МАВЕРАННАХР
В том не любовь, кто буйством не томим
В том хворостинок отсырелых дым
Любовь – костёр, пылающий, бессонный…
Влюблённый ранен. Он неисцелим!
Омар Хайям.
…Раннее утро. Прохлада омывает проснувшиеся улицы. Небосвод: синь до удивления. Яркое веселое солнце еще не источает жалящий зной. Многочисленные сады со щебечущими птицами радуют сочной зеленью, привыкший к тусклой желтизне родных степей, взор. Мощеная камнем дорога, переполненная криками людей, скрипом арб, ржанием лошадей, надменным молчание степенно шагающих верблюдов, ведет в Самарканд. В город науки и богатых базаров. Молодой человек выше среднего роста, с чуть удлиненными крупными чертами и небольшой тщательно подстриженной бородкой идет медленно, не замечая шума. Мысли его далеко. Прогулка взбодрила, но не отвлекла, в голове уравнения, над которыми он бился последние месяцы. Юноша уже два года в Самарканде, ему двадцать, хотя все думают гораздо больше: слишком серьезен, уверен в себе и умен.
– Омар, иди усни. Дай телу отдых. Нельзя так себя истязать. – Говорит ал Тахир: верховный кади, вышедший навстречу Омару.
– Не могу спать, учитель. Задача моя не решена и нет покоя…
Шесть лет учебы в нишапурском медресе промелькнули незаметно. За то время родной дом опустел. Чума скосила и отца с матерью, и сестру. Он остался жив благодаря закрытым на время бедствия воротам медресе. Нудные читки* сур из Корана, Сунны* и хадисов*, которые выделяли в учебной программе, не приводили в восторг. Только в библиотеке Омар получал величайшее наслаждение и им жил. Книг было около полутора тысяч. Помимо религиозной литературы здесь находились переведенные работы греческих мыслителей: Аристотеля, Эвклида, Платона и многих других. Программу обучения Омар освоил наилучшим образом. Особый интерес вызвала молодая, отделившаяся от астрологии с легкой руки Беруни, наука астрономия. Но удовлетворения не ощущалось. Слишком много осталось неясного.
Зачем сотворен этот прекрасный и грандиозный мир? В чем состоит суть, предназначение человека? Кто тот, что создал все это? Вопросы терзали и звали к познанию. Они заставили покинуть разоренное мором родовое гнездо и привели в Самарканд. Работа смотрителя, представленная верховным кадием, в огромной: в восемь тысяч томов, городской библиотеке, состояла из нескольких функций: выдавать читателям книги и принимать, следить за находящимся здесь же штатом переводчиков и переписчиков, назначенных к переписке и переводу книг, заносить новые книги в каталоги и определять им место по соответствию. Добросовестное отношение к обязанностям, занятия наукой в свободное от работы время и ежевечернее участие в диспутах мудрейших, собиравшихся в благородных стенах дома знания, благоприятно сказались на мнении, возникшем о нем у ученых мужей и вельмож, любивших развлечься занятной беседой в достойном обществе и приблизиться к познанию мира, объявленному пророком Мухаммадом как обязательное для каждого верующего.
***
…Желтая степь, чахлые деревца. Родной сердцу пейзаж. Широкая, взбитая во в весь дорога, пылит под копытами лошади. Впереди благословенная Бухара, обнесенная двадцатиметровой стеной с двенадцатью огромными воротами. Богатый город: знаменитый коврами и красавицами. Бухарский хакан* прислал приглашение с отрядом воинов: сулил золотые горы, и всякие привилегии – и не откажешься: уведут силой. Поэтому Хайям в пути. Мечты не отпускают всю дорогу: грезится продолжение начатого им в Самарканде труда. Математика, а именно алгебра, уравнения взяли в плен сознание и крепко держат в своих объятиях ищущего истину.
Обе створки городских ворот были распахнуты, а со стен стоило подъехать отряду, затрубили величаво карнаи.
– По какому случаю шум, – спросил Омар выехавшего навстречу воина.
– Вас, встречают. Велено вас в покои отвести, а вам готовится предстать пред очами величайшего, да хранит его Аллах вечно.
Огромный зал, застеленный ослепительно яркими коврами, украшенный цветами и завешенный тканой мишурой, по периметру был заставлен столиками ломящимися яствами и чинно сидящей за ними знатью, которая вся поднялась, когда появился в дверях Омар.
– Дорогой, Хвала Аллаху, мудрейший Омар проходи, проходи, – разведя широко руки, в шитом золотом халате и белой чалме, унизанной драгоценными камнями, к нему шел сам хакан Бухары Шамс-ал-Мульк. Круглое лицо его сияло улыбкой. Достигнув гостя, хакан обнял его и, взяв под руку, повел к возвышению, где стоял стол, за которым только что сидел сам. Усадив юношу, он хлопнул в ладоши и в зал впорхнуло несколько нежнейших созданий одетых в прозрачные шальвары с золочеными поясами и такие же золоченые лифы. Нежная музыка заполнила зал, и явившиеся гурии закружились в танце. Хакан сам налил вина и поднес чашу Омару.
– Ешь пей, наимудрейший, сегодняшний праздник в твою честь. Сделай милость: радуйся с нами, а мы, да продлит твой век Аллах, сделаем твою драгоценную жизнь наисчастливейшей в нашем городе.
Омар никогда до того не встречал царственных особ и прием оказанный ему лишил дара речи, но вино сделало свое дело: он расслабился и с восторгом воззрился на танцующих красавиц. Юные тела, принесшие с собой пьянящий запах благовоний ослепили юношу, не видавшего такой откровенной, подчеркнутой красоты обнаженного женского тела. Возникшее во всем теле тепло сладко разливалось горячей волной, перехватывало дыхание, не давало оторвать взгляда от представших взору богинь. Одна… как кошка грациозная, с густой вьющейся до бедер копной волос, с персиковым отливом кожи затмевала собой остальных изяществом движения рук, ног, бедер, которые жили, казалось отдельной от тела жизнью. Руки взлетали и, переплетаясь, извивались, словно змеи в брачном танце, округлые бедра так трепетали, что голенький живот походил на крылья порхающей бабочки, а ямка на нем, то пропадала, то выпячивалась и открывалась, словно маленький жаждущий поцелуя рот. Лицо красавицы было закрыто тонкой кисеёй и только манящие колдовские глаза горели небесной синью, в которую Омар, с радостью погружался, лаская взглядом разгоряченное юное тело и изнемогая в охватившей его страсти…
– Ну что желает мой дорогой гость? Почему он молчит? – донеслось до сознания юноши. – Проси все что пожелаешь, сегодня все для тебя. О-о-о, да мы видим, ты загляделся на девушек? Которая нравится – говори?
Хайям опустил голову. Краска залила лицо, но секундой позже он опять поднял взор, ища ту, что покорила сердце.
– А, Лейла, так мы и знали. Эта бестия, Лейла свела тебя с ума, да? Лейла иди сюда.
Громко распорядился хакан. Та самая девушка, мелко переступая босыми маленькими ножками, подлетела к возвышению, склонила низко голову, что ее длинные кудри тяжело упали к ногам повелителя.
– Эта? – Шамс повернулся к Омару.
Юноша еще больше покраснел и опять опустил голову.
– Дарю. Она теперь твоя.
Омар поднял голову. На лице было удивление и растерянность.
– Ничего не говори. Эта женщина твоя. Можешь забирать и идти в свои покои, мы не обидимся. Мы будем рады. Иди.
Омар нерешительно поднялся и двинулся к выходу, девушка с опущенной головой последовала за ним…
***
Когда под утренней росой дрожит тюльпан,
И низко, до земли, фиалка клонит стан,
Любуюсь розой я: как тихо подбирает
Бутон свою полу, дремотой сладкой пьян!
Прочитал Хайям стихи. Он лежал на спине. В распахнутые настежь окна в комнату проникала ночная прохлада, а с ней серебряный свет, посылаемый полной луной. Глаза его закрыты, руки запрокинуты за голову. Умиротворение и нежность слышатся в голосе.
– Как ты красиво умеешь говорить, Омар. Научи меня складывать стихи и ты узнаешь мои сокровенные мысли. – Произносит Лейла, лежащая рядом, подперев голову рукой, а другой, нежно перебирая пальцами, водит по голой вздымающейся груди Омара.
– Поэзии нельзя научиться. Поэзия это боль и величайшая радость, что проходят через тебя, через сердце, разрывая его на тысячу кусков. Послушай, что написал Ибн Сино:
Я плач, что в смехе всех времен порой сокрыт, как роза.
Одним дыханьем воскрешен или убит, как роза.
И в середину брошен я на всех пирах, как роза.
И вновь не кровь моя ль горит на всех устах, как роза?
Омар привстал, он хотел увидеть впечатление на лице любимой: ни тронуть произнесенные им строки не могли, и увидел сияющие, ставшие в лунном серебре изумрудными, восторженные глаза. Не отрывая взгляда, он откинулся назад.
У тюльпана ты цвет свой пурпурный взяла,
Тебе лилия юности суть отдала.
Была роза, она на тебя походила —
Передав тебе жизнь, она робко ушла.
– Но ты же складываешь стихи?
– Это не я складываю: сердце. Оно говорит и с тобой, и со мной. И слова его дороже слов разума. Они дают успокоение, возможность понять суть вещей, выстроить свой взгляд в стройное лаконичное изречение: простым словом порой невозможно высказать то, что скапливается в душе. Хочется музыки. А поэзия та же музыка, магия ритма и звуков. Вот послушай еще: это Рудаки:
Фату на лик свой опустили в смущенье солнце и луна,
Как только с двух своих тюльпанов покров откинула она.
И с яблоком сравнить я мог бы ее атласный подбородок,
Но яблок с мускусным дыханьем не знает ни одна страна.
– Послушай, какие строки родились в моем сердце сейчас:
Много сект насчитал я в исламе. Из всех
Я избрал себе секту любовных утех.
Ты – мой бог! Подари же мне радости рая.
Слиться с богом, любовью пылая – не грех!
Девушка отпрянула от Омара и закрыла руками прелестное личико.
– Ну же, не обижайся, любовь моя, – протянул руку к девушке Омар. – Я уже говорил: это говорю не я, сердце. Оно переполнено тобой. Иди же ко мне. Люби меня. Это самое совершенное, что есть в нашем мире…
…С горечью в сердце Омар отправлялся в Исфахан*. Дела сложились так, что теперь его затребовал к себе султан Малик-шах. Отказаться было нельзя, и взять с собой девушку тоже. Обещанные Шамсом «горы» оказались ни столь велики: золотой перстень за десять лет службы. Не в духе был правитель: не хотел отпускать, но….
Как встретят в Исфахане, Омар не знал. А купить дом и содержать наложницу не было средств. Конь под ним вдруг споткнулся. «Даже конь не желает идти», подумал он и оглянулся. Вдали тонкой полосой виднелись стены Бухары, за которыми горько рыдала брошенная им Лейла.
В этом мире не вырастет правды побег.
Справедливость не правила миром вовек.
Не считай, что изменишь течение жизни.
За подрубленный сук не держись, человек!
Родились в голове строки. Резко развернувшись, Омар со всей силы ударил ногами коня, что бедняга, закусив удила, рванул с места и понесся, – поднимая за собой густой шлейф пыли…