Глава 4. Патологический страх, или Осторожно, неприятель подслушивает!
Вообще евреи в городе относились к Ицхаку настороженно. Выглядел он весьма необычно: высокий, плотный, с животом и огромной бородой, вуалирующей не совсем еврейское, – а может, и совсем нееврейское лицо, в чёрном костюме – традиционной одежде еврейского ортодокса. Местные же евреи в своём большинстве традиционно относились с презрением ко всему, что им напоминало «штетл» (еврейское местечко в период, когда большинство его населения придерживалось ортодоксально-религиозного образа жизни). К тому же про Ицхака ходили всякие слухи и небылицы. Но слух о том, что Ицхак – не еврей, а прозелит, впоследствии оказался соответствующим действительности. Однако в тот период Ицхак тщательно скрывал от нас своё происхождение.
Милый еврейский мальчик Гершон П. любил доводить до нашего сведения эти слухи. И мы совместно с Ицхаком с удовольствием их слушали. По рассказам Гершона, одна женщина, – по-видимому, из бывших посетительниц «женских уроков», которые в своё время организовал Ицхак, – распространяла о нём слух, будто однажды Ицхак захотел её изнасиловать «в кустиках бывшего Кировского парка». Но якобы, взглянув на свои цицит, внезапно раскаялся и отказался от преступного намерения. Возможно, эта ненормальная или полунормальная женщина начиталась рассказов из сборника агадических рассказов (этот сборник Ицхак очень любил и начал нелегально тиражировать ещё в советское время) и экстраполировала на себя историю в таком духе из этой книги.
Ещё Гершон рассказывал, что Нина Михайловна – бессменная «секретарша» синагоги – говорила ему, что какой-то русскоязычный раввин приезжал в наш Бейт-мидраш из израильской йешивы-патрона. Но когда он позвонил в дверь Бейт-мидраша, ему попросту не открыли, и незваный гость был вынужден найти пристанище в синагоге. Ицхак делал вид, что всё это – полные бредни, но любил присутствовать при их пересказывании, изображая «бедную овечку»: вот, мол, как меня ненавидят и травят в синагоге. Правда, через несколько лет в синагоге Ицхака «реально подставили» (по его оценке). Незадолго до праздника Песах на пороге нашего Бейт-мидраша, который тогда находился на последнем этаже здания на улице Гертрудес (бывшей ул. Карла Маркса), оказались несколько пожилых евреев. Они потребовали мацу. Мацы у нас самих было очень мало, и Ицхак заявил им, что мацы у нас нет. Старики стали скандалить, утверждая, что к нам за мацой их послали в синагоге. «Мы с трудом поднялись на последний этаж, а вы хотите нас отослать с пустыми руками?!» После их шумного ухода Ицхак заметил с презрением: «Старым коммунистам нужна, видите ли, маца!» – и был очень рассержен на синагогу.
Ицхак опасался, что его хотят «подсидеть», и эту опасность он усматривал прежде всего со стороны своих коллег, с которыми ранее учился в русскоязычной израильской йешиве, филиалом которой считался наш Бейт-мидраш. Реально, однако, Ицхак был от неё почти независим. Лишь свою зарплату, которую субсидировал американский магнат, он получал при посредничестве этой йешивы. На каком-то этапе Ицхаку прекратили давать на содержание Бейт-мидраша и те жалкие крохи, которые милостиво выплачивались ранее. Его поставили перед фактом: «Теперь на функционирование Бейт-мидраша будет идти половина твоей личной зарплаты. Вторая же половина остаётся тебе, и на том скажи спасибо!» Как он сам говорил, «моя цдака (пожертвование, милостыня) сократилась до смехотворного мизера: тысяча долларов в месяц», – если я правильно помню. Такой же «смехотворной» стала теперь и сумма, предназначенная на содержание Бейт-мидраша. Через некоторое время ему перестали оплачивать даже билеты в Израиль, куда он летал примерно два раза в год, чтобы повидать свою семью. «Цдака» – так, саркастически смеясь, называл свою зарплату Ицхак. Он считал, что других студентов йешивы-патрона посылают в шлихут (то есть командируют для работы в бывшем СССР) на гораздо лучших условиях, чем его. К тому же они, по его выражению, «катались в Израиль» (чтобы повидаться с семьёй) каждый месяц и «за казенный счёт», а Ицхаку предоставлялась бесплатная возможность посещения семьи всего лишь раз в полгода.
С тех пор Ицхака стало очень злить, что йешива-патрон на одном из титульных листов своих печатных изданий постоянно публиковала информацию о том, что у неё есть филиал в нашем городе. Он логично предполагал, что сборщики пожертвований на йешиву рекламируют перед спонсорами и жертвователями наличие филиала в Риге, и таким образом фактически собирают средства и на наш Бейт-мидраш тоже. И потому, как он думал, они должны элементарно делиться. Однако Ицхак никогда не говорил об этом рош-йешиве (глава йешивы, её духовный лидер) открыто и прямо – он считал такое поведение некультурным и «политически некорректным».
В связи со своим почти параноидальным страхом, что кто-то из израильской йешивы хочет его «подсидеть», Ицхак всяческими путями «сводил на нет» все попытки прислать к нам оттуда своих шлихим (эмиссаров). Поэтому я не исключаю, что рассказанная Гершоном П. со слов Нины Михайловны история могла, в принципе, иметь место. Теоретически могло произойти так, что один из «экс-советских» эмиссаров, со свойственной некоторым из них бесцеремонностью, мог заявиться в Бейт-мидраш без предупреждения, или с предупреждением, но без приглашения, что в Латвии тоже считается большим свинством. И гостю, соответственно, была показана «кузькина мать», чтобы впредь всем прочим неповадно было. Но Ицхак утверждал, что вся эта история от начала до конца является чистой воды вымыслом.
Однажды страхи оказались напрасными. Ицхаку позвонил незнакомый ему религиозный еврей и сказал, что он проездом в городе и хочет посетить наш Бейт-мидраш, «чтобы поделиться опытом». Ицхак со страху основательно растерялся, но каким-то шестым чувством понял, что на сей раз всё же следует позволить незваному гостю переступить порог нашей обители. Гостем оказался приятный и достойный еврей из южных общин – Барух Б., который хотел проверить, заслуживает ли Бейт-мидраш того, чтобы Барух передал ему какие-то пожертвования. Наше заведение произвело на него благоприятное впечатление, и с тех пор, как я понимаю, ещё не один раз Барух оказывал материальную помощь Бейт-мидрашу.
Вообще со многими своими коллегами по йешиве, с которыми Ицхак учился ранее, у него были напряженные отношения. Я предполагаю, что одной главных причин этого была «гомосоветикус-образная» культура поведения некоторых из них, от которой он – «простой русский парень», как он себя иногда в шутку называл, – бежал всю свою сознательную жизнь, как от собственной тени. Однако и «культура» самого Ицхака иногда хромала. Так, он рассказывал, что однажды сел в автобус, предварительно покушав чеснока. Какая-то старуха-пассажирка стала орать на латышском языке: «Типлуоку смака! Типлуоку смака!» («Запах чеснока! Запах чеснока!») Ицхак был пристыжен и посрамлён.
Автор приводит рассуждения Ицхака с единственной целью: чтобы через их призму читатель смог лучше понять личность главного героя. Но это нисколько не отражает позицию самого автора в отношении рассматриваемых людей. Вместе с тем необходимо отметить, что при оценке людей Ицхак предъявлял к ним очень высокие требования. Подлинное уважение он испытывал только к тем, кто обладал комплектом следующих качеств: бескорыстие, жертвенность, прямодушие, бесхитростность, вежливость, интеллигентность, высокая культура поведения. Среди его бывших коллег по израильской русскоязычной йешиве был только один, обладающий всей этой палитрой совершенства – рав Г. П., человек в высшей степени достойный. Причем Ицхак считал, что эти качества у Г. П. не были врождёнными, но он приобрёл их путём упорной работы над собой, что многократно увеличивает их значимость. Остальным же коллегам, как правило, чего-то не хватало из этой палитры – кому больше, кому меньше. Да это и неудивительно: люди, обладающие одновременно всеми перечисленными качествами, достигли определённого уровня совершенства, стали как бы «наполовину ангелами», а таких, конечно, на свете немного. Однако от ставших на путь еврейской религии обычно ждут чудес самосовершенствования. И не всегда напрасно.
Но Ицхак, очевидно, подозревал некоторых своих «коллег» в том, что они даже теоретически не ставят перед собой цель достичь вышеупомянутой палитры совершенства. Возможно, что в отношении (по крайней мере, меньшинства) своих «подозреваемых» русскоязычных баалей-тшува, Ицхак был прав. Но и их нельзя – как это делал Ицхак – презирать в своём сердце, ибо советско-коммунистическое воспитание, которое они получили, успело настолько изуродовать их души, что уже одно возвращение к еврейской вере для них можно считать чудесным перевоплощением и снисходительно относиться к их аморфности в вопросах морального совершенства.
О некоторых из них Ицхак неоднократно высказывал свои перманентные суждения, а некоторые «заслужили» даже личные «эпитеты-определения».
Например, про Сергея К. он говорил: «В своей надменности он думал в Ленинграде, что въедет (в израильский религиозный мир) на белом коне, но, за неимением лучшего, пролез туда, словно крыса, через брешь в стене».
Про Моше П. он говорил: «Он не человек. У него нет души».
Про Шмуэля О.: «Он – растение. Цадик (на иврите – праведник) – растение».
Об Аароне С.: «Он стал машгиахом?! (Машгиах – в данном контексте это ивритское слово означает: ответственный за порядок и воспитательную работу в йешиве). Я помню, как он собирал в йешиве деньги на покупку чая для общественного пользования. Это было то, что в точности ему подходило».
А про Цви П. просто: «дурачок». В дни приближения праздника Песах Ицхак любил с презрительной улыбочкой рассказывать, что однажды Цви, проверяя перед Песахом свою квартиру на наличие хамеца (то есть квасного), обнаружил сверху на шкафу (!) размазанный кусок торта. Ицхак недоумевал: кто же так спортивно изощрился, уж ни сам ли Цви?
О Шимоне Г., который в советское время сидел в тюрьме за сионизм, Ицхак говорил: «Что-то поговаривали, что он слишком много общался в лагере с паханом».
Книгу рабби Э. по Галахе на русском языке Ицхак более чем уважал и считал её своим основным пособием по еврейскому Закону. Помимо этого он неоднократно замечал, что среди «русских» рабби Э. является самым приближенным к раву Шаху. Напомню, что рав Шах – ныне покойный глава поколения ортодоксальных евреев литовского направления. Быть приближённым к нему считалось великой честью. Однако однажды Ицхак выдал то, что думает о рабби Э. на самом деле: «Один сумасшедший из Бней-Брака».
Интересным было отношение Ицхака к Йосифу К. – потомку членов секты «жидовствующих» из деревни Ильинка (они ещё во времена царской России отпочковались от православной церкви, перестали верить в Новый завет и приняли решение присоединиться к еврейскому народу). С одной стороны, Ицхак уважал скромного Йосифа, который не афиширует, что проштудировал весь Талмуд. Йосиф по профессии софер-стам (переписчик святых текстов), и Ицхак говорил, что исключительно и только у него он покупает мезузот (мезуза – текст из Торы, написанный по специальным законам, который должен висеть на косяках дверей в доме, где живёт еврей).
Ицхак рассказывал, что Йосифа удачно женили на девушке из хорошей харедимной (строго ортодоксальной) семьи. Однако когда Йосиф через некоторое время после свадьбы впервые появился дома с запахом перегара («гены есть гены», как сказал Ицхак); его, как с негодованием рассказывал Ицхак, тотчас же и без разговоров выбросили из дома, и он остался без семьи.
Я спросил Ицхака: «Он женился вторично?»
«А кому нужно воронежское быдло?» – отпарировал Ицхак.
Я поднял на него недоуменный взор: ведь я не раз слышал от него и от Йеуды К., как они с восхищением рассказывают про фантастическую диковинку – «страшный сон антисемита»:
«Воронежская область, деревня Ильинка. Канун Субботы. Снег по колено. Русская баба в валенках с типичным деревенским произношением приветствует бородатого русского мужика: «Гут Шабос («Хорошей субботы» – традиционное еврейское субботнее приветствие на идиш), Абрам!», а тот ей отвечает: «Гут Шабос, Сара!»
На моё недоумение Ицхак ответил: «Ну, прошли они там гиюр когда-то… Всё равно, быдло остается быдлом». Я удивился (тогда я уже знал, что Ицхак – гер): несмотря на свою глубокую симпатию к «ильинцам» – своим братьям как по крови, так и по духу – он никак себя с ними не отождествлял. Возможно, причиной этому было то, что себя он считал человеком совсем другого уровня культуры. Это предположение видится мне реальным, поскольку свою «интеллигентность» он ставил выше всего. Так, однажды он мне бросил фразу: «Здесь (то есть в Бейт-мидраше) есть только два интеллигентных человека – ты и я!» Так или иначе, но даже в состоянии глубокого алкогольного опьянения с Ицхаком никогда не происходила метаморфоза, характерная для субботника Якова Нечаева и описанная в книге Йоава Регева «Суботниким ба-Галиль» («Субботники в Галилее», на иврите, 2009, стр. 97):
«О Якове Нечаеве, чья семья поселилась в Сердже в 1902 году, Теплицкий рассказывает, что когда [Яков] напивался, он становился таким же русским крестьянином, каким был в юности… и вино кричало из его глотки: „Бей жидов!“ Окружающие [евреи и субботники] разражались смехом и воспринимали [происходящее] положительно».
Интересно, что бы сказал Ицхак сегодня, когда выяснилось, что никакой гиюр ни «ильинцы», ни их предки никогда не проходили?
Уже проживая в Израиле, я заинтересовался, каким образом предки ильинцев прошли гиюр, и сделал историческое исследование на эту тему. Это исследование опубликовано на иврите в написанной мною книге «Кицроф а-кесеф» («Очищая серебро»; это пособие по генеалогии в свете еврейского религиозного Закона).
Суть исследования вкратце заключается в следующем. Один из величайших еврейских законоучителей Мааршаль написал в книге «Ям шель Шломо» («Море Соломона», раздел «Йевамот», глава 4, §49), что в ситуации, когда законы государства, в котором живёт община, запрещают евреям совершать гиюр над неевреями, закон Торы также строго воспрещает заниматься прозелитацией неевреев. В дополнение к этому руководители некоторых еврейских общин издавали специальные постановления, накладывающие тяжелые наказания на тех евреев, которые посмеют нарушить этот запрет (цитирую по: проф. Яаков Кац, «Гиюр в новое время»// в книге «Гиюр – путь в еврейство», сост. А Стриковский, Москва – Иерусалим, 2001). «Со времен Московской Руси отпадение от православия и, главное, „совращение“, то есть агитация за такое отпадение, каралось наряду с самыми тяжкими преступлениями, вплоть до сожжения на костре. Наказания за отпадение и „совращение“ предусматривались и законами ХVIII в. (например, ст. 201 и 203) Устава благочиния. По Уложению о наказаниях в редакции 1845 г. за „совращение“ полагалось от 8 до 10 лет каторги и наказание плетьми от 50 до 60 ударов… Эта норма была закреплена и в Своде законов 1857: т. 15, ч. 1, ст. 201» (цитирую по книге Ирины Антроповой «Сборник документов по истории евреев Урала», Москва, «Древохранилище», 2004, стр. 385, комм. 2). Секта жидовствующих (или «иудействующих», другое название – субботники) возникла в XVIII веке в процессе духовных исканий русских крестьян Воронежской, Тамбовской, Саратовской и других губерний. Тех жидовствующих, которые во всём стремились уподобиться евреям, называли также «талмудистами», «шапочниками» и «герами». Они взяли за основу своего учения Ветхий Завет и отвергли Новый Завет; жидовствующие видели в себе «пришельцев» (так в русском церковном переводе Ветхого Завета переводится слово «гер» – прозелит). Они стали считать себя частью еврейского народа и искали контактов с евреями, чтобы те научили их правильному соблюдению заповедей. Находились нищие и невежественные евреи, которые соглашались подвергнуть себя и своих соплеменников в Российской Империи опасности, и из экономических соображений (то есть за деньги) обучали жидовствующих практическому соблюдению заповедей. «В 1823 г. общее количество обнаруженных субботников в Воронежской губернии составляло 3771 человек. Повторимся – в действительности их было неизмеримо больше… Правительственная проверка показала, что субботников насчитывается по всей России до 20 тыс. человек обоего пола» (цитирую по: Савелий Дудаков, «Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России», Москва, 1996). Нет никаких письменных и даже устных свидетельств о массовом гиюре жидовствующих в России. «Конечно, ни у геров, ни, тем более, у других субботников, ничего похожего на современные свидетельства о гиюре не имеется… Никаких свидетельств о гиюре или хотя бы записей „дня памяти“ об этом важнейшем, как может показаться, если смотреть из сегодняшнего дня, событии пока не обнаружено» (цитирую по: Александр Львов, «Субботники и евреи» – предисловие к публикации очерка Моисея Козьмина «Из быта субботников», lvov.judaica.spb.ru). Очевидно, что в редких случаях находились раввины, которые иногда нарушали вышеуказанный галахический запрет прозелитировать неевреев в стране, где это запрещено законом государства. Ясно, что эти раввины не совершали массовых гиюров, но могли быть лишь единичные случаи принятия русских в иудейские прозелиты. «В отчётах православных миссионеров встречаются упоминания об отдельных иудействующих, „принятых в жидовство“ раввинами близлежащих городов» (цитирую по: Александр Львов, op. cit.).
Интересно, что выходцы из деревни Ильинка утверждают, что никакие они не потомки жидовствующих, а этнические евреи (и потому, по их словам, и не было никакого гиюра у их предков). Это находится в явном противоречии с историческими источниками. В Ильинку жидовствующие переселились в начале 20-х годов ХХ века из деревни Тишанка (обе – в Воронежской области). «В 1768 году возникает дело о живущем в городе Воронеже харчевнике села Тишанки Кузнецове с 30 сообщниками, уличенными в непоклонении святым иконам, в нетворении крестного знамения, непринятии святого причастия. В 1827 году здесь против субботников было возбуждено судебное преследование, вследствие которого представители субботнических семей были забраны под стражу и содержались в Воронежском тюремном замке, где над ними было испытано увещевание со стороны духовного начальства. Часть из них была сослана в Сибирь, других же возвратили домой. В 1914 году в селе насчитывалось 238 жидовствующих. В 1921 году практически все иудействующие села Тишанки в количестве 288 человек выселились на хутор. Так возникла Ильинка» (Н. Бочарникова, «Родословная» //сб. «Иудаизм – как религия русских», 2003, стр. 30). В дополнение, в России как для евреев, так и для русских очевидно, что «ильинцы» – этнические русские; кроме своей религиозной принадлежности они от русских сельских жителей ничем не отличаются – ни по специфическому говору, ни по антропологическому типу, ни по менталитету, ни по быту, ни по культуре. В 70-х годах ХХ века практически все жидовствующие Ильинки (примерно 600 человек) эмигрировали в Государство Израиль. Поскольку они соблюдали в той или иной степени еврейскую религиозную традицию, после их прибытия в Израиль у местного религиозного истеблишмента не возникло сомнения в их принадлежности к еврейскому народу. Но сегодня, в свете публикаций об их происхождении, известный раввин-законоучитель рав Ашер Вайс постановил 11 хешвана 5769 (9 ноября 2008) года, что «ильинцы» не могут считаться ни евреями, ни потомками прозелитов. То же самое решение принял 10 нисана 5778 (26 марта 2018) года крупнейший раввин-законоучитель рав Йеуда Сильман.
Ицхак не любил прозелита из Москвы, переводчика с иврита на русский Реувена П. Когда я заметил, что Ицхак с Реувеном похожи, Ицхак с Йеудой стали с пеной у рта доказывать, что я ничего не смыслю в физиогномике. Но я видел у обоих лица с характерными славянскими чертами, обрамлённые длинными густыми «еврейскими» бородами. Тем не менее Ицхаку было, по-видимому, неприятно слышать о своём даже чисто внешнем и поверхностном сходстве с Реувеном. Ицхак с презрением рассказывал, что, когда он учился в йешиве в Иерусалиме, после учёбы их развозили по домам на микроавтобусе. Однажды выходил Ицхак из йешивы, направляясь в сторону развозки, и за его спиной по-хамски крикнул Реувен П.: «Куда бежишь, кости переломаю!» (в прошлом он занимался карате). Ицхак ненавидел подобные бескультурные шуточки и сделал вид, что не слышит. Думаю, что если бы дело дошло до драки, Ицхак бы побил этого каратиста – ведь он и сам был, как говорится, не лыком шит.
В другой раз на развозке с ними ехал рав Ицхак Зильбер. И, как обычно, он в машине, обращаясь ко всем, говорил двар-Тора (буквально: «слова Торы» – комментарий или объяснение какого-то вопроса с точки зрения Торы). Когда рав Зильбер вышел, Реувен П. стал извиняться перед водителем: извините, мол, за старика, который здесь разные глупости говорил. Больше Ицхак в этой развозке не ездил – противно было.
Как бы ликовал Ицхак сегодня, узнав, что над всеми московскими гиюрами советского времени (тот злополучный прозелит-хам Реувен – в числе «обгиюренных» подобным гиюром) нависла чёрная туча сомнения!
Происхождение Ицхака для меня раскрылось следующим образом. Кто-то пригласил к нам на трапезу еврея-журналиста, работавшего в одной из рижских газет. Всегда для нас было большим счастьем, когда удавалось «затащить» в Бейт-мидраш какого-то нового еврея. Однако нежданным результатом этого визита стал курьез: журналист поместил в газете статью про Ицхака, написанную в плохо скрываемом полу-ироническом духе. В ней было сказано, что Ицхак – прозелит, но ошибочно указано, что его жена – еврейка (на самом деле она тоже гийорет – прозелитка).
Ицхак был в подавленном настроении – это оказался удар ниже пояса. Мы вышли прогуляться, чтобы развеять грусть, и я стал свидетелем необычного происшествия. Одна женщина остановилась перед нами и с упоением произнесла на латышском в полный голос: «Каада баарда!..» («Какая борода!..») Она даже протянула руки, чтобы её потрогать. Борода была действительно необычно длинная. Ицхак не подстригал её потому, что рав Хаим-Меир К. – бывший узник советского лагеря, который очень тепло относился к Ицхаку и которого тот очень уважал, – сказал ему «не дотрагиваться до бороды».
Через несколько минут другая женщина, проходившая мимо нас, громко сказала по-русски, глядя в упор и улыбаясь: «Козёл говориш-ш-шь, борода говориш-ш-шь!».
Ицхак заметил, что подобное с ним случается чуть ли не каждый раз, когда он идет по улице. Я был поражён.