Глава 3
Торобов спустился в тир, где не был несколько лет. Здесь устойчиво пахло ружейным маслом, металлом, сладковатой пороховой гарью и еще чем-то, едва уловимым, что, быть может, являлось запахом расстрелянной плоти. «Оружейник» Семеныч встретил его так, словно не заметил многолетнего отсутствия. Длиннорукий, с шершавым лицом, по которому прошелся рашпиль и оставил железные заусеницы, он тут же сообщил о постигшем его несчастье:
– У меня, Леонид Васильевич, кот помер, Тиша. От старости. Пятнадцать лет жил. Утром подхожу, не дышит. Места себе не найду. Из чего будем стрелять?
Торобов выбрал американский пистолет «ФНС», итальянскую «Беретту» и русский «ПМ». Семеныч принес ящик с оружием, выставил мишени, положил перед Торобовым наушники:
– Да я вам говорил про кота. Тишей звали.
Торобов, плавно напрягая руку, поднял «ФНС», ловя в прицел мишень с черной головой и сутулыми плечами. Складывал геометрическую фигуру из линии ствола, сухожилий плеча, мерцающего зрачка и остановившегося в груди сердца. Лицо майора Фарука Низара с улыбкой и франтоватыми усиками проступило из черной мишени. И Торобов, прекратив дышать, разрядил обойму, после каждого выстрела совмещая ствол с мягкими губами майора, дырявя его пушистые брови, влажные мечтательные глаза. Опустил пистолет, передернув затвор.
Семеныч подтянул мишень, рассматривая в бумаге пробоины. Ни одной в голову, одна в шее, остальные не попали в контур.
– Рука забыла, – произнес Семеныч, помещая в зажимы другую мишень.
«Беретта» удобно легла в ладонь. Лицо майора Фарука Низара смотрело влажными задумчивыми глазами, мягкие, как у оленя, губы чуть улыбались, краснели на мундире нашивки, золотилась кокарда. Торобов остановил дыхание, чувствуя, как медленно взбухает в груди сердце, и утопил крючок. Пистолет прогрохотал, отщелкивая гильзы. Торобов, отложив ствол, смотрел, как приближается мишень. Одна пуля прибила голову, две угодили в шею, и остальные прострелили тело.
– В руке тоже ум есть. Она думать должна. – Семеныч менял в зажимах мишень.
Торобов вспомнил, как Фарук Низар принимал его в своей солнечной уютной квартире. Белая рубаха апаш, волнистые с синим отливом волосы, на столе на узорном блюде стеклянный дышащий плов, жена Фарука, чернобровая красавица с восхитительным, как в восточной сказке, лицом, в соседней комнате шумно играет сын. И в эти сияющие лица, в цветастое блюдо с пловом, в солнечный весенний Багдад с рынками, жаровнями, зелено-голубыми мечетями Торобов целил «ПМ». С каждым выстрелом удалялся от снежных берез, волшебной сойки, неразгаданной тайны, на которую указал ему Господь и которую ему не дано разгадать.
– Стрельбу окончил. – Торобов отложил оружие.
– Уже лучше, Леонид Васильевич, уже лучше, – радовался Семеныч, показывая черный круг головы, взлохмаченный попаданиями.
– Спасибо, Семеныч, – Торобов совлекал наушники, – горе твое разделяю. Тиша был славным котом. Второго такого не сыщешь.
Пожал «оружейнику» руку, натертую до твердых мозолей.
Вечером Торобов встречался с профессором Иерусалимского университета Шимоном Брауде. Их свидание проходило в Еврейском культурном центре, где чествовали кумира российских евреев, юмориста, чьи безобидные шуточки смешили, печалили, наставляли и предостерегали евреев. Еврейские писатели, коммерсанты, ученые были странно чувствительны к этим забавным афоризмам и притчам, воспринимали юморески как священные тексты. Торобову было непонятно это обожание, он не находил шутки смешными, но объяснял это дефектом своего восприятия, в котором отсутствовало какое-то важное звено.
Они сидели с Шимоном Брауде в кафе, за стеклянной стеной, сквозь которую был виден входящий в вестибюль люд. Это была еврейская элита Москвы. Блистали туалеты, прически, лица, исполненные веселья, величия или пресыщенного самодовольства.
Шимон Брауде имел продолговатую голову, на которой красовалась бархатная кипа, как чашечка желудя. Он был худ, в чопорном пиджаке, с прямым, как у дятла, носом и белыми холеными руками, на которых переливался бриллиант. Выходец из России, он прежде служил в израильской разведке Натив, которая агитировала русских евреев иммигрировать в Израиль. Занимался археологией хазарских древностей. Написал диссертацию о «еврейском факторе» в русской революции. А теперь курсировал между Москвой и Иерусалимом, искусно продвигая через еврейские круги политические интересы Израиля.
– Сейчас, Леонид, когда русские самолеты бомбят «Исламское государство», вы поняли, что террористы Хамас и Хизбаллы мало чем отличаются от террористов ИГИЛ? Ваши пристрастия к фундаменталистам дорого обойдутся России.
– Любезный Шимон, ХАМАС открыто осудил ИГИЛ, а отряды Хизбаллы сражаются под Алеппо и Хомсом вместе с армией Асада.
– В любом случае у нас с Россией обнаружилось на Ближнем Востоке общее дело.
– Один из влиятельных еврейских журналистов в Москве написал, что в этой войне не должна пролиться ни одна капля еврейской крови и ни одна капля еврейского бензина. Израиль будет делать еврейское дело русскими руками.
– Все это полемический задор, Леонид. Не более. Израильские беспилотники определяют цели для ваших бомбардировщиков. Израиль, как может, содействует вашему сближению с Америкой.
– Мы это знаем, Шимон. Мы благодарны.
Торобов не стал возражать собеседнику. Сквозь стеклянную стену видел, как мимо шел редактор крупнейшей радиостанции, которая мощно влияла на общественное сознание. Гениальный творец, он собрал на своем радио самых ярких и творческих представителей еврейской интеллигенции. Они являлись законодателями моды в политике, экономике и культуре. Создавали и разрушали репутации. Рождали интеллектуальные течения. Сложно лавировали в хитросплетениях кремлевских групп. Радиостанция была не просто средством массовой информации, но блестяще организованной партией, собирая в сгусток энергию еврейского интеллекта и вбрасывая этот расплавленный сгусток во все области русской жизни.
Редактор был мал ростом, с огромной лобастой головой, размер которой увеличивали седые всклокоченные волосы. Они развевались, трепетали, посылали во все стороны молнии электричества. Казались антенной, чуткой к бесчисленным сигналам, витавшим в мироздании. Редактор шел пылко, властно, люди расступались перед ним, сгибались в поклонах. А он шествовал, как повелитель. Торобов сквозь стекло чувствовал исходящие от него волны энергии.
– Леонид, вы прекрасный востоковед. Русская школа арабистики очень сильная. Вы знаете, Ближний Восток – это солнечное сплетение мира. Сквозь него проходят нервные волокна, кровеносные сосуды, охватывающие все человечество. Вы рассекаете крохотный сосудик в районе Ормузского пролива, и умирает вся японская экономика. Вы слышите слабый хлопок на улицах Хайфы, и начинают грохотать все орудия НАТО. Сейчас Россия вторглась на Ближний Восток, чужой для вас регион. Вы нуждаетесь в советнике, в поводыре, который поведет вас по Ближнему Востоку и не даст оступиться. Таким поводырем является Израиль.
– Дорогой Шимон, если Израиль – это Моисей, то он станет нас водить сорок лет и приведет в страну, где нет нефти. Поверьте, у России была и есть стратегия на Ближнем Востоке. Сейчас среди руин прежнего Ближнего Востока на глазах исчезают целые государства и формируется новый облик региона. И Россия хочет участвовать в формировании этого нового облика. Нет Ближнего Востока без Израиля, но нет его и без России.
– Ближний Восток, Леонид, – это родина пророков. Отсюда истекли три великие авраамические религии. Здесь началась мировая история, здесь она и закончится. Кто контролирует Ближний Восток, тот контролирует историю. Христиане и евреи не должны допустить, чтобы Ближний Восток контролировался исламом. Израиль этому препятствует и несет великие жертвы. Израиль действует на Ближнем Востоке, в том числе и в интересах России.
– Мы знаем этот довод, Шимон. Но поверьте, Россия сама способна защищать свои интересы. – Торобов вел этот поверхностный кафедральный диалог, где отсутствовала реальность, добываемая по крупицам разведками. Из этих крупиц складывалась мерцающая неустойчивая картина, где каждая пуля, каждый танкер нефти, каждое лукавое вероломное слово меняли всю картину.
Мимо стеклянной стены двигался дирижер изысканного струнного оркестра, мировая знаменитость, чьи виртуозы выступали во всех концертных залах мира. Он был высок, тонок, гибок в талии, с маленькой седой головой. Шел, опустив глаза и улыбаясь, позволяя собой любоваться. Чем-то напоминал скрипку – своим изяществом, хрупкостью, играющими в нем переливами красоты и печали. Его оркестр, играя европейскую классику, вносил в нее неуловимую печаль и сладостную меланхолию. Громоподобные, прилетающие из небес звуки покрывались едва заметной пыльцой, которая укрощала эти музыкальные бури, делала их безопасными, переносила из космоса в салоны. Даже Вагнер, с его великолепной разрушительной мощью, смирялся, становился ручным, что позволяло играть его в концертных залах Иерусалима и Тель-Авива.
Дирижер шагал, – синеватая седина, полузакрытые глаза, хрупкое движение плеч. Казался лунатиком, ступающим по канату под нежную певучую музыку.
– Вы знаете мои воззрения, Леонид. Евреи и русские – два мессианских народа. Оба верят в чудо преображения. Оба верят в духовную силу, преображающую падший мир. И падший мир мстит евреям и русским за эту веру, за ту укоризну, которая исходит от евреев и русских этому греховному миру. И вас и нас гонят, убивают, подвергают преследованиям. Среди евреев и русских больше всего мучеников за правду. Это нас роднит. Нам нужно объединиться и вместе спасать человечество.
– Как вы это видите, Шмон?
– У нас, евреев – Обетованная земля. У вас – Святая Русь. Но ведь это одно и то же! Это рай, в котором мы встретимся! И к этой встрече мы должны стремиться уже теперь. Мы должны забыть все разногласия, все исторические недоразумения и ошибки. И объявить духовный, метафизический союз евреев и русских. И мы будем непобедимы. Наша духовная встреча состоится в Иерусалиме, на Святой земле. Или в Новом Иерусалиме, под Москвой. И это не важно. Ведь Обетованная земля – это Святая Русь. А Святая Русь – это Обетованная земля.
Торобов видел, как мимо проходит известный банкир, чей банк обслуживал атомную энергетику и космическую индустрию. Банкир был тучный, круглился большой живот, на лысой голове слабо курчавились остатки белокурых волос, водянистые голубые глаза смотрели прямо перед собой, не замечая встречных людей, которые подобострастно расступались у него на пути. Он шагал грузно, переставлял тяжелые ноги. Был среднего роста, но казался огромным каменным исполином, ожившим и шагающим среди слабых и робких людей.
– Вы сказали, Шимон, о нашем духовном братстве, о встрече евреев и русских в райских чертогах. И что к этой встрече нам следует готовиться уже сейчас. Не могли бы вы, в этой связи, оказать мне услугу?
– Какую, Леонид?
– В Брюсселе, в аппарате НАТО, работает ваш друг Джереми Апфельбаум. Он специалист по «исламскому терроризму». Я отправляюсь в Брюссель. Порекомендуйте меня ему. Мне нужна его консультация.
Бриллиант на пальце Шимона Брауде метнул в зрачок Торобова острый луч. Словно профессор проник лучом в мозг Торобова, желая разгадать его замысел.
– Это связано со взрывом вашего самолета над Синаем? У вас задание, Леонид?
– Вы же знаете, Шимон, я давно не у дел. Меня интересуют беженцы с Ближнего Востока. Как это подтверждает или опровергает теорию о «войне цивилизаций».
– У Джереми Апфельбаума картотека террористических организаций от Индонезии до Нового Орлеана. Одна из лучших.
В вестибюле культурного центра появлялись все новые посетители. По одному или праздничными возбужденными группами.
Прошел знаменитый архитектор с длинными, до плеч, волосами. Он построил на берегу Москвы-реки великолепный ансамбль с отелями, концертными залами, библиотеками и супермаркетами. Этот центр, напротив старинного монастыря, сверкал в ночи, как огромный бриллиант. Говорили, что за основу ансамбля взят Храм Соломона и он является объектом поклонения мирового еврейства.
Появился вице-премьер, моложавый, узкоплечий, с тонкими длинными руками, которые то и дело протягивал для рукопожатий. Шел, раздаривая улыбки, никому и всем сразу. Он был противником чрезмерных военных расходов, настаивал на сближении с Западом и имел под Лондоном средневековый замок.
Прошествовали четыре хасида, одинаковые, одного роста, в черных сюртуках, черных шляпах, с черными бородами. Шли целеустремленно, как небольшой боевой отряд, не смешиваясь с пестрой толпой.
Торобов сквозь стекло чувствовал давление бесплотных энергий, которые копились в вестибюле, словно туда вносили уран. С каждым новым гостем масса урана приближалась к критической. И когда она будет достигнута, случится взрыв. Сместит земную ось, породит падение царств, поднимет вихри революций и войн. От взрыва иссохнут моря, воспламенятся города и страны. Из недр сокрушенного мира прозвучит громогласное слово о конце времен.
– Я позвоню Джереми Апфельбауму. Вы встретитесь с ним в Брюсселе.
В вестибюле поднялся радостный ропот. Все устремились ко входу, выстраиваясь двумя шпалерами, оставляя в середине пустое пространство. И в этой пустоте, как по невидимому ковру, шагал маленький круглый человек со смешливым лицом, короткими руками, озорными глазами. Позволял себя обожать, славить, принимал религиозные почести. Словно в этом маленьком толстом тельце спрятался могучий властелин, грозный повелитель, полководец несметного войска.
– Я вам сердечно признателен, Шимон. Надеюсь снова увидеться.
В тот же вечер Торобов отбывал в Брюссель. По старой традиции, напоминавшей религиозный обряд, он, на пути в аэропорт, проехал по Кремлевской набережной, восхитившись на мгновение озаренным Василием Блаженным. Храм возник, как волшебное соцветие, из которого во все стороны брызнули радуги, лучи, многоцветные искры. Словно семена, засевая удаленные пространства Вселенной. И там, где семена прорастут, среди лун и светил встанут дивные храмы. И в них станут молиться о Торобове, чтобы тот вернулся домой.