали есть, и пить вино, кто-то слушал, кто-то делал вид, но тишина стояла идеальная: только голоса поэтов разносились по всему залу. Секретарь-летописец, сидящий за отдельным столом, быстро строчил по бумаге. Всё: будь-то беседы или вот такие поединки, происходящие в центральном зале дворца, записывались для истории. Ахмад, чья очередь была говорить, выпил шербета и нараспев повел свое рубаи:

Полюбив только-только, глупым был, молодым,

Мой сосед не спал ночи, стон мой был горловым.

Возросла боль стократно, плач не слышен другим.

Разгорается пламя – ослабляется дым.

Санайи не дал себя ждать и продолжил. Говорил он отрывисто: со страстью:

Любовной не избегнув западни,

Ты горьких слез, потоки не кляни:

Беда неотделима от любви,

Ведь пылкие любовники они.

Омар же не торопился. Что бы он ни делал, что бы ни говорил – все с расстановкой вдумчиво и со знание дела:

Для сердца Лик Любви – огонь и благодать.

Оно то пятится, то тянется опять…

Так объясни ему про мотылька и пламя:

«Ожогов не страшись, коль хочешь воспылать».

Ахмад улыбнулся и, нарушая сложившийся ритуал, не ответил, а зачитал следующее:

Пусть люди, коль хотят, за то меня поносят,

Что Ты – любовь моя, – да пусть хоть в омут бросят!

Единственно любви себя ты посвяти;

А мир – что мир? – его да пусть хоть в пыль разносит.

Санайи замешкался. Сердито глянув в сторону Ахмеда, прочитал:

О, мусульмане! Мой кумир суров, но я упрям,

Я не играю, я горю, я душу ей отдам.

Любовь – как море, где вода – бушующий огонь,

Но волны – горы в черной мгле встают и тут и там.

Рубаи придворного поэта не было ответным и Хайяму надо было решить, кому отвечать. Он решил никого не обидеть и ответил обоим:

О сердце! Коль тебе так больно от свиданий,

Похоже, не Любовь исток твоих страданий.

Отправься к дервишам, и, может быть, у них

Научишься любить светло и без терзаний.

Зал гуднул одобрением. А Ахмад взяв повод ведущего, повел поединок за собой:


Любовь сокрыта, и её воочию никто не видел тут.

Влюблённые же чепуху и всякий вздор о ней порой несут.

И каждого провозгласить свой толк о ней подстёгивает зуд.

Любовь от мыслей в стороне, ей дела нет, что там о ней плетут.


Санайи разозлился окончательно: не глядя уже на молодого выскочку, читал свое:

Душа моей души, мне без Тебя отрады нет.

Не будь Тебя в раю, считал бы в нем услады нет.

Ты, только Ты в очах моих и только Ты в речах

И подстеречь Тебя желаннее награды нет.

Легкий смешок прокатился по залу. Санайи расстроился и, опустив голову, ждал Хайяма. Тот раскатисто произнес:

Волшебства о любви болтовня лишена,

Как остывшие угли – огня лишена.

А любовь настоящая жарко пылает,

Сна и отдыха, ночи и дня лишена.

– Браво Хайям. Я восхищен ты не посрамил нас. Согласен ли ты искуснейший Ахмад. Достойны ли были ответы Хайяма. – Не замечая Санайи, говорит султан.

– Хайяма рубаи жемчуг, нанизанный на нить… – Кланяясь Малик-шаху, ответил суфий….

Долгожданный день завершения работ над календарем настал. Хайям ликовал. Малик-шах преподнес богатые дары и назначил главным астрологом. Каждый собираемый султаном диван мудрейших не проходил без Омара.…


***


– Что случилось? – спрашивает Омар вбежавшего без рапорта солдата.

– Беда, наимудрейший. Визирь… Низам ал-Мульк убит. Исмаилиты* убили, да лишит их Аллах света.

Сердце ученого похолодело. Беда не приходит одна, что-то теперь будет. Страшное предчувствие оказалось пророческим. Через месяц при невыясненных обстоятельствах умирает султан. Страна погружается во мрак: трон делят сыновья султана.

Пособие, назначенное Малик-шахом, не присылают, а скопившееся за 20 лет службу уходит, как песок сквозь пальцы. Забытый властью ученый пытается напомнить о себе и пишет последний свой трактат «Науруз-наме». Красивая обложка и изысканное письмо украшают книгу. А главы говорят сами за себя:

Об истории праздника Науруз.

Об истории персидских царей.

О вине.

О красивом лице.

Об оружии.

О коне.

И о многом другом. Книга легкая на восприятие, грамотно скомпонованная: философские моменты разбавляются мифами и веселыми историями. Но по всему ее даже не читал ни занятый распрей правитель, ни его визирь, ни кто бы то еще.

…Поздний вечер. За столом трое: Омар и два его товарища по работе над календарными таблицами Музафар и Абдурахман. Они в обсерватории одни: прислуга и помощники давно разбежались на поиски новых покровителей. Хайяму 53. Троица веселится: они пьют вино, едят жареное мясо, вспоминают время занятий в медресе и учителей. Омар читает рубаи:

Лучше пить и веселых красавиц ласкать,

Чем в постах и молитвах спасенья искать.

Если место в аду для влюбленных и пьяниц —

То кого же прикажете в рай допускать?

Без стихов он не может жить. Какой бы темы ни коснулся разговор, в голове рождается очередное четверостишие.

– Ты Омар утрируешь все как всегда. В молитве и сорокадневном посту ничего плохого нет. Молитва к тому же дает пищу задуматься, обратить внимание на течение жизни, на грехи….

Омар движением руки прерывает его речь рукой.

Кто, живя на земле, не грешил? Отвечай!

Ну а кто не грешил – разве жил? Отвечай!

Чем Ты лучше меня, если мне в наказанье

Ты ответное зло совершил? Отвечай!

– Музафар, твои старания напрасны. Омара не переубедить. Он встал на путь вольнодумца. – Говорит Абдурахман и, обращаясь к Хайяму добавляет, – и кончится ли это добром, Омар. Зачем злить то, что и без того сердито.

Омар и ему отвечает стихами:

Пью вино, ибо скоро в могиле сгнию.

Пью вино, потому что не верю вранью

Ни о вечных мучениях в жизни загробной,

Ни о вечном блаженстве на травке в раю.

– Что я слышу? – раздается гневный возглас.

Ученые оборачиваются. Перед ними дворцовый муфтий*. Дряблые щеки на его лице дрожат, а губы побелели от гнева.

– Прикуси язык нечестивец, иначе я вырву его с корнем. Мне доносили, что здесь творится непотребное. Но то что я услышал это богохульство, это смута… это… это – Муфтий топает ногами. – Завтра же, Омар Хайям, отправляйся в хадж. Иди и моли Аллаха вразумить тебя. Может быть, там ты очистишься от скверны, да откроются твои уши и глаза, и бог обратит к тебе свое лицо